Дамаскин Игорь Анатольевич. Сталин и разведка

   О гибели 15-й интернациональной бригады, без подготовки и надежды на успех брошенной в бой, Сверчевский писал: «Категорически протестую против методов нашей работы, результатом которой явилась эта трагедия».
   Кому предназначались столь смелые донесения? Откуда такая уверенность в своем праве давать оценку решениям и действиям руководителей, независимо от их ранга? Почему такая острая нелицеприятная критика сходила ему с рук? Почему в годы, когда положительный ответ на вопрос в анкете «Есть ли родственники за границей?» закрывал человеку доступ к секретным сведениям, продвижение по службе и вообще ставил его на грань государственного преступника, Сверчевский переписывался со своей варшавской сестрой Хенрикой, которая даже посетила его в Москве?
   Сверчевский стяжал в Испании славу «таинственной силы Коминтерна». Он действительно когда-то был связан с Коминтерном и даже несколько лет руководил школой, где из иностранных коммунистов и комсомольцев готовили советскую и коминтерновскую агентуру. Возглавлял в Испании сначала одну из интернациональных бригад, затем испанскую дивизию. Но все это не давало ему права на столь жесткие критические замечания, смахивающие на доносы. К тому же требование вернуть в Испанию отправленных домой на расправу (из перечисленных выжил лишь Малиновский, ставший впоследствии маршалом, министром обороны СССР) вообще не лезет ни в какие ворота.
   Все это наводит на мысль, что донесения предназначались тому, кто его послал — самому товарищу Сталину, и Сверчевский был одним из его личных особо доверенных лиц (будем избегать слова «агентов»).
   В декабре 1946 года Сталин вызвал Сверчевского в Москву и предложил пост министра национальной безопасности Польши. Кароль категорически отказался, заявив, что он солдат, а не жандарм.
   Пуля боевиков бандеровской сотни «Гриня» настигла его в горном ущелье 28 марта 1947 года.

* * *

   В 1948 году казалось бы безоблачные отношения между Советским Союзом и Югославией, компартиями этих стран, между Сталиным и Тито рухнули. Были в том и объективные и чисто субъективные причины: оба руководителя поддались своим худшим чертам характера — упрямству, неуемной самоуверенности. Нетерпимости. «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека…», — писал Ленин в своем завещании. Не лучше Сталина был и Тито, к тому же с великодержавностью Сталина столкнулся национализм Тито. Короче говоря, нашла коса на камень!
   Много лет спустя, в 1974 году, Тито говорил: «Тогда (в марте 1948 года) я принял бесповоротное решение. И это стало переломом. Это было решение начать борьбу за то, чтобы не подчиниться диктату Сталина…»
   Вопрос об изменении политики по отношению к СССР обсуждался на заседании Политбюро югославской компартии 1 марта 1949 года. Уже на следующий день подробный отчет об этом заседании был доложен Сталину.
   Как же это произошло? Будучи не согласен с новым курсом, предложенным Тито, участник этого заседания — министр финансов, член Политбюро ЦК КПЮ, Генеральный секретарь Народного фронта Югославии С. Жуйович тайно проинформировал обо всем случившемся посла СССР в Югославии Лаврентьева, который немедленно направил это сообщение Сталину. Понятно, какую реакцию оно вызвало.
   Некоторое время Тито не позволял себе никаких антисоветских и антисталинских публичных заявлений и высказываний. В то же время начал проводить политику отрыва от Советского Союза. Это проявлялось на отношении к советским специалистам, работавшим в Югославии, на притормаживании сотрудничества во всех областях, началось заигрывание с американцами.
   Жуйович (через Лаврентьева) регулярно информировал Сталина обо всех решениях и действиях Тито и югославского правительства. Когда действия югославов в отношении специалистов стали вызывающими, Сталин приказал отозвать их из Югославии. Стороны обменялись несколькими письмами. Тон Тито был примирительным, тон сталинских писем достаточно резким.
   Югославская контрразведка доложила Тито о подозрительных отношениях Жуйовича и еще одного члена ЦК КПЮ, Хебранга, с советским послом. Была создана комиссия для рассмотрения вопроса об их поведении.
   9 мая 1948 года на пленуме ЦК КПЮ было одобрено сообщение этой комиссии и принято решение, на основании которого Жуйович и Хебранг были выведены из состава ЦК КПЮ и исключены из рядов партии. Жуйовича сняли с поста министра финансов, а Хебранга с поста министра легкой промышленности.
   Но Тито все еще хитрил. На том же пленуме было принято послание «товарищам И.В. Сталину и В.М. Молотову», в котором было сказано: «…все обвинения против нас — результат неправильного информирования… мы настойчиво строим социализм и остаемся верными Советскому Союзу, остаемся верными учению Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина…»
   По приказу Тито Жуйович и Хебранг были арестованы и оказались в руках у югославского Ежова — Ранковича.
   Узнав об аресте С. Жуйовича и А. Хебранга, Сталин 9 июня 1948 года поручил Молотову передать Тито следующее послание:

