Страница:
— Да, он там, Джонни.
Терки Мэт, профессиональный солдат и ветеран Мохэка, Родоса и Белграда, сидел на перевернутой бочке, стягивая с себя сапоги и свирепым голосом выкрикивая приказания. Сорокалетний, желчный, он ничуть не похорошел, отрастив густую курчавую бороду в ассирийском стиле. Все, кто находился во дворе, восхищались Терки.
Джонни Булло неспешно подошел к нему:
— Эй, приятель, ты тут развел такой костер, что впору вести за собой детей Израилевых.
Терки Мэт вытряхивал из сапога песок.
— Привет, Джонни! Ничего страшного: хозяева дома. — Булло молча повернулся и посмотрел на заколоченные досками двери и окна. — Это сам фермер сделал, не мы. У него шесть девчонок, и он говорит, что платит нам за защиту, а вовсе не за то, чтобы мы ему улучшали породу. Да завтра-то мы все равно уходим и, надеюсь, с Божьим соизволением доберемся наконец до Башни, а то мой желудок объявил мне войну. Ты дозу привез?
Цыган немного подумал.
— А ты как полагаешь? Я таскаю ее с собой уже две недели. Она от старости обросла бородой, точь-в-точь как твоя. Тебе нужна бы помесь аптекаря с ищейкой.
Швырнув наземь сапог, Терки выругался:
— Идет война! Разве тебе об этом никто не сказал?
Джонни ухмыльнулся и уселся на землю рядом с бочкой.
— Я думал, вы пошли на восток.
— Мы и пошли на восток. В жизни не видел я столько знакомых лиц в одном месте. Вся эта орда только и делала, что набивала брюхо, а толку никакого. Зрелище было получше, — добавил Мэтью, — чем с передних мест на Уидди-Хилл после заседания суда.
— Но вам-то было чем поживиться?
— О да. — В бороде Терки Мэта мелькнула улыбка. — Арран у Муссельбурга локти себе кусал от досады: ему нужны были и люди, и провизия, и порох, и разведка — последнее больше всего; протектор Сомерсет направлялся на север, нагруженный трофеями и маленькими подарочками от лотианских лэрдов, и оставлял после себя разрушенные замки… Кошели с деньгами так и сыпались на нас, что тараканы на пирог. Только это было на прошлой неделе, — осторожно добавил он, увидев, как Булло подкидывает в руке маленький кожаный мешочек.
— Двенадцать крон, — умиротворенно промолвил Джонни.
— Двенадцать крон! Двенадцать крон за горстку толченой белены, смешанной с песком, которой я ждал неделю?! Да это грабеж!
Тем не менее сделка совершилась; цыган посмеивался.
— Что значат деньги для людей Лаймонда? Говорят, правитель Арран подумывает, не попросить ли ему Лаймонда финансировать следующую кампанию. — Он подождал немного, потом добавил как бы невзначай: — Я слышал, вы захватили ценного пленника и можете выторговать хороший выкуп?
Терки изобразил удивление:
— Мы-то? Вовсе нет. Наткнулись, правда, на английского гонца, который вез послание протектора командующему в Аннане. Но Лаймонд его не тронул.
Булло поднял бровь:
— Хозяин, значит, делает ставку на Англию, да? А вот это, Мэтью, очень интересно.
Терки пожал плечами и пролаял какой-то приказ.
— Господь его знает, но он послал следом Джесса Джо — хотел быть уверенным, что послание дойдет до Аннана. Тебе нужен Лаймонд? Он вот-вот вернется. Как раз перед тем, как мы явились сюда, он отъехал в сторону с Денди-Пуффом.
Булло осклабился:
— Пьяный, конечно. Вот было бы здорово хоть раз застать его в приличном виде.
Потолковать на эту тему им не пришлось. Не успел цыган договорить, как в воротах показались три всадника. Один из них был Хозяин Калтера, второй — Денди-Пуфф, а третий — незнакомый молодой человек, привязанный к лошади и изо всех сил пытавшийся вырваться из пут. Улыбка еще шире расплылась по лицу Джонни Булло.
— Ад — снова ад, раз дьявол вернулся.
Фрэнсис Кроуфорд из Лаймонда, Хозяин Калтера, был подтянут, аккуратен и трезв, как стеклышко. Он спешился, извергая целый фейерверк ясных и точных приказов; пленника сняли с лошади и развязали, лошадей увели, и неразберихи во дворе в тот же миг как не бывало.
— Господи всемогущий! — в восторге воскликнул Мэтью. — Ну и язычок у него: ни дать ни взять — терновая колючка.
И оба, словно завороженные, глядели, как Лаймонд приближается к ним, а следом тащится насупленный незнакомец.
Как и во время налета на замок матери, Лаймонд был одет роскошно. Наметанный взгляд цыгана подметил и нежную, свежую, словно у деревенской девушки, кожу, и золотистые волосы, и длинные пальцы, унизанные перстнями, дабы подчеркнуть их красоту. Лаймонд, безмятежно улыбаясь, лениво взглядывая из-под полуопущенных век, отвечал комплиментом на комплимент:
— Джонни, мой черный как ночь знакомец. Быть приличным почти так же скучно, как и быть трезвым, а я не могу себе позволить — и не позволю — скучать. Есть у меня перец, и зернышки пиона, и фунт чеснока; немного укропного семени на постные дни, но вот скуки я у себя не держу. А еще не люблю, когда обо мне сплетничают за спиной, мой Джонни.
— У тебя чуткие уши, Лаймонд.
— А твои, как у Мидаса 16), шепчущего в ямку, прижаты к земле… Что ты думаешь о нашем новом рекруте?
Если цыгана и удивил вопрос или оскорбило сравнение, и в самом деле обидное, то он ничем этого не показал, а просто обернулся и восхищенным взглядом окинул высокую фигуру юноши, стоявшего позади.
— Ай-ай, какой красавчик, нянька его, наверно, плачет от горя.
Незнакомец вспыхнул. Это был милый парнишка: светлокожий, с целой копной рыжих волос. Одежда его и обувь стоили немало, но не бросались в глаза: то и другое, несомненно, изготовлено лучшими мастерами; ножны, пояс и перевязь украшены более, чем то было принято.
— …А шляпа-то, шляпа, — благоговейно выдохнул Мэтью.
Незнакомец с достоинством обратился к Лаймонду:
— Я, признаться, разочарован. Так-то вы привечаете джентльмена, который предлагает вам свой меч?
— А слова какие!
Хозяин дал знак рукой, и Мэт замолчал. Лаймонд прислонился к сложенной из камней ограде и скрестил ноги — в одно мгновение все, кто был во дворе, влекомые любопытством, рассчитывая на потеху, собрались вокруг. Терки и Булло, ухмыляясь, встали рядом с хозяином. Молодой человек, волей-неволей оказавшийся в Центре внимания, не терял присутствия духа.
