Страница:
– Нужно только телефон здесь поставить сначала.
– Я тебе куплю мобильник. Сегодня.
Они вернулись в большую комнату. Четырнадцатиметровую, но после пятиметрового чулана – большую.
– Порадуйтесь, верные братья и сестры, – с улыбкой объявил Денис. – Вот и Серёжа Пустынцев теперь с нами.
Первозванная Нина встала навстречу и поцеловала нового верного брата в губы – но по-сестрински. Даже Галочка это поняла.
Но все равно ей не нравились эти братья и сестры при Денисе. Дениса она понимала: выбивается как может, все теперь как-то выбиваются: лучше стать вот таким главарем секты, чем поступить в вуз после школы. Настоящий деловой из Дениса бы никогда не получился, а сколотить секту – в самый раз. Всегда был елейным мальчиком и про Бога много умствовал. Может быть, постепенно что-то и получится, но пока – грязная конура и полоумные богомолки вокруг. А самая молодая – просто явная проститутка.
Онисимов одобрял приход нового брата больше всех. Он встал и придержал Пустынцева за локоть.
– Теперь давайте мы с вами поговорим.
Дома он ходил в старом, но достаточно приличном спортивном костюме и никак не был похож на нищего. Спецодежда до часа дежурства ждала в шкафу.
– Нам очень приятно, что к нам приходят такие люди. Не вы первый, – приврал он, – но таких ещё немного. Зайдемте сюда же?
И теперь Онисимов уединился в чулане с завидным гостем.
– У мальчика удивительные способности, на нем явное благословение Божие, – заговорил он вполне светски. – Но алмаз нуждается в огранке.
– Ты и есть Оркестр? – догадался Пустынцев.
– Так меня удостоил прозвать Учитель. Орест на самом деле. Да, я веду дела. Не может же мальчик вникать во всякие мелочи. Не царское дело, а уж не Божеское – тем более. Он здорово развернется, кто сейчас поддержит, не прогадает.
– Да, я уже обещал. Мобильник куплю, чтобы он всегда был на связи. Ну и взнос.
– Да, взнос.
Пустынцев искренне хотел помочь такому полезному мальчику. Получалось вроде вложения в охрану. Но всякое вложение имеет разумные пределы.
– Тысяча баксов.
Онисимов порадовался и этому. Но надеялся он на большее.
– Спасибо. Как сказано в Писании, всякое даяние – благо. Но нужна большая раскрутка. Для начала выходы на радио и ТВ. Ну и газеты на худой конец. Есть возможности?
– Заплатить, состряпают любую передачу.
Они оба говорили осторожно, не давали излишних обещаний. Но преисполнились уважения друг к другу. Пустынцеву нравилось, что при маленьком провидце имеется спокойный менеджер, а не какие-нибудь кликуши. Лишний довод за то, что с этим Храмом… как его?.. можно иметь дело.
– Ну ты сам купишь мобильник, ладно? И вот тут ещё, – Пустынцев достал деньги.
Онисимов с удовлетворением ощутил деньги в руке. Вот и первый реальный доход от нового дела!
Денис смотрел на Галочку без всякого волнения. И разговаривать было не о чем. Что сейчас нового в классе, его совершенно не интересовало. И её тренировки – тоже. В мороженицу же Он ее, по своему нынешнему положению, пригласить не может. У него больше нет простой жизни, Он отныне всегда на виду, всегда делает только то, что подобает Сыну Божию – так же, как всегда на виду короли и президенты, только ещё больше.
Галочка же, чем больше находилась в этой грязи и вони, тем больше хотела уйти. А смотреть на Дениса становилась просто смешно: как он пыжится, что-то из себя изображает.
Эти дуры вокруг него верят – на то они и дуры. Дуры всегда любят смазливых мальчишек, а не настоящих мужчин, таких как Серёжа.
Наконец Серёжа вышел из-за таинственной двери, и подошел прямо к Денису, а не к ней.
– Спасибо, я был очень рад. Мы ещё раз всё уточнили – вот с Оркестром.
– Заходи, Серёжа, – снисходительно кивнул Денис и протянул руку.
И Пустынцев руку поцеловал.
Онисимов отправился немедленно покупать телефон: хотелось поскорей почувствовать начало новой жизни. Нина пошла мыть посуду.
Зоя, оставшись одна с таким прекрасным и светлым отроком, снова погладила его по колену, провела ладонью выше. А потом встала молча и потянула к двери в чулан, служащий не только для секретных переговоров, но и опочивальней Сыну Божию.
Денис покорно потянулся за нею.
Он и думать забыл, что на свете встречается СПИД и другие болезни. А про то, что Он Сын Божий, помнил, но смутно.
Ну – Сын, значит осчастливит простую рабу Божию. Осчастливит. И самому Ему пора. Давно пора.
Господствующее Божество не знает ни стыда, ни брезгливости. Чисто людские выдумки, которые Оно склонно воспринять даже как богохульные. Потому что Оно создало мужчин и женщин, а люди объявили мужские и женские признаки неприличными и ввели обычай их скрывать. Не обычай – закон, потому что за обнаженность в людском обществе принято судить и карать! Но Оно на людей не обижается, Оно понимает, что вся их культура стыдливости, на самом деле, есть извращенная форма поклонения полу. Ведь и самих своих первоначальных божков многие племена скрывали, накладывали на них табу – что скрыто, то и свято. Вот и стали скрывать на собственном теле святые части.
Зоя зазвала Дениса в заднюю комнатенку.
Для переговоров не нужны спальные удобства. И разговаривая здесь же с новообращенным Серёжей, Денис чувствовал себя так же непринужденно, как если бы вел переговоры в Георгиевском зале Кремля. Но, оказавшись с Зоей, при невольном и ближайшем рассмотрении кровати, трудно было не заметить скомканную нечистую простыню и обнаруживавшийся под нею пятнистый матрас.
Впрочем, в полутьме и такую декорацию можно было принять за таинственный альков – хватило бы соответствующего настроя разыграть любовную сцену.
А настрой у Дениса и был соответствующий. Как и полагается пятнадцатилетнему мальчику, изнемогающему в мечтах о женских прелестях.
Но мечты всегда превосходят действительность, и для благополучного их осуществления необходимо бывает идеальные мечты слегка снизить. Зоя это знала, будучи опытной любительницей мальчиков. Она взяла на себя роль, обычно принадлежащую мужчине: она раздевала, целовала, нашептывала и наконец направила дебютанта по тысячелетней проторенной дорожке. Такое поведение можно было истолковать как способ поклонения – и весьма приятный способ. Ведь издавна Богам приносят жертвы, воскуряют фимиам и умащают благовониями – а Они милостиво позволяют поклоняться Себе. Вот и Денис – позволил.
