Страница:
— Сомневаюсь, — возразил Лаймонд. Он бросил перчатки на стул и взял кружку с элем, спешно поднесенную ему кем-то. — Вы разочаровали меня, господин Крауч. Вы находитесь здесь в тепле, вы сыты и не платите за помещение, а лицо у вас кислое. У вас что — скучные товарищи? Но ведь вы можете просветить их. Они не умеют поддерживать беседу? Но могут стать замечательными слушателями. Они плохо играют в карты? Тогда обыграйте их. Я вам разрешаю. Пора, — добавил Лаймонд, — почувствовать некоторую ответственность перед обществом. — Он подошел к огню, сел, обвел взглядом Мэтью, Джонни, разбросанные карты. Уилл Скотт уселся рядом с Лаймондом. Оскорбленный, униженный господин Крауч стоял перед камином. Он начал было говорить:
— Если бы я остался в Баллахане…
Лаймонд, непринужденно развалившись на стуле, смерил взглядом своего пленника.
— Жаль об этом говорить, но для сэра Эндрю вы были всего лишь несносным болтуном. Кусочком сыра в мышеловке, господин Крауч.
Уилл Скотт неожиданно обрел дар речи:
— А мышеловка — для вас, сэр?
Лаймонд поставил кружку на стоя, и ему тут же поднесли другую.
— Кто в Аннане знал, что мы интересуемся нашим гостем?
— Капитан у ворот? Тот, кто впустил нас? — пытался припомнить Скотт.
— Тот, кто впустил нас, и поплатился за это. Когда англичане ушли из Аннана и туда вошел мой дорогой братец, капитан готов был испустить дух. А последние его слова, как я полагаю, достигли слуха сэра Эндрю Хантера.
— И догадавшись, что вы проявляете интерес к Краучу, сэр Эндрю заполучил его, чтобы таким образом заманить вас. Но тогда, — Уилл Скотт размышлял вслух, — почему он держал это в тайне?
— Нетрудно догадаться, — сухо изрек Лаймонд. — Во-первых, сэр Эндрю — молодой человек, живущий не по средствам. Во-вторых, за мою голову объявлено вознаграждение в тысячу крон. И в-третьих. — Он задумался на мгновение, и Скотт увидел ледяной холод в его глазах. — Третья причина пока еще не ясна. Но в любом случае разыгравшееся воображение Хантера стоило ему шишки на голове, а господину Краучу — простуды и забвения приличий.
— Послушайте, — заявил господин Крауч, который был слишком оскорблен и потому не испытывал страха. — С меня хватит. Меня взяли в плен, как полагается, и я имею право на то, чтобы меня выкупили или обменяли как можно скорее, что соответствует законам обеих стран. Вы говорите так, — с горячностью продолжал Крауч, — будто это большое счастье — оказаться запертым в грязной, проклятой…
— Именно счастье. — Лаймонд быстро поднялся, длинными пальцами схватил Крауча, усадил его на свое место и, невзирая на протесты, положил его руку на вторую кружку с пивом. — Так оно и есть. У вас никогда больше не будет возможности приобрести такой опыт. Вы посмотрите — где вы еще встретите таких, как мы? Вы достигли крайних пределов мрака — а если вам повезет, то еще и выберетесь отсюда на свет Божий. А это, господин Крауч, большое счастье. — Господин Крауч, зажав кружку в руке, попытался было что-то сказать, но Лаймонд опередил его: — Нет, не тратьте речей понапрасну и не истощайте свой ум. Примите наши дары и будьте благодарны. Кто-то из этих двоих — я говорю о Гидеоне Сомервилле и Сэмюэле Харви — степенный, богобоязненный человек, и он испытает лишь несколько неприятных минут. А то, что случится с другим, будет лишь возмездием за грехи, и это возмездие свершилось бы независимо от вашего участия. Но я не хочу, чтобы вы спугнули моих пташек. Когда я поговорю с ними обоими, вы сможете отправиться домой.
Это мало утешило пленника.
— Я хочу домой сейчас, — резко возразил он.
— Пожалуйста, — мягко ответил Лаймонд. — О, пожалуйста. Когда захотите. По частям. Пейте лучше и учитесь быть благодарным.
Господин Крауч, вынужденный подчиниться силе, выпил. Лаймонд повернулся к нему спиной, подошел к столу и стал перебирать разбросанные карты.
— Карты — это слепая удача, счастливый случай и ловкая сдача. Становись картежником, если тебе того хочется, Рыжик, только не смотри на меня, как нашкодивший котенок. Джонни, твои цыгане все здесь?
— В миле отсюда.
— Прекрасно. Изгоним скуку из этой ночи. Скотт, в какие пороки, кроме азартных игр, вовлекает тебя Терки?
— Пороки! — воскликнул возмущенный Терки.
— Отклонения от общепринятой морали, — пояснил Лаймонд. — Отвлечения и забавы.
— Ах, забавы, — понимающе сказал Мэт. — С забавами у нас туго. С той ночи в Остриче так и не было ни одной.
Скотт, весь пунцовый, проговорил с вызовом:
— Я никогда не был в Остриче.
В глазах Лаймонда засверкали знакомые искорки.
— Хозяйка Острича — простая женщина, которая принимает мужчин, падких до греха. Вопрос: ищем ли мы безумных услад? Ответ; да, ищем. — Он обвел всех троих искрящимся взглядом. — Так отправимся же в рай, где каждого из нас ждет восемьдесят жен — и все девственницы. Отправимся прямо сейчас. Скотт, как ты? — Глаза Уилла засветились. Он кивнул. — Мэтью? Ну еще бы. А Джонни и так ехал туда.
Джонни Булло улыбнулся и проговорил сквозь зубы:
— Именно.
Скотт, чей взгляд Лаймонд снова поймал на себе, покраснел как рак. Лаймонд задумчиво обратился к нему:
— Так ты очень хочешь ехать? Эти змеи убивают мужчин и пожирают их, рыдая.
Изо всех сил стараясь не ударить в грязь лицом, Скотт процитировал Рабле:
— «Но воронов, попугаев, скворцов они превращают в поэтов».
— Нет, — сказал Лаймонд, — попугаев они разрывают на части.
Четыре человека и цыганский табор добрались до гостиницы Острич в полночь, в густом тумане. Весь долгий путь Уилл Скотт держался рядом с Булло. С самого начала гнедой конь Лаймонда затерялся в толпе цыган; вспышки приглушенного смеха и обрывки песен то и дело доносились оттуда. Терки Мэт, сросшийся со своим конем, ехал в одиночестве. Булло, скакавший рядом со Скоттом, чутко прислушивался к звукам, долетавшим из высокой травы. Один раз со сверхъестественной проницательностью, какую Скотт подмечал в нем и раньше, Булло сказал:
— Он сегодня закусил удила. — И это настолько совпадало с мыслями юноши, что тот даже не повернул головы.
