Дагген Альфред. Деус Вульт!

   — Да благословит тебя бог, госпожа, — сказал он. — Я знаю, ты спасла мне жизнь. Если бы мы стали драться за этот меч, один из нас неминуемо был бы убит, а другой предстал бы перед судом. Прости меня за то, что я вчера побил тебя, хотя ты того и заслужила, а у мужа есть право наказывать жену. Но я навсегда запомню твою нынешнюю отвагу. Надеюсь, что отныне мы станем жить дружно, как и подобает мужу и жене.
   Он был еще очень молод, туповат и не понимал, как глупо просить у жены прощения за то, что сам продолжал считать справедливым. Но Анна обрадовалась возможности примирения, пусть даже и на время.
   — Не беспокойся, милый муж, — ответила она самым любезным и чарующим тоном, на какой была способна. — Что до спасения твоей жизни, как ты изволил его назвать, то это пустяки. Я просто испугалась, как бы Роберт не испортил твои доспехи. Он, конечно, мерзавец, но не способен убить безоружного. Кроме того, он слишком хорошо воспитан, чтобы ударить женщину!
   Напоминание о выволочке заставило Рожера поежиться, как и было задумано. Ему не оставалось ничего другого, как посвятить остаток вечера восхвалению смелости и преданности жены и проявлениям такой куртуазной любви, которую он только мог вообразить.
   Утром он увидел, что весь лагерь собирает вещи и готовится к выступлению. Решение герцога Нижней Лотарингии участвовать в походе усилило прованскую партию вдвое, а новость о том, что граф Танкред Киликийский готов вести за собой в Иерусалим и часть итальянских норманнов, убедила последних сомневавшихся. Герцог Нормандский и граф Танкред публично объявили, что последуют за графом Тулузским тринадцатого января; герцог Готфрид и граф Фландрский собирались присоединиться к ним весной, как только соберутся все их сторонники из многочисленных гарнизонов в Эдессе и на севере и флот доставит съестные припасы. Только князь Антиохийский с немногими вассалами оставался удерживать вновь завоеванную страну; ему должны были помогать воины с кораблей итальянских торговых республик. Впрочем, этих людей нельзя было считать паломниками: они искали лишь торговой выгоды.
   Все дружно и весело заканчивали сборы. После четырнадцати месяцев сидения на одном месте, двух голодовок и долгого, бесполезного, полного раздоров ожидания решения совета они шли отбивать священнейший город мира у врага, который был намного слабее только что разбитых турок. Пехотинцы пели, загружая добычей переметные сумы вьючных животных, а у коновязей суетилось множество рыцарей, занятых подгонкой седел и осматривавших ноги лошадей.
   Одно небольшое обстоятельство доставило прованцам и нормандским норманнам серьезные неприятности. К несчастью, граф Тулузский отказался взять назад неосторожные слова, вырвавшиеся у него на совете, когда он пообещал покинуть Антиохию через неделю после Епифанова дня. И вот, когда все уговоры оказались тщетными, у большинства (в том числе и у Рожера) осталось всего лишь четыре дня на сборы и закупку еды и напитков. Фураж всегда был самой больной проблемой для большой армии: он моментально вздорожал, а потом и вовсе исчез. В результате лошади были истощены и не готовы к бою. Захваченная в Антиохии добыча была громоздкой и не представляла большой ценности, хотя пехотинцы не брезговали ничем. Теперь следовало побыстрее распродать скарб, поскольку золото и серебро занимало меньше места. Греческие и армянские купцы хорошо на этом нажились, скупая за бесценок тысячи тяжелых и бесполезных в походе мелочей, которыми всегда обрастает войско, долго стоящее на одном месте.
