Страница:
Однажды, когда его готовили к серьезной операции, он из окна больницы увидел, как в окне дома напротив какая-то толстая женщина вытирала пыль с рояля. Ему уже дали пентоталовый наркоз, и он быстро терял сознание, однако же довольно долго сопротивлялся действию наркоза, чтобы возмутиться: неужели последнее, что он, быть может, видит в этом дорогом ему мире, - это толстая женщина, вытирающая пыль с рояля.
- Внимание, внимание, - произнес голос. Самолет выровнялся среди темного облака. - Говорит не ваш командир. Ваш командир лежит связанный в пилотской кабине. Пожалуйста, не двигайтесь, пожалуйста, оставайтесь на своих местах, или я прекращу подачу кислорода в салон. Мы летим со скоростью пятьсот миль в час на высоте в сорок две тысячи футов, и любой беспорядок только увеличит опасность. Я налетал почти миллион миль и лишен прав пилота только за политические убеждения. Сейчас произойдет ограбление. Через несколько минут мой сообщник войдет в салон через переднюю переборку, и вы отдадите ему свои бумажники, кошельки, ювелирные изделия и все остальные ценности, какие у вас есть. Сопротивление бесполезно. Вам ничто не поможет. Повторяю: вам ничто не поможет.
- Поговорите со мной, поговорите со мной, - попросила старая женщина. Пожалуйста, скажите хоть что-нибудь, все что угодно.
Каверли обернулся и кивнул ей, но от страха язык у него пересох, и он не мог произнести ни звука и тщетно пытался смочить язык слюной. Остальные пассажиры не шевелились, и все они - шестьдесят пять или семьдесят незнакомых друг другу людей - мчались в реактивном самолете сквозь тьму, внезапно очутившись перед лицом смерти. В каком образе она явится им? В образе огня? Вдохнут ли они, как христианские мученики, в себя пламя, чтобы сократить свои муки? Будут ли обезглавлены, искромсаны и раскиданы по какому-нибудь полю на площади в три мили? Или низвергнутся в темноту и все же не потеряют сознания во время страшного падения на землю? А может быть, утонут и, утопая, в последний раз проявят присущий им дар бесчеловечности, спихивая друг друга ногами с заливаемых водой деревянных перегородок? Больше всего мучила Каверли темнота. Тень какого-нибудь моста или здания способна омрачить состояние нашего духа не меньше, чем печальное известие, и, казалось, именно темнота удручала Каверли сильней всего. Единственное его желание было увидеть хоть какой-нибудь свет, клочок голубого неба. Женщина, сидевшая впереди, запела: "Ближе, о боже, к тебе". У нее было заурядное сопрано, какое слышишь в церкви, женственное, приятное, звучавшее раз в неделю в сопровождении голосов соседей. Она пела:
Я распят на кресте,
Я покорен судьбе,
Но песнь моя ближе,
О боже, к тебе.
Мужчина по ту сторону прохода подхватил псалом, тотчас же к нему присоединилось еще несколько человек, и Каверли, вспомнив слова, тоже запел:
Я бреду одиноко
И горько скорблю,
Укрываюсь я тьмою,
На камне я сплю.
Джо Бернер и старая женщина пели, а те, кто не знал текста, энергично подтягивали припев. Дверь в переборке открылась, и появился грабитель. На нем была фетровая шляпа, а лицо завязано черным платком с прорезями для глаз. Если не считать фетровой шляпы, это была точь-в-точь старинная маска палача. В руках, обтянутых черными резиновыми перчатками, он нес пластмассовую корзину для бумаг, чтобы складывать туда ценности пассажиров. Каверли орал во всю глотку:
Путь мой приводит
В райский чертог,
Путь начертал мне
Благостный бог.
Они пели скорей из протеста, чем из набожности, пели потому, что надо было что-то делать. И, найдя, что делать, они тем самым опровергли утверждение, что им ничто не поможет. Они обрели себя, этим-то и объяснялась необычайная сила и полнота их голосов. Каверли снял ручные часы и опустил свой бумажник в корзину. Тогда руки грабителя в черных перчатках схватили с колен Каверли портфель. Каверли в ужасе застонал и, возможно, вцепился бы в портфель, если бы Бернер и старая женщина не обернулись к нему с выражением такого испуга на лице, что он упал в свое кресло. Обобрав всех пассажиров до последнего, грабитель повернул назад; идя против движения самолета, он слегка пошатывался, и от этого его фигура казалась знакомой и не внушала страха. Пассажиры пели:
Тебя прославляя,
Воспрянув мечтой,
Из скорби воздвиг я
Алтарь святой,
- Благодарю вас за сотрудничество, - раздался голос из громкоговорителя. - Примерно через одиннадцать минут мы совершим внеплановую посадку в Уэст-Франклине. Будьте добры, пристегните ремни и следите за сигналом о прекращении курения.
Облака за окнами стали светлеть, превращаться из серых в белые, затем самолет вынырнул из них и очутился в предвечернем голубом небе. Старушка утерла слезы и улыбнулась. Чтобы уменьшить муки смятения, Каверли вдруг решил, что в портфеле были электрическая зубная щетка и шелковая пижама. Джо Бернер перекрестился. Самолет быстро терял высоту, и вскоре они увидели внизу крыши города, который напоминал рукоделие удивительно скромных людей, с утра до вечера занятых необходимыми делами и воспитывающих детей в добродетели и милосердии. Момент приземления ознаменовался глухим шумом и ревом тормозных двигателей, и за окнами пассажиры увидели то одинаковое во всем мире запустение, что окаймляет взлетно-посадочные площадки. Чахлая трава и сорняки, растительное месиво, с трудом пробившееся сквозь песчаную землю на берегах отравленного нефтью ручья. Кто-то крикнул: "Вот они!" Двое пассажиров открыли дверь в переборке. Послышались беспорядочные голоса. Сложность человеческих взаимоотношений так быстро восстановилась, что, когда кто-нибудь просил объяснить, что случилось, те, кто знал, что происходит, надменно отказывались поделиться своими сведениями с теми, кто не знал. Наконец мужчина, первым вошедший в пилотскую кабину, снисходительным тоном сказал:
- Если вы помолчите минуту, я сообщу вам то, что нам пока известно. Мы освободили экипаж, и командир связался по радио с полицией. Грабители скрылись. Вот все, что я вам пока могу сказать.
Затем пассажиры услышали вой сирен, постепенно приближавшийся к ним по аэродрому. Первой прибыла пожарная команда; пожарники приставили лестницу к люку самолета и открыли его. Затем прибыла полиция, объявившая пассажирам, что все они арестованы.
- Вас будут отпускать группами по десять человек, - сказал один из полицейских. - После допроса.
