Страница:
– Понимаешь, всего предугадать невозможно. Вопросов – миллион! Какому-то пидору может захотеться тебя поэпатировать, и он с серьезной миной спросит «Девственница ли ты до сих пор?», «…Если нет, когда и с кем перестала ею быть?». Обязательно найдутся крестьяне, которые будут с тобой фамильярничать, говорить тебе «ты». Не смущайся. Не позволяй выбить себя из равновесия. И не бойся произносить железобетонное «Без комментариев». Это вовсе не означает, что тебе нечего сказать, это означает, что ты защищаешь свою приватную территорию. Это твое право! И не бойся давать это понять. Старайся держаться естественно, не стесняйся брякнуть глупость, мы должны сыграть на контрасте внешнего образа и твоих слов. Ты будто бы устала от собственной начитанности; тебя будто бы начала тяготить твоя образованность, интеллектуальность и ты решила, что лучше будешь выглядеть полной идиоткой, чем умничающей занудой. Понимаешь? Давай-ка еще заучим несколько палочек-выручалочек. Если вопрос коснется того, в чем ты боишься запутаться, отвечай так: «Ответ на этот вопрос никогда не узнать, самому не попробовав…», чувствуешь отлуп? Если возникнет провокация или грубость, даже незначительная некорректность, реагируй так: «Спросите об этом у вашего главного редактора! Ему лучше знать!», или «Спросите об этом лягушек, которых сейчас готовят во французских ресторанах!», или «Спросите депутатов Госдумы, они все знают, им по профессии положено!». И не забывай, я – рядом. Чувствуешь – стушевалась, растерялась, теряешь контроль, говори: «Гвидо об этом знает больше меня», и сразу – ко мне: «Правда, Гвидо?». Играем в пас! Всего заранее не угадаешь, поэтому будем импровизировать, а я всегда подстрахую.
Конференция прошла на удивление дружелюбно. Я только спустя несколько месяцев поняла почему. Когда ближе узнала московских журналистов. Для них подобные тусовки – галочки в ежедневнике, дежурные выходы, главная цель там – выпить, поесть и приятно пообщаться. Девять из десяти журнальных писак еще до начала пресс-конференции решили, что они напишут и в каком объеме. Ни для кого не было никаких сюрпризов! И только Гвидо удивленно поглядывал на меня, когда я в ответах на половину вопросов приписывала ему основную роль в музыке, в текстах, которые он не писал, но вдохновлял. Отдельно утопила в комплиментах его продюсерскую стратегию, отношение к артисту, прогрессивные взгляды на музыкальную индустрию.
– Никогда не думал, что ты так хорошо ко мне относишься, – обескуражено развел он руками, когда после окончания словесного пинг-понга мы пили шампанское за сценой, в компании с хрипатым певцом фиг знает чего, но сам певец утверждал – «шансона».
– Я понимаю, чем тебе обязана, – почтительно отвечала его скромная ученица.
– Приятно, ма шер, чертовски… только все же с сиропом ты чуть переборщила, – Гвидо поморщил нос, – как сама думаешь?
– М-м-м… возможно… первая пресс-конференция, – уклонялась я, а сама внутренними ладошками, которые у каждого спрятаны где-то между легкими и селезенкой, аплодировала Никитосу!
Шеф компании «Чудеса и волшебство» тонко спланировал начало нашей битвы за изгнание.
– Главное, не превратиться в бегемота, а изящно протанцевать эту партию, будто между каплями дождя, – Никита, по усмешке судьбы инструктировал меня в тот же день, за пару часов до тренинга с Гвидо. – Никаких мазков в начале, только – легкие штрихи. Если ты своими ответами будешь педалировать роль продюсера в проекте, ему это покажется легким подхалимажем на фоне твоей робости и растерянности, а для журналистов – я-то знаю – это верный знак. Они его услышат и поймут.
– Знак чего?
– Того, что ты – зависимая бессловесная кукла, для которой все делает продюсер. Врубаешься?
– Угу.
– Журналисты не должны увидеть в тебе личность. Всего-навсего – очередной амбициозный продюсерский проект! А они ох как не любят поточное производство. И если такой ярлык с самого начала приклеится к бренду «Белка», отодрать, отстирать, отбелить его впоследствии будет стоить глобальных усилий.
– Ох, – вздохнула я, согнувшись внутренне под тяжестью его слов.
– Что такое? – он проницательно взглянул на меня.
– Да, по сердцу заскребло… нелегко как-то…
– Подставлять человека?
Я молча кивнула.
– Понимаю. Я и сам всегда мучался. Броней оброс совсем недавно. Вроде понимаешь, что бьешься за правое дело, а побеждать кого-то, пусть даже очень нехорошего, всегда тяжело. Я в детстве баловался выжигателем, это такой прибор, при помощи которого выжигают рисунки по дереву. А сейчас мне кажется, что любая победа – точно такой выжигатель, только рисует у тебя внутри. Потому и говорили древние, что любая победа – это поражение.
– Да… да… – я постаралась собраться, – только Гвидо нельзя назвать нехорошим, он совсем не злодей, он – наоборот…
– Ты серьезно?
– Вполне.
– А я-то думал, он классический упырек из шоубиза, как все эти рулевые попсы, – Никита имеет забавное свойство начинать фразу агрессивно, а заканчивать ее немой улыбкой.
– Неправда! Он классный! Он так врубается во все! Он очень глубокий… И он не ломает, не навязывает… Он помогает… Помогает развиваться, расти! – Я принялась с жаром защищать Гвидо, понимая, что это – не для Никитоса, это я сама для себя рисую его портрет, эта маленькая речь в защиту пролитого молока – моя попытка виртуально, за глаза, попросить у Гвидо прощение за то, что я собираюсь сделать и… все-таки сделаю. – Знаешь, если бы я хотела работать в шоубизе, то – только с Гвидо! И потом – меня ведь никто не принуждал подписывать контракт, я сама ломилась в эту профессию. А Гвидо поверил в меня, вложил деньги… и он их потеряет… из-за меня, из-за моей прихоти, моего желания, из-за того, что я полюбила… и все!
– Может, дадим задний ход? – Никита посмотрел на меня участливо и, что гораздо важнее, без осуждения.
– Нет… Не могу… Мне надо к нему… Мне надо отсюда. Я задыхаюсь в этом городе среди этих людей.
– Ну-у-у, если вопрос формулируется «быть или не быть?», скажем спасибо инстинкту самосохранения, и – вперед, к жизни! Главное – постарайся выбросить мусор из головы. Прими перед сном горячую ванну, выпей пятьдесят коньяку, покури и подумай о том, что рефлексировать и замаливать ты еще успеешь. У тебя еще вся жизнь для этого будет.
