Страница:
После всего, что Он устроил в Храме, лично мне чертовски не хотелось рисковать своей шкурой и вообще покидать знакомые места, однако голод заставил отправиться на поиски. Говоря по секрету, я понимаю мотивы ЕБа, когда Он лишает нас дармовой жратвы. Это Его кнут и пряник, Его инструмент. Если бы Он постоянно кормил нас досыта, мы очень быстро превратились бы в расслабленных идиотов, легкую добычу для убийц, – или скатились бы до уровня неприкасаемых, которые обслуживают Геенну.
Карты, нарисованные нами же, мы всегда носим с собой – на всякий случай. Мало ли куда занесет нелегкая. Два идентичных экземпляра: один у меня, второй – у Сирены.
Благополучно вернувшись в логово, мы нагрузились патронами и метательными ножами. Постоянно таскать на себе весь арсенал ни к чему – сильно теряешь в мобильности, а это иногда важнее, чем избыток оружия.
Сегодня я предложил обследовать еще ни разу не пройденный до конца Красный коридор. На картах это место обрывалось в замусоленную пустоту. Если удача будет на нашей стороне, можно рассчитывать на поощрительный обед, который выдаст ЕБ. Если нет, то порция свинца тоже избавит от голода. Радикально и навсегда.
Сирена не возражала. Она редко мне перечит. За то и ценю. Но если уж упрется, стоит на своем до конца.
Вообще-то я мог бы и подкрепиться перед дальней опасной дорожкой, однако не стал доить жену. Хватило благоразумия не трогать неприкосновенный запас. Неизвестно, где мы окажемся ночью. Ночь – это время, когда не видно солнца в окнах Монсальвата и наступает непроглядная тьма. В прошлом самый длительный из наших походов на разведку занял около недели и стоил мне изрядного куска шкуры, сломанного ребра, а также простреленной мякоти. Отлеживаться на животе пришлось еще дольше. Сирена, раненная в бедро, выздоровела намного быстрее. Она живучая и выносливая, как все сучки, но вряд ли смогла бы охотиться самостоятельно. Помнится, в те дни ЕБ не скупился на жратву, а то бы мы не выкарабкались.
Вот и сейчас у меня возникло какое-то поганое предчувствие. Впрочем, в замке правит ЕБ, а не моя интуиция. Не дожидаясь более радикальных понуканий вроде ощутимых ударов электротоком, я запер убежище и ввел новый код. Сирене достаточно было проследить взглядом за моими пальцами, чтобы запомнить последовательность цифр навсегда. Отныне она сможет воспроизвести ее днем и ночью, в любом состоянии, вероятно, даже в бреду. Обо мне этого не скажешь. Я затвердил код про себя, беззвучно шевеля губами.
Поймал себя на том, что тяну время и тупо гляжу на бронированную дверь шлюза. Будто в последний раз. Чего я хотел на самом деле - вернуться или не возвращаться никогда?
К черту все это! Пошли-ка отсюда, детка. Где наша не пропадала!
И мы…
7
По понятным причинам Лоун протрезвел и тридцатиметровку от края тротуара до входной двери проделал самостоятельно. С таксистом он рассчитался из своего кармана. Хотелось повторить небрежный жест Дезире, но до рожи водителя Лоун к сожалению не дотянулся.
В замочную скважину он попал ключом с первого раза. Открыл дверь и сразу же устремился к холодильнику, где стояла бутылка с чистой ледяной водой. К счастью, бутылка оказалась полной. Он почти залпом вылакал пол-литра, и только потом его охватила дрожь.
Сон как рукой сняло. Лоун чувствовал себя черным кристаллом – цельным куском чего-то непрозрачного и звенящего от вибрации. Атомная решетка вместо мозга и внутренностей, полированные грани вместо кожи. Ни желаний, ни страха. Абсолютная замкнутость. Он был отделен от внешнего мира границей, на которой преломлялся свет. Свет блуждал внутри, как бессмысленное послание, случайно полученное с давно погасших звезд.
Он включил ящик, лишь бы отвлечься ненадолго. Дезире пробежала пальчиками по его шее, затем нажала кнопку на пульте дистанционного управления, словно хотела оградить клиента от липкого дерьма рекламы, замелькавшей на экране. Она заботилась о том, чтобы он не стал копрофилом, и этим, возможно, обрекала его на изоляцию и страдания. Он прожил сорок лет, а потреблять как положено еще не научился.
– Я пойду приму душ, – решил Лоун.
– Не так уж ты и грязен, дружок, как тебе кажется, – сказала она. – У меня были и похуже.
– Какого черта, Дез?! – Он начинал злиться. – Что это на тебя нашло сегодня?
– Со мной-то все в порядке.
О да. В этом он не сомневался.
– Ну и вали в свою спальню, – раздраженно бросил он, отлично зная, что ей не нужно спать.
– У тебя мало времени, – напомнила она, не обращая внимания на его добрый совет.
Лоун хмыкнул, уставившись на дно опустевшей перевернутой бутылки. Отражение было искаженным и уменьшенным, словно внутри стеклянной тюрьмы кривлялся злобный карлик-трезвенник.
– Ну и что? А у кого его много?
– Не хочешь поработать сегодня ночью?
– Я?!!
– Ну не я же, милый. Не прикидывайся. Давай-ка, Лоун, не ленись. Будь паинькой и получишь утром свою конфету.
Он знал, что она имела в виду. Колоду. Новый пасьянс его судьбы. И опять Лоуна охватила та же отвратительная слабость – как тогда, когда у затылка щелкал курок. Не кристалл он, совсем нет. Аморфная смола, которая течет слишком медленно и потому незаметно.
– Я ни черта не могу. Ты же знаешь.
– Соберись, малыш. Для начала хотя бы включи компьютер.
– А пошла ты!… Я устал. Мне все осточертело. Приму «прозак» и постараюсь заснуть.
Он и сам понимал, что все это звучит неубедительно.
– Тебе помочь успокоиться? – спросила Дез вкрадчиво.
Лоун встрепенулся:
– Свари кофе.
– Зачем тебе кофе, дорогой? У тебя же есть я, – прошептала Дезире, приблизилась спереди, что случалось нечасто, и взяла его лицо в свои ледяные ладони.
Лоун мгновенно почувствовал себя так, словно в него снова вставили скелет. Ему пригрезилась вечная ночь и запахи сырой земли. Где-то очень далеко звонил колокол. Его погребальная песня длилась, и длилась, и длилась. Ветер носился в темном пространстве, наполняя паруса, сотканные из звездного сияния…
Наваждение прошло так же быстро, как возникло.
