Страница:
— Господин Лесан, — сказала она как можно холоднее. — Госпожа цукино-сёгун кое-что обещала мне от вашего имени.
— И вы получите то, что было обещано, — коротко поклонился Моро.
— Когда? Меня все кормят и кормят «завтраками», говорят «в ближайшие дни» — а эти ближайшие дни все не наступают!
— Могу вас обрадовать: это будет во время праздника Великой Волны, после вашей помолвки.
— После? — нахмурилась Бет.
— Да. И никак иначе.
И Бет ничего не осталось, кроме как в третий раз скрипнуть зубами.
— Ну смотрите же, — сказала она. — Если вы меня обманули, я… я вас убью!
— Чем? — Моро приподнял бровь. — Особенно витиеватой колоратурой?
Бет не нашлась, что ответить. Моро еле заметно усмехнулся, отвесил ей издевательски почтительный поклон и исчез в дверях.
— Сеу Элисабет, — негромко сказал Рин Огата. — В доме Рива не стоит бросаться угрозами вроде вашей. Здесь очень не любят пустых угроз.
— А она не была пустой, — разозлилась Бет.
— Тем более, — кивнул ресницами Огата. — Если вы намерены привести ее в исполнение, вы причините много вреда дому Рива и сильно огорчите как мать, так и будущего мужа. Если вы не намерены привести ее в исполнение — не следует ею бросаться.
— Мы вас покинем, — солнце Керет решительно поднялся со своего места. — Я хотел бы прогуляться с сеу Элисабет по виноградной террасе.
Пажи — мальчики и девочки — поклонились на прощание. Рин Огата последовал за парой на расстоянии, не позволяющем слышать приватный разговор, но при этом дающем возможность в любой момент прийти на помощь. На таком же расстоянии, только впереди, шагал гем-телохранитель Керета.
…Принимая от своего будущего жениха церемониальный поцелуй, Бет шепнула ему: «Я все-таки не совсем идиотка… коммодор Карату». Его инкогнито продержалось не больше суток — Бет, копаясь в инфобанках, нашла одно из его ранних изображений.
После церемонии, в неофициальной обстановке, он рассыпался в извинениях, которые Бет приняла с готовностью. Она прекрасно знала, как это бывает тяжело, когда за твоей социальной маской тебя самого в упор никто не видит.
— Вы чем-то расстроены? — спросил Керет, когда они поднялись на террасу, оплетенную виноградом, и пошли по ней. Виноград был генетически модифицирован и ягоды приносил водянистые, с каким-то огуречным привкусом — зато зеленел круглый год. — У вас прекрасно получилось, правда. Вы так были похожи на Лорел… но не тогда, когда пели, а когда рассердились сами на себя за то, что не можете петь, как она.
— Спасибо, — сказала Бет. — Я иногда чувствую себя такой… ненужной. Альберта объясняет мне все про генетику, а я не могу понять… Лорел толкует об экономике, производстве, контрабанде… А я опять не могу понять. А когда у меня берут ткани на анализы и проводят тесты… я как подопытная крыса. Иногда я боюсь, что меня украли, просто чтобы заполучить гены…
— Нет, — покачал головой Керет. — Вас украли, чтобы заполучить носителя этих генов и будущую императрицу. Через которую Рихард и Лорел хотят контролировать меня.
Бет глупо хлопнула глазами, потом встретилась с печальным взглядом молодого императора — и впервые увидела в нем товарища по несчастью.
— Вы так спокойно говорите об этом, — горько сказала она. — Я думала, вы их любите.
— Я их люблю, — Керет немного виновато кивнул (этот птичий жест, если честно, изрядно раздражал Бет — без церемониальной маски Керет утрачивал величие и обретал какой-то виноватый вид). — И они тоже меня любят. Понимаете, контролировать меня хотят все — Сейан, Кирстены, Сонги, Чиени, Ояма, Кордо… А любят только Шнайдеры. Они правят от моего имени, и хотят править дальше, но любят меня не за это. Рихард честно пытался вырастить меня лидером, правителем… но у него не вышло. Эта слабость у меня в крови. От имени моего деда правили Адевайль, от имени моего отца — Кенан… Лорел с Рихардом говорили мне то же самое: они не вечны, с ними может случиться что угодно, поэтому я должен быть сильным. Но я не умею.
— Грустно, — сказала Бет, и сама собой к ней пришла мысль: «А вот Дик ни за что не стал бы так жаловаться и ныть…».
— Вы говорили с сеу Лесаном о своем друге, а сейчас я тоже подумал о нем, — Бет аж вздрогнула: он что, мысли читает? — Как бы я справился в такой ситуации? Боюсь, справился бы я плохо. Я так трудно принимаю решения… Когда ваш друг появится здесь, на празднике Великой Волны… он захочет поговорить со мной, как вы полагаете?
— Откуда мне знать, — пожала плечами Бет. — Может, он вообще язык забудет.
— Ох, да не надо воображать себе всяких ужасов, — Керет снова виновато кивнул. — Просто я… Знаете, я, наверное, ревную. Вы часто думаете о нем, и, мне кажется, сравниваете меня с ним. Похоже, я не выдерживаю сравнения.
Бет покраснела и уперлась глазами в землю.
— У меня что, на лбу все написано? — спросил она. — Вот и с моей мамой… то есть, приемной мамой… тоже так было — она угадывала, о чем я думаю. Знаете, а из вас бы вышел неплохой священник, наверное.
— Христианский священник? — эта мысль заставила Керета рассмеяться. — Да, в этом что-то есть. Хотя… я ведь и есть священник.
— Ну? — изумилась Бет.
— Я — служитель Вечного Неба, как и каждый Солнце. Вы знаете, как начался мой род?