…А хрипатому певцу фиг знает чего, хоть сам певец утверждает, что – «шансона», я так и сказала тогда за сценой:
– Не пойте, пожалуйста, Высоцкого! У вас такая пошлятина выходит! За поэта стыдно!
Певец подавился и покраснел. А Гвидо так грозно цыкнул на меня! Крепко схватил пальцами-щипцами за локоток, отвел в угол:
– Ты офигела, малолетка?! Ты знаешь, кто он такой?! Кто он и кто ты?!
– Я – начинающая певица… а он – безвкусный пошляк!
– Засунь эти слова себе так глубоко… – Гвидо побурел от ярости, обрызгав меня слюной, – чтобы я никогда, слышишь, никогда больше не слышал дурного слова в адрес коллег по сцене! Ты что, идиотка, не понимаешь, мы все здесь одним миром мазаны! Мне тоже, может быть, не все нравится… Я, поверь, дома в наушниках песни этого, – он кивнул в сторону певца, который нервно курил в сторонке, – не слушаю! Но на людях мы обязаны соблюдать пиетет! Корректность! Политес! Мы все из одной стаи, она маленькая, эта стая, поэтому все мы обязаны поддерживать друг друга. Если этого не будет, придут другие хищники и даже перьев от нас не оставят! Запомни, ма шер, крепко запомни это правило и пусть оно станет для тебя инстинктом выживания: «Никакого злословия в адрес коллег! Никакого!»
Гвидо отпустил мой локоть, стопудово посадив синяк, отошел обратно к певцу и несколько минут говорил с ним. Уж не знаю, о чем, но певец выступил в своей очереди, спев две песни и сказав со сцены, что он «рад приветствовать появление новой певицы Белки на российской эстраде»! Клянусь! Он так и сказал!
А я поняла, как полезны для моего внутреннего самочувствия агрессивные выпады продюсера. Если Гвидо еще несколько раз оставит синяк на моем локте и обрызгает меня слюной, я, кажется, перестану испытывать муки совести. Кажется…
Дельфины крутили пируэты в воздухе, выпрыгивая из бассейна точно на сильную долю. Гвидо всем своим дружкам, лица которых я знаю из телевизора, хвастался, будто дельфины так реагируют на нашу музыку. Они поддакивали ему, смеялись и чокались бокалами, произнося то ли шутки под видом тостов, то ли – диагнозы. А толстый политик, который когда-то слишком буквально воспринял выражение «Политика – вершина шоу-бизнеса», предлагал финансировать новый поп-проект, в котором Гвидо должен будет обучить дельфинов петь, благо танцевать они и без него умеют.
– Главное, сделать правильный хит! – политик панибратски тискал Гвидо, как субтильную модельку, – пусть они хоть верещат по-дельфиньи, лишь бы народ принял! Прикинь тексты в прессе: «В прошлом месяце дельфины по продажам и ротациям обошли всех Киркоровых, Фриске и „Блестящих“ вместе взятых»!
– Гастролировать накладно, – серьезно отвечал ему Гвидо.
Перед моим выходом, так сказать, в качестве приветственных жестов дружбы, гостеприимства и единства российской поп-сцены, выступили хрипатый певец, девочка с какой-то, кажется, нечетной фабрики, бойз-бэнд, с парнями из которого трахаться, подозреваю, гораздо приятнее, чем слушать их козлетоны, и пожилая эстрадная метресса, исполнившая бойкую песню в образе тридцатилетней «еще ого-го!».
– А она-то зачем здесь?
– Когда я был в твоем щенячьем возрасте, она была добра ко мне, – признался Гвидо, – сейчас я помогаю ей, чем могу. К сожалению, немногим.
– Очередной закон шоу-бизнеса? – с напускным цинизмом бросила я вызов.
– Закон человеческих отношений, – тихо ответил Гвидо и повторил: – человеческих.
И я снова опустилась в трясину своей совести. Ненадолго. Свист, гогот, истеричный визг отвлекли всех, кто кучковался на бэкстейдже. Еще до того, как выглянуть из боковой кулисы, я услышала голос и все поняла. Это был Славка. Он взобрался на сцену прямо из зала, и зал встретил своего любимого клоуна хоровым воплем. Он схватил гитару и, наиграв на одной струне тему из передачи «В мире животных», сообщил, что подготовил приветственное стихотворение восходящей звезде.
– Готовы?!
Зал грохнул в ответ!
Не помню подробностей, он читал что-то о том, как с детства не любил козлов за бороды, петухов за гребни, плюшевый мишка с годами превратился в зверюгу-медведа, а вот белка – как была сказкой, так и осталась. Типа белка – человек, и еще – что-то про зубы. Вовсе даже не остроумно. Плоско!
Лицо Гвидо от ярости за десять секунд поменяло все состояния светофора, включая – «неисправный». Не решаясь выйти в таком виде в зал, он по мобильному набирал звукорежиссера, с остервенением тыкая в кнопки, – чтобы приказать тому немедленно вырубить звук. Но звукорежиссер так и не услышал вызов. Толпа хлопала и топала, ухала и б ухала, воспринимая все происходящее как часть сценария. А Славка опять ударил по струнам и запел песню, которой я никогда раньше не слышала. До меня долетали отдельные фразы, в рефрене Славка скандировал «Шоубиз, отъебись!», а в куплете, кажется, рассказывал о девочке, которой приснилась презентация восходящей звезды российской сцены, и это оказался – кошмарный сон! Где он откопал этот бред? Неужели сам сочинил?
Я продолжала подглядывать из-за кулисы, мне была интересна реакция зрителей. Она была разной. Детишки богатых родителей, с которыми Гвидо знакомил меня по ходу оперетты, и те, кого он называл трендсеттерами, бились в экстазе, испытывая коллективный оргазм от каждого Славкиного слова. А наши общие с ним литерные друзья, чьи строгие лица я выхватывала из пестроты зала, наоборот, выглядели отстраненно-равнодушно и, кажется, скучали. Да-да! Литерные в полном составе заявились на презентацию. У них была своя роль в общем карнавале. Очередной «штришок» нашей эскейп-кампании, спланированный хитроумным Никитосом. После моего выступления, они должны были вскользь и ненавязчиво делиться с гостями своими впечатлениями. Естественно, обсирая меня!