Лаймонд для Скотта стал центром мира. Ни непритязательная сердечность, царившая в Бранксхолме, ни утонченность Лувра, ни разнузданная, двусмысленная чувственность Холируда не подготовили его к той нечеловеческой жестокости, какую он нашел в Лаймонде. Подчиненным Лаймонда казалось, что тот никогда не бывает больным или усталым, встревоженным, огорченным или разочарованным; даже гнев, похоже, никогда не брал верха над ним. Если он отдыхал, то делал это в одиночестве, если спал, то непременно располагался в сторонке.
— Мне иногда кажется, что он вообще не человек, — высказал Уилл вслух свою мысль. — Наверное, он весь состоит из винтиков.
В тумане блеснула белозубая ухмылка.
— В сентябре я сам убедился, насколько он человек. Помнится, у тебя тоже была шишка на голове после стычки с Калтером и Эрскином?
Лошадь Скотта запнулась, он чертыхнулся, пришпорил ее и сказал:
— Я тогда четыре дня провалялся. Ты хочешь сказать, что и Лаймонду попало?
— Как самому обыкновенному человеку. Камнем. Уж и намаялись мы с Мэтом, когда пытались привезти атамана назад. Пришлось-таки оставить его в кустах: Калтер и все остальные набросились на нас, как клопы в богадельне. А когда опасность миновала и мы явились за ним, неуязвимый Лаймонд скрылся. Конечно, потом мы нашли его.
— Где?
— Говорить об этом было бы не очень красиво, в особенности когда два заинтересованных лица находятся поблизости. Если ты помнишь, вернувшись, мы и словом не обмолвились о ране Лаймонда. Ведь он, как ты и сказал, должен оставаться всемогущим. В субботу я еду в Эдинбург, а когда вернусь, расскажу тебе эту историю — она тебя просто очарует. Может быть, ты даже захочешь написать поэму о том, как Лаймонд провел дни после Аннана. Прелестная история.
Скотт, уловив язвительность в голосе цыгана, тихо улыбнулся самому себе и поехал дальше. Они старались двигаться по высокогорью, где туман был не таким густым, а дорога не так разбита. Вскоре вересковые заросли и мокрые папоротники Шотландии сменились английскими вереском и папоротниками. Путники пересекли границу и поехали молча по высокой сухой траве. Белизна тумана сменилась чернотой ночи: день закончился, и они одолели последний спуск.
И вдруг в тумане перед ними засверкали огни. Всадники приблизились, и огни стали принимать очертания окон, в которых горели фонари и свечи, открытой двери; до них стали доноситься звуки музыки, слабые голоса; появился теплый, навязчивый запах жареного мяса, смешанный почему-то с мускусом. Показался двор, кишащий конюхами, приводившими и уводившими лошадей, и, наконец, огромный силуэт в дверном проеме: невероятно полная женщина со свежим детским лицом, которая протянула к Лаймонду напудренные руки.
— Неужто это ты… и Джонни! Вернулись! Господи, а мы уж думали, что все нас забыли.
— Поэтому-то мы и пришли, — сказал Лаймонд. Глаза его синели, как море, и в них сияла небесная кротость. — Рыжик, это и есть гостиница Острич. Так что прыгай, мой Уилли, радуйся, Уилли, Англия — твоя и моя. — Легкой походкой он подошел к двери, сгреб в охапку монументальную хозяйку, которая сердечно расцеловала его и обняла за плечи пухлыми руками, а потом оба исчезли в доме.
Скотт заметил, что Джонни Булло смотрит на него с насмешливым блеском в карих глазах.
— Идем, — сказал Джонни. — Нам тоже можно.
В утро перед сражением солдаты часто вспоминали квадратную залу Острича. Высотою в два этажа, она вся была увешана шелковыми занавесями; на двух вертелах, крутившихся над огнем, можно было зажарить по целому быку, а за переполненными столами рекой лилось вино. Все удовольствия, какие только мог пожелать досужий человек, он находил в Остриче. Те, кто стеснялся спать при людях, могли подняться на галерею второго этажа, где располагались отдельные комнаты.
В общем зале сверкали свечи. Раздавалась цыганская музыка, и в глазах рябило от пестрых нарядов. На фоне ярках ковров и фресок, украшавших стены, показывали свое искусство акробаты, арфисты, обезьяны, медведи, певцы, собаки, актеры и мимы. Громкий смех и голоса, рокот барабанов и гитар отдавались под сводами. Повсюду витали ароматы острых приправ. Между столами легко, словно яркие птицы, порхали женщины.
Уилл Скотт у одного из каминов сомлел от жары, запахов еды и яркого света. Лаймонд исчез, Джонни Булло с другими цыганами включился в представление, а Мэт, поговорив с кем-то у дверей, ушел. Тоска по жареной оленине вдруг охватила Скотта — и тут он увидел огромное блюдо с дымящимся, остро пахнущим приправами оленьим бедром, водруженное на стол белыми, унизанными кольцами руками великанши хозяйки. Она улыбнулась Уиллу. Женщина была красива. Ее круглое лицо, молодое и свежее, как лепесток розы, светилось в то же время материнской заботой. Ухоженные волосы блестели. Из-под бархата и горностая виднелась пышная белоснежная грудь, на которой покоилось рубиновое ожерелье.
Уилл неуверенно поднялся. Она поставила на стол вино, две кружки, хлеб и сыр, положила ножи, а потом легонько подтолкнула его, усаживая на прежнее место.
— Не каждый день выпадает такое счастье — сама Молли прислуживает тебе. Но ты приехал в особенной компании. — Ее красивые глаза оценивающе взглянули на юношу из-под подкрашенных ресниц. — Хорошие манеры. Силен, но нежен. А это означает благородное происхождение и сострадательное сердце… Как тебя зовут?
Противиться ей было невозможно. Он улыбнулся:
— Меня зовут Уилл.
— Уилл! Вот так уже лучше. — Ее нежные губы изогнулись в улыбке, и она материнским жестом слегка взъерошила Скотту волосы. — Поешь хорошенько, мой мальчик, а твой золотоволосый друг скоро вернется. Боже! — Молли воздела к потолку свои небесно-голубые глаза. — Что за волосы! Он родился, чтобы губить нас — наши тела и наши души. Ты только посмотри. — Она запустила белую руку в вырез платья и извлекла на свет золотую цепочку, к которой было прикреплено кольцо с великолепным бриллиантом. — Наверно, в моей жизни драгоценностей было больше, чем у многих других, но вот это кольцо, которое он подарил, я всегда ношу с собой. — Она рассмеялась и спрятала цепочку. — Да не пугайся ты. Для таких, как он, бриллиантовые кольца — пустяк, но тебе не придется расплачиваться за обед украшениями. Не обращай внимания на мою болтовню. Поешь, выпей и забудь о своих бедах. Для этого и существует Острич.