— Ах, мой рыжеволосый друг, — жалобно сказал Лаймонд. — Шелковый язык и каменное сердце. Не браните нас. Мы всего лишь изгои, бродяги, отбросы общества, неграмотные и невоспитанные. И потом, мы не верим вам.
— Ну так поверьте, — с вызовом проговорил молодой человек. — Ведь не проделал же я весь этот путь от… весь этот путь до вас, только затем, чтобы мне прочитали проповедь. Я умею драться. Я готов присоединиться к вам — и, полагаю, лишние мечи для вас не помеха. Если только не пересилит страх.
— Страх, — отозвался Лаймонд, — это наш хлеб насущный. Мы поедаем его, мы только им и живем, его мы сеем вокруг себя не только между Рождеством и Крещением: страх в любое время года дает ростки. Значит, вы хотите присоединиться к нам. Должен ли я принять вас? Мэт, друг мой, суровый и непреклонный, сильный и могучий, что скажешь ты?
Терки ни минуты не сомневался:
— Я бы хотел узнать побольше об этом парне, сэр, прежде чем он встанет рядом со мною с ножом в руке.
— О, — сказал Лаймонд. — Да неужели? А ты, Джонни?
Джонни Булло рассматривал свои пальцы.
— На твоем месте я разрешил бы ему остаться. Мальчишка выглядит безобидным.
— Так же выглядел и Гелиогабал 17) в юности, — возразил Лаймонд. — И Аттила 18), и Торквемада, и Нерон, и тот, кто изобрел испанский сапог. Единственное, что было между ними общего, — это то, что в отрочестве все эти люди выглядели херувимами. А рыжие волосы лишь усугубляют дело.
Лаймонд задумался; молодой человек тем временем пристально разглядывал его. Потом хозяин сказал:
— Дитя мое, я не могу устоять. Я вас подвергну испытанию, и если вы потрясете нас своими достоинствами, ну что ж: quicquid libet, licet [7], как это было замечено по другому неприятному поводу. Нужно ли долго уламывать вас, мой прекрасный друг?
Рыжеволосый, казалось, не замечал насмешки.
— В пределах разумного я с охотою выкажу перед вами все свои таланты.
— Все таланты! Мой маленький воин, мы подружимся. Так начнем же. Суждено ль тебе здесь пропеть лебединую песню — время настало ей, и место подходит. Как ваше имя?
— Можете звать меня Уилл.
— Сэр, — с чувством повторил Лаймонд, — ваше полное имя и звание?
— Это никого не касается.
В рядах зрителей поднялся одобрительный шепот: они по достоинству оценили дерзкий ответ. Но Лаймонд оставался невозмутимым.
— Вам нечего опасаться: все мы здесь немного выродки и ублюдки. Умеете ли вы плавать? Охотиться? Бороться? Все ясно. Стреляете из арбалета? Как далеко? Умеете ли считать? Читать и писать? О, сарказм… Так перед нами — ученый? Покажите же образчик, — попросил Лаймонд. — Может, скромное четверостишие? Перейдите от вульгарной прозы к сладкозвучной латыни. Оглушите, очаруйте, просветите нас, мальчик мой.
Последовала пауза. Экзаменуемый, сбитый с толку градом вопросов, на мгновение запнулся. Затем его осенило. Из-под опущенных ресниц сверкнули насмешливые искорки, и он любезным тоном продекламировал на латинском:
Летела птица без перьев,
Села на дерево без листьев,
Пришел человек без рук…
Все лица выражали полное недоумение. Он остановился.
Последовала неловкая и почтительная пауза. Потом Лаймонд рассмеялся и ответил ему на немецком:
…летела птица без перьев
на дерево без листьев…
— Кажется, вы оставили свои занятия, — осведомился Лаймонд, — в очень нежном возрасте? Не трудитесь объяснять, скажите лучше вот что. Какая из кур фараона клюнула вас? Почему вы решили ко мне примкнуть?
— Почему? — повторил рыжеволосый, обдумывая ответ.
— Простое слово из шести букв, — сказал Лаймонд. — Ну же, говорите, ради всего святого, или я могу вообразить себе Бог знает какие ужасы. Так что вы натворили? Изнасиловали сестру? Убили и ограбили? Предали своих? Спалили город? Обмочились в постели?
— Сжег живьем родную мать, — с сарказмом ответил Уилл.
— Да будьте же по крайней мере оригинальны. — Лаймонд по-прежнему оставался невозмутимым. — Почему вы здесь?
Наступило молчание. Потом юноша произнес:
— Потому что я восхищаюсь вами.
По рядам публики прошел восторженный ропот.
— Вы меня потрясли, — сказал Лаймонд. — Пожалуйста, объясните.
— Ладно, — согласился юноша, — я объясню: вы избрали порочную жизнь и не сходили с этого пути, упорно следуя ему и добиваясь успеха.
Лаймонд обдумал его слова с совершенно серьезным видом.
— Понятно. Таким образом, низменность моей морали искупается неизменностью привычек. Вы восхищаетесь постоянством?
— Да.
— Но предпочитаете постоянству в добродетели постоянство в пороке?
— Выбор проблематичен.
— Бог мой, да неужели? У вас, наверное, было волнующее прошлое.
— Я презираю посредственность, — твердо заявил молодой человек.
— И вы бы презирали меня, если бы я, живя в пороке, исповедовал добродетель?
— Да, презирал бы.
— Понятно. На самом деле вы хотите сказать, что не любите лицемеров, людей, которые живут вразрез со своими принципами. Я не возражаю, — продолжал Лаймонд, — когда кто-нибудь из моих джентльменов заводит себе моральный кодекс: это делает его более предсказуемым. Но что заставит меня убедиться в вашей преданности?
Рыжеволосый торжественно поднял руку:
— Отдаю себя на ваш суд, сэр.
— Очень трогательно. Но я бы предпочел, чтобы вы сами судили о себе. Позволяют ли ваши принципы принести ленную присягу?
— Я принесу ее, если вы того хотите. Я не предам ни вас, ни ваших людей. Даю слово. И буду делать все, что вы потребуете от меня, в пределах разумного. Мне все равно, — беспечно произнес рыжий, — какие преступления совершать: лишь бы совершались они ради разумной цели. А бессмысленные убийства и разрушения — чистой воды ребячество.
— Еще бы, — заверил хозяин, пытаясь переварить это поразительное заявление. — Так будем же взрослыми любой ценой. У вас есть любовница? Жена? Нет? Значит, напрасно цветут эти flors dibiaute? [8] Успокойтесь же, ради Бога. Мы все готовы помочь. Ну, что еще? Предпочитаете ли вы меч или рапиру? Владеете ли аркебузой?
Экзамен продолжался; вопросы следовали один за другим с неумолимой быстротой.
— Умеете ли вы обращаться с порохом? Похоже, нет. В каком году вы родились? Если приврете — будьте потом начеку… Хорошо ли вы стреляете из большого лука? Вон колчан Мэта, цельтесь в дерево. Сносно. А теперь в терновник. Хорошо. А теперь, — заключил Лаймонд, — убейте человека у котла.