– У каждого мероприятия, еще до того как гости покинули его, складывается своеобразная коллективная оценка, – объяснял мне Никитос, – представь, обычный парень, журналист из какой-нибудь газетки или клерк из табачной компании, пришел в клуб на выступление нового артиста. И вроде бы его ничего не раздражает, но и в восторг не приводит. Что он ответит на вопрос соседа по столику: «Ну, как тебе?» В девяносто девяти случаев ответ будет, – цитирую дословно: «Нормально… Ничего так… В общем, молодцы…» Ответ пустой, бессмысленный, но – с оттенком позитива. А если вдруг этот сосед, авторитетно, между делом, заметит: «Может, певец у них и неплох, но группа – отстала! Так давно уже никто не играет! Ортодоксы! Неужели нельзя было справиться в Интернете, какой век на дворе?», или «Тексты грубо спижжены у Рильке, а имидж – у Pulp. Ничего своего! Беспесперктивно! Никакого будущего!» Въезжаешь?
– А то.
– И наш журналист, или клерк, или богатый тусовщик-прожигала жизни и родительского бабла, выходя из клуба, будет брезгливо морщиться, подпав под авторитетное влияние. Если ты понаблюдаешь за тусовками-концертами, то заметишь, что большинство людей по ходу все время спрашивают друга: «Ну, как тебе?» Все сверяются друг с другом, по-настоящему независимых – единицы… А это значит, что на выходе – готово коллективное мнение. Которое за сутки разлетится по городу, как смертоносный вирус. Попросим наших друзей создать его?
Славка отбренчал последний аккорд под общий вой и хохот, рассыпал во все стороны воздушные поцелуи и спрыгнул со сцены, разумеется, не в зал, где его облапали бы все, кому не лень, а к нам, на бэкстейдж.
– Твое зубастое величество! – он сгреб меня в охапку, обдав смесью ароматов виски, сигар и пота, – почему не звонила? Давно приехала?
Я не успела ответить, как ураган по имени Гвидо налетел и принялся оттаскивать Славку за шиворот. Вот что меня всегда удивляло в нашем шоубизе, – каким широким диапазоном душевных свойств обладают его участники. Этот же Гвидо, который десять минут назад говорил о человечности и долгах перед стариками, разинул пасть и начал орать на своего артиста примерно так… М-м-м-м… Ты же не все еще русские слова знаешь? Ничего, если я дословно процитирую? Короче, он принялся орать на своего артиста примерно так:
– Ах ты …………..! ………..! ……………! Кто тебя сюда звал?! Моль зашкафная! Я тебя предупреждал?! Предупреждал, чтобы ты подальше держался?! Хочешь, чтоб тебе яйца оторвали?! Реально хочешь, чтоб оторвали яйца?! Твои вонючие, бесполезные яйца?!
Я давно заметила, что слово «яйца» магическим образом действует на русских парней. Стоит пренебрежительно отозваться об этом достоинстве, как они тут же – с места вразбег – начинают доказывать, какие крутые у них яйца. Яйца – ключ! Яйца – шифр! Яйца – код! Мужчин в России легко провоцировать! Короче, Славка двинул Гвидо в глаз, как однажды уже делал. Только тогда у этой агрессии не было свидетелей, я – не в счет. А сейчас он врезал ему на глазах у нескольких артистов. Это было непростительно. Неправдоподобно. Куклы не могут бить Карабасов на глазах у других кукол. Самое смешное, что никто из пяти или семи парней, тусовавших на бэкстейдже, не вступился, даже когда Славка начал пинать Гвидо ногами. Кто-то из девчонок побежал за охраной, я кинулась на своего взбесившегося дружка сзади, пытаясь оттащить его от скорчившегося в углу и вздрагивающего под градом пинков Гвидо. И Слава удивил меня. Я ведь рассказывала, каким нежным он всегда был в наших отношениях… Мне казалось – это его настоящее, а не маска, которую он представляет публике. Но в тот момент, когда я заорала: «Слава! Слава! Оставь его!» и схватила сзади за рукав пиджака, он впервые показал свою маску мне. Звериную, с кабаньими клыками, шерстью и налитыми кровью глазами. Он обернулся и залепил мне оглушительную пощечину. В ушах зазвенело, и минуты три я ничего не слышала. Отлетела в сторону и упала на чью-то гитару. Та жалобно всхлипнула. Я зажмурилась, помотала головой, открыла глаза и увидела струю. Пипец! За сценой порой такое творится! Славка расстегнул ширинку и ссал на Гвидо, прикрывшего голову руками и продолжавшего крупно вздрагивать. Прибежали охранники, оттащили Славу, подняли Гвидо. Тот только сипел как астматик: «Вышвырните этого… Вон…», потом заперся в туалете и не выходил оттуда до самого конца вечеринки.
Я спела шесть песен, как мы и репетировали. В публике никто ничего не знал о закулисном инциденте. Мне почему-то вспомнились телевизионные репортажи из детства о том, как в Питере за сценой во время большого стадионного концерта убили певца Талькова. Его убивали, а публика в это время подпевала другому артисту, и никто ничего не знал. Бэкстейдж и фронтстейдж разделяют всего несколько метров, а на самом деле они так далеко друг от друга. Ну, ладно, о грустном… Для сцены мы с Никитосом подготовили третий «штришок» нашего коварного чертежа. Я должна была чуть-чуть сфальшивить в паре песен, якобы от волнения, но это заметили бы. А после всего, что случилось… Голос у меня дрожал, дыхание сбивалось, в ушах стоял звон от Славкиной оплеухи… короче, ничего не пришлось изображать, все случилось само собой. Это было отвратительное выступление. Мы, наверное, должны были радоваться, что перевыполнили план, и все получилось абсолютно естественно. Но мы почему-то не радовались. А газеты на следующий день в материалах о нашей презентации совсем не писали, как плохо я спела, и вообще почти не писали обо мне. Все смаковали слух о том, что известный продюсер и популярный артист во время вечеринки за кулисами угрожали убить друг друга из-за того, что не смогли поделить гонорар за несколько концертов. И якобы даже кто-то кого-то ударил ножом! И все это – со слов очевидцев.
Вот так презентация моей пластинки стала презентацией разрыва между Гвидо и Славой.
И не только между ними. Я получила формальный повод. Он сам дал его, будто ответил на мой молчаливый вопрос. Той же ночью, через полчаса, после того как я вернулась в свою маленькую квартирку, раздался звонок в дверь. Я посмотрела в глазок и не увидела ничего, кроме белого облака. Оказалось, это хризантемы. А я их вообще не выношу, помнишь? За дверью стоял Славка и держал в руках корзину с цветами. Он виновато улыбнулся:
– Прости меня… нашло что-то… я ведь не хотел…
– Прощаю, – смиренно ответила я, – только не приходи больше. Никогда, пожалуйста…
И закрыла дверь, стараясь не вдохнуть цветочный запах.
