– Ладно. Когда отдашь, тогда расскажу. – Пьетро улегся на соломе, подложив руки под голову. Бианка равнодушно спряталась под его куртку. Больше я ничего не мог от него добиться.
Часы тянулись медленно. Я следил, как тень от колокольни переползла площадь. Солнце шло к закату, когда безусый стражник принёс нам горшок с похлебкой.
– Ну, а ты, зверь заморский, сахару небось хочешь? – спросил он и дал Бианке кусочек сахару. Она отправила его за щеку и радостно зачмокала.
– За что нас посадили сюда? – спросил я у стражника.
– Вот вечером приедет судья, тогда узнаете, – ответил он и, пощекотав на прощанье ушко Бианки, ушёл.
На площади послышался какой-то шум. Выглянув в окно, я увидел кучку смеющихся людей, а посреди них верхом на Гекторе возвышался – кто бы вы думали? – мейстер Вальтер!
Зелёный лопух залихватски торчал на его шляпе. Венок из одуванчиков покачивался над покорными ушами Гектора. Взяв свистульку в рот, мейстер верещал голосом Кашперле. Пекарь, громко хохоча, вёл Гектора под уздцы. Со всех сторон бежали ребята и подходили взрослые.
Пьетро вылавливал из горшка с похлебкой вкусные косточки для Бианки, а я, забыв голод, прилип к окну.
Что дальше будет? Неспроста мейстер валяет дурака, – наверное, пришёл ко мне на выручку!
– Здравствуйте, голубчики, толстые купчики, худые слесаря, весёлые пекаря, девушки красивые и тётушки сварливые! – верещал мейстер Вальтер. – Вчера прощались, сегодня увидались. Пособите моему горю!
– Да какое у тебя горе, мейстер? – нарочно громко, так, что его было слышно на всю площадь, спросил пекарь.
– Хлопот полон рот, гостил я у господ, угостили меня пинками, наградили тумаками, в замке Гогенау свалился я в канаву! – болтал, как горох сыпал, мейстер.
– Ха-ха-ха! – раздалось в толпе.
– Уж мейстер Вальтер расскажет – животики надорвешь!
– А ну, расскажи ещё!
– По дорожке я бежал – всё добро порастерял… – продолжал мейстер Вальтер.
– Что же ты потерял? – спросил пекарь.
– Подручного мальчишку, весёлого парнишку, волоса кудрявые, сапоги дырявые, собой лупоглазый, лицом черномазый; признавайтесь, кто его видал?
– Да неужто мальчишку потерял?
– Которого? Два у тебя их было?
– Без подручного как без рук! – раздались сочувственные голоса.
– Началось мое мученье – не могу играть представленье! Мои куклы плачут, на нитках скачут, грозят мне пальчиком: что ты сделал с мальчиком? – трещал мейстер Вальтер, а сам беспокойно оглядывал стену и окна арестного дома.
– Хо-хо! – загрохотал седой бочар. – У него куклы бунтовать затеяли!..
– Подавай, говорят, подручного, а то играть не станем! Вот так штука! – взвизгнул вынырнувший из толпы сапожник.
Пекарь подводил Гектора всё ближе к моему окну.
– Я здесь, мейстер Вальтер! – крикнул я что было мочи, ухватившись за железные прутья.
– Ах, вот он где! Не думал, не гадал – за решётку попал! – крикнул мейстер Вальтер, весело махнув шляпой.
– А что, служивый, у тебя другого дела нет, как малых ребят в тюрьму таскать? – вдруг спросил он выскочившего на шум молодого стражника.
В толпе опять засмеялись.
– Вишь какого преступника нашли, скоро грудных младенцев в тюрьму сажать будут! – крикнула какая-то тётка в цветном чепчике.
– Разбойники все на свободе, а честных ребят под замок запирают! – гаркнул незнакомый парень.
Вся толпа была на моей стороне.
– Что их обижать: люди весёлые, всех забавляют. А тут в арестный дом! – подзуживал соседей сапожник.
Тогда я набрался духу и, высунув Геновеву в окно, крикнул:
– Вот какой арестный дом – плачет кукла под замком!
Хохот так и покатился по рядам. «Вот какой арестный дом – плачет кукла под замком…» – запели многие. Мейстер Вальтер перехватил у меня Геновеву и, потрясая куклой над толпой, закричал:
– Вот до чего мы дожили! Мало того, что ребят, – ещё кукол под арест берут!
– Да что они, в самом деле? Чего мальчика морят! Мы все мейстера знаем! – взвизгнула тётка.
– Будет дурака валять, служивый, отпирай замки! – крикнул бочар.
Толпа смеясь напирала на стражника.
– Стыдно! А ещё стража! Правосудие! Ребят да кукол арестовывают.
– Да я что ж? Что приказано, то и делаю… – оправдывался молодой стражник, красный как рак, под градом насмешек. – Я сам вижу – парнишки неплохие.
– А, сам видишь? Так снимай замок!
Еще минута, и стражник уступил бы напору толпы, но тут послышался конский топот, и на рыжей лошаденке подскакал судья в зелёном мундире, а за ним два стражника. Толпа сразу отхлынула и замолчала. Молодой стражник вытянулся в струнку на крыльце.
– Почему тут толпа? – спросил судья, спешившись и вытирая пот с лица красным платком. Он окинул толпу орлиным взглядом и приосанился. – Что вам нужно?
– Мальчишку моего забрали, господин судья! – ответил мейстер Вальтер. – А мне без подручного никак не обойтись. Отпустите его, чего зря держать?
– Как? – сказал судья, с важностью выпятив нижнюю губу. – Как отпустить? Он у госпожи бургомистерши брильянтовую брошь украл. Это настоящий разбойник!
В толпе ахнули. Мейстер Вальтер даже покачнулся.
– Какую брошь? – спросил он охрипшим голосом.
– А вот какую. – Судья, довольный тем, что его затаив дыханье слушает вся толпа, стал наставительно рассказывать: – Вчера госпожа бургомистерша каталась в коляске с маленьким сыном. В Альтдорфе какой-то мальчишка показывал обезьянку на улице. Госпожа бургомистерша с маленьким сыном вылезла из коляски и долго забавлялась обезьянкой. Приезжают домой, хвать – пропала брильянтовая брошка, которой госпожа бургомистерша закалывает кружево на груди. Мальчишка пойман и будет наказан.
– Смею сказать, господин судья, – вмешался молодой стражник, – пойманы двое мальчишек. Один – с обезьянкой, другой – с куклой.
– Оба будут наказаны кнутом и посажены в тюрьму, чтобы воры и бродяги не шатались по нашим дорогам! – твердо и отчетливо сказал судья.
У меня подкосились ноги. Я так и сел под окном. «Оба будут наказаны кнутом. Пьетро ничего не понял и спокойно вылизывал горшок из-под похлебки. Я прислонился головой к шершавой стене. Как сквозь сон, я услышал крик мейстера Вальтера.
– Это неправда! Я пойду к бургомистру!
– Идём к бургомистру! – крикнул ещё кто-то, и шаги протопали под окном.