Женщина удалилась легкой походкой, а Уилл проводил ее тоскливым взглядом и решил, что в следующий раз запасется бриллиантами. Потом он обратился к еде и забыл о Молли. Оленина оказалась великолепной — сочной и ароматной. Вино было слегка подогретым и приятным на вкус. Странным и ласковым огнем светили свечи. Жизнь была замечательна.
С непринужденным изяществом Лаймонд скользнул на скамью напротив Скотта и подвинул к себе вино и тарелку. На нем было красивое, свежее платье, и Скотт сразу же почувствовал, что его куртка и штаны заляпаны грязью. Отрезав себе ломоть оленины, Лаймонд сказал, словно читая его мысли:
— Молли, к несчастью, не одевает великанов, мой Пирр. Ты познакомился с ней? — Уилл кивнул. — Молли вышла замуж за владельца гостиницы. — Лаймонд налил себе вина, выпил, разглядывая людей за соседними столами. — И с тех пор владельца гостиницы никто не видел. Он женился на Молли, привез ее в Острич, а через месяц осталась одна только Молли и ее девушки.
Уилл заметил:
— Она без ума от вас.
— Она любит мои деньги, — ответил Лаймонд и, поймав взгляд Уилла, злорадно ухмыльнулся. — Какое кольцо она тебе показывала? С бриллиантом или с жемчугом?
— Она мне показала кольцо с бриллиантом, — с вызовом проговорил Скотт, потому что ему понравилась Молли.
Лаймонд снова ухмыльнулся.
— Если тебе хватило ума прицепить к берету дорогой камень, будь готов к тому, чтобы тебя и оценили соответственно. — Он громко расхохотался. — Не переживай так, о святая простота: здесь все влюбляются в Молли. Но не только в Молли, конечно. — Задумчивый взгляд синих глаз скользил по зале. — Темноволосую девчонку у другого камина зовут Сэл, рыжая у кухонной двери — Элизабет, а за соседним столом — Джоан.
Уилл посмотрел на Джоан. У нее было свежее, розовое лицо и каштановые волосы; глаза сверкали опаловым блеском; из-под платья виднелись тонкие щиколотки и туфли на красном каблуке,
— Видывал я и похуже, — сказал Скотт и поднял свою кружку. Лаймонд налил ему и себе, а когда Скотт выпил, налил ему снова.
— Multa bibens… [42] — Потом он огляделся, сделал кому-то знак и нежно, со значением заглянул в глаза Уилла.
— А теперь, — проворковал Лаймонд, — не пора ли нам исполнить наш сладостный долг?
Овеянная мускусным ароматом, появилась Молли.
— Ты готов, дорогой?
— Мы готовы. А комната? — спросил Лаймонд.
— Ждет вас. Номер четыре, дорогой. — Она передала ему ключ. — Ты помнишь, где лестница? — Она рассмеялась, и Лаймонд ответил:
— Лестница как таковая не произвела особого впечатления, но о ее существовании я помню. Мы найдем дорогу. Пошли, Рыжик.
Целомудрие — выдумки для детей; хорошо воспитанному молодому человеку не следует чураться никаких пороков. Когда Уилл Скотт поднялся на ноги, сердце его сильно билось, но он быстро направился вслед за Лаймондом через набитый людьми зал, потом по лестнице, ведущей на галерею, и по длинному, душному коридору. Деревянные двери вдоль одной стены были под номерами. Лаймонд отпер номер четвертый и вошел внутрь. Следом за ним вошел Скотт, и Лаймонд захлопнул дверь.
В комнате стояли кровать без балдахина, зеркало, комод, стол с двумя горящими свечами. На низенькой скамеечке с подушками сидел моложавый человек. Увидев Скотта, человек нахмурился и вскочил на ноги. Он был высок, с длинными, редкими волосами, а на треугольном лице сверкали переливчатые, навыкате, глаза. Он изрек:
— Я жду одного джентльмена. Вы…
— Лаймонд — я. — Лаймонд подошел ближе к свету. Незнакомец узнал его и с облегчением вздохнул. — А это мой лейтенант, господин Скотт. Уилл, это Хозяин Максвелла.
Три месяца в обществе Лаймонда научили Уилла никогда не терять присутствия духа. Он поклонился, и в буре мятущихся чувств мелькнуло нужное воспоминание — Лаймонд выручил Максвелла на карлайлской дороге в темную октябрьскую ночь, а потом рассказывал об этом: «Максвелл — личность важная, заметная, вокруг него вертится много англичан… Согласись же, что такой дебют приведет к спёртому мату». Уилл скорчил гримасу за спиной Лаймонда и, подчинившись судьбе, присел на край кровати. Лаймонд достал из комода кувшин и кружки и вопросил:
— Итак, вы направляетесь в Карлайл, господин Максвелл?
— Если это касается вас, то да, сэр. — Желтые ястребиные глаза с черными крапинками уставились на Лаймонда, который невозмутимо разливал по кружкам вино. У Скотта внезапно проснулся интерес к Максвеллу: тот осмелился огрызнуться! Неужели нашелся наконец человек, не подпавший под чары зловещей легенды?
Лаймонд молча предложил Максвеллу вино, тот молча взял кружку. Потом Лаймонд мягко опустился на угол стола, кинул взгляд на Скотта, погрузившего нос в кружку, и произнес:
— Я выбрал для нашей встречи Острич, потому что место это не совсем обычное. Это пограничье — сюда доходят любые слухи. Здесь всё видят и всё знают. Например, кто пересекал недавно границу, направляясь на север? Капеллан вашего брата из Лондона. Он будет ждать вас в Триве. Он горит желанием узнать, как относитесь вы к предложению лорда Максвелла сдать Лохмейбен англичанам. Кто еще? Землемер из Кале, направлявшийся к Уортону. Шотландские гарнизоны в Кроуфорде и Лангхолме беспокоят его милость. Господин Пэти должен дать совет, как наилучшим образом укрепить Дамфрис, Кирккудбрайт, Лохвуд, Милк, Кокпул-Тауэр и Лохмейбен, когда англичане займут эти крепости.
Потом на север проследовал помощник лорда Уортона, господин Томсон. Он собирается встретиться с вашим дядюшкой Друмланригом. Боюсь, сэр Джеймс не смог убедить его в том, что, когда имеешь дело с честным человеком, необязательно держать заложников. И еще конечно же несколько господ из Западной Марки проехало в направлении Карлайла, чтобы принести известную присягу: служить королю Англии, отречься от Папы Римского, способствовать браку короля Англии и королевы Шотландии, выступать против врагов английской короны, подчиняться лорду-протектору, лордам-лейтенантам и смотрителям… А совсем недавно на юг проследовал один из людей Уортона с нескромным письмом вашего шурина графа Ангуса к одному человеку — и письмо это может крайне заинтересовать англичан.