Он разговаривал грубо, но пассажиры были великодушны. Они остались в живых, и невежливость не могла испортить им настроение. Затем полицейские стали разбивать их по счету на группы. Пожарная лестница представляла собой единственный путь, по которому можно было сойти с самолета, и пожилые пассажиры с напряженными от усилий лицами ворча ступали на нее. Ожидавшие своей очереди стояли безучастно, словно находились при исполнении какой-то воинской обязанности; они будто испытывали чувство освобождения от ответственности и необходимости выбора, присущее солдатам в строю. Каверли был номером седьмым в последней группе. Порыв пыльного ветра налетел на него, когда он спускался по лестнице. Полицейский взял его за плечо; это прикосновение мгновенно привело Каверли в острое негодование, и он едва удержался от того, чтобы не сбросить руку полицейского. Вместе со всей группой его посадили в закрытый полицейский фургон с зарешеченными окнами.
Когда они выходили из фургона, полицейский снова взял Каверли за плечо, и тому опять стоило немалых усилий сдержаться. Откуда столь бурная реакция его плоти? - спрашивал себя Каверли. Отчего ему так отвратительно прикосновение этого незнакомого человека? Перед ним возвышалось Центральное полицейское управление - здание из желтого кирпича с немногочисленными безвкусными архитектурными украшениями и несколькими объяснениями в невинной любви, написанными мелом на стенах. Ветер поднимал у ног Каверли пыль и обрывки бумаги. Внутри господствовала тревожная и мрачная атмосфера противозаконных действий. Это был вход в мир, куда ему дозволялось бросить взгляд лишь украдкой, - в страну насилия, куда ему случалось заглядывать, когда он расстилал газеты на крыльце, перед тем как красить перила. Мужчина по фамилии Рослин застрелил жену и пятерых детей... Убитый ребенок найден в топке... Все они побывали здесь, и после них в воздухе сохранился неистребимый запах их смятения и страха, их уверений в собственной невиновности. Каверли подвели к лифту и повезли на шестой этаж. Полицейский ничего не говорил. Только тяжело дышал. Астма? подумал Каверли. Волнение? Спешка?
- У вас астма? - спросил Каверли.
- Здесь вы отвечаете на вопросы, - сказал полицейский.
Он пошел с Каверли по коридору, похожему на коридор в какой-нибудь унылой школе, и ввел его в комнату размером не больше чулана, где были деревянный стол, стул, стакан с водой и печатная анкета. Полицейский закрыл дверь, а Каверли сел и стал просматривать вопросы.
Являетесь ли вы главой семьи? - спрашивали его. Вы разведены? Вы вдовы? Разошлись? Сколько у вас телевизоров? Сколько автомобилей? Есть ли у вас постоянный заграничный паспорт? Как часто вы принимаете ванну? Окончили ли вы колледж? Среднюю школу? Неполную среднюю школу? Знаете ли вы значение слов "сумчатый", "возмутитель", "трудновоспринимаемый", "диалектический материализм"? Отапливается ли ваш дом нефтью? Газом? Углем? Сколько у вас комнат? Если бы вас заставляли либо нанести оскорбление американскому флагу, либо осквернить священную Библию, что бы вы выбрали? Вы сторонник федерального подоходного налога? Верите ли вы в международный коммунистический заговор? Любите ли вы вашу мать? Боитесь ли вы молнии? Стоите ли вы за продолжение ядерных испытаний в атмосфере? Есть ли у вас счет в сберегательной кассе? Счет в банке? Какова общая сумма ваших долгов? Есть у вас закладные? Если вы мужчина, то отнесете ли вы ваши половые органы к размеру 1, 2, 3 или 4? Какую религию вы исповедуете? Считаете ли вы, что Джон Фостер Даллес попал в рай? В ад? В преддверие ада? Часто ли вы принимаете гостей? Часто ли вас приглашают в гости? Считаете ли вы, что нравитесь людям? Очень нравитесь? Пользуетесь успехом в обществе? Живы или умерли следующие люди: Джон Мейнард Кейнс, Норман Винсент Пил, Карл Маркс, Оскар Уайльд, Джек Демпси? Каждый ли вечер вы молитесь?..
- Каверли принялся за эти вопросы - а их были тысячи - с рвением преступного грешника. Свои часы он отдал грабителю и не имел никакого представления о том, сколько времени отняло у него заполнение анкеты, Разделавшись с ней, он крикнул:
- Алло! Я кончил. Выпустите меня отсюда.
Он подергал дверь, она оказалась не заперта. В коридоре было пусто. Была уже ночь, и за окном в конце коридора виднелось темное небо. Захватив анкету, он подошел к лифту и нажал кнопку. Выходя из лифта на первом этаже, он увидел сидевшего за столом полицейского.
- У меня забрали кое-что очень ценное, очень важное, - сказал Каверли.
- Все так говорят, - сказал полицейский.
- Что я теперь должен делать? - спросил Каверли. - Я ответил на все вопросы. Что я теперь должен делать?
- Ехать домой, - сказал полицейский. - Вам, наверно, нужны деньги?
- Конечно, - сказал Каверли.
- Вы все получаете по сотне от страхового общества, - сказал полицейский. - Если вы потеряли больше, можете потом предъявить претензию. - Он отсчитал десять десятидолларовых бумажек и взглянул на свои часы. Чикагский поезд пройдет здесь минут через двадцать. На углу стоянка такси. Думаю, что на некоторое время у вас отбило охоту летать самолетом. Как и у всех остальных.
- Они все закончили? - спросил Каверли.
- Несколько человек мы задерживаем, - ответил полицейский.
- Ну спасибо, - сказал Каверли и вышел из полицейского управления на темную улицу Уэст-Франклина; пыль этого города, духоту, отдаленный шум и безличность его цветных огней он воспринимал как символ своего одиночества. На углу был газетный киоск, там же стояло такси. Каверли купил газету. "Лишенный прав пилот совершает ограбление реактивного самолета в воздухе, - прочел он. - Беспримерное ограбление самолета произошло сегодня в 4:16 дня над Скалистыми горами..." Он сел в такси и сказал:
- Знаете, я был жертвой сегодняшнего ограбления самолета.
- Вы уже шестой пассажир, говорящий мне это, - сказал водитель. - Куда?
- На вокзал, - сказал Каверли.
20
Только под вечер следующего дня Каверли приехал наконец из Чикаго в Талифер. Он сразу же пошел в исследовательский центр к Камерону, но его почти час заставили прождать. Время от времени сквозь закрытую дверь долетал голос старого ученого, повышавшийся от ярости.
- И никогда мы не сможем послать этих чертовых астронавтов на эту чертову Луну! - кричал он.
Когда Каверли в конце концов впустили, Камерон, был один.
- У меня пропал ваш портфель, - сказал Каверли.
- Ах вот как! - сказал доктор.