Мы будем наказаны кнутом!
Я очнулся, когда молодой стражник потряс меня за плечо.
– Эх, малый, раскис… – сочувственно сказал он. – Пойдём к судье… Оставь обезьянку здесь, идём на допрос.
– Нет! – закричал я. – Не пойду! Не пойду! Нас будут бить!
– Да не бить, а на допрос… Ступай, ступай, судья, может быть, по правде рассудит! – ответил стражник.
Пьетро покорно шёл впереди. В сводчатой комнате за столом сидел судья. Я видел его рыжий парик и серебряные очки на крючковатом носу, но не понял, что он спрашивает. Стражник толкнул меня в плечо и сказал:
– Да отвечай же, куда ты сплавил брошку?
– Я не брал брошки… – еле пролепетал я.
– Так. Запирается… – сказал судья и записал что-то на бумаге гусиным пером. Потом он стал спрашивать Пьетро.
Пьетро сначала не понимал, а когда понял – закричал, замахал руками, клялся и божился, что он не брал брошки, потом упал на колени, бил себя в грудь и плача просил судью отпустить его к больной матери.
– Так. Запирается… – повторил судья. – Наказать их обоих кнутом и заключить в тюрьму!
Сводчатый потолок пошёл вокруг меня колесом. Пьетро громко рыдал… Вдруг с треском распахнулась дверь, и, отталкивая дюжих стражников, в комнату ворвался мейстер Вальтер. Он размахивал над головой каким-то листком и тащил за рукав курносого детину в голубой ливрее. За ними, крича и топая, вперлась толпа.
Судья застыл, разинув рот. Мейстер хлопнул на стол листок.
– Вот! – крикнул он. – Письмо от господина бургомистра, а вот его камердинер!
– В чем дело? – пробурчал судья, глядя поверх очков.
Курносый детина подошёл к столу.
– Господин бургомистр свидетельствует свое почтение господину судье и сообщает, что брошка нашлась за подушками коляски.
– Ура! – заорали все, кто вперся за мейстером.
Меня и Пьетро схватили на руки и вынесли на улицу. От свежего воздуха у меня перехватило дух. Все махали шапками, голосили, качали мейстера Вальтера так, что его подбитые гвоздями сапоги взлетали над крышей. Пекарь, радостно хохоча, хлопнул меня по спине.
– Отстояли мы тебя, парнишка!
Молодой стражник, улыбаясь во весь рот, вынес обезьянку в синем плаще. Она проворно забилась за пазуху Пьетро. Мейстер весело прощался с друзьями и собирался влезть на Гектора. Я дёрнул его за рукав.
– Можно Пьетро пойти с нами, мейстер?
– А это кто? Твой земляк? Пускай идет, накормим его ужином. Вишь как осунулся.
Мы сели на Гектора: я впереди, за мной мейстер Вальтер с Геновевой в кармане, а позади Пьетро с обезьянкой. Так поехали мы впятером по улицам Тольца, а весёлая толпа провожала нас, распевая песни.
ЦЕНОЙ ПУЛЬЧИНЕЛЛЫ
НОВЫЙ ЗНАКОМЫЙ
Часы тянулись медленно. Я следил, как тень от колокольни переползла площадь. Солнце шло к закату, когда безусый стражник принёс нам горшок с похлебкой.
– Ну, а ты, зверь заморский, сахару небось хочешь? – спросил он и дал Бианке кусочек сахару. Она отправила его за щеку и радостно зачмокала.
– За что нас посадили сюда? – спросил я у стражника.
– Вот вечером приедет судья, тогда узнаете, – ответил он и, пощекотав на прощанье ушко Бианки, ушёл.
На площади послышался какой-то шум. Выглянув в окно, я увидел кучку смеющихся людей, а посреди них верхом на Гекторе возвышался – кто бы вы думали? – мейстер Вальтер!
Зелёный лопух залихватски торчал на его шляпе. Венок из одуванчиков покачивался над покорными ушами Гектора. Взяв свистульку в рот, мейстер верещал голосом Кашперле. Пекарь, громко хохоча, вёл Гектора под уздцы. Со всех сторон бежали ребята и подходили взрослые.
Пьетро вылавливал из горшка с похлебкой вкусные косточки для Бианки, а я, забыв голод, прилип к окну.
Что дальше будет? Неспроста мейстер валяет дурака, – наверное, пришёл ко мне на выручку!
– Здравствуйте, голубчики, толстые купчики, худые слесаря, весёлые пекаря, девушки красивые и тётушки сварливые! – верещал мейстер Вальтер. – Вчера прощались, сегодня увидались. Пособите моему горю!
– Да какое у тебя горе, мейстер? – нарочно громко, так, что его было слышно на всю площадь, спросил пекарь.
– Хлопот полон рот, гостил я у господ, угостили меня пинками, наградили тумаками, в замке Гогенау свалился я в канаву! – болтал, как горох сыпал, мейстер.
– Ха-ха-ха! – раздалось в толпе.
– Уж мейстер Вальтер расскажет – животики надорвешь!
– А ну, расскажи ещё!
– По дорожке я бежал – всё добро порастерял… – продолжал мейстер Вальтер.
– Что же ты потерял? – спросил пекарь.
– Подручного мальчишку, весёлого парнишку, волоса кудрявые, сапоги дырявые, собой лупоглазый, лицом черномазый; признавайтесь, кто его видал?
– Да неужто мальчишку потерял?
– Которого? Два у тебя их было?
– Без подручного как без рук! – раздались сочувственные голоса.
– Началось мое мученье – не могу играть представленье! Мои куклы плачут, на нитках скачут, грозят мне пальчиком: что ты сделал с мальчиком? – трещал мейстер Вальтер, а сам беспокойно оглядывал стену и окна арестного дома.
– Хо-хо! – загрохотал седой бочар. – У него куклы бунтовать затеяли!..
– Подавай, говорят, подручного, а то играть не станем! Вот так штука! – взвизгнул вынырнувший из толпы сапожник.
Пекарь подводил Гектора всё ближе к моему окну.
– Я здесь, мейстер Вальтер! – крикнул я что было мочи, ухватившись за железные прутья.
– Ах, вот он где! Не думал, не гадал – за решётку попал! – крикнул мейстер Вальтер, весело махнув шляпой.
– А что, служивый, у тебя другого дела нет, как малых ребят в тюрьму таскать? – вдруг спросил он выскочившего на шум молодого стражника.
В толпе опять засмеялись.
– Вишь какого преступника нашли, скоро грудных младенцев в тюрьму сажать будут! – крикнула какая-то тётка в цветном чепчике.
– Разбойники все на свободе, а честных ребят под замок запирают! – гаркнул незнакомый парень.
Вся толпа была на моей стороне.
– Что их обижать: люди весёлые, всех забавляют. А тут в арестный дом! – подзуживал соседей сапожник.
Тогда я набрался духу и, высунув Геновеву в окно, крикнул:
– Вот какой арестный дом – плачет кукла под замком!