   «ЦК ВКП(б) стало известно, что югославское правительство объявило Хебранга и Жуйовича изменниками и предателями родины. Мы это понимаем так, что Политбюро ЦК КПЮ намерено ликвидировать их физически. ЦК ВКП(б) заявляет, что если ЦК КПЮ осуществит этот свой замысел, то ЦК ВКП(б) будет считать Политбюро ЦК КПЮ уголовными убийцами. ЦК ВКП(б) требует, чтобы расследование дела Хебранга и Жуйовича о так называемой неправильной информации ЦК ВКП(б) происходило с участием представителей ЦК ВКП(б). Ждем немедленного ответа».

   Не правда ли, тон послания грубый и провокационный, явно рассчитанный на отрицательный ответ? И он не замедлил появиться. Хотя нет, замедлил. Видимо, Тито и его друзья не хотели отвечать сгоряча и раздумывали над ответом девять дней. Он поступил лишь 18 июня: «ЦК КПЮ никогда не помышлял убивать кого-либо, в т. ч. Хебранга и Жуйовича. Они находятся под следствием наших властей. ЦК КПЮ считает неправильной постановку вопроса со стороны ЦК ВКП(б) и с возмущением отвергает попытку представить наше партийное руководство „уголовными преступниками и убийцами“. Учитывая это, ЦК КПЮ считает, что участие представителей ЦК ВКП(б) в расследовании дела Хебранга и Жуйовича исключено».
   Таким образом, Жуйович стал яблоком раздора и если не причиной, то поводом к окончательному разрыву между партиями и государствами.
   На июньском совещании Коминформбюро, ставшим слабой заменой Коминтерну, Тито и его партия были отлучены от международного коммунистического движения.
   Он еще предпринял формальную попытку примирения. На состоявшемся в июне 1948 года Пятом съезде КПЮ он закончил свою речь здравицей в честь Сталина. Фактически же пути Сталина и Тито разошлись навсегда.

* * *

   Еще одна фигура из числа тех, кто оказывал содействие Сталину в годы войны, заслуживает особого разговора. Это — Гарри Гопкинс, помощник президента США Франклина Д. Рузвельта. Приведем две цитаты. Первая — из книги Серго Берия: «Нередко его (речь идет о Кернкроссе, одном из кембриджской „пятерки“. — И.Д.) сравнивают с не менее работоспособным агентом советской разведки в США Гарри Гопкинсом (разрядка моя. — И.Д.).
   О Гопкинсе могу сказать лишь одно: этот человек относился к тем высокопоставленным государственным чиновникам стран Запада, которые считали, что лучше иметь дело с более прогрессивным, несмотря на все минусы, Советским Союзом, нежели с нацистской Германией».
   Если со вторым абзацем цитаты можно вполне согласиться, то безапелляционное утверждение первого абзаца об «агенте советской разведки Гопкинсе» вызывает только удивление. Откуда такая самоуверенность в раздаче «шпионских» ярлыков у Серго Берии? Не от отца ли?
   Вторая цитата, еще более сомнительного свойства, принадлежит предателю-перебежчику Гордиевскому (он пишет о себе в третьем лице):

   «Еще в начале своей карьеры в КГБ Гордиевский, в то время сотрудник нелегального управления ПГУ, побывал как-то на Лубянке на лекции Ахмерова. Старый нелегал, которому было уже под шестьдесят, совершенно седой, свою лекцию посвятил наиболее важному, с его точки зрения, советскому агенту в Америке в годы войны — ближайшему советнику президента Рузвельта Гарри Гопкинсу. После лекции Гордиевский обсуждал историю Гопкинса как со своими коллегами по управлению, так и с другими специалистами ПГУ по Америке. При этом все согласились, что Гопкинс был чрезвычайно важным агентом. Подобное объяснение связи Гопкинса с КГБ представляется вполне логичным, если принять во внимание его карьеру».