Обозленный, выбившийся из сил, юноша надменно взглянул на хозяина, натянул тетиву и послал стрелу в обозначенную цель.
Раздались громкие крики — частью изумленные, частью насмешливые. Все бросились к костру. Мэт исчез, и рой любопытных заслонил от юноши живую мишень. Рыжеволосый чувствовал: пусть прежде он и не всегда целился метко, но на этот раз стрела пронзила человеческую плоть. Он стоял не шевелясь.
Мягкий голос остерег его.
— Берегись, берегись, о раб греха. Это sordidi Dei [9]. Как чудесно, — сказал Лаймонд, — когда у человека простые чувства. Где наша забота о принципах, где независимость мысли, где сопротивление подстрекательству; куда, наконец, подевался весь этот вздор насчет ребячества и зрелости? Увы, все развеялось прахом, стоило затронуть amour propre [10].
Юноша стиснул зубы.
— Любому можно заморочить голову. И темные боги в этом случае — ваши, не мои.
— Нет-нет, у меня нет никаких богов, я безбожник, — заявил Лаймонд. — Над вечной загадкой бытия биться не мне.
Если тот, кто делал шляпы,
Стал искать у мудрых ляпы,
А разносчик всякой сласти -
Размышлять о Божьей власти…
Труд без смысла и цели. А я всегда преследую цель… Вы оказались умнее, чем думали, и менее удачливы, чем опасались. В последнее время Ойстер Чарли слегка досаждал мне. Но если мозги у него усыхают, то слух просто поразительный — это, полагаю я, дано ему в виде возмещения. Ну, что там, Мэт?
Терки Мэт с ухмылкой на лице выскочил из толпы.
— Пузыри от ожогов, только и всего, — сказал он. — Ойстер спрятался за котлом, и его лишь обрызгало куриным бульоном. Скверно ему нынче, нашему Ойстеру. Он не хуже вас знает, за что получил.
— Отлично. Третий крик петуха и адский котел, — весело проговорил Лаймонд. — Символики у нас хоть отбавляй.
— Вы хотите сказать, что я его не убил?
— Нет. Так что даже муки твоей совести коренятся в игре воображения. Ойстер жив, только слегка ошпарен. Думаю, вам обоим этот опыт пойдет на пользу.
Тут Лаймонд обвел ухмыляющуюся публику слегка удивленным взглядом:
— У вас что, нет работы? Или, может быть, сегодня праздник?
В одно мгновение зрители исчезли. Перед юношей остались лишь трое. Рыжий стоял прямо, и в его повадке ощущалось природное достоинство, хотя слов он и не находил. И в самом деле, говорить, казалось, было уже не о чем. Хозяин, очевидно, думал так же. Он сердечно улыбнулся:
— Прекрасное развлечение. Спасибо тебе! Не думал ли ты проделывать это за деньги? Нет? А стоило бы. На ярмарке в Хавике ты бы имел большой успех. Мэт, сними сапоги с молодого джентльмена и отпусти его где-нибудь в горах. Не ближе, чем за десять миль от меня.
Молодой джентльмен покраснел до корней волос. Значит, позабавились, и будет: заставили медведя поплясать, да и спустили собак. На это юность и уязвленное самолюбие находят только один ответ.
— А ну-ка попробуй, — сказал рыжий и замахнулся.
Лаймонд поймал занесенную руку на полпути к своему лицу, крепко схватил ее, крутанул и улыбнулся. Юноша скривился от боли.
— Тише, тише! Вспомните свое благородное воспитание и своего Кэкстона 19). «Как отличить Джентльмена от Невежи?» Не уподобляйся Невеже, Рыжик. «На войне он празднует лодыря, в цвете лет хвастлив и заносчив, перед лицом врага полон трусости, плоти своей потакает и предается распутству, беспробудно пьет и никогда не бывает трезвым. Послав вызов, отказывается выйти на поле брани, собственными руками душит пленника, из боя бежит, оставив знамя суверена, лжет повелителю своему…»
— У кого что болит… — Юноша, чью руку Лаймонд внезапно отпустил, потер запястье.
— Конечно. Мои нерушимые правила. У каждого своя вера. Джонни верит в Парацельса. А Мэт — последователь Лидгейта 20), твой же отец в Эшеме 21) души не чает. Рычит ли он, они трепещут, сердится ли он, они страшатся, жалуется ли он…
Мэт был так поражен, что осмелился даже перебить хозяина. Он заговорил, указывая толстым пальцем на рыжеволосого парня:
— Его отец? Он же не назвал себя.
— Я тебе его представлю. — Лаймонд заговорил мягким голосом, глядя на Булло. — Уилл Скотт из Кинкурда, старший сын Бокклю.
Цыган нагло улыбнулся в ответ:
— Вот уж добыча так добыча.
Юноша все понял, и на лице его появилось презрение.
— Ну конечно: теперь ясно, почему вы не поверили мне. Но вам не нужно бояться Бокклю — это правда. Он не будет вас преследовать, если вы примете меня, и не заплатит денег, если потребуете выкуп. На самом деле он знает, что я ушел из дома с намерением примкнуть к кому-нибудь вроде вас.
— К кому-нибудь вроде, — беспечно повторил Лаймонд, — и не пытался вас остановить?
Молодой человек рассмеялся:
— Его не прельщает перспектива увидеть собственного сына в сточной канаве. Пытался, разумеется. Но в семье есть еще два сына. Придется привыкнуть.
Лаймонд печально покачал головой:
— Вот твоя работа на сегодняшний день, Джонни.
Джонни Булло бесшумно вскочил на ноги и показал белые зубы в восторженной улыбке. Он лениво потянулся, изысканно поклонился Лаймонду, кивнул Мэту и направился к своему пони. По пути остановился и ткнул в юношу длинным грязным пальцем.
— Домой, парень, отправляйся домой, — сказал он. — Для того чтобы расхлебывать кашу, которую этот вот заварил, тебе понадобится ложка подлиннее.
— Ну так что? — спросил Лаймонд, и Уилл Скотт, к тайному своему изумлению, услышал в его голосе приглашение остаться.
— Ложки у меня нет, — сказал он. — Но есть нож, который не подведет.
— Этот? — Хозяин вытащил из-за пояса кинжал, который отобрали у Уилла, когда тот попал в засаду, задумчиво подбросил его раз, другой, а потом швырнул владельцу. Уилл поймал кинжал; удивленное, растерянное выражение появилось на его лице.
Мэт наблюдал за ним, полный дурных предчувствий.
— Ведь вы не принимаете его, сэр?
— Напротив, — сказал Лаймонд, не спуская со Скотта глаз. — Как раз наоборот.
Мэтью упорно гнул свое:
— Парень дождется, пока мы привыкнем к нему, а там, присягал он или нет, приведет Бокклю и всех прочих.
— Приведет? — переспросил Лаймонд. — Приведешь, Рыжик?