ГЛАВА 13
Конференция прошла на удивление дружелюбно. Я только спустя несколько месяцев поняла почему. Когда ближе узнала московских журналистов. Для них подобные тусовки – галочки в ежедневнике, дежурные выходы, главная цель там – выпить, поесть и приятно пообщаться. Девять из десяти журнальных писак еще до начала пресс-конференции решили, что они напишут и в каком объеме. Ни для кого не было никаких сюрпризов! И только Гвидо удивленно поглядывал на меня, когда я в ответах на половину вопросов приписывала ему основную роль в музыке, в текстах, которые он не писал, но вдохновлял. Отдельно утопила в комплиментах его продюсерскую стратегию, отношение к артисту, прогрессивные взгляды на музыкальную индустрию.
– Никогда не думал, что ты так хорошо ко мне относишься, – обескуражено развел он руками, когда после окончания словесного пинг-понга мы пили шампанское за сценой, в компании с хрипатым певцом фиг знает чего, но сам певец утверждал – «шансона».
– Я понимаю, чем тебе обязана, – почтительно отвечала его скромная ученица.
– Приятно, ма шер, чертовски… только все же с сиропом ты чуть переборщила, – Гвидо поморщил нос, – как сама думаешь?
– М-м-м… возможно… первая пресс-конференция, – уклонялась я, а сама внутренними ладошками, которые у каждого спрятаны где-то между легкими и селезенкой, аплодировала Никитосу!
Шеф компании «Чудеса и волшебство» тонко спланировал начало нашей битвы за изгнание.
– Главное, не превратиться в бегемота, а изящно протанцевать эту партию, будто между каплями дождя, – Никита, по усмешке судьбы инструктировал меня в тот же день, за пару часов до тренинга с Гвидо. – Никаких мазков в начале, только – легкие штрихи. Если ты своими ответами будешь педалировать роль продюсера в проекте, ему это покажется легким подхалимажем на фоне твоей робости и растерянности, а для журналистов – я-то знаю – это верный знак. Они его услышат и поймут.
– Знак чего?
– Того, что ты – зависимая бессловесная кукла, для которой все делает продюсер. Врубаешься?
– Угу.
– Журналисты не должны увидеть в тебе личность. Всего-навсего – очередной амбициозный продюсерский проект! А они ох как не любят поточное производство. И если такой ярлык с самого начала приклеится к бренду «Белка», отодрать, отстирать, отбелить его впоследствии будет стоить глобальных усилий.
– Ох, – вздохнула я, согнувшись внутренне под тяжестью его слов.
– Что такое? – он проницательно взглянул на меня.
– Да, по сердцу заскребло… нелегко как-то…
– Подставлять человека?
Я молча кивнула.
– Понимаю. Я и сам всегда мучался. Броней оброс совсем недавно. Вроде понимаешь, что бьешься за правое дело, а побеждать кого-то, пусть даже очень нехорошего, всегда тяжело. Я в детстве баловался выжигателем, это такой прибор, при помощи которого выжигают рисунки по дереву. А сейчас мне кажется, что любая победа – точно такой выжигатель, только рисует у тебя внутри. Потому и говорили древние, что любая победа – это поражение.
– Да… да… – я постаралась собраться, – только Гвидо нельзя назвать нехорошим, он совсем не злодей, он – наоборот…
– Ты серьезно?
– Вполне.
– А я-то думал, он классический упырек из шоубиза, как все эти рулевые попсы, – Никита имеет забавное свойство начинать фразу агрессивно, а заканчивать ее немой улыбкой.
– Неправда! Он классный! Он так врубается во все! Он очень глубокий… И он не ломает, не навязывает… Он помогает… Помогает развиваться, расти! – Я принялась с жаром защищать Гвидо, понимая, что это – не для Никитоса, это я сама для себя рисую его портрет, эта маленькая речь в защиту пролитого молока – моя попытка виртуально, за глаза, попросить у Гвидо прощение за то, что я собираюсь сделать и… все-таки сделаю. – Знаешь, если бы я хотела работать в шоубизе, то – только с Гвидо! И потом – меня ведь никто не принуждал подписывать контракт, я сама ломилась в эту профессию. А Гвидо поверил в меня, вложил деньги… и он их потеряет… из-за меня, из-за моей прихоти, моего желания, из-за того, что я полюбила… и все!
– Может, дадим задний ход? – Никита посмотрел на меня участливо и, что гораздо важнее, без осуждения.
– Нет… Не могу… Мне надо к нему… Мне надо отсюда. Я задыхаюсь в этом городе среди этих людей.
– Ну-у-у, если вопрос формулируется «быть или не быть?», скажем спасибо инстинкту самосохранения, и – вперед, к жизни! Главное – постарайся выбросить мусор из головы. Прими перед сном горячую ванну, выпей пятьдесят коньяку, покури и подумай о том, что рефлексировать и замаливать ты еще успеешь. У тебя еще вся жизнь для этого будет.
…А хрипатому певцу фиг знает чего, хоть сам певец утверждает, что – «шансона», я так и сказала тогда за сценой:
– Не пойте, пожалуйста, Высоцкого! У вас такая пошлятина выходит! За поэта стыдно!
Певец подавился и покраснел. А Гвидо так грозно цыкнул на меня! Крепко схватил пальцами-щипцами за локоток, отвел в угол:
– Ты офигела, малолетка?! Ты знаешь, кто он такой?! Кто он и кто ты?!
– Я – начинающая певица… а он – безвкусный пошляк!
– Засунь эти слова себе так глубоко… – Гвидо побурел от ярости, обрызгав меня слюной, – чтобы я никогда, слышишь, никогда больше не слышал дурного слова в адрес коллег по сцене! Ты что, идиотка, не понимаешь, мы все здесь одним миром мазаны! Мне тоже, может быть, не все нравится… Я, поверь, дома в наушниках песни этого, – он кивнул в сторону певца, который нервно курил в сторонке, – не слушаю! Но на людях мы обязаны соблюдать пиетет! Корректность! Политес! Мы все из одной стаи, она маленькая, эта стая, поэтому все мы обязаны поддерживать друг друга. Если этого не будет, придут другие хищники и даже перьев от нас не оставят! Запомни, ма шер, крепко запомни это правило и пусть оно станет для тебя инстинктом выживания: «Никакого злословия в адрес коллег! Никакого!»
Гвидо отпустил мой локоть, стопудово посадив синяк, отошел обратно к певцу и несколько минут говорил с ним. Уж не знаю, о чем, но певец выступил в своей очереди, спев две песни и сказав со сцены, что он «рад приветствовать появление новой певицы Белки на российской эстраде»! Клянусь! Он так и сказал!