Хохот так и покатился по рядам. «Вот какой арестный дом – плачет кукла под замком…» – запели многие. Мейстер Вальтер перехватил у меня Геновеву и, потрясая куклой над толпой, закричал:
– Вот до чего мы дожили! Мало того, что ребят, – ещё кукол под арест берут!
– Да что они, в самом деле? Чего мальчика морят! Мы все мейстера знаем! – взвизгнула тётка.
– Будет дурака валять, служивый, отпирай замки! – крикнул бочар.
Толпа смеясь напирала на стражника.
– Стыдно! А ещё стража! Правосудие! Ребят да кукол арестовывают.
– Да я что ж? Что приказано, то и делаю… – оправдывался молодой стражник, красный как рак, под градом насмешек. – Я сам вижу – парнишки неплохие.
– А, сам видишь? Так снимай замок!
Еще минута, и стражник уступил бы напору толпы, но тут послышался конский топот, и на рыжей лошаденке подскакал судья в зелёном мундире, а за ним два стражника. Толпа сразу отхлынула и замолчала. Молодой стражник вытянулся в струнку на крыльце.
– Почему тут толпа? – спросил судья, спешившись и вытирая пот с лица красным платком. Он окинул толпу орлиным взглядом и приосанился. – Что вам нужно?
– Мальчишку моего забрали, господин судья! – ответил мейстер Вальтер. – А мне без подручного никак не обойтись. Отпустите его, чего зря держать?
– Как? – сказал судья, с важностью выпятив нижнюю губу. – Как отпустить? Он у госпожи бургомистерши брильянтовую брошь украл. Это настоящий разбойник!
В толпе ахнули. Мейстер Вальтер даже покачнулся.
– Какую брошь? – спросил он охрипшим голосом.
– А вот какую. – Судья, довольный тем, что его затаив дыханье слушает вся толпа, стал наставительно рассказывать: – Вчера госпожа бургомистерша каталась в коляске с маленьким сыном. В Альтдорфе какой-то мальчишка показывал обезьянку на улице. Госпожа бургомистерша с маленьким сыном вылезла из коляски и долго забавлялась обезьянкой. Приезжают домой, хвать – пропала брильянтовая брошка, которой госпожа бургомистерша закалывает кружево на груди. Мальчишка пойман и будет наказан.
– Смею сказать, господин судья, – вмешался молодой стражник, – пойманы двое мальчишек. Один – с обезьянкой, другой – с куклой.
– Оба будут наказаны кнутом и посажены в тюрьму, чтобы воры и бродяги не шатались по нашим дорогам! – твердо и отчетливо сказал судья.
У меня подкосились ноги. Я так и сел под окном. «Оба будут наказаны кнутом. Пьетро ничего не понял и спокойно вылизывал горшок из-под похлебки. Я прислонился головой к шершавой стене. Как сквозь сон, я услышал крик мейстера Вальтера.
– Это неправда! Я пойду к бургомистру!
– Идём к бургомистру! – крикнул ещё кто-то, и шаги протопали под окном.
Мы будем наказаны кнутом!
Я очнулся, когда молодой стражник потряс меня за плечо.
– Эх, малый, раскис… – сочувственно сказал он. – Пойдём к судье… Оставь обезьянку здесь, идём на допрос.
– Нет! – закричал я. – Не пойду! Не пойду! Нас будут бить!
– Да не бить, а на допрос… Ступай, ступай, судья, может быть, по правде рассудит! – ответил стражник.
Пьетро покорно шёл впереди. В сводчатой комнате за столом сидел судья. Я видел его рыжий парик и серебряные очки на крючковатом носу, но не понял, что он спрашивает. Стражник толкнул меня в плечо и сказал:
– Да отвечай же, куда ты сплавил брошку?
– Я не брал брошки… – еле пролепетал я.
– Так. Запирается… – сказал судья и записал что-то на бумаге гусиным пером. Потом он стал спрашивать Пьетро.
Пьетро сначала не понимал, а когда понял – закричал, замахал руками, клялся и божился, что он не брал брошки, потом упал на колени, бил себя в грудь и плача просил судью отпустить его к больной матери.
– Так. Запирается… – повторил судья. – Наказать их обоих кнутом и заключить в тюрьму!
Сводчатый потолок пошёл вокруг меня колесом. Пьетро громко рыдал… Вдруг с треском распахнулась дверь, и, отталкивая дюжих стражников, в комнату ворвался мейстер Вальтер. Он размахивал над головой каким-то листком и тащил за рукав курносого детину в голубой ливрее. За ними, крича и топая, вперлась толпа.
Судья застыл, разинув рот. Мейстер хлопнул на стол листок.
– Вот! – крикнул он. – Письмо от господина бургомистра, а вот его камердинер!
– В чем дело? – пробурчал судья, глядя поверх очков.
Курносый детина подошёл к столу.
– Господин бургомистр свидетельствует свое почтение господину судье и сообщает, что брошка нашлась за подушками коляски.
– Ура! – заорали все, кто вперся за мейстером.
Меня и Пьетро схватили на руки и вынесли на улицу. От свежего воздуха у меня перехватило дух. Все махали шапками, голосили, качали мейстера Вальтера так, что его подбитые гвоздями сапоги взлетали над крышей. Пекарь, радостно хохоча, хлопнул меня по спине.
– Отстояли мы тебя, парнишка!
Молодой стражник, улыбаясь во весь рот, вынес обезьянку в синем плаще. Она проворно забилась за пазуху Пьетро. Мейстер весело прощался с друзьями и собирался влезть на Гектора. Я дёрнул его за рукав.
– Можно Пьетро пойти с нами, мейстер?
– А это кто? Твой земляк? Пускай идет, накормим его ужином. Вишь как осунулся.
Мы сели на Гектора: я впереди, за мной мейстер Вальтер с Геновевой в кармане, а позади Пьетро с обезьянкой. Так поехали мы впятером по улицам Тольца, а весёлая толпа провожала нас, распевая песни.
ЦЕНОЙ ПУЛЬЧИНЕЛЛЫ
В полях поднимался густой туман. Меня знобило. Гектор бежал бодрой рысцой, и каждый его шаг отзывался болью у меня в голове.
Мейстер Вальтер бранился:
– Подумаешь, велика беда – брошка пропала у госпожи бургомистерши! Да и не пропала вовсе, а они – совести у них нет! – уже ребят в тюрьму тащат! Перед знатью так трясутся, что разум теряют, окаянные!
– А нас наказали бы кнутом, если бы ты не пришёл? – спросил я, с трудом поднимая горевшие веки.
Мейстер Вальтер ничего не ответил, только причмокнул губами, торопя Гектора.
Я дрожал всё сильнее. На холме показались огоньки Нейдорфа.
Вдруг по дороге с холма побежали две тёмные фигурки. Одна прихрамывала, у другой за плечами развевался платок. Это Марта и Паскуале бежали нам навстречу.
– А, птички-невелички по небу летят – перышки блестят, – заверещал мейстер и, переменив голос, запел басом: – а на Гекторе верхом едут гости впятером. Марта, угадай, кто у нас пятый?