Он горько улыбнулся. Значит, там были зубная щетка и пижама, подумал Каверли. Стало быть, это все ерунда!
- В самолете, который летел на Запад, произошло ограбление, - пояснил Каверли.
- Не понимаю, - сказал Камерон. Улыбка по-прежнему сияла на его лице.
- Вот тут у меня газета, - сказал Каверли. Он показал Камерону газету, купленную в Уэст-Франклине. - Они все забрали. Наши часы, бумажники, ваш портфель.
- Кто его взял? - спросил Камерон. Его улыбка стала как бы еще светлей.
- Воры, грабители. Их можно, пожалуй, назвать и пиратами.
- Куда они его дели?
- Не знаю, сэр.
Камерон встал из-за стола и подошел к окну, повернувшись к Каверли спиной. Он что, смеется? Во всяком случае, Каверли так подумал. Он одурачил врага. Портфель был пустой! Затем Каверли увидел, что Камерон вовсе не смеется. То были мучительные судороги растерянности и горя; но о чем он горевал? О своей репутации, о своем положении, о своей рассеянности или о земле, которую видел за окном кабинета, о разрушенной ферме и линии пусковых установок? Каверли ничем не мог утешить его и стоял, сам тяжко страдая и глядя на Камерона, который казался теперь маленьким и слабым и которого сотрясали непроизвольные мышечные спазмы.
- Простите меня, сэр, - сказал Каверли.
- Убирайтесь к черту, - пробормотал Камерон, и Каверли ушел.
Был конец рабочего дня, и автобус, в котором Каверли ехал домой, был переполнен. Каверли пытался судить о случившемся с традиционной точки зрения. Откажись он отдать портфель, это могло бы повести к катастрофе и гибели всех пассажиров самолета; но что, если так было бы к лучшему? Может ли он спокойно выжидать дальнейших событий и спокойно вспоминать о том, что произошло? Когда он утром придет на работу, в какой отдел он должен явиться? Чего Камерон хотел от него с самого начала? Почему старик плакал, стоя у окна своего кабинета? Когда он придет домой, застанет ли он Бетси у телевизора? Будет ли его маленький сын в слезах? Накормят ли его ужином? Перед мысленным взором Каверли возник Сент-Ботолфс в свете летних сумерек. В этот час матери сзывали детей домой к ужину с помощью колокольчиков, которыми обычно, пользовались, чтобы вызвать прислугу в столовую. Серебряные или не серебряные, все они издавали серебристый звук, и сейчас Каверли вспоминал их серебристый звон, который доносился со всех задних крылец на Бот-стрит и Ривер-стрит и призывал домой детей, игравших на берегу реки.
Дом Каверли был ярко освещен. Когда он вошел, Бетси бросилась к нему в объятия.
- Милый, я так надеялась, что ты вернешься домой к ужину, и только что молилась об этом, - сказала Бетси, - и вот мои молитвы услышаны, мои молитвы услышаны. Мы приглашены на обед!
В сознании Каверли эти слова никак не вязались с событиями последних суток, и он постарался быстро перестроить свои мысли и чувства на иной лад. Он устал, но было бы жестоко лишить Бетси возможности воспользоваться единственным приглашением, какое она получила за все время жизни в Талифере. Он поцеловал сына, подбросил его несколько раз в воздух и хлебнул хорошую порцию виски.
- Эта милая женщина, - сказала Бетси, - ее зовут Уинифрид Бринкли, так вот, она пришла к нам собирать пожертвования для ветеранов, награжденных "Пурпурным Сердцем" [награда, которую дают американским военнослужащим за ранение, полученное на фронте], и я ей сказала, я ей прямо сказала, что, по-моему, тоскливее места, чем Талифер, на всей земле не сыщешь! Мне было все равно, пусть все знают, что я о нем думаю. Тогда она тоже сказала, что это тоскливое место и не захотим ли мы прийти к ней сегодня вечером пообедать в небольшой компании. Тут я ей сказала, что ты в Атлантик-Сити и я не знаю, когда ты вернешься, и вот я молилась, чтобы ты приехал вовремя, и вот ты здесь!
Пока Бетси ездила за каким-то школьником, который должен был остаться с Бинкси, Каверли принял ванну и переоделся. Бринкли жили по соседству, и, взявшись под руку, они пошли туда пешком. Время от времени Каверли сгибал свою длинную шею и целовал Бетси. Миссис Бринкли была худощавой бойкой женщиной, ярко подмазанной и с множеством бус на шее. Она все время говорила "чепуха". У мистера Бринкли был необычайно покатый лоб, и этот недостаток еще подчеркивали его седые вьющиеся волосы, уложенные завитками над этой покатостью, точно занавеси в гостиной. Казалось, он доблестно старается замаскировать свою усталость и несообразные манеры тем, что носит золотую булавку в воротничке, золотой зажим для галстука, перстень с большим гелиотропом и запонки из голубой эмали в манжетах, сверкавшие, как семафоры, когда он наливал херес. Они пили херес, но пили его как воду. Было еще двое гостей - Кренстоны из соседнего города Уотерфорда.
- Я просто должна была пригласить кого-нибудь не из нашего городка, сказала миссис Бринкли, - чтобы нам не пришлось все время слушать всю эту чепуху про Талифер.
- Единственное, что я знаю, единственное, что я усвоил, - сказал мистер Кренстон, - это то, что у человека должны быть доллары. Вот что в конце концов имеет значение. Доллары.
На нем была темно-красная охотничья куртка, лицо, обрамленное соломенными кудрями, было одновременно ангельски-невинным и угрожающим. Его седая жена выглядела значительно старше и значительно интеллигентней; и, что бы он ни говорил, гораздо легче было представить его себе не предающимся бурному любовному акту, а погруженным в замешательство и отчаяние, в то время как жена гладит его кудри и говорит: "Ты найдешь другую работу, милый. Не огорчайся. Должны наступить лучшие времена".
Младший отпрыск миссис Бринкли только что вернулся из городской больницы, где ему удаляли миндалины, и, потягивая херес, все толковали о своих миндалинах и аденоидах. Бетси просто сияла. Каверли ни миндалин, ни аденоидов никогда не удаляли, и он не принимал особого участия в общей беседе, пока сам не завел разговор об аппендиците. Тут настало время сесть за стол, и там речь зашла о лечении зубов. Обед был обычный, и запивали его искристым бургундским. После обеда мистер Кренстон рассказал скабрезный анекдот, а затем встал и начал прощаться.
- Я терпеть не могу торопиться, - сказал он, - но, видите ли, нам нужно часа полтора, чтобы добраться до дому, а утром мне на работу.
- Ну, полутора часов вам вовсе не требуется, - сказал мистер Бринкли. Как вы едете?
- Мы едем по скоростной магистрали, - ответил мистер Кренстон.