– Тебе лучше? – спросила она. – Все еще хочешь кофе?
– Нет.
– Освежает, правда? – Она нежно улыбалась ему. Он всякий раз вздрагивал, видя эту улыбку. И черные, всепонимающие глаза старухи на неправдоподобно юном и красивом лице…
Ладони разжались. Упала железная маска. Под нею уже было другое существо – беззащитное, уязвимое и робкое. Существо, которое давно утратило силу творить. Что дальше? Импотенция? Кто сказал, что секс – не созидание?
– Все это бесполезно, – почти простонал Лоун. – Кому нужны твои дешевые приемчики! Я не могу больше писать.
– Я понимаю, – шепнула Дез. – Я пытаюсь помочь.
Ох эта ее ласковая настойчивость! Порой ему казалось, что таким мягким, но неотвратимым нажимом можно разрушить любую стену и сдвинуть с места Эверест.
– Да, ты поможешь! – Сарказм давался с трудом. Лоун собрал во рту скопившуюся слюну и поискал взглядом, куда бы сплюнуть.
– А кто же еще, дурачок? Не сопротивляйся. Расслабься. Разреши мне вести тебя. Начнем…
Он покорно отставил бутылку и включил компьютер. В конце концов, это ничего не значило. Очередная мелкая уступка, непрерывный компромисс, в который превратилась его жизнь. Он и раньше по многу часов просиживал впустую, уставившись в экран, на котором было только меню редактора, и не мог выдавить из себя ни строчки. Источник иссяк. По пересохшему руслу катились только безжизненные камни. И хоронили под собой писателя Лоуна.
Вот и сейчас молчание длилось сорок минут. Сорок незаметных минут. Он слушал только свое дыхание. Все это время Дез сидела неподвижно, ничем не выдавая своего присутствия. Ни запаха, ни флюидов, ни звука. Но он знал: стоит ему дернуться – и…
Прилив бодрости закономерно сменился отливом. Его снова клонило в сон.
…И ее рука легла сзади на его левое плечо.
– Не получается, – сочувственно констатировала Дез. – А ведь ты вправду был хорош. Даже в «Кодексе бесчестия» еще чувствуется прежний Лоун. Сколько целебного яда! Сколько беспощадной силы! А эта предельная обнаженность, которая и не снилась эксгибиционистам прошлой «волны»! Эта декадентская червивость в сочетании с животной грубостью!…
Издеваясь, она цитировала критические статейки. Если без дураков, она была его самым тонким критиком. Тонким, как скальпель, препарирующий монстров, которых плодила извращенная матка. Она была единственной, кого он не мог обмануть. Да и не хотел. Она была тенью его подлинного «я».
Между тем Дез продолжала:
– Лиза как-то призналась мне, что от некоторых твоих страниц у нее пробегали мурашки по спине… По-моему, в какой-то момент она испугалась того, кого скрывает эта маска. – Указательный палец «выстрелил» в лицо Лоуну. – Все равно что, живя с садовником, вдруг обнаружить, что на самом деле спишь с палачом.
«Мурашки по спине»? Смешно. Что она могла знать об отвращении к себе и страхе, настоящем страхе? Кроме того, Лиза – не вполне удачный пример. Одна из его последних пассий. Не самая умная. Но чутье у нее было. Она чуяла сладкий запашок распада за километр… И сколько времени прошло после того, как он закончил «Кодекс»? Три с половиной года. С тех пор он пожинал плоды с денежного дерева, посаженного в стране дураков. И каждый новый день, каждую новую ночь ему становилось все больше не по себе.
Эта сучка Дез прекрасно понимала, что по-настоящему хорош он был в «Девяти кругах рая», неплох в «Солнце полуночи», а «Кодекс» – лишь эхо призыва, заставляющее неискушенных блуждать в потемках. С искушенными как раз проще – те привыкли дурачить сами себя.
Сплетения фраз, сплетения кишок. Все заканчивается либо облегчением, либо неизлечимым запором.
– …Я буду рассказывать тебе о прошлом, настоящем, немножко о будущем, – мурлыкала Дез. – О тех, кто был у меня раньше. А ты печатай. На клавиши еще не разучился нажимать?
– Это твое прошлое, – сказал он, тупо сопротивляясь, предугадывая ловушку, сделку с совестью (резиновой писательской совестью, не имеющей ничего общего с человеческой, – эдаким дырявым кондомом, который пропускает все что угодно, кроме плагиата, и отфильтровывает чужое , каким бы мелкодисперсным ни был раствор).
– Ошибаешься. Это и твое прошлое. Те люди, которые прошли через мои руки… они ведь не напрасные жертвы, правда? Если ты думаешь иначе, значит, еще не повзрослел. Мы с тобой двигались навстречу друг другу сквозь столетия и расстояния, которые ты себе представить не можешь. Поверь мне, милый, твоя частная история писалась спермой и кровью за сотни поколений до того, как твое существование стало необходимым, до того, как проявилось твое изображение . И не преувеличивай трагизм, ты же знаешь, я этого не люблю. Ты должен написать об этом, болван, иначе кое-кто начнет сердиться. А теперь посмей сказать, что ты ни о чем таком не подозревал!
Дез умела увещевать. Она также являлась его психоаналитиком. Бесплатные сеансы в любое время дня и ночи, если не считать, что он расплачивался всей своей жизнью. Цивилизованно и комфортабельно, разве не так?
Лоун решил попробовать. Собственно говоря, он ничего не терял. Ничего, кроме времени. Вдруг его осенило: а что, если он – не первый и даже не тысячный в списке тех, кто согласился от бессилия сплясать под их дудку? Что, если все давно превратились в статистов непонятной игры, затеянной гардами? Значит, «клиенты» – только пешки, прикрытие, муляжи. И что, если все вокруг создано не нами, людьми? Когда, в какой момент произошла подмена? Или гарды подменяли нас постепенно и повсюду, вытесняя из тех областей деятельности, которые мы наивно считали исключительно своими, сугубо человеческими? Взять, например, искусство. Кто будет оспаривать существование разрыва в восприятии? Или ставшее очевидным разделение на две касты со всеми вытекающими болезненными противоречиями?… Эти подозрения могли завести очень далеко.
Странное дело: церковники тысячелетиями твердили о Боге и дьяволе – и никого не удивляло, что обе силы являлись как бы внешними по отношению к маленькому растерянному человечку, носящему в себе безымянную высоту души. Даже тогда, когда ее, изрядно отутюженную тяжелой артиллерией грехов, сожгли напалмом, доставленным прямиком из преисподней, и не осталось ничего живого, она продолжала считаться полем битвы добра и зла.