Они стояли и смотрели друг на друга; юное лицо Уилла светилось радостью, а Лаймонда явно что-то тревожило. Наконец губы хозяина искривились в коварной усмешке. — Нет, не приведет, — уверенно сказал он. — Он будет мерзким-премерзким разбойником, как ты да я.
Значительно позднее Лаймонд появился снова, все еще в походной одежде; голову его плотно охватывал стальной шлем. На руку был накинут длинный белый плащ с какой-то красной вышивкой.
— Мэт, я уезжаю в Аннан. Ты остаешься старшим. Если английский гонец попадет в беду, Джесс Джо сообщит тебе, а ты возьмешь людей сколько будет нужно, освободишь его и доставишь в Аннан. Потом переберемся в Башню.
Терки машинально потер живот.
— Что хорошо, то хорошо, — заметил он, потом внезапно добавил: — Не ждете ли вы, что мы будем вас выручать из Аннана, если с вами приключится беда?
— Мой дорогой Мэт, со мной никакой беды приключиться не может, — ответил Лаймонд. — Защита у меня — лучше не придумаешь: ведь я беру с собой Уилла Скотта.
Опустилась ночь; два всадника беззвучно обогнули обе горы и направились прямо к воротам Аннана, главного города в районе, недавно занятом английской армией лорда Уортона. На последнем подъеме всадники остановились и взглянули на красное пятно посреди долины, на кровавые переливы реки и на колышущиеся тучи густого белого дыма. Деревянные дома Аннана горели.
Звонкий смех нарушил тишину.
Увы! — Он рек. — Был волен я,
Когда впервые те края
Окинул оком…
Звук замер в холодном воздухе, и снова наступила тишина.
Уиллу Скотту было не до стихов; он бросил взгляд на сладкоголосое чудовище рядом с собою и задал вопрос:
— Почему вы позволили мне остаться?
Не сводя глаз с пылающего города, Лаймонд с легкостью перешел на прозу:
— Мне нужен человек, который умеет читать и писать.
— Вот оно что.
— Далее: мне крайне необходимо найти одного англичанина и переговорить с ним. Имя его Крауч. Джонатан Крауч. Может быть, он сейчас в Аннане. Если его там нет, ты поможешь мне найти его — и тогда, Агенобарб 22), в турецком раю тебя будут ждать алмаз, дева и мягкое ложе. А пока…
— Вас ждут в Аннане? — спросил Скотт.
Лаймонд улыбнулся:
— Если ждут, придется нам лететь врассыпную, вроде птах лесных, и вовсю чирикать. Лорд Уортон грозился прилюдно выпустить мне кишки, а граф Леннокс лично назначил за мою голову тысячу крон. Нет. Я собираюсь явиться в одном из двадцати двух своих воплощений: на этот раз как гонец от протектора, а ты будешь при мне помощником. Мое имя Шериф, а тебя мы назовем… Как?
Скотт тоже был знаком с поэзией. Он сухо процитировал:
— Этот офицер, пожалуй, может зваться Дейд [11].
— Подходит, хотя и звучит слегка похоронно. Делать тебе ничего не надо, — сказал Лаймонд, — разве что выглядеть красивым, честным английским юношей да молиться Богу, чтобы некий Чарли Бэннистер прибыл до нас и подготовил почву. Наш Иоанн Креститель. У него, бедолаги, одна голова, а не восемнадцать, но поручиться за нас он обязан. Мы коротко переговорим с легковерной стражей, встретимся с Краучем — во всяком случае, я на это надеюсь — и возвратимся. Вполне невинное и плодотворное времяпрепровождение. Si mundus vult decipi, decipiatur [12]. Поехали, Рыжик; там, внизу, теплее.
И оба всадника ринулись вниз, по склону холма; лошади шли голова в голову, а на плащах, развеваемых ветром, колыхались красные кресты.
— Стойте и… — начал голос с камберлендским акцентом и запнулся во второй раз; Скотт при этом обнаружил, что близок к истерике.
Над всадниками высились ворота Аннана; внешняя стража охватила их плотным кольцом, а впереди стояла будка, и часовой, повинуясь законам военного времени, пытался узнать их имена и дело, которое привело их в город.
— Посмотри, — с горечью проговорил Лаймонд, — какие грязные у тебя оплечники. А дуболет…
— …назовите…
— Твой меч весь липкий. А твой кинжал? Неужели ты думаешь, что ржавое лезвие может колоть?
— …назовите… Да что ты будешь делать! — в сердцах воскликнул часовой, оставляя формальности. — Эй, Робин! Дейви! А вы двое только сдвиньтесь с места, и я проткну вас, как цыплят!
— Протыкай, если тебе так надо, — отрешенно проговорил Лаймонд, — но только, Бога ради, займи у кого-нибудь меч.
Но когда пришел капитан, смуглый человек средних лет, похоже, из Бьюкасла, Лаймонд сразу же спешился и назвал себя.
— Вряд ли вы помните меня, я — Шериф, один из людей Бишопа, из Дарема. Извините, что напускаю на себя таинственность, но должен напрямую сказать вам: мое дело касается щенка рыжей лисицы.
Пароль сработал самым чудесным образом. Не успел Лаймонд договорить, как лицо капитана изменилось; стражники были отпущены, и офицер, оставшись с прибывшими наедине, спросил:
— Не привезли ли вы их милостям послание протектора?
— Нет, мы всего лишь следуем за посланником по пятам, — ответил Лаймонд. — Вы говорили с Чарли Бэннистером?
— С человеком протектора? Нет.
— Проклятье! — Скотту показалось, что гнев Лаймонда смешан с изумлением. Мгновение спустя хозяин продолжил: — Этот дурень, должно быть, еще в пути; надеюсь, с ним ничего не случилось. Я вчера выехал из Лейта с такой массой поручений, что хватило бы на целую Одиссею. А он должен был отправиться сразу же после меня и следовать прямо сюда. Впрочем, это не имеет значения. Времени в обрез, — сказал Лаймонд озабоченно. — А дело у меня к одному из ваших людей — к Джонатану Краучу. Это все.
Принесли вино; брови капитана над краем кубка поползли вверх.
— К Краучу из Кесуика? Напрасно съездили. Его взяли в плен во время стычки два дня назад.
Лаймонд сделал большой глоток.
— Что ж, одним поручением меньше. Кто его захватил?
— То есть чей он теперь пленник? Не знаю. Но тот, кто его отсюда забрал, оказал нам превеликую услугу, — сказал капитан с видимым удовольствием. — Этот Крауч может с ума свести своей болтовней. Язык у него как помело. Так вы прямо сейчас едете?
Конечно же Лаймонд ехал прямо сейчас и, как он надеялся, Уилл Скотт тоже. Капитан был готов отпустить их, но при условии, что они зайдут на десять минут в штаб и поговорят с командующими.