   Низкорослый турецкий конь Рожера был в великолепной форме. По сравнению с другими лошадьми он выглядел сильным, упитанным — похоже, он мог легко выдержать любую атаку или погоню. Единственным слугой Рожера оставался арбалетчик Фома. Ему предстояло не только нести груз, но и вести в поводу мула, на котором предстояло ехать Анне. Конечно, цены на верховых и вьючных животных сейчас, когда весь лагерь снимался с места, подскочили до небес, а времени торговаться не оставалось. Это было особенно болезненно для англичан, которые привыкли все делать не торопясь и раскачивались на покупку лошади по три месяца. В конце концов Рожер умудрился приобрести для Анны покладистого осла, а для перевозки груза — маленькую косматую лошадь, из тех, что водятся в степях Центральной Азии. Неутомимая и неприхотливая в еде, лошадка была на редкость злобной — так и норовила лягнуть или укусить кого-нибудь. Еще Рожер купил про запас мех вина и свиной окорок. На том деньги кончились. Хотя согласно условиям договора его с Анной должен был кормить герцог, все же было очень грустно сознавать, что после двух с половиной лет военной службы он все еще был безземельным рыцарем без гроша за душой.
   От Иерусалима их отделяло больше двухсот миль, а это означало долгий переход по гористой местности, хотя самые высокие вершины остались позади. Ожидалось, что вначале они осадят Акру, удобный порт для снабжения, но на это могло уйти много времени, а до весны было еще далеко. Пускаться в такой поход без денег нечего было и думать: местные христиане считали, что паломники купаются в роскоши, и запрашивали с них втридорога. Рожер начал прикидывать, что можно было обратить в деньги. Наконец он вспомнил о множестве купленных Анне шелковых платьев, но стоило ему заикнуться об их продаже, как он получил решительный отпор.
   — Ты бы лучше не забывал, дорогой муж, — сердито сказала Анна, — что я дочь барона и вдова владетельного рыцаря. Во Франции, где я родилась, порядочные люди не торгуют одеждой, снятой с их дам. Бог знает, что я ничего не получила от этого брака: я часто голодала и холодала, а ты так и не завоевал для меня ни фута земли. Платья — моя собственность, и я лучше обойдусь без вина, чем отдам их! Не знаю, какие существуют на этот счет законы, но если ты попытаешься отнять мою одежду, я брошусь в ноги графу Тулузскому, подданной которого являюсь по праву рождения, и попрошу у него защиты!
   — Моя дорогая, — со всей любезностью возразил Рожер, — я знаю, что плохо забочусь о тебе, хотя следовало бы помнить, что опасный поход, участниками которого мы оба являемся, слава богу, подходит к концу. Ты у нас опытная паломница, так задумайся над тем, что нам пришлось пережить во время осады Антиохии. Герцог кормит нас как может, но, когда войско стоит на месте, припасы быстро кончаются, а он не такой искусный делец, как этот трус граф Блуа. Пехотинцы и «туркополы» грабят соседние деревни, и иногда им везет или улыбается удача. Когда они возвращаются в лагерь, тебе может посчастливиться купить у них вина и мяса, но для этого нужны деньги. Стоит нам взять Акру, и я обещаю, что раздобуду тебе самые роскошные наряды, так что долго обходиться без красивых платьев тебе не придется. Конечно, я не стану отнимать их у тебя силой; это было бы недостойно. Но мне хотелось бы, чтобы ты согласилась, потому что я забочусь и о твоих интересах.
   Анну это нисколько не убедило и только подлило масла в огонь.
   — Мессир Рожер, — сухо, но непреклонно заявила она, — вам никогда не удастся убедить меня отдать мои платья. Надеюсь, вы сохранили остатки рыцарской чести и не станете грабить женщину. Вот и все. Я пережила трудности прошлогодней осады, от которых вы не сумели меня избавить; как-нибудь переживу и осаду Акры. А теперь не мешайте мне собирать вещи. Послезавтра мы выступаем, и мне нужно как следует сложить платья, чтобы зашить их в парусину.
   — Ты же знаешь, у меня только одна вьючная лошадь, которая повезет запас еды и постель. Не грузи ее сверх меры.