Даже для Скотта большинство из сказанного оказалось новостью. И если все это было правдой — а Максвелл определенно знал, так это или нет, — значит, Лаймонд обладал силой, которой даже Максвеллу трудно было противостоять. Джон Максвелл вытянул длинные ноги, поставил кружку и устремил на Лаймонда свои желтые глаза.
— Вы владеете Остричем? Или только способностью угождать Молли?
Синие глаза улыбнулись.
— Различие несущественно.
Максвелл произнес:
— Господин Кроуфорд, нет нужды обрушивать на меня скалу, когда хватит и камня. Наш последний разговор заинтриговал меня.
— Сильно?
— Достаточно для ваших целей. — Максвелл отвел взгляд, поднялся, наполнил свою кружку, снова сел и продолжил своим сухим, бодрым голосом: — Я достал сведения, которые интересовали вас. Сэмюэл Харви холост, живет в Лондоне, находится там на службе и в ближайшее время, по-видимому, не собирается объявляться на севере. Гидеон Сомервилл — богатый человек, ныне бросивший службу при дворе; владеет имением, которое называется Флоу-Вэллис и расположено на реке Тайн вблизи Гексема. Женат, имеет дочь десяти лет. Я навел эти справки частным образом в Карлайле; никто не сможет связать это с вашим именем.
— Признателен за вашу заботу. Однако это теперь не имеет никакого значения.
— Вас больше не интересуют эти двое?
— Напротив — я собираюсь встретиться с ними. Но один из ваших шуринов знает об этом, и либо он, либо Грей непременно попытаются подстроить мне ловушку. Но это не важно. Ни кошки не боюсь, ни мышеловки: рассчитываю на свою сноровку.
— Ваша самоуверенность невероятна, сэр, — сухо заметил Максвелл.
— Если владеешь информацией, то все можно предусмотреть, — сказал Лаймонд. — Вашу женитьбу, например.
Скотту, который слушал как зачарованный, показалось, что глаза Максвелла сузились. Последовала короткая пауза, потом Максвелл проговорил:
— Я подумал над тем, что вы предложили. Мои теперешние отношения со вдовствующей королевой таковы, что ни она, ни правитель не согласятся, даже если план и сработает.
— Отношения могут потеплеть.
— Мой брат, лорд Максвелл, все еще содержится пленником в Лондоне. А заложники в Карлайле обеспечивают мою покорность.
— Отношения могут потеплеть и без ущерба для вашей репутации в Лондоне. Сейчас середина ноября. Через две-три недели граф Леннокс должен прибыть в Карлайл, и если обстоятельства сложатся благоприятно, он еще раз попытается вторгнуться в южную Шотландию.
— И что?
— Чистая случайность вкупе с естественным корыстолюбием могут привести к тому, что люди Леннокса провалят набег. Действительный характер этой случайности будет известен только шотландскому правительству, которое станет действовать по вашему совету. Леннокс обвинит в провале своих людей, но королева-то будет знать, что всем этим обязана Максвеллу.
Молчание. Максвелл пошевелился.
— Разве это возможно?
— Сами сможете судить. Я сейчас изложу суть, а детали представлю позднее, когда мне будет точно известно обо всех перемещениях Леннокса. Все заслуги припишут вам.
Джон Максвелл сказал:
— Я пытаюсь убедить себя в том, что такой расклад не нанесет вам никакого ущерба.
Лаймонд мягко улыбнулся.
— Дорога, по которой пойдет Леннокс, проходит через Гексем, — заметил он. — Я говорил вам, что там поставят для меня мышеловку. Но англичане сами же и отопрут дверцу.
В полночь они стали прощаться. Максвелл взял свой плащ, надел перчатки и шляпу, захватил хлыст и направился к двери. Он кивнул Скотту, пригнулся в дверном проеме и обернулся к Лаймонду:
— И, пожалуйста, сдерживайте вашу безумную страсть к театральным эффектам. Не очень-то мне хочется потом из кожи вон лезть, приноравливаясь к тому образу, что вы создадите.
— Не беспокойтесь, — сказал Лаймонд серьезно, — мы с вами одного поля ягоды.
Максвелл, к удивлению Скотта, рассмеялся и вышел. Лаймонд закрыл за ним дверь.
— Вот так, — заметил он Скотту, — из тутового дерева вырастают шелковые рубашки.
— Да, — отозвался Скотт.
Лаймонд наклонил свою пустую кружку, бросил иронический взгляд на хмурого Скотта, распахнул дверь и крикнул:
— Молли, почему у тебя в доме такая сушь?
Молли сидела при свете свечей за столом, окруженным вдрызг пьяными, что-то бормочущими гостями. Она подняла к Лаймонду унизанные кольцами руки.
— Иди к нам, мой воробышек. Мы без тебя вот-вот заснем.
Ухмыляясь, Лаймонд обвел взглядом зал и выдохшуюся, осовевшую публику. Кто-то уже храпел, кто-то сидел у догорающего камина, проводя время в невнятной беседе; воздух был полон дыма и запахов еды.
В углу, сбившись в кучу, спали цыгане, в своих пышных нарядах похожие на клумбу левкоев. Мэт лежал на скамейке лицом вниз, сверкая розовой лысиной.
— Я что, должен учить тебя твоему делу?
— Развесели нас, — потребовала Молли. — Или весь твой запал прошел? Давай же, Люцифер, развей тоску!
Лаймонд взял кружку и метко швырнул ее в спящего Мэтью, который проснулся и с грохотом свалился со скамейки.
— Это ужасно, — сказал Лаймонд, — напиться до бесчувствия в самом начале веселья. Мэтью, у Молли в подвале целая бочка кларета. Прикати-ка ее сюда, и нам будет море по колено. Молли, моя крошечка, свет очей моих, нужно развести огонь в обоих каминах и зажечь побольше свечей. И дать музыку.
— И тебя пригласить, любовь моя, — продолжила Молли. — Но где же взять музыку? Музыканты пьяны вдрызг.
Лаймонд выпрямился и расхохотался так, что Скотт вздрогнул.
— Всего в двух ярдах отсюда есть такая музыка, что и чертям тошно станет. Ты что, забыла, прелесть моя, кто у тебя в первом номере?
— Чтоб ты лопнул! — воскликнула Молли и добавила еще словечко, которое редко можно услышать даже из уст жены трактирщика. — Я что, забыла закрыть дверь?
Лаймонд кивнул.
— О нет! — вскричала Молли. Она зажала уши своими белоснежными ручками, и на груди сверкнули рубины. — Нет!
Из какой-то комнаты наверху послышался сонный, недовольный голос. Кто-то из спящих пьяниц проснулся от крика и недоуменно поглядывал вокруг.
— О да, разумеется, да! — сказал Лаймонд и тут же исчез.