Терки Мэт, профессиональный солдат и ветеран Мохэка, Родоса и Белграда, сидел на перевернутой бочке, стягивая с себя сапоги и свирепым голосом выкрикивая приказания. Сорокалетний, желчный, он ничуть не похорошел, отрастив густую курчавую бороду в ассирийском стиле. Все, кто находился во дворе, восхищались Терки.
Джонни Булло неспешно подошел к нему:
— Эй, приятель, ты тут развел такой костер, что впору вести за собой детей Израилевых.
Терки Мэт вытряхивал из сапога песок.
— Привет, Джонни! Ничего страшного: хозяева дома. — Булло молча повернулся и посмотрел на заколоченные досками двери и окна. — Это сам фермер сделал, не мы. У него шесть девчонок, и он говорит, что платит нам за защиту, а вовсе не за то, чтобы мы ему улучшали породу. Да завтра-то мы все равно уходим и, надеюсь, с Божьим соизволением доберемся наконец до Башни, а то мой желудок объявил мне войну. Ты дозу привез?
Цыган немного подумал.
— А ты как полагаешь? Я таскаю ее с собой уже две недели. Она от старости обросла бородой, точь-в-точь как твоя. Тебе нужна бы помесь аптекаря с ищейкой.
Швырнув наземь сапог, Терки выругался:
— Идет война! Разве тебе об этом никто не сказал?
Джонни ухмыльнулся и уселся на землю рядом с бочкой.
— Я думал, вы пошли на восток.
— Мы и пошли на восток. В жизни не видел я столько знакомых лиц в одном месте. Вся эта орда только и делала, что набивала брюхо, а толку никакого. Зрелище было получше, — добавил Мэтью, — чем с передних мест на Уидди-Хилл после заседания суда.
— Но вам-то было чем поживиться?
— О да. — В бороде Терки Мэта мелькнула улыбка. — Арран у Муссельбурга локти себе кусал от досады: ему нужны были и люди, и провизия, и порох, и разведка — последнее больше всего; протектор Сомерсет направлялся на север, нагруженный трофеями и маленькими подарочками от лотианских лэрдов, и оставлял после себя разрушенные замки… Кошели с деньгами так и сыпались на нас, что тараканы на пирог. Только это было на прошлой неделе, — осторожно добавил он, увидев, как Булло подкидывает в руке маленький кожаный мешочек.
— Двенадцать крон, — умиротворенно промолвил Джонни.
— Двенадцать крон! Двенадцать крон за горстку толченой белены, смешанной с песком, которой я ждал неделю?! Да это грабеж!
Тем не менее сделка совершилась; цыган посмеивался.
— Что значат деньги для людей Лаймонда? Говорят, правитель Арран подумывает, не попросить ли ему Лаймонда финансировать следующую кампанию. — Он подождал немного, потом добавил как бы невзначай: — Я слышал, вы захватили ценного пленника и можете выторговать хороший выкуп?
Терки изобразил удивление:
— Мы-то? Вовсе нет. Наткнулись, правда, на английского гонца, который вез послание протектора командующему в Аннане. Но Лаймонд его не тронул.
Булло поднял бровь:
— Хозяин, значит, делает ставку на Англию, да? А вот это, Мэтью, очень интересно.
Терки пожал плечами и пролаял какой-то приказ.
— Господь его знает, но он послал следом Джесса Джо — хотел быть уверенным, что послание дойдет до Аннана. Тебе нужен Лаймонд? Он вот-вот вернется. Как раз перед тем, как мы явились сюда, он отъехал в сторону с Денди-Пуффом.
Булло осклабился:
— Пьяный, конечно. Вот было бы здорово хоть раз застать его в приличном виде.
Потолковать на эту тему им не пришлось. Не успел цыган договорить, как в воротах показались три всадника. Один из них был Хозяин Калтера, второй — Денди-Пуфф, а третий — незнакомый молодой человек, привязанный к лошади и изо всех сил пытавшийся вырваться из пут. Улыбка еще шире расплылась по лицу Джонни Булло.
— Ад — снова ад, раз дьявол вернулся.
Фрэнсис Кроуфорд из Лаймонда, Хозяин Калтера, был подтянут, аккуратен и трезв, как стеклышко. Он спешился, извергая целый фейерверк ясных и точных приказов; пленника сняли с лошади и развязали, лошадей увели, и неразберихи во дворе в тот же миг как не бывало.
— Господи всемогущий! — в восторге воскликнул Мэтью. — Ну и язычок у него: ни дать ни взять — терновая колючка.
И оба, словно завороженные, глядели, как Лаймонд приближается к ним, а следом тащится насупленный незнакомец.
Как и во время налета на замок матери, Лаймонд был одет роскошно. Наметанный взгляд цыгана подметил и нежную, свежую, словно у деревенской девушки, кожу, и золотистые волосы, и длинные пальцы, унизанные перстнями, дабы подчеркнуть их красоту. Лаймонд, безмятежно улыбаясь, лениво взглядывая из-под полуопущенных век, отвечал комплиментом на комплимент:
— Джонни, мой черный как ночь знакомец. Быть приличным почти так же скучно, как и быть трезвым, а я не могу себе позволить — и не позволю — скучать. Есть у меня перец, и зернышки пиона, и фунт чеснока; немного укропного семени на постные дни, но вот скуки я у себя не держу. А еще не люблю, когда обо мне сплетничают за спиной, мой Джонни.
— У тебя чуткие уши, Лаймонд.
— А твои, как у Мидаса 16), шепчущего в ямку, прижаты к земле… Что ты думаешь о нашем новом рекруте?
Если цыгана и удивил вопрос или оскорбило сравнение, и в самом деле обидное, то он ничем этого не показал, а просто обернулся и восхищенным взглядом окинул высокую фигуру юноши, стоявшего позади.
— Ай-ай, какой красавчик, нянька его, наверно, плачет от горя.
Незнакомец вспыхнул. Это был милый парнишка: светлокожий, с целой копной рыжих волос. Одежда его и обувь стоили немало, но не бросались в глаза: то и другое, несомненно, изготовлено лучшими мастерами; ножны, пояс и перевязь украшены более, чем то было принято.
— …А шляпа-то, шляпа, — благоговейно выдохнул Мэтью.
Незнакомец с достоинством обратился к Лаймонду:
— Я, признаться, разочарован. Так-то вы привечаете джентльмена, который предлагает вам свой меч?
— А слова какие!
Хозяин дал знак рукой, и Мэт замолчал. Лаймонд прислонился к сложенной из камней ограде и скрестил ноги — в одно мгновение все, кто был во дворе, влекомые любопытством, рассчитывая на потеху, собрались вокруг. Терки и Булло, ухмыляясь, встали рядом с хозяином. Молодой человек, волей-неволей оказавшийся в Центре внимания, не терял присутствия духа.
— Ах, мой рыжеволосый друг, — жалобно сказал Лаймонд. — Шелковый язык и каменное сердце. Не браните нас. Мы всего лишь изгои, бродяги, отбросы общества, неграмотные и невоспитанные. И потом, мы не верим вам.