   Оставим в стороне маленькую неувязочку: «под шестьдесят» Ахмерову было где-то в 1961 — 1962 годах, когда будущий автор цитаты еще учился в МГИМО и вряд ли мог слушать лекцию нелегала.
   Но дело даже не в этом. Я намного дольше Гордиевского прослужил в разведке и не помню случая, чтобы кто-либо, когда-либо в публичных выступлениях называл имя своего агента, тем более такого масштаба, как Гопкинс. С этим согласны и сотрудники нелегальной разведки, в том числе и работавшие с Ахмеровым, с которыми я беседовал. Так что эту «лекцию» можно отнести к разряду авторских фантазий Гордиевского или к выполнению им «специального заказа» той разведки, на которую он шпионил, к ее активным мероприятиям.
   Тем не менее на какие-то сведения, достоверные или нет, Гордиевский ссылается. По его словам, «Ахмеров якобы заинтересовал Гопкинса, сказав, что привез ему личное и секретное послание от Сталина (?!). Гопкинс же посчитал Ахмерова неофициальным посредником, которого Сталин выбрал, не доверяя (и это его недоверие Гопкинс полностью разделял) традиционной дипломатии. Точно известно лишь, что Гопкинс испытывал необычное и вполне искреннее восхищение Сталиным и проникся к нему особым доверием. Вдохновленный Ахмеровым, он наверняка был преисполнен чувством затаенной гордости из-за того, что пользуется доверием двух крупнейших лидеров мира.
   И все же ни из лекции Ахмерова, ни из последовавших затем разговоров в стенах КГБ Гордиевский так и не понял, когда и как был установлен первый контакт с Гопкинсом. Но ко времени первого приезда Гопкинса в Советский Союз летом 1941 года, сразу после немецкого вторжения, контакт этот уже был налажен».
   Даже из этих путаных рассуждений видно, что Гопкинс не был агентом НКВД, а помогал Сталину из симпатии к нему и к стране, героически сражавшейся с фашистской Германией.
   Первая личная встреча Сталина и Гопкинса состоялась в июле 1941 года, когда немецкие танки рвались к Москве. Почти никто в мире не сомневался тогда в скорой победе немцев. Гопкинс прибыл в Москву как личный посланник Рузвельта с официальной целью: «изучением вопроса об американских поставках в СССР». Но основной задачей Гопкинса было выяснить — «как долго продержатся русские».
   «Оказанный Гарри Гопкинсу прием явно указывал на то, что этому визиту придается чрезвычайное значение», — писал посол Соединенных Штатов Стейнгард. «Меня никогда не встречали так, как в России», — вспоминал Гопкинс. Он ежедневно виделся со Сталиным, который полностью убедил его в своих возможностях как руководителя, и в том, что русские будут драться до победного конца.
   Сталин произвел на Гопкинса неизгладимое впечатление «…Он ни разу не повторился, — вспоминал далее Гопкинс, — а речь его напоминала стрельбу его солдат — уверенно и прямо в цель. Он поприветствовал меня несколькими словами, произнесенными по-русски. Коротко, крепко и гостеприимно пожал мне руку. Затем тепло улыбнулся. Он не тратил попусту ни слов, ни жестов… Не заискивал, не сомневался. Он убеждал, что Россия устоит перед наступлением немецкой армии, и при этом подразумевал, что и у собеседника также нет в этом никаких сомнений…»
   Гопкинс убедил в этом президента Рузвельта, чем несомненно повлиял на его решение разработать целую программу помощи Советскому Союзу. Рузвельт говорил своему сыну Эллиоту:
   «Я знаю, насколько верит премьер (Черчилль) в возможность России выстоять в войне. — И, щелкнув пальцами, показывал ноль… — Гарри же верит больше. Он даже меня может в этом убедить». Обещание помощи, данное летом 1941 года, определило политику Рузвельта в отношении сотрудничества с СССР на все годы войны.
   Немало усилий Гопкинс приложил для принятия закона о ленд-лизе, а также при решении кадровых вопросов. Под его влиянием был снят антисоветски настроенный американский военный атташе в Москве Итон; отправлен в отставку глава советского отдела госдепартамента Гендерсон; заменен посол Стейнгард на том основании, что он не пользуется доверием Сталина; направлен в Москву для контроля за поступлением американской военной помощи полковник Феймонвил, дружески относившийся к СССР.
   Вторично Сталин и Гопкинс встретились во время Тегеранской конференции в 1943 году. Тогда, увидев Гопкинса, Сталин вопреки протоколу сам подошел к нему, тепло пожал руку и сказал, что Гопкинс был первым американцем, который поговорил с ним по душам.
   Взгляды Гопкинса хорошо отражены в докладе возглавлявшегося им президентского протокольного комитета по вопросам Советского Союза: «Поскольку Советская Россия является решающим фактором в войне, ей должно быть предоставлено всевозможное содействие, и должны быть предприняты все усилия для установления с нею дружеских отношений. Развивать и поддерживать с Россией дружеские отношения крайне важно и потому, что она, несомненно, будет главенствовать в Европе после победы над фашистами».
   После кончины Рузвельта Гопкинс, к тому времени и сам много болевший, ушел в отставку. Но когда Трумэну понадобилось заручиться согласием Сталина по вопросам, обсуждавшимся на конференции в Сан-Франциско, он направил в Москву именно Гопкинса.
   На этот раз между Сталиным и Гопкинсом состоялись три официальных встречи. Первая из них — 26 мая 1945 года. Она прошла в обстановке взаимного дружелюбия, воспоминаниях об июле 1941 года, о покойном президенте Рузвельте. В официальной части обсуждались вопросы о Контрольном Совете по Германии и о разделе германского флота. Вторая встреча была посвящена трудным вопросам ленд-лиза и будущего Польши. На третьей решался вопрос о начале Советским Союзом военных действий против Японии. И, наконец, тогда же было решено, что следующая конференция глав трех союзных держав состоится в Берлине. Все эти беседы, хотя и носили порой довольно жесткий характер, закончились взаимными компромиссами и в добром согласии. Но надо признать, что ни в одном случае ни Сталин, ни Гопкинс не поступились интересами своих стран.
   Так был ли Гопкинс агентом, и если да, то чьим? Надо сказать, что он никогда не пренебрегал тем, что считал подлинными интересами Соединенных Штатов. И его политика поддержки СССР исходила прежде всего из «сверхзадачи» — победы во Второй мировой войне и полного разгрома фашизма. А тут его интересы полностью совпадали с интересами СССР и его руководителя — «дяди Джо», как называли американцы Иосифа Сталина.
   А на мой запрос в Пресс-бюро Службы внешней разведки Российской Федерации его руководитель, Борис Николаевич Лабусов, ответил: «Мы никогда не комментируем вопросы о том, принадлежало или нет то или иное лицо к числу агентов Советской разведки».

