Со временем у Ориона, в точности как у Ота, накопилась целая груда шкур, что юный охотник добыл в лесу при помощи лука; он развесил огромные оленьи рога в зале замка, под самым потолком, среди старых рогов, где на протяжении веков жил паук. Это и послужило одним из верных знаков, по которому жители Эрла признали в Орионе правителя, ибо от Алверика не было никаких известий, а все правители Эрла от века охотились на оленей. Другим же знаком явился уход ведьмы Зирундерель: она вернулась на холм, и Орион жил теперь в замке сам по себе, ведьма же опять поселилась в своей хижине, где в нагорьях близ самого грома росла ее капуста.
Всю зиму Орион охотился в лесу на оленей; но вот пришла Весна, и он отложил лук в сторону. Однако же на протяжении всего сезона песен и цветов мысли юноши обращены были к травле; сын Алверика побывал во многих домах, владельцы которых держали хотя бы одну из долговязых и поджарых собак, что умеют охотиться. Иногда Орион откупал пса, иногда же владелец обещал ссужать собаку на время охоты. Так Орион составил свору бурых длинношерстных гончих и с нетерпением ждал окончания Весны и лета. Но вот однажды, весенним вечером, когда Орион обхаживал своих псов, а селяне в большинстве своем стояли у порогов, примечая, сколь долгим кажется вечер, вверх по улице прошел никому не ведомый человек. Он явился с нагорий, замотанный в самые ветхие лохмотья, которые только возможно себе вообразить: лохмотья липли к нему так, словно бы никогда не носил он ничего другого, словно каким-то непостижимым образом составляли одно целое с ним, и одно целое с землею, ибо глина с горных плато выкрасила ткань в сочный бурый цвет. И приметили люди его легкий шаг - шаг человека, привыкшего к долгим и трудным переходам, и усталость во взгляде его; и никто не ведал, кто это.
А потом кто-то из женщин сказал:
- Да это же Ванд, мы знавали его совсем мальчишкой.
Тогда все столпились вокруг пришлеца, ибо это и вправду был Ванд Ванд, что покинул своих овец более десяти лет назад и уехал верхом вместе с Алвериком, а куда - никто в Эрле не знал.
- Как поживает наш правитель? - спросили селяне. И в глазах Ванда снова появилась усталость.
- Он стремится все вперед и вперед, - отвечал он.
- Куда? - спросили люди.
- На север, - отвечал Ванд. - Он по-прежнему разыскивает Эльфландию.
- Почему ты его покинул? - спросили люди.
- Я утратил надежду, - отозвался Ванд.
И более пришлеца в тот день не расспрашивали, ибо всякий знал: для того, чтобы искать Эльфландию, необходимы уверенность и надежда, а без таковой никому не увидеть отблеска эльфийских гор в безмятежно-неизменной их синеве. А затем прибежала мать Нива.
- Неужели это и вправду Ванд? - спросила она. И все хором отозвались:
- Да, это Ванд.
И пока селяне перешептывались промеж себя о Ванде, и о том, как годы скитаний изменили его, она попросила:
- Расскажи мне о моем сыне.
И отвечал Ванд:
- Он возглавляет поход. Господин мой доверяет ему превыше прочих.
И все подивились; однако же ни к чему тут было удивляться, ведь то был безумный поход.
Одна только мать Нива не удивилась.
- Я знала, что так оно и будет, - промолвила она. - Я знала, что так и будет. - И весьма порадовалась.
Ведомо, что характеру и настроению всякого человека подходят определенные события и времена года; и хотя воистину немногие подошли бы душевному настрою помешанного Нива, однако вот подвернулся поход Алверика к границам Эльфландии, - тут-то Нив и нашел себе дело по душе.
И, беседуя поздним вечером с Вандом, жители Эрла внимали историям о бесчисленных привалах и переходах, повести о бесцельных скитаниях вместе с Алвериком, что год за годом гонялся за горизонтами, словно призрак. А иногда скорбь Ванда, порожденная этими впустую растраченными годами, озарялась улыбкой - когда припоминал он какое-нибудь нелепое происшествие на одном из привалов. Однако же все это рассказывал человек, утративший веру в дерзкий поход. Не так следовало о том рассказывать, не с сомнениями, и не с улыбками. О таком походе поведать сумеет лишь воспламененный величием его: затемненное сознание Нива либо околдованный луною разум Зенда изобразили бы для нас поход этот так, что помыслы наши зажглись бы отблеском его глубокого смысла; никогда того не случится, ежели рассказ ведет тот, кого поход более не привлекает - неважно, насмехается ли рассказчик, или придерживается точных фактов. На небо выскользнули звезды, Ванд все говорил и говорил, и вот люди один за другим разошлись по домам своим, ибо более не хотелось им слушать о несбыточном походе. А вот если бы повесть эта вложена была в уста человека, сохранившего надежду, что по-прежнему вела вперед Алверика и прочих странников, звезды бы померкли прежде, чем слушатели покинули бы рассказчика, небеса посветлели бы настолько, прежде чем слушатели покинули бы его, что кто-нибудь непременно воскликнул бы наконец: "О! Надо же, уже утро!" Никак не ранее разошлись бы они.
А на следующий день Ванд вернулся в холмы к своим овцам и более на задумывался о великих и славных походах.
На протяжении всей Весны люди опять рассуждали об Алверике, то изумляясь его затее, то сплетничая о Лиразель, гадая, куда ушла она, и почему; когда же угадать не удавалось, селяне выдумывали какую-нибудь историю, все объясняющую, и передавалась та история из уст в уста, пока в нее не начинали верить. Но вот миновала Весна, и жители Эрла позабыли Алверика, и стали повиноваться Ориону.
И тогда, в один прекрасный день, когда Орион с нетерпением дожидался конца лета, и сердце юноши тосковало по морозным дням, а мечты блуждали в нагорьях вместе с гончими, - через меловые холмы, той же тропою, по которой пришел Ванд, явился влюбленный Раннок, и спустился в Эрл. Сердце Раннока наконец-то обрело свободу, от меланхолии его не осталось и следа; беззаботный, беспечный, не знающий горя, всем довольный Раннок жаждал только покоя после долгих своих скитаний и не вздыхал более. Только это и могло сделать его привлекательным в глазах Вирии - так звали девушку, любви которой Раннок добивался встарь. В итоге дело закончилось свадьбой, и Раннок тоже не уходил более в фантастические походы.
И хотя кое-кто посматривал в сторону нагорий на протяжении не одного вечера, пока долгие дни не сделались короче, и незнакомый ветер не коснулся листьев, и хотя многие вглядывались вдаль, за самый отдаленный кряж холмов, однако же не привелось людям увидеть никого более из участников похода Алверика, что возвращался бы тропою, протоптанной Вандом и Ранноком. И к тому времени, как листья вспыхнули великолепием алых и золотых красок, селяне перестали поминать имя Алверика, но признали правителем сына его Ориона.