Когда все жертвы были принесены и мальчишеские мечты успешно сбылись, Он было испугался: не потерял ли Он расположение Божественных Супругов, согрешив с блудницей – ведь все христианское воспитание последних лет должно было убедить Его в мерзости плоти. Тем более – столь недостойной плоти. Правда, вся реклама последних же лет – от кино и дискотек, до картинок в новейшем интернете, убеждали в торжестве именно плоти – но ведь то, что пристало диким массам, не должно увлекать Сына Божия?! Христос, насколько можно верить Евангелиям, ни с какой Марией Магдалиной не трахался! Или не должно быть Ему чуждо и человеческое, а про разнообразную жизнь Христа евангелисты частично умолчали из ложной стыдливости?!
И вдруг именно здесь, на ложе с блудницей Зоей понял Он со всей отчетливостью, что ведет Его прямой Божественный промысел и никакие писанные человеческие нормы Ему не указ.
Никакая пройденная христианская мораль – не в счёт. Что Он ни сделает – всё правильно и хорошо. И если Он осчастливил блудницу – значит так и должно быть, так и правильно. Он поступает всегда хорошо.
Он улыбнулся отстраненно и погладил Зою по голове – жестом старшего и умудренного пророка:
– На тебе, Зоя, печать благодати Божественных Супругов. Не сомневайся, Они любят тебя.
И Сам почувствовал, как усилилось исходящее от Его чела сияние. Про СПИД Он, конечно, слышал, как образованный старшеклассник, но не думал, что модная зараза относится и к Нему.
А Зоя, только что направлявшая порыв неумелого мальчика, тоже приняла Его старшинство и почтительно поцеловала руку, так недавно бродившую по её общедоступным прелестям.
Денис усмехнулся:
– Христос апостолам ноги мыл. А ты, наоборот, вымой-ка мне.
Зоя поспешно принесла таз и стала омывать мальчику ноги. Потом не удержалась и стала целовать каждый пальчик – как делают только маленьким детям.
Новое наслаждение побежало Ему по позвоночнику. Никогда Он не испытывал такого – чтобы Ему целовали каждый малейший палец на ногах. Он смотрел на склоненную спину Зои – и предвидел, что все так склонятся перед Ним, все!
А Зоя обцеловала все пальчики, потом вытерла ноги грязным полотенцем, натянула носки, чтобы ноги не замерзли, тем же полотенцем вытерла и забрызганный пол.
– Хочешь, Ты будешь спать, а я Тебе всегда пяточки чесать?
– Хочу, – равнодушно одобрил Денис.
Благословил.
Господствующему Божеству понравилось мечтать. Мечтать о разделении на две Ипостаси – с тем чтобы немедленно слиться в безграничной Божественной любви. Предавалось Оно мечтаниям с такой силой воображения, которая делала мечту почти неотличимой от реальности. Именно – почти, так как оставалась возможность вернуться, перемечтать заново: пережитая мечта доставляла почти такие же сильные чувства, как и пережитая реальность, но не несла с собой непоправимости свершившихся реальных событий в потоке реального времени.
Когда нет расставаний, нет и встреч. Но даже при неразрывном Их существовании бывают паузы, и возобновившися после молчания разговор подобен встрече после разлуки.
– Мы снова вместе, Дорогой.
– Да, Мы всегда и снова вместе, Любимая!
– Давай все-таки, Дорогой, устроим Вселенную по-новому, по-Нашему. Это хмурое одинокое Оно не понимало, что значит радость жизни.
– Конечно, давай устроим, Дорогая! А как Ты хочешь?
– Ну, Мы говорили про любовь через борьбу, которую Оно развело на планетах. Ну что всё о планетах, да о планетах?!
Надо начинать с галактик – они все-таки заметнее даже на фоне бесконечности. Встречаются довольно-таки большие большие галактики, с ними трудно управляться, они замусориваются, в них протираются черные дыры. А давай Мы их разукрупним?
– Можно, конечно. А если там уже внутри образовались связи? Мы галактику разделим, разведем – и соседи потеряют друг друга.
– А для связей можно, наоборот, сливать небольшие обитаемые галактики, соединять. Проснулись планетяне, глядь, а на соседней звезде, пожалуйста, интересная жизнь. Подлетайте познакомиться!
– Надо только подобрать как следует сырой материал: какие делить, какие сливать.
– Конечно, Мы всё учтем. Пересмотрим все варианты.
– Но это Мы опять будем стараться для других, для малых планетян. А давай Я что-нибудь сделаю для Тебя. Ты любишь вспышки сверхновых?
– Но это же может быть опасно для кого-то?
– Подумаешь, Вселенная бесконечна, галактикой меньше – Мы и не заметим. Зато красиво.
И, не дожидаясь Её согласия, вернее, прекрасно видя Её мысленное согласие, Он тут же запалил подвернувшуюся галактику, которая вспыхнула как бенгальский огонь.
– Красиво. Спасибо, Милый. И Ты это сделал только для Меня?
– Конечно, только для Тебя.
– А там были обитаемые планеты?
– Какая разница? Все равно жизнь на планетах кончается рано или поздно.
Он кстати вспомнил этих смешных галантных землян: неужели настоящий мужчина думает, каких букашек он раздавит, когда собирает букет для любимой?! Или, каких пташек выкинет из гнезда, когда рубит дерево, чтобы построить дом для семьи?! Мужчина даже и не поймет, если его спросить про выброшенных из гнезд пташек: о чем говорят, что за ничтожные, просто оскорбительные придирки, когда он строит дом для семьи, гнездо для его человеческой любимой и его человеческих детей! Ну что ж, пусть влюбленные мужчины из той галактики в последний момент успеют почувствовать себя такими же ничтожными пташками и букашками под рукой влюбленного Бога!
– Конечно, ты прав, Милый: эти мелкие жизни кончаются, и только Мы будем любить Друг Друга вечно.
Вот только не придумывалось, как бы ещё покрасивее любить вечно? Разве что взорвать для полноты страсти ещё одну галактику? Или разом целый букет?
Господствующее Божество улыбнулось: да, всё может получиться довольно увлекательно. Но надо прояснить ещё некоторые моменты, прежде чем решиться на необратимое раздвоение.
Родители Дениса так и не решились заявить в милицию.
– Ты его оттолкнул, ты его не понял! – твердила Людмила Васильевна день и ночь мужу.