- Так вот, если вы выберетесь из Талифера, не доезжая до скоростной магистрали, - сказал мистер Бринкли, - вы сэкономите минут пятнадцать. А то и двадцать. Возвращайтесь к торговому центру и у второго светофора поверните вправо.
- О, я бы поехала не так, - вмешалась миссис Бринкли. - Я бы поехала напрямик мимо вычислительного центра и воспользовалась развязкой перед самой запретной зоной.
- Да, уж ты бы поехала! - сказал мистер Бринкли. - Таким путем вы уткнетесь прямехонько в большую стройку. Слушайте меня. Вернитесь к торговому центру и сверяйте вправо у второго светофора.
- Если они вернутся к торговому центру, - сказала миссис Бринкли, - то наверняка застрянут в потоке машин у кольца Ферми. А вот если не выезжать из города мимо вычислительного центра, то можно ехать прямо в направлении ракетных установок, а у шлагбаума повернуть направо.
- Бог ты мой, женщина! - воскликнул мистер Бринкли. - Когда ты будешь держать свой проклятый язык за зубами?
- Не болтай чепухи, - сказала миссис Бринкли.
- Ну, большое спасибо, - сказали Кренстоны, направляясь к двери. Пожалуй, мы, как всегда, поедем по скоростной магистрали.
И они ушли.
- Ну ты и напутала, - сказал мистер Бринкли. - Не понимаю, с чего ты взяла, что умеешь объяснять дорогу. Ты ведь способна заблудиться у собственного дома.
- Если бы они поехали так, как я им говорила с самого начала, огрызнулась миссис Бринкли, - все было бы в порядке. Никакой стройки у запретной зоны нет. Ты все это просто выдумал.
- Ничего подобного, - сказал мистер Бринкли. - Я был там в четверг. Там все вокруг изрыто.
- В четверг ты лежал в постели с насморком, - сказала миссис Бринкли. Мне пришлось подавать тебе еду.
- Ну, нам, пожалуй, пора идти, - сказал Каверли. - Все было страшно мило, и большое вам спасибо.
- Если бы ты научилась держать язык за зубами, - закричал мистер Бринкли жене, - все были бы тебе очень благодарны! Тебе нельзя позволять править машиной, не говоря уже о том, чтобы объяснять людям дорогу.
- Спасибо, - робко сказала Бетси в дверях.
- А кто в прошлом году разбил машину? - вопила миссис Бринкли. - Кто из нас разбил машину? Ну-ка скажи!
Каверли и Бетси шли домой, то и дело останавливаясь, чтобы поцеловаться, и эта прогулка кончилась, как и все другие.
21
Каверли больше не видел Камерона. Несколько дней он убил на то, что, сидя за письменным столом, отделывал его вступительную речь о небесных светилах. Однажды утром Каверли было ведено явиться в отдел безопасности. Он думал, что его обвинят в утере портфеля, и беспокоился, не арестуют ли его. Он принадлежал к числу людей, страдающих от непомерно развитого чувства вины, которое, подобно огромному синяку, скрытому одеждой, может не причинять боли, пока к нему не притронутся; но стоит задеть этот синяк, и человек от боли лишается всякого соображения. Каверли был образцом провинциальных добродетелей - правдивый, пунктуальный, нравственно чистоплотный и мужественный, - но стоило какой-нибудь могущественной длани общества указать на него перстом как на правонарушителя, и чувство собственного достоинства сразу покидало его. Да-да, он был грешник. Это он убил посла, заложил украденные драгоценности и продал "синьку" врагу. Подходя к помещению отдела безопасности, он чувствовал себя глубоко виновным. Он вошел в длинный коридор, выкрашенный в ярко-желтый цвет; впереди него стояли с десяток мужчин и женщин. Обстановка напоминала приемную терапевта или дантиста, приемную консула, коридор муниципалитета, контору по пайку, казалось, эта комната для ожидания занимает в мире на удивление большое место. Одного за другим мужчин и женщин вызывали по фамилии и впускали в дверь, находившуюся в конце желтого коридора. Ни один из них не возвращался, так что, очевидно, существовал другой выход, но Каверли их исчезновение казалось зловещим. Наконец его вызвали, и хорошенькая секретарша, на лице которой навеки застыло осуждающее и мрачное выражение, ввела его в просторный кабинет, похожий на старомодный зал суда. Там на возвышении в креслах сидели полковник и двое штатских. Внизу у возвышения сидел секретарь. Слева в стойке стоял американский флаг. Он был из тяжелого шелка с золотой бахромой и никогда не покидал своего места, даже для торжественного парада в самую благоприятную погоду.
- Каверли Уопшот? - спросил полковник.
- Да, сэр.
- Прошу вас, дайте мне ваш допуск.
- Пожалуйста, сэр. - Каверли протянул свой допуск.
- Знаете ли вы некую мисс Гонору Уопшот с Бот-стрит из Сент-Ботолфса?
- Эта улица называется Бот-стрит, сэр.
- Вы знаете эту даму?
- Да, сэр. Я знал ее всю жизнь. Она моя тетка.
- Почему вы не сообщили нашему отделу о том, что ей предъявлено уголовное обвинение?
- Ей? Обвинение? (Что она могла сделать? - подумал Каверли. Поджог? Поймана на краже в магазине стандартных цеп? Купила автомобиль и врезалась на нем в толпу?) Я ничего не знаю о том, что ей предъявлено уголовное обвинение, - сказал он вслух. - Она писала мне относительно падуба, что растет у нее за домом. На нем появилась какая-то ржа, и она хочет его опрыскать. Вот и все, что я о ней знаю. Не можете ли вы мне сказать, в чем ее обвиняют?
- Нет. Могу только сказать, что вы временно лишаетесь допуска.
- Но, полковник, я ничего не понимаю. Она ведь старуха, и не могу же я нести ответственность за ее поступки. Имею я право жаловаться? То есть существует ли у меня какая-нибудь возможность жаловаться?
- Вы можете обжаловать это решение через отдел Камерона.
- Но без допуска я никуда не смогу попасть, сэр. Я даже в мужскую уборную не попаду.
Секретарь заполнил бланк, сходный по виду с разрешением на рыбную ловлю, и протянул его Каверли. Это был, как он прочел, временный допуск сроком на десять дней. Он поблагодарил секретаря и вышел в боковую дверь, между тем как в комнату впустили очередного служащего, навлекшего на себя подозрение.
Каверли пошел прямо в отдел Камерона, но секретарша сказала ему, что старика ученого нет в городе, он уехал по крайней мере недели на две.
Тогда Каверли спросил, нельзя ли повидать Браннера, ученого, который завтракал с ним в Атлантик-Сити, и девушка проводила его в кабинет Браннера. На Браннере был кашемировый свитер, под стать его рангу; он сидел перед листом цветного картона, испещренного уравнениями, тут же была приписка: "Не забыть купить теннисные туфли". На письменном столе у Браннера стояла ваза с восковой розой. Каверли рассказал Браннеру о своей беде, и Браннер сочувственно выслушал его.
