Страница:
Акула терзала косатку, когда появился первый муляж. Издыхающий кит медленно опускался в облаке крови; акула была в неистовстве (она явно находилась ВНЕ контроля), ее корзина была пуста, а двуногий уже карабкался к моей подруге, которая безуспешно пыталась всплыть.
Запутавшиеся веревки и канаты едва не сыграли с ней плохую шутку – она могла оказаться придавленной к трупу и вскоре погибнуть от удушья. Узлы были самораспускающимися – надо только точно знать, за какой конец потянуть. Я не понимал, почему она задержалась на глубине. Позднее выяснилось, что петли были разорваны акульими зубами и корзина превратилась в мешок с узкой горловиной. Самка застряла основательно.
(Вот так судьба – попасть в ловушку и задохнуться в корзине, сплетенной своими руками! И я ничем не сумел бы помочь…)
У чужака было преимущество передо мной. Он находился совсем близко и видел все это своими глазами. К тому же акула-носитель не была его единственным оружием. Вероятно, суровая жизнь приучила одиночку полагаться только на собственные силы и изобретательность. В этом смысле он был гораздо более самостоятельным, чем я.
Он держал в руке что-то вроде костяного ножа из обломка нароста рыбы-пилы. Штука смехотворная… пока остаешься под защитой косаток или акул. Если же по воле случая окажешься «один на один» с двуногим, почти наверняка победит тот, кто владеет этим заостренным куском кости. Всего лишь подобие зуба, но зато какое! (Останусь жив – обязательно подумаю над этим. Может быть, пора позаботиться о том, чтобы уменьшить свою зависимость от китов? Кроме того, нож поможет мне в одиночку справляться со всякой мелочью.) Сейчас чужак воспользовался им, чтобы удержаться на гладком боку косатки, безжалостно вонзая свое оружие во вздрагивавшую в агонии тушу.
(Образ этого ублюдка моя самка передала мне гораздо позже, спустя много часов после схватки, но когда это все-таки произошло, я содрогнулся – он оказался удивительно похожим на «призрак» моего отца. Та же ослепляющая страсть, та же агрессивная, необъяснимо жестокая сила, та же безудержная, тупая настойчивость, не останавливающаяся ни перед чем – даже перед угрозой уничтожения…)
И он добрался до самки, схватил за длинные волосы и перерезал петли, удерживавшие ее в корзине. Потянул за собой вверх, чтобы вдохнуть воздух. Одновременно мощным лучом послал приказ акуле следовать за ним. У него действительно оставалось совсем мало времени и узкий коридор в пространстве для того, чтобы попытаться уйти с добычей от преследования китов-убийц. Да, этот парень обладал чудовищным влиянием! Оторвать голодную акулу от истекающей кровью жертвы – для этого нужен сверхконтроль.
Акула ринулась за ним к поверхности; за нею тянулся рассеивающийся кровавый шлейф, а из открытой пасти выпадали клочья мяса. В этот момент муляж буквально вспорол акулу от хвоста до жаберных щелей каким-то немыслимым приемом, использовав свою нижнюю челюсть, как многолезвийный нож. Подоспели еще двое его «собратьев»: один рвал акулу, другой занялся двуногим. Тот, по-видимому, уже понял, что неоправданно рисковал и потерял все. Он вполне мог прикончить мою самку просто так, от злости, – влечение к смерти и хаосу доминировало в его излучениях.
Между тем акула продолжала сражаться, несмотря на смертельные ранения и вывалившиеся внутренности. Муляжи упорно и методично рвали ее на куски – БЕЗ моего приказа. Их челюсти работали будто ковши со скоростным приводом, соскребавшие мясо с акульих хрящей…
Третий муляж настиг двуногого у самой поверхности и легко перекусил его пополам. Мне оставалось только надеяться, что самка при этом не пострадала (Лимбо все еще находился слишком далеко, хотя и плыл на максимальной скорости).
Она действительно почти не пострадала – если не считать неглубокой тройной раны на бедре от стальных зубов муляжа и царапин, оставленных ногтями двуногого. Чужак не успел нанести ей последнего удара ножом. Вместо этого он пытался ударить кита в глаз. Он промахнулся и попал ниже.
Представляю себе охватившие его панику и суеверный страх, когда костяной клинок, пробив тонкий слой искусственной кожи, сломался о металлический каркас! Ну а в следующее мгновение уже сам двуногий был разрезан пополам мощными челюстями.