Огромный полутемный зал погрузился в оцепенение. Уилл, облокотившись на перила, посмотрел вниз и увидел, что Молли плотно заткнула уши и склонилась к столу в состоянии, близком к истерике; глаза ее тоже были закрыты. А потом события стали следовать одно за другим.
Грохот возвестил о приближении Мэтью с бочкой кларета. В каминах весело заплясал разожженный заново огонь, и зал озарился ярким светом от принесенных свечей.
— Если бы я остался в Баллахане…
Лаймонд, непринужденно развалившись на стуле, смерил взглядом своего пленника.
— Жаль об этом говорить, но для сэра Эндрю вы были всего лишь несносным болтуном. Кусочком сыра в мышеловке, господин Крауч.
Уилл Скотт неожиданно обрел дар речи:
— А мышеловка — для вас, сэр?
Лаймонд поставил кружку на стоя, и ему тут же поднесли другую.
— Кто в Аннане знал, что мы интересуемся нашим гостем?
— Капитан у ворот? Тот, кто впустил нас? — пытался припомнить Скотт.
— Тот, кто впустил нас, и поплатился за это. Когда англичане ушли из Аннана и туда вошел мой дорогой братец, капитан готов был испустить дух. А последние его слова, как я полагаю, достигли слуха сэра Эндрю Хантера.
— И догадавшись, что вы проявляете интерес к Краучу, сэр Эндрю заполучил его, чтобы таким образом заманить вас. Но тогда, — Уилл Скотт размышлял вслух, — почему он держал это в тайне?
— Нетрудно догадаться, — сухо изрек Лаймонд. — Во-первых, сэр Эндрю — молодой человек, живущий не по средствам. Во-вторых, за мою голову объявлено вознаграждение в тысячу крон. И в-третьих. — Он задумался на мгновение, и Скотт увидел ледяной холод в его глазах. — Третья причина пока еще не ясна. Но в любом случае разыгравшееся воображение Хантера стоило ему шишки на голове, а господину Краучу — простуды и забвения приличий.
— Послушайте, — заявил господин Крауч, который был слишком оскорблен и потому не испытывал страха. — С меня хватит. Меня взяли в плен, как полагается, и я имею право на то, чтобы меня выкупили или обменяли как можно скорее, что соответствует законам обеих стран. Вы говорите так, — с горячностью продолжал Крауч, — будто это большое счастье — оказаться запертым в грязной, проклятой…
— Именно счастье. — Лаймонд быстро поднялся, длинными пальцами схватил Крауча, усадил его на свое место и, невзирая на протесты, положил его руку на вторую кружку с пивом. — Так оно и есть. У вас никогда больше не будет возможности приобрести такой опыт. Вы посмотрите — где вы еще встретите таких, как мы? Вы достигли крайних пределов мрака — а если вам повезет, то еще и выберетесь отсюда на свет Божий. А это, господин Крауч, большое счастье. — Господин Крауч, зажав кружку в руке, попытался было что-то сказать, но Лаймонд опередил его: — Нет, не тратьте речей понапрасну и не истощайте свой ум. Примите наши дары и будьте благодарны. Кто-то из этих двоих — я говорю о Гидеоне Сомервилле и Сэмюэле Харви — степенный, богобоязненный человек, и он испытает лишь несколько неприятных минут. А то, что случится с другим, будет лишь возмездием за грехи, и это возмездие свершилось бы независимо от вашего участия. Но я не хочу, чтобы вы спугнули моих пташек. Когда я поговорю с ними обоими, вы сможете отправиться домой.
Это мало утешило пленника.
— Я хочу домой сейчас, — резко возразил он.
— Пожалуйста, — мягко ответил Лаймонд. — О, пожалуйста. Когда захотите. По частям. Пейте лучше и учитесь быть благодарным.
Господин Крауч, вынужденный подчиниться силе, выпил. Лаймонд повернулся к нему спиной, подошел к столу и стал перебирать разбросанные карты.
— Карты — это слепая удача, счастливый случай и ловкая сдача. Становись картежником, если тебе того хочется, Рыжик, только не смотри на меня, как нашкодивший котенок. Джонни, твои цыгане все здесь?
— В миле отсюда.
— Прекрасно. Изгоним скуку из этой ночи. Скотт, в какие пороки, кроме азартных игр, вовлекает тебя Терки?
— Пороки! — воскликнул возмущенный Терки.
— Отклонения от общепринятой морали, — пояснил Лаймонд. — Отвлечения и забавы.
— Ах, забавы, — понимающе сказал Мэт. — С забавами у нас туго. С той ночи в Остриче так и не было ни одной.
Скотт, весь пунцовый, проговорил с вызовом:
— Я никогда не был в Остриче.
В глазах Лаймонда засверкали знакомые искорки.
— Хозяйка Острича — простая женщина, которая принимает мужчин, падких до греха. Вопрос: ищем ли мы безумных услад? Ответ; да, ищем. — Он обвел всех троих искрящимся взглядом. — Так отправимся же в рай, где каждого из нас ждет восемьдесят жен — и все девственницы. Отправимся прямо сейчас. Скотт, как ты? — Глаза Уилла засветились. Он кивнул. — Мэтью? Ну еще бы. А Джонни и так ехал туда.
Джонни Булло улыбнулся и проговорил сквозь зубы:
— Именно.
Скотт, чей взгляд Лаймонд снова поймал на себе, покраснел как рак. Лаймонд задумчиво обратился к нему:
— Так ты очень хочешь ехать? Эти змеи убивают мужчин и пожирают их, рыдая.
Изо всех сил стараясь не ударить в грязь лицом, Скотт процитировал Рабле:
— «Но воронов, попугаев, скворцов они превращают в поэтов».
— Нет, — сказал Лаймонд, — попугаев они разрывают на части.
Четыре человека и цыганский табор добрались до гостиницы Острич в полночь, в густом тумане. Весь долгий путь Уилл Скотт держался рядом с Булло. С самого начала гнедой конь Лаймонда затерялся в толпе цыган; вспышки приглушенного смеха и обрывки песен то и дело доносились оттуда. Терки Мэт, сросшийся со своим конем, ехал в одиночестве. Булло, скакавший рядом со Скоттом, чутко прислушивался к звукам, долетавшим из высокой травы. Один раз со сверхъестественной проницательностью, какую Скотт подмечал в нем и раньше, Булло сказал:
— Он сегодня закусил удила. — И это настолько совпадало с мыслями юноши, что тот даже не повернул головы.
Лаймонд для Скотта стал центром мира. Ни непритязательная сердечность, царившая в Бранксхолме, ни утонченность Лувра, ни разнузданная, двусмысленная чувственность Холируда не подготовили его к той нечеловеческой жестокости, какую он нашел в Лаймонде. Подчиненным Лаймонда казалось, что тот никогда не бывает больным или усталым, встревоженным, огорченным или разочарованным; даже гнев, похоже, никогда не брал верха над ним. Если он отдыхал, то делал это в одиночестве, если спал, то непременно располагался в сторонке.