В ту пору Орион проснулся однажды на рассвете, взял в руки рог и лук, и отправился к своим гончим, что подивились, заслышав шаги хозяина еще до зари: отлично различили они во сне знакомую поступь, и пробудились, и шумно приветствовали юношу. Орион спустил псов с привязи, и успокоил, и повел их в холмы. В царственное уединение холмов вступили они в тот час, когда люди еще спят, а олени пасутся на влажной траве. Пока длилось буйное, росное утро, Орион и его гончие носились по мерцающим склонам, ликуя и радуясь. В воздухе, что жадно вдыхал Орион, разливался густой аромат тимьяна, пока охотник шагал сквозь густые его заросли - в этом году тимьян зацвел поздно. На гончих же волной нахлынули все блуждающие запахи утра. Что за дикие твари сходились на холме в темноте, что за существа миновали гряду холмов на своем пути, и куда они все исчезли с наступлением дня, - дня, что принес с собою угрозу человека, - об этом Орион мог только гадать и недоумевать; для гончих же все было ясно, как день. Одни запахи псы примечали, настороженно принюхиваясь, к другим отнеслись с презрением, а один искали напрасно - ибо огромные олени-маралы не побывали на холмах тем утром.
Орион увел свою свору далеко от долины Эрл, но в тот день оленя не встретил, и ветер так и не принес на крыльях своих запаха, что озабоченно искали гончие; и не привелось псам уловить заветный запах ни в траве, ни среди листьев. И вот наступил вечер, и Орион повел псов домой, звуком рога созывая отставших; солнце сделалось огромным и алым; и, тише, чем отзвук его рога, далеко за меловыми холмами, за туманом, однако так отчетливо, что можно было различить каждую серебристую ноту, Орион услышал напев эльфийских рогов, всегда взывавший к нему вечерами.
Связанные нерушимым братством общей усталости, охотник и его гончие вернулись домой в темноте, при свете звезд. И вот, наконец, приветственными огнями вспыхнули для них окна Эрла. Псы вернулись в свои конуры, поели, улеглись, и уснули, очень довольные; Орион отправился в замок. Он тоже поужинал, а после долго сидел, размышляя о холмах, о гончих и о прожитом дне; юноша был настолько утомлен, что никакие заботы не могли потревожить его отрешенных дум.
Так прошло немало дней. Но вот, одним росным утром, перевалив через хребет меловых холмов, они взглянули вниз и увидели оленя - зверь пасся в одиночестве, припозднившись, в то время как собратья его уже ушли. Гончие разразились дружным ликующим лаем, тяжелый олень стремительно метнулся через траву, Орион выстрелил из лука и промахнулся; все это произошло в единый миг. А затем гончие стремительно понеслись вперед, ветер волной прокатывался по их спинам, раздувая шерсть; олень мчался так, словно на каждом из его копыт плясало по крохотной пружине. Сперва гончие обогнали Ориона, однако юноша был столь же неутомим, как и его свора, и, выбирая более короткую дорогу, нежели псы, умудрялся не отставать: но вот псы добрались до реки и остановились: теперь им потребовалась помощь человеческого разума. И ту помощь, что в состоянии предоставить в подобном деле человеческий разум, Орион им немедленно оказал, и вскоре псы возобновали погоню. Утро миновало, а они все мчались от холма к холму; им так и не удалось увидеть оленя снова; и вечер стал клониться к ночи, но по-прежнему гончие следовали каждому шагу оленя с искусством не менее удивительным, нежели магия. И ближе к вечеру Орион увидел зверя: олень медленно брел по склону холма, по жесткой траве, что поблескивала в последних лучах заходящего солнца. Охотник подбодрил гончих криком; они гнали оленя еще через три неглубоких лощины, но на дне третьей олень развернулся, и встал среди гальки ручья, поджидая гончих. Псы с лаем окружили его, не сводя глаз с огромных рогов. И на закате собаки повалили и убили зверя. И Орион затрубил в рог с великой радостью в сердце; он достиг предела своих желаний. И на той же торжествующей ноте, словно и они тоже ликовали, а, может быть, только передразнивали ликование Ориона, над неведомыми юноше холмами, откуда-то из-за грани заката, отозвались рога Эльфландии.
Глава 17.
В ЗВЕЗДНОМ СВЕТЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ ЕДИНОРОГ.
И вот пришла зима, и выбелила крыши Эрла, и лес, и нагорья. Теперь, когда Орион поутру уводил свою свору в поле, мир распахивался перед ним словно книга, только что написанная самой Жизнью; ибо повесть предыдущей ночи от первого слова до последнего начертана была строками на снегу. Вот здесь крался лис, а там - барсук; тут из лесу вышел олень; следы уводили за холмы и терялись из виду, - так деяния государственных мужей, воинов, придворных и политиков возникают и исчезают на страницах истории. Даже птицы оставили свою летопись на убеленных холмах: глаз мог проследить каждый шаг их тройных коготочков, пока по обе стороны следа не появлялись вдруг три крошечных штриха, где концы самых длинных перьев черкнули снег там след исчезал. Вот так порою боевой клич, безумная причуда возникает на день на страницах истории, и исчезает, не оставив по себе иной памяти, кроме таких вот нескольких строк.
Среди всех летописей истории ночи Орион выбирал обычно след огромного оленя, относительно свежий, и шел по нему вместе со своей сворой через холмы - так далеко, что даже звук его рога не доносился более до селения Эрл. И видели жители Эрла, как Орион возвращается домой; и он, и его псы черные тени на гребне холма на фоне алых отблесков заката; зачастую же охотник появлялся не раньше, чем в морозном небе зажигались звезды все до одной. Нередко с плеч Ориона свисала шкура оленя, и огромные рога подрагивали и покачивались над головою охотника.
В ту пору в кузнице Нарла сошлись как-то раз селяне, люди Парламента Эрла - и Орион о том не ведал. Селяне сошлись на закате, когда закончены были дневные труды. Нарл торжественно подал каждому чашу с хмельным напитком, сваренным из клеверного меда; собравшись же вместе, селяне долго сидели молча. Но вот Нарл нарушил молчание, говоря, что Алверик более не повелевает в Эрле, и Правителем Эрла стал его сын; и напомнил кузнец о том, как все они надеялись, что чародей будет править в долине и прославит ее: и именно эту миссию народ возлагал на Ориона.
- Ну и где же, - вопросил Нарл, - магия, на которую мы все уповали? Ибо Орион охотится на оленей - ровно так же, как охотились все его предки, и нездешние чары не коснулись его, и все остается по-старому.
Но От выступил в защиту юноши.
- Орион проворен, как его псы, - сказал От, - он охотится с рассвета до заката, уходит за самые далекие холмы и возвращается, ничуть не устав.