Он жил еще пару секунд, и мне никогда не забыть той кошмарной волны концентрированного ПОНИМАНИЯ, которая обрушилась на мой разум. Его сверхмощный излучатель почти заставил меня поверить, что и со мной происходит нечто ужасное, непоправимое, окончательное. Адская боль распиливала меня на куски; яростное солнце некоего нового, интуитивного и безнадежно запоздалого прозрения вспыхнуло в мозгу, распустилось цветком с тысячью жалящих лепестков, и еще чернее стала река жизни, впадавшая в леденящее море смерти, – но еще мгновение она судорожно текла под небесами бесконечного сожаления и лунами, отражавшими свет истинного бытия…
Все было кончено. Еще три трупа появились в океане. И никому не стало от этого лучше…
Моя самка в шоке. Дважды она побывала на грани жизни и смерти. Что-то нарушилось. Но что? Может быть, шаткое равновесие между необходимостью убивать ради еды и чудовищными аппетитами безумия?
Несмолкающий зов Вавилона снова гнал меня и стаю на северо-восток. Самка временно расположилась в моей корзине.
Краткий ритуал в наступающей темноте.
Вечер.
Прощание с погибшей косаткой.
Ночь.
Утром мы были уже далеко.
8
9
10
Запутавшиеся веревки и канаты едва не сыграли с ней плохую шутку – она могла оказаться придавленной к трупу и вскоре погибнуть от удушья. Узлы были самораспускающимися – надо только точно знать, за какой конец потянуть. Я не понимал, почему она задержалась на глубине. Позднее выяснилось, что петли были разорваны акульими зубами и корзина превратилась в мешок с узкой горловиной. Самка застряла основательно.
(Вот так судьба – попасть в ловушку и задохнуться в корзине, сплетенной своими руками! И я ничем не сумел бы помочь…)
У чужака было преимущество передо мной. Он находился совсем близко и видел все это своими глазами. К тому же акула-носитель не была его единственным оружием. Вероятно, суровая жизнь приучила одиночку полагаться только на собственные силы и изобретательность. В этом смысле он был гораздо более самостоятельным, чем я.
Он держал в руке что-то вроде костяного ножа из обломка нароста рыбы-пилы. Штука смехотворная… пока остаешься под защитой косаток или акул. Если же по воле случая окажешься «один на один» с двуногим, почти наверняка победит тот, кто владеет этим заостренным куском кости. Всего лишь подобие зуба, но зато какое! (Останусь жив – обязательно подумаю над этим. Может быть, пора позаботиться о том, чтобы уменьшить свою зависимость от китов? Кроме того, нож поможет мне в одиночку справляться со всякой мелочью.) Сейчас чужак воспользовался им, чтобы удержаться на гладком боку косатки, безжалостно вонзая свое оружие во вздрагивавшую в агонии тушу.
(Образ этого ублюдка моя самка передала мне гораздо позже, спустя много часов после схватки, но когда это все-таки произошло, я содрогнулся – он оказался удивительно похожим на «призрак» моего отца. Та же ослепляющая страсть, та же агрессивная, необъяснимо жестокая сила, та же безудержная, тупая настойчивость, не останавливающаяся ни перед чем – даже перед угрозой уничтожения…)
И он добрался до самки, схватил за длинные волосы и перерезал петли, удерживавшие ее в корзине. Потянул за собой вверх, чтобы вдохнуть воздух. Одновременно мощным лучом послал приказ акуле следовать за ним. У него действительно оставалось совсем мало времени и узкий коридор в пространстве для того, чтобы попытаться уйти с добычей от преследования китов-убийц. Да, этот парень обладал чудовищным влиянием! Оторвать голодную акулу от истекающей кровью жертвы – для этого нужен сверхконтроль.
Акула ринулась за ним к поверхности; за нею тянулся рассеивающийся кровавый шлейф, а из открытой пасти выпадали клочья мяса. В этот момент муляж буквально вспорол акулу от хвоста до жаберных щелей каким-то немыслимым приемом, использовав свою нижнюю челюсть, как многолезвийный нож. Подоспели еще двое его «собратьев»: один рвал акулу, другой занялся двуногим. Тот, по-видимому, уже понял, что неоправданно рисковал и потерял все. Он вполне мог прикончить мою самку просто так, от злости, – влечение к смерти и хаосу доминировало в его излучениях.
Между тем акула продолжала сражаться, несмотря на смертельные ранения и вывалившиеся внутренности. Муляжи упорно и методично рвали ее на куски – БЕЗ моего приказа. Их челюсти работали будто ковши со скоростным приводом, соскребавшие мясо с акульих хрящей…
Третий муляж настиг двуногого у самой поверхности и легко перекусил его пополам. Мне оставалось только надеяться, что самка при этом не пострадала (Лимбо все еще находился слишком далеко, хотя и плыл на максимальной скорости).