— Мне иногда кажется, что он вообще не человек, — высказал Уилл вслух свою мысль. — Наверное, он весь состоит из винтиков.
В тумане блеснула белозубая ухмылка.
— В сентябре я сам убедился, насколько он человек. Помнится, у тебя тоже была шишка на голове после стычки с Калтером и Эрскином?
Лошадь Скотта запнулась, он чертыхнулся, пришпорил ее и сказал:
— Я тогда четыре дня провалялся. Ты хочешь сказать, что и Лаймонду попало?
— Как самому обыкновенному человеку. Камнем. Уж и намаялись мы с Мэтом, когда пытались привезти атамана назад. Пришлось-таки оставить его в кустах: Калтер и все остальные набросились на нас, как клопы в богадельне. А когда опасность миновала и мы явились за ним, неуязвимый Лаймонд скрылся. Конечно, потом мы нашли его.
— Где?
— Говорить об этом было бы не очень красиво, в особенности когда два заинтересованных лица находятся поблизости. Если ты помнишь, вернувшись, мы и словом не обмолвились о ране Лаймонда. Ведь он, как ты и сказал, должен оставаться всемогущим. В субботу я еду в Эдинбург, а когда вернусь, расскажу тебе эту историю — она тебя просто очарует. Может быть, ты даже захочешь написать поэму о том, как Лаймонд провел дни после Аннана. Прелестная история.
Скотт, уловив язвительность в голосе цыгана, тихо улыбнулся самому себе и поехал дальше. Они старались двигаться по высокогорью, где туман был не таким густым, а дорога не так разбита. Вскоре вересковые заросли и мокрые папоротники Шотландии сменились английскими вереском и папоротниками. Путники пересекли границу и поехали молча по высокой сухой траве. Белизна тумана сменилась чернотой ночи: день закончился, и они одолели последний спуск.
И вдруг в тумане перед ними засверкали огни. Всадники приблизились, и огни стали принимать очертания окон, в которых горели фонари и свечи, открытой двери; до них стали доноситься звуки музыки, слабые голоса; появился теплый, навязчивый запах жареного мяса, смешанный почему-то с мускусом. Показался двор, кишащий конюхами, приводившими и уводившими лошадей, и, наконец, огромный силуэт в дверном проеме: невероятно полная женщина со свежим детским лицом, которая протянула к Лаймонду напудренные руки.
— Неужто это ты… и Джонни! Вернулись! Господи, а мы уж думали, что все нас забыли.
— Поэтому-то мы и пришли, — сказал Лаймонд. Глаза его синели, как море, и в них сияла небесная кротость. — Рыжик, это и есть гостиница Острич. Так что прыгай, мой Уилли, радуйся, Уилли, Англия — твоя и моя. — Легкой походкой он подошел к двери, сгреб в охапку монументальную хозяйку, которая сердечно расцеловала его и обняла за плечи пухлыми руками, а потом оба исчезли в доме.
Скотт заметил, что Джонни Булло смотрит на него с насмешливым блеском в карих глазах.
— Идем, — сказал Джонни. — Нам тоже можно.
В утро перед сражением солдаты часто вспоминали квадратную залу Острича. Высотою в два этажа, она вся была увешана шелковыми занавесями; на двух вертелах, крутившихся над огнем, можно было зажарить по целому быку, а за переполненными столами рекой лилось вино. Все удовольствия, какие только мог пожелать досужий человек, он находил в Остриче. Те, кто стеснялся спать при людях, могли подняться на галерею второго этажа, где располагались отдельные комнаты.
В общем зале сверкали свечи. Раздавалась цыганская музыка, и в глазах рябило от пестрых нарядов. На фоне ярках ковров и фресок, украшавших стены, показывали свое искусство акробаты, арфисты, обезьяны, медведи, певцы, собаки, актеры и мимы. Громкий смех и голоса, рокот барабанов и гитар отдавались под сводами. Повсюду витали ароматы острых приправ. Между столами легко, словно яркие птицы, порхали женщины.
Уилл Скотт у одного из каминов сомлел от жары, запахов еды и яркого света. Лаймонд исчез, Джонни Булло с другими цыганами включился в представление, а Мэт, поговорив с кем-то у дверей, ушел. Тоска по жареной оленине вдруг охватила Скотта — и тут он увидел огромное блюдо с дымящимся, остро пахнущим приправами оленьим бедром, водруженное на стол белыми, унизанными кольцами руками великанши хозяйки. Она улыбнулась Уиллу. Женщина была красива. Ее круглое лицо, молодое и свежее, как лепесток розы, светилось в то же время материнской заботой. Ухоженные волосы блестели. Из-под бархата и горностая виднелась пышная белоснежная грудь, на которой покоилось рубиновое ожерелье.
Уилл неуверенно поднялся. Она поставила на стол вино, две кружки, хлеб и сыр, положила ножи, а потом легонько подтолкнула его, усаживая на прежнее место.
— Не каждый день выпадает такое счастье — сама Молли прислуживает тебе. Но ты приехал в особенной компании. — Ее красивые глаза оценивающе взглянули на юношу из-под подкрашенных ресниц. — Хорошие манеры. Силен, но нежен. А это означает благородное происхождение и сострадательное сердце… Как тебя зовут?
Противиться ей было невозможно. Он улыбнулся:
— Меня зовут Уилл.
— Уилл! Вот так уже лучше. — Ее нежные губы изогнулись в улыбке, и она материнским жестом слегка взъерошила Скотту волосы. — Поешь хорошенько, мой мальчик, а твой золотоволосый друг скоро вернется. Боже! — Молли воздела к потолку свои небесно-голубые глаза. — Что за волосы! Он родился, чтобы губить нас — наши тела и наши души. Ты только посмотри. — Она запустила белую руку в вырез платья и извлекла на свет золотую цепочку, к которой было прикреплено кольцо с великолепным бриллиантом. — Наверно, в моей жизни драгоценностей было больше, чем у многих других, но вот это кольцо, которое он подарил, я всегда ношу с собой. — Она рассмеялась и спрятала цепочку. — Да не пугайся ты. Для таких, как он, бриллиантовые кольца — пустяк, но тебе не придется расплачиваться за обед украшениями. Не обращай внимания на мою болтовню. Поешь, выпей и забудь о своих бедах. Для этого и существует Острич.
Женщина удалилась легкой походкой, а Уилл проводил ее тоскливым взглядом и решил, что в следующий раз запасется бриллиантами. Потом он обратился к еде и забыл о Молли. Оленина оказалась великолепной — сочной и ароматной. Вино было слегка подогретым и приятным на вкус. Странным и ласковым огнем светили свечи. Жизнь была замечательна.