— Угу, — Бет чуть ухмыльнулась. Эта история была со школьной скамьи известна каждому имперцу как феноменальный крах евгеники планеты Такэру. Государство там было жутенькое, строили генетическую утопию, а попутно занимались проектом создания идеального правителя. Понасобирали образцов ДНК выдающихся людей и шедайин, каких смогли, по слухам — добрались даже до Туринской Плащаницы и Покрова Святого Ааррина[43]. Работа тянулась не меньше ста лет («хуже, чем со мной» — промелькнула мысль) и в 94 году от Эбера правительство Такэру с большой помпой объявило, что у них в утробе суррогатной матери подрастает идеальный человек, который и станет их (а в перспективе — и всей Галактики) идеальным правителем. В Империи подняли большой шорох (Такэру тогда была притча во языцех и враг номер один), вспоминали то и дело об Антихристе, но Кир Первый цифрами 666 никого клеймить не стал, и вообще ничем особенным не отметился, даже Анзуд не захватил. Кир Второй (клон Первого: ведь двух идеальных людей быть не может, поэтому клон наследовал клону) был деспотом, но на Антихриста тоже не потянул, и вдобавок проиграл Анзуду вторую войну. Такэру была аннексирована Анзудом и присоединилась к Вавилонской клятве, превратившись в дом Микаге, а анзудский диктатор Харб женил свою дочь на юном сыне-клоне Кира, Кире Третьем. Эксперименты на Такэру были объявлены промыслом Вечного Неба, которое послало Вечной Земле правителя, и прекращены. Харб искал номинального лидера Вавилона, который устроил бы всех и не сильно мешал — и нашел его в Кире. В самом деле, этот юноша объединял в себе гены шести королевских домов Европы, восьми — Азии, трех — Океании и королевского дома шедайин. В нем текла также и кровь богов — во всяком случае, тех, кого считали богами. А с сакральной функцией царской власти в Вавилоне на тот момент было туго — не мог же Харб ни с того ни с сего объявить себя сыном богов. То есть, мог, конечно — он понятия не имел, кто его отец, теоретически им мог бы быть и бог — вот только народ бы отнесся с некоторым недоверием к идее происхождения диктатора от бога и официантки из космодромной закусочной. Так что Кир со своей универсальной генеалогией появился очень вовремя…
— Говорят, во мне есть даже гены вашего Христа, — улыбнулся Керет. — Если, конечно, Туринская Плащаница — не подделка…
«По тебе этого не видно», — подумала Бет. Она непременно сказала бы это и вслух, если бы у Керета не был такой виноватый и грустный вид, если бы он надумал этим хвастаться…
— Хотя, если честно, я мечтал раньше пойти по пути принца Гаутамы. Исчезнуть однажды…, — император вздохнул. — Вот только мне нечего сказать миру. И для того, чтобы уйти, тоже нужна решимость…
— А главное — Моро найдет, где бы ты ни закопался, — язвительно добавила Бет.
Так они совершенно непринужденно перешли на «ты».
Он подумал было, что умирает. Пережить это было невозможно. Но, уже теряя сознание, он услышал голос, который прозвучал где-то глубоко внутри него — но то был не его голос.
«Держись. Это всего лишь очередная боль, которую надо вытерпеть».
Голос показался знакомым — но Дику было не до того, боль загнала его в самый темный угол, где он и забылся — глухой, слепой, бесчувственный, отрезанный от всего мира.
Но прошло совсем немного времени — и влажное, холодное прикосновение вернуло его к жизни — а значит, к страданию и к отчаянию.
Выхода не было. Мало того, что Моро парализовал его тело — он как будто еще и в душе, и в мозгах покопался. Он говорил вслух все тайные мысли Дика, он как-то разгадал его чувства, и, конечно, ему в этом помогали бесы, или сам он был бесом — потому что откуда иначе ему все это знать? Дик перед ним был не просто голым — прозрачным. Моро все про него знал. Некуда было бежать, нельзя было убежать даже в себя.
Моро ушел, напоследок камня на камне не оставив от двух из четырех последних кусочков свободы Дика. Через какое-то недолгое время перестал действовать пластырь, и Дик переполз под душ. Он сел на решетку и сидел, а потоки теплой воды сменялись потоками теплого воздуха бесконечное число раз. И все же он не мог отмыться. Это было бесповоротно; казалось, грязь пристала к нему навеки. В голове проносились, как нарочно, все непристойные слова, все мерзкие анекдоты, вся дрянь — теперь это было о нем; эти паскудные шуточки, эти липкие словечки… С этим нельзя было жить. Нейгал был прав, лучше бы он сам застрелил Дика…
Он переполз на мат и лег вниз лицом. Не хотел видеть свое опоганенное тело. Почему он не урод, не мутант, не больной новобалийской проказой? Почему его не обожгло и не покалечило, как Вальдера? Что угодно было бы лучше — любая болезнь, любое уродство, любая пытка… А ведь Моро будет делать это с ним сколько захочет и как захочет — и он даже не сможет сопротивляться. Вот гадство…
Прошло несколько минут — и жалость к себе уступила место ярости. Вокруг него, под ним и над ним за этими стенами находились люди, тысячи людей — и никому не было никакого дела до него, до его боли и унижения. Это был Вавилон, а он был чужак, то есть — вне их законов; его боль ничего не значила. Как и тогда, семь лет назад, его растоптали просто походя, не замечая. Один лишь человек встал на его защиту — и этого человека, заслуженного ветерана, героя войны — тоже растоптали. Если бы сейчас перед Диком появился дьявол и предложил бы ему в обмен на душу превратить его тело в смертельную отраву, которая растеклась бы по воздуху, проникая в каждый дом, убивая равно богатых и бедных, хозяев и рабов, родителей и детей — Дик согласился бы, не раздумывая. В конце концов, Рива на Сунасаки тоже уничтожали всех поголовно — значит, и возмездие должно быть таким же. Око за око. Они не должны существовать. Они — Рива. Моро — псих, больной на всю голову, это ясно теперь. А Рива дали этому психу полномочия убивать кого хочет и делать с пленными что хочет…
Ярость клокотала в нем — но потешать гадов катанием по полу и битьем головой о стену Дик не стал, он прикусил руку и сдерживал дрожь во всем теле — в конце концов эта борьба с собственными чувствами утомила его так, что он забылся сном.
Сон был не лучше реальности: Дик блуждал какими-то закопченными коридорами, тыкаясь в комнату за комнатой, но даже трупов не находя — аж пока не узнал в этом горелом остове здания манор Нейгала. Тут он понял, кому принадлежал голос, сказавший «это всего лишь очередная боль» и понял, где искать старика.
Нейгал так и стоял там, где умер — и его черная фигура была теперь нестрашной, потому что «крылья феникса» сгорели начисто. Снег огромными хлопьями влетал на галерею — и таял на горячих камнях и на неподвижной черной статуе.
Дик сделал к ней шаг и хотел приподнять забрало шлема, но услышал:
«Не надо».
Тогда он просто остановился, уронив руки.
«Ты неправильно сражаешься, сынок. Ты защищаешь то, что защищать поздно».
Горечь захлестнула Дика. Неужели Нейгал велит сдаваться?
«Ты — маленький и неопытный. Прости старика, но это правда. В открытом бою ты не выстоишь, и он это знает, подлец этакий. Чем больше ты будешь бороться в открытую, тем быстрее он тебя сломает».
Что же делать, подумал Дик.
