Страница:
А как же насчет «бестелесности», спросите вы? Я почти уверен, что дряхлый старец – это лишь один из Его бесчисленных ложных образов, которые Он являет нам в разных местах и в разные времена. Сегодня он стар, зануден и мстителен. Но почем знать, может, завтра Он снова станет яростным и юным? И тогда я не дам за наши жизни и стреляной гильзы.)
Поскольку после парного мясца пить хотелось невыносимо, мы дохлебали позавчерашнюю воду, оставшуюся в моей фляге. Проблема голода и жажды была снята на несколько часов, однако меня по-прежнему тревожил пропавший Турникет. Наши карты и так истерты до дыр; если началась очередная «тасовка» горизонталей, то многомесячный рисковый труд пропал даром… ЕБ, я уже говорил, что я Тебя ненавижу? Если Ты можешь влезть в мои мозги, то Ты это знаешь…
Двинулись дальше. Порядок прежний, но теперь мы вооружены примерно одинаково. По два ствола на нос. Доминирующий запах – человеческий. Мужиком тянет, если не ошибаюсь, а я редко ошибаюсь.
Спустя двести шагов стало ясно, что Желтый коридор действительно раздваивается. Выбор – это всегда неприятно. Начинаешь думать о том, чего лишился, и о том, что мог бы обрести. Представляешь себе потерянный рай в конце того коридора, в который ты по глупости не свернул. Мастурбация, одним словом. Это словечко Сирены. Его Бестелесность выражается гораздо более грубо.
Я достал из-за пояса и раздвинул телескопический щуп. Нам предстояло буквально ползти, тщательно простукивая каждый сантиметр и преодолевая за час смехотворное расстояние. Правда, смеялся один только ЕБ…
Я бросил на Сирену вопросительный взгляд. Она ткнула пальцем в левый коридор. Тут уж я не удержался и последовал старому мудрому правилу, упомянутому во второй Книге Новейшего Завета: послушай самку и сделай ноборот.
И я потащился направо. Сирена еле слышно заскулила сзади. Кажется, это была жалоба. Блюз назывался «Man`s World». Вот это правильно. Мужской и дерьмовый, ничего не возразишь. Тем не менее я даже не оглянулся. Да и Сирена вскоре замолкла, понимая, что жаловаться бесполезно.
Стало гораздо темнее. Конец коридора был неразличим. Однажды мне почудилось, что там мелькнула тень двуногого. Если так, то парень был большим счастливчиком. Металлическая задвижка, снабженная остро заточенным лезвием, перерезала коридор, а заодно чуть не разрубила меня пополам. Спасла собственная быстрая реакция, и, кроме того, Сирена вовремя схватилась за ремень.
Нам понадобилось больше получаса, чтобы отыскать на стене потайной привод, запускавший подъемный механизм. Но когда мы продвинулись еще на десяток шагов вглубь, задвижка сработала снова. Путь назад оказался отсеченным. По крайней мере этот путь. Похоже, ЕБ только что выдал нам по билету в один конец. А как насчет счастливчика, идущего впереди? Бесполезный вопрос. И даже вредный для шаткого душевного равновесия. Первыми убивают тех, кто имеет глупость взывать к высшей справедливости.
Через двадцать пять шагов от удара щупа повернулась квадратная плита, приоткрыв бездонный колодец – ровно настолько, чтобы в него могло провалиться человеческое тело. На ее место с потрясающей скоростью и точностью скользнула следующая, а зияющий провал в стене перекрыла массивная задвижка.
По моей личной классификации, это была «револьверная хлопушка». Время ротации, конечно, непредсказуемо. Иногда «хлопушки» работали так быстро, что превращались в гигантские мясорубки, и коридор становился непроходимым на долгие часы. Примитивная штука, однако, миновав ее, я вздохнул с облегчением.
Сирена остановилась, достала огрызок карандаша и нанесла на свою карту пройденный отрезок. Заодно я подсунул ей и свой замусоленный экземпляр. Кропотливую работу я всегда поручаю жене – она у меня девочка аккуратная…
Очень скоро возникла новая проблема: Сирене приспичило отлить, а у меня были более серьезные намерения. От природы никуда не денешься – вне убежища по нескольку раз в день приходится искать какую-нибудь дыру, где можно в относительной безопасности справить нужду. Чертовски уязвимая позиция, и чертовски неприятно подыхать со спущенными штанами!
Вообще-то в известной части Монсальвата отхожие места были оборудованы через каждые пятьсот-шестьсот шагов. Этим нередко пользовались сектанты и убийцы, устраивая поблизости засады. Так что нашему брату от ЕБовой предусмотрительности было ничуть не легче.
Короче говоря, я стоял на стреме, пока Сирена нежно журчала, но сам решил потерпеть до перекрестка. В том, что рано или поздно мы доберемся до перекрестка, я не сомневался – лабиринт огромен, но замкнут и не бесконечен.
Долго терпеть не пришлось. Два темных провала слева и справа оказались не чем иным, как боковыми коридорами. В левый я соваться не стал – только слепой или совсем зеленый разведчик не заметил бы в нем заряженной «паутины». Правый ход был, на первый взгляд, чист, и за ним вырисовывалась длинная анфилада комнат. Некоторые из них были освещены. В комнатах можно раздобыть кое-что интересное и полезное. Зыбкий, тающий в воздухе след человека, прошедшего до нас, вел туда же.
А из темной норы главного туннеля уже доносилось тяжелое и размеренное «бом-м-м! бом-м-м! бом-м-м!…». Низкий, жуткий, изматывающий звук. Я слышал его второй раз в жизни.
Мы с Сиреной переглянулись. По ее лицу прошла волна страха и на миг смазала знакомые черты.
Железный Барон ?
Я не хотел бы проверять, насколько соответствуют действительности старые легенды Монсальвата, даже если это басни, сочиненные ЕБом с целью устрашения, а звук – всего лишь гул большого колокола. Но где тогда находится адская колокольня?
Через секунду мы поспешно свернули в правый коридор. Как выяснилось чуть позже, чересчур поспешно. Из двух зол выбирают меньшее, не так ли? Железный Барон мог быть плодом чьего-то больного воображения, а «меньшее» зло заключалось в пренебрежении реальной опасностью.
Нас обстреляли, едва мы сунулись в первую же комнату. Я успел заметить только, что она представляет собой помещение сложной формы со множеством скошенных стен и громадным черным алтарем посередине, на котором пылало не меньше сотни толстых свечей. На обращенной к нам грани алтаря была укреплена золотая плита, густо усеянная закорючками незнакомого мне алфавита. Вдоль стен тянулись затемненные, забранные решетками ниши. Оттуда и был открыт огонь.