   — Ничего, я справлюсь. Я все знаю про вьючных животных. Мой отец был богат, владел землями и в его замке было много вьючных лошадей. А сейчас иди и поужинай в харчевне. Сегодня я слишком занята, чтобы ухаживать за тобой.
   Рожер еще не забыл, как она спасла его во время ссоры с Робертом. С ней было трудно разговаривать, но она отстаивала свои права, и с этим приходилось мириться. Все супружеские пары вынуждены приноравливаться друг к другу и делают это, пока один из них не умрет…
   К несчастью, ужин в харчевне стоил денег, которых у него не было. Поэтому Рожер пошел на герцогскую кухню, где нормандскому норманну не отказали бы в куске хлеба и холодного мяса. Там собралась толпа пехотинцев и множество рыцарей, потому что их имущество было большей частью загружено в седельные сумки, а хижины разобраны. Он сидел и слушал разговоры о том, что их ждет и где они могут встретиться с неверными. Никто ничего толком не знал. Однако было известно, что Лаодикея находится в руках то ли греков, то ли местных христиан, которые не станут нападать на паломников, хотя и едва ли разрешат воспользоваться портом для подвоза припасов. Многие сеньоры провели лето в набегах на долину Оронта и выяснили, что ближе Хамы у неверных крупных замков нет. Дальнейшее было покрыто мраком. Поговаривали, что в Ливане живут независимые горцы-христиане, но дружелюбно ли они настроены к паломникам, никто не знал. Иерусалим принадлежал египтянам, однако где проходит граница между ними и турками и не сторожит ли ее турецкое войско, тоже было неизвестно. Вполне возможно, что войску удастся добраться до самой Акры без боя: никаких вестей о сборах новой турецкой армии на юге или на востоке не поступало. Сумеет ли Священное Копье еще раз спасти их от окружения, как это было прошлым летом? Рыцари не очень-то в это верили — поскольку культ Копья вообще получил распространение только среди простолюдинов. Знать предпочитала воевать верхом, ненавидела ходить в дозоры и заниматься тяжелыми осадными работами, но все были рады поскорее покинуть этот злосчастный, злополучный лагерь, где столько народу переумерло от голода и чумы и где паломничество чуть не переросло в гражданскую войну…
   Следующее утро Рожер провел в суете вокруг своих коней, пытаясь по-новому уложить вещи. Ему казалось, что груз для них слишком тяжел. Он не мог пообедать дома, поскольку вся кухонная утварь была уже упакована, и направился к длинным столам под открытым небом, за которыми по-походному сидели все нормандские норманны. Утром он заторопился и не успел поговорить с Анной. Сейчас она сидела с другими дамами за столом, стоявшим поодаль. Им еще следовало обговорить некоторые мелочи, но Рожер не жалел, что не сумел перекинуться с женой словом, чем меньше времени останется для ссоры, тем лучше. Он намеренно долго сидел за столом, потому что возвращаться в ободранную хижину не хотелось, а больше идти было некуда.
   Потом он снова пошел к коновязи, чтобы попытаться переложить вьюки и проверить, нельзя ли их взгромоздить на одного коня. Шел уже восьмой час (или, по тогдашнему счету, второй час вечера), когда он подошел к углу, где обычно были привязаны верховая лошадь, осел Анны и вьючная лошадь, которых сторожил арбалетчик Фома. Еще на подходе он заметил, что осла нет на месте. Тут к нему со всех ног кинулся Фома и возбужденно затараторил.
   — Надеюсь, я все сделал правильно, мессир Рожер! Час назад сюда пришла госпожа Анна и велела мне навьючить ее багаж на осла. Она сказала, что поедет верхом на лошади и хочет перевезти пожитки поближе к ней. Я все сделал, а потом спросил, куда их везти. В это время подъехал рыцарь в полных доспехах, с ним были три пехотных сержанта и лошадь в поводу. Госпожа Анна села верхом, они уехали и увели с собой осла. Это сильно смахивало на разбой, но я ничего не мог сделать, их было четверо, а госпожа Анна не звала на помощь.