- Внимание, внимание, - произнес голос. Самолет выровнялся среди темного облака. - Говорит не ваш командир. Ваш командир лежит связанный в пилотской кабине. Пожалуйста, не двигайтесь, пожалуйста, оставайтесь на своих местах, или я прекращу подачу кислорода в салон. Мы летим со скоростью пятьсот миль в час на высоте в сорок две тысячи футов, и любой беспорядок только увеличит опасность. Я налетал почти миллион миль и лишен прав пилота только за политические убеждения. Сейчас произойдет ограбление. Через несколько минут мой сообщник войдет в салон через переднюю переборку, и вы отдадите ему свои бумажники, кошельки, ювелирные изделия и все остальные ценности, какие у вас есть. Сопротивление бесполезно. Вам ничто не поможет. Повторяю: вам ничто не поможет.
- Поговорите со мной, поговорите со мной, - попросила старая женщина. Пожалуйста, скажите хоть что-нибудь, все что угодно.
Каверли обернулся и кивнул ей, но от страха язык у него пересох, и он не мог произнести ни звука и тщетно пытался смочить язык слюной. Остальные пассажиры не шевелились, и все они - шестьдесят пять или семьдесят незнакомых друг другу людей - мчались в реактивном самолете сквозь тьму, внезапно очутившись перед лицом смерти. В каком образе она явится им? В образе огня? Вдохнут ли они, как христианские мученики, в себя пламя, чтобы сократить свои муки? Будут ли обезглавлены, искромсаны и раскиданы по какому-нибудь полю на площади в три мили? Или низвергнутся в темноту и все же не потеряют сознания во время страшного падения на землю? А может быть, утонут и, утопая, в последний раз проявят присущий им дар бесчеловечности, спихивая друг друга ногами с заливаемых водой деревянных перегородок? Больше всего мучила Каверли темнота. Тень какого-нибудь моста или здания способна омрачить состояние нашего духа не меньше, чем печальное известие, и, казалось, именно темнота удручала Каверли сильней всего. Единственное его желание было увидеть хоть какой-нибудь свет, клочок голубого неба. Женщина, сидевшая впереди, запела: "Ближе, о боже, к тебе". У нее было заурядное сопрано, какое слышишь в церкви, женственное, приятное, звучавшее раз в неделю в сопровождении голосов соседей. Она пела:
Я распят на кресте,
Я покорен судьбе,
Но песнь моя ближе,
О боже, к тебе.
Мужчина по ту сторону прохода подхватил псалом, тотчас же к нему присоединилось еще несколько человек, и Каверли, вспомнив слова, тоже запел:
Я бреду одиноко
И горько скорблю,
Укрываюсь я тьмою,
На камне я сплю.
Джо Бернер и старая женщина пели, а те, кто не знал текста, энергично подтягивали припев. Дверь в переборке открылась, и появился грабитель. На нем была фетровая шляпа, а лицо завязано черным платком с прорезями для глаз. Если не считать фетровой шляпы, это была точь-в-точь старинная маска палача. В руках, обтянутых черными резиновыми перчатками, он нес пластмассовую корзину для бумаг, чтобы складывать туда ценности пассажиров. Каверли орал во всю глотку:
Путь мой приводит
В райский чертог,
Путь начертал мне
Благостный бог.
Они пели скорей из протеста, чем из набожности, пели потому, что надо было что-то делать. И, найдя, что делать, они тем самым опровергли утверждение, что им ничто не поможет. Они обрели себя, этим-то и объяснялась необычайная сила и полнота их голосов. Каверли снял ручные часы и опустил свой бумажник в корзину. Тогда руки грабителя в черных перчатках схватили с колен Каверли портфель. Каверли в ужасе застонал и, возможно, вцепился бы в портфель, если бы Бернер и старая женщина не обернулись к нему с выражением такого испуга на лице, что он упал в свое кресло. Обобрав всех пассажиров до последнего, грабитель повернул назад; идя против движения самолета, он слегка пошатывался, и от этого его фигура казалась знакомой и не внушала страха. Пассажиры пели:
Тебя прославляя,
Воспрянув мечтой,
Из скорби воздвиг я
Алтарь святой,
- Благодарю вас за сотрудничество, - раздался голос из громкоговорителя. - Примерно через одиннадцать минут мы совершим внеплановую посадку в Уэст-Франклине. Будьте добры, пристегните ремни и следите за сигналом о прекращении курения.
Облака за окнами стали светлеть, превращаться из серых в белые, затем самолет вынырнул из них и очутился в предвечернем голубом небе. Старушка утерла слезы и улыбнулась. Чтобы уменьшить муки смятения, Каверли вдруг решил, что в портфеле были электрическая зубная щетка и шелковая пижама. Джо Бернер перекрестился. Самолет быстро терял высоту, и вскоре они увидели внизу крыши города, который напоминал рукоделие удивительно скромных людей, с утра до вечера занятых необходимыми делами и воспитывающих детей в добродетели и милосердии. Момент приземления ознаменовался глухим шумом и ревом тормозных двигателей, и за окнами пассажиры увидели то одинаковое во всем мире запустение, что окаймляет взлетно-посадочные площадки. Чахлая трава и сорняки, растительное месиво, с трудом пробившееся сквозь песчаную землю на берегах отравленного нефтью ручья. Кто-то крикнул: "Вот они!" Двое пассажиров открыли дверь в переборке. Послышались беспорядочные голоса. Сложность человеческих взаимоотношений так быстро восстановилась, что, когда кто-нибудь просил объяснить, что случилось, те, кто знал, что происходит, надменно отказывались поделиться своими сведениями с теми, кто не знал. Наконец мужчина, первым вошедший в пилотскую кабину, снисходительным тоном сказал:
- Если вы помолчите минуту, я сообщу вам то, что нам пока известно. Мы освободили экипаж, и командир связался по радио с полицией. Грабители скрылись. Вот все, что я вам пока могу сказать.
Затем пассажиры услышали вой сирен, постепенно приближавшийся к ним по аэродрому. Первой прибыла пожарная команда; пожарники приставили лестницу к люку самолета и открыли его. Затем прибыла полиция, объявившая пассажирам, что все они арестованы.
- Вас будут отпускать группами по десять человек, - сказал один из полицейских. - После допроса.