Длинные очереди взорвали тишину, и тесное пространство наполнилось пронзительным визгом рикошетирующих пуль. Мы бросились на пол, тщетно пытаясь вжаться в металл, и тут произошли сразу две странные вещи. Во-первых, у меня перед носом оказался электрический фонарь. Во-вторых, вонь пороховой гари, хлынувшая в коридор, не помешала мне отметить, что человеческий запах исчез. И трупа в комнате не было. Парень будто сквозь пол провалился.
Насколько я мог судить, комната простреливалась кинжальным огнем с обеих сторон и на любой высоте. Нечего было и думать о том, чтобы пробраться дальше незамеченными. Все произошло слишком быстро. Отползая в кишку коридора под оглушительный грохот пальбы, я пытался определить, цела ли Сирена.
У меня самого щека была ободрана пулей, и половина лица пылала, но это казалось пустячной царапиной. Кроме того, щуп погнулся при падении. Вскоре мне удалось подобраться к своей благоверной. Я схватил ее за пальцы. Она ответила мне ободряющим рукопожатием. Затем мы оба сели, прислонившись к стене, и стали прикидывать, что делать дальше.
Собственно, прикидывал я один, а Сирена в это время зализывала простреленное предплечье. Пуля прошла навылет, и необходимость в болезненной операции по ее извлечению отпадала. Правда, выходное отверстие было расположено так, что зализывать рану потом пришлось и мне.
Однако еще раньше я всерьез задумался, не настала ли та черная минута, когда нужно попытаться выпустить на свободу Оборотня. Я сильно подозревал, что это окажется бесполезным. Оборотень хорош в темноте и против немногочисленного противника. Но не на свету и не на открытом месте, где он превратится в отличную мишень для целого отряда. Судя по огневой мощи, в той комнате засели не меньше двух десятков стрелков.
Был еще вариант. Песенка Сирены. Хотя бы самая незамысловатая колыбельная! Но пока она допоет, пока песенка начнет действовать … Боюсь, нам не хватит времени.
Через несколько секунд придурки, которые скрывались за решетками, прекратили стрельбу. Им оставалось только ждать нашей следующей вылазки. Они были невидимы и неуязвимы. Если это смертники, прикованные к стенам, то ждать они будут долго. Дольше, чем мы сумеем продержаться… «Может, все-таки споешь, детка? Начинай, а там посмотрим».
Но ей не дали спеть. В первые мгновения тишина показалась засасывающей трясиной, которая была разделена на равные промежутки. Не забудьте, что поступь Железного Барона раздавалась все ближе и ближе, а это не способствует спокойному течению мыслей. Тем более пению .
С другой стороны, мы были здесь чужаками, вторгшимися без спросу, а парни обороняли свою территорию. Или владения секты. Или алтарь для жертвоприношений. Или что угодно. Короче, я мог посылать свои гнилые претензии только ЕБу, да и то шепотом. Но зато шепотом я высказал все, что я о Нем думаю…
Фонарь приковывал мое внимание. Это была деталь, за которую зацепилась надежда. Зацепилась и дрыгала рахитичными ножками… Случалось и раньше, что ЕБ выставлял в лабиринте приманки или «призы»: патроны, какое-нибудь снаряжение (именно так я обзавелся щупом), бритву, ножницы, рюкзак, бутылку спиртного, блок сигарет, а то и банку с кокаином. Однажды я нашел упаковку с антибиотиками, которых хватит надолго. А Сирене Он подбросил искусственный член. Говорю же вам: у старика специфическое чувство юмора. При этом «приз» всегда мог оказаться изощренной ловушкой. Кокаин и бухло так уж точно – к ним мы даже не прикасались. Но Его Бестелесности ничего не стоило бы, например, снарядить фонарь взрывчаткой вместо аккумулятора. И вообще – с чего я взял, что это дело «рук» ЕБа? С такой же степенью вероятности фонарь могли оставить тут аборигены. Или… Ну да, тот парень, счастливчик. Перед тем как сам он растаял в воздухе.
Голова шла кругом. Причем не от избытка вариантов, а от безысходности. Проклятый грохот вытряхивал душу из организма. Возвращаться? В лучшем случае мы доберемся до задвижки. Известная штука. Это «клапан», он пропускает только в одну сторону… Мышеловка захлопнулась, а сыра я до сих пор не видел. И даже не чуял запаха.
Запах !
Я мысленно надавал себе пощечин, чтобы не растечься безвольной аморфной массой. Соберись, дурак! Думай! Используй то, чем наградила тебя обезумевшая от мутаций природа.
След, нюхач! Возьми след! Шевели носом!
Я вернулся на несколько шагов к перекрестку. Тут чужой запах все еще был ощутим. Несмотря на нарастающий грохот (шагов?), я медленно пополз обратно, пытаясь определить, где след обрывается. ЕБ саркастически хихикал во мраке. Сирена вертела головой, наблюдая то за мной, то за освещенной дырой, откуда в любой момент могли появиться стрелки. Смертники?! Черта с два! Раздался лязг отодвигавшихся решеток. Я недооценил паршивость ситуации, в которой мы оказались.
Чужие парни вышли на охоту. И что-то подсказывало мне: их гораздо больше, чем я думал вначале. Поэтому у нас не было ни малейшего…
9
10
Раньше Парис хотел познакомиться со смертью получше, особенно когда понял, что ближе этой спутницы никого нет и уже не будет, – но старая стерва не раскрылась, уродливой тенью скользнула за спину, чтобы и дальше плестись следом, постоянно напоминая о чем-то. И ждать.
В конце концов ему пришлось смириться. Он привык к ней. Он надеялся, что у него еще будут женщины, может, даже ОДНА женщина, но в отношении смерти он испытывал нечто совсем другое – глубочайшую и парадоксальную потребность, чтобы та всегда находилась поблизости…
Что-то шептало из реликтовых глубин памяти поколений, предупреждало и подсказывало: однажды он, Последний Варвар, окажется в глухом тупике, где уже не будет ничего лишнего, лживого, бесполезного. Там не будет ни времени для самообмана, ни пространства для иллюзий. Он верил, что тогда он увидит истинное лицо старухи. И подозревал, что это станет последним и самым прекрасным видением в его жизни.