А я поняла, как полезны для моего внутреннего самочувствия агрессивные выпады продюсера. Если Гвидо еще несколько раз оставит синяк на моем локте и обрызгает меня слюной, я, кажется, перестану испытывать муки совести. Кажется…
Дельфины крутили пируэты в воздухе, выпрыгивая из бассейна точно на сильную долю. Гвидо всем своим дружкам, лица которых я знаю из телевизора, хвастался, будто дельфины так реагируют на нашу музыку. Они поддакивали ему, смеялись и чокались бокалами, произнося то ли шутки под видом тостов, то ли – диагнозы. А толстый политик, который когда-то слишком буквально воспринял выражение «Политика – вершина шоу-бизнеса», предлагал финансировать новый поп-проект, в котором Гвидо должен будет обучить дельфинов петь, благо танцевать они и без него умеют.
– Главное, сделать правильный хит! – политик панибратски тискал Гвидо, как субтильную модельку, – пусть они хоть верещат по-дельфиньи, лишь бы народ принял! Прикинь тексты в прессе: «В прошлом месяце дельфины по продажам и ротациям обошли всех Киркоровых, Фриске и „Блестящих“ вместе взятых»!
– Гастролировать накладно, – серьезно отвечал ему Гвидо.
Перед моим выходом, так сказать, в качестве приветственных жестов дружбы, гостеприимства и единства российской поп-сцены, выступили хрипатый певец, девочка с какой-то, кажется, нечетной фабрики, бойз-бэнд, с парнями из которого трахаться, подозреваю, гораздо приятнее, чем слушать их козлетоны, и пожилая эстрадная метресса, исполнившая бойкую песню в образе тридцатилетней «еще ого-го!».
– А она-то зачем здесь?
– Когда я был в твоем щенячьем возрасте, она была добра ко мне, – признался Гвидо, – сейчас я помогаю ей, чем могу. К сожалению, немногим.
– Очередной закон шоу-бизнеса? – с напускным цинизмом бросила я вызов.
– Закон человеческих отношений, – тихо ответил Гвидо и повторил: – человеческих.
И я снова опустилась в трясину своей совести. Ненадолго. Свист, гогот, истеричный визг отвлекли всех, кто кучковался на бэкстейдже. Еще до того, как выглянуть из боковой кулисы, я услышала голос и все поняла. Это был Славка. Он взобрался на сцену прямо из зала, и зал встретил своего любимого клоуна хоровым воплем. Он схватил гитару и, наиграв на одной струне тему из передачи «В мире животных», сообщил, что подготовил приветственное стихотворение восходящей звезде.
– Готовы?!
Зал грохнул в ответ!
Не помню подробностей, он читал что-то о том, как с детства не любил козлов за бороды, петухов за гребни, плюшевый мишка с годами превратился в зверюгу-медведа, а вот белка – как была сказкой, так и осталась. Типа белка – человек, и еще – что-то про зубы. Вовсе даже не остроумно. Плоско!
Лицо Гвидо от ярости за десять секунд поменяло все состояния светофора, включая – «неисправный». Не решаясь выйти в таком виде в зал, он по мобильному набирал звукорежиссера, с остервенением тыкая в кнопки, – чтобы приказать тому немедленно вырубить звук. Но звукорежиссер так и не услышал вызов. Толпа хлопала и топала, ухала и б ухала, воспринимая все происходящее как часть сценария. А Славка опять ударил по струнам и запел песню, которой я никогда раньше не слышала. До меня долетали отдельные фразы, в рефрене Славка скандировал «Шоубиз, отъебись!», а в куплете, кажется, рассказывал о девочке, которой приснилась презентация восходящей звезды российской сцены, и это оказался – кошмарный сон! Где он откопал этот бред? Неужели сам сочинил?
Я продолжала подглядывать из-за кулисы, мне была интересна реакция зрителей. Она была разной. Детишки богатых родителей, с которыми Гвидо знакомил меня по ходу оперетты, и те, кого он называл трендсеттерами, бились в экстазе, испытывая коллективный оргазм от каждого Славкиного слова. А наши общие с ним литерные друзья, чьи строгие лица я выхватывала из пестроты зала, наоборот, выглядели отстраненно-равнодушно и, кажется, скучали. Да-да! Литерные в полном составе заявились на презентацию. У них была своя роль в общем карнавале. Очередной «штришок» нашей эскейп-кампании, спланированный хитроумным Никитосом. После моего выступления, они должны были вскользь и ненавязчиво делиться с гостями своими впечатлениями. Естественно, обсирая меня!
– У каждого мероприятия, еще до того как гости покинули его, складывается своеобразная коллективная оценка, – объяснял мне Никитос, – представь, обычный парень, журналист из какой-нибудь газетки или клерк из табачной компании, пришел в клуб на выступление нового артиста. И вроде бы его ничего не раздражает, но и в восторг не приводит. Что он ответит на вопрос соседа по столику: «Ну, как тебе?» В девяносто девяти случаев ответ будет, – цитирую дословно: «Нормально… Ничего так… В общем, молодцы…» Ответ пустой, бессмысленный, но – с оттенком позитива. А если вдруг этот сосед, авторитетно, между делом, заметит: «Может, певец у них и неплох, но группа – отстала! Так давно уже никто не играет! Ортодоксы! Неужели нельзя было справиться в Интернете, какой век на дворе?», или «Тексты грубо спижжены у Рильке, а имидж – у Pulp. Ничего своего! Беспесперктивно! Никакого будущего!» Въезжаешь?
– А то.
– И наш журналист, или клерк, или богатый тусовщик-прожигала жизни и родительского бабла, выходя из клуба, будет брезгливо морщиться, подпав под авторитетное влияние. Если ты понаблюдаешь за тусовками-концертами, то заметишь, что большинство людей по ходу все время спрашивают друга: «Ну, как тебе?» Все сверяются друг с другом, по-настоящему независимых – единицы… А это значит, что на выходе – готово коллективное мнение. Которое за сутки разлетится по городу, как смертоносный вирус. Попросим наших друзей создать его?
Славка отбренчал последний аккорд под общий вой и хохот, рассыпал во все стороны воздушные поцелуи и спрыгнул со сцены, разумеется, не в зал, где его облапали бы все, кому не лень, а к нам, на бэкстейдж.
– Твое зубастое величество! – он сгреб меня в охапку, обдав смесью ароматов виски, сигар и пота, – почему не звонила? Давно приехала?