Марта, запыхавшись, вглядывалась в сумерки.
– Иозеф! – радостно крикнула она и протянула руки.
– Нет, Иозеф сегодня первый. Он у нас – герой. А кто пятый?
Паскуале тоже подбежал и ласково хлопал меня по ноге.
– Вернулся, Пеппино!
– Пауль, кто у них пятый?
Марта осторожно вглядывалась в Пьетро.
– Пьетро! – крикнул Паскуале. – Откуда ты взялся?
– Пьетро – третий, его обезьянка – четвертая, а пятый – вот кто! Держи! – И мейстер Вальтер протянул Марте Геновеву.
– Геновева! – Марта прижала к себе куклу.
– Мы взяли у Геновевы плащ, Марта, потому что обезьянка замерзла… – Я начал говорить, но в горле у меня так запершило, что я закашлялся.
Мы подъехали к корчме и взошли на высокое крыльцо. Огонь пылал в очаге просторной кухни. Фрау Эльза поставила на стол сковородку с жареной колбасой, и все сели ужинать. Мне не хотелось есть, я забрался на сундук и подобрал ноги.
– Иозеф болен, смотрите, какой он бледный! – воскликнула фрау Эльза.
Она напоила меня горячим молоком, растирала мне закоченевшие руки и рассказывала:
– Мейстер Вальтер всю ночь сидел на крылечке, всё тебя поджидал. А Марта, как узнала утром, что Иозеф не вернулся, давай плакать. Бедный Иозеф, говорит, верно, он попался лакеям, его, верно, побили! Лучше бы, говорит, Геновева пропала, чем Иозеф!
Я постарался улыбнуться Марте. Геновева сидела у неё на коленях. Марта и Паскуале наперебой угощали серую Бианку, а она гримасничала и радостно причмокивала на плече у Пьетро. Пьетро жадно ел, поглядывая на всех исподлобья.
После ужина мейстер Вальтер вышёл на крыльцо покурить. Фрау Эльза убирала посуду, а Марта, порывшись в сундуке, сняла зелёные бархатные штанишки и теплую курточку с одного охотника, у которого была поломана нога, и надела их на Бианку. Бианка сразу стала нарядная и важная. Сущий егерь!
Тогда я попросил Паскуале достать мне того Кашперле, который прежде был Пульчинеллой. Паскуале принёс мне его.
– Пьетро, взгляни, вот какой Пульчинелла. У него подбородочек сломался, но ведь это только проволока погнулась. Завтра я исправлю её, и он будет раскрывать рот, вот так! – сказал я.
Пьетро взял вагу, заставил Пульчинеллу походить, побегать, ощупал и осмотрел его со всех сторон.
– Ну, даешь мне его? – спросил он наконец.
– Даю, только расскажи, что обещал.
Паскуале молча прислушивался. Марта играла с Бианкой.
– Так вот, когда Якопо пришёл к нам из Венеции, он говорил, что встретил на набережной… этого, как бишь его… резчика?
– Дядю Джузеппе? – подсказал я.
– Вот, вот, его самого. Он сказал: если увидишь мальчишку – Джузеппе, – который у меня работал, скажи, что ко мне приходила его сестра… Она плакала…
– Плакала?
– Да. Она тебя разыскивала. Тётка Теренция послала её к резчику…
– Ну, ну?
– Она хотела взять тебя к себе… Она вышла замуж за стекольного мастера и стала теперь важная, богатая – твоя сестра. И они уехали совсем из Венеции…
– Куда же они уехали?
– Важный барин дал ему много денег – этому стеклоделу, – чтобы он устроил ему стекольную фабрику на чужой стороне. Они и уехали…
– Но куда же, куда?
– А я почем знаю… Якопо знал, да забыл…
Я сидел, как одурманенный. Урсула разыскивала меня, Урсула хотела взять меня к себе… Если бы я не ушёл тогда из Венеции, я жил бы теперь у моей сестры, а не скитался бы один-одинёшенек по чужим людям… Тоска защемила мое сердце.
– Везет тебе! И всегда везло! – вдруг злобно сказал Пьетро. – Там, в Венеции, за тебя сумасшедший синьор деньги платил ни за что ни про что… Тут ты живёшь у кукольника – как сыр в масле катаешься… И ещё сестра тебя разыскивает, хочет к себе взять… Счастливчик, – видно, в сорочке родился!
Я посмотрел на него. Злые слёзы стояли у него в глазах. Мне и в голову не приходило, что я счастливчик… Но Пьетро… Пьетро был уж совсем один, на чужой стороне. Пускай он возьмет моего Пульчинеллу. Я протянул ему куклу…
– А где же колпачок? – спросил Пьетро. Паскуале достал колпачок и балахончик Пульчинеллы, отвязал нитки и стал переодевать куклу. Он без слов понял, за что я заплатил Пьетро своим Пульчинеллой.
– Это ещё что? – вдруг загремел над нами голос мейстера Вальтера. – Чьи это шутки? Зачем ты переодеваешь Кашперле?
– Я отдал его Пьетро… – заговорил я.
– Отдал Кашперле? Да ты с ума сошёл? Чтоб я позволил… – Мейстер Вальтер выдернул куклу из рук Паскуале, – … лучшую куклу отдать из театра? Дудки!
Я хотел рассказать мейстеру обо всем, но вдруг все немецкие, слова вылетели у меня из головы… Я схватил его за руку, он оттолкнул меня, и я заорал так, что сам испугался своего голоса. Тут перед мейстером очутилась Марта.
– Дай, дай сюда Кашперле, отец! – крикнула она. – Иозеф должен отдать его этому мальчику! – У Марты сверкали глаза, а голос был такой настойчивый, что мейстер выпустил куклу из рук.
– Я слышала, я поняла… этот мальчик принёс им вести с родины… – говорила Марта. – А Кашперле вовсе не наш, Иозеф сам его сделал… Иозеф заслужил это, отец… – Тут Марта заплакала.
– Ну ладно, дочка, будь по-твоему. Не сердись, Иозеф. Кукла по праву твоя, а не моя. Уж очень мне жаль было выпускать из театра такого славного актёра. – Мейстер Вальтер положил мне на плечо свою широкую ладонь.
– Я сделаю вам другого Кашперле, мейстер Вальтер, – собрав последние силы, сказал я. Потом темнота хлынула мне в глаза, и я забылся.
– Эй, полегче там! Не дергайте! Это вам не игрушки! – крикнул я.
– Пеппо, миленький, лежи спокойно… скоро приедем, – жалобно ответил Паскуале.
Открыв глаза, я видел над собой зелёные ветки и ясное небо, а потом опять наступала темнота. Толчки и дерганья терзали меня. Наконец боли унялись, я очутился в гондоле и тихо поплыл в сияющую даль лагуны.
Я был долго болен горячкой. Закутанного в платки, меня повезли на тележке в Фридрихсталь, где наш театр собирался играть. Дорога была неровная, тележку трясло и подбрасывало, а мне казалось, что меня дергают за нитки. Зато как хорошо было потом выздоравливать!