Но вот начинаешь говорить о подмене реального мира виртуальным, о всеобщей катастрофической слепоте, о некоей сознательной силе, которая стремится проявиться, подстерегая у грани человеческого и нечеловеческого, чтобы в удобный момент подтолкнуть эволюцию вида homo sapiens к совершению качественного скачка, – и тебя называют паникером, параноиком, ретроградом, маразматиком или просто недоумком.
Лоун не находил себе места в этом бешено вращающемся колесе истории, среди очень интеллектуальных, но все же отупевших белок, которым оставалось только одно: бежать быстрее и быстрее. И что вообще означает «место»? Может, это смахивает на номер, проставленный в билете, который выдан в кассе театра? На более или менее удобное кресло, в котором положено просидеть до тех пор, пока не упадет занавес? Лоун заранее ненавидел силу, распределяющую места, независимо от того, окажется она слепой или зрячей.
Но цель была. Поборники «прогресса» обещали появление существа будущего. Продолжительность жизни – двести лет; компьютерный контроль на клеточном и генном уровнях; полная заменяемость органов.
«Какого черта я встаю у этого на пути? – думал Лоун. – Кто я такой? Песчинка в жерновах тупиковой цивилизации. Что я возомнил о себе? Жалкий писателишка, потерявший самого себя на дороге в ад. Не потому ли я вяло пытаюсь сопротивляться, подергивая усыхающим членом, надвигающейся лавине сверхчеловеков, что осознаю собственную несостоятельность, да и никчемность всех этих людишек прошлого, не сумевших распорядиться обрушившимся на них технологическим валом, всем этим добром из ящика Пандоры, которое превратило нас в заложников самоубийц? Это похоже на жизнь внутри бомбы, которую все мы непрерывно доделываем и совершенствуем. Бомба не обязательно взорвется и разнесет на куски этот чертов мир. Совсем не обязательно. Сколько деталей в ее часовом механизме? Шесть, семь, восемь миллиардов. Их может быть и гораздо больше – десять, пятнадцать, двадцать миллиардов. Идеальный термитник с виртуальной королевой, которую никто никогда не видел, но она плодила иллюзии столь убедительные, что они удерживали рабов в плену в течение сотен лет…»
И существовал только один доступный способ проверить свои подозрения. Руки Лоуна потянулись к клавиатуре. Дезире начала диктовать. Ее слова звучали в тишине, как шорох свежего дождя.
Под утро Лоун закончил главу. И хотя большую часть времени он просто стучал по клавишам под диктовку Дез, тем не менее чувствовал себя выжатым досуха. Оказалось, что совместное «творчество» отнимает много сил. Приходилось на ходу править стиль, которым Дезире пренебрегала. И все же он испытывал удовлетворение. Совсем как в старые добрые времена. А ведь набрано было не так уж много – Дез диктовала медленно…
Или не Дез? Его подсознание могло сыграть с ним дурную шутку. Неужели он приобрел комплекс неполноценности и теперь сваливает все свои неудачи на гарда? «Оставь меня в покое, зараза, – произнес он вслух. – Я пошел спать». После этих слов он свалился без сил на потертую кушетку и заснул почти мгновенно.
И тогда ему приснился сон. Самый четкий и правдоподобный сон в его жизни. Может быть, даже более реальный, чем сама жизнь. Может, и не сон вовсе.
Замок. Образ пронизывал зыбкие ландшафты сновидений и застывал, превращаясь в реальность. Замок. Короткое слово было бы неплохим названием для новой книги. К тому же ударение можно ставить по-разному. В любом случае неизбежны символы. Символы были как взломанные печати. Что-то выглядывало из-за них – что-то нездешнее или хорошенько забытое… Обособленность, изоляция, осада, взлом, опасность внутри или снаружи, похищение, побег, освобождение, заточение, агорафобия, скрежет ключа или наоборот – навеки потерянный ключ. Столько неиспользуемых возможностей. Столько разветвляющихся временных потоков…
Лоун давно чувствовал, что живет под колпаком. И вот теперь, кажется, начал искать выход – когда другой Лоун, в иной реальности, убедился, что выхода нет.
8
Карты, нарисованные нами же, мы всегда носим с собой – на всякий случай. Мало ли куда занесет нелегкая. Два идентичных экземпляра: один у меня, второй – у Сирены.
Благополучно вернувшись в логово, мы нагрузились патронами и метательными ножами. Постоянно таскать на себе весь арсенал ни к чему – сильно теряешь в мобильности, а это иногда важнее, чем избыток оружия.
Сегодня я предложил обследовать еще ни разу не пройденный до конца Красный коридор. На картах это место обрывалось в замусоленную пустоту. Если удача будет на нашей стороне, можно рассчитывать на поощрительный обед, который выдаст ЕБ. Если нет, то порция свинца тоже избавит от голода. Радикально и навсегда.
Сирена не возражала. Она редко мне перечит. За то и ценю. Но если уж упрется, стоит на своем до конца.
Вообще-то я мог бы и подкрепиться перед дальней опасной дорожкой, однако не стал доить жену. Хватило благоразумия не трогать неприкосновенный запас. Неизвестно, где мы окажемся ночью. Ночь – это время, когда не видно солнца в окнах Монсальвата и наступает непроглядная тьма. В прошлом самый длительный из наших походов на разведку занял около недели и стоил мне изрядного куска шкуры, сломанного ребра, а также простреленной мякоти. Отлеживаться на животе пришлось еще дольше. Сирена, раненная в бедро, выздоровела намного быстрее. Она живучая и выносливая, как все сучки, но вряд ли смогла бы охотиться самостоятельно. Помнится, в те дни ЕБ не скупился на жратву, а то бы мы не выкарабкались.
Вот и сейчас у меня возникло какое-то поганое предчувствие. Впрочем, в замке правит ЕБ, а не моя интуиция. Не дожидаясь более радикальных понуканий вроде ощутимых ударов электротоком, я запер убежище и ввел новый код. Сирене достаточно было проследить взглядом за моими пальцами, чтобы запомнить последовательность цифр навсегда. Отныне она сможет воспроизвести ее днем и ночью, в любом состоянии, вероятно, даже в бреду. Обо мне этого не скажешь. Я затвердил код про себя, беззвучно шевеля губами.
Поймал себя на том, что тяну время и тупо гляжу на бронированную дверь шлюза. Будто в последний раз. Чего я хотел на самом деле - вернуться или не возвращаться никогда?