Она действительно почти не пострадала – если не считать неглубокой тройной раны на бедре от стальных зубов муляжа и царапин, оставленных ногтями двуногого. Чужак не успел нанести ей последнего удара ножом. Вместо этого он пытался ударить кита в глаз. Он промахнулся и попал ниже.
Представляю себе охватившие его панику и суеверный страх, когда костяной клинок, пробив тонкий слой искусственной кожи, сломался о металлический каркас! Ну а в следующее мгновение уже сам двуногий был разрезан пополам мощными челюстями.
Он жил еще пару секунд, и мне никогда не забыть той кошмарной волны концентрированного ПОНИМАНИЯ, которая обрушилась на мой разум. Его сверхмощный излучатель почти заставил меня поверить, что и со мной происходит нечто ужасное, непоправимое, окончательное. Адская боль распиливала меня на куски; яростное солнце некоего нового, интуитивного и безнадежно запоздалого прозрения вспыхнуло в мозгу, распустилось цветком с тысячью жалящих лепестков, и еще чернее стала река жизни, впадавшая в леденящее море смерти, – но еще мгновение она судорожно текла под небесами бесконечного сожаления и лунами, отражавшими свет истинного бытия…
* * *
Все было кончено. Еще три трупа появились в океане. И никому не стало от этого лучше…
Моя самка в шоке. Дважды она побывала на грани жизни и смерти. Что-то нарушилось. Но что? Может быть, шаткое равновесие между необходимостью убивать ради еды и чудовищными аппетитами безумия?
Несмолкающий зов Вавилона снова гнал меня и стаю на северо-восток. Самка временно расположилась в моей корзине.
Краткий ритуал в наступающей темноте.
Вечер.
Прощание с погибшей косаткой.
Ночь.
Утром мы были уже далеко.
8
Если это окрестности, то каков же сам Вавилон?!
Зрелище было поистине завораживающим. Подо мной и вокруг меня – вечность, воплощенная в камне. Полет, пойманный в ловушку безмолвия и безвременья. Или мгновение, затянувшееся до конца времен. Место, где глупые преувеличения вдруг приобретали настоящее значение. Не случайно предки говорили когда-то: «увидеть ЭТО – и умереть». Вероятно, для меня ЭТИМ станет Новый Вавилон.
Чуждый, почти инопланетный пейзаж. Канун Противостояния. Глина еще в руках творца. Донные пески – свалка секунд, символ незапущенного времени. И повсюду парили гигантские тени в зеленоватой мгле, будто дирижабли в пасмурный день, отразившиеся в очках слепого (откуда этот образ? – я уже давно не задаю себе подобных вопросов). Эскадрильи, флотилии, рои, армады, стада, заблудившиеся праведники на поводу у слепцов, солдаты на тихом призрачном параде, паразиты, привлеченные ядовитой приманкой и собравшиеся на последнюю трапезу… Не иначе, действовало перемирие, воцарившееся во всех мозгах одновременно. Даже в самых примитивных. Вроде мозга моей самки. Она нашла себе новую подругу среди косаток и удивительно быстро сплела корзину. Должен признать, кое в чем она гораздо расторопнее и ловчее меня. Но эта ее тягостная невосприимчивость к прекрасному…
Вавилон таился где-то впереди, прятался в неразличимой пелене, за гранью прозрачности, а пока что мы плыли над каньонами и кратерами, сквозь ажурные башни и сводчатые галереи, петли эстакад, застывшие керамические леса, мимо возникающих из сумрака мостов и опрокинутых многоярусных пирамид. Справа от меня слаженно двигалось большое стадо кашалотов, слева – стая серо-голубых акул. И что самое странное, неисчислимые косяки сельди и кефали тоже плыли в сторону Вавилона. Должно быть, гостеприимные хозяева позаботились о пище для нас…
И вот впереди забрезжил свет. Это было похоже на то, как если бы солнце взошло под водой. Косатки «переговаривались» высоким тоном, означавшим любопытство. Призрачное сияние почти заворожило их. Все мы, живущие в соответствии с природными циклами, находились в необычном состоянии временного смещения. До восхода «настоящего» солнца оставалось еще несколько часов; была ночь новолуния, и сверкающая корона казалась не меньшим чудом, чем явление Ангелов. Ангелы сулили покой, мир, безопасность, любовь… Что-то изменилось во мне под влиянием этого света: размягчался костяк, растворялся невидимый панцирь. Это было прощением, возвращением в потерянный рай…
Впервые в жизни я видел ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ свет, если не считать молний… и сновидений. Но молнии были лишь краткими проблесками во тьме, сновидения – слишком туманными, а тут миллионы вспышек слились в непрерывное ликующее свечение, и волшебные лучи проникли в мои зрачки. Это был какой-то новый сигнал, световой код – и немедленно очнулся от спячки тот бродяга, который сидел во мне и знал куда больше, чем мог знать обыкновенный пастух, проживи он в океане хоть триста лет. Его (или меня?) охватила такая тоска по всему утраченному, недоступному, запретному, что хотелось завыть. И одновременно возникло совершенно незнакомое мне убийственное ощущение БЕЗДОМНОСТИ – и это в мире, где нет и не может быть приюта!…
Я ненавидел себя. Я пытался выдавить из души эту ненужную мне тень прошлого, которая отравляла все мое существование, наполняла его чужими призраками, чужими чувствами, чужой неутоленной тоской и болезненными воспоминаниями. В том числе о Вавилоне. Я думал, что Вавилон – это рай? Тупая скотина…
Фейерверк света. Океан света. Вода стала жидким светом…
Купола на дне.