«То же, что и люди Маэды. Партизанить. Партизаны не отстаивают городов, они уходят в пустошь, рассеиваются по островам, ныряют под воду, зарываются в землю. Сдай ему город, сынок. Сдай тело, не цепляйся за него. В конце концов, это — не весь ты. Сдай ему тело, пусть думает, что сломал тебя».
Дик все еще не понимал, о чем речь. Сдать? Да Моро и так взял все, что хотел!
«Нет. Он же тебе сам все сказал, а ты был слишком занят своими чувствами, чтобы расслышать как следует. Потрахаться он бы легко себе нашел где угодно. Ему нравится ломать сопротивление, и чем крепче сопротивление, тем больше ему нравится ломать. Он будет оставлять тебе лазейки, о которых говорил — притворяться спящим, „забывать“ пластырь. А ты будешь драться за свое тело, терять силы и доставлять ему удовольствие. Нет, брось его, как партизаны оставили Курогава. Пусть оно вроде будет само по себе. А ты уйди глубоко внутрь, в подвал… И там жди своего часа».
Дик сжал зубы. Ну вот, теперь и Нейгал говорит то же, что, издеваясь, говорил Моро!
«А ты как думаешь, зачем он говорил это тебе? Он не лгал и не издевался — он хочет втащить тебя в войну, в поединок воли — и он думает, что ты его проиграешь, потому что у тебя меньше сил, тебе почти не на чем держаться. А знаешь, почему он так точно угадал все твое сердце? Пошевели мозгами! Он не бес и мыслей не читает. Что же остается?»
Дик не мог думать. Он слишком устал. Он хотел хоть толику жалости…
«Сынок, я тебя жалею, как могу — то есть, делаю, что могу. А я сейчас мало что могу, слишком мне больно. Умри, но победи его, вот и все, что я тебе могу сказать».
Дик застонал и проснулся — впервые в жизни желая не просыпаться после такого сна, чувствуя себя более потерянным и разбитым, чем в кошмаре. Вопрос мертвого Нейгала все еще звучал в ушах: «Он не бес и мыслей не читает — что же остается?» Только одно. Он все это знает, потому что с ним самим все это делали. Он сломался и думает, что Дик тоже сломается. Что система не дает сбоев. Дик еще не знал, что это за система, но если на входе — пилот Синдэна, а выходе получается такой продукт, как Моро… Да, Нейгал прав — «умри, но победи его». Умереть — это единственный способ оставить Моро в дураках.
Но ему нельзя умирать. У него остались люди, ради которых нужно жить. Он не знает, что с леди Констанс, Бет, Джеком и лордом Гусом. Пока не узнает — умирать нельзя… Вот ведь ловушка. Нужно, позарез нужно умереть — и все же нельзя. Вот на этом его и будут держать. Будут ждать, что он станет дергаться и потеряет терпение. А значит… нужно похоронить все чувства. Больно, но нужно… Старик опять был прав — наверное, мертвым виднее — пора спрятаться, забраться в себя как можно глубже, чтобы не достали…
Завтра будет хуже, он знал это. Отныне и навсегда — завтра будет только хуже.
И он оказался прав.
Выполнять ката по указке Моро он не хотел (теперь он вообще старался как можно реже вспоминать, что у него есть тело — даже оружие нельзя брать, если оно замазано в дерьме), поэтому пришедший утром (или вечером? чёрт знает…) седой медтех сначала велел морлоку несколько раз ткнуть Дика стрекалом, а потом нацепить на него рабский обруч. И под обручем Дик выжал из себя все, что в нем было, сначала выполняя ката, а потом — стоя в стойке и напрягая по приказу медтеха те или другие мускулы — в то время как морлок колотил его по этим мышцам руками и ногами. Дик знал, что так набивается «мускульный доспех», он сотни раз видел, как десантники Синдэна отрабатывают это в парах, но подручные Моро и это превратили в унизительное мучительство, словно целью задались отравить ему все, что в его жизни было. Когда же гнусную штуковину сняли — он просто упал и лежал пластом. Каждый мускул сводило. Дик не мог даже добраться до своего лежбища, валялся на полу — и тут вошел Моро.
Что бы там ни сказал ему во сне Нейгал, что бы там Дик ни решил себе — а у него все равно пошел холод по спине, когда Моро склонился над ним. Одно дело — решить, а другое — снова оказаться под ногами у этого извращенца, беспомощным и голым. Неужели этот гад сделает свое поганое дело сейчас, когда у него все болит?
Моро снова прилепил ему на бедро пластырь — и через минуту-другую Дик почувствовал, как его мышцы превращаются в бесформенное желе, неспособное ни на что — и не перестающее при этом болеть. Моро перенес его на лежанку, а потом принялся разминать и массировать каждый издерганный мускул, начиная с ног. Пальцы у него были сильные и опытные, боль сначала нарастала, как по дуге — а потом уходила, в расслабленное тело вливалась жизнь. Никаких мерзостей он себе не позволил, ни слова не сказал. Дик не знал, что и думать — кроме того, что у Моро точно или в голове не хватает чипов, или вставлены лишние. Он извелся от внутреннего напряжения — а Моро не торопился никуда, просто разминал его, как тренер атлета. Тогда Дик закрыл глаза и попробовал представить себе, что это делает Бет. Конечно, потребовалось неслабое усилие воображения — откуда бы у Бет взялось столько силы в пальцах? Но Моро облегчал задачу тем, что не говорил ни слова, и Дик сумел забыться. Только когда массаж прекратился, он снова вспомнил, где он и что с ним, и опять внутренне застыл — что-то сейчас начнется? Но секунды шли — а ничего не начиналось. Дик приоткрыл глаза и посмотрел сквозь ресницы. Моро не было. Он бесшумно выскользнул из комнаты, и Дик поневоле почувствовал к нему что-то вроде благодарности.