Игнатий Игнатьевич не спорил. Он сам не понимал, как мог всерьез возмущаться, чего-то говорить о богохульстве в ответ на смешные мальчишеские похвальбы. И злился не только на себя, но и на свое нововерие, которое сделало его нудным догматиком, убило простые семейные чувства. Раньше, когда они с Людой читали самиздат и слушали записи Окуджавы, дома у них было гораздо сердечнее. А вместе с иконами, лампадками, поминаниями Воли Божией на каждом шагу, заползло в дом холодное лицемерие. Вот сын и ушёл.
Игнатий Игнатьевич почти не верил в несчастный случай. Нет, сын ушёл, оставил злой холодный дом.
Людмила Васильевна тоже не верила, что с Денисом несчастный случай. Мальчик ушёл – конечно, ушёл из-за изверга-отца, который не понял и не поддержал его. И чтобы уверить себя в том, что Денис жив и здоров, а также, чтобы быть готовой к его появлению, она шила придуманную ею синюю крылатку – фирменный костюм для молодого Сына Божия, как мальчик себя назвал.
А для морального облегчения Людмила Васильевна всё выкладывала мужу:
– Потому что ты мало обращал внимания на ребенка. Не влиял как мужчина. Наверное, уволокли его какие-нибудь девки. Конечно, мальчик неопытный. Неужели я всё должна сама? Знаешь, как раньше поступали в хороших домах? Подкладывали горничную или какую-нибудь бедную родственницу, чтобы на глазах, чтобы мальчик не рвался на сторону к каким-нибудь ужасным бабам. И ты бы мог как мужчина. Если бы ты был настоящий мужчина.
Игнатий Игнатьевич старался не слушать. Действительно, опасностей в городе много для неопытного сына: и бабы, и наркотики, и преступные компании. В чем-то даже жена права, как ни странно, если не обращать внимания на то, что сама себя ни в чем не винит, сваливает на мужа.
– Настоящий отец давно бы весь город перевернул, а нашёл бы ребенка!
Игнатий Игнатьевич даже не стал спорить: мол, не в милицию же идти с заявлением.
А между тем Денис наконец вспомнил, что земные-то формальные родители до сих пор ничего не знают! Позвонил по новому сотовому телефону.
– Мама, это я.
Дождалась!
Людмила Васильевна взорвалась вопросами и страхами:
– Ты где живешь?! Как питаешься?! Что ты надумал такое?! Как будто мы не создавали тебе условия!
– У меня всё в порядке. Искать меня не надо. Когда будет надо, я позвоню сам.
– Подожди, подожди! Я тебе сшила! Я подумала, что если ты Сын Божий, если нам ниспослано Второе Пришествие, ты должен выделяться. Я тебе сшила такую накидку, чтобы сразу все видели! Посмотри на картинах: Христос всегда одет иначе, чем окружающие. Надо выделяться. Это элементарный закон дизайна: надо выделяться, надо бросить яркое пятно!
Денис прислушался с интересом. Действительно, надо сразу выделяться зрительно. Пятно – прием правильный.
– Хорошо, я пришлю.
– Но я хочу сама… Поцеловать тебя…
– Не беспокойся, я пришлю за твоей накидкой. Ещё не время, когда надо, я тебя призову. А пока пришлю своих учениц. Ты им передай. Спасибо. И прими мое мысленное целование, матерь моя земная.
И повесил трубку.
Успокоил, чтобы не дергались. Но долго разговаривать с земными родителями не хотелось: чужие они, не о чем разговаривать, а притворяться незачем. Его родные – здесь, его семья новая – здесь. Потому что здесь настоящая любовь, настоящая тепло. Все им восхищаются – куда уж теплее.
А какая-то накидка – какая-то накидка может и пригодиться. Шить земная мама умеет.
Онисимов тоже решил позвонить по телефону – новому богатому брату Серёже. Чтобы добавил недостающие баксы сразу – пока не забыл.
А Пустынцев провел тяжелый вечер. Когда ощущаешь затылком нацеленный немигающий зрачок ствола, лучший способ отвлечься – как следует врезать. Что и приходилось проделывать всё чаще. Вечером становилось хорошо и беззаботно на душе, зато утром – совсем плохо. В такую минуту и позвонил настырный попрошайка, который прилепился к наглому мальчишке, метящему в святые.
– А чего собственно? – подозрительно переспросил Пустынцев.
– Ты же обещал. А тут как раз надо срочно…
Онисимов ещё не придумал, что за надо заплатить срочно – но Пустынцев и не дал договорить:
– Все хотят – подоить. За золотую сиську подержаться. А какие у меня гарантии? Если бы гарантия, что у твоего пацана надежная система предупреждения – тогда и заплатить не жалко. А так – какие гарантии? Может, он, наоборот, подослан – чтобы усыпить. Сейчас никакой банк самый херовый кредит не даст без гарантий, а меня за идиота держите?!
– Но Серёжа! Ты же сам… ты же убедился… ты же обещал…
– Ни черта я не помню, никаких таких обещаний. Ни хера я не убедился! Доят всякие!
Пустынцев швырнул трубку. В плохом настроении он бьет трубки – как колотит посуду истеричная жена.
Онисимов в недоумении смотрел на свою трубку – замолчавшую. А деньги были так близки, так возможны!..
Конечно, Господствующее Божество помнит всё, что случилось на любой планете и в любой галактике в целом. Но Оно редко что-нибудь вспоминает. Воспоминания Ему абсолютно не нужны и неинтересны. Вся предыдущая история привела к тому мигу, который переживается сегодня и сейчас. Только в этом функция прошлого. А интересен именно миг! Каждый мелькающий миг, каждый момент игры. А когда игра сделана, счёт известен, это уже неинтересно. Зато очень интересно, чем закончится только что начавшийся следующий матч.
Мгновения прекрасны именно тем, что непрерывно сменяют друг друга. И остановка невозможна. Даже Само Господствующее Божество не в силах остановить движение – целых галактик и вращающихся электронов. Не в силах, да Оно бы и не желало – остановить. А приверженность к истории – это жалкое желание остановить и законсервировать ушедшие мгновения. Тогда как прекрасен и ценен только переживаемый миг!
И между прочим, миг уравнивает Господствующее Божество с малой букашкой. Потому что, если не вспоминать прошлое – забыть, что букашка или даже разумный планетянин когда-то родились, начались, если не знать, что планетяне и даже букашки смертны, и значит будущие их коротко и непременно закончится уничтожением – если не думать об этом, то в переживании настоящего мига любая тварь может наслаждаться полнотой чувств, и не завидовать бессмертному Божеству. Неразумные твари так и делают – и в этом смысле они ближе к Божеству, чем планетяне, называющие себя разумными, но разум которых часто сводится лишь к воспоминаниям о прошлом и страхам перед будущим. А недоступное мелким планетянам Божественное совершенство как раз и состоит прежде всего в полноте восприятия каждого мига, не омраченном ни воспоминаниями, ни страхами.