К черту все это! Пошли-ка отсюда, детка. Где наша не пропадала!
И мы…
7
ФРАГМЕНТЫ ПАМЯТИ: АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ
По понятным причинам Лоун протрезвел и тридцатиметровку от края тротуара до входной двери проделал самостоятельно. С таксистом он рассчитался из своего кармана. Хотелось повторить небрежный жест Дезире, но до рожи водителя Лоун к сожалению не дотянулся.
В замочную скважину он попал ключом с первого раза. Открыл дверь и сразу же устремился к холодильнику, где стояла бутылка с чистой ледяной водой. К счастью, бутылка оказалась полной. Он почти залпом вылакал пол-литра, и только потом его охватила дрожь.
Сон как рукой сняло. Лоун чувствовал себя черным кристаллом – цельным куском чего-то непрозрачного и звенящего от вибрации. Атомная решетка вместо мозга и внутренностей, полированные грани вместо кожи. Ни желаний, ни страха. Абсолютная замкнутость. Он был отделен от внешнего мира границей, на которой преломлялся свет. Свет блуждал внутри, как бессмысленное послание, случайно полученное с давно погасших звезд.
Он включил ящик, лишь бы отвлечься ненадолго. Дезире пробежала пальчиками по его шее, затем нажала кнопку на пульте дистанционного управления, словно хотела оградить клиента от липкого дерьма рекламы, замелькавшей на экране. Она заботилась о том, чтобы он не стал копрофилом, и этим, возможно, обрекала его на изоляцию и страдания. Он прожил сорок лет, а потреблять как положено еще не научился.
– Я пойду приму душ, – решил Лоун.
– Не так уж ты и грязен, дружок, как тебе кажется, – сказала она. – У меня были и похуже.
– Какого черта, Дез?! – Он начинал злиться. – Что это на тебя нашло сегодня?
– Со мной-то все в порядке.
О да. В этом он не сомневался.
– Ну и вали в свою спальню, – раздраженно бросил он, отлично зная, что ей не нужно спать.
– У тебя мало времени, – напомнила она, не обращая внимания на его добрый совет.
Лоун хмыкнул, уставившись на дно опустевшей перевернутой бутылки. Отражение было искаженным и уменьшенным, словно внутри стеклянной тюрьмы кривлялся злобный карлик-трезвенник.
– Ну и что? А у кого его много?
– Не хочешь поработать сегодня ночью?
– Я?!!
– Ну не я же, милый. Не прикидывайся. Давай-ка, Лоун, не ленись. Будь паинькой и получишь утром свою конфету.
Он знал, что она имела в виду. Колоду. Новый пасьянс его судьбы. И опять Лоуна охватила та же отвратительная слабость – как тогда, когда у затылка щелкал курок. Не кристалл он, совсем нет. Аморфная смола, которая течет слишком медленно и потому незаметно.
– Я ни черта не могу. Ты же знаешь.
– Соберись, малыш. Для начала хотя бы включи компьютер.
– А пошла ты!… Я устал. Мне все осточертело. Приму «прозак» и постараюсь заснуть.
Он и сам понимал, что все это звучит неубедительно.
– Тебе помочь успокоиться? – спросила Дез вкрадчиво.
Лоун встрепенулся:
– Свари кофе.
– Зачем тебе кофе, дорогой? У тебя же есть я, – прошептала Дезире, приблизилась спереди, что случалось нечасто, и взяла его лицо в свои ледяные ладони.
Лоун мгновенно почувствовал себя так, словно в него снова вставили скелет. Ему пригрезилась вечная ночь и запахи сырой земли. Где-то очень далеко звонил колокол. Его погребальная песня длилась, и длилась, и длилась. Ветер носился в темном пространстве, наполняя паруса, сотканные из звездного сияния…
Наваждение прошло так же быстро, как возникло.
– Тебе лучше? – спросила она. – Все еще хочешь кофе?
– Нет.
– Освежает, правда? – Она нежно улыбалась ему. Он всякий раз вздрагивал, видя эту улыбку. И черные, всепонимающие глаза старухи на неправдоподобно юном и красивом лице…
Ладони разжались. Упала железная маска. Под нею уже было другое существо – беззащитное, уязвимое и робкое. Существо, которое давно утратило силу творить. Что дальше? Импотенция? Кто сказал, что секс – не созидание?
– Все это бесполезно, – почти простонал Лоун. – Кому нужны твои дешевые приемчики! Я не могу больше писать.
– Я понимаю, – шепнула Дез. – Я пытаюсь помочь.
Ох эта ее ласковая настойчивость! Порой ему казалось, что таким мягким, но неотвратимым нажимом можно разрушить любую стену и сдвинуть с места Эверест.
– Да, ты поможешь! – Сарказм давался с трудом. Лоун собрал во рту скопившуюся слюну и поискал взглядом, куда бы сплюнуть.
– А кто же еще, дурачок? Не сопротивляйся. Расслабься. Разреши мне вести тебя. Начнем…
Он покорно отставил бутылку и включил компьютер. В конце концов, это ничего не значило. Очередная мелкая уступка, непрерывный компромисс, в который превратилась его жизнь. Он и раньше по многу часов просиживал впустую, уставившись в экран, на котором было только меню редактора, и не мог выдавить из себя ни строчки. Источник иссяк. По пересохшему руслу катились только безжизненные камни. И хоронили под собой писателя Лоуна.
Вот и сейчас молчание длилось сорок минут. Сорок незаметных минут. Он слушал только свое дыхание. Все это время Дез сидела неподвижно, ничем не выдавая своего присутствия. Ни запаха, ни флюидов, ни звука. Но он знал: стоит ему дернуться – и…
Прилив бодрости закономерно сменился отливом. Его снова клонило в сон.
…И ее рука легла сзади на его левое плечо.
– Не получается, – сочувственно констатировала Дез. – А ведь ты вправду был хорош. Даже в «Кодексе бесчестия» еще чувствуется прежний Лоун. Сколько целебного яда! Сколько беспощадной силы! А эта предельная обнаженность, которая и не снилась эксгибиционистам прошлой «волны»! Эта декадентская червивость в сочетании с животной грубостью!…
Издеваясь, она цитировала критические статейки. Если без дураков, она была его самым тонким критиком. Тонким, как скальпель, препарирующий монстров, которых плодила извращенная матка. Она была единственной, кого он не мог обмануть. Да и не хотел. Она была тенью его подлинного «я».