В последующие дни, слившиеся в один нескончаемый тягомотный ужас, он понял бы, как работает этот нехитрый механизм, если бы ему дали время подумать. Но времени не давали. Приходили медтех с морлоком или морлок в одиночку — и вываливали на пленника точно дозированную дозу издевательств над телом и душой. «Тренировки» продолжались все так же, но дополнительные мелкие примучивания были более разнообразными — то его заставляли под шлемом висеть, зацепившись пальцами за трубу водопровода, проложенную под самым потолком, куда его подкидывал морлок — и он висел так, пока не приходил Моро, не снимал его и не относил к лежанке на руках. То ему, после очередной «набивки», сковали за спиной руки и заклеили глаза — и пришлось есть, как собаке, чесаться об стены и опять-таки ждать, пока придет Моро. Один раз ему, так же скованному и ослепленному, в еду подкинули какую-то ягоду — ее горькая, вязкая мякоть облепила рот и не вымывалась и не выплевывалась. Он метался между душем и унитазом, то полоща рот, то выворачиваясь наизнанку, не меньше часа — спасителем явился тот же Моро, накормив его с рук его каким-то кислым водянистым растением, после чего гадость отслоилась от языка и нёба, и благополучно выплюнулась… Дик перестал гадать, что это будет в очередной раз — седой медтех не повторялся. Юноша просто учился отстраняться от страдания, не связывать с ними никаких чувств, мучиться равнодушно — если можно так сказать. Больше он не пытался сдерживать крики или стоны, поднимая рваный флаг гордости. Партизаны не ходят в атаку под знаменем, они ползут по грязи и мажут лица черным, они делают подкопы и ставят мины, они часами лежат, зарывшись в кучу мусора и ждут благоприятной возможности пустить во вражеского офицера снайперскую пулю — а потом снова на несколько часов переполоха стать кучей мусора. Они действуют в темноте и не брезгуют ничем — Дик перестал брезговать теми возможностями для отдыха, которые предоставлял ему Моро. Партизаны не стремятся завладеть полем — если противник сильнее, просто рассредоточиваются и бегут — и Дик как бы рассредоточился. Он больше не напрягался, когда синоби приходил размассировать его, накормить или заняться любовью — он старался даже чем-то помочь, чтобы все закончилось как можно быстрее и можно было заснуть — ведь недосыпал он постоянно. Та часть его сознания, которая скрывалась глубоко, прекрасно понимала, что происходит: Моро приучил его ждать своего прихода и радоваться ему. От медтеха, а главное — от морлока, исходили только мучения, с Моро же всегда было связано только приятное — избавление от боли, отдых, еда, мытье с душистыми пенками, массаж, сон… секс…
Дик запретил себе терзаться тем, что этот секс ему приятен — борьба с самим собой отнимала слишком много душевных сил. Первый раз он всего лишь проиграл бой извращенцу. Но второй раз оказалось труднее пережить — ему подсыпали в еду какой-то другой гадости, от которой все сделалось ярким и цветным, а между самыми нежными местами и мозгом словно провели прямую кабельную линию с пропускной способностью восемь терабайт в секунду. Моро порезвился от души.
С того момента Дик приложил все усилия к тому, чтобы разделиться. Глубоко-глубоко внутри у него был штаб. Там он разрабатывал планы и изучал тактику противника. Там же он прятал того себя, которого хотел себя сберечь до близкого дня своей смерти. Там была отрядная казна и сокровищница — все самые дорогие воспоминания и образы. Те редкие минуты, которые у него оставались для отдыха, он старался проводить там, в подполье.
У него была разведка — ребята храбрые, простые и начисто лишенные всякой гордости. Именно они имели дело и с Моро, и с медтехом-мучителем. Им было можно ударяться в эмоции. Они собирали информацию и передавали врагу все, что разрешал передавать штаб. Они же имели дело с глупым и трусливым коллаборационистом — телом. Они постоянно находились с ним в контакте, и они же в нужный момент должны были сделать так, чтобы этот коллаборационист подчинился командам из штаба.
Моро если не знал о штабе, то подозревал о нем. У него вошло в привычку после секса валяться, держа голову невольника на своей груди, и вести длинные речи. Дик старался не засыпать и слушать — это была информация. Конечно, Моро сдавал только то, что хотел сдать, но делом разведки было спокойно слушать, зерна от плевел отделял штаб.
— Ты быстро научился, — сказал однажды Моро, играя его волосами (он любил это делать). — Поначалу я думал, что ты притворяешься, мой капитан, но со временем убедился в обратном. Видишь ли, Дик, мы с тобой разыгрываем очень древнюю партию, она длится с тех времен, когда люди научились мучить друг друга, конца ей не видно, и все основные ходы изучены и записаны. Опытные разведчики разыгрывают ее примерно так же, как опытные шахматисты: первый этап длится очень быстро. За неопытным наблюдать порой забавно, а порой жалко. Но видеть, что новичок грамотно разыгрывает классический дебют — не забавно и не жалко, а приятно. Тем не менее, он так же предсказуем, потому что гроссмейстер знает все варианты. В твоем положении есть два способа вести себя правильно, и ты допустил лишь одну ошибку: ты пытаешься их комбинировать. Это невозможно, Дик. Нужно или держаться до конца или расщепляться, а быть одновременно Леонидом и Лоуренсом Аравийским — это не в человеческих силах. Твое молчание предает тебя, Львиное Сердечко.
Он положил руку на лицо Дика, большим пальцем лаская губы.
— Твое молчание. Твоя скрытая крепость. Твоя стратегическая ошибка. Крепость отнимает у тебя силы, ресурсы и время. Ну что, мой молчаливый капитан? Ты откроешь ворота сам или я возьму ее штурмом?
Разведчик, который имел с Моро дело в постели, был парнем лукавым и бессовестным, но упрямым. Он только чуть улыбнулся в ответ.
— Ты влюблен в поражение, — прошептал Моро. — С этим ничего не сделаешь, это тысячелетнее наследие двух народов в твоей крови. Ты не мог с этим справиться даже когда захотел. Но ты научишься…
«Никогда», — постановил штаб.
— Скоро, — чуть громче сказал синоби.
Джориан нарядился в свой лучший костюм — отделанный серебром колет из дорогущего темно-серого бархата (натуральное шелковое волокно) и черные бриджи.
— Ну, как? — спросил он у Моро, подбоченясь и придерживая флорд.
— Хорошо, — одобрил Моро. По его мнению, Джориан выглядел как крыса на торжественном открытии канализации, но именно так он и должен был выглядеть сегодня.
Джориан, получив приглашение в сегунский дворец на праздник по случаю Великой Волны и помолвки, так нервничал, что даже ничего не заподозрил, когда Моро предложил одолжить ему на вечер для солидности орриу. Конечно, на сам прием по случаю императорской помолвки его бы не пустили и в наморднике, но даже то приглашение, которое раздобыл ему Моро — на вечеринку в одном из малых залов — было очень и очень круто для заурядного рейдера, открывало та-акие перспективы…
Рейдер сиял, как мыльный пузырь, и радовался так бесхитростно, что Моро даже ощутил к нему какую-то тень симпатии. Все-таки было в Джориане, при всем его паскудстве, что-то от мальчишки. Который отрывает мухе лапки не ради прибыли и не из идейных соображений, а просто так, для полноты бытия. Моро в очередной раз убедился, что правильно выбрал человека для своей цели — ему нужен был тот, кто делает гадости бескорыстно и бесхитростно.