   Рожер был удивлен и обеспокоен. Он не мог понять, что задумала Анна. Вполне могло статься, что ее и вправду похитили. Ему не хотелось поднимать тревогу: вдруг найдутся иные, вполне невинные объяснения, тогда он попадет в дурацкое положение. Юноша спокойно сказал:
   — Наверное, это какой-то ее друг, у которого есть лишняя лошадь. Она уверена, что ехать на осле ниже ее достоинства, сейчас никто ослами не брезгует. Ты не узнал, кто был этот рыцарь?
   — Нет, мессир Рожер. Он был в шлеме с широким наносником. И коня такого я тоже раньше не видел.
   — Ну а на каком языке он говорил? Что за люди были с ним?
   — Он говорил на хорошем французском, но было заметно, что это не его родной язык. Пехотинцы ничего не говорили, но я никогда не видел их среди норманнов герцога.
   — Да нет, все должно быть в порядке, хотя выглядит подозрительно. Я пойду и поищу госпожу Анну в окрестностях лагеря. Да, надо же заодно меч прихватить: я собирался отдать наточить его перед завтрашним походом. Нет, не ходи со мной! Останься здесь и приглядывай за лошадьми. На всякий случай заряди арбалет и держи его наготове.
   Он видел, что Фома не верит его объяснениям, но один арбалетчик вряд ли помог бы ему в случае серьезной нужды. Пусть остается на месте. Простонародью лучше не вмешиваться в ссоры хозяев.
   Рожер надел перевязь и двинулся к Мостовым воротам, у которых обычно располагались армянские и сирийские барышники. Чтобы туда добраться, надо было пересечь старый временный мост, построенный пилигримами больше года назад, в самом начале осады. Спустившись на северный берег, он облегченно вздохнул. Анна ждала его, сидя на лошади. Рядом с ней был конный рыцарь в полных доспехах. Подойдя поближе, Рожер узнал кузена. Роберт де Санта-Фоска был в чужих доспехах и на чужом коне. Он отлично замаскировался: наносник скрывал большую часть лица, а оберк — подбородок. Поэтому Фома и не признал его, хотя часто видел в замке за Гаренцем. Но почему кузен так старался изменить внешность? Чужие доспехи — вещь чертовски неудобная. И почему он во всеоружии, когда поход начнется только завтра? Ишь, даже щит приладил и копье в правой руке держит…
   Роберт заставил коня сделать несколько шагов вперед и опустил копье. Рожер застыл от изумления. С ума, что ли, сошел его кузен? Неужели он собирается убить брата на открытом берегу реки, на глазах у тысяч свидетелей? Ну да, три дня назад они поссорились, но не до такой же степени! И при чем здесь Анна? Но тут Роберт заговорил напряженным, неестественным голосом, словно обвинитель, зачитывающий иск перед лицом суда.
   — Не приближайся, Рожер де Бодем! Объявляю тебе, что жена твоя, госпожа Анна, поступила под мою защиту. Она едет со мной в цитадель Антиохии; мы будем жить вместе, и ты никогда ее больше не увидишь!
   Рожер онемел. Он женился на Анне по любви, что было совершенно необычно, и продолжал любить ее, хотя жена иногда казалась ему обузой, мешавшей сражаться или строить планы на будущее. Но она была бы прекрасной супругой, сумей он сделать ее хозяйкой замка. Неужели Анна в состоянии предать его после одной-единственной серьезной ссоры? Кроме того, благородные дамы не бросают мужей: для этого существует закон. Наверное, ее увозят насильно, а она слишком напугана, чтобы протестовать!
   — Анна никогда не изменит мне! — наконец выкрикнул он. — Законы божеские и человеческие запрещают это! Я не поверю тебе, пока не услышу подтверждения из ее собственных уст. Поговори со мной, Анна, милая, и скажи, что этот слабоумный и бесчестный рыцарь лжет!