Я не успела ответить, как ураган по имени Гвидо налетел и принялся оттаскивать Славку за шиворот. Вот что меня всегда удивляло в нашем шоубизе, – каким широким диапазоном душевных свойств обладают его участники. Этот же Гвидо, который десять минут назад говорил о человечности и долгах перед стариками, разинул пасть и начал орать на своего артиста примерно так… М-м-м-м… Ты же не все еще русские слова знаешь? Ничего, если я дословно процитирую? Короче, он принялся орать на своего артиста примерно так:
– Ах ты …………..! ………..! ……………! Кто тебя сюда звал?! Моль зашкафная! Я тебя предупреждал?! Предупреждал, чтобы ты подальше держался?! Хочешь, чтоб тебе яйца оторвали?! Реально хочешь, чтоб оторвали яйца?! Твои вонючие, бесполезные яйца?!
Я давно заметила, что слово «яйца» магическим образом действует на русских парней. Стоит пренебрежительно отозваться об этом достоинстве, как они тут же – с места вразбег – начинают доказывать, какие крутые у них яйца. Яйца – ключ! Яйца – шифр! Яйца – код! Мужчин в России легко провоцировать! Короче, Славка двинул Гвидо в глаз, как однажды уже делал. Только тогда у этой агрессии не было свидетелей, я – не в счет. А сейчас он врезал ему на глазах у нескольких артистов. Это было непростительно. Неправдоподобно. Куклы не могут бить Карабасов на глазах у других кукол. Самое смешное, что никто из пяти или семи парней, тусовавших на бэкстейдже, не вступился, даже когда Славка начал пинать Гвидо ногами. Кто-то из девчонок побежал за охраной, я кинулась на своего взбесившегося дружка сзади, пытаясь оттащить его от скорчившегося в углу и вздрагивающего под градом пинков Гвидо. И Слава удивил меня. Я ведь рассказывала, каким нежным он всегда был в наших отношениях… Мне казалось – это его настоящее, а не маска, которую он представляет публике. Но в тот момент, когда я заорала: «Слава! Слава! Оставь его!» и схватила сзади за рукав пиджака, он впервые показал свою маску мне. Звериную, с кабаньими клыками, шерстью и налитыми кровью глазами. Он обернулся и залепил мне оглушительную пощечину. В ушах зазвенело, и минуты три я ничего не слышала. Отлетела в сторону и упала на чью-то гитару. Та жалобно всхлипнула. Я зажмурилась, помотала головой, открыла глаза и увидела струю. Пипец! За сценой порой такое творится! Славка расстегнул ширинку и ссал на Гвидо, прикрывшего голову руками и продолжавшего крупно вздрагивать. Прибежали охранники, оттащили Славу, подняли Гвидо. Тот только сипел как астматик: «Вышвырните этого… Вон…», потом заперся в туалете и не выходил оттуда до самого конца вечеринки.
Я спела шесть песен, как мы и репетировали. В публике никто ничего не знал о закулисном инциденте. Мне почему-то вспомнились телевизионные репортажи из детства о том, как в Питере за сценой во время большого стадионного концерта убили певца Талькова. Его убивали, а публика в это время подпевала другому артисту, и никто ничего не знал. Бэкстейдж и фронтстейдж разделяют всего несколько метров, а на самом деле они так далеко друг от друга. Ну, ладно, о грустном… Для сцены мы с Никитосом подготовили третий «штришок» нашего коварного чертежа. Я должна была чуть-чуть сфальшивить в паре песен, якобы от волнения, но это заметили бы. А после всего, что случилось… Голос у меня дрожал, дыхание сбивалось, в ушах стоял звон от Славкиной оплеухи… короче, ничего не пришлось изображать, все случилось само собой. Это было отвратительное выступление. Мы, наверное, должны были радоваться, что перевыполнили план, и все получилось абсолютно естественно. Но мы почему-то не радовались. А газеты на следующий день в материалах о нашей презентации совсем не писали, как плохо я спела, и вообще почти не писали обо мне. Все смаковали слух о том, что известный продюсер и популярный артист во время вечеринки за кулисами угрожали убить друг друга из-за того, что не смогли поделить гонорар за несколько концертов. И якобы даже кто-то кого-то ударил ножом! И все это – со слов очевидцев.
Вот так презентация моей пластинки стала презентацией разрыва между Гвидо и Славой.
И не только между ними. Я получила формальный повод. Он сам дал его, будто ответил на мой молчаливый вопрос. Той же ночью, через полчаса, после того как я вернулась в свою маленькую квартирку, раздался звонок в дверь. Я посмотрела в глазок и не увидела ничего, кроме белого облака. Оказалось, это хризантемы. А я их вообще не выношу, помнишь? За дверью стоял Славка и держал в руках корзину с цветами. Он виновато улыбнулся:
– Прости меня… нашло что-то… я ведь не хотел…
– Прощаю, – смиренно ответила я, – только не приходи больше. Никогда, пожалуйста…
И закрыла дверь, стараясь не вдохнуть цветочный запах.
ГЛАВА 13
ФОТОГРАФ АГЕЕВ
Зачем? Отчего? Что? Почему? Пошто? Нафига?
Меня начинает раздражать богатство русского языка, особенно в части разнообразия вопросов. Вот они неугомонные стайкой пираний накинулись на мой беззащитный мозг и терзают его, терзают… Ненавижу такие моменты.
Зачем кому-то потребовалось душить меня?
Отчего он не довел дело до конца? Возможно, ему нужна была только Лейла?
Что такого важного хранится на хард-диске моей фотокамеры?
Почему Белка поехала ко мне и смотрела на меня с нежностью и целовала меня вчера ночью, если она Полюбила Того парня в Стокгольме?
Пошто милые плачут?
Нафига все это?
– А где вы сейчас найдете другие? Шучу… нормальное издание – журнал OM Light, – отвечаю я первое пришедшее в голову, вряд ли он будет перезванивать главному редактору и проверять меня, – у нас есть рубрика «Гастрольные хроники», там артисты и их тур-менеджеры рассказывают о разных забавных случаях, приключившихся во время гастролей. Хочу поговорить с вами о поездках с Белкой.
Пережевывание пищи на том конце резко прерывается.
– На этой неделе два моих бывших работодателя отдали богу душу, а вы хотите говорить со мной о Белке? И будете утверждать, что тема интервью не связана с этими кошмарами? Особенно если учесть, что я с прошлого лета не работаю с Белкой…
– Да это неважно, работали ведь, были очевидцем, возможно участником… – я держу короткую паузу, – а что касается смертей… обещаю, на эту тему – ни одного вопроса.
– Конечно, – на том конце тяжело вздыхают, – я был участником… ну, хорошо, выделю время, только никуда не поеду. Во Владивосток, в Челябинск, в Кемерово – пожалуйста, а по Москве – ни-ку-да! Так что приезжайте ко мне сами. Лучше на работу.