С непринужденным изяществом Лаймонд скользнул на скамью напротив Скотта и подвинул к себе вино и тарелку. На нем было красивое, свежее платье, и Скотт сразу же почувствовал, что его куртка и штаны заляпаны грязью. Отрезав себе ломоть оленины, Лаймонд сказал, словно читая его мысли:
— Молли, к несчастью, не одевает великанов, мой Пирр. Ты познакомился с ней? — Уилл кивнул. — Молли вышла замуж за владельца гостиницы. — Лаймонд налил себе вина, выпил, разглядывая людей за соседними столами. — И с тех пор владельца гостиницы никто не видел. Он женился на Молли, привез ее в Острич, а через месяц осталась одна только Молли и ее девушки.
Уилл заметил:
— Она без ума от вас.
— Она любит мои деньги, — ответил Лаймонд и, поймав взгляд Уилла, злорадно ухмыльнулся. — Какое кольцо она тебе показывала? С бриллиантом или с жемчугом?
— Она мне показала кольцо с бриллиантом, — с вызовом проговорил Скотт, потому что ему понравилась Молли.
Лаймонд снова ухмыльнулся.
— Если тебе хватило ума прицепить к берету дорогой камень, будь готов к тому, чтобы тебя и оценили соответственно. — Он громко расхохотался. — Не переживай так, о святая простота: здесь все влюбляются в Молли. Но не только в Молли, конечно. — Задумчивый взгляд синих глаз скользил по зале. — Темноволосую девчонку у другого камина зовут Сэл, рыжая у кухонной двери — Элизабет, а за соседним столом — Джоан.
Уилл посмотрел на Джоан. У нее было свежее, розовое лицо и каштановые волосы; глаза сверкали опаловым блеском; из-под платья виднелись тонкие щиколотки и туфли на красном каблуке,
— Видывал я и похуже, — сказал Скотт и поднял свою кружку. Лаймонд налил ему и себе, а когда Скотт выпил, налил ему снова.
— Multa bibens… [42] — Потом он огляделся, сделал кому-то знак и нежно, со значением заглянул в глаза Уилла.
— А теперь, — проворковал Лаймонд, — не пора ли нам исполнить наш сладостный долг?
Овеянная мускусным ароматом, появилась Молли.
— Ты готов, дорогой?
— Мы готовы. А комната? — спросил Лаймонд.
— Ждет вас. Номер четыре, дорогой. — Она передала ему ключ. — Ты помнишь, где лестница? — Она рассмеялась, и Лаймонд ответил:
— Лестница как таковая не произвела особого впечатления, но о ее существовании я помню. Мы найдем дорогу. Пошли, Рыжик.
Целомудрие — выдумки для детей; хорошо воспитанному молодому человеку не следует чураться никаких пороков. Когда Уилл Скотт поднялся на ноги, сердце его сильно билось, но он быстро направился вслед за Лаймондом через набитый людьми зал, потом по лестнице, ведущей на галерею, и по длинному, душному коридору. Деревянные двери вдоль одной стены были под номерами. Лаймонд отпер номер четвертый и вошел внутрь. Следом за ним вошел Скотт, и Лаймонд захлопнул дверь.
В комнате стояли кровать без балдахина, зеркало, комод, стол с двумя горящими свечами. На низенькой скамеечке с подушками сидел моложавый человек. Увидев Скотта, человек нахмурился и вскочил на ноги. Он был высок, с длинными, редкими волосами, а на треугольном лице сверкали переливчатые, навыкате, глаза. Он изрек:
— Я жду одного джентльмена. Вы…
— Лаймонд — я. — Лаймонд подошел ближе к свету. Незнакомец узнал его и с облегчением вздохнул. — А это мой лейтенант, господин Скотт. Уилл, это Хозяин Максвелла.
Три месяца в обществе Лаймонда научили Уилла никогда не терять присутствия духа. Он поклонился, и в буре мятущихся чувств мелькнуло нужное воспоминание — Лаймонд выручил Максвелла на карлайлской дороге в темную октябрьскую ночь, а потом рассказывал об этом: «Максвелл — личность важная, заметная, вокруг него вертится много англичан… Согласись же, что такой дебют приведет к спёртому мату». Уилл скорчил гримасу за спиной Лаймонда и, подчинившись судьбе, присел на край кровати. Лаймонд достал из комода кувшин и кружки и вопросил:
— Итак, вы направляетесь в Карлайл, господин Максвелл?
— Если это касается вас, то да, сэр. — Желтые ястребиные глаза с черными крапинками уставились на Лаймонда, который невозмутимо разливал по кружкам вино. У Скотта внезапно проснулся интерес к Максвеллу: тот осмелился огрызнуться! Неужели нашелся наконец человек, не подпавший под чары зловещей легенды?
Лаймонд молча предложил Максвеллу вино, тот молча взял кружку. Потом Лаймонд мягко опустился на угол стола, кинул взгляд на Скотта, погрузившего нос в кружку, и произнес:
— Я выбрал для нашей встречи Острич, потому что место это не совсем обычное. Это пограничье — сюда доходят любые слухи. Здесь всё видят и всё знают. Например, кто пересекал недавно границу, направляясь на север? Капеллан вашего брата из Лондона. Он будет ждать вас в Триве. Он горит желанием узнать, как относитесь вы к предложению лорда Максвелла сдать Лохмейбен англичанам. Кто еще? Землемер из Кале, направлявшийся к Уортону. Шотландские гарнизоны в Кроуфорде и Лангхолме беспокоят его милость. Господин Пэти должен дать совет, как наилучшим образом укрепить Дамфрис, Кирккудбрайт, Лохвуд, Милк, Кокпул-Тауэр и Лохмейбен, когда англичане займут эти крепости.
Потом на север проследовал помощник лорда Уортона, господин Томсон. Он собирается встретиться с вашим дядюшкой Друмланригом. Боюсь, сэр Джеймс не смог убедить его в том, что, когда имеешь дело с честным человеком, необязательно держать заложников. И еще конечно же несколько господ из Западной Марки проехало в направлении Карлайла, чтобы принести известную присягу: служить королю Англии, отречься от Папы Римского, способствовать браку короля Англии и королевы Шотландии, выступать против врагов английской короны, подчиняться лорду-протектору, лордам-лейтенантам и смотрителям… А совсем недавно на юг проследовал один из людей Уортона с нескромным письмом вашего шурина графа Ангуса к одному человеку — и письмо это может крайне заинтересовать англичан.
Даже для Скотта большинство из сказанного оказалось новостью. И если все это было правдой — а Максвелл определенно знал, так это или нет, — значит, Лаймонд обладал силой, которой даже Максвеллу трудно было противостоять. Джон Максвелл вытянул длинные ноги, поставил кружку и устремил на Лаймонда свои желтые глаза.
— Вы владеете Остричем? Или только способностью угождать Молли?