Но это случится не скоро. А пока он добрался до края мира и тщетно стучал в глухую стальную стену, плавно переходившую в равнодушный и непроницаемый купол небес. Тот, кто запер его здесь, не услышал и не отозвался. По правде говоря, с Парисом случилась легкая истерика, вызванная очередным горьким разочарованием. Он выл, задрав голову кверху. С его языка слетели проклятия, которые никому не могли принести вреда. Потом он надолго впал в депрессию.
Еще много-много дней он тупо брел вдоль стены. Зачем? Он не знал. Может быть, искал потайную дверь? Он был не настолько наивен. Время от времени он находил воду и пищу. Он шел и понимал: вот это и есть мазохизм. Беспросветный и неизлечимый. Больше не к чему было стремиться, некуда идти. Стало ясно, что стена замкнута в кольцо и он напрасно проделал весь долгий путь от другого края мира. Громадное расстояние, но не бесконечное. Большинству вполне хватало жизни, чтобы преодолеть его. А Парис еще даже не состарился. Поэтому он не знал, что делать с доставшимся ему временем. Он считал его бесполезным подарком. И был так глуп, что не слушал советов своей старухи-смерти.
Но вскоре он наткнулся на Вертикальный Туннель, и началось его нисхождение в Историю.
11
– Так не годится, – сказала Дез спустя несколько дней, когда стало ясно, что, несмотря на ее «помощь», книга продвигается плохо. – Ты чахнешь, дорогуша. Загниваешь на глазах. Больно смотреть. Тебе надо сменить обстановку, язык, климат – все. Уедем куда-нибудь на пару месяцев. Или насовсем. И чем дальше, тем лучше. Хватит шляться по притонам. Найди себе свою Гермину.
Ник хотел заметить, что он далеко не Степной Волк, однако промолчал.
Он попытался представить себе ту, которая сможет сыграть соответствующую роль. Ничего не вышло. Разве что… Дезире, но она – не женщина. К счастью.
Впрочем, она, как всегда, была права.
В последнее время Лоун чувствовал себя хищником, сидящим на вегетарианской диете. Кастрированным котом. Кстати, о бабах. У Дез была разработана своя четкая классификация. Женскую часть человечества она делила на три категории: леди, наседки и телки. При этом телок она ставила неизмеримо выше наседок – где-то рядом с леди. Порой Лоун не мог уловить разницу и подозревал, что те и другие при определенных условиях взаимозаменяемы. Но он был совершенно уверен в том, что даже условно Дез нельзя было отнести ни в одну из категорий.
С гардом ему повезло, жаловаться не на что. Дез безупречна. С нею было не стыдно появиться среди самых придирчивых снобов. Или жлобов, что, в сущности, одно и то же… Красива, сексуальна (на расстоянии), опасна и неприступна. Это сочетание его вполне устраивало. Она была лучше друга или любовницы. Иногда она заменяла ему мать. Он доверял ей больше, чем самому себе. Он заранее знал, что она сделает все как надо – независимо от того, насколько сложной оказывалась проблема.
У него еще оставались на счету кое-какие деньги. Почему бы не выкинуть напоследок сумасбродный фортель, не вляпаться в дикую историю? Совершить что-нибудь эксцентричное и скандальное. Ему осточертела относительно благопристойная жизнь, тем более что такой она была только снаружи. А на дне мятежной душонки бушевало кровавое безумие анархии. При этом Лоун был далек от мысли сыграть на публику. Он плевал на кровожадную толпу, жаждущую развлечься за счет своих героев-однодневок (впрочем, и эти герои быстро превращались в шутов). Речь шла, конечно, только о том, чтобы удивить самого себя.
А это было труднее всего. Озирая внутреннюю пустыню, Лоун тщетно пытался зацепиться хоть за какой-нибудь ориентир. В конце концов он решил предоставить все воле случая – то есть Дезире. Он вручил ей свою кредитку и пачку наличных. Она презирала деньги и всегда могла достать любую сумму. Но в данном случае деньги были просто символом равноправных отношений. Еще один приятный самообман.
Символично было и то, что Лоун сам отвез Дез в аэропорт. Кто посмеет упрекнуть его в том, что он не принимал участия в собственной судьбе?
Дез вернулась через шесть дней. Открыла дверь своим ключом, сразу же направилась к бару, налила себе коньяку, развалилась в кресле и положила на столик очень стройные и загорелые ноги (не иначе успела побывать на горнолыжном курорте).
Лоун понял, что дело в шляпе. И сам он тоже в шляпе у беспощадного фокусника. Вопрос лишь в том, когда его потянут за уши, чтобы предъявить на посмешище нездешней публике, которой только дай поиздеваться над растерявшимися кроликами.
Во время отсутствия Дез Лоун таскался по музеям, как другие таскаются по женщинам, подолгу простаивал перед самыми что ни есть реалистическими пейзажами минувших веков, а затем отправлялся вниз по реке на прогулочном катере, обозревая изнасилованную природу и сравнивая внутреннюю тлеющую свалку мусора с безмятежностью, запечатленной на полотнах старых мастеров. Те казались ему инопланетянами.
Обратный путь обычно пролегал через какой-нибудь кабак. Пока Дез не было рядом, Лоун безбоязненно совался в любую дыру и шел на любые контакты. Однажды его занесло в бар для диссидентов. Музыка была тяжелой, как похмельное утро гипертоника. Но подобные места опасны только в художественных фильмах. Лоун через силу высидел там пару часов, зевал от скуки и недостатка свежего воздуха, посасывал баночное пиво, разглядывал табуны мотоциклов через грязное окно и девок в двойной кожаной упаковке, гонявших шары на бильярде. Девки оказались так себе и выглядели соскучившимися по приличному обращению. Ничего интересного Лоун не дождался.
В конце концов он нашел небольшое приключение на свою задницу, когда пробирался через стоянку к своему «поло» и нарочно пнул байк обильно татуированного двухметрового мужика, который явно не наигрался в детстве с тарахтящими машинками. После этого Лоун послал подальше его гарда. У диссидента отвисла бульдожья челюсть. Он успел только замахнуться, но его подвели собственные габариты. Не хватило быстроты, а тут Лоун проявил отвагу, грохнув детину бутылкой по лбу.
Диссидент рухнул как подкошенный. Лоун повернулся к его приятелям по стае с недоброй ухмылкой на лице, за которую один знакомый художник называл его акулой. Не то чтобы у Лоуна так уж сильно чесались руки, а вот мозги зудели здорово. Без Дезире он ошалевал от свободы, испытывая чувство вседозволенности и ложного всемогущества, – но в то же время понимал, что все это смахивает на браваду щенка, бросающегося порезвиться всякий раз, когда хозяин отстегивает поводок.