Мне показалось, что они расцветают, протягивая в бесконечность тысячи лучей-лепестков. Да, это был мой дом! Мой дом, оставленный несколько поколений назад. Я вернулся. Примешь ли ты меня?…
От картины, открывшейся внизу, захватывало дух. Купола были прозрачными, и под ними был… воздух. Тонкий слой какого-то вещества отделял жидкую среду от воздушной. Стекло. Теперь я увидел, что такое стекло. Оно – как чистейшая затвердевшая вода, похищенная часть небосвода, нетающий лед. И за этой надежной стеной было все то, что я считал разрушенным, уничтоженным, погибшим, сметенным Большой Волной…
Щемило сердце, тонко вибрировала многоликая душа. «Иллюзия, иллюзия», – нашептывала мне самая мерзкая из моих теней. И она еще не задала главного вопроса: «ЗАЧЕМ МЫ ЗДЕСЬ?».
Очарованный странник… Как близко было осуществление мечты – и как скоро последовало крушение надежд! Город открылся мне – город в прекрасной подводной долине. Его образа не было в моей памяти – он был обещанием будущего. Живая, плодородная земля расстилалась под куполами. Фермы, дороги, сады, леса, жилища двуногих, стада четвероногих… Какие-то диски парили в ИХ небе, и каждый излучал нечто особенное – нерассказанную историю, которая могла быть подлинной. Эти истории казались мне куда более интересными, чем мое прозябание наяву или даже мои сновидения. То был город грез…
Я погубил его.
Так начинаются штормы – с темной полосы на горизонте.
Переселение в рай вдруг обернулось адом. Гигантская тень появилась вверху. Она надвигалась с юга. Магнитная масса и обтекаемая форма исполина – этого было достаточно для отождествления. Стальные стены, каплевидный выступ, люки, винты, рубившие воду, ультразвуковые импульсы… Плавучий Остров, запрограммированный на уничтожение жизни. Его сопровождали мегалодоны. Десятки мегалодонов, возвращенных в океан, проскочивших немыслимым образом сквозь игольное ушко времен, преодолевших пропасть в миллионы лет, которая разверзлась между периодом их господства в океане и сегодняшней ночью…
У моей стаи не было шансов. Каждый мегалодон был в полтора раза длиннее Лимбо, а Лимбо – гигант среди косаток. Откровенно говоря, шансов не было ни у кого из тех, кто услышал зов Вавилона.
Теперь я начал прозревать. До меня дошел смысл Противостояния. Мы должны были послужить живым щитом. Ангелы собирались пожертвовать нами ради того, чтобы их свет сиял вечно. Я ничего не имел против, но разве не я стал невольным врагом всего того, к чему стремился? Я нес в себе зародыш истребления.
И связь между Островом и муляжами тоже стала для меня очевидной. Она не прерывалась ни на секунду с тех пор, как Группа объединилась со стаей. Я слишком поздно понял кое-что очень важное: пастух не обязательно находится снаружи. Главный пастух – всегда внутри. Он может поделиться властью на какое-то время, но в конце концов получает все – тело, мозг, душу.
Кто, как не я, привел муляжей к Вавилону? Они и Остров были глухи к зову, и меня использовали в качестве лоцмана. Я совершил роковую, непростительную ошибку. Я впустил демонов через черный ход. А вслед за ними явился их настоящий хозяин – и постучал в парадную дверь.
…Остров был примерно в миле от меня, когда открылись его донные люки. Оттуда вывалились бочкообразные предметы, продолговатые снаряды и устремились вниз. Кто-то из пастухов, находившихся поближе, бросил своих косаток на перехват, но снаряды сыпались, как градины. Их было слишком много.