Между тем Дез продолжала:
– Лиза как-то призналась мне, что от некоторых твоих страниц у нее пробегали мурашки по спине… По-моему, в какой-то момент она испугалась того, кого скрывает эта маска. – Указательный палец «выстрелил» в лицо Лоуну. – Все равно что, живя с садовником, вдруг обнаружить, что на самом деле спишь с палачом.
«Мурашки по спине»? Смешно. Что она могла знать об отвращении к себе и страхе, настоящем страхе? Кроме того, Лиза – не вполне удачный пример. Одна из его последних пассий. Не самая умная. Но чутье у нее было. Она чуяла сладкий запашок распада за километр… И сколько времени прошло после того, как он закончил «Кодекс»? Три с половиной года. С тех пор он пожинал плоды с денежного дерева, посаженного в стране дураков. И каждый новый день, каждую новую ночь ему становилось все больше не по себе.
Эта сучка Дез прекрасно понимала, что по-настоящему хорош он был в «Девяти кругах рая», неплох в «Солнце полуночи», а «Кодекс» – лишь эхо призыва, заставляющее неискушенных блуждать в потемках. С искушенными как раз проще – те привыкли дурачить сами себя.
Сплетения фраз, сплетения кишок. Все заканчивается либо облегчением, либо неизлечимым запором.
* * *
– …Я буду рассказывать тебе о прошлом, настоящем, немножко о будущем, – мурлыкала Дез. – О тех, кто был у меня раньше. А ты печатай. На клавиши еще не разучился нажимать?
– Это твое прошлое, – сказал он, тупо сопротивляясь, предугадывая ловушку, сделку с совестью (резиновой писательской совестью, не имеющей ничего общего с человеческой, – эдаким дырявым кондомом, который пропускает все что угодно, кроме плагиата, и отфильтровывает чужое , каким бы мелкодисперсным ни был раствор).
– Ошибаешься. Это и твое прошлое. Те люди, которые прошли через мои руки… они ведь не напрасные жертвы, правда? Если ты думаешь иначе, значит, еще не повзрослел. Мы с тобой двигались навстречу друг другу сквозь столетия и расстояния, которые ты себе представить не можешь. Поверь мне, милый, твоя частная история писалась спермой и кровью за сотни поколений до того, как твое существование стало необходимым, до того, как проявилось твое изображение . И не преувеличивай трагизм, ты же знаешь, я этого не люблю. Ты должен написать об этом, болван, иначе кое-кто начнет сердиться. А теперь посмей сказать, что ты ни о чем таком не подозревал!
Дез умела увещевать. Она также являлась его психоаналитиком. Бесплатные сеансы в любое время дня и ночи, если не считать, что он расплачивался всей своей жизнью. Цивилизованно и комфортабельно, разве не так?
Лоун решил попробовать. Собственно говоря, он ничего не терял. Ничего, кроме времени. Вдруг его осенило: а что, если он – не первый и даже не тысячный в списке тех, кто согласился от бессилия сплясать под их дудку? Что, если все давно превратились в статистов непонятной игры, затеянной гардами? Значит, «клиенты» – только пешки, прикрытие, муляжи. И что, если все вокруг создано не нами, людьми? Когда, в какой момент произошла подмена? Или гарды подменяли нас постепенно и повсюду, вытесняя из тех областей деятельности, которые мы наивно считали исключительно своими, сугубо человеческими? Взять, например, искусство. Кто будет оспаривать существование разрыва в восприятии? Или ставшее очевидным разделение на две касты со всеми вытекающими болезненными противоречиями?… Эти подозрения могли завести очень далеко.
Странное дело: церковники тысячелетиями твердили о Боге и дьяволе – и никого не удивляло, что обе силы являлись как бы внешними по отношению к маленькому растерянному человечку, носящему в себе безымянную высоту души. Даже тогда, когда ее, изрядно отутюженную тяжелой артиллерией грехов, сожгли напалмом, доставленным прямиком из преисподней, и не осталось ничего живого, она продолжала считаться полем битвы добра и зла.
Но вот начинаешь говорить о подмене реального мира виртуальным, о всеобщей катастрофической слепоте, о некоей сознательной силе, которая стремится проявиться, подстерегая у грани человеческого и нечеловеческого, чтобы в удобный момент подтолкнуть эволюцию вида homo sapiens к совершению качественного скачка, – и тебя называют паникером, параноиком, ретроградом, маразматиком или просто недоумком.
Лоун не находил себе места в этом бешено вращающемся колесе истории, среди очень интеллектуальных, но все же отупевших белок, которым оставалось только одно: бежать быстрее и быстрее. И что вообще означает «место»? Может, это смахивает на номер, проставленный в билете, который выдан в кассе театра? На более или менее удобное кресло, в котором положено просидеть до тех пор, пока не упадет занавес? Лоун заранее ненавидел силу, распределяющую места, независимо от того, окажется она слепой или зрячей.
Но цель была. Поборники «прогресса» обещали появление существа будущего. Продолжительность жизни – двести лет; компьютерный контроль на клеточном и генном уровнях; полная заменяемость органов.
«Какого черта я встаю у этого на пути? – думал Лоун. – Кто я такой? Песчинка в жерновах тупиковой цивилизации. Что я возомнил о себе? Жалкий писателишка, потерявший самого себя на дороге в ад. Не потому ли я вяло пытаюсь сопротивляться, подергивая усыхающим членом, надвигающейся лавине сверхчеловеков, что осознаю собственную несостоятельность, да и никчемность всех этих людишек прошлого, не сумевших распорядиться обрушившимся на них технологическим валом, всем этим добром из ящика Пандоры, которое превратило нас в заложников самоубийц? Это похоже на жизнь внутри бомбы, которую все мы непрерывно доделываем и совершенствуем. Бомба не обязательно взорвется и разнесет на куски этот чертов мир. Совсем не обязательно. Сколько деталей в ее часовом механизме? Шесть, семь, восемь миллиардов. Их может быть и гораздо больше – десять, пятнадцать, двадцать миллиардов. Идеальный термитник с виртуальной королевой, которую никто никогда не видел, но она плодила иллюзии столь убедительные, что они удерживали рабов в плену в течение сотен лет…»
И существовал только один доступный способ проверить свои подозрения. Руки Лоуна потянулись к клавиатуре. Дезире начала диктовать. Ее слова звучали в тишине, как шорох свежего дождя.