- Это только молодость, - отозвался Гук. И все поддержали его слова, кроме Треля.
Трель же встал и сказал:
- Ориону ведомы лесные тропы и тайны зверей, - знание, недоступное людям.
- Это ты его научил, - откликнулся Гук. - Магии здесь нет и в помине.
- Ничего в том нет от нездешних чар, - подтвердил Нарл.
Так селяне спорили некоторое время, сокрушаясь об утрате магии, на которую так уповали; ибо нет на свете такой долины, что не оказалась хотя бы раз в самом центре исторических событий, нет на свете такой деревни, чтобы название ее хоть однажды не побывало бы у всех на устах; только деревня Эрл не была занесена в хроники; на протяжении веков никто о ней и слыхом не слыхивал за пределами круга холмов. Теперь же казалось, что замыслы селян, взлелеянные давным-давно, потерпели крах, и люди не видели более надежды, кроме как в хмельном напитке, сваренном из клеверного меда. К нему-то и обратились селяне в гробовом молчании. То был добрый напиток.
Очень скоро новые планы родились в головах их, новые замыслы, новые происки; и торжественные дебаты Парламента Эрла разгорелись с новой силой. Селяне совсем уже было выработали политику и стратегию, но вот с места поднялся От. А надо сказать, что в деревне Эрл, в кремневом доме хранилась древняя Летопись, переплетенный в кожу фолиант; в определенные времена люди заносили в нее всевозможные сведения: мудрые мысли земледельцев касательно времени сева, мудрые мысли охотников на предмет выслеживания оленя, мудрые мысли пророков о судьбах Земли. Вот оттуда-то и процитировал теперь От две строки с одной древней страницы, что запали ему в память; все остальное на этой странице посвящено было мотыжению; эти строки произнес От в Парламенте Эрла перед селянами, что сидели вокруг стола за чашами с медом:
В плащ непроглядной тьмы закутаны до срока,
Сулят нам Судьбы то, что не познать пророку.
И более не строили люди замыслов: может статься, благоговение, которым словно бы дышали эти строки, внесло покой в души парламентариев, а, может быть, мед оказался сильнее, нежели записи в книгах. Как бы то ни было, жители Эрла еще немного посидели молча за чашами с медом. И, едва загорелись звезды, а небо на Западе еще не потемнело, селяне покинули кузницу Нарла и разошлись по домам, ворча по пути, что нет у них в Эрле правителя-чародея, и мечтая о магии, что спасла бы от забвения любимую деревню и долину. Один за другим, люди прощались с друзьями, подходя к дому. А трое или четверо, что жили в самом конце деревни, под сенью холмов, не дошли еще до своих порогов, когда вдруг заметили они загнанного, измученного единорога: ослепительно-белый, сияющий в звездном свете и последних отблесках сумерек, зверь мчался через холмы. Селяне замерли и уставились на невиданное чудо, прикрывая глаза рукою, и огладили бороды, и подивились. Воистину то самый настоящий белый единорог несся усталыми прыжками. И тогда люди услышали приближающийся лай псов Ориона.
Глава 18.
СЕРЫЙ ШАТЕР ВЕЧЕРОМ.
К тому моменту, когда загнанный единорог промчался через долину Эрл, Алверик провел в пути уже более одиннадцати лет. На протяжении десяти лет и даже дольше отряд из шести человек ехал за домами вдоль края ведомых нам полей, вечерами разбивая лагерь и навешивая на шесты причудливую ткань, повисавшую серыми складками. Неизвестно, отражался ли волшебный отблеск дерзкого похода во всем, что окружало шатер - только лагерь скитальцев всегда казался самой необычной деталью пейзажа; и, по мере того, как вокруг сгущались сумерки, ореол романтики и тайны, окутывавший отряд, становился все ощутимее.
Несмотря на неистовое нетерпение Алверика, странники двигались лениво и неспешно; иногда, в красивом месте, они задерживались дня на три; затем снова пускались в путь. Девять или десять миль одолевали они, и опять разбивали лагерь. Алверик уверен был в сердце своем, что в один прекрасный день они увидят границу сумерек, в один прекрасный день они вступят в Эльфландию. А в Эльфландии, как он знал, время течет иначе: в Эльфландии он встретит Лиразель, ничуть не изменившуюся с годами, ни одну улыбку не сотрут свирепые годы, ни одну морщинку не проложит губительное время. На то надеялся Алверик; и надежда эта вела странный отряд от привала к привалу, и одинокими вечерами ободряла скитальцев у костра, и манила их все дальше на север - так ехали они, не сворачивая, вдоль края ведомых нам полей. Тамошние жители предпочитают не глядеть в ту сторону, потому никто не видел шестерых странников, никто их не замечал. Только помыслы Ванда отвращались понемногу от общей надежды, с каждым годом разум его все настойчивее отвергал приманку, что влекла вперед остальных. И конечно же, дело кончилось тем, что Ванд утратил веру в Эльфландию. После того он просто следовал за отрядом, пока не настал день, когда подул ветер с дождем, все продрогли и вымокли, а лошади устали; тогда Ванд покинул отряд.
Раннок же отправился в путь, потому что в сердце у него не осталось надежды, и хотел он уйти от страданий; но вот настал день, когда в кронах деревьев ведомых нам полей пели дрозды, и безнадежное отчаяние Раннока растаяло в сверкающем солнечном свете, и вспомнил он об уютных домах, о людских обителях. Вскоре как-то вечером и Раннок покинул лагерь и поспешил в края более отрадные.
Но помыслы оставшихся четверых были едины, и под грубой промокшей мешковиной, что натягивали странники на жерди, вечерами царило полное согласие и довольство. Ибо Алверик не расставался с надеждой с упорством своих предков, что в давних битвах завоевали Эрл раз и навсегда и удерживали долину на протяжении веков, а в отрешенном сознании Нива и Зенда мечта эта выросла и набрала силу, словно некий редкостный цветок, что садовник случайно посадит на неухоженной пустоши. Тиль пел о надежде; безумные его фантазии, что стремились вслед песне, расцвечивали поход Алверика все новыми и новыми волшебными красками. И помыслы оставшихся были едины. Предприятия гораздо более великие, как безумные, так и здравые, завершались успехом, когда дела обстояли подобным образом, и предприятия гораздо более великие терпели крах, ежели дело обстояло не так.