В жутком безмолвии лопнула гигантская прозрачная скорлупа. Звук дошел до меня не сразу.
Это был конец света.
После первого же взрыва глубинной бомбы я надолго оглох, а после третьего потерял сознание.
Зрелище было поистине завораживающим. Подо мной и вокруг меня – вечность, воплощенная в камне. Полет, пойманный в ловушку безмолвия и безвременья. Или мгновение, затянувшееся до конца времен. Место, где глупые преувеличения вдруг приобретали настоящее значение. Не случайно предки говорили когда-то: «увидеть ЭТО – и умереть». Вероятно, для меня ЭТИМ станет Новый Вавилон.
Чуждый, почти инопланетный пейзаж. Канун Противостояния. Глина еще в руках творца. Донные пески – свалка секунд, символ незапущенного времени. И повсюду парили гигантские тени в зеленоватой мгле, будто дирижабли в пасмурный день, отразившиеся в очках слепого (откуда этот образ? – я уже давно не задаю себе подобных вопросов). Эскадрильи, флотилии, рои, армады, стада, заблудившиеся праведники на поводу у слепцов, солдаты на тихом призрачном параде, паразиты, привлеченные ядовитой приманкой и собравшиеся на последнюю трапезу… Не иначе, действовало перемирие, воцарившееся во всех мозгах одновременно. Даже в самых примитивных. Вроде мозга моей самки. Она нашла себе новую подругу среди косаток и удивительно быстро сплела корзину. Должен признать, кое в чем она гораздо расторопнее и ловчее меня. Но эта ее тягостная невосприимчивость к прекрасному…
Вавилон таился где-то впереди, прятался в неразличимой пелене, за гранью прозрачности, а пока что мы плыли над каньонами и кратерами, сквозь ажурные башни и сводчатые галереи, петли эстакад, застывшие керамические леса, мимо возникающих из сумрака мостов и опрокинутых многоярусных пирамид. Справа от меня слаженно двигалось большое стадо кашалотов, слева – стая серо-голубых акул. И что самое странное, неисчислимые косяки сельди и кефали тоже плыли в сторону Вавилона. Должно быть, гостеприимные хозяева позаботились о пище для нас…
И вот впереди забрезжил свет. Это было похоже на то, как если бы солнце взошло под водой. Косатки «переговаривались» высоким тоном, означавшим любопытство. Призрачное сияние почти заворожило их. Все мы, живущие в соответствии с природными циклами, находились в необычном состоянии временного смещения. До восхода «настоящего» солнца оставалось еще несколько часов; была ночь новолуния, и сверкающая корона казалась не меньшим чудом, чем явление Ангелов. Ангелы сулили покой, мир, безопасность, любовь… Что-то изменилось во мне под влиянием этого света: размягчался костяк, растворялся невидимый панцирь. Это было прощением, возвращением в потерянный рай…
Впервые в жизни я видел ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ свет, если не считать молний… и сновидений. Но молнии были лишь краткими проблесками во тьме, сновидения – слишком туманными, а тут миллионы вспышек слились в непрерывное ликующее свечение, и волшебные лучи проникли в мои зрачки. Это был какой-то новый сигнал, световой код – и немедленно очнулся от спячки тот бродяга, который сидел во мне и знал куда больше, чем мог знать обыкновенный пастух, проживи он в океане хоть триста лет. Его (или меня?) охватила такая тоска по всему утраченному, недоступному, запретному, что хотелось завыть. И одновременно возникло совершенно незнакомое мне убийственное ощущение БЕЗДОМНОСТИ – и это в мире, где нет и не может быть приюта!…
Я ненавидел себя. Я пытался выдавить из души эту ненужную мне тень прошлого, которая отравляла все мое существование, наполняла его чужими призраками, чужими чувствами, чужой неутоленной тоской и болезненными воспоминаниями. В том числе о Вавилоне. Я думал, что Вавилон – это рай? Тупая скотина…
Фейерверк света. Океан света. Вода стала жидким светом…
Купола на дне.
Мне показалось, что они расцветают, протягивая в бесконечность тысячи лучей-лепестков. Да, это был мой дом! Мой дом, оставленный несколько поколений назад. Я вернулся. Примешь ли ты меня?…
От картины, открывшейся внизу, захватывало дух. Купола были прозрачными, и под ними был… воздух. Тонкий слой какого-то вещества отделял жидкую среду от воздушной. Стекло. Теперь я увидел, что такое стекло. Оно – как чистейшая затвердевшая вода, похищенная часть небосвода, нетающий лед. И за этой надежной стеной было все то, что я считал разрушенным, уничтоженным, погибшим, сметенным Большой Волной…
Щемило сердце, тонко вибрировала многоликая душа. «Иллюзия, иллюзия», – нашептывала мне самая мерзкая из моих теней. И она еще не задала главного вопроса: «ЗАЧЕМ МЫ ЗДЕСЬ?».