Лето наступило теплое. Липы шелестели вокруг хорошенького домика, где мы остановились у родных фрау Эльзы. Я лежал в маленькой каморке на чердаке. В мое оконце доносился запах сена и жужжа залетали пчелы. Фрау Эльза ухаживала за мной, добрая и спокойная, как Урсула. Марта не уставала слушать мои рассказы о том, как я добывал Геновеву из замка, как попался сельскому сторожу и как мейстер Вальтер освободил меня из арестного дома. Её восхищенные глаза говорили мне, что я – герой. Паскуале прибегал ко мне с полевыми цветами в руках, а однажды притащил даже маленького скворца с помятым крылом. Скворец ел хлебные крошки и скоро стал совсем ручной. Мейстер Вальтер шутил:
– А ну, посмотрю я, кто скорее поправится – скворушка или Иозеф? Не отставай от пичужки, Иозеф, гляди, как она весело прыгает. А без тебя у нас дело стоит.
Я и сам знал, что без меня дело стоит. Надо было вырезать нового Кашперле и починить всех кукол, сломанных ребятами в замке, а то нельзя было играть «Геновеву».
Мейстер Вальтер звал Пьетро работать в театре, но тот не захотел. Он взял Бианку, взял Пульчинеллу, прихватил лакомства, которые Марта припасла для Бианки, и ушёл своей дорогой, пока я ещё был без памяти. Говорил, что пойдёт на родину.
Когда все уходили на представление, а я оставался один на чердаке, мне бывало грустно. Я всё думал о моей сестре.
Скворец выздоровел и улетел раньше, чем я встал с постели.
Мейстер Вальтер бранился:
– Подумаешь, велика беда – брошка пропала у госпожи бургомистерши! Да и не пропала вовсе, а они – совести у них нет! – уже ребят в тюрьму тащат! Перед знатью так трясутся, что разум теряют, окаянные!
– А нас наказали бы кнутом, если бы ты не пришёл? – спросил я, с трудом поднимая горевшие веки.
Мейстер Вальтер ничего не ответил, только причмокнул губами, торопя Гектора.
Я дрожал всё сильнее. На холме показались огоньки Нейдорфа.
Вдруг по дороге с холма побежали две тёмные фигурки. Одна прихрамывала, у другой за плечами развевался платок. Это Марта и Паскуале бежали нам навстречу.
– А, птички-невелички по небу летят – перышки блестят, – заверещал мейстер и, переменив голос, запел басом: – а на Гекторе верхом едут гости впятером. Марта, угадай, кто у нас пятый?
Марта, запыхавшись, вглядывалась в сумерки.
– Иозеф! – радостно крикнула она и протянула руки.
– Нет, Иозеф сегодня первый. Он у нас – герой. А кто пятый?
Паскуале тоже подбежал и ласково хлопал меня по ноге.
– Вернулся, Пеппино!
– Пауль, кто у них пятый?
Марта осторожно вглядывалась в Пьетро.
– Пьетро! – крикнул Паскуале. – Откуда ты взялся?
– Пьетро – третий, его обезьянка – четвертая, а пятый – вот кто! Держи! – И мейстер Вальтер протянул Марте Геновеву.
– Геновева! – Марта прижала к себе куклу.
– Мы взяли у Геновевы плащ, Марта, потому что обезьянка замерзла… – Я начал говорить, но в горле у меня так запершило, что я закашлялся.
Мы подъехали к корчме и взошли на высокое крыльцо. Огонь пылал в очаге просторной кухни. Фрау Эльза поставила на стол сковородку с жареной колбасой, и все сели ужинать. Мне не хотелось есть, я забрался на сундук и подобрал ноги.
– Иозеф болен, смотрите, какой он бледный! – воскликнула фрау Эльза.
Она напоила меня горячим молоком, растирала мне закоченевшие руки и рассказывала:
– Мейстер Вальтер всю ночь сидел на крылечке, всё тебя поджидал. А Марта, как узнала утром, что Иозеф не вернулся, давай плакать. Бедный Иозеф, говорит, верно, он попался лакеям, его, верно, побили! Лучше бы, говорит, Геновева пропала, чем Иозеф!
Я постарался улыбнуться Марте. Геновева сидела у неё на коленях. Марта и Паскуале наперебой угощали серую Бианку, а она гримасничала и радостно причмокивала на плече у Пьетро. Пьетро жадно ел, поглядывая на всех исподлобья.
После ужина мейстер Вальтер вышёл на крыльцо покурить. Фрау Эльза убирала посуду, а Марта, порывшись в сундуке, сняла зелёные бархатные штанишки и теплую курточку с одного охотника, у которого была поломана нога, и надела их на Бианку. Бианка сразу стала нарядная и важная. Сущий егерь!
Тогда я попросил Паскуале достать мне того Кашперле, который прежде был Пульчинеллой. Паскуале принёс мне его.
– Пьетро, взгляни, вот какой Пульчинелла. У него подбородочек сломался, но ведь это только проволока погнулась. Завтра я исправлю её, и он будет раскрывать рот, вот так! – сказал я.
Пьетро взял вагу, заставил Пульчинеллу походить, побегать, ощупал и осмотрел его со всех сторон.
– Ну, даешь мне его? – спросил он наконец.
– Даю, только расскажи, что обещал.
Паскуале молча прислушивался. Марта играла с Бианкой.
– Так вот, когда Якопо пришёл к нам из Венеции, он говорил, что встретил на набережной… этого, как бишь его… резчика?
– Дядю Джузеппе? – подсказал я.
– Вот, вот, его самого. Он сказал: если увидишь мальчишку – Джузеппе, – который у меня работал, скажи, что ко мне приходила его сестра… Она плакала…
– Плакала?
– Да. Она тебя разыскивала. Тётка Теренция послала её к резчику…
– Ну, ну?
– Она хотела взять тебя к себе… Она вышла замуж за стекольного мастера и стала теперь важная, богатая – твоя сестра. И они уехали совсем из Венеции…
– Куда же они уехали?
– Важный барин дал ему много денег – этому стеклоделу, – чтобы он устроил ему стекольную фабрику на чужой стороне. Они и уехали…
– Но куда же, куда?
– А я почем знаю… Якопо знал, да забыл…
Я сидел, как одурманенный. Урсула разыскивала меня, Урсула хотела взять меня к себе… Если бы я не ушёл тогда из Венеции, я жил бы теперь у моей сестры, а не скитался бы один-одинёшенек по чужим людям… Тоска защемила мое сердце.
– Везет тебе! И всегда везло! – вдруг злобно сказал Пьетро. – Там, в Венеции, за тебя сумасшедший синьор деньги платил ни за что ни про что… Тут ты живёшь у кукольника – как сыр в масле катаешься… И ещё сестра тебя разыскивает, хочет к себе взять… Счастливчик, – видно, в сорочке родился!