Клава упорно ухаживала за Виталиком. Два дня прошло, а она так и не понимала, слышит он что-нибудь или нет? Кормила и поила она его с ложки – и он покорно открывал рот, как маленький.
Спала она тут же рядом. И охранники спали тут же. Тут же они пытались и курить, но Клава отрывочными словами, а пуще резкими жестами объяснила им, что курить рядом с больным нельзя. И это оказалось очень полезным объяснением.
На третий день они привыкли к ней и невольно притупили бдительность. Теперь они стали часто выходить на улицу – перекуривать вдвоем, потому что курить в одиночестве почти так же скучно, как и пить. Курение – прежде всего форма совместного мужского досуга. Клава нередко тоже перекуривала с ними, потому что такое занятие сближает. Трудно подозревать того, с кем выкурена не одна пачка сигарет.
В перекуры она почти не разговаривала со стражами, но и молчание сближало. А стражи даже радовались иногда перекурить без постороннего, и занятые своими разговорами, конечно уж не прислушивались, что там говорит пленнику русский доктор. Тем более, свой мужик – курили вместе.
Оставшись в очередной раз без присмотра, Клава решилась и шепнула:
– Виталик, ты меня слышишь?! Виталик!
И безразличный его взгляд, кажется, сфокусировался.
– Виталик!
Он приподнял голову, посмотрел осознанно.
– А?.. Что?.. Где я?!
– Тихо. Ты в плену у чеченцев.
– Гады! Как я попал?!
– Тихо. Потом расскажу, потом.
– А ты кто? Голос знакомый.
– Я – Клава. Только молчи, не показывай, что знаешь меня. А то убьют или сделают ещё хуже.
Виталик посмотрел вполне осмысленно и впервые ответил:
– Да… Плен… Клава…
Ну вот, начал соображать!
– Поправляйся быстрей, тогда мы убежим. А пока – не подавай виду!
– Да… Убежать… – согласился слабосильный больной.
Положение осложнялось тем, что стражи были очень старательными мусульманами – как и большинство истинных чеченских патриотов. И следовательно – не пили. А то так бы удобно и традиционно: споить стражу!
Склонность этих мелких существ к одурению тоже непонятна Господствующему Божеству. При том, что называют себя «разумными». Ведь это так прекрасно: понимать и судить здраво – по способности. У Господствующего Божества никаких иных возможностей нет – кроме как воспринимать, понимать и мыслить – и Оно не утомляется даже вечным Своим восприятием. Странно было бы, если бы Оно пожелало замутить Свои высокие мысли и впало бы во временное одурение. Но Ему и не желается: не будет ясной мысли, не будет и Его Самого! А ведь даже жрецы, провозглашающие себя слугами Бога, не всегда чужды этой дури: бывали пьяные попы, топившие младенцев при крещении. Интересно, что бы сказал самый пьяный попик, если бы Оно создало мир спьяну?!
Вот и выходит, что всеведением Оно обладает, но желания поскорей одуреть Ему никак не понять. Можно только беспристрастно констатировать: мелких планетян утомляет собственный разум. Абстракции их угнетают, вечные вопросы вгоняют в тоску. Так не лучше ли им вовсе остаться без разума? Взять да отменить всякую абстракцию, оставить как у прочих животных: поиск пищи и полового партнера?! Чтобы никаких запоев, никакой мировой тоски!
Господствующее Божество уже пристрастилось обсуждать интересные вопросы между своими воображаемыми Ипостасями:
– Очень просто, Дорогая, давай понизим в разуме всех планетян. Сразу останется меньше жестокости, меньше пьянства. То есть, пьянства совсем не останется: скоты не пьют, только люди.
– Все-таки жалко, Дорогой. Они так красиво ухаживают – это от разума.
– От чувств.
– От чувств – все половые животные. Глухари токуют, павлины танцуют. И цапли. А разумные животные придумали песни, комплименты.
– Ничего они не придумали. Птицы поют лучше. И брачные наряды у них красивее, чем человеческие.
– Ты очень строг к ним, Милый. Зачем же Ты тогда им потакал?
– Я не потакал. Потакало прежнее Оно, пока было единое и неделимое. Просто Оно не нашло более удобного способа распространять жизнь по Вселенной: рано или поздно разумные существа начинают разлетаться со своей планеты и разносить зародыши жизни. Бороться таким способом с энтропией. В этом их предназначение. Вот Оно и терпело все прочие побочные продукты разума.
– А Ты теперь предлагаешь больше не терпеть?
– Пожалуй, Мне немного надоели их злобность и склочность.
– А кто же будет разносить зародыши жизни? И как Нам быть с энтропией?
– Найдется кому разносить зародыши. Вон сколько живых планет кругом. Даже и в их галактике есть достаточно приличные планетяне. Пусть они и разносят. А эти разнесут зародыши злобы и зависти. Они и между собой ужиться никак не могут – люди с людьми. А представь, Дорогая, что произойдет, когда они встретятся с чужими планетянами! Они уже заранее готовятся, называют «звёздными войнами».
– Интересно произойдет, если масштабная звёздная война!
– Как будто и без того мало Тебе интересных сцен во всей Нашей Вселенной.
– И до какой же степени Ты предлагаешь понизить их в разуме?
– До степени шимпанзе. Смотри, какие милые животные. Достаточно разумные, умеют сшибать бананы палкой. Как мирно сразу станет на Земле! Никаких больших войн – максимум, местный мордобой.
– Они вымрут, если останутся голыми, разучившись делать одежду.
– Не все. Те, кто в тропиках, останутся. А некоторые перезимуют в пещерах. А понижать можно постепенно. Сначала выключить идеалы национальности и религии, сократить языки до ста слов – и посмотреть, что получится. Может, решим и оставить на этом уровне. А если они и из ста слов навострятся выкраивать всякие декларации и манифесты, сократим ещё раз – до десяти: есть-пить-манго-дай-на-самец-самка-спать-бежать.
– Все-таки, Милый, ты слишком строг к ним. Ведь попадаются очень симпатичные экземпляры. И так забавно играют. А как же тогда футбол?
– Да, с футболом получатся проблемы. Так что же, сохранять их как есть ради одного футбола?! Ну, ста слов, положим, хватит и на футбол, а десяти, пожалуй, нет.
– Давай подождем, Милый. Ты Сам же меня приучил смотреть, и мне теперь станет скучно без футбола.