Он разговаривал грубо, но пассажиры были великодушны. Они остались в живых, и невежливость не могла испортить им настроение. Затем полицейские стали разбивать их по счету на группы. Пожарная лестница представляла собой единственный путь, по которому можно было сойти с самолета, и пожилые пассажиры с напряженными от усилий лицами ворча ступали на нее. Ожидавшие своей очереди стояли безучастно, словно находились при исполнении какой-то воинской обязанности; они будто испытывали чувство освобождения от ответственности и необходимости выбора, присущее солдатам в строю. Каверли был номером седьмым в последней группе. Порыв пыльного ветра налетел на него, когда он спускался по лестнице. Полицейский взял его за плечо; это прикосновение мгновенно привело Каверли в острое негодование, и он едва удержался от того, чтобы не сбросить руку полицейского. Вместе со всей группой его посадили в закрытый полицейский фургон с зарешеченными окнами.
Когда они выходили из фургона, полицейский снова взял Каверли за плечо, и тому опять стоило немалых усилий сдержаться. Откуда столь бурная реакция его плоти? - спрашивал себя Каверли. Отчего ему так отвратительно прикосновение этого незнакомого человека? Перед ним возвышалось Центральное полицейское управление - здание из желтого кирпича с немногочисленными безвкусными архитектурными украшениями и несколькими объяснениями в невинной любви, написанными мелом на стенах. Ветер поднимал у ног Каверли пыль и обрывки бумаги. Внутри господствовала тревожная и мрачная атмосфера противозаконных действий. Это был вход в мир, куда ему дозволялось бросить взгляд лишь украдкой, - в страну насилия, куда ему случалось заглядывать, когда он расстилал газеты на крыльце, перед тем как красить перила. Мужчина по фамилии Рослин застрелил жену и пятерых детей... Убитый ребенок найден в топке... Все они побывали здесь, и после них в воздухе сохранился неистребимый запах их смятения и страха, их уверений в собственной невиновности. Каверли подвели к лифту и повезли на шестой этаж. Полицейский ничего не говорил. Только тяжело дышал. Астма? подумал Каверли. Волнение? Спешка?
- У вас астма? - спросил Каверли.
- Здесь вы отвечаете на вопросы, - сказал полицейский.
Он пошел с Каверли по коридору, похожему на коридор в какой-нибудь унылой школе, и ввел его в комнату размером не больше чулана, где были деревянный стол, стул, стакан с водой и печатная анкета. Полицейский закрыл дверь, а Каверли сел и стал просматривать вопросы.
Являетесь ли вы главой семьи? - спрашивали его. Вы разведены? Вы вдовы? Разошлись? Сколько у вас телевизоров? Сколько автомобилей? Есть ли у вас постоянный заграничный паспорт? Как часто вы принимаете ванну? Окончили ли вы колледж? Среднюю школу? Неполную среднюю школу? Знаете ли вы значение слов "сумчатый", "возмутитель", "трудновоспринимаемый", "диалектический материализм"? Отапливается ли ваш дом нефтью? Газом? Углем? Сколько у вас комнат? Если бы вас заставляли либо нанести оскорбление американскому флагу, либо осквернить священную Библию, что бы вы выбрали? Вы сторонник федерального подоходного налога? Верите ли вы в международный коммунистический заговор? Любите ли вы вашу мать? Боитесь ли вы молнии? Стоите ли вы за продолжение ядерных испытаний в атмосфере? Есть ли у вас счет в сберегательной кассе? Счет в банке? Какова общая сумма ваших долгов? Есть у вас закладные? Если вы мужчина, то отнесете ли вы ваши половые органы к размеру 1, 2, 3 или 4? Какую религию вы исповедуете? Считаете ли вы, что Джон Фостер Даллес попал в рай? В ад? В преддверие ада? Часто ли вы принимаете гостей? Часто ли вас приглашают в гости? Считаете ли вы, что нравитесь людям? Очень нравитесь? Пользуетесь успехом в обществе? Живы или умерли следующие люди: Джон Мейнард Кейнс, Норман Винсент Пил, Карл Маркс, Оскар Уайльд, Джек Демпси? Каждый ли вечер вы молитесь?..
- Каверли принялся за эти вопросы - а их были тысячи - с рвением преступного грешника. Свои часы он отдал грабителю и не имел никакого представления о том, сколько времени отняло у него заполнение анкеты, Разделавшись с ней, он крикнул:
- Алло! Я кончил. Выпустите меня отсюда.
Он подергал дверь, она оказалась не заперта. В коридоре было пусто. Была уже ночь, и за окном в конце коридора виднелось темное небо. Захватив анкету, он подошел к лифту и нажал кнопку. Выходя из лифта на первом этаже, он увидел сидевшего за столом полицейского.
- У меня забрали кое-что очень ценное, очень важное, - сказал Каверли.
- Все так говорят, - сказал полицейский.
- Что я теперь должен делать? - спросил Каверли. - Я ответил на все вопросы. Что я теперь должен делать?
- Ехать домой, - сказал полицейский. - Вам, наверно, нужны деньги?
- Конечно, - сказал Каверли.
- Вы все получаете по сотне от страхового общества, - сказал полицейский. - Если вы потеряли больше, можете потом предъявить претензию. - Он отсчитал десять десятидолларовых бумажек и взглянул на свои часы. Чикагский поезд пройдет здесь минут через двадцать. На углу стоянка такси. Думаю, что на некоторое время у вас отбило охоту летать самолетом. Как и у всех остальных.
- Они все закончили? - спросил Каверли.
- Несколько человек мы задерживаем, - ответил полицейский.
- Ну спасибо, - сказал Каверли и вышел из полицейского управления на темную улицу Уэст-Франклина; пыль этого города, духоту, отдаленный шум и безличность его цветных огней он воспринимал как символ своего одиночества. На углу был газетный киоск, там же стояло такси. Каверли купил газету. "Лишенный прав пилот совершает ограбление реактивного самолета в воздухе, - прочел он. - Беспримерное ограбление самолета произошло сегодня в 4:16 дня над Скалистыми горами..." Он сел в такси и сказал:
- Знаете, я был жертвой сегодняшнего ограбления самолета.
- Вы уже шестой пассажир, говорящий мне это, - сказал водитель. - Куда?
- На вокзал, - сказал Каверли.
20
Только под вечер следующего дня Каверли приехал наконец из Чикаго в Талифер. Он сразу же пошел в исследовательский центр к Камерону, но его почти час заставили прождать. Время от времени сквозь закрытую дверь долетал голос старого ученого, повышавшийся от ярости.
- И никогда мы не сможем послать этих чертовых астронавтов на эту чертову Луну! - кричал он.
Когда Каверли в конце концов впустили, Камерон, был один.
- У меня пропал ваш портфель, - сказал Каверли.
- Ах вот как! - сказал доктор.
Он горько улыбнулся. Значит, там были зубная щетка и пижама, подумал Каверли. Стало быть, это все ерунда!
- В самолете, который летел на Запад, произошло ограбление, - пояснил Каверли.
- Не понимаю, - сказал Камерон. Улыбка по-прежнему сияла на его лице.