Я посмотрел на него. Злые слёзы стояли у него в глазах. Мне и в голову не приходило, что я счастливчик… Но Пьетро… Пьетро был уж совсем один, на чужой стороне. Пускай он возьмет моего Пульчинеллу. Я протянул ему куклу…
– А где же колпачок? – спросил Пьетро. Паскуале достал колпачок и балахончик Пульчинеллы, отвязал нитки и стал переодевать куклу. Он без слов понял, за что я заплатил Пьетро своим Пульчинеллой.
– Это ещё что? – вдруг загремел над нами голос мейстера Вальтера. – Чьи это шутки? Зачем ты переодеваешь Кашперле?
– Я отдал его Пьетро… – заговорил я.
– Отдал Кашперле? Да ты с ума сошёл? Чтоб я позволил… – Мейстер Вальтер выдернул куклу из рук Паскуале, – … лучшую куклу отдать из театра? Дудки!
Я хотел рассказать мейстеру обо всем, но вдруг все немецкие, слова вылетели у меня из головы… Я схватил его за руку, он оттолкнул меня, и я заорал так, что сам испугался своего голоса. Тут перед мейстером очутилась Марта.
– Дай, дай сюда Кашперле, отец! – крикнула она. – Иозеф должен отдать его этому мальчику! – У Марты сверкали глаза, а голос был такой настойчивый, что мейстер выпустил куклу из рук.
– Я слышала, я поняла… этот мальчик принёс им вести с родины… – говорила Марта. – А Кашперле вовсе не наш, Иозеф сам его сделал… Иозеф заслужил это, отец… – Тут Марта заплакала.
– Ну ладно, дочка, будь по-твоему. Не сердись, Иозеф. Кукла по праву твоя, а не моя. Уж очень мне жаль было выпускать из театра такого славного актёра. – Мейстер Вальтер положил мне на плечо свою широкую ладонь.
– Я сделаю вам другого Кашперле, мейстер Вальтер, – собрав последние силы, сказал я. Потом темнота хлынула мне в глаза, и я забылся.
* * *
… Баронессочка в паре с Бианкой танцевала менуэт. Я шарил по полу, ища Геновеву. Из темноты выплыло лицо мсье Дюваля. «Я знаю, куда уехала Урсула! Пойдём!» – сказал он. Я уж хотел было идти, как вдруг крючконосый судья в серебряных очках поволок меня на виселицу. Я знал, что надо накинуть ему на шею петлю, а самому удрать, как делает Пульчинелла, когда сбир тащит его на виселицу, и для этого я превратился в Пульчинеллу. Сломанный подбородок ужасно болел у меня. Нитки больно дергали руки и ноги, особенно меня мучила спинная нитка. Она вонзалась в спину, как раскалённое железо. Я старался задрать голову и посмотреть, кто держит мою вагу и безжалостно треплет меня. Наверное, это кто-нибудь из маленьких гостей баронессочки так озорничает. А я должен был узнать, куда уехала Урсула.– Эй, полегче там! Не дергайте! Это вам не игрушки! – крикнул я.
– Пеппо, миленький, лежи спокойно… скоро приедем, – жалобно ответил Паскуале.
Открыв глаза, я видел над собой зелёные ветки и ясное небо, а потом опять наступала темнота. Толчки и дерганья терзали меня. Наконец боли унялись, я очутился в гондоле и тихо поплыл в сияющую даль лагуны.
Я был долго болен горячкой. Закутанного в платки, меня повезли на тележке в Фридрихсталь, где наш театр собирался играть. Дорога была неровная, тележку трясло и подбрасывало, а мне казалось, что меня дергают за нитки. Зато как хорошо было потом выздоравливать!
Лето наступило теплое. Липы шелестели вокруг хорошенького домика, где мы остановились у родных фрау Эльзы. Я лежал в маленькой каморке на чердаке. В мое оконце доносился запах сена и жужжа залетали пчелы. Фрау Эльза ухаживала за мной, добрая и спокойная, как Урсула. Марта не уставала слушать мои рассказы о том, как я добывал Геновеву из замка, как попался сельскому сторожу и как мейстер Вальтер освободил меня из арестного дома. Её восхищенные глаза говорили мне, что я – герой. Паскуале прибегал ко мне с полевыми цветами в руках, а однажды притащил даже маленького скворца с помятым крылом. Скворец ел хлебные крошки и скоро стал совсем ручной. Мейстер Вальтер шутил:
– А ну, посмотрю я, кто скорее поправится – скворушка или Иозеф? Не отставай от пичужки, Иозеф, гляди, как она весело прыгает. А без тебя у нас дело стоит.
Я и сам знал, что без меня дело стоит. Надо было вырезать нового Кашперле и починить всех кукол, сломанных ребятами в замке, а то нельзя было играть «Геновеву».
Мейстер Вальтер звал Пьетро работать в театре, но тот не захотел. Он взял Бианку, взял Пульчинеллу, прихватил лакомства, которые Марта припасла для Бианки, и ушёл своей дорогой, пока я ещё был без памяти. Говорил, что пойдёт на родину.
Когда все уходили на представление, а я оставался один на чердаке, мне бывало грустно. Я всё думал о моей сестре.
Скворец выздоровел и улетел раньше, чем я встал с постели.
НОВЫЙ ЗНАКОМЫЙ
– Ума не приложу, о чем вы вечно шушукаетесь с Мартой? Какие у вас могут быть секреты? Если про кукол, так я наверняка больше понимаю в куклах, чем Марта. Знаю, какой кукле надо набить свинец на подошвы, чтобы она хорошо ходила… Для любого движения могу нитки провести… – горько упрекал я Паскуале.
– Не про кукол, не про кукол, Пеппино, а про что – скоро узнаешь! – рассмеялся Паскуале и убежал с Мартой в село покупать на базаре лоскутки для кукольных платьев.
Я опять остался один. Мейстер Вальтер тоже ушёл в село. У фрау Эльзы болели зубы, и она, завязав щеку, прилегла отдохнуть. Ещё слабый после болезни, я с трудом сполз с чердака и, взяв свою работу, уселся на крылечке. Был тихий летний вечер. Мошки танцевали в теплом воздухе, суля ясные дни. В палисаднике перед крылечком алели штокрозы.
Мне было обидно. Пока я болел, у Марты с Паскуале завелись секреты. Даже язык свой, особый, появился, Вот сегодня услышали мы почтовый рожок; Паскуале зачем-то выскочил на улицу, а когда вернулся, Марта давай хохотать. Скажет «курица», и они оба помирают со смеху, а я ничего не понимаю. Или вчера за обедом Паскуале вдруг спросил, кого называют «уважаемый»: одних лишь дворян или простого человека тоже можно назвать «уважаемый»?
– По мне, если человек хороший и честный, так он и есть «уважаемый», а дворянство тут ни при чем, – ответил мейстер Вальтер, отправляя в рот картофелину.
– Ага! – Паскуале подмигнул Марте, а она почему-то покраснела и заёрзала на стуле от смущения.
Раздумывая об этом, я подвязал уже одетую в новое платье Геновеву на новые нитки и повесил вагу на ветку отцветшей сирени.