— Ну так поверьте, — с вызовом проговорил молодой человек. — Ведь не проделал же я весь этот путь от… весь этот путь до вас, только затем, чтобы мне прочитали проповедь. Я умею драться. Я готов присоединиться к вам — и, полагаю, лишние мечи для вас не помеха. Если только не пересилит страх.
— Страх, — отозвался Лаймонд, — это наш хлеб насущный. Мы поедаем его, мы только им и живем, его мы сеем вокруг себя не только между Рождеством и Крещением: страх в любое время года дает ростки. Значит, вы хотите присоединиться к нам. Должен ли я принять вас? Мэт, друг мой, суровый и непреклонный, сильный и могучий, что скажешь ты?
Терки ни минуты не сомневался:
— Я бы хотел узнать побольше об этом парне, сэр, прежде чем он встанет рядом со мною с ножом в руке.
— О, — сказал Лаймонд. — Да неужели? А ты, Джонни?
Джонни Булло рассматривал свои пальцы.
— На твоем месте я разрешил бы ему остаться. Мальчишка выглядит безобидным.
— Так же выглядел и Гелиогабал 17) в юности, — возразил Лаймонд. — И Аттила 18), и Торквемада, и Нерон, и тот, кто изобрел испанский сапог. Единственное, что было между ними общего, — это то, что в отрочестве все эти люди выглядели херувимами. А рыжие волосы лишь усугубляют дело.
Лаймонд задумался; молодой человек тем временем пристально разглядывал его. Потом хозяин сказал:
— Дитя мое, я не могу устоять. Я вас подвергну испытанию, и если вы потрясете нас своими достоинствами, ну что ж: quicquid libet, licet [7], как это было замечено по другому неприятному поводу. Нужно ли долго уламывать вас, мой прекрасный друг?
Рыжеволосый, казалось, не замечал насмешки.
— В пределах разумного я с охотою выкажу перед вами все свои таланты.
— Все таланты! Мой маленький воин, мы подружимся. Так начнем же. Суждено ль тебе здесь пропеть лебединую песню — время настало ей, и место подходит. Как ваше имя?
— Можете звать меня Уилл.
— Сэр, — с чувством повторил Лаймонд, — ваше полное имя и звание?
— Это никого не касается.
В рядах зрителей поднялся одобрительный шепот: они по достоинству оценили дерзкий ответ. Но Лаймонд оставался невозмутимым.
— Вам нечего опасаться: все мы здесь немного выродки и ублюдки. Умеете ли вы плавать? Охотиться? Бороться? Все ясно. Стреляете из арбалета? Как далеко? Умеете ли считать? Читать и писать? О, сарказм… Так перед нами — ученый? Покажите же образчик, — попросил Лаймонд. — Может, скромное четверостишие? Перейдите от вульгарной прозы к сладкозвучной латыни. Оглушите, очаруйте, просветите нас, мальчик мой.
Последовала пауза. Экзаменуемый, сбитый с толку градом вопросов, на мгновение запнулся. Затем его осенило. Из-под опущенных ресниц сверкнули насмешливые искорки, и он любезным тоном продекламировал на латинском:
Летела птица без перьев,
Села на дерево без листьев,
Пришел человек без рук…
Все лица выражали полное недоумение. Он остановился.
Последовала неловкая и почтительная пауза. Потом Лаймонд рассмеялся и ответил ему на немецком:
…летела птица без перьев
на дерево без листьев…
— Кажется, вы оставили свои занятия, — осведомился Лаймонд, — в очень нежном возрасте? Не трудитесь объяснять, скажите лучше вот что. Какая из кур фараона клюнула вас? Почему вы решили ко мне примкнуть?
— Почему? — повторил рыжеволосый, обдумывая ответ.
— Простое слово из шести букв, — сказал Лаймонд. — Ну же, говорите, ради всего святого, или я могу вообразить себе Бог знает какие ужасы. Так что вы натворили? Изнасиловали сестру? Убили и ограбили? Предали своих? Спалили город? Обмочились в постели?
— Сжег живьем родную мать, — с сарказмом ответил Уилл.
— Да будьте же по крайней мере оригинальны. — Лаймонд по-прежнему оставался невозмутимым. — Почему вы здесь?
Наступило молчание. Потом юноша произнес:
— Потому что я восхищаюсь вами.
По рядам публики прошел восторженный ропот.
— Вы меня потрясли, — сказал Лаймонд. — Пожалуйста, объясните.
— Ладно, — согласился юноша, — я объясню: вы избрали порочную жизнь и не сходили с этого пути, упорно следуя ему и добиваясь успеха.
Лаймонд обдумал его слова с совершенно серьезным видом.
— Понятно. Таким образом, низменность моей морали искупается неизменностью привычек. Вы восхищаетесь постоянством?
— Да.
— Но предпочитаете постоянству в добродетели постоянство в пороке?
— Выбор проблематичен.
— Бог мой, да неужели? У вас, наверное, было волнующее прошлое.
— Я презираю посредственность, — твердо заявил молодой человек.
— И вы бы презирали меня, если бы я, живя в пороке, исповедовал добродетель?
— Да, презирал бы.
— Понятно. На самом деле вы хотите сказать, что не любите лицемеров, людей, которые живут вразрез со своими принципами. Я не возражаю, — продолжал Лаймонд, — когда кто-нибудь из моих джентльменов заводит себе моральный кодекс: это делает его более предсказуемым. Но что заставит меня убедиться в вашей преданности?
Рыжеволосый торжественно поднял руку:
— Отдаю себя на ваш суд, сэр.
— Очень трогательно. Но я бы предпочел, чтобы вы сами судили о себе. Позволяют ли ваши принципы принести ленную присягу?
— Я принесу ее, если вы того хотите. Я не предам ни вас, ни ваших людей. Даю слово. И буду делать все, что вы потребуете от меня, в пределах разумного. Мне все равно, — беспечно произнес рыжий, — какие преступления совершать: лишь бы совершались они ради разумной цели. А бессмысленные убийства и разрушения — чистой воды ребячество.
— Еще бы, — заверил хозяин, пытаясь переварить это поразительное заявление. — Так будем же взрослыми любой ценой. У вас есть любовница? Жена? Нет? Значит, напрасно цветут эти flors dibiaute? [8] Успокойтесь же, ради Бога. Мы все готовы помочь. Ну, что еще? Предпочитаете ли вы меч или рапиру? Владеете ли аркебузой?
Экзамен продолжался; вопросы следовали один за другим с неумолимой быстротой.
— Умеете ли вы обращаться с порохом? Похоже, нет. В каком году вы родились? Если приврете — будьте потом начеку… Хорошо ли вы стреляете из большого лука? Вон колчан Мэта, цельтесь в дерево. Сносно. А теперь в терновник. Хорошо. А теперь, — заключил Лаймонд, — убейте человека у котла.
