В 1933 году были установлены дипломатические отношения между СССР и США. На первых порах американский посол Буллит относился к СССР доброжелательно, даже, как сказано в доложенном Сталину донесении агента «Балканского», «…он решил, и имеет на это полное согласие президента Рузвельта, чтобы их посольство, в отличие от других, было совершенно лояльно и без всякой задней мысли работало в интересах обеих стран».
   «Могу Вас заверить, — сказал Буллит, — что Вы здесь напрасно нервничаете по поводу возможной войны с Японией. Войны не будет. Мы с американской стороны делаем все возможное, чтобы ее предупредить».
   Буллит даже выразил желание встретиться с Георгием Димитровым, пожать его мужественную руку и передать ему восхищение американского народа его поведением на Лейпцигском процессе по делу о поджоге рейхстага.
   Последний абзац Сталин дважды отчеркнул на полях
   В будущем Буллит станет ярым врагом нашей страны. Но одно из его первых писем, направленное в Госдепартамент 20 августа 1934 года и оказавшееся в копии у Сталина, носит вполне объективный характер.
   На что же, помимо прочего, обратил внимание Сталин в этом многостраничном письме? Конечно, на мнении Буллита о том, что «в течение последних двух месяцев экономическое положение здесь значительно улучшилось… Что же касается политических перспектив, то они несколько ухудшились. Позиция Польши причиняет русским немало забот, отношения между СССР и Польшей ухудшаются по мере получения сообщений о польско-германском соглашении.
   Мне чрезвычайно трудно составить себе ясное представление о теперешнем состоянии русско-польских отношений»…
   Следует отметить, что Москва и другие русские города являются очагами японского шпионажа (жирно подчеркнул Сталин. — И.Д.). Население весьма редко узнает о тех шпионах, которых в России разоблачают и предают суду. Один из моих друзей, занимающий з д е с ь весьма ответственный пост в одном из гос. учреждений, сообщил мне, что за один июль месяц были преданы суду за шпионаж 20 японцев, и что в августе таких случаев наберется, вероятно, еще больше. На мое замечание, что Советы, вероятно, имеют не меньшее количество секретных работников в Японии, он пожал плечами и со смехом ответил: «Если это так, то они, по-видимому, не попадаются». На следующий день я встретился с японским послом и во время нашей беседы я упомянул об этих словах; посол мне на это ответил: «Русские — хорошие шпионы, но они становятся неосторожными, как только они добились своей цели. Они пьют и любят женщин, и нам удавалось почти в каждом более или менее серьезном случае задержать их еще до того, как они успели уехать». Этот, последний, абзац Сталин отчеркнул целиком. Видимо, для проведения воспитательной работы с руководством разведки.
   Конечно, документы 1937 года не могли обойти своим вниманием Испанию.
   2 февраля 1937 года Сталину доложен «краткий текст документа, исходящего из Государственного департамента США» от 11 января 1937 года.
   В нем говорится, что «в беседе с помощником Государственного секретаря Муром английский посол Линдсей заявил, что МИД считает необходимым урегулировать испанский конфликт в том или ином виде, пока он еще не распространился на остальные части Европы…
   Париж, несомненно, последует курсу Англии и… окажет давление на СССР с целью склонить последний пойти на уступки Германии и Италии… (До сих пор отчеркнуто. — И. Д.). …Иден имеет в виду поставить Москву в известность, что британское правительство будет поддерживать Германию и Италию с целью окончания войны в Испании. …Если даже СССР не согласится на некоторые разумные требования, то примет все меры, чтобы не быть вовлеченным в войну. Исходя из этого, Лондон надеется убедить СССР согласиться на компромиссное предложение о создании либерально-консервативного коалиционного правительства в Испании, Если Москва откажется, Франция и Англия постараются прийти к соглашению с Германией и Италией».
   Еще одна весточка из Вашингтона: «На заседании кабинета 21 января помощник Государственного секретаря США Хэлла Мур сообщил, что на основании всех данных сохранение мира в 1937 году почти исключено. Гитлер потребовал, с чем согласился и Муссолини, ускорения победы Франко. Будут посланы лучшего качества танки и артиллерия с обслуживающим персоналом из немцев. До обратной пересылки испанского золота в Испанию, Германия и Италия ни на какое соглашение не пойдут. В этом вопросе Англия стоит на стороне фашистов, а Франция — против… По словам Мура, Идеи все более открыто выступает на стороне Франко».