На протяжении долгих лет скитальцы ехали за домами в направлении севера; а порою сворачивали на восток - когда очертания неба, либо некое странное ощущение, что приносил с собою вечер, либо просто пророчество Нива словно бы подсказывали: Эльфландия близка. В таких случаях отряд направлял коней через каменистую пустошь, что на протяжении всех этих лет ограждала ведомые нам поля, - и двигался вперед до тех пор, пока Алверик не подмечал, что провизии для коней и всадников едва достанет на обратный путь к людским селениям. Тогда Алверик снова поворачивал вспять, хотя Нив предпочел бы вести отряд через скалы все дальше и дальше, ибо по мере продвижения вперед увлекался все более; хотя Тиль пел спутникам пророческие песни, предвещающие успех; хотя Зенд уверял, что видит пики и шпили Эльфландии; однако Алверик сохранял ясную голову. И скитальцы снова возвращались к домам людей, и закупали новые запасы провизии. Нив, Зенд, и Тиль охотно разглагольствовали о походе, давая выход энтузиазму, что пылал в их сердцах; но Алверик ни словом не поминал о дерзкой затее, ибо хорошо запомнил: люди тамошних краев не говорят об Эльфландии и не смотрят в ту сторону, хотя он так и не узнал, почему.
Очень скоро всадники снова пускались в путь, и селяне, продавшие им плоды ведомых нам полей, с любопытством глядели вслед отряду, словно полагали, будто все эти речи, услышанные от Нива, Зенда и Тиля, порождены одним лишь безумием и грезами, навеянными луною.
Так скитальцы ехали вперед и вперед, непрестанно стремясь к новым рубежам, откуда удалось бы разглядеть Эльфландию; слева от них веяли ароматы ведомых нам полей, благоухание майской сирени в деревенских садах сменялось благоуханием боярышника, а потом роз, а потом в воздухе нависал тяжелый и властный запах свежескошенного сена. Слева слышалось далекое мычание скота, слышались человеческие голоса и перекличка куропаток; слышались все те звуки, что доносятся с мирных хуторов; а по правую руку неизменно простиралась бесплодная пустошь, каменистая равнина; ни цветка, ни травинки не различал на ней взгляд. Шестеро странников позабыли об обществе людей, однако отыскать Эльфландию им так и не удавалось. Спасали их только песни Тиля и твердая уверенность Нива.
И слухи о походе Алверика разнеслись по земле, опережая маленький отряд; и настало время, когда всяк, кого бы Алверик не встречал на пути, знал историю правителя Эрла; одни встречали Алверика презрением - таков обычный удел тех, кто посвящает дни свои дерзкому подвигу, - другие же воздавали ему почести; Алверик же просил только о пополнении припасов, и за все, что ему приносили, платил щедро. Всадники двигались все дальше. Словно герои легенд, проезжали они за домами, сумеречными вечерами устанавливая свой серый и бесформенный шатер. Они являлись неслышно, точно дождь, и исчезали, словно ускользающие туманы. О них складывали песни и шутливые байки. И песни жили дольше, чем насмешки. Наконец маленький отряд стал легендой, что навечно поселилась на тамошних хуторах: на скитальцев ссылались, когда люди заводили разговор о безнадежных походах; странников превозносили либо высмеивали, в зависимости от обстоятельств.
Все это время король Эльфландии не терял бдительности; ибо благодаря магии он чувствовал, ежели меч Алверика оказывался неподалеку: один раз клинок этот уже потревожил его королевство, и король Эльфландии отлично узнавал разлитый в воздухе привкус железа громовых стрел. От него-то король и отвел свои границы как можно дальше, оставив позади неровную, каменистую, покинутую Эльфландией равнину; и хотя владыка волшебной страны не ведал, сколь далекие пути под силу преодолеть смертным, он на всякий случай оставил ровно такое расстояние, что утомило бы комету, и по праву почитал себя в безопасности.
Когда же Алверик вместе со своим мечом оказался далеко на севере, эльфийский король ослабил хватку, до сих пор удерживающую Эльфландию, - так Луна, что притягивает волны отлива, снова отпускает их на волю; и, словно валы на песчаный плес, Эльфландия устремилась вспять. Обрамленная лентою сумерек, волшебная страна заскользила назад через каменистую пустошь; она возвратилась вместе с песнями, мечтами и голосами прошлого. Очень скоро граница сумерек, сверкая и переливаясь, снова пролегла близ ведомых нам полей, словно бесконечный летний вечер, что задержался на краю золотого века. Но далеко на севере, где странствовал Алверик, бескрайние, унылые скалы по-прежнему загромождали бесплодную землю; огромный залив Эльфландии прихлынул только к тем полям, от которых Алверик со своим мечом и и отряд искателей приключений удалились на достаточное расстояние. И вот, на расстоянии каких-нибудь трех полей от хижины кожевника и окрестных хуторов, снова раскинулась земля, изобилующая чудесами, что поэты ищут столь упорно, истинная сокровищница и кладезь всего небывалого и прекрасного; и эльфийские горы безмятежно оглядывали границы, словно их бледно-голубые вершины никогда не трогались с места. Там, вдоль границы, по обычаю своему, бродили единороги: иногда паслись они в Эльфландии, на родине всех легендарных созданий, объедая лилии под сенью эльфийских гор, а иногда, вечерами, когда наши поля замирали в безмолвии, прокрадывались за сумеречный предел пощипать земную траву. Именно благодаря аппетиту к земной траве, что находит на них временами (вот так же олени-маралы шотландских нагорий раз в год стремятся к морю), люди знают о существовании единорогов, хотя звери они, безусловно, легендарные, ибо родились в Эльфландии. Лис, рожденный в наших полях, тоже пересекает порою границу и в определенные времена года забредает в сумеречные пределы; именно там пристают к нему некие чары, что зверь приносит потом в наши поля. Лис - тоже существо легендарное, только в Эльфландии; ровно так же, как единороги - здесь.
Жителям тамошних хуторов нечасто доводилось видеть единорогов - пусть даже едва различимыми в сумерках, ибо никогда не глядели селяне в сторону Эльфландии. Чудеса, красота, великолепие, - словом, повесть об Эльфландии, - это удел умов, обладающих досугом оценить все это должным образом; селян же звали к себе посевы, и скотина отнюдь не легендарная, и соломенные крыши, и изгороди, и тысяча других забот; только в конце каждого года одерживали они победу над зимою, и то с превеликим трудом; селяне отлично знали, что стоит им позволить своим помыслам хотя бы на мгновение обратиться в сторону Эльфландии, величие волшебной страны тотчас же подчинит себе их души, и отнимет весь досуг, и не останется у них времени на то, чтобы чинить изгороди и соломенные крыши, и пахать ведомые нам поля. Но Орион, следуя на звук рогов, что доносился из Эльфландии вечерами и слышен был в ведомых нам полях одному ему (ибо слух юноши по-эльфийски настроен был на все волшебное), как-то раз поздним вечером оказался со своей сворой в поле, через которое пролегла граница сумерек, и увидел там единорогов. И, прокравшись вдоль изгороди маленького поля, он зашел вместе со своими гончими между единорогом и сумеречным пределом и отрезал зверя от Эльфландии. Это и был тот самый единорог с ослепительно-белой шеей, весь в пене, серебром мерцающей в звездном свете, что, задыхаясь, загнанный и измученный, промчался через долину Эрл, словно порыв вдохновения, словно новая династия в стране, усталой от незыблемости древних обычаев, словно весть о земле более счастливой, что отыскали далеко-далеко нежданно возвратившиеся мореходы.