– Я тебе куплю мобильник. Сегодня.
Они вернулись в большую комнату. Четырнадцатиметровую, но после пятиметрового чулана – большую.
– Порадуйтесь, верные братья и сестры, – с улыбкой объявил Денис. – Вот и Серёжа Пустынцев теперь с нами.
Первозванная Нина встала навстречу и поцеловала нового верного брата в губы – но по-сестрински. Даже Галочка это поняла.
Но все равно ей не нравились эти братья и сестры при Денисе. Дениса она понимала: выбивается как может, все теперь как-то выбиваются: лучше стать вот таким главарем секты, чем поступить в вуз после школы. Настоящий деловой из Дениса бы никогда не получился, а сколотить секту – в самый раз. Всегда был елейным мальчиком и про Бога много умствовал. Может быть, постепенно что-то и получится, но пока – грязная конура и полоумные богомолки вокруг. А самая молодая – просто явная проститутка.
Онисимов одобрял приход нового брата больше всех. Он встал и придержал Пустынцева за локоть.
– Теперь давайте мы с вами поговорим.
Дома он ходил в старом, но достаточно приличном спортивном костюме и никак не был похож на нищего. Спецодежда до часа дежурства ждала в шкафу.
– Нам очень приятно, что к нам приходят такие люди. Не вы первый, – приврал он, – но таких ещё немного. Зайдемте сюда же?
И теперь Онисимов уединился в чулане с завидным гостем.
– У мальчика удивительные способности, на нем явное благословение Божие, – заговорил он вполне светски. – Но алмаз нуждается в огранке.
– Ты и есть Оркестр? – догадался Пустынцев.
– Так меня удостоил прозвать Учитель. Орест на самом деле. Да, я веду дела. Не может же мальчик вникать во всякие мелочи. Не царское дело, а уж не Божеское – тем более. Он здорово развернется, кто сейчас поддержит, не прогадает.
– Да, я уже обещал. Мобильник куплю, чтобы он всегда был на связи. Ну и взнос.
– Да, взнос.
Пустынцев искренне хотел помочь такому полезному мальчику. Получалось вроде вложения в охрану. Но всякое вложение имеет разумные пределы.
– Тысяча баксов.
Онисимов порадовался и этому. Но надеялся он на большее.
– Спасибо. Как сказано в Писании, всякое даяние – благо. Но нужна большая раскрутка. Для начала выходы на радио и ТВ. Ну и газеты на худой конец. Есть возможности?
– Заплатить, состряпают любую передачу.
Они оба говорили осторожно, не давали излишних обещаний. Но преисполнились уважения друг к другу. Пустынцеву нравилось, что при маленьком провидце имеется спокойный менеджер, а не какие-нибудь кликуши. Лишний довод за то, что с этим Храмом… как его?.. можно иметь дело.
– Ну ты сам купишь мобильник, ладно? И вот тут ещё, – Пустынцев достал деньги.
Онисимов с удовлетворением ощутил деньги в руке. Вот и первый реальный доход от нового дела!
Денис смотрел на Галочку без всякого волнения. И разговаривать было не о чем. Что сейчас нового в классе, его совершенно не интересовало. И её тренировки – тоже. В мороженицу же Он ее, по своему нынешнему положению, пригласить не может. У него больше нет простой жизни, Он отныне всегда на виду, всегда делает только то, что подобает Сыну Божию – так же, как всегда на виду короли и президенты, только ещё больше.
Галочка же, чем больше находилась в этой грязи и вони, тем больше хотела уйти. А смотреть на Дениса становилась просто смешно: как он пыжится, что-то из себя изображает.
Эти дуры вокруг него верят – на то они и дуры. Дуры всегда любят смазливых мальчишек, а не настоящих мужчин, таких как Серёжа.
Наконец Серёжа вышел из-за таинственной двери, и подошел прямо к Денису, а не к ней.
– Спасибо, я был очень рад. Мы ещё раз всё уточнили – вот с Оркестром.
– Заходи, Серёжа, – снисходительно кивнул Денис и протянул руку.
И Пустынцев руку поцеловал.
Онисимов отправился немедленно покупать телефон: хотелось поскорей почувствовать начало новой жизни. Нина пошла мыть посуду.
Зоя, оставшись одна с таким прекрасным и светлым отроком, снова погладила его по колену, провела ладонью выше. А потом встала молча и потянула к двери в чулан, служащий не только для секретных переговоров, но и опочивальней Сыну Божию.
Денис покорно потянулся за нею.
Он и думать забыл, что на свете встречается СПИД и другие болезни. А про то, что Он Сын Божий, помнил, но смутно.
Ну – Сын, значит осчастливит простую рабу Божию. Осчастливит. И самому Ему пора. Давно пора.
* * *
Господствующее Божество не знает ни стыда, ни брезгливости. Чисто людские выдумки, которые Оно склонно воспринять даже как богохульные. Потому что Оно создало мужчин и женщин, а люди объявили мужские и женские признаки неприличными и ввели обычай их скрывать. Не обычай – закон, потому что за обнаженность в людском обществе принято судить и карать! Но Оно на людей не обижается, Оно понимает, что вся их культура стыдливости, на самом деле, есть извращенная форма поклонения полу. Ведь и самих своих первоначальных божков многие племена скрывали, накладывали на них табу – что скрыто, то и свято. Вот и стали скрывать на собственном теле святые части.
* * *
Зоя зазвала Дениса в заднюю комнатенку.
Для переговоров не нужны спальные удобства. И разговаривая здесь же с новообращенным Серёжей, Денис чувствовал себя так же непринужденно, как если бы вел переговоры в Георгиевском зале Кремля. Но, оказавшись с Зоей, при невольном и ближайшем рассмотрении кровати, трудно было не заметить скомканную нечистую простыню и обнаруживавшийся под нею пятнистый матрас.
Впрочем, в полутьме и такую декорацию можно было принять за таинственный альков – хватило бы соответствующего настроя разыграть любовную сцену.
А настрой у Дениса и был соответствующий. Как и полагается пятнадцатилетнему мальчику, изнемогающему в мечтах о женских прелестях.
Но мечты всегда превосходят действительность, и для благополучного их осуществления необходимо бывает идеальные мечты слегка снизить. Зоя это знала, будучи опытной любительницей мальчиков. Она взяла на себя роль, обычно принадлежащую мужчине: она раздевала, целовала, нашептывала и наконец направила дебютанта по тысячелетней проторенной дорожке. Такое поведение можно было истолковать как способ поклонения – и весьма приятный способ. Ведь издавна Богам приносят жертвы, воскуряют фимиам и умащают благовониями – а Они милостиво позволяют поклоняться Себе. Вот и Денис – позволил.