- Вот тут у меня газета, - сказал Каверли. Он показал Камерону газету, купленную в Уэст-Франклине. - Они все забрали. Наши часы, бумажники, ваш портфель.
- Кто его взял? - спросил Камерон. Его улыбка стала как бы еще светлей.
- Воры, грабители. Их можно, пожалуй, назвать и пиратами.
- Куда они его дели?
- Не знаю, сэр.
Камерон встал из-за стола и подошел к окну, повернувшись к Каверли спиной. Он что, смеется? Во всяком случае, Каверли так подумал. Он одурачил врага. Портфель был пустой! Затем Каверли увидел, что Камерон вовсе не смеется. То были мучительные судороги растерянности и горя; но о чем он горевал? О своей репутации, о своем положении, о своей рассеянности или о земле, которую видел за окном кабинета, о разрушенной ферме и линии пусковых установок? Каверли ничем не мог утешить его и стоял, сам тяжко страдая и глядя на Камерона, который казался теперь маленьким и слабым и которого сотрясали непроизвольные мышечные спазмы.
- Простите меня, сэр, - сказал Каверли.
- Убирайтесь к черту, - пробормотал Камерон, и Каверли ушел.
Был конец рабочего дня, и автобус, в котором Каверли ехал домой, был переполнен. Каверли пытался судить о случившемся с традиционной точки зрения. Откажись он отдать портфель, это могло бы повести к катастрофе и гибели всех пассажиров самолета; но что, если так было бы к лучшему? Может ли он спокойно выжидать дальнейших событий и спокойно вспоминать о том, что произошло? Когда он утром придет на работу, в какой отдел он должен явиться? Чего Камерон хотел от него с самого начала? Почему старик плакал, стоя у окна своего кабинета? Когда он придет домой, застанет ли он Бетси у телевизора? Будет ли его маленький сын в слезах? Накормят ли его ужином? Перед мысленным взором Каверли возник Сент-Ботолфс в свете летних сумерек. В этот час матери сзывали детей домой к ужину с помощью колокольчиков, которыми обычно, пользовались, чтобы вызвать прислугу в столовую. Серебряные или не серебряные, все они издавали серебристый звук, и сейчас Каверли вспоминал их серебристый звон, который доносился со всех задних крылец на Бот-стрит и Ривер-стрит и призывал домой детей, игравших на берегу реки.
Дом Каверли был ярко освещен. Когда он вошел, Бетси бросилась к нему в объятия.
- Милый, я так надеялась, что ты вернешься домой к ужину, и только что молилась об этом, - сказала Бетси, - и вот мои молитвы услышаны, мои молитвы услышаны. Мы приглашены на обед!
В сознании Каверли эти слова никак не вязались с событиями последних суток, и он постарался быстро перестроить свои мысли и чувства на иной лад. Он устал, но было бы жестоко лишить Бетси возможности воспользоваться единственным приглашением, какое она получила за все время жизни в Талифере. Он поцеловал сына, подбросил его несколько раз в воздух и хлебнул хорошую порцию виски.
- Эта милая женщина, - сказала Бетси, - ее зовут Уинифрид Бринкли, так вот, она пришла к нам собирать пожертвования для ветеранов, награжденных "Пурпурным Сердцем" [награда, которую дают американским военнослужащим за ранение, полученное на фронте], и я ей сказала, я ей прямо сказала, что, по-моему, тоскливее места, чем Талифер, на всей земле не сыщешь! Мне было все равно, пусть все знают, что я о нем думаю. Тогда она тоже сказала, что это тоскливое место и не захотим ли мы прийти к ней сегодня вечером пообедать в небольшой компании. Тут я ей сказала, что ты в Атлантик-Сити и я не знаю, когда ты вернешься, и вот я молилась, чтобы ты приехал вовремя, и вот ты здесь!
Пока Бетси ездила за каким-то школьником, который должен был остаться с Бинкси, Каверли принял ванну и переоделся. Бринкли жили по соседству, и, взявшись под руку, они пошли туда пешком. Время от времени Каверли сгибал свою длинную шею и целовал Бетси. Миссис Бринкли была худощавой бойкой женщиной, ярко подмазанной и с множеством бус на шее. Она все время говорила "чепуха". У мистера Бринкли был необычайно покатый лоб, и этот недостаток еще подчеркивали его седые вьющиеся волосы, уложенные завитками над этой покатостью, точно занавеси в гостиной. Казалось, он доблестно старается замаскировать свою усталость и несообразные манеры тем, что носит золотую булавку в воротничке, золотой зажим для галстука, перстень с большим гелиотропом и запонки из голубой эмали в манжетах, сверкавшие, как семафоры, когда он наливал херес. Они пили херес, но пили его как воду. Было еще двое гостей - Кренстоны из соседнего города Уотерфорда.
- Я просто должна была пригласить кого-нибудь не из нашего городка, сказала миссис Бринкли, - чтобы нам не пришлось все время слушать всю эту чепуху про Талифер.
- Единственное, что я знаю, единственное, что я усвоил, - сказал мистер Кренстон, - это то, что у человека должны быть доллары. Вот что в конце концов имеет значение. Доллары.
На нем была темно-красная охотничья куртка, лицо, обрамленное соломенными кудрями, было одновременно ангельски-невинным и угрожающим. Его седая жена выглядела значительно старше и значительно интеллигентней; и, что бы он ни говорил, гораздо легче было представить его себе не предающимся бурному любовному акту, а погруженным в замешательство и отчаяние, в то время как жена гладит его кудри и говорит: "Ты найдешь другую работу, милый. Не огорчайся. Должны наступить лучшие времена".
Младший отпрыск миссис Бринкли только что вернулся из городской больницы, где ему удаляли миндалины, и, потягивая херес, все толковали о своих миндалинах и аденоидах. Бетси просто сияла. Каверли ни миндалин, ни аденоидов никогда не удаляли, и он не принимал особого участия в общей беседе, пока сам не завел разговор об аппендиците. Тут настало время сесть за стол, и там речь зашла о лечении зубов. Обед был обычный, и запивали его искристым бургундским. После обеда мистер Кренстон рассказал скабрезный анекдот, а затем встал и начал прощаться.
- Я терпеть не могу торопиться, - сказал он, - но, видите ли, нам нужно часа полтора, чтобы добраться до дому, а утром мне на работу.
- Ну, полутора часов вам вовсе не требуется, - сказал мистер Бринкли. Как вы едете?
- Мы едем по скоростной магистрали, - ответил мистер Кренстон.
- Так вот, если вы выберетесь из Талифера, не доезжая до скоростной магистрали, - сказал мистер Бринкли, - вы сэкономите минут пятнадцать. А то и двадцать. Возвращайтесь к торговому центру и у второго светофора поверните вправо.