«Пускай Марта посмотрит, как красиво сидит Геновева среди тёмной зелени, будто в гроте!» – подумал я и принялся гнуть проволоку, чтобы прикрепить ножки новому Кашперле.
– Эй ты, черномазый! Что ты тут делаешь? – послышалось вдруг.
Я вздрогнул.
Какой-то парнишка глядел на меня из-за забора. Зелёная суконная шапочка лихо сидела на его белокурой голове. Голубые глаза задорно блестели.
– Эх, ты, чучело-чумичело, чего глазищи выпучило! – запел он и сел верхом на забор. – Что ты делаешь?
– А тебе какое дело? – нехотя ответил я и подумал: «Еще привяжется, а я от слабости даже тумака хорошего дать не могу».
– Спрашиваю, значит, есть дело. Что ты ковыряешь?
– Проходи своей дорогой.
– Вот моя дорога! – Парнишка соскочил с забора и пошёл прямо ко мне.
Он был выше меня и шире в плечах. За спиной у него висела дорожная котомка. Над короткими грубыми чулками виднелись загорелые колени.
– Уходи! – крикнул я и невольно поднял к плечу руку с острым ножиком.
– Вишь как ощетинился! – рассмеялся парнишка. – Крылечко небось не твое. Нечего меня прогонять. – Он спокойно снял котомку и сел на ступеньки рядом со мной.
Я сделал вид, что мне на него наплевать, и продолжал работу, а сам злился.
– Ну, и дурак же ты! – вдруг сказал он.
– Ты сам осёл! Уходи отсюда! – рассердился я.
– Осёл я или нет, это мы ещё посмотрим. А что ты дурак – сразу видно. Гляди, как ты ему ножки приделал!
Я взглянул и ахнул. Злясь на мальчишку, я и не заметил, что приделываю ножки Кашперле пятками вперед, а носками назад. Мне стало стыдно, даже щекам горячо стало. Забыв огрызнуться, я поспешно разогнул проволоку. Парнишка беззаботно насвистывал песенку.
– А, Геновева! – он подошёл к кусту и снял вагу с ветки.
Этого я уже не мог стерпеть! Он испортит Геновеву или, чего доброго, украдёт её! А я даже не могу догнать его, потому что у меня от проклятой слабости ноги не слушаются.
– Не смей трогать куклу! Ты её испортишь! – крикнул я.
– Я-то испорчу? – усмехнулся парнишка и ловко повёл Геновеву по дорожке.
Он украдёт её! Я вскочил. Геновева, шурша маленькими ножками по песку, бежала впереди парнишки, как будто он век управлял куклами. Я побрёл к нему, держась рукой за стенку,
– Выйдем, душенька, гулять, на лугу цветочки рвать… – напевал парнишка, заставляя Геновеву приплясывать.
На улице послышались знакомые голоса. Сквозь щели забора мелькнула красная юбочка Марты. Этого ещё недоставало! Сейчас придёт Марта и увидит свою Геновеву в руках у чужого бродяжки! Я опять не защитил Геновеву!
– Оставь куклу! – крикнул я ещё раз и, собрав силы, бросился на него.
Он ловко отскочил. Калитка скрипнула. Парнишка повернул голову. Сейчас войдёт Марта…
– Руди! – крикнула Марта и бросилась к нему на шею. – Руди!
Марта смеялась, целовала парнишку в обе щеки и теребила воротник его куртки. Он тоже смеялся и, выпустив из рук Геновеву, хлопал Марту по плечу.
– Руди пришёл! Мама, наш Руди пришёл! – ликовала Марта.
Паскуале запрыгал, как воробей, и тоже завопил:
– Руди пришёл!
Фрау Эльза с завязанной щекой выбежала на крыльцо. Руди сдёрнул свою шапочку и крепко обнял её.
– А, Рудольф! Здорово, дружище! Да как ты вырос! Молодец – хоть под венец! Нога выздоровела? – покрывая все голоса своим басом, загудел подошедший мейстер Вальтер.
Он тряс Руди за руку. Марта, сияя глазами, висела у Руди на другой руке. Руди не успевал отвечать на радостные вопросы.
Я подобрал забытую всеми Геновеву и присел на ступеньки. От слабости у меня кружилась голова.
Руди развязал свою котомку и затараторил:
– Хозяйке угощенье – вишнёвое варенье, сладкое, что мёд, в рот само ползёт, моя матушка варила, поклониться вам просила.
Руди с низким поклоном подал фрау Эльзе горшочек, туго завязанный бычьим пузырём.
– Спасибо, вот спасибо! Уж Кристина всегда вспомнит старую подругу, – улыбнулась растроганная фрау Эльза.
– Нашему мастеру – сверточек кнастеру, мелко протерт, крепкий, как чёрт! – Руди протянул ошеломлённому мейстеру сверток с табаком и торопливо повернулся к Марте.
– Птичке-невеличке – теплые рукавички, тоже матушка посылает на зиму… А от меня ленточку в косу, не знаю, понравится ли… – прибавил Руди.
– Ах! – Марта, покраснев до ушей, держала в руке узорные рукавички и голубую ленту с вышитыми розами. Концы ленты трепетали, как крылья бабочки.
– Какая красивая! Верно, дорогая? Откуда ты достал её, Руди? – восхитилась фрау Эльза.
– Купил в Мюнхене. Марта, а тебе нравится?
– Ох, нравится! – счастливо вздохнула Марта.
– Руди – шалопай! – Мейстер Вальтер хлопнул Руди по плечу. – Полгода прогулял, не работал, а на ленту деньги истратил.
– Честное слово, мейстер, я всё время зарабатывал! Я из дерева научился вырезывать, пока у меня нога болела… Ложки, вилки, ящички – всё вырезывал, матушка потом продавала их на рынке, а я деньги копил, – весь красный, оправдывался Руди.
– Полгода копил, чтобы на ленту для девчонки ухлопать? Ах ты, сорвиголова!
– Я теперь буду кукол вырезывать. Смотрите, мейстер. – Смущенный Руди торопился заговорить зубы мейстеру и вытащил из котомки четыре кукольных головки.
– Вот это дело! Значит, у нас теперь два настоящих резчика – Иозеф и Руди! Можем новое представление сделать, – обрадовался мейстер Вальтер. Руди быстро и недружелюбно взглянул на меня.
– Не про кукол, не про кукол, Пеппино, а про что – скоро узнаешь! – рассмеялся Паскуале и убежал с Мартой в село покупать на базаре лоскутки для кукольных платьев.
Я опять остался один. Мейстер Вальтер тоже ушёл в село. У фрау Эльзы болели зубы, и она, завязав щеку, прилегла отдохнуть. Ещё слабый после болезни, я с трудом сполз с чердака и, взяв свою работу, уселся на крылечке. Был тихий летний вечер. Мошки танцевали в теплом воздухе, суля ясные дни. В палисаднике перед крылечком алели штокрозы.