   Рожер рискнул оскорбить вооруженного до зубов человека, не имея под рукой ничего, кроме меча. Он все еще слишком хорошо думал о людях, чтобы понимать, какой опасности подвергается. С трудом сдерживаясь, Роберт угрожающе взмахнул копьем, так что лошадь его занервничала. Обернувшись к Анне, он позвал ее:
   — Иди сюда, милая, и объясни этому рогатому идиоту, что ты действительно любишь меня и уходишь от него по собственной воле.
   Анна тронула поводья и ее конь остановился рядом с Робертом. На ней было лучшее шелковое платье — белое, с расшитым золотом лифом. Такой красивой Рожер ее еще не видел.
   — Мой бедный, несчастный дурачок, — спокойно и звонко сказала она. — Я решила навсегда уйти от тебя к этому доблестному рыцарю и жить с ним в любви и согласии. Я осталась без помощи и защиты и вышла за тебя замуж в надежде, что ты сумеешь завоевать для меня лен. Но тебе всегда мешала смешная щепетильность, и ты так и умрешь безземельным. Роберту следовало бы прикончить тебя, но он слишком благороден, чтобы убить безоружного. Поэтому прощай навеки, и пусть тебя побыстрее настигнет стрела неверного! А теперь беги, пока мои пехотинцы не избили тебя в отместку за то, что ты посмел поднять на меня руку!
   Рожера обуревало желание заставить Анну образумиться и вернуться к семейному очагу, а Роберта высмеять так, чтобы тому осталось лишь с позором удалиться. Но на сей раз у него не хватило смелости оскорбить закованного в латы рыцаря, когда сам он был облачен лишь в тонкую тунику… В конце концов он повернулся и медленно пошел по лагерному мосту.
   Услышав за спиной дружный смех торжествующих любовников, Рожер едва не обернулся. Кровь бросилась юноше в лицо, от ярости он споткнулся на ровном месте… Вернувшись в хижину, он бросился на одеяло и дал волю слезам. Фома, наверное, ломал голову, куда исчез осел, груженный вещами Анны, но пускаться в объяснения не было сил. Рожер хотел было надеть доспехи и броситься в погоню, но тут же отказался от этой мысли: гарнизон ни за что не впустит его в город. Лежа на одеяле, он осыпал проклятиями и шлюху-жену и ее любовника.
   Когда стемнело, он сел и попытался собраться с мыслями: как бы то ни было, завтра он выступает в поход. Можно сказать остальным, что жена заболела и он велел ей остаться в городе под присмотром кузена. Конечно, эту уловку быстро раскусят, и все пилигримы, в том числе и его ближайшее окружение, узнают о его позоре. Если бы Роберт тоже отправился в паломничество, можно было бы пожаловаться на соблазнителя своему сеньору или попросить легата отлучить прелюбодеев от церкви, но герцог Роберт ничего не мог поделать с рыцарем, укрывшимся за крепостными стенами, а легат был мертв, и место его пустовало. Князь Боэмунд со своими итальянскими бандитами не дадут товарища в обиду и только посмеются над отлучением, которое в Антиохии не будет иметь никакой силы… Рожер медленно поднялся и принялся расхаживать по хижине. Тело ломило как от побоев, и руки отчаянно дрожали.
   Конечно, нанятые сирийские слуги удрали сразу же, как только поняли, что дело нечисто. Он не мог заставить себя присоединиться к толпе, отправившейся ужинать за столами герцога, но перед завтрашним походом надо было поесть. Трясущимися пальцами юноша зажег свечу и принялся шарить по углам. Наконец ему попался мешочек с заплесневевшими финиками, которыми побрезговали слуги. Он умудрился проглотить несколько штук и запил их водой из висевшей на колышке фляжки, приготовленной к походу.
   Он не мог спать в хижине, которая больше года была их общим домом. Все здесь напоминало об Анне, его ненаглядной, драгоценной Анне, которая так подло предала мужа. Со слезами на щеках, сжав губы и уняв дыхание, он взял одеяло и пошел к коновязи. Увидев грубоватое, но родное лицо Фомы, он не выдержал и решил сказать правду: рассказывать сказки о болезни Анны не было сил.