– Куда?
– Как куда? Вы не в курсе? Туда! В Кремль!
– Шутите?
– Да уж, мне не до шуток! Я теперь в Большом Кремлевском дворце работаю. Старшим администратором. Часов в пять устроит?
– Вполне.
– Я выпишу пропуск, будьте вежливы с охраной. Не обижайте их, пожалуйста… И – ни слова о смертях! Не люблю эти темы.
Москва еще умеет удивить. Рассчитываешь на пробку, выезжаешь за полтора часа, а добираешься за час. Поэтому уже в половине пятого я набираю номер Колиного мобильного, ежась от вьюжного ветра и прячась от назойливых снежинок под кремлевской стеной.
– Я приехал раньше…
– Не проблема, проходите, я спущусь вас встретить в фойе. Красный свитер, черные джинсы, округленное туловище и бездна интеллекта во взгляде. Не перепутаете.
Невысокий, с выпирающим животиком, с цепким, но излучающим вселенское понимание взглядом, Фура крепко жмет мою красную от холода руку и без предисловий забирает в гости к сказке.
– Если сядем в буфете или тем паче в моем кабинете, будут постоянно отвлекать, я здесь круглосуточно всем нужен, – объясняет он, пока мы движемся вверх на эскалаторе, – а там нас никто не найдет.
«Там» – это в президентской ложе, где мы устраиваемся, развалившись, в мягких креслах под оркестровую какофонию.
– Чего это они? Настраиваются? – киваю я вниз, где сорок мужчин во фраках сосредоточенно заняты извлечением звуков.
– Да, сейчас начнется репетиция. Пока Большой на реконструкции, их труппа дает на этой сцене балеты. Послезавтра «Дон Кихот», а сегодня – генеральный прогон перед представлением. Начнем? – он улыбается так гостеприимно, будто в его распоряжении – вагон времени, но я минутой раньше поймал его взгляд на часы. Вот такое поведение я называю аристократизмом. Есть еще люди…
– Пожалуй, – я включаю диктофон, оркестр не мешает, а лишь создает приятные симфонические декорации, – вы работали с Белкой с самого начала ее гастрольной деятельности…
– Точно так! Меня Гвидо… мир его праху, нанял как раз перед презентацией ее первого альбома, после которой мы сразу поехали по городам. Там еще… инцидент произошел… ну, да ладно, об этом не стоит…
– Почему? Вы меня интригуете… А может, на «ты»? Меня, кстати, Митей зовут.
– Это так вы, журналисты, входите в доверие? – он смеется, деликатно сглаживая острые углы, – все равно не расскажу, не выпытывай! О том, о чем не стоит говорить, я стараюсь даже не думать. Белка, кстати, вашу братию не жалует.
– Почему? Что мы ей плохого сделали?
– Это вопрос риторический. Артисты вообще недолюбливают журналистов… Принципиальных – за их склочность, а тех, которых удается использовать для самопиара, за слабохарактерность. Если откровенно, любить вас не за что. Потому что приоритеты у вас антипрофессиональные. Пишите не ради истины, не ради красоты, а ради корыстных интересов издания, ради тиражей… Критикуете не ради того, чтобы разобраться, помочь разобраться публике и самому артисту… чтобы он понял и развивался, рос творчески, а ради самовыпячивания. Вот, мол, какой я кусачий, сейчас обосру народного артиста и никто мне не указ, я умнее их всех! Чувствуется комплекс неполноценности в таком подходе. Да и личное отношение к персонажу всегда у вас перевешивает отношение к продукту…
– Справедливо, – говорю со вздохом, будто и сам об этом много думал. Хочется расположить Колю, очень нужна его откровенность.
– А Белка, на моей памяти, только во время первой презентации с журналистами нормально пообщалась. Дальше – предохранители сгорели, коняжку нашу понесло!
– Вы ее так между собой и называли – «коняжка»?
– Да бог с тобой! Это я сейчас… к слову. А в группе ее любили. Со своими она не заносилась, музыкантами не командовала, пузыри не пускала, пальцы не раскидывала… Разве только…
– Что? – вострю уши.
– Ну… были там трения по райдеру… в нескольких городах ее даже пытались объявить самой невменозной гастролершей, – Фура снова смеется одними глазами, и этот смех больше похож на извинения.
– В каких городах? И что за «трения по райдеру»?
– Да так… бытовые мелочи… Полотенца там в гримерку… К примеру, в райдере указано – шесть махровых и шесть вафельных, а на месте перепутают – двенадцать вафельных сунут…
– Это принципиально?
– Да не особенно, но смысл в этом есть. Или – в райдере прописано: «в гримерку – три литра красного сухого вина, производство – Франция, Италия, Чили, Испания (на выбор)». А организаторы по недосмотру или по корысти молдавское выставят!
– К теме нашего интервью! Позабавь народ историей из гастрольной практики…
– Что ж, бывали случаи… В Саратове, к примеру, играем на городском стадионе… Днем, как обычно, музыканты на площадку чекаться поехали, то есть – саундчек проводить, звук отстраивать… Белка – в прямой эфир на радио, нам почти всегда эти эфиры организаторы в контракт забивали, у них так билеты лучше продаются… За полчаса до выхода все – в гримерке за сценой. Стадион шумит, как море в шторм, – аншлаг! Омоновцы, менты, городская знать, мэр города в центральной ложе! Полный сбор! Музыканты подстраивают инструменты, а техник Палыч выносит их на сцену, Белка разогревает связки полтинничком коньяка… А трек-лист у нас тогда был единым на все концерты, песен-то немного в репертуаре… сам понимаешь, и начинали всегда с «Амнезии»… Помнишь этот хит?
Меня начинает раздражать богатство русского языка, особенно в части разнообразия вопросов. Вот они неугомонные стайкой пираний накинулись на мой беззащитный мозг и терзают его, терзают… Ненавижу такие моменты.
Зачем кому-то потребовалось душить меня?
Отчего он не довел дело до конца? Возможно, ему нужна была только Лейла?
Что такого важного хранится на хард-диске моей фотокамеры?
Почему Белка поехала ко мне и смотрела на меня с нежностью и целовала меня вчера ночью, если она Полюбила Того парня в Стокгольме?
Пошто милые плачут?
Нафига все это?
* * *
– Журналист? – переспрашивает Коля Астафуров. Кажется, я позвонил ему во время обеда, он аппетитно жует прямо в трубку, не стесняясь – а какое издание? Очень желтое?– А где вы сейчас найдете другие? Шучу… нормальное издание – журнал OM Light, – отвечаю я первое пришедшее в голову, вряд ли он будет перезванивать главному редактору и проверять меня, – у нас есть рубрика «Гастрольные хроники», там артисты и их тур-менеджеры рассказывают о разных забавных случаях, приключившихся во время гастролей. Хочу поговорить с вами о поездках с Белкой.