Мне было обидно. Пока я болел, у Марты с Паскуале завелись секреты. Даже язык свой, особый, появился, Вот сегодня услышали мы почтовый рожок; Паскуале зачем-то выскочил на улицу, а когда вернулся, Марта давай хохотать. Скажет «курица», и они оба помирают со смеху, а я ничего не понимаю. Или вчера за обедом Паскуале вдруг спросил, кого называют «уважаемый»: одних лишь дворян или простого человека тоже можно назвать «уважаемый»?
– По мне, если человек хороший и честный, так он и есть «уважаемый», а дворянство тут ни при чем, – ответил мейстер Вальтер, отправляя в рот картофелину.
– Ага! – Паскуале подмигнул Марте, а она почему-то покраснела и заёрзала на стуле от смущения.
Раздумывая об этом, я подвязал уже одетую в новое платье Геновеву на новые нитки и повесил вагу на ветку отцветшей сирени.
«Пускай Марта посмотрит, как красиво сидит Геновева среди тёмной зелени, будто в гроте!» – подумал я и принялся гнуть проволоку, чтобы прикрепить ножки новому Кашперле.
– Эй ты, черномазый! Что ты тут делаешь? – послышалось вдруг.
Я вздрогнул.
Какой-то парнишка глядел на меня из-за забора. Зелёная суконная шапочка лихо сидела на его белокурой голове. Голубые глаза задорно блестели.
– Эх, ты, чучело-чумичело, чего глазищи выпучило! – запел он и сел верхом на забор. – Что ты делаешь?
– А тебе какое дело? – нехотя ответил я и подумал: «Еще привяжется, а я от слабости даже тумака хорошего дать не могу».
– Спрашиваю, значит, есть дело. Что ты ковыряешь?
– Проходи своей дорогой.
– Вот моя дорога! – Парнишка соскочил с забора и пошёл прямо ко мне.
Он был выше меня и шире в плечах. За спиной у него висела дорожная котомка. Над короткими грубыми чулками виднелись загорелые колени.
– Уходи! – крикнул я и невольно поднял к плечу руку с острым ножиком.
– Вишь как ощетинился! – рассмеялся парнишка. – Крылечко небось не твое. Нечего меня прогонять. – Он спокойно снял котомку и сел на ступеньки рядом со мной.
Я сделал вид, что мне на него наплевать, и продолжал работу, а сам злился.
– Ну, и дурак же ты! – вдруг сказал он.
– Ты сам осёл! Уходи отсюда! – рассердился я.
– Осёл я или нет, это мы ещё посмотрим. А что ты дурак – сразу видно. Гляди, как ты ему ножки приделал!
Я взглянул и ахнул. Злясь на мальчишку, я и не заметил, что приделываю ножки Кашперле пятками вперед, а носками назад. Мне стало стыдно, даже щекам горячо стало. Забыв огрызнуться, я поспешно разогнул проволоку. Парнишка беззаботно насвистывал песенку.
– А, Геновева! – он подошёл к кусту и снял вагу с ветки.
Этого я уже не мог стерпеть! Он испортит Геновеву или, чего доброго, украдёт её! А я даже не могу догнать его, потому что у меня от проклятой слабости ноги не слушаются.
– Не смей трогать куклу! Ты её испортишь! – крикнул я.
– Я-то испорчу? – усмехнулся парнишка и ловко повёл Геновеву по дорожке.
Он украдёт её! Я вскочил. Геновева, шурша маленькими ножками по песку, бежала впереди парнишки, как будто он век управлял куклами. Я побрёл к нему, держась рукой за стенку,
– Выйдем, душенька, гулять, на лугу цветочки рвать… – напевал парнишка, заставляя Геновеву приплясывать.
На улице послышались знакомые голоса. Сквозь щели забора мелькнула красная юбочка Марты. Этого ещё недоставало! Сейчас придёт Марта и увидит свою Геновеву в руках у чужого бродяжки! Я опять не защитил Геновеву!
– Оставь куклу! – крикнул я ещё раз и, собрав силы, бросился на него.
Он ловко отскочил. Калитка скрипнула. Парнишка повернул голову. Сейчас войдёт Марта…
– Руди! – крикнула Марта и бросилась к нему на шею. – Руди!
Марта смеялась, целовала парнишку в обе щеки и теребила воротник его куртки. Он тоже смеялся и, выпустив из рук Геновеву, хлопал Марту по плечу.
– Руди пришёл! Мама, наш Руди пришёл! – ликовала Марта.
Паскуале запрыгал, как воробей, и тоже завопил:
– Руди пришёл!
Фрау Эльза с завязанной щекой выбежала на крыльцо. Руди сдёрнул свою шапочку и крепко обнял её.
– А, Рудольф! Здорово, дружище! Да как ты вырос! Молодец – хоть под венец! Нога выздоровела? – покрывая все голоса своим басом, загудел подошедший мейстер Вальтер.
Он тряс Руди за руку. Марта, сияя глазами, висела у Руди на другой руке. Руди не успевал отвечать на радостные вопросы.
Я подобрал забытую всеми Геновеву и присел на ступеньки. От слабости у меня кружилась голова.
Руди развязал свою котомку и затараторил:
– Хозяйке угощенье – вишнёвое варенье, сладкое, что мёд, в рот само ползёт, моя матушка варила, поклониться вам просила.
Руди с низким поклоном подал фрау Эльзе горшочек, туго завязанный бычьим пузырём.
– Спасибо, вот спасибо! Уж Кристина всегда вспомнит старую подругу, – улыбнулась растроганная фрау Эльза.
– Нашему мастеру – сверточек кнастеру, мелко протерт, крепкий, как чёрт! – Руди протянул ошеломлённому мейстеру сверток с табаком и торопливо повернулся к Марте.
– Птичке-невеличке – теплые рукавички, тоже матушка посылает на зиму… А от меня ленточку в косу, не знаю, понравится ли… – прибавил Руди.
– Ах! – Марта, покраснев до ушей, держала в руке узорные рукавички и голубую ленту с вышитыми розами. Концы ленты трепетали, как крылья бабочки.
– Какая красивая! Верно, дорогая? Откуда ты достал её, Руди? – восхитилась фрау Эльза.
– Купил в Мюнхене. Марта, а тебе нравится?
– Ох, нравится! – счастливо вздохнула Марта.
– Руди – шалопай! – Мейстер Вальтер хлопнул Руди по плечу. – Полгода прогулял, не работал, а на ленту деньги истратил.
– Честное слово, мейстер, я всё время зарабатывал! Я из дерева научился вырезывать, пока у меня нога болела… Ложки, вилки, ящички – всё вырезывал, матушка потом продавала их на рынке, а я деньги копил, – весь красный, оправдывался Руди.
– Полгода копил, чтобы на ленту для девчонки ухлопать? Ах ты, сорвиголова!
– Я теперь буду кукол вырезывать. Смотрите, мейстер. – Смущенный Руди торопился заговорить зубы мейстеру и вытащил из котомки четыре кукольных головки.
– Вот это дело! Значит, у нас теперь два настоящих резчика – Иозеф и Руди! Можем новое представление сделать, – обрадовался мейстер Вальтер. Руди быстро и недружелюбно взглянул на меня.