Когда все жертвы были принесены и мальчишеские мечты успешно сбылись, Он было испугался: не потерял ли Он расположение Божественных Супругов, согрешив с блудницей – ведь все христианское воспитание последних лет должно было убедить Его в мерзости плоти. Тем более – столь недостойной плоти. Правда, вся реклама последних же лет – от кино и дискотек, до картинок в новейшем интернете, убеждали в торжестве именно плоти – но ведь то, что пристало диким массам, не должно увлекать Сына Божия?! Христос, насколько можно верить Евангелиям, ни с какой Марией Магдалиной не трахался! Или не должно быть Ему чуждо и человеческое, а про разнообразную жизнь Христа евангелисты частично умолчали из ложной стыдливости?!
И вдруг именно здесь, на ложе с блудницей Зоей понял Он со всей отчетливостью, что ведет Его прямой Божественный промысел и никакие писанные человеческие нормы Ему не указ.
Никакая пройденная христианская мораль – не в счёт. Что Он ни сделает – всё правильно и хорошо. И если Он осчастливил блудницу – значит так и должно быть, так и правильно. Он поступает всегда хорошо.
Он улыбнулся отстраненно и погладил Зою по голове – жестом старшего и умудренного пророка:
– На тебе, Зоя, печать благодати Божественных Супругов. Не сомневайся, Они любят тебя.
И Сам почувствовал, как усилилось исходящее от Его чела сияние. Про СПИД Он, конечно, слышал, как образованный старшеклассник, но не думал, что модная зараза относится и к Нему.
А Зоя, только что направлявшая порыв неумелого мальчика, тоже приняла Его старшинство и почтительно поцеловала руку, так недавно бродившую по её общедоступным прелестям.
Денис усмехнулся:
– Христос апостолам ноги мыл. А ты, наоборот, вымой-ка мне.
Зоя поспешно принесла таз и стала омывать мальчику ноги. Потом не удержалась и стала целовать каждый пальчик – как делают только маленьким детям.
Новое наслаждение побежало Ему по позвоночнику. Никогда Он не испытывал такого – чтобы Ему целовали каждый малейший палец на ногах. Он смотрел на склоненную спину Зои – и предвидел, что все так склонятся перед Ним, все!
А Зоя обцеловала все пальчики, потом вытерла ноги грязным полотенцем, натянула носки, чтобы ноги не замерзли, тем же полотенцем вытерла и забрызганный пол.
– Хочешь, Ты будешь спать, а я Тебе всегда пяточки чесать?
– Хочу, – равнодушно одобрил Денис.
Благословил.
* * *
Господствующему Божеству понравилось мечтать. Мечтать о разделении на две Ипостаси – с тем чтобы немедленно слиться в безграничной Божественной любви. Предавалось Оно мечтаниям с такой силой воображения, которая делала мечту почти неотличимой от реальности. Именно – почти, так как оставалась возможность вернуться, перемечтать заново: пережитая мечта доставляла почти такие же сильные чувства, как и пережитая реальность, но не несла с собой непоправимости свершившихся реальных событий в потоке реального времени.
Когда нет расставаний, нет и встреч. Но даже при неразрывном Их существовании бывают паузы, и возобновившися после молчания разговор подобен встрече после разлуки.
– Мы снова вместе, Дорогой.
– Да, Мы всегда и снова вместе, Любимая!
– Давай все-таки, Дорогой, устроим Вселенную по-новому, по-Нашему. Это хмурое одинокое Оно не понимало, что значит радость жизни.
– Конечно, давай устроим, Дорогая! А как Ты хочешь?
– Ну, Мы говорили про любовь через борьбу, которую Оно развело на планетах. Ну что всё о планетах, да о планетах?!
Надо начинать с галактик – они все-таки заметнее даже на фоне бесконечности. Встречаются довольно-таки большие большие галактики, с ними трудно управляться, они замусориваются, в них протираются черные дыры. А давай Мы их разукрупним?
– Можно, конечно. А если там уже внутри образовались связи? Мы галактику разделим, разведем – и соседи потеряют друг друга.
– А для связей можно, наоборот, сливать небольшие обитаемые галактики, соединять. Проснулись планетяне, глядь, а на соседней звезде, пожалуйста, интересная жизнь. Подлетайте познакомиться!
– Надо только подобрать как следует сырой материал: какие делить, какие сливать.
– Конечно, Мы всё учтем. Пересмотрим все варианты.
– Но это Мы опять будем стараться для других, для малых планетян. А давай Я что-нибудь сделаю для Тебя. Ты любишь вспышки сверхновых?
– Но это же может быть опасно для кого-то?
– Подумаешь, Вселенная бесконечна, галактикой меньше – Мы и не заметим. Зато красиво.
И, не дожидаясь Её согласия, вернее, прекрасно видя Её мысленное согласие, Он тут же запалил подвернувшуюся галактику, которая вспыхнула как бенгальский огонь.
– Красиво. Спасибо, Милый. И Ты это сделал только для Меня?
– Конечно, только для Тебя.
– А там были обитаемые планеты?
– Какая разница? Все равно жизнь на планетах кончается рано или поздно.
Он кстати вспомнил этих смешных галантных землян: неужели настоящий мужчина думает, каких букашек он раздавит, когда собирает букет для любимой?! Или, каких пташек выкинет из гнезда, когда рубит дерево, чтобы построить дом для семьи?! Мужчина даже и не поймет, если его спросить про выброшенных из гнезд пташек: о чем говорят, что за ничтожные, просто оскорбительные придирки, когда он строит дом для семьи, гнездо для его человеческой любимой и его человеческих детей! Ну что ж, пусть влюбленные мужчины из той галактики в последний момент успеют почувствовать себя такими же ничтожными пташками и букашками под рукой влюбленного Бога!
– Конечно, ты прав, Милый: эти мелкие жизни кончаются, и только Мы будем любить Друг Друга вечно.
Вот только не придумывалось, как бы ещё покрасивее любить вечно? Разве что взорвать для полноты страсти ещё одну галактику? Или разом целый букет?
Господствующее Божество улыбнулось: да, всё может получиться довольно увлекательно. Но надо прояснить ещё некоторые моменты, прежде чем решиться на необратимое раздвоение.
* * *
Родители Дениса так и не решились заявить в милицию.
– Ты его оттолкнул, ты его не понял! – твердила Людмила Васильевна день и ночь мужу.