— И вы получите то, что было обещано, — коротко поклонился Моро.
— Когда? Меня все кормят и кормят «завтраками», говорят «в ближайшие дни» — а эти ближайшие дни все не наступают!
— Могу вас обрадовать: это будет во время праздника Великой Волны, после вашей помолвки.
— После? — нахмурилась Бет.
— Да. И никак иначе.
И Бет ничего не осталось, кроме как в третий раз скрипнуть зубами.
— Ну смотрите же, — сказала она. — Если вы меня обманули, я… я вас убью!
— Чем? — Моро приподнял бровь. — Особенно витиеватой колоратурой?
Бет не нашлась, что ответить. Моро еле заметно усмехнулся, отвесил ей издевательски почтительный поклон и исчез в дверях.
— Сеу Элисабет, — негромко сказал Рин Огата. — В доме Рива не стоит бросаться угрозами вроде вашей. Здесь очень не любят пустых угроз.
— А она не была пустой, — разозлилась Бет.
— Тем более, — кивнул ресницами Огата. — Если вы намерены привести ее в исполнение, вы причините много вреда дому Рива и сильно огорчите как мать, так и будущего мужа. Если вы не намерены привести ее в исполнение — не следует ею бросаться.
— Мы вас покинем, — солнце Керет решительно поднялся со своего места. — Я хотел бы прогуляться с сеу Элисабет по виноградной террасе.
Пажи — мальчики и девочки — поклонились на прощание. Рин Огата последовал за парой на расстоянии, не позволяющем слышать приватный разговор, но при этом дающем возможность в любой момент прийти на помощь. На таком же расстоянии, только впереди, шагал гем-телохранитель Керета.
…Принимая от своего будущего жениха церемониальный поцелуй, Бет шепнула ему: «Я все-таки не совсем идиотка… коммодор Карату». Его инкогнито продержалось не больше суток — Бет, копаясь в инфобанках, нашла одно из его ранних изображений.
После церемонии, в неофициальной обстановке, он рассыпался в извинениях, которые Бет приняла с готовностью. Она прекрасно знала, как это бывает тяжело, когда за твоей социальной маской тебя самого в упор никто не видит.
— Вы чем-то расстроены? — спросил Керет, когда они поднялись на террасу, оплетенную виноградом, и пошли по ней. Виноград был генетически модифицирован и ягоды приносил водянистые, с каким-то огуречным привкусом — зато зеленел круглый год. — У вас прекрасно получилось, правда. Вы так были похожи на Лорел… но не тогда, когда пели, а когда рассердились сами на себя за то, что не можете петь, как она.
— Спасибо, — сказала Бет. — Я иногда чувствую себя такой… ненужной. Альберта объясняет мне все про генетику, а я не могу понять… Лорел толкует об экономике, производстве, контрабанде… А я опять не могу понять. А когда у меня берут ткани на анализы и проводят тесты… я как подопытная крыса. Иногда я боюсь, что меня украли, просто чтобы заполучить гены…
— Нет, — покачал головой Керет. — Вас украли, чтобы заполучить носителя этих генов и будущую императрицу. Через которую Рихард и Лорел хотят контролировать меня.
Бет глупо хлопнула глазами, потом встретилась с печальным взглядом молодого императора — и впервые увидела в нем товарища по несчастью.
— Вы так спокойно говорите об этом, — горько сказала она. — Я думала, вы их любите.
— Я их люблю, — Керет немного виновато кивнул (этот птичий жест, если честно, изрядно раздражал Бет — без церемониальной маски Керет утрачивал величие и обретал какой-то виноватый вид). — И они тоже меня любят. Понимаете, контролировать меня хотят все — Сейан, Кирстены, Сонги, Чиени, Ояма, Кордо… А любят только Шнайдеры. Они правят от моего имени, и хотят править дальше, но любят меня не за это. Рихард честно пытался вырастить меня лидером, правителем… но у него не вышло. Эта слабость у меня в крови. От имени моего деда правили Адевайль, от имени моего отца — Кенан… Лорел с Рихардом говорили мне то же самое: они не вечны, с ними может случиться что угодно, поэтому я должен быть сильным. Но я не умею.
— Грустно, — сказала Бет, и сама собой к ней пришла мысль: «А вот Дик ни за что не стал бы так жаловаться и ныть…».
— Вы говорили с сеу Лесаном о своем друге, а сейчас я тоже подумал о нем, — Бет аж вздрогнула: он что, мысли читает? — Как бы я справился в такой ситуации? Боюсь, справился бы я плохо. Я так трудно принимаю решения… Когда ваш друг появится здесь, на празднике Великой Волны… он захочет поговорить со мной, как вы полагаете?
— Откуда мне знать, — пожала плечами Бет. — Может, он вообще язык забудет.
— Ох, да не надо воображать себе всяких ужасов, — Керет снова виновато кивнул. — Просто я… Знаете, я, наверное, ревную. Вы часто думаете о нем, и, мне кажется, сравниваете меня с ним. Похоже, я не выдерживаю сравнения.
Бет покраснела и уперлась глазами в землю.
— У меня что, на лбу все написано? — спросил она. — Вот и с моей мамой… то есть, приемной мамой… тоже так было — она угадывала, о чем я думаю. Знаете, а из вас бы вышел неплохой священник, наверное.
— Христианский священник? — эта мысль заставила Керета рассмеяться. — Да, в этом что-то есть. Хотя… я ведь и есть священник.
— Ну? — изумилась Бет.
— Я — служитель Вечного Неба, как и каждый Солнце. Вы знаете, как начался мой род?