Хоть с нею, хоть без нее он не принадлежал себе, однако считал, что достаточно созрел для того, чтобы самому отвечать за свою жизнь, раз уж кто-то позаботится о его смерти. Он хотел разделить ответственность, ощутить непривычную тяжесть этого груза, научиться воспринимать хотя бы что-нибудь, не искаженное присутствием Дез, не смягченное ее прикосновением. Например, разок почувствовать леденящий ужас – и пусть это будут не призраки фобий в черных шариках ее глаз, и не липкие пластилиновые душители, извратители дактильных ощущений, прячущиеся в ее холодных ладонях, и не пыльный, мертвый, «музейный» страх бытия, и не потусторонний сквозняк из стерильной могилы ее рта, окаймленного красивыми губами, – слова без запаха и вкуса, слова о крови, о пытках, о войне, о болезнях, о старости… Слова, слова – и ничего более.
Вот и тогда, на стоянке возле бара, он даже не успел как следует испугаться. Пока детина катался по асфальту, разбрызгивая кровь, несколько человек взяли Лоуна в кольцо. Нечесаные бороды, щербатые пасти, спертый запах пота и бензиновый дух. Кто-то поднял бейсбольную биту. У Лоуна не было шансов, но он не дрогнул ни на секунду. За плечами подступавших диссидентов виднелись улыбающиеся рожи гардов. Те откровенно развлекались, будто присутствовали на собачьих боях. «Но мы для них даже не псы, а щенки», – подумал Лоун с яростью.
Потом чей-то хриплый голос вдруг произнес:
– Оставьте придурка в покое. Вы что, не видите, – он же один…
На этом все и закончилось. Фальшивая бутафорская жизнь. Даже привилегия получить по морде принадлежала избранным. Приятно было бы возомнить, будто диссиденты отступили потому, что поняли: ему нечего терять. На самом деле они презирали его. Сам по себе он значил меньше, чем бешеный пес, кусающий каждого, кто попадается ему на пути. Убивал не он, и боялись не его. Убивал вирус бешенства. И никто не знал, насколько долгим будет латентный период…
Ему освободили проход, и он поплелся к своей машине, чувствуя за спиной незримую тень Дез. Распростертые крылья ангела-хранителя? Черта с два! В тот момент он готов был убить ее, если бы знал, как это сделать.
Но мыслишка осталась, засела где-то очень глубоко. Лоуна она приводила в содрогание, ибо означала нечто большее, чем самое тяжкое преступление и все черные несмываемые грехи, вместе взятые. Он замахивался на жизнь, которая ему не принадлежала, посягал на порядок, благодаря которому еще кое-как удерживал себя в состоянии шаткого равновесия. Вопрос в том, хочет ли он, чтобы все оставалось по-прежнему. Почему бы напоследок не хлопнуть дверью и не превратиться в первую раковую клетку разрушения?…
Он успел подумать об этом, прежде чем Дезире отставила бокал и посмотрела на него так, словно они не виделись пять минут. Время не имело для нее никакого значения.
Поскольку после парного мясца пить хотелось невыносимо, мы дохлебали позавчерашнюю воду, оставшуюся в моей фляге. Проблема голода и жажды была снята на несколько часов, однако меня по-прежнему тревожил пропавший Турникет. Наши карты и так истерты до дыр; если началась очередная «тасовка» горизонталей, то многомесячный рисковый труд пропал даром… ЕБ, я уже говорил, что я Тебя ненавижу? Если Ты можешь влезть в мои мозги, то Ты это знаешь…
Двинулись дальше. Порядок прежний, но теперь мы вооружены примерно одинаково. По два ствола на нос. Доминирующий запах – человеческий. Мужиком тянет, если не ошибаюсь, а я редко ошибаюсь.
Спустя двести шагов стало ясно, что Желтый коридор действительно раздваивается. Выбор – это всегда неприятно. Начинаешь думать о том, чего лишился, и о том, что мог бы обрести. Представляешь себе потерянный рай в конце того коридора, в который ты по глупости не свернул. Мастурбация, одним словом. Это словечко Сирены. Его Бестелесность выражается гораздо более грубо.
Я достал из-за пояса и раздвинул телескопический щуп. Нам предстояло буквально ползти, тщательно простукивая каждый сантиметр и преодолевая за час смехотворное расстояние. Правда, смеялся один только ЕБ…
Я бросил на Сирену вопросительный взгляд. Она ткнула пальцем в левый коридор. Тут уж я не удержался и последовал старому мудрому правилу, упомянутому во второй Книге Новейшего Завета: послушай самку и сделай ноборот.
И я потащился направо. Сирена еле слышно заскулила сзади. Кажется, это была жалоба. Блюз назывался «Man`s World». Вот это правильно. Мужской и дерьмовый, ничего не возразишь. Тем не менее я даже не оглянулся. Да и Сирена вскоре замолкла, понимая, что жаловаться бесполезно.
Стало гораздо темнее. Конец коридора был неразличим. Однажды мне почудилось, что там мелькнула тень двуногого. Если так, то парень был большим счастливчиком. Металлическая задвижка, снабженная остро заточенным лезвием, перерезала коридор, а заодно чуть не разрубила меня пополам. Спасла собственная быстрая реакция, и, кроме того, Сирена вовремя схватилась за ремень.
Нам понадобилось больше получаса, чтобы отыскать на стене потайной привод, запускавший подъемный механизм. Но когда мы продвинулись еще на десяток шагов вглубь, задвижка сработала снова. Путь назад оказался отсеченным. По крайней мере этот путь. Похоже, ЕБ только что выдал нам по билету в один конец. А как насчет счастливчика, идущего впереди? Бесполезный вопрос. И даже вредный для шаткого душевного равновесия. Первыми убивают тех, кто имеет глупость взывать к высшей справедливости.
Через двадцать пять шагов от удара щупа повернулась квадратная плита, приоткрыв бездонный колодец – ровно настолько, чтобы в него могло провалиться человеческое тело. На ее место с потрясающей скоростью и точностью скользнула следующая, а зияющий провал в стене перекрыла массивная задвижка.
По моей личной классификации, это была «револьверная хлопушка». Время ротации, конечно, непредсказуемо. Иногда «хлопушки» работали так быстро, что превращались в гигантские мясорубки, и коридор становился непроходимым на долгие часы. Примитивная штука, однако, миновав ее, я вздохнул с облегчением.