Очарованный странник… Как близко было осуществление мечты – и как скоро последовало крушение надежд! Город открылся мне – город в прекрасной подводной долине. Его образа не было в моей памяти – он был обещанием будущего. Живая, плодородная земля расстилалась под куполами. Фермы, дороги, сады, леса, жилища двуногих, стада четвероногих… Какие-то диски парили в ИХ небе, и каждый излучал нечто особенное – нерассказанную историю, которая могла быть подлинной. Эти истории казались мне куда более интересными, чем мое прозябание наяву или даже мои сновидения. То был город грез…
Я погубил его.
* * *
Так начинаются штормы – с темной полосы на горизонте.
Переселение в рай вдруг обернулось адом. Гигантская тень появилась вверху. Она надвигалась с юга. Магнитная масса и обтекаемая форма исполина – этого было достаточно для отождествления. Стальные стены, каплевидный выступ, люки, винты, рубившие воду, ультразвуковые импульсы… Плавучий Остров, запрограммированный на уничтожение жизни. Его сопровождали мегалодоны. Десятки мегалодонов, возвращенных в океан, проскочивших немыслимым образом сквозь игольное ушко времен, преодолевших пропасть в миллионы лет, которая разверзлась между периодом их господства в океане и сегодняшней ночью…
У моей стаи не было шансов. Каждый мегалодон был в полтора раза длиннее Лимбо, а Лимбо – гигант среди косаток. Откровенно говоря, шансов не было ни у кого из тех, кто услышал зов Вавилона.
Теперь я начал прозревать. До меня дошел смысл Противостояния. Мы должны были послужить живым щитом. Ангелы собирались пожертвовать нами ради того, чтобы их свет сиял вечно. Я ничего не имел против, но разве не я стал невольным врагом всего того, к чему стремился? Я нес в себе зародыш истребления.
И связь между Островом и муляжами тоже стала для меня очевидной. Она не прерывалась ни на секунду с тех пор, как Группа объединилась со стаей. Я слишком поздно понял кое-что очень важное: пастух не обязательно находится снаружи. Главный пастух – всегда внутри. Он может поделиться властью на какое-то время, но в конце концов получает все – тело, мозг, душу.
Кто, как не я, привел муляжей к Вавилону? Они и Остров были глухи к зову, и меня использовали в качестве лоцмана. Я совершил роковую, непростительную ошибку. Я впустил демонов через черный ход. А вслед за ними явился их настоящий хозяин – и постучал в парадную дверь.
…Остров был примерно в миле от меня, когда открылись его донные люки. Оттуда вывалились бочкообразные предметы, продолговатые снаряды и устремились вниз. Кто-то из пастухов, находившихся поближе, бросил своих косаток на перехват, но снаряды сыпались, как градины. Их было слишком много.
В жутком безмолвии лопнула гигантская прозрачная скорлупа. Звук дошел до меня не сразу.
Это был конец света.
* * *
После первого же взрыва глубинной бомбы я надолго оглох, а после третьего потерял сознание.
9
Когда я очнулся, уже не было ни Нового Вавилона, ни Плавучего Острова, ни мегалодонов, ни муляжей. И не было большей части моей стаи, в том числе опреснителя. Если в ближайшее время не отыщется замена, неизбежна мучительная смерть от жажды посреди океана воды. Но даже об этом я думал совершенно равнодушно. Мысли возникали и исчезали, как пена…
Внутри – зияющая пустота. Противоестественная тишина. В «эфире» – однообразный фон всеобщего шока.
Покалеченный Лимбо вынес меня на поверхность. Мертвый штиль. Духота. Жестяной диск солнца над свинцовым океаном, усеянным обломками и трупами. Корзина порвана акульими зубами, и я чудом удержался в ней…
Раны Лимбо ужасны и до сих пор кровоточат. Не знаю, выживет ли он. А пока в его сознании прокручивается документальный фильм. Неужели для меня? Скорее всего да. Это жестокий урок. Наказание. Пытка, которую я заслужил…
Я не хочу «видеть» недавнего прошлого, но не могу поставить экран. Отказаться? Любой ценой помешать киту? Закрыться от надвигающегося кошмара? Это выше моих сил. Я вынужден пережить то, что пережил Лимбо, иначе совершу новое предательство. Я опять становлюсь свидетелем последнего Противостояния, пропущенного через ЕГО восприятие, – и на этот раз мне не спрятаться в черном гроте обморока.