Всю зиму Орион охотился в лесу на оленей; но вот пришла Весна, и он отложил лук в сторону. Однако же на протяжении всего сезона песен и цветов мысли юноши обращены были к травле; сын Алверика побывал во многих домах, владельцы которых держали хотя бы одну из долговязых и поджарых собак, что умеют охотиться. Иногда Орион откупал пса, иногда же владелец обещал ссужать собаку на время охоты. Так Орион составил свору бурых длинношерстных гончих и с нетерпением ждал окончания Весны и лета. Но вот однажды, весенним вечером, когда Орион обхаживал своих псов, а селяне в большинстве своем стояли у порогов, примечая, сколь долгим кажется вечер, вверх по улице прошел никому не ведомый человек. Он явился с нагорий, замотанный в самые ветхие лохмотья, которые только возможно себе вообразить: лохмотья липли к нему так, словно бы никогда не носил он ничего другого, словно каким-то непостижимым образом составляли одно целое с ним, и одно целое с землею, ибо глина с горных плато выкрасила ткань в сочный бурый цвет. И приметили люди его легкий шаг - шаг человека, привыкшего к долгим и трудным переходам, и усталость во взгляде его; и никто не ведал, кто это.
А потом кто-то из женщин сказал:
- Да это же Ванд, мы знавали его совсем мальчишкой.
Тогда все столпились вокруг пришлеца, ибо это и вправду был Ванд Ванд, что покинул своих овец более десяти лет назад и уехал верхом вместе с Алвериком, а куда - никто в Эрле не знал.
- Как поживает наш правитель? - спросили селяне. И в глазах Ванда снова появилась усталость.
- Он стремится все вперед и вперед, - отвечал он.
- Куда? - спросили люди.
- На север, - отвечал Ванд. - Он по-прежнему разыскивает Эльфландию.
- Почему ты его покинул? - спросили люди.
- Я утратил надежду, - отозвался Ванд.
И более пришлеца в тот день не расспрашивали, ибо всякий знал: для того, чтобы искать Эльфландию, необходимы уверенность и надежда, а без таковой никому не увидеть отблеска эльфийских гор в безмятежно-неизменной их синеве. А затем прибежала мать Нива.
- Неужели это и вправду Ванд? - спросила она. И все хором отозвались:
- Да, это Ванд.
И пока селяне перешептывались промеж себя о Ванде, и о том, как годы скитаний изменили его, она попросила:
- Расскажи мне о моем сыне.
И отвечал Ванд:
- Он возглавляет поход. Господин мой доверяет ему превыше прочих.
И все подивились; однако же ни к чему тут было удивляться, ведь то был безумный поход.
Одна только мать Нива не удивилась.
- Я знала, что так оно и будет, - промолвила она. - Я знала, что так и будет. - И весьма порадовалась.
Ведомо, что характеру и настроению всякого человека подходят определенные события и времена года; и хотя воистину немногие подошли бы душевному настрою помешанного Нива, однако вот подвернулся поход Алверика к границам Эльфландии, - тут-то Нив и нашел себе дело по душе.
И, беседуя поздним вечером с Вандом, жители Эрла внимали историям о бесчисленных привалах и переходах, повести о бесцельных скитаниях вместе с Алвериком, что год за годом гонялся за горизонтами, словно призрак. А иногда скорбь Ванда, порожденная этими впустую растраченными годами, озарялась улыбкой - когда припоминал он какое-нибудь нелепое происшествие на одном из привалов. Однако же все это рассказывал человек, утративший веру в дерзкий поход. Не так следовало о том рассказывать, не с сомнениями, и не с улыбками. О таком походе поведать сумеет лишь воспламененный величием его: затемненное сознание Нива либо околдованный луною разум Зенда изобразили бы для нас поход этот так, что помыслы наши зажглись бы отблеском его глубокого смысла; никогда того не случится, ежели рассказ ведет тот, кого поход более не привлекает - неважно, насмехается ли рассказчик, или придерживается точных фактов. На небо выскользнули звезды, Ванд все говорил и говорил, и вот люди один за другим разошлись по домам своим, ибо более не хотелось им слушать о несбыточном походе. А вот если бы повесть эта вложена была в уста человека, сохранившего надежду, что по-прежнему вела вперед Алверика и прочих странников, звезды бы померкли прежде, чем слушатели покинули бы рассказчика, небеса посветлели бы настолько, прежде чем слушатели покинули бы его, что кто-нибудь непременно воскликнул бы наконец: "О! Надо же, уже утро!" Никак не ранее разошлись бы они.
А на следующий день Ванд вернулся в холмы к своим овцам и более на задумывался о великих и славных походах.
На протяжении всей Весны люди опять рассуждали об Алверике, то изумляясь его затее, то сплетничая о Лиразель, гадая, куда ушла она, и почему; когда же угадать не удавалось, селяне выдумывали какую-нибудь историю, все объясняющую, и передавалась та история из уст в уста, пока в нее не начинали верить. Но вот миновала Весна, и жители Эрла позабыли Алверика, и стали повиноваться Ориону.
И тогда, в один прекрасный день, когда Орион с нетерпением дожидался конца лета, и сердце юноши тосковало по морозным дням, а мечты блуждали в нагорьях вместе с гончими, - через меловые холмы, той же тропою, по которой пришел Ванд, явился влюбленный Раннок, и спустился в Эрл. Сердце Раннока наконец-то обрело свободу, от меланхолии его не осталось и следа; беззаботный, беспечный, не знающий горя, всем довольный Раннок жаждал только покоя после долгих своих скитаний и не вздыхал более. Только это и могло сделать его привлекательным в глазах Вирии - так звали девушку, любви которой Раннок добивался встарь. В итоге дело закончилось свадьбой, и Раннок тоже не уходил более в фантастические походы.
И хотя кое-кто посматривал в сторону нагорий на протяжении не одного вечера, пока долгие дни не сделались короче, и незнакомый ветер не коснулся листьев, и хотя многие вглядывались вдаль, за самый отдаленный кряж холмов, однако же не привелось людям увидеть никого более из участников похода Алверика, что возвращался бы тропою, протоптанной Вандом и Ранноком. И к тому времени, как листья вспыхнули великолепием алых и золотых красок, селяне перестали поминать имя Алверика, но признали правителем сына его Ориона.