Сирена остановилась, достала огрызок карандаша и нанесла на свою карту пройденный отрезок. Заодно я подсунул ей и свой замусоленный экземпляр. Кропотливую работу я всегда поручаю жене – она у меня девочка аккуратная…
Очень скоро возникла новая проблема: Сирене приспичило отлить, а у меня были более серьезные намерения. От природы никуда не денешься – вне убежища по нескольку раз в день приходится искать какую-нибудь дыру, где можно в относительной безопасности справить нужду. Чертовски уязвимая позиция, и чертовски неприятно подыхать со спущенными штанами!
Вообще-то в известной части Монсальвата отхожие места были оборудованы через каждые пятьсот-шестьсот шагов. Этим нередко пользовались сектанты и убийцы, устраивая поблизости засады. Так что нашему брату от ЕБовой предусмотрительности было ничуть не легче.
Короче говоря, я стоял на стреме, пока Сирена нежно журчала, но сам решил потерпеть до перекрестка. В том, что рано или поздно мы доберемся до перекрестка, я не сомневался – лабиринт огромен, но замкнут и не бесконечен.
Долго терпеть не пришлось. Два темных провала слева и справа оказались не чем иным, как боковыми коридорами. В левый я соваться не стал – только слепой или совсем зеленый разведчик не заметил бы в нем заряженной «паутины». Правый ход был, на первый взгляд, чист, и за ним вырисовывалась длинная анфилада комнат. Некоторые из них были освещены. В комнатах можно раздобыть кое-что интересное и полезное. Зыбкий, тающий в воздухе след человека, прошедшего до нас, вел туда же.
А из темной норы главного туннеля уже доносилось тяжелое и размеренное «бом-м-м! бом-м-м! бом-м-м!…». Низкий, жуткий, изматывающий звук. Я слышал его второй раз в жизни.
Мы с Сиреной переглянулись. По ее лицу прошла волна страха и на миг смазала знакомые черты.
Железный Барон ?
Я не хотел бы проверять, насколько соответствуют действительности старые легенды Монсальвата, даже если это басни, сочиненные ЕБом с целью устрашения, а звук – всего лишь гул большого колокола. Но где тогда находится адская колокольня?
Через секунду мы поспешно свернули в правый коридор. Как выяснилось чуть позже, чересчур поспешно. Из двух зол выбирают меньшее, не так ли? Железный Барон мог быть плодом чьего-то больного воображения, а «меньшее» зло заключалось в пренебрежении реальной опасностью.
Нас обстреляли, едва мы сунулись в первую же комнату. Я успел заметить только, что она представляет собой помещение сложной формы со множеством скошенных стен и громадным черным алтарем посередине, на котором пылало не меньше сотни толстых свечей. На обращенной к нам грани алтаря была укреплена золотая плита, густо усеянная закорючками незнакомого мне алфавита. Вдоль стен тянулись затемненные, забранные решетками ниши. Оттуда и был открыт огонь.
Длинные очереди взорвали тишину, и тесное пространство наполнилось пронзительным визгом рикошетирующих пуль. Мы бросились на пол, тщетно пытаясь вжаться в металл, и тут произошли сразу две странные вещи. Во-первых, у меня перед носом оказался электрический фонарь. Во-вторых, вонь пороховой гари, хлынувшая в коридор, не помешала мне отметить, что человеческий запах исчез. И трупа в комнате не было. Парень будто сквозь пол провалился.
Насколько я мог судить, комната простреливалась кинжальным огнем с обеих сторон и на любой высоте. Нечего было и думать о том, чтобы пробраться дальше незамеченными. Все произошло слишком быстро. Отползая в кишку коридора под оглушительный грохот пальбы, я пытался определить, цела ли Сирена.
У меня самого щека была ободрана пулей, и половина лица пылала, но это казалось пустячной царапиной. Кроме того, щуп погнулся при падении. Вскоре мне удалось подобраться к своей благоверной. Я схватил ее за пальцы. Она ответила мне ободряющим рукопожатием. Затем мы оба сели, прислонившись к стене, и стали прикидывать, что делать дальше.
Собственно, прикидывал я один, а Сирена в это время зализывала простреленное предплечье. Пуля прошла навылет, и необходимость в болезненной операции по ее извлечению отпадала. Правда, выходное отверстие было расположено так, что зализывать рану потом пришлось и мне.
Однако еще раньше я всерьез задумался, не настала ли та черная минута, когда нужно попытаться выпустить на свободу Оборотня. Я сильно подозревал, что это окажется бесполезным. Оборотень хорош в темноте и против немногочисленного противника. Но не на свету и не на открытом месте, где он превратится в отличную мишень для целого отряда. Судя по огневой мощи, в той комнате засели не меньше двух десятков стрелков.
Был еще вариант. Песенка Сирены. Хотя бы самая незамысловатая колыбельная! Но пока она допоет, пока песенка начнет действовать … Боюсь, нам не хватит времени.
Через несколько секунд придурки, которые скрывались за решетками, прекратили стрельбу. Им оставалось только ждать нашей следующей вылазки. Они были невидимы и неуязвимы. Если это смертники, прикованные к стенам, то ждать они будут долго. Дольше, чем мы сумеем продержаться… «Может, все-таки споешь, детка? Начинай, а там посмотрим».
Но ей не дали спеть. В первые мгновения тишина показалась засасывающей трясиной, которая была разделена на равные промежутки. Не забудьте, что поступь Железного Барона раздавалась все ближе и ближе, а это не способствует спокойному течению мыслей. Тем более пению .
С другой стороны, мы были здесь чужаками, вторгшимися без спросу, а парни обороняли свою территорию. Или владения секты. Или алтарь для жертвоприношений. Или что угодно. Короче, я мог посылать свои гнилые претензии только ЕБу, да и то шепотом. Но зато шепотом я высказал все, что я о Нем думаю…
Фонарь приковывал мое внимание. Это была деталь, за которую зацепилась надежда. Зацепилась и дрыгала рахитичными ножками… Случалось и раньше, что ЕБ выставлял в лабиринте приманки или «призы»: патроны, какое-нибудь снаряжение (именно так я обзавелся щупом), бритву, ножницы, рюкзак, бутылку спиртного, блок сигарет, а то и банку с кокаином. Однажды я нашел упаковку с антибиотиками, которых хватит надолго. А Сирене Он подбросил искусственный член. Говорю же вам: у старика специфическое чувство юмора. При этом «приз» всегда мог оказаться изощренной ловушкой. Кокаин и бухло так уж точно – к ним мы даже не прикасались. Но Его Бестелесности ничего не стоило бы, например, снарядить фонарь взрывчаткой вместо аккумулятора. И вообще – с чего я взял, что это дело «рук» ЕБа? С такой же степенью вероятности фонарь могли оставить тут аборигены. Или… Ну да, тот парень, счастливчик. Перед тем как сам он растаял в воздухе.