- О, я бы поехала не так, - вмешалась миссис Бринкли. - Я бы поехала напрямик мимо вычислительного центра и воспользовалась развязкой перед самой запретной зоной.
- Да, уж ты бы поехала! - сказал мистер Бринкли. - Таким путем вы уткнетесь прямехонько в большую стройку. Слушайте меня. Вернитесь к торговому центру и сверяйте вправо у второго светофора.
- Если они вернутся к торговому центру, - сказала миссис Бринкли, - то наверняка застрянут в потоке машин у кольца Ферми. А вот если не выезжать из города мимо вычислительного центра, то можно ехать прямо в направлении ракетных установок, а у шлагбаума повернуть направо.
- Бог ты мой, женщина! - воскликнул мистер Бринкли. - Когда ты будешь держать свой проклятый язык за зубами?
- Не болтай чепухи, - сказала миссис Бринкли.
- Ну, большое спасибо, - сказали Кренстоны, направляясь к двери. Пожалуй, мы, как всегда, поедем по скоростной магистрали.
И они ушли.
- Ну ты и напутала, - сказал мистер Бринкли. - Не понимаю, с чего ты взяла, что умеешь объяснять дорогу. Ты ведь способна заблудиться у собственного дома.
- Если бы они поехали так, как я им говорила с самого начала, огрызнулась миссис Бринкли, - все было бы в порядке. Никакой стройки у запретной зоны нет. Ты все это просто выдумал.
- Ничего подобного, - сказал мистер Бринкли. - Я был там в четверг. Там все вокруг изрыто.
- В четверг ты лежал в постели с насморком, - сказала миссис Бринкли. Мне пришлось подавать тебе еду.
- Ну, нам, пожалуй, пора идти, - сказал Каверли. - Все было страшно мило, и большое вам спасибо.
- Если бы ты научилась держать язык за зубами, - закричал мистер Бринкли жене, - все были бы тебе очень благодарны! Тебе нельзя позволять править машиной, не говоря уже о том, чтобы объяснять людям дорогу.
- Спасибо, - робко сказала Бетси в дверях.
- А кто в прошлом году разбил машину? - вопила миссис Бринкли. - Кто из нас разбил машину? Ну-ка скажи!
Каверли и Бетси шли домой, то и дело останавливаясь, чтобы поцеловаться, и эта прогулка кончилась, как и все другие.
21
Каверли больше не видел Камерона. Несколько дней он убил на то, что, сидя за письменным столом, отделывал его вступительную речь о небесных светилах. Однажды утром Каверли было ведено явиться в отдел безопасности. Он думал, что его обвинят в утере портфеля, и беспокоился, не арестуют ли его. Он принадлежал к числу людей, страдающих от непомерно развитого чувства вины, которое, подобно огромному синяку, скрытому одеждой, может не причинять боли, пока к нему не притронутся; но стоит задеть этот синяк, и человек от боли лишается всякого соображения. Каверли был образцом провинциальных добродетелей - правдивый, пунктуальный, нравственно чистоплотный и мужественный, - но стоило какой-нибудь могущественной длани общества указать на него перстом как на правонарушителя, и чувство собственного достоинства сразу покидало его. Да-да, он был грешник. Это он убил посла, заложил украденные драгоценности и продал "синьку" врагу. Подходя к помещению отдела безопасности, он чувствовал себя глубоко виновным. Он вошел в длинный коридор, выкрашенный в ярко-желтый цвет; впереди него стояли с десяток мужчин и женщин. Обстановка напоминала приемную терапевта или дантиста, приемную консула, коридор муниципалитета, контору по пайку, казалось, эта комната для ожидания занимает в мире на удивление большое место. Одного за другим мужчин и женщин вызывали по фамилии и впускали в дверь, находившуюся в конце желтого коридора. Ни один из них не возвращался, так что, очевидно, существовал другой выход, но Каверли их исчезновение казалось зловещим. Наконец его вызвали, и хорошенькая секретарша, на лице которой навеки застыло осуждающее и мрачное выражение, ввела его в просторный кабинет, похожий на старомодный зал суда. Там на возвышении в креслах сидели полковник и двое штатских. Внизу у возвышения сидел секретарь. Слева в стойке стоял американский флаг. Он был из тяжелого шелка с золотой бахромой и никогда не покидал своего места, даже для торжественного парада в самую благоприятную погоду.
- Каверли Уопшот? - спросил полковник.
- Да, сэр.
- Прошу вас, дайте мне ваш допуск.
- Пожалуйста, сэр. - Каверли протянул свой допуск.
- Знаете ли вы некую мисс Гонору Уопшот с Бот-стрит из Сент-Ботолфса?
- Эта улица называется Бот-стрит, сэр.
- Вы знаете эту даму?
- Да, сэр. Я знал ее всю жизнь. Она моя тетка.
- Почему вы не сообщили нашему отделу о том, что ей предъявлено уголовное обвинение?
- Ей? Обвинение? (Что она могла сделать? - подумал Каверли. Поджог? Поймана на краже в магазине стандартных цеп? Купила автомобиль и врезалась на нем в толпу?) Я ничего не знаю о том, что ей предъявлено уголовное обвинение, - сказал он вслух. - Она писала мне относительно падуба, что растет у нее за домом. На нем появилась какая-то ржа, и она хочет его опрыскать. Вот и все, что я о ней знаю. Не можете ли вы мне сказать, в чем ее обвиняют?
- Нет. Могу только сказать, что вы временно лишаетесь допуска.
- Но, полковник, я ничего не понимаю. Она ведь старуха, и не могу же я нести ответственность за ее поступки. Имею я право жаловаться? То есть существует ли у меня какая-нибудь возможность жаловаться?
- Вы можете обжаловать это решение через отдел Камерона.
- Но без допуска я никуда не смогу попасть, сэр. Я даже в мужскую уборную не попаду.
Секретарь заполнил бланк, сходный по виду с разрешением на рыбную ловлю, и протянул его Каверли. Это был, как он прочел, временный допуск сроком на десять дней. Он поблагодарил секретаря и вышел в боковую дверь, между тем как в комнату впустили очередного служащего, навлекшего на себя подозрение.
Каверли пошел прямо в отдел Камерона, но секретарша сказала ему, что старика ученого нет в городе, он уехал по крайней мере недели на две.
Тогда Каверли спросил, нельзя ли повидать Браннера, ученого, который завтракал с ним в Атлантик-Сити, и девушка проводила его в кабинет Браннера. На Браннере был кашемировый свитер, под стать его рангу; он сидел перед листом цветного картона, испещренного уравнениями, тут же была приписка: "Не забыть купить теннисные туфли". На письменном столе у Браннера стояла ваза с восковой розой. Каверли рассказал Браннеру о своей беде, и Браннер сочувственно выслушал его.