Игнатий Игнатьевич не спорил. Он сам не понимал, как мог всерьез возмущаться, чего-то говорить о богохульстве в ответ на смешные мальчишеские похвальбы. И злился не только на себя, но и на свое нововерие, которое сделало его нудным догматиком, убило простые семейные чувства. Раньше, когда они с Людой читали самиздат и слушали записи Окуджавы, дома у них было гораздо сердечнее. А вместе с иконами, лампадками, поминаниями Воли Божией на каждом шагу, заползло в дом холодное лицемерие. Вот сын и ушёл.
Игнатий Игнатьевич почти не верил в несчастный случай. Нет, сын ушёл, оставил злой холодный дом.
Людмила Васильевна тоже не верила, что с Денисом несчастный случай. Мальчик ушёл – конечно, ушёл из-за изверга-отца, который не понял и не поддержал его. И чтобы уверить себя в том, что Денис жив и здоров, а также, чтобы быть готовой к его появлению, она шила придуманную ею синюю крылатку – фирменный костюм для молодого Сына Божия, как мальчик себя назвал.
А для морального облегчения Людмила Васильевна всё выкладывала мужу:
– Потому что ты мало обращал внимания на ребенка. Не влиял как мужчина. Наверное, уволокли его какие-нибудь девки. Конечно, мальчик неопытный. Неужели я всё должна сама? Знаешь, как раньше поступали в хороших домах? Подкладывали горничную или какую-нибудь бедную родственницу, чтобы на глазах, чтобы мальчик не рвался на сторону к каким-нибудь ужасным бабам. И ты бы мог как мужчина. Если бы ты был настоящий мужчина.
Игнатий Игнатьевич старался не слушать. Действительно, опасностей в городе много для неопытного сына: и бабы, и наркотики, и преступные компании. В чем-то даже жена права, как ни странно, если не обращать внимания на то, что сама себя ни в чем не винит, сваливает на мужа.
– Настоящий отец давно бы весь город перевернул, а нашёл бы ребенка!
Игнатий Игнатьевич даже не стал спорить: мол, не в милицию же идти с заявлением.
А между тем Денис наконец вспомнил, что земные-то формальные родители до сих пор ничего не знают! Позвонил по новому сотовому телефону.
– Мама, это я.
Дождалась!
Людмила Васильевна взорвалась вопросами и страхами:
– Ты где живешь?! Как питаешься?! Что ты надумал такое?! Как будто мы не создавали тебе условия!
– У меня всё в порядке. Искать меня не надо. Когда будет надо, я позвоню сам.
– Подожди, подожди! Я тебе сшила! Я подумала, что если ты Сын Божий, если нам ниспослано Второе Пришествие, ты должен выделяться. Я тебе сшила такую накидку, чтобы сразу все видели! Посмотри на картинах: Христос всегда одет иначе, чем окружающие. Надо выделяться. Это элементарный закон дизайна: надо выделяться, надо бросить яркое пятно!
Денис прислушался с интересом. Действительно, надо сразу выделяться зрительно. Пятно – прием правильный.
– Хорошо, я пришлю.
– Но я хочу сама… Поцеловать тебя…
– Не беспокойся, я пришлю за твоей накидкой. Ещё не время, когда надо, я тебя призову. А пока пришлю своих учениц. Ты им передай. Спасибо. И прими мое мысленное целование, матерь моя земная.
И повесил трубку.
Успокоил, чтобы не дергались. Но долго разговаривать с земными родителями не хотелось: чужие они, не о чем разговаривать, а притворяться незачем. Его родные – здесь, его семья новая – здесь. Потому что здесь настоящая любовь, настоящая тепло. Все им восхищаются – куда уж теплее.
А какая-то накидка – какая-то накидка может и пригодиться. Шить земная мама умеет.
Онисимов тоже решил позвонить по телефону – новому богатому брату Серёже. Чтобы добавил недостающие баксы сразу – пока не забыл.
А Пустынцев провел тяжелый вечер. Когда ощущаешь затылком нацеленный немигающий зрачок ствола, лучший способ отвлечься – как следует врезать. Что и приходилось проделывать всё чаще. Вечером становилось хорошо и беззаботно на душе, зато утром – совсем плохо. В такую минуту и позвонил настырный попрошайка, который прилепился к наглому мальчишке, метящему в святые.
– А чего собственно? – подозрительно переспросил Пустынцев.
– Ты же обещал. А тут как раз надо срочно…
Онисимов ещё не придумал, что за надо заплатить срочно – но Пустынцев и не дал договорить:
– Все хотят – подоить. За золотую сиську подержаться. А какие у меня гарантии? Если бы гарантия, что у твоего пацана надежная система предупреждения – тогда и заплатить не жалко. А так – какие гарантии? Может, он, наоборот, подослан – чтобы усыпить. Сейчас никакой банк самый херовый кредит не даст без гарантий, а меня за идиота держите?!
– Но Серёжа! Ты же сам… ты же убедился… ты же обещал…
– Ни черта я не помню, никаких таких обещаний. Ни хера я не убедился! Доят всякие!
Пустынцев швырнул трубку. В плохом настроении он бьет трубки – как колотит посуду истеричная жена.
Онисимов в недоумении смотрел на свою трубку – замолчавшую. А деньги были так близки, так возможны!..
* * *
Конечно, Господствующее Божество помнит всё, что случилось на любой планете и в любой галактике в целом. Но Оно редко что-нибудь вспоминает. Воспоминания Ему абсолютно не нужны и неинтересны. Вся предыдущая история привела к тому мигу, который переживается сегодня и сейчас. Только в этом функция прошлого. А интересен именно миг! Каждый мелькающий миг, каждый момент игры. А когда игра сделана, счёт известен, это уже неинтересно. Зато очень интересно, чем закончится только что начавшийся следующий матч.
Мгновения прекрасны именно тем, что непрерывно сменяют друг друга. И остановка невозможна. Даже Само Господствующее Божество не в силах остановить движение – целых галактик и вращающихся электронов. Не в силах, да Оно бы и не желало – остановить. А приверженность к истории – это жалкое желание остановить и законсервировать ушедшие мгновения. Тогда как прекрасен и ценен только переживаемый миг!
И между прочим, миг уравнивает Господствующее Божество с малой букашкой. Потому что, если не вспоминать прошлое – забыть, что букашка или даже разумный планетянин когда-то родились, начались, если не знать, что планетяне и даже букашки смертны, и значит будущие их коротко и непременно закончится уничтожением – если не думать об этом, то в переживании настоящего мига любая тварь может наслаждаться полнотой чувств, и не завидовать бессмертному Божеству. Неразумные твари так и делают – и в этом смысле они ближе к Божеству, чем планетяне, называющие себя разумными, но разум которых часто сводится лишь к воспоминаниям о прошлом и страхам перед будущим. А недоступное мелким планетянам Божественное совершенство как раз и состоит прежде всего в полноте восприятия каждого мига, не омраченном ни воспоминаниями, ни страхами.