Голова шла кругом. Причем не от избытка вариантов, а от безысходности. Проклятый грохот вытряхивал душу из организма. Возвращаться? В лучшем случае мы доберемся до задвижки. Известная штука. Это «клапан», он пропускает только в одну сторону… Мышеловка захлопнулась, а сыра я до сих пор не видел. И даже не чуял запаха.
Запах !
Я мысленно надавал себе пощечин, чтобы не растечься безвольной аморфной массой. Соберись, дурак! Думай! Используй то, чем наградила тебя обезумевшая от мутаций природа.
След, нюхач! Возьми след! Шевели носом!
Я вернулся на несколько шагов к перекрестку. Тут чужой запах все еще был ощутим. Несмотря на нарастающий грохот (шагов?), я медленно пополз обратно, пытаясь определить, где след обрывается. ЕБ саркастически хихикал во мраке. Сирена вертела головой, наблюдая то за мной, то за освещенной дырой, откуда в любой момент могли появиться стрелки. Смертники?! Черта с два! Раздался лязг отодвигавшихся решеток. Я недооценил паршивость ситуации, в которой мы оказались.
Чужие парни вышли на охоту. И что-то подсказывало мне: их гораздо больше, чем я думал вначале. Поэтому у нас не было ни малейшего…
9
В этот момент до меня дошло, куда подевался одиночка. Я испытал что-то вроде озарения – возможно, запоздавшего.
«Полынья», черт меня дери! Как все просто, и в то же время мозги буксуют, отказываясь принять очевидное. Где-то рядом была «полынья», и парень, спасаясь от опасности, нырнул в крысоидный лабиринт!
Я почувствовал себя так, словно чья-то рука вцепилась в глотку. Меня мгновенно прошиб ледяной пот. В глазах зарябило, а затем пошли лиловые круги. Желудок выворачивало наизнанку…
Человек в крысоидной норе! Дико, противоестественно, немыслимо! Об этом не хотелось думать. Что-то глубинное, древнее, атавистическое, но по-прежнему сильное восставало, отчаянно сопротивлялось попыткам примирить разум с одной только вероятностью, робким предположением…
Такое невозможно вообразить себе даже в страшном сне (во всяком случае, меня, перевидавшего великое множество ночных кошмаров, подобный ужас обошел стороной)! Вообразить невозможно, однако инстинкт самосохранения отвергал тупое чистоплюйство и упорно подталкивал меня в сторону «полыньи».
И я решил обойтись без предательских мыслей и медвежьих услуг воображения, которое примораживало меня к месту и превращало в бессловесную жертву. Я спрятал бесполезные пистолеты. Не знаю точно – зачем, – но я начал натягивать охотничью перчатку и заметил, как блеснули в полумраке глаза Сирены. Должно быть, она приняла меня за психа. А ведь недавно я всерьез беспокоился о том, что творится в ее голове! Еще один урок, детка: лучше быть живым психом, чем мертвым догматиком. Новейший Завет, Книга Четвертая, седьмая глава, двенадцатый стих. Капризы памяти…
Впрочем, не я подстегнул жену и заставил ее пошевеливаться. Это сделала очередь трассирующими, которые прошили коридор огненными стежками. Лучшего стимулятора и не требовалось. Между прочим, патронов парни не жалели – наверное, мы были тут редкими и дорогими гостями.
Обоими кулаками я пробил «полынью» и до пояса погрузился в сухую, гулкую, выкалывающую глаза темноту. В ноздри ударил смрад крысоидных экскрементов. Мне с трудом удалось развернуться – «плева» сковывала движения, будто липкая резина. И все же ценой невероятных усилий я сперва согнул колени, затем уперся ногами во что-то твердое и наконец снова высунул голову в коридор.
Сирена была уже рядом. Теперь ее взгляд ничего не выражал. Паника опустошила глаза – два стеклянных шарика с точками до предела сузившихся зрачков. Металлический грохот достиг чудовищной силы. Каждый удар звучал как раскат грома (поверьте, иногда мне снятся даже нездешние грозы! И это бывает пострашнее того, что я видел в Монсальвате).
Я вцепился руками в ткань комбидресса и помог Сирене забраться в «полынью». На фоне тускло блестевших стен коридора уже появились темные силуэты, испещренные сверкающими радиальными выбросами. Стреляли из автоматов.
Свинцовый поток. Река смерти. Только безумец решился бы ее пересечь.
Я сильно рисковал, потянувшись за фонарем. Но если бы мне сказали, что придется прогуляться по норам крысоидов вслепую, я скорее сам перегрыз бы себе вены.
Пуля ударила в правый бок, когда я уже думал, что на этот раз сохраню шкуру целой. Меня отшвырнуло к самому краю «полыньи», и боль плетью полоснула по нервам, однако я намертво вцепился в фонарь и, главное, не потерял сознания. Сирена, умница, тотчас рванула меня снизу за пояс, и «плева» сомкнулась над нашими головами. Я окунулся в…
«Полынья», черт меня дери! Как все просто, и в то же время мозги буксуют, отказываясь принять очевидное. Где-то рядом была «полынья», и парень, спасаясь от опасности, нырнул в крысоидный лабиринт!
Я почувствовал себя так, словно чья-то рука вцепилась в глотку. Меня мгновенно прошиб ледяной пот. В глазах зарябило, а затем пошли лиловые круги. Желудок выворачивало наизнанку…
Человек в крысоидной норе! Дико, противоестественно, немыслимо! Об этом не хотелось думать. Что-то глубинное, древнее, атавистическое, но по-прежнему сильное восставало, отчаянно сопротивлялось попыткам примирить разум с одной только вероятностью, робким предположением…
Такое невозможно вообразить себе даже в страшном сне (во всяком случае, меня, перевидавшего великое множество ночных кошмаров, подобный ужас обошел стороной)! Вообразить невозможно, однако инстинкт самосохранения отвергал тупое чистоплюйство и упорно подталкивал меня в сторону «полыньи».