— Угу, — Бет чуть ухмыльнулась. Эта история была со школьной скамьи известна каждому имперцу как феноменальный крах евгеники планеты Такэру. Государство там было жутенькое, строили генетическую утопию, а попутно занимались проектом создания идеального правителя. Понасобирали образцов ДНК выдающихся людей и шедайин, каких смогли, по слухам — добрались даже до Туринской Плащаницы и Покрова Святого Ааррина[43]. Работа тянулась не меньше ста лет («хуже, чем со мной» — промелькнула мысль) и в 94 году от Эбера правительство Такэру с большой помпой объявило, что у них в утробе суррогатной матери подрастает идеальный человек, который и станет их (а в перспективе — и всей Галактики) идеальным правителем. В Империи подняли большой шорох (Такэру тогда была притча во языцех и враг номер один), вспоминали то и дело об Антихристе, но Кир Первый цифрами 666 никого клеймить не стал, и вообще ничем особенным не отметился, даже Анзуд не захватил. Кир Второй (клон Первого: ведь двух идеальных людей быть не может, поэтому клон наследовал клону) был деспотом, но на Антихриста тоже не потянул, и вдобавок проиграл Анзуду вторую войну. Такэру была аннексирована Анзудом и присоединилась к Вавилонской клятве, превратившись в дом Микаге, а анзудский диктатор Харб женил свою дочь на юном сыне-клоне Кира, Кире Третьем. Эксперименты на Такэру были объявлены промыслом Вечного Неба, которое послало Вечной Земле правителя, и прекращены. Харб искал номинального лидера Вавилона, который устроил бы всех и не сильно мешал — и нашел его в Кире. В самом деле, этот юноша объединял в себе гены шести королевских домов Европы, восьми — Азии, трех — Океании и королевского дома шедайин. В нем текла также и кровь богов — во всяком случае, тех, кого считали богами. А с сакральной функцией царской власти в Вавилоне на тот момент было туго — не мог же Харб ни с того ни с сего объявить себя сыном богов. То есть, мог, конечно — он понятия не имел, кто его отец, теоретически им мог бы быть и бог — вот только народ бы отнесся с некоторым недоверием к идее происхождения диктатора от бога и официантки из космодромной закусочной. Так что Кир со своей универсальной генеалогией появился очень вовремя…
— Говорят, во мне есть даже гены вашего Христа, — улыбнулся Керет. — Если, конечно, Туринская Плащаница — не подделка…
«По тебе этого не видно», — подумала Бет. Она непременно сказала бы это и вслух, если бы у Керета не был такой виноватый и грустный вид, если бы он надумал этим хвастаться…
— Хотя, если честно, я мечтал раньше пойти по пути принца Гаутамы. Исчезнуть однажды…, — император вздохнул. — Вот только мне нечего сказать миру. И для того, чтобы уйти, тоже нужна решимость…
— А главное — Моро найдет, где бы ты ни закопался, — язвительно добавила Бет.
Так они совершенно непринужденно перешли на «ты».
* * *
Он подумал было, что умирает. Пережить это было невозможно. Но, уже теряя сознание, он услышал голос, который прозвучал где-то глубоко внутри него — но то был не его голос.
«Держись. Это всего лишь очередная боль, которую надо вытерпеть».
Голос показался знакомым — но Дику было не до того, боль загнала его в самый темный угол, где он и забылся — глухой, слепой, бесчувственный, отрезанный от всего мира.
Но прошло совсем немного времени — и влажное, холодное прикосновение вернуло его к жизни — а значит, к страданию и к отчаянию.
Выхода не было. Мало того, что Моро парализовал его тело — он как будто еще и в душе, и в мозгах покопался. Он говорил вслух все тайные мысли Дика, он как-то разгадал его чувства, и, конечно, ему в этом помогали бесы, или сам он был бесом — потому что откуда иначе ему все это знать? Дик перед ним был не просто голым — прозрачным. Моро все про него знал. Некуда было бежать, нельзя было убежать даже в себя.
Моро ушел, напоследок камня на камне не оставив от двух из четырех последних кусочков свободы Дика. Через какое-то недолгое время перестал действовать пластырь, и Дик переполз под душ. Он сел на решетку и сидел, а потоки теплой воды сменялись потоками теплого воздуха бесконечное число раз. И все же он не мог отмыться. Это было бесповоротно; казалось, грязь пристала к нему навеки. В голове проносились, как нарочно, все непристойные слова, все мерзкие анекдоты, вся дрянь — теперь это было о нем; эти паскудные шуточки, эти липкие словечки… С этим нельзя было жить. Нейгал был прав, лучше бы он сам застрелил Дика…
Он переполз на мат и лег вниз лицом. Не хотел видеть свое опоганенное тело. Почему он не урод, не мутант, не больной новобалийской проказой? Почему его не обожгло и не покалечило, как Вальдера? Что угодно было бы лучше — любая болезнь, любое уродство, любая пытка… А ведь Моро будет делать это с ним сколько захочет и как захочет — и он даже не сможет сопротивляться. Вот гадство…
Прошло несколько минут — и жалость к себе уступила место ярости. Вокруг него, под ним и над ним за этими стенами находились люди, тысячи людей — и никому не было никакого дела до него, до его боли и унижения. Это был Вавилон, а он был чужак, то есть — вне их законов; его боль ничего не значила. Как и тогда, семь лет назад, его растоптали просто походя, не замечая. Один лишь человек встал на его защиту — и этого человека, заслуженного ветерана, героя войны — тоже растоптали. Если бы сейчас перед Диком появился дьявол и предложил бы ему в обмен на душу превратить его тело в смертельную отраву, которая растеклась бы по воздуху, проникая в каждый дом, убивая равно богатых и бедных, хозяев и рабов, родителей и детей — Дик согласился бы, не раздумывая. В конце концов, Рива на Сунасаки тоже уничтожали всех поголовно — значит, и возмездие должно быть таким же. Око за око. Они не должны существовать. Они — Рива. Моро — псих, больной на всю голову, это ясно теперь. А Рива дали этому психу полномочия убивать кого хочет и делать с пленными что хочет…
Ярость клокотала в нем — но потешать гадов катанием по полу и битьем головой о стену Дик не стал, он прикусил руку и сдерживал дрожь во всем теле — в конце концов эта борьба с собственными чувствами утомила его так, что он забылся сном.
Сон был не лучше реальности: Дик блуждал какими-то закопченными коридорами, тыкаясь в комнату за комнатой, но даже трупов не находя — аж пока не узнал в этом горелом остове здания манор Нейгала. Тут он понял, кому принадлежал голос, сказавший «это всего лишь очередная боль» и понял, где искать старика.
Нейгал так и стоял там, где умер — и его черная фигура была теперь нестрашной, потому что «крылья феникса» сгорели начисто. Снег огромными хлопьями влетал на галерею — и таял на горячих камнях и на неподвижной черной статуе.
Дик сделал к ней шаг и хотел приподнять забрало шлема, но услышал:
«Не надо».
Тогда он просто остановился, уронив руки.
«Ты неправильно сражаешься, сынок. Ты защищаешь то, что защищать поздно».
Горечь захлестнула Дика. Неужели Нейгал велит сдаваться?
«Ты — маленький и неопытный. Прости старика, но это правда. В открытом бою ты не выстоишь, и он это знает, подлец этакий. Чем больше ты будешь бороться в открытую, тем быстрее он тебя сломает».
Что же делать, подумал Дик.