* * *
Клава упорно ухаживала за Виталиком. Два дня прошло, а она так и не понимала, слышит он что-нибудь или нет? Кормила и поила она его с ложки – и он покорно открывал рот, как маленький.
Спала она тут же рядом. И охранники спали тут же. Тут же они пытались и курить, но Клава отрывочными словами, а пуще резкими жестами объяснила им, что курить рядом с больным нельзя. И это оказалось очень полезным объяснением.
На третий день они привыкли к ней и невольно притупили бдительность. Теперь они стали часто выходить на улицу – перекуривать вдвоем, потому что курить в одиночестве почти так же скучно, как и пить. Курение – прежде всего форма совместного мужского досуга. Клава нередко тоже перекуривала с ними, потому что такое занятие сближает. Трудно подозревать того, с кем выкурена не одна пачка сигарет.
В перекуры она почти не разговаривала со стражами, но и молчание сближало. А стражи даже радовались иногда перекурить без постороннего, и занятые своими разговорами, конечно уж не прислушивались, что там говорит пленнику русский доктор. Тем более, свой мужик – курили вместе.
Оставшись в очередной раз без присмотра, Клава решилась и шепнула:
– Виталик, ты меня слышишь?! Виталик!
И безразличный его взгляд, кажется, сфокусировался.
– Виталик!
Он приподнял голову, посмотрел осознанно.
– А?.. Что?.. Где я?!
– Тихо. Ты в плену у чеченцев.
– Гады! Как я попал?!
– Тихо. Потом расскажу, потом.
– А ты кто? Голос знакомый.
– Я – Клава. Только молчи, не показывай, что знаешь меня. А то убьют или сделают ещё хуже.
Виталик посмотрел вполне осмысленно и впервые ответил:
– Да… Плен… Клава…
Ну вот, начал соображать!
– Поправляйся быстрей, тогда мы убежим. А пока – не подавай виду!
– Да… Убежать… – согласился слабосильный больной.
Положение осложнялось тем, что стражи были очень старательными мусульманами – как и большинство истинных чеченских патриотов. И следовательно – не пили. А то так бы удобно и традиционно: споить стражу!
* * *
Склонность этих мелких существ к одурению тоже непонятна Господствующему Божеству. При том, что называют себя «разумными». Ведь это так прекрасно: понимать и судить здраво – по способности. У Господствующего Божества никаких иных возможностей нет – кроме как воспринимать, понимать и мыслить – и Оно не утомляется даже вечным Своим восприятием. Странно было бы, если бы Оно пожелало замутить Свои высокие мысли и впало бы во временное одурение. Но Ему и не желается: не будет ясной мысли, не будет и Его Самого! А ведь даже жрецы, провозглашающие себя слугами Бога, не всегда чужды этой дури: бывали пьяные попы, топившие младенцев при крещении. Интересно, что бы сказал самый пьяный попик, если бы Оно создало мир спьяну?!
Вот и выходит, что всеведением Оно обладает, но желания поскорей одуреть Ему никак не понять. Можно только беспристрастно констатировать: мелких планетян утомляет собственный разум. Абстракции их угнетают, вечные вопросы вгоняют в тоску. Так не лучше ли им вовсе остаться без разума? Взять да отменить всякую абстракцию, оставить как у прочих животных: поиск пищи и полового партнера?! Чтобы никаких запоев, никакой мировой тоски!
Господствующее Божество уже пристрастилось обсуждать интересные вопросы между своими воображаемыми Ипостасями:
– Очень просто, Дорогая, давай понизим в разуме всех планетян. Сразу останется меньше жестокости, меньше пьянства. То есть, пьянства совсем не останется: скоты не пьют, только люди.
– Все-таки жалко, Дорогой. Они так красиво ухаживают – это от разума.
– От чувств.
– От чувств – все половые животные. Глухари токуют, павлины танцуют. И цапли. А разумные животные придумали песни, комплименты.
– Ничего они не придумали. Птицы поют лучше. И брачные наряды у них красивее, чем человеческие.
– Ты очень строг к ним, Милый. Зачем же Ты тогда им потакал?
– Я не потакал. Потакало прежнее Оно, пока было единое и неделимое. Просто Оно не нашло более удобного способа распространять жизнь по Вселенной: рано или поздно разумные существа начинают разлетаться со своей планеты и разносить зародыши жизни. Бороться таким способом с энтропией. В этом их предназначение. Вот Оно и терпело все прочие побочные продукты разума.
– А Ты теперь предлагаешь больше не терпеть?
– Пожалуй, Мне немного надоели их злобность и склочность.
– А кто же будет разносить зародыши жизни? И как Нам быть с энтропией?
– Найдется кому разносить зародыши. Вон сколько живых планет кругом. Даже и в их галактике есть достаточно приличные планетяне. Пусть они и разносят. А эти разнесут зародыши злобы и зависти. Они и между собой ужиться никак не могут – люди с людьми. А представь, Дорогая, что произойдет, когда они встретятся с чужими планетянами! Они уже заранее готовятся, называют «звёздными войнами».
– Интересно произойдет, если масштабная звёздная война!
– Как будто и без того мало Тебе интересных сцен во всей Нашей Вселенной.
– И до какой же степени Ты предлагаешь понизить их в разуме?
– До степени шимпанзе. Смотри, какие милые животные. Достаточно разумные, умеют сшибать бананы палкой. Как мирно сразу станет на Земле! Никаких больших войн – максимум, местный мордобой.
– Они вымрут, если останутся голыми, разучившись делать одежду.
– Не все. Те, кто в тропиках, останутся. А некоторые перезимуют в пещерах. А понижать можно постепенно. Сначала выключить идеалы национальности и религии, сократить языки до ста слов – и посмотреть, что получится. Может, решим и оставить на этом уровне. А если они и из ста слов навострятся выкраивать всякие декларации и манифесты, сократим ещё раз – до десяти: есть-пить-манго-дай-на-самец-самка-спать-бежать.
– Все-таки, Милый, ты слишком строг к ним. Ведь попадаются очень симпатичные экземпляры. И так забавно играют. А как же тогда футбол?
– Да, с футболом получатся проблемы. Так что же, сохранять их как есть ради одного футбола?! Ну, ста слов, положим, хватит и на футбол, а десяти, пожалуй, нет.
– Давай подождем, Милый. Ты Сам же меня приучил смотреть, и мне теперь станет скучно без футбола.