В ту пору Орион проснулся однажды на рассвете, взял в руки рог и лук, и отправился к своим гончим, что подивились, заслышав шаги хозяина еще до зари: отлично различили они во сне знакомую поступь, и пробудились, и шумно приветствовали юношу. Орион спустил псов с привязи, и успокоил, и повел их в холмы. В царственное уединение холмов вступили они в тот час, когда люди еще спят, а олени пасутся на влажной траве. Пока длилось буйное, росное утро, Орион и его гончие носились по мерцающим склонам, ликуя и радуясь. В воздухе, что жадно вдыхал Орион, разливался густой аромат тимьяна, пока охотник шагал сквозь густые его заросли - в этом году тимьян зацвел поздно. На гончих же волной нахлынули все блуждающие запахи утра. Что за дикие твари сходились на холме в темноте, что за существа миновали гряду холмов на своем пути, и куда они все исчезли с наступлением дня, - дня, что принес с собою угрозу человека, - об этом Орион мог только гадать и недоумевать; для гончих же все было ясно, как день. Одни запахи псы примечали, настороженно принюхиваясь, к другим отнеслись с презрением, а один искали напрасно - ибо огромные олени-маралы не побывали на холмах тем утром.
Орион увел свою свору далеко от долины Эрл, но в тот день оленя не встретил, и ветер так и не принес на крыльях своих запаха, что озабоченно искали гончие; и не привелось псам уловить заветный запах ни в траве, ни среди листьев. И вот наступил вечер, и Орион повел псов домой, звуком рога созывая отставших; солнце сделалось огромным и алым; и, тише, чем отзвук его рога, далеко за меловыми холмами, за туманом, однако так отчетливо, что можно было различить каждую серебристую ноту, Орион услышал напев эльфийских рогов, всегда взывавший к нему вечерами.
Связанные нерушимым братством общей усталости, охотник и его гончие вернулись домой в темноте, при свете звезд. И вот, наконец, приветственными огнями вспыхнули для них окна Эрла. Псы вернулись в свои конуры, поели, улеглись, и уснули, очень довольные; Орион отправился в замок. Он тоже поужинал, а после долго сидел, размышляя о холмах, о гончих и о прожитом дне; юноша был настолько утомлен, что никакие заботы не могли потревожить его отрешенных дум.
Так прошло немало дней. Но вот, одним росным утром, перевалив через хребет меловых холмов, они взглянули вниз и увидели оленя - зверь пасся в одиночестве, припозднившись, в то время как собратья его уже ушли. Гончие разразились дружным ликующим лаем, тяжелый олень стремительно метнулся через траву, Орион выстрелил из лука и промахнулся; все это произошло в единый миг. А затем гончие стремительно понеслись вперед, ветер волной прокатывался по их спинам, раздувая шерсть; олень мчался так, словно на каждом из его копыт плясало по крохотной пружине. Сперва гончие обогнали Ориона, однако юноша был столь же неутомим, как и его свора, и, выбирая более короткую дорогу, нежели псы, умудрялся не отставать: но вот псы добрались до реки и остановились: теперь им потребовалась помощь человеческого разума. И ту помощь, что в состоянии предоставить в подобном деле человеческий разум, Орион им немедленно оказал, и вскоре псы возобновали погоню. Утро миновало, а они все мчались от холма к холму; им так и не удалось увидеть оленя снова; и вечер стал клониться к ночи, но по-прежнему гончие следовали каждому шагу оленя с искусством не менее удивительным, нежели магия. И ближе к вечеру Орион увидел зверя: олень медленно брел по склону холма, по жесткой траве, что поблескивала в последних лучах заходящего солнца. Охотник подбодрил гончих криком; они гнали оленя еще через три неглубоких лощины, но на дне третьей олень развернулся, и встал среди гальки ручья, поджидая гончих. Псы с лаем окружили его, не сводя глаз с огромных рогов. И на закате собаки повалили и убили зверя. И Орион затрубил в рог с великой радостью в сердце; он достиг предела своих желаний. И на той же торжествующей ноте, словно и они тоже ликовали, а, может быть, только передразнивали ликование Ориона, над неведомыми юноше холмами, откуда-то из-за грани заката, отозвались рога Эльфландии.
Глава 17.
В ЗВЕЗДНОМ СВЕТЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ ЕДИНОРОГ.
И вот пришла зима, и выбелила крыши Эрла, и лес, и нагорья. Теперь, когда Орион поутру уводил свою свору в поле, мир распахивался перед ним словно книга, только что написанная самой Жизнью; ибо повесть предыдущей ночи от первого слова до последнего начертана была строками на снегу. Вот здесь крался лис, а там - барсук; тут из лесу вышел олень; следы уводили за холмы и терялись из виду, - так деяния государственных мужей, воинов, придворных и политиков возникают и исчезают на страницах истории. Даже птицы оставили свою летопись на убеленных холмах: глаз мог проследить каждый шаг их тройных коготочков, пока по обе стороны следа не появлялись вдруг три крошечных штриха, где концы самых длинных перьев черкнули снег там след исчезал. Вот так порою боевой клич, безумная причуда возникает на день на страницах истории, и исчезает, не оставив по себе иной памяти, кроме таких вот нескольких строк.
Среди всех летописей истории ночи Орион выбирал обычно след огромного оленя, относительно свежий, и шел по нему вместе со своей сворой через холмы - так далеко, что даже звук его рога не доносился более до селения Эрл. И видели жители Эрла, как Орион возвращается домой; и он, и его псы черные тени на гребне холма на фоне алых отблесков заката; зачастую же охотник появлялся не раньше, чем в морозном небе зажигались звезды все до одной. Нередко с плеч Ориона свисала шкура оленя, и огромные рога подрагивали и покачивались над головою охотника.
В ту пору в кузнице Нарла сошлись как-то раз селяне, люди Парламента Эрла - и Орион о том не ведал. Селяне сошлись на закате, когда закончены были дневные труды. Нарл торжественно подал каждому чашу с хмельным напитком, сваренным из клеверного меда; собравшись же вместе, селяне долго сидели молча. Но вот Нарл нарушил молчание, говоря, что Алверик более не повелевает в Эрле, и Правителем Эрла стал его сын; и напомнил кузнец о том, как все они надеялись, что чародей будет править в долине и прославит ее: и именно эту миссию народ возлагал на Ориона.
- Ну и где же, - вопросил Нарл, - магия, на которую мы все уповали? Ибо Орион охотится на оленей - ровно так же, как охотились все его предки, и нездешние чары не коснулись его, и все остается по-старому.
Но От выступил в защиту юноши.
- Орион проворен, как его псы, - сказал От, - он охотится с рассвета до заката, уходит за самые далекие холмы и возвращается, ничуть не устав.
- Это только молодость, - отозвался Гук. И все поддержали его слова, кроме Треля.
Трель же встал и сказал:
- Ориону ведомы лесные тропы и тайны зверей, - знание, недоступное людям.
- Это ты его научил, - откликнулся Гук. - Магии здесь нет и в помине.