«То же, что и люди Маэды. Партизанить. Партизаны не отстаивают городов, они уходят в пустошь, рассеиваются по островам, ныряют под воду, зарываются в землю. Сдай ему город, сынок. Сдай тело, не цепляйся за него. В конце концов, это — не весь ты. Сдай ему тело, пусть думает, что сломал тебя».
Дик все еще не понимал, о чем речь. Сдать? Да Моро и так взял все, что хотел!
«Нет. Он же тебе сам все сказал, а ты был слишком занят своими чувствами, чтобы расслышать как следует. Потрахаться он бы легко себе нашел где угодно. Ему нравится ломать сопротивление, и чем крепче сопротивление, тем больше ему нравится ломать. Он будет оставлять тебе лазейки, о которых говорил — притворяться спящим, „забывать“ пластырь. А ты будешь драться за свое тело, терять силы и доставлять ему удовольствие. Нет, брось его, как партизаны оставили Курогава. Пусть оно вроде будет само по себе. А ты уйди глубоко внутрь, в подвал… И там жди своего часа».
Дик сжал зубы. Ну вот, теперь и Нейгал говорит то же, что, издеваясь, говорил Моро!
«А ты как думаешь, зачем он говорил это тебе? Он не лгал и не издевался — он хочет втащить тебя в войну, в поединок воли — и он думает, что ты его проиграешь, потому что у тебя меньше сил, тебе почти не на чем держаться. А знаешь, почему он так точно угадал все твое сердце? Пошевели мозгами! Он не бес и мыслей не читает. Что же остается?»
Дик не мог думать. Он слишком устал. Он хотел хоть толику жалости…
«Сынок, я тебя жалею, как могу — то есть, делаю, что могу. А я сейчас мало что могу, слишком мне больно. Умри, но победи его, вот и все, что я тебе могу сказать».
Дик застонал и проснулся — впервые в жизни желая не просыпаться после такого сна, чувствуя себя более потерянным и разбитым, чем в кошмаре. Вопрос мертвого Нейгала все еще звучал в ушах: «Он не бес и мыслей не читает — что же остается?» Только одно. Он все это знает, потому что с ним самим все это делали. Он сломался и думает, что Дик тоже сломается. Что система не дает сбоев. Дик еще не знал, что это за система, но если на входе — пилот Синдэна, а выходе получается такой продукт, как Моро… Да, Нейгал прав — «умри, но победи его». Умереть — это единственный способ оставить Моро в дураках.
Но ему нельзя умирать. У него остались люди, ради которых нужно жить. Он не знает, что с леди Констанс, Бет, Джеком и лордом Гусом. Пока не узнает — умирать нельзя… Вот ведь ловушка. Нужно, позарез нужно умереть — и все же нельзя. Вот на этом его и будут держать. Будут ждать, что он станет дергаться и потеряет терпение. А значит… нужно похоронить все чувства. Больно, но нужно… Старик опять был прав — наверное, мертвым виднее — пора спрятаться, забраться в себя как можно глубже, чтобы не достали…
Завтра будет хуже, он знал это. Отныне и навсегда — завтра будет только хуже.
И он оказался прав.
Выполнять ката по указке Моро он не хотел (теперь он вообще старался как можно реже вспоминать, что у него есть тело — даже оружие нельзя брать, если оно замазано в дерьме), поэтому пришедший утром (или вечером? чёрт знает…) седой медтех сначала велел морлоку несколько раз ткнуть Дика стрекалом, а потом нацепить на него рабский обруч. И под обручем Дик выжал из себя все, что в нем было, сначала выполняя ката, а потом — стоя в стойке и напрягая по приказу медтеха те или другие мускулы — в то время как морлок колотил его по этим мышцам руками и ногами. Дик знал, что так набивается «мускульный доспех», он сотни раз видел, как десантники Синдэна отрабатывают это в парах, но подручные Моро и это превратили в унизительное мучительство, словно целью задались отравить ему все, что в его жизни было. Когда же гнусную штуковину сняли — он просто упал и лежал пластом. Каждый мускул сводило. Дик не мог даже добраться до своего лежбища, валялся на полу — и тут вошел Моро.
Что бы там ни сказал ему во сне Нейгал, что бы там Дик ни решил себе — а у него все равно пошел холод по спине, когда Моро склонился над ним. Одно дело — решить, а другое — снова оказаться под ногами у этого извращенца, беспомощным и голым. Неужели этот гад сделает свое поганое дело сейчас, когда у него все болит?
Моро снова прилепил ему на бедро пластырь — и через минуту-другую Дик почувствовал, как его мышцы превращаются в бесформенное желе, неспособное ни на что — и не перестающее при этом болеть. Моро перенес его на лежанку, а потом принялся разминать и массировать каждый издерганный мускул, начиная с ног. Пальцы у него были сильные и опытные, боль сначала нарастала, как по дуге — а потом уходила, в расслабленное тело вливалась жизнь. Никаких мерзостей он себе не позволил, ни слова не сказал. Дик не знал, что и думать — кроме того, что у Моро точно или в голове не хватает чипов, или вставлены лишние. Он извелся от внутреннего напряжения — а Моро не торопился никуда, просто разминал его, как тренер атлета. Тогда Дик закрыл глаза и попробовал представить себе, что это делает Бет. Конечно, потребовалось неслабое усилие воображения — откуда бы у Бет взялось столько силы в пальцах? Но Моро облегчал задачу тем, что не говорил ни слова, и Дик сумел забыться. Только когда массаж прекратился, он снова вспомнил, где он и что с ним, и опять внутренне застыл — что-то сейчас начнется? Но секунды шли — а ничего не начиналось. Дик приоткрыл глаза и посмотрел сквозь ресницы. Моро не было. Он бесшумно выскользнул из комнаты, и Дик поневоле почувствовал к нему что-то вроде благодарности.