* * *
Под утро Лоун закончил главу. И хотя большую часть времени он просто стучал по клавишам под диктовку Дез, тем не менее чувствовал себя выжатым досуха. Оказалось, что совместное «творчество» отнимает много сил. Приходилось на ходу править стиль, которым Дезире пренебрегала. И все же он испытывал удовлетворение. Совсем как в старые добрые времена. А ведь набрано было не так уж много – Дез диктовала медленно…
Или не Дез? Его подсознание могло сыграть с ним дурную шутку. Неужели он приобрел комплекс неполноценности и теперь сваливает все свои неудачи на гарда? «Оставь меня в покое, зараза, – произнес он вслух. – Я пошел спать». После этих слов он свалился без сил на потертую кушетку и заснул почти мгновенно.
И тогда ему приснился сон. Самый четкий и правдоподобный сон в его жизни. Может быть, даже более реальный, чем сама жизнь. Может, и не сон вовсе.
Замок. Образ пронизывал зыбкие ландшафты сновидений и застывал, превращаясь в реальность. Замок. Короткое слово было бы неплохим названием для новой книги. К тому же ударение можно ставить по-разному. В любом случае неизбежны символы. Символы были как взломанные печати. Что-то выглядывало из-за них – что-то нездешнее или хорошенько забытое… Обособленность, изоляция, осада, взлом, опасность внутри или снаружи, похищение, побег, освобождение, заточение, агорафобия, скрежет ключа или наоборот – навеки потерянный ключ. Столько неиспользуемых возможностей. Столько разветвляющихся временных потоков…
Лоун давно чувствовал, что живет под колпаком. И вот теперь, кажется, начал искать выход – когда другой Лоун, в иной реальности, убедился, что выхода нет.
8
Вторая горизонталь. Ничейная территория. Зона свободной охоты – со всеми вытекающими последствиями. Чаще всего последствия вытекали в виде густой, теплой, красной и солоноватой на вкус жидкости. Каждая капля – на вес свинца. Золото мало чего стоит в Монсальвате. Но на портретах в Голубой галерее я видел украшения из этого металла. Да еще полудикие придурки из оазиса Лувр таскают к нам свои никчемные побрякушки. Кое-кто покупает – в основном воры и хулители для своих тщеславных шлюх.
(Как-то раз я наткнулся в одном из туннелей на смертельно раненного старика. Он сам предложил мне свою воду и отдал душу ЕБу по-хорошему. Но прежде чем сдохнуть, старик успел рассказать о восстании неприкасаемых, случившемся лет пятьдесят тому назад. Я прикинул по-быстренькому. Год – это что-то около четырехсот дней. А почему не пятьсот или тысяча? Не знаю. Его Бестелесность твердит о каких-то «оборотах» вокруг Солнца. В общем, я не вижу особой разницы. Плевать мне на то, сколько дней в году… Да, так вот. По словам старика, он принимал участие в подавлении восстания. Его самым сильным впечатлением было следующее: мятежники отливали пули из всякого тугоплавкого дерьма вроде золота. Я ему почти поверил. Ну, неприкасаемым ведь легче – у них под боком Геенна.)
Для начала все же следовало подкрепиться. Сегодня мы распределили роли таким образом: я вынюхиваю крысоидов; Сирена присматривает за двуногими. Отсюда и разница в вооружении. Моя боевая подруга тащила все четыре пушки с инфракрасными прицелами, а я шел налегке, но зато первым лез во все щели. Убить крысоида не так уж сложно, однако выследить гораздо труднее. Мясо у них горьковатое и очень жесткое. Тем не менее это мясо, небольшой запас которого позволил бы нам продержаться до следующей кормежки. Особенно если Его Бестелесность по-прежнему не в духе…
По правую руку от нас осталась темная и тихая Гробница Первого Князя. Я хорошо изучил это место и его окрестности – насколько вообще возможно что-либо «изучить» в Монсальвате. До сих пор вокруг Гробницы не было ловушек. Когда оказываешься здесь и нарушаешь вечное молчание, поневоле испытываешь странное чувство вины. Если пожелаешь, можешь даже беспрепятственно войти…
То, что находится в Гробнице, ничем не примечательно: на возвышении стоит прозрачный саркофаг, а внутри него покоится маленький высохший человечек в нелепых доспехах, напоминающих чем-то металлический комбидресс – эдакий панцирь целомудрия, который по ошибке напялили на мужчину. Ручки человечка сложены на груди. Поза слащавого благочестия.
Рядом с мертвецом лежит забальзамированный пес – черный и страшный, – наверное, чтобы хозяин не скучал. Лично я все-таки предпочел бы женщину, пусть даже и холодную, но только не собаку. Однако Первому Князю виднее.
Впрочем, в Гробнице хранится и то, что вызывает определенный интерес, – богато украшенные образцы холодного оружия, сложенные в ногах у покойника. Хотя оружие вполне может оказаться бутафорским. Приманка для дураков. Я не проверял. Предпочитаю довольствоваться тем, что сумел добыть сам и без особого риска.
Кажется, не я один набрался ума. Во всяком случае, пока никто не предпринимал попыток разграбить Гробницу. Вероятно, многих останавливала надпись, высеченная на незапирающейся двери, – предупреждение о проклятии, которое падет на голову того, кто осмелится потревожить покой священного трупа. Я не сомневался, что неминуемая смерть постигнет кретина, рискнувшего разбить саркофаг, по более прозаической причине вроде ядовитого газа или дугового разряда. Мне уже доводилось видеть, что делают такие штуки с любителями совать свой нос куда не следует…
До Желтого коридора мы добрались без проблем. Сюрпризы начались после первого Турникета. Мы миновали его, отдав, как всегда, по три дыхания. И остановились.
На наших картах было обозначено, что до второго Турникета примерно сто пятьдесят шагов. Но сейчас его вообще не было видно! Багровые стены медленно и бесшумно пульсировали. Сверху сочился тусклый свет. Коридор просматривался шагов на пятьсот.
ЕБ снял Турникет. Это могло быть в равной степени своеобразным благословением или очередной мелкой пакостью. Я помедлил в ожидании едкого комментария, но стены оставались немыми. На пределе видимости коридор раздваивался. Впрочем, я не стал бы держать пари, что это не оптический обман.
Мы переглянулись. Еще не поздно было изменить маршрут. Сирена раздраженно дернула плечиком. Ладно, детка, только не вздумай петь сейчас! С меня хватит и фокусов ЕБа.