- Ничего в том нет от нездешних чар, - подтвердил Нарл.
Так селяне спорили некоторое время, сокрушаясь об утрате магии, на которую так уповали; ибо нет на свете такой долины, что не оказалась хотя бы раз в самом центре исторических событий, нет на свете такой деревни, чтобы название ее хоть однажды не побывало бы у всех на устах; только деревня Эрл не была занесена в хроники; на протяжении веков никто о ней и слыхом не слыхивал за пределами круга холмов. Теперь же казалось, что замыслы селян, взлелеянные давным-давно, потерпели крах, и люди не видели более надежды, кроме как в хмельном напитке, сваренном из клеверного меда. К нему-то и обратились селяне в гробовом молчании. То был добрый напиток.
Очень скоро новые планы родились в головах их, новые замыслы, новые происки; и торжественные дебаты Парламента Эрла разгорелись с новой силой. Селяне совсем уже было выработали политику и стратегию, но вот с места поднялся От. А надо сказать, что в деревне Эрл, в кремневом доме хранилась древняя Летопись, переплетенный в кожу фолиант; в определенные времена люди заносили в нее всевозможные сведения: мудрые мысли земледельцев касательно времени сева, мудрые мысли охотников на предмет выслеживания оленя, мудрые мысли пророков о судьбах Земли. Вот оттуда-то и процитировал теперь От две строки с одной древней страницы, что запали ему в память; все остальное на этой странице посвящено было мотыжению; эти строки произнес От в Парламенте Эрла перед селянами, что сидели вокруг стола за чашами с медом:
В плащ непроглядной тьмы закутаны до срока,
Сулят нам Судьбы то, что не познать пророку.
И более не строили люди замыслов: может статься, благоговение, которым словно бы дышали эти строки, внесло покой в души парламентариев, а, может быть, мед оказался сильнее, нежели записи в книгах. Как бы то ни было, жители Эрла еще немного посидели молча за чашами с медом. И, едва загорелись звезды, а небо на Западе еще не потемнело, селяне покинули кузницу Нарла и разошлись по домам, ворча по пути, что нет у них в Эрле правителя-чародея, и мечтая о магии, что спасла бы от забвения любимую деревню и долину. Один за другим, люди прощались с друзьями, подходя к дому. А трое или четверо, что жили в самом конце деревни, под сенью холмов, не дошли еще до своих порогов, когда вдруг заметили они загнанного, измученного единорога: ослепительно-белый, сияющий в звездном свете и последних отблесках сумерек, зверь мчался через холмы. Селяне замерли и уставились на невиданное чудо, прикрывая глаза рукою, и огладили бороды, и подивились. Воистину то самый настоящий белый единорог несся усталыми прыжками. И тогда люди услышали приближающийся лай псов Ориона.
Глава 18.
СЕРЫЙ ШАТЕР ВЕЧЕРОМ.
К тому моменту, когда загнанный единорог промчался через долину Эрл, Алверик провел в пути уже более одиннадцати лет. На протяжении десяти лет и даже дольше отряд из шести человек ехал за домами вдоль края ведомых нам полей, вечерами разбивая лагерь и навешивая на шесты причудливую ткань, повисавшую серыми складками. Неизвестно, отражался ли волшебный отблеск дерзкого похода во всем, что окружало шатер - только лагерь скитальцев всегда казался самой необычной деталью пейзажа; и, по мере того, как вокруг сгущались сумерки, ореол романтики и тайны, окутывавший отряд, становился все ощутимее.
Несмотря на неистовое нетерпение Алверика, странники двигались лениво и неспешно; иногда, в красивом месте, они задерживались дня на три; затем снова пускались в путь. Девять или десять миль одолевали они, и опять разбивали лагерь. Алверик уверен был в сердце своем, что в один прекрасный день они увидят границу сумерек, в один прекрасный день они вступят в Эльфландию. А в Эльфландии, как он знал, время течет иначе: в Эльфландии он встретит Лиразель, ничуть не изменившуюся с годами, ни одну улыбку не сотрут свирепые годы, ни одну морщинку не проложит губительное время. На то надеялся Алверик; и надежда эта вела странный отряд от привала к привалу, и одинокими вечерами ободряла скитальцев у костра, и манила их все дальше на север - так ехали они, не сворачивая, вдоль края ведомых нам полей. Тамошние жители предпочитают не глядеть в ту сторону, потому никто не видел шестерых странников, никто их не замечал. Только помыслы Ванда отвращались понемногу от общей надежды, с каждым годом разум его все настойчивее отвергал приманку, что влекла вперед остальных. И конечно же, дело кончилось тем, что Ванд утратил веру в Эльфландию. После того он просто следовал за отрядом, пока не настал день, когда подул ветер с дождем, все продрогли и вымокли, а лошади устали; тогда Ванд покинул отряд.
Раннок же отправился в путь, потому что в сердце у него не осталось надежды, и хотел он уйти от страданий; но вот настал день, когда в кронах деревьев ведомых нам полей пели дрозды, и безнадежное отчаяние Раннока растаяло в сверкающем солнечном свете, и вспомнил он об уютных домах, о людских обителях. Вскоре как-то вечером и Раннок покинул лагерь и поспешил в края более отрадные.
Но помыслы оставшихся четверых были едины, и под грубой промокшей мешковиной, что натягивали странники на жерди, вечерами царило полное согласие и довольство. Ибо Алверик не расставался с надеждой с упорством своих предков, что в давних битвах завоевали Эрл раз и навсегда и удерживали долину на протяжении веков, а в отрешенном сознании Нива и Зенда мечта эта выросла и набрала силу, словно некий редкостный цветок, что садовник случайно посадит на неухоженной пустоши. Тиль пел о надежде; безумные его фантазии, что стремились вслед песне, расцвечивали поход Алверика все новыми и новыми волшебными красками. И помыслы оставшихся были едины. Предприятия гораздо более великие, как безумные, так и здравые, завершались успехом, когда дела обстояли подобным образом, и предприятия гораздо более великие терпели крах, ежели дело обстояло не так.
На протяжении долгих лет скитальцы ехали за домами в направлении севера; а порою сворачивали на восток - когда очертания неба, либо некое странное ощущение, что приносил с собою вечер, либо просто пророчество Нива словно бы подсказывали: Эльфландия близка. В таких случаях отряд направлял коней через каменистую пустошь, что на протяжении всех этих лет ограждала ведомые нам поля, - и двигался вперед до тех пор, пока Алверик не подмечал, что провизии для коней и всадников едва достанет на обратный путь к людским селениям. Тогда Алверик снова поворачивал вспять, хотя Нив предпочел бы вести отряд через скалы все дальше и дальше, ибо по мере продвижения вперед увлекался все более; хотя Тиль пел спутникам пророческие песни, предвещающие успех; хотя Зенд уверял, что видит пики и шпили Эльфландии; однако Алверик сохранял ясную голову. И скитальцы снова возвращались к домам людей, и закупали новые запасы провизии. Нив, Зенд, и Тиль охотно разглагольствовали о походе, давая выход энтузиазму, что пылал в их сердцах; но Алверик ни словом не поминал о дерзкой затее, ибо хорошо запомнил: люди тамошних краев не говорят об Эльфландии и не смотрят в ту сторону, хотя он так и не узнал, почему.