   Весь абзац Сталин отчеркнул жирным карандашом. О каком золоте идет речь? Видимо, о том, которое правительство республиканской Испании передало на хранение Москве.
   28 мая 1934 года за подписью Артузова Сталину доложено сообщение об опытах в Германии в области авиационного моторостроения и других областях военного значения.
   Сталин хотел кому-то расписать это письмо, даже начал «Под», но, передумав, зачеркнул и написал: «Мой архив».
   Бывали и казусы. Вот совершенно уникальный как по своему характеру, так и по реакции Сталина, документ, доложенный 13 января 1935 года. Приведем его главную часть почти полностью.
   «ИНО ГУГБ получены следующие сведения о военных приготовлениях Германии: недавно во всех германских газетах было помещено сообщение о вынужденной посадке на германской территории из-за тумана трех польских самолетов.
   Причина, однако, была вовсе не в тумане. В октябре месяце 1934 года в Берлин прибыла польская военная делегация, которой демонстрировали секретные военные изобретения. Были показаны задержка автомобилей на участке БерлинЦоссен, где имеется для этого специальная установка, и выключение с земли мотора самолета в воздухе. По договоренности с немцами, поляки выслали для проверки этого изобретения три своих самолета, которые были снижены около Эльбинга. В Эльбинге открыто стоят обыкновенные антенны ультразвуковой установки, предназначенной для снижения самолетов.
   В связи с этим изобретением в Германии ведется усиленными темпами работа в области замены обыкновенных авиамоторов дизельными моторами».
   Сообщение, подписанное заместителем начальника ИНО ГУГБ Берманом, не на шутку всполошило Сталина. Он написал две резолюции: одну на документе «Для членов КО. 13.1», а вторую на отдельном листке: «1) Всю лишку денег в наметках НКО выделить в фонд при СНК по: а) внедрению дизель-мотора в авто— и авиадело в кратчайший срок (подчеркнуто дважды) б) изобретению установки для остановки автомашин и снижению самолетов в кратчайший срок (подчеркнуто дважды)».
   Мер по перепроверке этого сообщения не предусматривалось. Оно оказалось дезинформацией, на удочку которой попался Сталин, и были выброшены огромные деньги. Не исключено, что при расправе над Берманом ему припомнили и этот факт.
   Далее следует множество прочих французских, английских, американских, японских и прочих документов, агентурных донесений, поступавших из Германии, Франции, Польши и других стран, которыми мы не смеем утомлять читателя. Все они, даже те, которые по своему содержанию не относятся непосредственно к СССР, в той или иной мере затрагивают его интересы и свидетельствуют о нарастающей угрозе новой войны и иностранной военной интервенции. Разведка делала свое дело, Сталин добросовестно вчитывался в поставляемую ему информацию и делал соответствующие выводы. Вполне понятно то напряжение, которое он испытывал, знакомясь с почти ежедневно поступавшими донесениями о военной угрозе.
   В то же время иногда поражает равнодушие, которое он проявлял к оценкам компетентными иностранцами внутренних проблем Советского Союза. Это касается, например, национального вопроса, оценки его собственной личности, лиц, симпатизирующих загранице, антисоветских элементов внутри страны и т.д. Но, скорее всего, он здесь больше полагался на доклады Секретно-политического отдела ОГПУ—НКВД, нежели на мнение иностранцев, приводимое в докладах разведки. Его, конечно же, больше всего беспокоила военная опасность, и, исходя из этого, он строил свою внешнюю и внутреннюю политику.
   К сказанному в этой главе мне бы хотелось добавить следующее (не в защиту Сталина, а для объективности): из книги в книгу кочуют хулиганские резолюции Сталина, изобилующие нецензурными матерными выражениями. Надо сказать, что я ознакомился с сотнями сталинских документов. И ни в одном из них подобных резолюций не нашел. Может быть, они и есть где-нибудь, но, к сожалению, авторы упомянутых книг, не ссылаясь на архивные источники, добросовестно переписывают эти резолюции друг у друга, смакуя их.