* * *

   По большому счету, личными агентами Сталина можно было бы условно назвать и многих деятелей Коминтерна, руководителей ряда зарубежных компартий коминтерновского периода. Со многими из них он встречался наедине, подолгу беседовал, и они, конечно же, делились с ним всеми интересовавшими его проблемами и следовали его политическим рекомендациям. Часть из них после войны заняла руководящие посты в своих странах и оставалась верной ему до самой его кончины.

Глава 12. О РАЗВЕДКЕ И РАЗВЕДЧИКАХ

О разведке

   Как Сталин относился к спецслужбам, в частности, к разведке и ее сотрудникам? Если не считать жестоких репрессий, которым в годы «большого террора» он подверг личный состав разведки, то его отношение к ней соответствовало образу единоличного, абсолютного правителя. По своему разумению он казнил и миловал, вознаграждал или оставлял без внимания подвиги (ни одному агентурному разведчику не было прижизненно присвоено вание Героя Советского Союза). Сообщения разведки он добросовестно прочитывал, но далеко не всегда адекватно реагировал нa них, то есть действовал в соответствии с «синдромом Кассандры» — в основном доверял тем сообщениям, которые соответствовали его мнению, а остальные, особенно неприятные для него, отвергал. Так же, впрочем, поступали почти все монархи, президенты, канцлеры и прочие «вожди» всех времен и народов.
   Как и все главы государств, он не любил публично высказываться о деятельности своих спецслужб, а тем более признавать их провалы. Однако несколько раз ему все же пришлось открыто высказать свое мнение о разведке и разведчиках, их роли в годы войны и мира, и мы приведем некоторые примеры.
   Сталин редко встречался с разведчиками, и его личные, скажем точнее, лично-служебные отношения с ними были вполне официальными. Их судьбы иногда решались в результате личного отношения, иногда — заочно. С некоторыми примерами такого рода мы также познакомимся ниже.
   Конечно, наиболее серьезно и откровенно свое мнение о деятельности разведки и о планах ее дальнейшей работы Сталин высказывал на заседаниях Политбюро, и его мысли или идеи воплощались в принятых на этих заседаниях постановлениях.