Пережевывание пищи на том конце резко прерывается.
– На этой неделе два моих бывших работодателя отдали богу душу, а вы хотите говорить со мной о Белке? И будете утверждать, что тема интервью не связана с этими кошмарами? Особенно если учесть, что я с прошлого лета не работаю с Белкой…
– Да это неважно, работали ведь, были очевидцем, возможно участником… – я держу короткую паузу, – а что касается смертей… обещаю, на эту тему – ни одного вопроса.
– Конечно, – на том конце тяжело вздыхают, – я был участником… ну, хорошо, выделю время, только никуда не поеду. Во Владивосток, в Челябинск, в Кемерово – пожалуйста, а по Москве – ни-ку-да! Так что приезжайте ко мне сами. Лучше на работу.
– Куда?
– Как куда? Вы не в курсе? Туда! В Кремль!
– Шутите?
– Да уж, мне не до шуток! Я теперь в Большом Кремлевском дворце работаю. Старшим администратором. Часов в пять устроит?
– Вполне.
– Я выпишу пропуск, будьте вежливы с охраной. Не обижайте их, пожалуйста… И – ни слова о смертях! Не люблю эти темы.
Москва еще умеет удивить. Рассчитываешь на пробку, выезжаешь за полтора часа, а добираешься за час. Поэтому уже в половине пятого я набираю номер Колиного мобильного, ежась от вьюжного ветра и прячась от назойливых снежинок под кремлевской стеной.
– Я приехал раньше…
– Не проблема, проходите, я спущусь вас встретить в фойе. Красный свитер, черные джинсы, округленное туловище и бездна интеллекта во взгляде. Не перепутаете.
Невысокий, с выпирающим животиком, с цепким, но излучающим вселенское понимание взглядом, Фура крепко жмет мою красную от холода руку и без предисловий забирает в гости к сказке.
– Если сядем в буфете или тем паче в моем кабинете, будут постоянно отвлекать, я здесь круглосуточно всем нужен, – объясняет он, пока мы движемся вверх на эскалаторе, – а там нас никто не найдет.
«Там» – это в президентской ложе, где мы устраиваемся, развалившись, в мягких креслах под оркестровую какофонию.
– Чего это они? Настраиваются? – киваю я вниз, где сорок мужчин во фраках сосредоточенно заняты извлечением звуков.
– Да, сейчас начнется репетиция. Пока Большой на реконструкции, их труппа дает на этой сцене балеты. Послезавтра «Дон Кихот», а сегодня – генеральный прогон перед представлением. Начнем? – он улыбается так гостеприимно, будто в его распоряжении – вагон времени, но я минутой раньше поймал его взгляд на часы. Вот такое поведение я называю аристократизмом. Есть еще люди…
– Пожалуй, – я включаю диктофон, оркестр не мешает, а лишь создает приятные симфонические декорации, – вы работали с Белкой с самого начала ее гастрольной деятельности…
– Точно так! Меня Гвидо… мир его праху, нанял как раз перед презентацией ее первого альбома, после которой мы сразу поехали по городам. Там еще… инцидент произошел… ну, да ладно, об этом не стоит…
– Почему? Вы меня интригуете… А может, на «ты»? Меня, кстати, Митей зовут.
– Это так вы, журналисты, входите в доверие? – он смеется, деликатно сглаживая острые углы, – все равно не расскажу, не выпытывай! О том, о чем не стоит говорить, я стараюсь даже не думать. Белка, кстати, вашу братию не жалует.
– Почему? Что мы ей плохого сделали?
– Это вопрос риторический. Артисты вообще недолюбливают журналистов… Принципиальных – за их склочность, а тех, которых удается использовать для самопиара, за слабохарактерность. Если откровенно, любить вас не за что. Потому что приоритеты у вас антипрофессиональные. Пишите не ради истины, не ради красоты, а ради корыстных интересов издания, ради тиражей… Критикуете не ради того, чтобы разобраться, помочь разобраться публике и самому артисту… чтобы он понял и развивался, рос творчески, а ради самовыпячивания. Вот, мол, какой я кусачий, сейчас обосру народного артиста и никто мне не указ, я умнее их всех! Чувствуется комплекс неполноценности в таком подходе. Да и личное отношение к персонажу всегда у вас перевешивает отношение к продукту…
– Справедливо, – говорю со вздохом, будто и сам об этом много думал. Хочется расположить Колю, очень нужна его откровенность.
– А Белка, на моей памяти, только во время первой презентации с журналистами нормально пообщалась. Дальше – предохранители сгорели, коняжку нашу понесло!
– Вы ее так между собой и называли – «коняжка»?
– Да бог с тобой! Это я сейчас… к слову. А в группе ее любили. Со своими она не заносилась, музыкантами не командовала, пузыри не пускала, пальцы не раскидывала… Разве только…
– Что? – вострю уши.
– Ну… были там трения по райдеру… в нескольких городах ее даже пытались объявить самой невменозной гастролершей, – Фура снова смеется одними глазами, и этот смех больше похож на извинения.
– В каких городах? И что за «трения по райдеру»?
– Да так… бытовые мелочи… Полотенца там в гримерку… К примеру, в райдере указано – шесть махровых и шесть вафельных, а на месте перепутают – двенадцать вафельных сунут…
– Это принципиально?
– Да не особенно, но смысл в этом есть. Или – в райдере прописано: «в гримерку – три литра красного сухого вина, производство – Франция, Италия, Чили, Испания (на выбор)». А организаторы по недосмотру или по корысти молдавское выставят!
– К теме нашего интервью! Позабавь народ историей из гастрольной практики…
– Что ж, бывали случаи… В Саратове, к примеру, играем на городском стадионе… Днем, как обычно, музыканты на площадку чекаться поехали, то есть – саундчек проводить, звук отстраивать… Белка – в прямой эфир на радио, нам почти всегда эти эфиры организаторы в контракт забивали, у них так билеты лучше продаются… За полчаса до выхода все – в гримерке за сценой. Стадион шумит, как море в шторм, – аншлаг! Омоновцы, менты, городская знать, мэр города в центральной ложе! Полный сбор! Музыканты подстраивают инструменты, а техник Палыч выносит их на сцену, Белка разогревает связки полтинничком коньяка… А трек-лист у нас тогда был единым на все концерты, песен-то немного в репертуаре… сам понимаешь, и начинали всегда с «Амнезии»… Помнишь этот хит?