И я решил обойтись без предательских мыслей и медвежьих услуг воображения, которое примораживало меня к месту и превращало в бессловесную жертву. Я спрятал бесполезные пистолеты. Не знаю точно – зачем, – но я начал натягивать охотничью перчатку и заметил, как блеснули в полумраке глаза Сирены. Должно быть, она приняла меня за психа. А ведь недавно я всерьез беспокоился о том, что творится в ее голове! Еще один урок, детка: лучше быть живым психом, чем мертвым догматиком. Новейший Завет, Книга Четвертая, седьмая глава, двенадцатый стих. Капризы памяти…
Впрочем, не я подстегнул жену и заставил ее пошевеливаться. Это сделала очередь трассирующими, которые прошили коридор огненными стежками. Лучшего стимулятора и не требовалось. Между прочим, патронов парни не жалели – наверное, мы были тут редкими и дорогими гостями.
Обоими кулаками я пробил «полынью» и до пояса погрузился в сухую, гулкую, выкалывающую глаза темноту. В ноздри ударил смрад крысоидных экскрементов. Мне с трудом удалось развернуться – «плева» сковывала движения, будто липкая резина. И все же ценой невероятных усилий я сперва согнул колени, затем уперся ногами во что-то твердое и наконец снова высунул голову в коридор.
Сирена была уже рядом. Теперь ее взгляд ничего не выражал. Паника опустошила глаза – два стеклянных шарика с точками до предела сузившихся зрачков. Металлический грохот достиг чудовищной силы. Каждый удар звучал как раскат грома (поверьте, иногда мне снятся даже нездешние грозы! И это бывает пострашнее того, что я видел в Монсальвате).
Я вцепился руками в ткань комбидресса и помог Сирене забраться в «полынью». На фоне тускло блестевших стен коридора уже появились темные силуэты, испещренные сверкающими радиальными выбросами. Стреляли из автоматов.
Свинцовый поток. Река смерти. Только безумец решился бы ее пересечь.
Я сильно рисковал, потянувшись за фонарем. Но если бы мне сказали, что придется прогуляться по норам крысоидов вслепую, я скорее сам перегрыз бы себе вены.
Пуля ударила в правый бок, когда я уже думал, что на этот раз сохраню шкуру целой. Меня отшвырнуло к самому краю «полыньи», и боль плетью полоснула по нервам, однако я намертво вцепился в фонарь и, главное, не потерял сознания. Сирена, умница, тотчас рванула меня снизу за пояс, и «плева» сомкнулась над нашими головами. Я окунулся в…
10
СНЫ ОБОРОТНЯ: ПОСЛЕДНИЙ ВАРВАР
Раньше Парис хотел познакомиться со смертью получше, особенно когда понял, что ближе этой спутницы никого нет и уже не будет, – но старая стерва не раскрылась, уродливой тенью скользнула за спину, чтобы и дальше плестись следом, постоянно напоминая о чем-то. И ждать.
В конце концов ему пришлось смириться. Он привык к ней. Он надеялся, что у него еще будут женщины, может, даже ОДНА женщина, но в отношении смерти он испытывал нечто совсем другое – глубочайшую и парадоксальную потребность, чтобы та всегда находилась поблизости…
Что-то шептало из реликтовых глубин памяти поколений, предупреждало и подсказывало: однажды он, Последний Варвар, окажется в глухом тупике, где уже не будет ничего лишнего, лживого, бесполезного. Там не будет ни времени для самообмана, ни пространства для иллюзий. Он верил, что тогда он увидит истинное лицо старухи. И подозревал, что это станет последним и самым прекрасным видением в его жизни.
Но это случится не скоро. А пока он добрался до края мира и тщетно стучал в глухую стальную стену, плавно переходившую в равнодушный и непроницаемый купол небес. Тот, кто запер его здесь, не услышал и не отозвался. По правде говоря, с Парисом случилась легкая истерика, вызванная очередным горьким разочарованием. Он выл, задрав голову кверху. С его языка слетели проклятия, которые никому не могли принести вреда. Потом он надолго впал в депрессию.
Еще много-много дней он тупо брел вдоль стены. Зачем? Он не знал. Может быть, искал потайную дверь? Он был не настолько наивен. Время от времени он находил воду и пищу. Он шел и понимал: вот это и есть мазохизм. Беспросветный и неизлечимый. Больше не к чему было стремиться, некуда идти. Стало ясно, что стена замкнута в кольцо и он напрасно проделал весь долгий путь от другого края мира. Громадное расстояние, но не бесконечное. Большинству вполне хватало жизни, чтобы преодолеть его. А Парис еще даже не состарился. Поэтому он не знал, что делать с доставшимся ему временем. Он считал его бесполезным подарком. И был так глуп, что не слушал советов своей старухи-смерти.
Но вскоре он наткнулся на Вертикальный Туннель, и началось его нисхождение в Историю.
11
ФРАГМЕНТЫ ПАМЯТИ: «ОСТАВЬТЕ ПРИДУРКА В ПОКОЕ!»
– Так не годится, – сказала Дез спустя несколько дней, когда стало ясно, что, несмотря на ее «помощь», книга продвигается плохо. – Ты чахнешь, дорогуша. Загниваешь на глазах. Больно смотреть. Тебе надо сменить обстановку, язык, климат – все. Уедем куда-нибудь на пару месяцев. Или насовсем. И чем дальше, тем лучше. Хватит шляться по притонам. Найди себе свою Гермину.
Ник хотел заметить, что он далеко не Степной Волк, однако промолчал.
Он попытался представить себе ту, которая сможет сыграть соответствующую роль. Ничего не вышло. Разве что… Дезире, но она – не женщина. К счастью.
Впрочем, она, как всегда, была права.
В последнее время Лоун чувствовал себя хищником, сидящим на вегетарианской диете. Кастрированным котом. Кстати, о бабах. У Дез была разработана своя четкая классификация. Женскую часть человечества она делила на три категории: леди, наседки и телки. При этом телок она ставила неизмеримо выше наседок – где-то рядом с леди. Порой Лоун не мог уловить разницу и подозревал, что те и другие при определенных условиях взаимозаменяемы. Но он был совершенно уверен в том, что даже условно Дез нельзя было отнести ни в одну из категорий.
С гардом ему повезло, жаловаться не на что. Дез безупречна. С нею было не стыдно появиться среди самых придирчивых снобов. Или жлобов, что, в сущности, одно и то же… Красива, сексуальна (на расстоянии), опасна и неприступна. Это сочетание его вполне устраивало. Она была лучше друга или любовницы. Иногда она заменяла ему мать. Он доверял ей больше, чем самому себе. Он заранее знал, что она сделает все как надо – независимо от того, насколько сложной оказывалась проблема.