В последующие дни, слившиеся в один нескончаемый тягомотный ужас, он понял бы, как работает этот нехитрый механизм, если бы ему дали время подумать. Но времени не давали. Приходили медтех с морлоком или морлок в одиночку — и вываливали на пленника точно дозированную дозу издевательств над телом и душой. «Тренировки» продолжались все так же, но дополнительные мелкие примучивания были более разнообразными — то его заставляли под шлемом висеть, зацепившись пальцами за трубу водопровода, проложенную под самым потолком, куда его подкидывал морлок — и он висел так, пока не приходил Моро, не снимал его и не относил к лежанке на руках. То ему, после очередной «набивки», сковали за спиной руки и заклеили глаза — и пришлось есть, как собаке, чесаться об стены и опять-таки ждать, пока придет Моро. Один раз ему, так же скованному и ослепленному, в еду подкинули какую-то ягоду — ее горькая, вязкая мякоть облепила рот и не вымывалась и не выплевывалась. Он метался между душем и унитазом, то полоща рот, то выворачиваясь наизнанку, не меньше часа — спасителем явился тот же Моро, накормив его с рук его каким-то кислым водянистым растением, после чего гадость отслоилась от языка и нёба, и благополучно выплюнулась… Дик перестал гадать, что это будет в очередной раз — седой медтех не повторялся. Юноша просто учился отстраняться от страдания, не связывать с ними никаких чувств, мучиться равнодушно — если можно так сказать. Больше он не пытался сдерживать крики или стоны, поднимая рваный флаг гордости. Партизаны не ходят в атаку под знаменем, они ползут по грязи и мажут лица черным, они делают подкопы и ставят мины, они часами лежат, зарывшись в кучу мусора и ждут благоприятной возможности пустить во вражеского офицера снайперскую пулю — а потом снова на несколько часов переполоха стать кучей мусора. Они действуют в темноте и не брезгуют ничем — Дик перестал брезговать теми возможностями для отдыха, которые предоставлял ему Моро. Партизаны не стремятся завладеть полем — если противник сильнее, просто рассредоточиваются и бегут — и Дик как бы рассредоточился. Он больше не напрягался, когда синоби приходил размассировать его, накормить или заняться любовью — он старался даже чем-то помочь, чтобы все закончилось как можно быстрее и можно было заснуть — ведь недосыпал он постоянно. Та часть его сознания, которая скрывалась глубоко, прекрасно понимала, что происходит: Моро приучил его ждать своего прихода и радоваться ему. От медтеха, а главное — от морлока, исходили только мучения, с Моро же всегда было связано только приятное — избавление от боли, отдых, еда, мытье с душистыми пенками, массаж, сон… секс…
Дик запретил себе терзаться тем, что этот секс ему приятен — борьба с самим собой отнимала слишком много душевных сил. Первый раз он всего лишь проиграл бой извращенцу. Но второй раз оказалось труднее пережить — ему подсыпали в еду какой-то другой гадости, от которой все сделалось ярким и цветным, а между самыми нежными местами и мозгом словно провели прямую кабельную линию с пропускной способностью восемь терабайт в секунду. Моро порезвился от души.
С того момента Дик приложил все усилия к тому, чтобы разделиться. Глубоко-глубоко внутри у него был штаб. Там он разрабатывал планы и изучал тактику противника. Там же он прятал того себя, которого хотел себя сберечь до близкого дня своей смерти. Там была отрядная казна и сокровищница — все самые дорогие воспоминания и образы. Те редкие минуты, которые у него оставались для отдыха, он старался проводить там, в подполье.
У него была разведка — ребята храбрые, простые и начисто лишенные всякой гордости. Именно они имели дело и с Моро, и с медтехом-мучителем. Им было можно ударяться в эмоции. Они собирали информацию и передавали врагу все, что разрешал передавать штаб. Они же имели дело с глупым и трусливым коллаборационистом — телом. Они постоянно находились с ним в контакте, и они же в нужный момент должны были сделать так, чтобы этот коллаборационист подчинился командам из штаба.
Моро если не знал о штабе, то подозревал о нем. У него вошло в привычку после секса валяться, держа голову невольника на своей груди, и вести длинные речи. Дик старался не засыпать и слушать — это была информация. Конечно, Моро сдавал только то, что хотел сдать, но делом разведки было спокойно слушать, зерна от плевел отделял штаб.
— Ты быстро научился, — сказал однажды Моро, играя его волосами (он любил это делать). — Поначалу я думал, что ты притворяешься, мой капитан, но со временем убедился в обратном. Видишь ли, Дик, мы с тобой разыгрываем очень древнюю партию, она длится с тех времен, когда люди научились мучить друг друга, конца ей не видно, и все основные ходы изучены и записаны. Опытные разведчики разыгрывают ее примерно так же, как опытные шахматисты: первый этап длится очень быстро. За неопытным наблюдать порой забавно, а порой жалко. Но видеть, что новичок грамотно разыгрывает классический дебют — не забавно и не жалко, а приятно. Тем не менее, он так же предсказуем, потому что гроссмейстер знает все варианты. В твоем положении есть два способа вести себя правильно, и ты допустил лишь одну ошибку: ты пытаешься их комбинировать. Это невозможно, Дик. Нужно или держаться до конца или расщепляться, а быть одновременно Леонидом и Лоуренсом Аравийским — это не в человеческих силах. Твое молчание предает тебя, Львиное Сердечко.
Он положил руку на лицо Дика, большим пальцем лаская губы.
— Твое молчание. Твоя скрытая крепость. Твоя стратегическая ошибка. Крепость отнимает у тебя силы, ресурсы и время. Ну что, мой молчаливый капитан? Ты откроешь ворота сам или я возьму ее штурмом?
Разведчик, который имел с Моро дело в постели, был парнем лукавым и бессовестным, но упрямым. Он только чуть улыбнулся в ответ.
— Ты влюблен в поражение, — прошептал Моро. — С этим ничего не сделаешь, это тысячелетнее наследие двух народов в твоей крови. Ты не мог с этим справиться даже когда захотел. Но ты научишься…
«Никогда», — постановил штаб.
— Скоро, — чуть громче сказал синоби.
* * *
Джориан нарядился в свой лучший костюм — отделанный серебром колет из дорогущего темно-серого бархата (натуральное шелковое волокно) и черные бриджи.
— Ну, как? — спросил он у Моро, подбоченясь и придерживая флорд.
— Хорошо, — одобрил Моро. По его мнению, Джориан выглядел как крыса на торжественном открытии канализации, но именно так он и должен был выглядеть сегодня.
Джориан, получив приглашение в сегунский дворец на праздник по случаю Великой Волны и помолвки, так нервничал, что даже ничего не заподозрил, когда Моро предложил одолжить ему на вечер для солидности орриу. Конечно, на сам прием по случаю императорской помолвки его бы не пустили и в наморднике, но даже то приглашение, которое раздобыл ему Моро — на вечеринку в одном из малых залов — было очень и очень круто для заурядного рейдера, открывало та-акие перспективы…
Рейдер сиял, как мыльный пузырь, и радовался так бесхитростно, что Моро даже ощутил к нему какую-то тень симпатии. Все-таки было в Джориане, при всем его паскудстве, что-то от мальчишки. Который отрывает мухе лапки не ради прибыли и не из идейных соображений, а просто так, для полноты бытия. Моро в очередной раз убедился, что правильно выбрал человека для своей цели — ему нужен был тот, кто делает гадости бескорыстно и бесхитростно.