   Что касается тех документов, с которыми мне удалось ознакомиться, то, пожалуй, самая резкая отповедь Сталина содержится в телеграмме, направленной в октябре 1941 года в Тбилиси генералу Козлову по поводу предложения английского генерала Уэйвелла о совместных действиях английских и советских войск: «Тбилиси Козлову. По поводу предложения генерала Уэйвелла сказать, что вопрос может решаться только правительствами. От себя Ставка приказывает вам вежливо отшить Уэйвелла и ему подобных и послать их подальше. № 2220/3 21.10.41. 5.15». (РГАСПИ, фонд 558, опись 11, дело 59).
   А ведь эта телеграмма была послана в дни величайшей опасности для Москвы, когда она была объявлена на осадном положении и когда нервы отправителя были напряжены до крайности, и он вполне мог бы нарушить правила нормативной дипломатической лексики!

Глава 6. СТРАШНЫЕ ДНИ РЕПРЕССИЙ

Как это начиналось

   5 сентября 1936 года, в самый разгар курортного сезона, Сталин и Жданов отдыхали в Сочи. Но, как водится в кругах высшего руководства, одновременно и работали. Именно в этот день появилась зловещая телеграмма, резко ускорившая и обострившая ход событий в стране. Она предназначалась находившимся в Москве членам Политбюро и гласила: «Считаем абсолютно необходимым и срочным назначение тов. Ежова на пост наркомвнутдела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздало в этом деле на четыре года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей НКВД» (Правда, Хрущев, зачитавший эту секретную телеграмму на XX съезде, заявил: «с партработниками Сталин не встречался и поэтому мнения их знать не мог».)
   Надо заметить, что эта телеграмма была не первым сигналом. Еще за два месяца до нее, в июле 1936 года, после доклада секретаря ЦК Ежова о деле «троцкистско-зиновьевского центра» на заседании Политбюро, Сталин предложил дать наркомвнутделу чрезвычайные полномочия сроком на один год. Одновременно с этим была образована комиссия Политбюро по проверке деятельности НКВД, в работе которой самое активное участи принял Ежов. Видимо, он и был тем «партработником», к мнению которого прислушались авторы телеграммы.
   Фраза об опоздании на четыре года объяснялась тем, что Сталин потребовал вести отсчет террористической и вредительской деятельности оппозиционеров с 1932 года, когда был создан блок оппозиционных внутрипартийных группировок. Телеграмма прямо ориентировала НКВД на то, чтобы «наверстать упущенное» путем новых массовых арестов. На другой день после получения телеграммы, без созыва Политбюро, опросом, было принято решение «об освобождении т. Ягоды от должности наркома внутренних дел» и назначении на этот пост «т. Ежова». По совместительству за этим маньяком-карликом сохранялись посты секретаря ЦК ВКП(б) и председателя Комитета партийного контроля. Как секретарь ЦК, он курировал органы госбезопасности, то есть самого себя, подчиняясь исключительно Сталину. Ягода был переведен на пост наркома связи, сменив в этой должности Рыкова, бывшего председателя Совнаркома, оставшегося теперь без работы.
   29 сентября Политбюро, опять же опросом, приняло подготовленное Кагановичем постановление «Об отношении к контрреволюционным троцкистско-зиновьевским элементам», в котором, в частности, говорилось: «а) До последнего времени ЦК ВКП(б) рассматривал троцкистско-зиновьевских мерзавцев как передовой политический и организационный отряд международной буржуазии. Последние факты говорят, что эти господа скатились еще больше вниз, и их приходится теперь рассматривать как разведчиков, шпионов, диверсантов и вредителей фашистской буржуазии в Европе…»
   Надо заметить, что в 1936 году к подследственным еще не применялись зверские физические методы допросов. Так, «пустячки»: угрозы, оскорбления, лишение сна, многочасовые конвейерные допросы и т.д. Поэтому «признания» и оговоры еще не носили такого массового характера, какой они примут год-два спустя.
   На состоявшемся вскоре декабрьском 1936 года Пленуме ЦК ВКП(б) в докладе Ежова впервые было названо число арестованных врагов народа (на этот раз речь шла о троцкистах) в некоторых регионах: в Азово-Черноморском крае — свыше 200 человек, в Грузии — свыше 300, в Ленинграде — свыше 400 и т.д. По словам Ежова, во всех этих регионах были раскрыты группы заговорщиков, возглавляемые крупными партийными работниками. О сотрудниках спецслужб речь пока не шла.