У него еще оставались на счету кое-какие деньги. Почему бы не выкинуть напоследок сумасбродный фортель, не вляпаться в дикую историю? Совершить что-нибудь эксцентричное и скандальное. Ему осточертела относительно благопристойная жизнь, тем более что такой она была только снаружи. А на дне мятежной душонки бушевало кровавое безумие анархии. При этом Лоун был далек от мысли сыграть на публику. Он плевал на кровожадную толпу, жаждущую развлечься за счет своих героев-однодневок (впрочем, и эти герои быстро превращались в шутов). Речь шла, конечно, только о том, чтобы удивить самого себя.
А это было труднее всего. Озирая внутреннюю пустыню, Лоун тщетно пытался зацепиться хоть за какой-нибудь ориентир. В конце концов он решил предоставить все воле случая – то есть Дезире. Он вручил ей свою кредитку и пачку наличных. Она презирала деньги и всегда могла достать любую сумму. Но в данном случае деньги были просто символом равноправных отношений. Еще один приятный самообман.
Символично было и то, что Лоун сам отвез Дез в аэропорт. Кто посмеет упрекнуть его в том, что он не принимал участия в собственной судьбе?
* * *
Дез вернулась через шесть дней. Открыла дверь своим ключом, сразу же направилась к бару, налила себе коньяку, развалилась в кресле и положила на столик очень стройные и загорелые ноги (не иначе успела побывать на горнолыжном курорте).
Лоун понял, что дело в шляпе. И сам он тоже в шляпе у беспощадного фокусника. Вопрос лишь в том, когда его потянут за уши, чтобы предъявить на посмешище нездешней публике, которой только дай поиздеваться над растерявшимися кроликами.
Во время отсутствия Дез Лоун таскался по музеям, как другие таскаются по женщинам, подолгу простаивал перед самыми что ни есть реалистическими пейзажами минувших веков, а затем отправлялся вниз по реке на прогулочном катере, обозревая изнасилованную природу и сравнивая внутреннюю тлеющую свалку мусора с безмятежностью, запечатленной на полотнах старых мастеров. Те казались ему инопланетянами.
Обратный путь обычно пролегал через какой-нибудь кабак. Пока Дез не было рядом, Лоун безбоязненно совался в любую дыру и шел на любые контакты. Однажды его занесло в бар для диссидентов. Музыка была тяжелой, как похмельное утро гипертоника. Но подобные места опасны только в художественных фильмах. Лоун через силу высидел там пару часов, зевал от скуки и недостатка свежего воздуха, посасывал баночное пиво, разглядывал табуны мотоциклов через грязное окно и девок в двойной кожаной упаковке, гонявших шары на бильярде. Девки оказались так себе и выглядели соскучившимися по приличному обращению. Ничего интересного Лоун не дождался.
В конце концов он нашел небольшое приключение на свою задницу, когда пробирался через стоянку к своему «поло» и нарочно пнул байк обильно татуированного двухметрового мужика, который явно не наигрался в детстве с тарахтящими машинками. После этого Лоун послал подальше его гарда. У диссидента отвисла бульдожья челюсть. Он успел только замахнуться, но его подвели собственные габариты. Не хватило быстроты, а тут Лоун проявил отвагу, грохнув детину бутылкой по лбу.
Диссидент рухнул как подкошенный. Лоун повернулся к его приятелям по стае с недоброй ухмылкой на лице, за которую один знакомый художник называл его акулой. Не то чтобы у Лоуна так уж сильно чесались руки, а вот мозги зудели здорово. Без Дезире он ошалевал от свободы, испытывая чувство вседозволенности и ложного всемогущества, – но в то же время понимал, что все это смахивает на браваду щенка, бросающегося порезвиться всякий раз, когда хозяин отстегивает поводок.
Хоть с нею, хоть без нее он не принадлежал себе, однако считал, что достаточно созрел для того, чтобы самому отвечать за свою жизнь, раз уж кто-то позаботится о его смерти. Он хотел разделить ответственность, ощутить непривычную тяжесть этого груза, научиться воспринимать хотя бы что-нибудь, не искаженное присутствием Дез, не смягченное ее прикосновением. Например, разок почувствовать леденящий ужас – и пусть это будут не призраки фобий в черных шариках ее глаз, и не липкие пластилиновые душители, извратители дактильных ощущений, прячущиеся в ее холодных ладонях, и не пыльный, мертвый, «музейный» страх бытия, и не потусторонний сквозняк из стерильной могилы ее рта, окаймленного красивыми губами, – слова без запаха и вкуса, слова о крови, о пытках, о войне, о болезнях, о старости… Слова, слова – и ничего более.
Вот и тогда, на стоянке возле бара, он даже не успел как следует испугаться. Пока детина катался по асфальту, разбрызгивая кровь, несколько человек взяли Лоуна в кольцо. Нечесаные бороды, щербатые пасти, спертый запах пота и бензиновый дух. Кто-то поднял бейсбольную биту. У Лоуна не было шансов, но он не дрогнул ни на секунду. За плечами подступавших диссидентов виднелись улыбающиеся рожи гардов. Те откровенно развлекались, будто присутствовали на собачьих боях. «Но мы для них даже не псы, а щенки», – подумал Лоун с яростью.
Потом чей-то хриплый голос вдруг произнес:
– Оставьте придурка в покое. Вы что, не видите, – он же один…
На этом все и закончилось. Фальшивая бутафорская жизнь. Даже привилегия получить по морде принадлежала избранным. Приятно было бы возомнить, будто диссиденты отступили потому, что поняли: ему нечего терять. На самом деле они презирали его. Сам по себе он значил меньше, чем бешеный пес, кусающий каждого, кто попадается ему на пути. Убивал не он, и боялись не его. Убивал вирус бешенства. И никто не знал, насколько долгим будет латентный период…
Ему освободили проход, и он поплелся к своей машине, чувствуя за спиной незримую тень Дез. Распростертые крылья ангела-хранителя? Черта с два! В тот момент он готов был убить ее, если бы знал, как это сделать.
Но мыслишка осталась, засела где-то очень глубоко. Лоуна она приводила в содрогание, ибо означала нечто большее, чем самое тяжкое преступление и все черные несмываемые грехи, вместе взятые. Он замахивался на жизнь, которая ему не принадлежала, посягал на порядок, благодаря которому еще кое-как удерживал себя в состоянии шаткого равновесия. Вопрос в том, хочет ли он, чтобы все оставалось по-прежнему. Почему бы напоследок не хлопнуть дверью и не превратиться в первую раковую клетку разрушения?…
* * *
Он успел подумать об этом, прежде чем Дезире отставила бокал и посмотрела на него так, словно они не виделись пять минут. Время не имело для нее никакого значения.