Очень скоро всадники снова пускались в путь, и селяне, продавшие им плоды ведомых нам полей, с любопытством глядели вслед отряду, словно полагали, будто все эти речи, услышанные от Нива, Зенда и Тиля, порождены одним лишь безумием и грезами, навеянными луною.
Так скитальцы ехали вперед и вперед, непрестанно стремясь к новым рубежам, откуда удалось бы разглядеть Эльфландию; слева от них веяли ароматы ведомых нам полей, благоухание майской сирени в деревенских садах сменялось благоуханием боярышника, а потом роз, а потом в воздухе нависал тяжелый и властный запах свежескошенного сена. Слева слышалось далекое мычание скота, слышались человеческие голоса и перекличка куропаток; слышались все те звуки, что доносятся с мирных хуторов; а по правую руку неизменно простиралась бесплодная пустошь, каменистая равнина; ни цветка, ни травинки не различал на ней взгляд. Шестеро странников позабыли об обществе людей, однако отыскать Эльфландию им так и не удавалось. Спасали их только песни Тиля и твердая уверенность Нива.
И слухи о походе Алверика разнеслись по земле, опережая маленький отряд; и настало время, когда всяк, кого бы Алверик не встречал на пути, знал историю правителя Эрла; одни встречали Алверика презрением - таков обычный удел тех, кто посвящает дни свои дерзкому подвигу, - другие же воздавали ему почести; Алверик же просил только о пополнении припасов, и за все, что ему приносили, платил щедро. Всадники двигались все дальше. Словно герои легенд, проезжали они за домами, сумеречными вечерами устанавливая свой серый и бесформенный шатер. Они являлись неслышно, точно дождь, и исчезали, словно ускользающие туманы. О них складывали песни и шутливые байки. И песни жили дольше, чем насмешки. Наконец маленький отряд стал легендой, что навечно поселилась на тамошних хуторах: на скитальцев ссылались, когда люди заводили разговор о безнадежных походах; странников превозносили либо высмеивали, в зависимости от обстоятельств.
Все это время король Эльфландии не терял бдительности; ибо благодаря магии он чувствовал, ежели меч Алверика оказывался неподалеку: один раз клинок этот уже потревожил его королевство, и король Эльфландии отлично узнавал разлитый в воздухе привкус железа громовых стрел. От него-то король и отвел свои границы как можно дальше, оставив позади неровную, каменистую, покинутую Эльфландией равнину; и хотя владыка волшебной страны не ведал, сколь далекие пути под силу преодолеть смертным, он на всякий случай оставил ровно такое расстояние, что утомило бы комету, и по праву почитал себя в безопасности.
Когда же Алверик вместе со своим мечом оказался далеко на севере, эльфийский король ослабил хватку, до сих пор удерживающую Эльфландию, - так Луна, что притягивает волны отлива, снова отпускает их на волю; и, словно валы на песчаный плес, Эльфландия устремилась вспять. Обрамленная лентою сумерек, волшебная страна заскользила назад через каменистую пустошь; она возвратилась вместе с песнями, мечтами и голосами прошлого. Очень скоро граница сумерек, сверкая и переливаясь, снова пролегла близ ведомых нам полей, словно бесконечный летний вечер, что задержался на краю золотого века. Но далеко на севере, где странствовал Алверик, бескрайние, унылые скалы по-прежнему загромождали бесплодную землю; огромный залив Эльфландии прихлынул только к тем полям, от которых Алверик со своим мечом и и отряд искателей приключений удалились на достаточное расстояние. И вот, на расстоянии каких-нибудь трех полей от хижины кожевника и окрестных хуторов, снова раскинулась земля, изобилующая чудесами, что поэты ищут столь упорно, истинная сокровищница и кладезь всего небывалого и прекрасного; и эльфийские горы безмятежно оглядывали границы, словно их бледно-голубые вершины никогда не трогались с места. Там, вдоль границы, по обычаю своему, бродили единороги: иногда паслись они в Эльфландии, на родине всех легендарных созданий, объедая лилии под сенью эльфийских гор, а иногда, вечерами, когда наши поля замирали в безмолвии, прокрадывались за сумеречный предел пощипать земную траву. Именно благодаря аппетиту к земной траве, что находит на них временами (вот так же олени-маралы шотландских нагорий раз в год стремятся к морю), люди знают о существовании единорогов, хотя звери они, безусловно, легендарные, ибо родились в Эльфландии. Лис, рожденный в наших полях, тоже пересекает порою границу и в определенные времена года забредает в сумеречные пределы; именно там пристают к нему некие чары, что зверь приносит потом в наши поля. Лис - тоже существо легендарное, только в Эльфландии; ровно так же, как единороги - здесь.
Жителям тамошних хуторов нечасто доводилось видеть единорогов - пусть даже едва различимыми в сумерках, ибо никогда не глядели селяне в сторону Эльфландии. Чудеса, красота, великолепие, - словом, повесть об Эльфландии, - это удел умов, обладающих досугом оценить все это должным образом; селян же звали к себе посевы, и скотина отнюдь не легендарная, и соломенные крыши, и изгороди, и тысяча других забот; только в конце каждого года одерживали они победу над зимою, и то с превеликим трудом; селяне отлично знали, что стоит им позволить своим помыслам хотя бы на мгновение обратиться в сторону Эльфландии, величие волшебной страны тотчас же подчинит себе их души, и отнимет весь досуг, и не останется у них времени на то, чтобы чинить изгороди и соломенные крыши, и пахать ведомые нам поля. Но Орион, следуя на звук рогов, что доносился из Эльфландии вечерами и слышен был в ведомых нам полях одному ему (ибо слух юноши по-эльфийски настроен был на все волшебное), как-то раз поздним вечером оказался со своей сворой в поле, через которое пролегла граница сумерек, и увидел там единорогов. И, прокравшись вдоль изгороди маленького поля, он зашел вместе со своими гончими между единорогом и сумеречным пределом и отрезал зверя от Эльфландии. Это и был тот самый единорог с ослепительно-белой шеей, весь в пене, серебром мерцающей в звездном свете, что, задыхаясь, загнанный и измученный, промчался через долину Эрл, словно порыв вдохновения, словно новая династия в стране, усталой от незыблемости древних обычаев, словно весть о земле более счастливой, что отыскали далеко-далеко нежданно возвратившиеся мореходы.