   Выступление Ежова, еще не набравшегося опыта в деле фальсификаций, постоянно «подправляли» своими подсказками Сталин и Молотов. Стоило Ежову упомянуть о шпионаже, как Сталин «подсказал», что Шестов и Ратайчак «получали деньги за информацию от немецкой разведки».
   Они — Сталин, Молотов и Ежов — еще даже не сговорились, в работе на какую зарубежную разведку обвинять арестованных.
   После того, как Сталин бросил реплику о том, что «троцкисты» «имели связь с Англией, Францией, с Америкой», Ежов тут же стал говорить о переговорах «троцкистов» с «американским правительством», «французским послом» и т.д. А далее возникла просто трагикомическая ситуация. Стенограмма беспристрастно зафиксировала ее:
   «Ежов… Они пытались вести переговоры с английскими правительственными кругами, для чего завязали связь (Молотов: с французскими) с крупными французскими промышленными деятелями (Сталин: Вы сказали, с английскими). Извиняюсь, с французскими».
   Тем не менее спустя полтора месяца на процессе «антисоветского троцкистского центра» про «шпионские связи» с США, Англией и Францией было забыто, так как им было решено придать «фашистскую» направленность.
   Завершая свою речь, Ежов заверил: «Директива ЦК, продиктованная товарищем Сталиным, будет нами выполнена до конца, раскорчуем всю эту троцкистско-зиновьевскую грязь и уничтожим их физически».
   Речь Ежова постоянно прерывалась репликами Берии (конечно, в адрес обвиняемых, а не Ежова): «Вот сволочь!», «Вот негодяй!», «Вот безобразие!», «Ах, какой наглец!», «Ну и мерзавцы же, просто не хватает слов!».
   Во время Пленума Сталин сделал очень знаменательные высказывания, которые в известной степени объясняют, почему в дальнейшем обвиненные в самых страшных грехах крупные партийные работники и разведчики, зная, что их ждет неминуемая мучительная смерть, предваряемая пытками и издевательствами, все же не выбирали такую форму избавления от них, как самоубийство.
   Что же сказал Сталин по этому поводу? «…бывшие оппозиционеры пошли на еще более тяжкий шаг, чтобы сохранить хотя бы крупицу доверия с нашей стороны и еще раз продемонстрировать свою искренность, — люди стали заниматься самоубийствами». Перечислив список видных деятелей партии, решившихся на самоубийство, Сталин утверждал, что они пошли на этот шаг, чтобы «замести следы,… сбить партию, сорвать ее бдительность, последний раз перед смертью обмануть ее путем самоубийства и поставить ее в дурацкое положение… Человек пошел на убийство потому, что он боялся, что все откроется, он не хотел быть свидетелем своего всесветного позора… Вот вам одно из самых острых и самых легких средств, которым перед смертью, уходя из этого мира, можно последний раз плюнуть на партию, обмануть партию». Тем самым Сталин давал понять, что самоубийство будет считаться дополнительным доказательством их двурушничества (и, главное, не спасет их самих и членов их семей от гонений).
   23 января 1937 года начался второй открытый «Московский» процесс, обвиняемыми на котором были известные политические деятели Сокольников, Радек, Пятаков, Серебряков, Муралов и Богуславский, а также одиннадцать хозяйственных работников столичного и местного масштабов. Разведку пока не трогали, она выступала на процессе косвенно — как поставщик информации о «злодейских» делах подсудимых. А само слово «разведка» упоминалось лишь как синоним западных шпионских служб.
   Например, на последней странице протокола, где было записано показание Сокольникова о том, что ему было неизвестно о связях Тальбота (английский журналист, с которым он встречался) с английской разведкой, Сталин приписал: «Сокольников, конечно, давал информацию Тальботу. Об СССР, о ЦК, о ПБ, о ГПУ. Обо всем. Сокольников — следовательно — был информатором (шпионом, разведчиком) английской разведки».
   Кое-какая информация, поддерживающая обвинение, была получена от ВТ. Ромма (якобы советского разведчика, действовавшего за рубежом под крышей корреспондента ТАСС и «Известий»). Радек якобы еще осенью 1932 года сообщил Ромму, что Троцкистско-зиновьевский центр уже возник, но что он, Радек, и Пятаков в этот центр не вошли, а сохраняют себя для «параллельного центра» с преобладанием троцкистов.