* * *

   После окончания Гражданской войны сотрудники советской разведки принимали активное участие в организации революционного движения в странах Восточной и Центральной Европы. Главная их задача заключалась в организации материальной и организационной помощи коммунистическим партиям Германии, Польши и других стран в дестабилизации внутриполитической обстановки и попытках организовывать забастовки и восстания с целью совершения государственных переворотов, а в Польше, как известно, активно действовали партизанские отряды.
   После поражения вооруженных выступлений в Германии и Болгарии и укрепления международного положения СССР, Политбюро, по инициативе Сталина, принимает решение отказаться от прямого участия в диверсионной работе за рубежом.
   25 февраля 1925 года Политбюро ЦК ВКП(б) принимает развернутое постановление «О Разведупре». В нем, в частности, говорилось: «…Активная разведка (диверсионные, военно-подрывные группы и пр.) в первый период ее существования… выполняла возложенные на нее боевые задачи. С установлением более или менее нормальных дипломатических отношений с прилегающими странами… признать необходимым: а) активную работу в настоящем ее виде (организация связи, снабжения и руководства диверсионными отрядами на территории Польской республики) — ликвидировать; б) ни в одной стране не должно быть наших активных боевых групп…» и т.д. Далее в постановлении предлагается перейти на консервативные и «мирные» средства разведки.
   12 мая 1927 года в Лондоне английская полиция заняла помещение акционерного общества Аркос и торговой делегации СССР, произвела обыск и изъяла многие документы, в частности, шифры и коды.
   На другой день, 13 мая, на заседании Политбюро, по предложению Сталина, была создана комиссия под его председательством для принятия «от имени Политбюро всех тех мер, которые явятся необходимыми в связи с лондонским налетом». Одновременно постановление Политбюро обязывало полпредов и торгпредов «немедленно уничтожить все секретные материалы, не являющиеся абсолютно необходимыми для текущей работы как самого полпредства, так и представителей всех без исключения советских и партийных органов, включая сюда ОГПУ, Разведупр и Коминтерн. …Кроме того, во всех полпредствах и торгпредствах ликвидировать ту часть конспиративно-технического аппарата, которая не является совершенно необходимой для текущей работы. Оставшееся держать на совершенно точном учете и непосредственную ответственность за их деятельность, а равно и за всю конспиративность работы, возложить персонально на торгпредов и полпредов…»
   Осенью 1927 года отношения с Англией были восстановлены.
   29 ноября 1929 года на заседании Политбюро вновь, в который раз, обсуждался вопрос об Англии. В пункте «е» Постановления предлагается обязать комиссию по выработке правил конспирации в отношении с полпредствами в Англии в 24-часовый срок закончить свою работу.
   Комиссия под председательством Сталина разработала проект директив НКИД о сношениях с советскими учреждениями в Англии. По предложению Сталина была принята информация «О порядке сношений с полпредом в Англии», в которой говорилось, что «передача сообщений по телеграфу шифром или кодом не должна считаться достаточной гарантией сохранения передаваемого содержания в секрете». Предлагался целый ряд мер «по обеспечению секретности документов и сношений». Одновременно было запрещено использование шифраппарата НКИД и торгпредства, а также дипкурьерской связи для нужд ИККИ, Профинтерна, МОПРа и других организаций.
   В 1928—1929 годах в работе разведки начались существенные сбои. Провалы произошли в Англии, Франции, Швейцарии, Маньчжурии. При этом «следы» разведки часто вели в советские полпредства и торгпредства, а раздуваемая антисоветскими властями и газетами истерия завершилась налетами на советские учреждения.