Синие глаза улыбнулись.
— Различие несущественно.
Максвелл произнес:
— Господин Кроуфорд, нет нужды обрушивать на меня скалу, когда хватит и камня. Наш последний разговор заинтриговал меня.
— Сильно?
— Достаточно для ваших целей. — Максвелл отвел взгляд, поднялся, наполнил свою кружку, снова сел и продолжил своим сухим, бодрым голосом: — Я достал сведения, которые интересовали вас. Сэмюэл Харви холост, живет в Лондоне, находится там на службе и в ближайшее время, по-видимому, не собирается объявляться на севере. Гидеон Сомервилл — богатый человек, ныне бросивший службу при дворе; владеет имением, которое называется Флоу-Вэллис и расположено на реке Тайн вблизи Гексема. Женат, имеет дочь десяти лет. Я навел эти справки частным образом в Карлайле; никто не сможет связать это с вашим именем.
— Признателен за вашу заботу. Однако это теперь не имеет никакого значения.
— Вас больше не интересуют эти двое?
— Напротив — я собираюсь встретиться с ними. Но один из ваших шуринов знает об этом, и либо он, либо Грей непременно попытаются подстроить мне ловушку. Но это не важно. Ни кошки не боюсь, ни мышеловки: рассчитываю на свою сноровку.
— Ваша самоуверенность невероятна, сэр, — сухо заметил Максвелл.
— Если владеешь информацией, то все можно предусмотреть, — сказал Лаймонд. — Вашу женитьбу, например.
Скотту, который слушал как зачарованный, показалось, что глаза Максвелла сузились. Последовала короткая пауза, потом Максвелл проговорил:
— Я подумал над тем, что вы предложили. Мои теперешние отношения со вдовствующей королевой таковы, что ни она, ни правитель не согласятся, даже если план и сработает.
— Отношения могут потеплеть.
— Мой брат, лорд Максвелл, все еще содержится пленником в Лондоне. А заложники в Карлайле обеспечивают мою покорность.
— Отношения могут потеплеть и без ущерба для вашей репутации в Лондоне. Сейчас середина ноября. Через две-три недели граф Леннокс должен прибыть в Карлайл, и если обстоятельства сложатся благоприятно, он еще раз попытается вторгнуться в южную Шотландию.
— И что?
— Чистая случайность вкупе с естественным корыстолюбием могут привести к тому, что люди Леннокса провалят набег. Действительный характер этой случайности будет известен только шотландскому правительству, которое станет действовать по вашему совету. Леннокс обвинит в провале своих людей, но королева-то будет знать, что всем этим обязана Максвеллу.
Молчание. Максвелл пошевелился.
— Разве это возможно?
— Сами сможете судить. Я сейчас изложу суть, а детали представлю позднее, когда мне будет точно известно обо всех перемещениях Леннокса. Все заслуги припишут вам.
Джон Максвелл сказал:
— Я пытаюсь убедить себя в том, что такой расклад не нанесет вам никакого ущерба.
Лаймонд мягко улыбнулся.
— Дорога, по которой пойдет Леннокс, проходит через Гексем, — заметил он. — Я говорил вам, что там поставят для меня мышеловку. Но англичане сами же и отопрут дверцу.
В полночь они стали прощаться. Максвелл взял свой плащ, надел перчатки и шляпу, захватил хлыст и направился к двери. Он кивнул Скотту, пригнулся в дверном проеме и обернулся к Лаймонду:
— И, пожалуйста, сдерживайте вашу безумную страсть к театральным эффектам. Не очень-то мне хочется потом из кожи вон лезть, приноравливаясь к тому образу, что вы создадите.
— Не беспокойтесь, — сказал Лаймонд серьезно, — мы с вами одного поля ягоды.
Максвелл, к удивлению Скотта, рассмеялся и вышел. Лаймонд закрыл за ним дверь.
— Вот так, — заметил он Скотту, — из тутового дерева вырастают шелковые рубашки.
— Да, — отозвался Скотт.
Лаймонд наклонил свою пустую кружку, бросил иронический взгляд на хмурого Скотта, распахнул дверь и крикнул:
— Молли, почему у тебя в доме такая сушь?
Молли сидела при свете свечей за столом, окруженным вдрызг пьяными, что-то бормочущими гостями. Она подняла к Лаймонду унизанные кольцами руки.
— Иди к нам, мой воробышек. Мы без тебя вот-вот заснем.
Ухмыляясь, Лаймонд обвел взглядом зал и выдохшуюся, осовевшую публику. Кто-то уже храпел, кто-то сидел у догорающего камина, проводя время в невнятной беседе; воздух был полон дыма и запахов еды.
В углу, сбившись в кучу, спали цыгане, в своих пышных нарядах похожие на клумбу левкоев. Мэт лежал на скамейке лицом вниз, сверкая розовой лысиной.
— Я что, должен учить тебя твоему делу?
— Развесели нас, — потребовала Молли. — Или весь твой запал прошел? Давай же, Люцифер, развей тоску!
Лаймонд взял кружку и метко швырнул ее в спящего Мэтью, который проснулся и с грохотом свалился со скамейки.
— Это ужасно, — сказал Лаймонд, — напиться до бесчувствия в самом начале веселья. Мэтью, у Молли в подвале целая бочка кларета. Прикати-ка ее сюда, и нам будет море по колено. Молли, моя крошечка, свет очей моих, нужно развести огонь в обоих каминах и зажечь побольше свечей. И дать музыку.
— И тебя пригласить, любовь моя, — продолжила Молли. — Но где же взять музыку? Музыканты пьяны вдрызг.
Лаймонд выпрямился и расхохотался так, что Скотт вздрогнул.
— Всего в двух ярдах отсюда есть такая музыка, что и чертям тошно станет. Ты что, забыла, прелесть моя, кто у тебя в первом номере?
— Чтоб ты лопнул! — воскликнула Молли и добавила еще словечко, которое редко можно услышать даже из уст жены трактирщика. — Я что, забыла закрыть дверь?
Лаймонд кивнул.
— О нет! — вскричала Молли. Она зажала уши своими белоснежными ручками, и на груди сверкнули рубины. — Нет!
Из какой-то комнаты наверху послышался сонный, недовольный голос. Кто-то из спящих пьяниц проснулся от крика и недоуменно поглядывал вокруг.
— О да, разумеется, да! — сказал Лаймонд и тут же исчез.
Огромный полутемный зал погрузился в оцепенение. Уилл, облокотившись на перила, посмотрел вниз и увидел, что Молли плотно заткнула уши и склонилась к столу в состоянии, близком к истерике; глаза ее тоже были закрыты. А потом события стали следовать одно за другим.
Грохот возвестил о приближении Мэтью с бочкой кларета. В каминах весело заплясал разожженный заново огонь, и зал озарился ярким светом от принесенных свечей.