Я «вижу», как один за другим взрываются и гаснут купола. Гигантские пузыри устремляются вверх, а стремительные потоки шириной в полмили обрушиваются на благодатную землю с расколовшихся стеклянных «небес», смывая все на своем пути, обнажая дно до самого камня. Для ангелов это хуже потопа, ибо нет ни малейшего шанса спастись…
Океанские твари, обезумевшие от грохота, мечутся в бурлящем хаосе. Многие потеряли ориентировку и становятся легкими жертвами муляжей. Тем может повредить только прямое попадание осколка или взрыв в непосредственной близости, который разорвет их на части. Пока что им везет…
Мегалодоны держатся поодаль от города; они гораздо менее уязвимы, чем киты. Вероятно, контроль над ними осуществляется по другим каналам. Акулы охотятся за уцелевшими в этой бойне. Похоже, роли уже распределены, и мне остается быть статистом, вытесненным не только из борьбы, но даже из того времени…
Две или три объединившиеся стаи китов-убийц пытаются оказать сопротивление. Пока я нахожусь в отключке, Лимбо присоединяется к ним. Образ косатки с моей самкой в корзине возникает внезапно и так же внезапно гаснет. Я успеваю понять, что она жива, во всяком случае, БЫЛА жива на тот момент, когда попала в поле зрения Лимбо. Червь шевелится внутри – то ли страх, то ли… радость, которая вполне может оказаться преждевременной.
Снова взрывы торпед и глубинных бомб – теперь они сливаются в непрерывный гром. Ровный умиротворяющий свет сменился зловещими багровыми зарницами. Они сверкают не только внизу, но и вверху – и это не гроза над океаном. Новый Вавилон обороняется; я замечаю несколько попаданий в Плавучий Остров. Один взрыв очень сильный; после него возникает зарево, похожее на закат, – горит разлившаяся жидкость. Горит океан – и я вижу это снизу глазами Лимбо!
Для косатки это зрелище совершенно противоестественное, запредельное; к тому же мы оба оказываемся в огненной ловушке. Огонь прямо над нами. Киту необходимо всплыть, чтобы сделать вдох. Лимбо устремляется к далекой границе пылающего пятна. Нас преследует мегалодон, а наперерез двинулся муляж…
(Видения настолько реальны, а ощущения настолько сильны, что я инстинктивно пытаюсь контролировать своего кита-носителя – сейчас, спустя несколько часов после битвы, как будто мой контроль может быть спроецирован в прошлое! На самом же деле я болтаюсь, привязанный к корзине, оглушенный, бессознательный – только досадная помеха, создающая киту дополнительные трудности.)
Лимбо делает резкий разворот, пользуясь тем, что мегалодон не столь маневрен, и атакует снизу. Эта туша, возникающая из тьмы, так огромна, что кажется, ее невозможно поразить… Удар сомкнувшихся челюстей. Яростный рывок. Облако крови… Скорее назад. Чешуя обдирает китовую глотку. Боль – как взрыв внутри. Вспышка в мозгу. Жала, вонзающиеся в каждую чувствительную клетку. Алмазная крошка, царапающая нервы…
Невзирая на испепеляющую боль, Лимбо выдирает кусок мяса из брюха мегалодона, делает рывок вверх и буквально прилипает к акульей спине. Где, когда, от кого он научился этому приему? Во всяком случае, точно не от меня.
Пока мегалодон один, лучше держаться совсем близко к нему и чуть сзади. Мы оказываемся в мертвой зоне; он не может достать нас, как бы ни вертелся. Лимбо повторяет все его маневры с абсолютной точностью и с ничтожным запаздыванием. Эта безнадежная игра продолжается до тех пор, пока кит не начинает испытывать острую нехватку воздуха. В этот момент нас настигает муляж – маневренный и почти неуязвимый.