Обозленный, выбившийся из сил, юноша надменно взглянул на хозяина, натянул тетиву и послал стрелу в обозначенную цель.
Раздались громкие крики — частью изумленные, частью насмешливые. Все бросились к костру. Мэт исчез, и рой любопытных заслонил от юноши живую мишень. Рыжеволосый чувствовал: пусть прежде он и не всегда целился метко, но на этот раз стрела пронзила человеческую плоть. Он стоял не шевелясь.
Мягкий голос остерег его.
— Берегись, берегись, о раб греха. Это sordidi Dei [9]. Как чудесно, — сказал Лаймонд, — когда у человека простые чувства. Где наша забота о принципах, где независимость мысли, где сопротивление подстрекательству; куда, наконец, подевался весь этот вздор насчет ребячества и зрелости? Увы, все развеялось прахом, стоило затронуть amour propre [10].
Юноша стиснул зубы.
— Любому можно заморочить голову. И темные боги в этом случае — ваши, не мои.
— Нет-нет, у меня нет никаких богов, я безбожник, — заявил Лаймонд. — Над вечной загадкой бытия биться не мне.
Если тот, кто делал шляпы,
Стал искать у мудрых ляпы,
А разносчик всякой сласти -
Размышлять о Божьей власти…
Труд без смысла и цели. А я всегда преследую цель… Вы оказались умнее, чем думали, и менее удачливы, чем опасались. В последнее время Ойстер Чарли слегка досаждал мне. Но если мозги у него усыхают, то слух просто поразительный — это, полагаю я, дано ему в виде возмещения. Ну, что там, Мэт?
Терки Мэт с ухмылкой на лице выскочил из толпы.
— Пузыри от ожогов, только и всего, — сказал он. — Ойстер спрятался за котлом, и его лишь обрызгало куриным бульоном. Скверно ему нынче, нашему Ойстеру. Он не хуже вас знает, за что получил.
— Отлично. Третий крик петуха и адский котел, — весело проговорил Лаймонд. — Символики у нас хоть отбавляй.
— Вы хотите сказать, что я его не убил?
— Нет. Так что даже муки твоей совести коренятся в игре воображения. Ойстер жив, только слегка ошпарен. Думаю, вам обоим этот опыт пойдет на пользу.
Тут Лаймонд обвел ухмыляющуюся публику слегка удивленным взглядом:
— У вас что, нет работы? Или, может быть, сегодня праздник?
В одно мгновение зрители исчезли. Перед юношей остались лишь трое. Рыжий стоял прямо, и в его повадке ощущалось природное достоинство, хотя слов он и не находил. И в самом деле, говорить, казалось, было уже не о чем. Хозяин, очевидно, думал так же. Он сердечно улыбнулся:
— Прекрасное развлечение. Спасибо тебе! Не думал ли ты проделывать это за деньги? Нет? А стоило бы. На ярмарке в Хавике ты бы имел большой успех. Мэт, сними сапоги с молодого джентльмена и отпусти его где-нибудь в горах. Не ближе, чем за десять миль от меня.
Молодой джентльмен покраснел до корней волос. Значит, позабавились, и будет: заставили медведя поплясать, да и спустили собак. На это юность и уязвленное самолюбие находят только один ответ.
— А ну-ка попробуй, — сказал рыжий и замахнулся.
Лаймонд поймал занесенную руку на полпути к своему лицу, крепко схватил ее, крутанул и улыбнулся. Юноша скривился от боли.
— Тише, тише! Вспомните свое благородное воспитание и своего Кэкстона 19). «Как отличить Джентльмена от Невежи?» Не уподобляйся Невеже, Рыжик. «На войне он празднует лодыря, в цвете лет хвастлив и заносчив, перед лицом врага полон трусости, плоти своей потакает и предается распутству, беспробудно пьет и никогда не бывает трезвым. Послав вызов, отказывается выйти на поле брани, собственными руками душит пленника, из боя бежит, оставив знамя суверена, лжет повелителю своему…»
— У кого что болит… — Юноша, чью руку Лаймонд внезапно отпустил, потер запястье.
— Конечно. Мои нерушимые правила. У каждого своя вера. Джонни верит в Парацельса. А Мэт — последователь Лидгейта 20), твой же отец в Эшеме 21) души не чает. Рычит ли он, они трепещут, сердится ли он, они страшатся, жалуется ли он…
Мэт был так поражен, что осмелился даже перебить хозяина. Он заговорил, указывая толстым пальцем на рыжеволосого парня:
— Его отец? Он же не назвал себя.
— Я тебе его представлю. — Лаймонд заговорил мягким голосом, глядя на Булло. — Уилл Скотт из Кинкурда, старший сын Бокклю.
Цыган нагло улыбнулся в ответ:
— Вот уж добыча так добыча.
Юноша все понял, и на лице его появилось презрение.
— Ну конечно: теперь ясно, почему вы не поверили мне. Но вам не нужно бояться Бокклю — это правда. Он не будет вас преследовать, если вы примете меня, и не заплатит денег, если потребуете выкуп. На самом деле он знает, что я ушел из дома с намерением примкнуть к кому-нибудь вроде вас.
— К кому-нибудь вроде, — беспечно повторил Лаймонд, — и не пытался вас остановить?
Молодой человек рассмеялся:
— Его не прельщает перспектива увидеть собственного сына в сточной канаве. Пытался, разумеется. Но в семье есть еще два сына. Придется привыкнуть.
Лаймонд печально покачал головой:
— Вот твоя работа на сегодняшний день, Джонни.
Джонни Булло бесшумно вскочил на ноги и показал белые зубы в восторженной улыбке. Он лениво потянулся, изысканно поклонился Лаймонду, кивнул Мэту и направился к своему пони. По пути остановился и ткнул в юношу длинным грязным пальцем.
— Домой, парень, отправляйся домой, — сказал он. — Для того чтобы расхлебывать кашу, которую этот вот заварил, тебе понадобится ложка подлиннее.
— Ну так что? — спросил Лаймонд, и Уилл Скотт, к тайному своему изумлению, услышал в его голосе приглашение остаться.
— Ложки у меня нет, — сказал он. — Но есть нож, который не подведет.
— Этот? — Хозяин вытащил из-за пояса кинжал, который отобрали у Уилла, когда тот попал в засаду, задумчиво подбросил его раз, другой, а потом швырнул владельцу. Уилл поймал кинжал; удивленное, растерянное выражение появилось на его лице.
Мэт наблюдал за ним, полный дурных предчувствий.
— Ведь вы не принимаете его, сэр?
— Напротив, — сказал Лаймонд, не спуская со Скотта глаз. — Как раз наоборот.
Мэтью упорно гнул свое:
— Парень дождется, пока мы привыкнем к нему, а там, присягал он или нет, приведет Бокклю и всех прочих.
— Приведет? — переспросил Лаймонд. — Приведешь, Рыжик?