Мы двинулись вперед с крайней осторожностью. Шагов через тридцать я почуял крысоида. Поскольку поблизости не было боковых ходов, значит, где-то рядом в стене имелась полынья. Обычно в таких местах самки прячут детенышей. Что ж, детеныш – это неплохо. Мясо чуть нежнее подошвы моего сапога. И много ненужного писка, если заденешь, но не убьешь сразу…
По моему знаку Сирена замерла, как статуя, а я принялся вынюхивать полынью. Самое главное – точно определить ее местоположение. Промахнешься на десяток сантиметров – и детеныш уйдет в их, крысоидный, лабиринт, который находится по ту сторону стены. Уверен, что он ничем не хуже нашего. Разница только в масштабах. И война там идет не на жизнь, а на смерть – ежедневная и ежеминутная. Мы, двуногие, вторгаемся в чужие владения лишь изредка и собираем дань…
Кстати, я почуял и слабый человеческий запах, который еще не успел выветриться. Кто-то прошел здесь совсем недавно. Если впереди несработавшая ловушка, то лишний разведчик нам не помешает. В Монсальвате есть места, где ЕБ ловит исключительно на «живца». Да и сектанты не брезгуют похищениями… Но чужой запах все равно беспокоил меня, будто тень человека, упавшая из ближайшего прошлого. Она ускользала, ее нельзя было схватить, однако тень всегда означает скрытую угрозу.
Мне понадобилось меньше минуты, чтобы найти полынью. Недурной результат, если учесть незнакомую обстановку и колеблющиеся стены. Сирена терпеливо ждала, опустившись на одно колено. Ее глаза непрерывно ощупывали коридор…
Чувствуя себя надежно прикрытым, я натянул на правую руку охотничью перчатку с металлическими когтями и накладками, защищавшими костяшки пальцев. Оставалось сделать шаг до стены. Амплитуда колебаний составляла около полуметра. Я прикинул удобное расстояние и наметил точку для удара.
В том месте, где находилась полынья, поверхность стены ничем не отличалась от любого другого участка. Если я облажался, то вывих и голод будут мне достаточным наказанием. И еще голодная песенка Сирены – а это похуже физических неудобств…
Короткий резкий удар почти без замаха. Кулак вошел в полынью, будто в вязкую грязь. И тотчас я ощутил, как в когтях затрепыхалось что-то упругое и скользкое. Я вонзил их поглубже, чтобы крысоид не вырвался, а затем дернул на себя.
Детеныш вскоре перестал сопротивляться, однако пришлось повозиться с самой полыньей. Пленка, затягивавшая ее, подрагивала, не пропуская даже света. Начиная от запястья, моя кисть растворялась в странной субстанции, которая могла служить идеальной имитацией чего угодно – от металла до человеческой кожи. Я называю ее плевой.
Когда я вытащил крысоида наружу, он уже издыхал. Лапки судорожно скребли по воздуху; красноватые глазки покрывались смертной стеклянной мутью. Я прикончил его ножом. И, как обычно в такой ситуации, мне незамедлительно пришло в голову, что однажды и меня извлекут из убежища подобным способом. Огромная черная лапа протянется из стены…
Сколько раз мне снился этот сон?
«Отличная работа, сынок !» – внезапно громыхнул голос ЕБа откуда-то из-под потолка. Через мгновение ствол в руках Сирены уже был направлен в ту сторону. Я и сам, признаться, невольно дернулся, но за нервишки своей жены был спокоен. Абсолютно. Она никогда не начинала палить впустую.
Пока «полынья» не затянулась, я слышал, как внутри нее что-то шелестит. Может, явился взрослый крысоид – проверить потомство. В таком случае мне сильно повезло. Крупной самке требуется всего несколько секунд, чтобы перегрызть руку. Одноруких я тоже встречал в Монсальвате… Затем края «плевы» сомкнулись.
Когда скребущий по нервам звук пропал, я быстренько содрал с тушки шкуру. До ближайшей горелки, обозначенной на карте, было около часа ходьбы – и никакой гарантии, что место уже не занято. Поэтому мы решили съесть добытое мясо сырым.
Ели мы по очереди. Самые лучшие куски я оставлял Сирене. Не без умысла, конечно, – чем лучше она питается, тем вкуснее ее молоко. (ЕБ когда-то обмолвился о шовинизме самцов. До сих пор не знаю, кем Он считает себя. ЕБ избегает говорить об этом. Но когда я думаю о Нем, то почему-то неизменно представляю себе изощренного старца-импотента, мстящего всему миру за утраченную мужскую силу.
(Как-то раз я наткнулся в одном из туннелей на смертельно раненного старика. Он сам предложил мне свою воду и отдал душу ЕБу по-хорошему. Но прежде чем сдохнуть, старик успел рассказать о восстании неприкасаемых, случившемся лет пятьдесят тому назад. Я прикинул по-быстренькому. Год – это что-то около четырехсот дней. А почему не пятьсот или тысяча? Не знаю. Его Бестелесность твердит о каких-то «оборотах» вокруг Солнца. В общем, я не вижу особой разницы. Плевать мне на то, сколько дней в году… Да, так вот. По словам старика, он принимал участие в подавлении восстания. Его самым сильным впечатлением было следующее: мятежники отливали пули из всякого тугоплавкого дерьма вроде золота. Я ему почти поверил. Ну, неприкасаемым ведь легче – у них под боком Геенна.)
Для начала все же следовало подкрепиться. Сегодня мы распределили роли таким образом: я вынюхиваю крысоидов; Сирена присматривает за двуногими. Отсюда и разница в вооружении. Моя боевая подруга тащила все четыре пушки с инфракрасными прицелами, а я шел налегке, но зато первым лез во все щели. Убить крысоида не так уж сложно, однако выследить гораздо труднее. Мясо у них горьковатое и очень жесткое. Тем не менее это мясо, небольшой запас которого позволил бы нам продержаться до следующей кормежки. Особенно если Его Бестелесность по-прежнему не в духе…
По правую руку от нас осталась темная и тихая Гробница Первого Князя. Я хорошо изучил это место и его окрестности – насколько вообще возможно что-либо «изучить» в Монсальвате. До сих пор вокруг Гробницы не было ловушек. Когда оказываешься здесь и нарушаешь вечное молчание, поневоле испытываешь странное чувство вины. Если пожелаешь, можешь даже беспрепятственно войти…
То, что находится в Гробнице, ничем не примечательно: на возвышении стоит прозрачный саркофаг, а внутри него покоится маленький высохший человечек в нелепых доспехах, напоминающих чем-то металлический комбидресс – эдакий панцирь целомудрия, который по ошибке напялили на мужчину. Ручки человечка сложены на груди. Поза слащавого благочестия.