   — Я заночую здесь, — вымолвил он и без обиняков добавил: — Госпожу Анну ты больше не увидишь. Эта шлюха бросила меня, нашла любовника побогаче.
   Фома присвистнул от изумления и едва не усмехнулся, как делает всякий при известии о том, что хорошенькая женщина сбежала от мужа, но тут же опомнился и напустил на себя скорбный вид.
   — Горько слышать такое, сир. Она была доброй и достойной дамой, а теперь опозорила всех нас. Но человеку без семьи воевать легче. Кладите постель поближе к огню, а я поищу дров. Вам надо выспаться перед трудным днем. Вы ужинали, сир? Окорок лежит вот в этом вьюке.
   Он засуетился вокруг хозяина и принялся устраивать его на ночь, но Рожер не мог забыть мимолетную усмешку арбалетчика. Теперь эта история пойдет гулять по всему войску, станет отличным поводом для сальных шуток, и только истинно воспитанные люди не покажут виду, что все знают. Отныне смех будет вечно преследовать его, и одному небу известно, какими его наградят кличками.
   Рано утром, еще до рассвета, запели трубы, и слуги начали грузить на лошадей вьюки. Рожер вылез из-под одеяла, не стал умываться и попросил Фому помочь надеть доспехи. Сотни лагерных священников приступили к мессе, и полусонный, еле опомнившийся Рожер побрел в шатер, где обычно совершал службу отец Ив. Желание убить жену и ее любовника не позволяло исповедаться священнику, который потребовал бы простить прелюбодеев, прежде чем отпустить ему грехи. Юноша не смел причаститься, а без этого нечего было и мечтать о присутствии на освящении войска, отправлявшегося в новый поход против неверных.
   К палатке выстроилась очередь — все его старые знакомые. Представив себе их смешки и любопытные взгляды, юноша предпочел не входить внутрь и поговорить со священником, когда тот освободится. Он немного подождал и понял, что из этого ничего не выйдет: выступать надо было через час, и пехотинцы уже дожидались приказа свернуть шатер. На походной кухне герцога вместо завтрака ему выдали кусок лепешки, и он снова поплелся к коновязи, злобно пиная попадавшиеся под ноги комья земли и бормоча себе под нос бессвязные проклятия.
   Зимнее солнце вставало над разоренным лагерем. Глашатаи прокричали: «По коням!», и молодчина Фома, честнейший из арбалетчиков, успел управиться как раз вовремя: вьючная лошадь была готова, турецкая лошадь оседлана. Юноша сел в седло и двинулся к восточному краю лагеря, над которым развевалось нормандское знамя. Он бросил последний взгляд на покинутую хижину, которую уже разбирала толпа сирийских крестьян, и его, как удар молнии, поразила мысль, что вскоре и следа не останется от этого памятника его супружеской жизни. Рыцари, ехавшие беспорядочной толпой, радовались, что наконец покидают осточертевшие кучи мусора и едва прикрытые землей могилы зловонного предместья, в котором они прожили больше года, но Рожер думал только об одном: Анна осталась где-то там, в неприступной, зловещей цитадели, и он никогда больше ее не увидит.
   Наконец они достигли равнины. После долгих проволочек герцог, который уже не раз терял терпение, приказал выступать. Рожер занял место в арьергарде, поскольку его конек не слишком годился для ударной кавалерии; и вот он скакал посреди недовольно гомонящей толпы, знавшей, что вся приличная добыча, как всегда, достанется передним, а им придется месить зимнюю грязь на проселочной дороге, истоптанной вьючными животными и изрытой глубокими лужами. Он втянул голову в плечи и сделал вид, что не слышит обращенных к нему расспросов.