   Троцкий в своих произведениях обрушился на Радека и Ромма (кстати, о том, что Ромм «советский разведчик», «известно» тоже со слов Троцкого), утверждая, что Радек и Ромм «под руководством ГПУ воссоздавали ретроспективно в 1937 году схему событий 1936 года». Еще более нелепым судебным ляпсусом Троцкий считал сообщение Ромма о передаче им Седову от Радека «подробных отчетов как действующего, так и параллельного центров», хотя «ни один из 16-ти обвиняемых ничего решительно не знал в 1936 году о существовании параллельного центра».
   Еще один ляпсус произошел с так называемым «визитом Пятакова» в Осло для встречи с Троцким, что Пятакову вменялось в вину. И сам Пятаков показал на допросе, что он летал в Осло к Троцкому в декабре 1935 года на самолете, предоставленном германскими спецслужбами. Но ведь не было этого визита, не было! Еще тогда же, в 1936 году, было официально подтверждено норвежскими властями, что ни один иностранный самолет с сентября 1935 года по 1 мая 1936 года в Осло не приземлялся. Но самое главное — донесение «Тюльпана» (Зборовского) о том, что в беседе с Седовым ему удалось установить: после отъезда из СССР Троцкий никогда с Пятаковым не встречался.
   Однако и это нелепое признание Пятакова, явно навязанное ему Вышинским, не спасло Пятакова. Он был расстрелян.
* * *
   Армия, разведка, органы государственной безопасности были надежной опорой сталинского режима. До начала 1937 года Сталин их не трогал.
   Это понимали и за границей. Весной 1937 года «Дейче альгемайне цайтунг» писала: сегодня диктатура Сталина нуждается в исключительной опоре. В высшей степени странным было бы то, если бы именно сейчас начали потрясать устои армии».
   9 апреля 1937 года комкор Урицкий, начальник разведывательного управления РККА, докладывал, что в Берлине «муссируют слухи о существующей оппозиции руководству СССР среди генералитета. Правда, этому мало верят». Однако многие за рубежом хотели бы этого.
   В конце 1936 года по линии НКВД Сталину поступила записка с материалами РОВСа из Парижа, где говорилось: «В СССР группой высших командиров готовится государственный переворот, и указывалось, что главой заговора является маршал Тухачевский. Скорее всего, это была фальшивка или выдумка белоэмигранта. Очевидно, Сталин так и воспринял этот документ. Он просто передал записку Орджоникидзе и Ворошилову с резолюцией: „Прошу ознакомиться“. Никаких видимых последствий она не имела.
   * * *
   Февральско-мартовский пленум 1937 года был самым продолжительным и, пожалуй, самым значительным в истории ВКП(б). И поскольку мы рассматриваем вопросы, связанные с отношением Сталина к разведывательному сообществу, он оказался самым роковым для людей, посвятивших себя служению этому сообществу.
   Первые четыре дня работы пленума были посвящены разбору дела Бухарина и Рыкова, точнее, их оголтелой травле. После выступления Ежова пленум избрал комиссию для выработки резолюции. Все ее члены были едины в том, что Бухарина и Рыкова нужно исключить из ЦК и из партии и арестовать. Ежов предложил расстрелять их, некоторые члены комиссии считали возможным заключить их в тюрьму на 10 лет. В результате приняли предложение Сталина о направлении дела Бухарина—Рыкова в НКВД. Отсрочка нужна была для того, чтобы окончательно сломить их. Сразу после принятия резолюции Бухарин и Рыков были взяты под стражу.
   Помимо других обвинений, предъявленных Бухарину, было и так называемое «Письмо старого большевика» и другие факты, полученные военной разведкой во время командировки Бухарина в Париж в 1936 году. В Париже Бухарин действительно встречался с неким старым большевиком, Б.И. Николаевским, находившимся в эмиграции. В беседе с ним высказал некоторые «крамольные» мысли, которые Николаевский изложил в своей статье в журнале «Социалистический вестник» без ссылок на Бухарина. Но через агентуру Сталину стало известно о неофициальных беседах Бухарина с Николаевским, а также с меньшевиками, в том числе их руководителем Даном. Бухарин оставался в неведении, что именно Сталин знает о содержании этих бесед, хотя на следствии ему дали понять, что «НКВД все известно». Разведка сообщила и о том, что Бухарин вел откровенные разговоры не только с Николаевским, но и с Ф.Н. Езерской, в прошлом секретарем Розы Люксембург. Езерская даже предложила ему остаться за границей и издавать там международный орган «правых». Бухарин от этого предложения отказался.