   В конце 1929 года обстановка стала нетерпимой, и Сталин дважды ставил на Политбюро вопрос о работе ИНО ОГПУ. Но оба раза вопрос оказывался неподготовленным, и его обсуждение переносилось. По указанию Сталина была создана комиссия Политбюро.
   Наконец, 5 февраля 1930 года Политбюро заслушало доклады Кагановича, Ягоды (подготовленный Артузовым) и Мессинга. Сталин активно участвовал в обсуждении докладов, внес ряд поправок. В результате родился следующий документ:
   «Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о работе ИНО ОГПУ
   5 февраля 1930 года.
   № 116 п. 38. Об ИНО (т.т. Каганович, Ягода, Мессинг).
   Утвердить предложение комиссии ПБ с поправками.
   1. Районы разведывательной работы ИНО ОГПУ.
   Исходя из необходимости концентрации всех наших разведывательных сил и средств на определенных территориальных участках, основными районами разведывательной деятельности ИНО-ОГПУ считать: 1) Англию, 2) Францию, 3) Германию (центр), 4) Польшу, 5) Румынию, 6) Японию, 7) Лимитрофы.
   2. Задачи, стоящие перед ИНО ОГПУ.
   1) Освещение и проникновение в центры вредительской эмиграции, независимо от места их нахождения.
   2) Выявление террористических организаций во всех местах их концентрации.
   3) Проникновение в интервенционистские планы и выяснение сроков выполнения этих планов… правящими кругами Англии, Германии, Франции, Польши, Румынии и Японии.
   4) Освещение и выявление планов финансово-экономической блокады в руководящих кругах упомянутых стран.
   5) Добыча документов секретных военно-политических соглашений и договоров между указанными странами.
   6) Борьба с иностранным шпионажем.
   7) Организация уничтожения предателей, перебежчиков и главарей белогвардейских террористических организаций.
   8) Добыча для нашей промышленности изобретений, технико-производственных чертежей, не могущих быть добытыми обычным путем.
   9) Наблюдение за советскими учреждениями за границей и выявление скрытых предателей.
   3. Кадры и средства.
   …3. Признать принципиально необходимым перевод работы органов ИНО из советских учреждений на нелегальное положение, осуществить постепенно в течение года…»
   Интересно, что сформулированные в постановлении задачи разведки (кроме, естественно, перечня стран и задач по организации уничтожения предателей и других) не претерпели значительных изменений до конца существования ПГУ КГБ СССР.
   Иной раз Сталину и другим членам Политбюро приходилось рассматривать и менее важные вопросы, касающиеся разведки, как, например, 7 января 1930 года (опросом):
   «50. О Беседовском.
   а) Провести завтра, 8-го. В Верховном суде только дело по обвинению Беседовского в мошенничестве и растрате.
   б) Дело по обвинению Беседовского в измене назначить… примерно через месяц».
   (Беседовский — авантюрист, бывший агент ВЧК, находясь за границей, сбежал, прихватив с собой служебные деньги, и занялся изданием фальшивок. Был выведен в СССР и арестован.)
   В конце 1933 года в Париже в результате предательства произошел крупный провал, результатом чего стал скандальный судебный процесс по делу «шайки Свитц» (Свитц — муж Марджори Свитц, основной виновницы провала). Главной обвиняемой стала баронесса Сталь, или Лидия Чекалова, имевшая в своем распоряжении группу агентов-женщин, «совративших» многих французских правительственных чиновников, инженеров и военных. В этом деле был, правда, один нюанс: добывая информацию вначале для советской разведки, госпожа Сталь поняла, что ее можно с успехом продавать и другим, и торговала ею. Но, конечно, главным обвиняемым на процессе стал СССР. Французская печать после суда, в начале 1934 года, подняла шумную антисоветскую кампанию, на которую надо было отвечать.
   О принятых мерах свидетельствует
   Протокол заседания Политбюро № 4 29 марта 1934 года.
   Слушали: п. 2. О кампании за границей о советском шпионаже (т. Сталин).
   Постановили: а) Поручить т. Крестинскому сегодня же представить текст опровержения ТАСС для опубликования в печати.