Рядом с мертвецом лежит забальзамированный пес – черный и страшный, – наверное, чтобы хозяин не скучал. Лично я все-таки предпочел бы женщину, пусть даже и холодную, но только не собаку. Однако Первому Князю виднее.
Впрочем, в Гробнице хранится и то, что вызывает определенный интерес, – богато украшенные образцы холодного оружия, сложенные в ногах у покойника. Хотя оружие вполне может оказаться бутафорским. Приманка для дураков. Я не проверял. Предпочитаю довольствоваться тем, что сумел добыть сам и без особого риска.
Кажется, не я один набрался ума. Во всяком случае, пока никто не предпринимал попыток разграбить Гробницу. Вероятно, многих останавливала надпись, высеченная на незапирающейся двери, – предупреждение о проклятии, которое падет на голову того, кто осмелится потревожить покой священного трупа. Я не сомневался, что неминуемая смерть постигнет кретина, рискнувшего разбить саркофаг, по более прозаической причине вроде ядовитого газа или дугового разряда. Мне уже доводилось видеть, что делают такие штуки с любителями совать свой нос куда не следует…
До Желтого коридора мы добрались без проблем. Сюрпризы начались после первого Турникета. Мы миновали его, отдав, как всегда, по три дыхания. И остановились.
На наших картах было обозначено, что до второго Турникета примерно сто пятьдесят шагов. Но сейчас его вообще не было видно! Багровые стены медленно и бесшумно пульсировали. Сверху сочился тусклый свет. Коридор просматривался шагов на пятьсот.
ЕБ снял Турникет. Это могло быть в равной степени своеобразным благословением или очередной мелкой пакостью. Я помедлил в ожидании едкого комментария, но стены оставались немыми. На пределе видимости коридор раздваивался. Впрочем, я не стал бы держать пари, что это не оптический обман.
Мы переглянулись. Еще не поздно было изменить маршрут. Сирена раздраженно дернула плечиком. Ладно, детка, только не вздумай петь сейчас! С меня хватит и фокусов ЕБа.
Мы двинулись вперед с крайней осторожностью. Шагов через тридцать я почуял крысоида. Поскольку поблизости не было боковых ходов, значит, где-то рядом в стене имелась полынья. Обычно в таких местах самки прячут детенышей. Что ж, детеныш – это неплохо. Мясо чуть нежнее подошвы моего сапога. И много ненужного писка, если заденешь, но не убьешь сразу…
По моему знаку Сирена замерла, как статуя, а я принялся вынюхивать полынью. Самое главное – точно определить ее местоположение. Промахнешься на десяток сантиметров – и детеныш уйдет в их, крысоидный, лабиринт, который находится по ту сторону стены. Уверен, что он ничем не хуже нашего. Разница только в масштабах. И война там идет не на жизнь, а на смерть – ежедневная и ежеминутная. Мы, двуногие, вторгаемся в чужие владения лишь изредка и собираем дань…
Кстати, я почуял и слабый человеческий запах, который еще не успел выветриться. Кто-то прошел здесь совсем недавно. Если впереди несработавшая ловушка, то лишний разведчик нам не помешает. В Монсальвате есть места, где ЕБ ловит исключительно на «живца». Да и сектанты не брезгуют похищениями… Но чужой запах все равно беспокоил меня, будто тень человека, упавшая из ближайшего прошлого. Она ускользала, ее нельзя было схватить, однако тень всегда означает скрытую угрозу.
Мне понадобилось меньше минуты, чтобы найти полынью. Недурной результат, если учесть незнакомую обстановку и колеблющиеся стены. Сирена терпеливо ждала, опустившись на одно колено. Ее глаза непрерывно ощупывали коридор…
Чувствуя себя надежно прикрытым, я натянул на правую руку охотничью перчатку с металлическими когтями и накладками, защищавшими костяшки пальцев. Оставалось сделать шаг до стены. Амплитуда колебаний составляла около полуметра. Я прикинул удобное расстояние и наметил точку для удара.
В том месте, где находилась полынья, поверхность стены ничем не отличалась от любого другого участка. Если я облажался, то вывих и голод будут мне достаточным наказанием. И еще голодная песенка Сирены – а это похуже физических неудобств…
Короткий резкий удар почти без замаха. Кулак вошел в полынью, будто в вязкую грязь. И тотчас я ощутил, как в когтях затрепыхалось что-то упругое и скользкое. Я вонзил их поглубже, чтобы крысоид не вырвался, а затем дернул на себя.
Детеныш вскоре перестал сопротивляться, однако пришлось повозиться с самой полыньей. Пленка, затягивавшая ее, подрагивала, не пропуская даже света. Начиная от запястья, моя кисть растворялась в странной субстанции, которая могла служить идеальной имитацией чего угодно – от металла до человеческой кожи. Я называю ее плевой.
Когда я вытащил крысоида наружу, он уже издыхал. Лапки судорожно скребли по воздуху; красноватые глазки покрывались смертной стеклянной мутью. Я прикончил его ножом. И, как обычно в такой ситуации, мне незамедлительно пришло в голову, что однажды и меня извлекут из убежища подобным способом. Огромная черная лапа протянется из стены…
Сколько раз мне снился этот сон?
«Отличная работа, сынок !» – внезапно громыхнул голос ЕБа откуда-то из-под потолка. Через мгновение ствол в руках Сирены уже был направлен в ту сторону. Я и сам, признаться, невольно дернулся, но за нервишки своей жены был спокоен. Абсолютно. Она никогда не начинала палить впустую.
Пока «полынья» не затянулась, я слышал, как внутри нее что-то шелестит. Может, явился взрослый крысоид – проверить потомство. В таком случае мне сильно повезло. Крупной самке требуется всего несколько секунд, чтобы перегрызть руку. Одноруких я тоже встречал в Монсальвате… Затем края «плевы» сомкнулись.
Когда скребущий по нервам звук пропал, я быстренько содрал с тушки шкуру. До ближайшей горелки, обозначенной на карте, было около часа ходьбы – и никакой гарантии, что место уже не занято. Поэтому мы решили съесть добытое мясо сырым.
Ели мы по очереди. Самые лучшие куски я оставлял Сирене. Не без умысла, конечно, – чем лучше она питается, тем вкуснее ее молоко. (ЕБ когда-то обмолвился о шовинизме самцов. До сих пор не знаю, кем Он считает себя. ЕБ избегает говорить об этом. Но когда я думаю о Нем, то почему-то неизменно представляю себе изощренного старца-импотента, мстящего всему миру за утраченную мужскую силу.