   Хотя агентура и знала о встрече Бухарина с Даном, характер их бесед не был известен. Много лет спустя вдова Дана в своих воспоминаниях писала, что Бухарин производил впечатление человека, находившегося в состоянии полной обреченности, и сказал Дану, что «Сталин не человек, а дьявол».
   Следующий пункт повестки дня пленума носил длинное название «Уроки вредительства, диверсии и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов по народным комиссариатам тяжелой промышленности и путей сообщения».
   В докладах снова прозвучали страшные цифры. По словам Кагановича, только на 26 оборонных узлах было раскрыто 446 «шпионов и целый ряд других мерзавцев». В аппарате политотделов железных дорог «разоблачено» 229, а в аппарате НКПС — 109 «троцкистов». Из справок Наркомвнутдела вытекало, что за последние 5 месяцев из числа работников Наркомтяжпрома и Наркомата оборонной промышленности арестовано 585 человек, Наркомзема — 102, Наркомпищепрома — 100 и т.д.
   Обсудив вопрос о вредительстве, пленум перешел к рассмотрению вражеской деятельности в самом Наркомвнутделе. Обсуждение проходило на закрытом заседании, в отсутствие приглашенных на пленум лиц, его материалы не вошли в секретный стенографический отчет.
   Доклад Ежова начался довольно спокойно. Он даже заявил о сужении «изо дня в день вражеского фронта» после ликвидации кулачества, когда отпала необходимость в массовых арестах и высылках, которые производились в период коллективизации.
   Затем Ежов перешел к нападкам на существующую тюремную систему для политзаключенных (так называемые «политизоляторы»). Цитата об обследовании Суздальского политизолятора: «Камеры большие и светлые, с цветами на окнах. Есть семейные комнаты…, ежедневные прогулки мужчин и женщин по 3 часа (смех Берии: „Дом отдыха“)». Упомянул Ежов и спортивные площадки, полки для книг в камерах, усиленный паек, право отбывать наказание вместе с женами. Практика смягчения наказаний: например, из 87 осужденных в 1933 году по делу Смирнова девять человек выпущены на свободу, а шестнадцати тюрьма заменена ссылкой.
   Сейчас почти невозможно поверить, что в начале 1937 года для политзаключенных существовали такие условия!
   Заявление Ежова вызвало возмущение участников пленума. Бедняги, они не знали, что вскоре многим из них придется оказаться в другой, ужасной обстановке.
   О чем думал Сталин, слушая разглагольствования Ежова о «райской» жизни советских политзаключенных? О своих мытарствах в царских тюрьмах и ссылках? Или о том, что тогда режим в ссылках был не только либеральным, а практически его и вовсе не было, — требовалось лишь регулярно являться к исправнику для регистрации. А в остальное время можно было заниматься чем угодно: читать любую, в том числе и запрещенную литературу, дискутировать, обсуждать политические новости, готовиться к будущей (после освобождения или бегства) борьбе с режимом. Вот! Вот оно, главное! Бывшие заключенные возвращались из ссылки более образованными и организованными и оставались во много раз более опасными противниками режима. Значит, надо сделать так, чтобы нынешние враги советской власти и лично его, Сталина, никогда не смогли бы вернуться на свободу и вступить в борьбу. А если кто и вернется, то навсегда сломленным и до последнего дня жизни признательным ему, Сталину, за право жить, а если надо, то и умереть за него.
   Ежов заявил, что с момента своего прихода в НКВД он арестовал 238 работников Наркомата, ранее принадлежавших к оппозиции. Другим контингентом арестованных чекистов были «агенты польского штаба». В этой связи Ежов привел «указание товарища Сталина, который после кировских событий поставил вопрос: почему вы держите поляка на такой работе?» По существу это была одна из первых сталинских директив изгонять с определенных участков работы, в частности из спецслужб, людей только за их принадлежность к той или иной национальности.