   И пока христианское воинство боролось с досадными задержками, закономерными для первого дня похода, то и дело возникавшими по вине неумелых погонщиков и неопытных животных, Рожер неотступно думал о крахе своей семейной жизни. Разрыв с Анной был горек сам по себе, но еще тяжелее оказался удар, нанесенный его гордости. Бесконечно прокручивая в мозгу последние слова Роберта и Анны, Рожер понял, что потерял остатки самоуважения. Он действительно был никудышным рыцарем, слишком малодушным, чтобы завоевать лен даже в этой захваченной пилигримами огромной новой стране, и, следовательно, заслужил все то, что с ним случилось. Если бы только он внял совету Анны и открыто перешел на службу к графу Тарентскому! Клятва, данная в Нормандии, больше двух лет назад, за тысячи миль отсюда, в совершенно других условиях, ничего не значила: присягая герцогу Роберту, он еще не знал, сколь нерешителен этот вождь. Казалось, больше никто не придает значения тщательному соблюдению формальностей, которое стоило ему жены… Но туг он вспомнил слова отца: граф Гарольд потерял трон и жизнь, потому что оказался клятвопреступником. В это свято верила вся Англия. Что же оставалось делать ему, Рожеру? Ведь, кроме чувства рыцарской чести, существовало и такое понятие, как Божий гнев. А потом его кольнула другая мысль. Очень плохо, что его жена открыто ушла из дому к более достойному и процветающему человеку, но все могло сложиться еще хуже. Что было бы, если бы неверная Анна продолжала жить с ним под одной крышей? Пока он мерз и голодал в Кладбищенском замке, она принимала у себя кузена Роберта. И он, как последний идиот, просил кузена присмотреть за Анной! Ах, как, верно, они потешались над ним, когда он день и ночь рисковал жизнью, зарабатывая гроши, чтобы ублажить ее грешное тело! Он принялся вспоминать месяцы изнурительной осады, начавшейся в октябре 1097 года, и понял, что каждый раз, когда он уходил на долгое дежурство, эта преступная пара проводила время, предаваясь плотским утехам. А он-то был уверен, что кузену можно доверить свою честь, поскольку звание рогоносца опозорило бы не только Рожера, но и весь род! Теперь он видел, что эта история ничуть не повредила репутации Роберта в глазах тех, чье мнение кузен ценил. Одно дело — принадлежать к роду глупцов, не умеющих удержать собственных жен, и совсем другое — самому быть дерзким и удачливым похитителем женщин. Ах, как уважают таких людей бандиты и развратники — трижды проклятые, бессовестные разбойники, итальянские норманны! Он вспомнил и то, как Роберт в последний раз появился у них дома, когда Анна и Рожер поссорились из-за присяги герцогу. Теперь все предстало перед ним в истинном свете. Вот почему кузен принарядился, вот почему Анна так громко пела балладу: она хотела, чтобы он услышал из-за двери, какая печальная судьба уготована любовнику, когда муж неожиданно остается дома. Это была песня-пароль, песня-предупреждение! Но их связь тогда так и не обнаружилась, и они были счастливы, занимаясь любовью у него за спиной, а Роберт еще и уговаривал его остаться в Антиохии и стать вассалом князя. Как нагло они смотрели ему в глаза, когда он заявил, что примет участие в новой кампании… Поистине, он был самым слепым дураком во всем христианском мире! Труверам следовало бы сложить смешную песню о его глупости и петь ее до окончания века! Рожер громко выругался и стиснул зубы, подумав о том, как над ним будут смеяться в кварталах итальянских норманнов. Зачем он принял участие в этом идиотском паломничестве? Что хорошего вышло из его приезда сюда? Когда начались настоящие испытания и беспомощный Гуго, рухнув с коня, смотрел на него под Дорилеем, он отпраздновал труса и бросил в беде товарища-христианина. Второстепенная роль, которую он сыграл во взятии Антиохии, передав донесение от предателя, оказалась скорее трагической, потому что бескровный захват города спровоцировал распри среди паломников и отсрочил продолжение похода на шесть с лишним месяцев. Теперь, когда он станет посмешищем всего войска, его шансы получить лен равны нулю. Он — трусливый воин и плохой муж, не сумевший добиться уважения даже у собственной жены!