Они стояли и смотрели друг на друга; юное лицо Уилла светилось радостью, а Лаймонда явно что-то тревожило. Наконец губы хозяина искривились в коварной усмешке. — Нет, не приведет, — уверенно сказал он. — Он будет мерзким-премерзким разбойником, как ты да я.
Значительно позднее Лаймонд появился снова, все еще в походной одежде; голову его плотно охватывал стальной шлем. На руку был накинут длинный белый плащ с какой-то красной вышивкой.
— Мэт, я уезжаю в Аннан. Ты остаешься старшим. Если английский гонец попадет в беду, Джесс Джо сообщит тебе, а ты возьмешь людей сколько будет нужно, освободишь его и доставишь в Аннан. Потом переберемся в Башню.
Терки машинально потер живот.
— Что хорошо, то хорошо, — заметил он, потом внезапно добавил: — Не ждете ли вы, что мы будем вас выручать из Аннана, если с вами приключится беда?
— Мой дорогой Мэт, со мной никакой беды приключиться не может, — ответил Лаймонд. — Защита у меня — лучше не придумаешь: ведь я беру с собой Уилла Скотта.
2. ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ
В тот вечер на заходе солнца ни выпь, ни чибис не кричали на болотах Аннандейла, и черные тени гор Торторвальд и Маусвальд, удлиняясь на восток, скользили по вересковым пустошам, полным движения и тайных шорохов.Опустилась ночь; два всадника беззвучно обогнули обе горы и направились прямо к воротам Аннана, главного города в районе, недавно занятом английской армией лорда Уортона. На последнем подъеме всадники остановились и взглянули на красное пятно посреди долины, на кровавые переливы реки и на колышущиеся тучи густого белого дыма. Деревянные дома Аннана горели.
Звонкий смех нарушил тишину.
Увы! — Он рек. — Был волен я,
Когда впервые те края
Окинул оком…
Звук замер в холодном воздухе, и снова наступила тишина.
Уиллу Скотту было не до стихов; он бросил взгляд на сладкоголосое чудовище рядом с собою и задал вопрос:
— Почему вы позволили мне остаться?
Не сводя глаз с пылающего города, Лаймонд с легкостью перешел на прозу:
— Мне нужен человек, который умеет читать и писать.
— Вот оно что.
— Далее: мне крайне необходимо найти одного англичанина и переговорить с ним. Имя его Крауч. Джонатан Крауч. Может быть, он сейчас в Аннане. Если его там нет, ты поможешь мне найти его — и тогда, Агенобарб 22), в турецком раю тебя будут ждать алмаз, дева и мягкое ложе. А пока…
— Вас ждут в Аннане? — спросил Скотт.
Лаймонд улыбнулся:
— Если ждут, придется нам лететь врассыпную, вроде птах лесных, и вовсю чирикать. Лорд Уортон грозился прилюдно выпустить мне кишки, а граф Леннокс лично назначил за мою голову тысячу крон. Нет. Я собираюсь явиться в одном из двадцати двух своих воплощений: на этот раз как гонец от протектора, а ты будешь при мне помощником. Мое имя Шериф, а тебя мы назовем… Как?
Скотт тоже был знаком с поэзией. Он сухо процитировал:
— Этот офицер, пожалуй, может зваться Дейд [11].
— Подходит, хотя и звучит слегка похоронно. Делать тебе ничего не надо, — сказал Лаймонд, — разве что выглядеть красивым, честным английским юношей да молиться Богу, чтобы некий Чарли Бэннистер прибыл до нас и подготовил почву. Наш Иоанн Креститель. У него, бедолаги, одна голова, а не восемнадцать, но поручиться за нас он обязан. Мы коротко переговорим с легковерной стражей, встретимся с Краучем — во всяком случае, я на это надеюсь — и возвратимся. Вполне невинное и плодотворное времяпрепровождение. Si mundus vult decipi, decipiatur [12]. Поехали, Рыжик; там, внизу, теплее.
И оба всадника ринулись вниз, по склону холма; лошади шли голова в голову, а на плащах, развеваемых ветром, колыхались красные кресты.
— Стойте и… — начал голос с камберлендским акцентом и запнулся во второй раз; Скотт при этом обнаружил, что близок к истерике.
Над всадниками высились ворота Аннана; внешняя стража охватила их плотным кольцом, а впереди стояла будка, и часовой, повинуясь законам военного времени, пытался узнать их имена и дело, которое привело их в город.
— Посмотри, — с горечью проговорил Лаймонд, — какие грязные у тебя оплечники. А дуболет…
— …назовите…
— Твой меч весь липкий. А твой кинжал? Неужели ты думаешь, что ржавое лезвие может колоть?
— …назовите… Да что ты будешь делать! — в сердцах воскликнул часовой, оставляя формальности. — Эй, Робин! Дейви! А вы двое только сдвиньтесь с места, и я проткну вас, как цыплят!
— Протыкай, если тебе так надо, — отрешенно проговорил Лаймонд, — но только, Бога ради, займи у кого-нибудь меч.
Но когда пришел капитан, смуглый человек средних лет, похоже, из Бьюкасла, Лаймонд сразу же спешился и назвал себя.
— Вряд ли вы помните меня, я — Шериф, один из людей Бишопа, из Дарема. Извините, что напускаю на себя таинственность, но должен напрямую сказать вам: мое дело касается щенка рыжей лисицы.
Пароль сработал самым чудесным образом. Не успел Лаймонд договорить, как лицо капитана изменилось; стражники были отпущены, и офицер, оставшись с прибывшими наедине, спросил:
— Не привезли ли вы их милостям послание протектора?
— Нет, мы всего лишь следуем за посланником по пятам, — ответил Лаймонд. — Вы говорили с Чарли Бэннистером?
— С человеком протектора? Нет.
— Проклятье! — Скотту показалось, что гнев Лаймонда смешан с изумлением. Мгновение спустя хозяин продолжил: — Этот дурень, должно быть, еще в пути; надеюсь, с ним ничего не случилось. Я вчера выехал из Лейта с такой массой поручений, что хватило бы на целую Одиссею. А он должен был отправиться сразу же после меня и следовать прямо сюда. Впрочем, это не имеет значения. Времени в обрез, — сказал Лаймонд озабоченно. — А дело у меня к одному из ваших людей — к Джонатану Краучу. Это все.
Принесли вино; брови капитана над краем кубка поползли вверх.
— К Краучу из Кесуика? Напрасно съездили. Его взяли в плен во время стычки два дня назад.
Лаймонд сделал большой глоток.
— Что ж, одним поручением меньше. Кто его захватил?
— То есть чей он теперь пленник? Не знаю. Но тот, кто его отсюда забрал, оказал нам превеликую услугу, — сказал капитан с видимым удовольствием. — Этот Крауч может с ума свести своей болтовней. Язык у него как помело. Так вы прямо сейчас едете?
Конечно же Лаймонд ехал прямо сейчас и, как он надеялся, Уилл Скотт тоже. Капитан был готов отпустить их, но при условии, что они зайдут на десять минут в штаб и поговорят с командующими.