Теперь наше спасение только в скорости. Остается надеяться, что муляж уступает живому киту хотя бы в этом. Лимбо летит, вспарывая воду, – ведь смерть близка как никогда. Я болтаюсь в корзине, лишь увеличивая сопротивление. И муляж, этот стальной демон, догоняет нас. Работать челюстями на такой скорости немыслимо; возможен только таран. Мне кажется, что это я получаю страшный удар в корпус, который ломает несколько ребер. Даже если бы Лимбо вынырнул, он не сумел бы вдохнуть. И не сможет еще долгие секунды…
Время замедляется, превращается в черную, липкую, вязкую массу – слишком вязкую, чтобы двигаться сквозь нее. Вдобавок она пылает; повсюду мои обнаженные нервы, сплетенные с нервами Лимбо; повсюду боль, темный огонь, горящая, но не сгорающая паутина страха…
Муляж делает плавный разворот и нападает сверху. Хорошо рассчитанный ход; его следующая цель – пастух, центральный мозг стаи. С Лимбо он закончит после…
Открывается пасть. Я вижу две треугольные арки, усеянные зубами… Отблески на металле… Даже сейчас, когда все позади, у меня заледеневает живот. Это гипноз смерти, паралич, отказ организма от сопротивления…
И тут муляж ОТКЛЮЧАЕТСЯ. Как иначе назвать это внезапное омертвение? Его плавники, челюсти и даже зрачки перестают двигаться в один и тот же момент. Кажется, я догадываюсь, что происходит. Плавучий Остров поврежден, канал связи нарушен, управление прерывается. Отказ, остановка, дисфункция, летальный исход… Однако многотонная масса сохраняет инерцию, и муляж, атакующий сверху, врезается в Лимбо перед спинным плавником.
Удар приходится в область дыхала. Косатка содрогается. Удушье похоже на черного осьминога, сидящего в легких. Он разрастается, меняет цвет на кровавый и густо-фиолетовый, запускает щупальца в мозг, в другие органы, в мышцы, в плавники кита-убийцы, в МОИ конечности…
Мы оба задыхаемся, а Лимбо слепнет. Нарастает гул, который не имеет ничего общего с внешними звуками. Мимо нас медленно проплывает тонущая туша муляжа. Если мы и движемся куда-либо, то это уже за гранью инстинкта. Жажда жизни преодолена. Лакуна в сознании кита…
Возможно, нас просто выносит на поверхность взрывной волной. Судорога. Воздух ощущается вначале как ледяной ком в моей глотке, потом он проваливается внутрь и тает, превращаясь в светящуюся жидкость, а от нее распространяются лучи (или струи?) света, выдавливающего хищную тьму в ее потусторонние убежища…
Возвращается зрение. До самого горизонта – пылающий океан под бледным пологом утренней зари. Плавучий Остров окутан жирным дымом и почти не виден. Он идет ко дну. Дым клубами поднимается к гаснущим звездам и образует гигантское грибовидное облако. Кое-где мелькают отдельные вспышки, и время от времени раздается механический рев на одной тоскливой ноте. Это сигнал бедствия, подаваемый Островом, – в данном случае абсолютно бессмысленный. Помощи ждать не от кого.
В глубинах океана рыскают осиротевшие твари. Или наконец свободные? Сияние Нового Вавилона померкло – может быть, навсегда.
Я снова теряю дом, не успев обрести его, побывать в нем. Значит, я проклят и должен смириться с этим. Отныне ничто не имеет цены, кроме поддержания жизни, продолжения рода.
…Раненый мегалодон догоняет и атакует Лимбо. Я улавливаю лишь то, что отфильтровано восприятием кита. Информации не хватает. Образы ущербны. Я пытаюсь определить, что с эмбрионами, где они спрятаны, насколько хорошо охраняются. Неужели я всерьез собираюсь найти и уничтожить их? Неужели с меня не достаточно? Но живых… живых остановить труднее, чем муляжей.
Рядом с нами – четверо уцелевших китов. Короткая схватка – на этот раз действительно ПОСЛЕДНЯЯ. Косатки рвут мегалодона с разных сторон, словно… волки, завалившие крупную дичь.
(У меня в мозгу возникает картинка из прошлого, уже не принадлежащего бродяге-переселенцу. Белый неподвижный покров. Стеклянные деревья. Маленькая луна. Снег. На нем – синие тени и черная кровь. Вокруг – желтые глаза. Визг. ОХОТА…)
Слепящая ярость захлестывает Лимбо. Разливается пурпур, пронизанный сверкающими молниями боли. В нем тонет все. У меня больше нет возможности «видеть» и заново переживать это. Я погружаюсь в какую-то субстанцию, которая мягче и податливее воды…
Где моя самка? Хочу ощутить ее прохладные ладони на своем разбитом, пылающем лице. Кажется, я чувствую прикосновение… Последняя мимолетная ласка.
Но что это?!
Голова Белого Кашалота появляется из окутывающего меня мрака. Совсем близко морщинистая кожа альбиноса и его недобрый красноватый глаз.
Здравствуй, посланник смерти! Ты приплыл, чтобы забрать меня в океан теней?…
Кажется, я мог бы ухватиться за обломки гарпунов и обрывки линей – они образуют что-то вроде корзины, сплетенной самими подводными течениями. Туша задевает меня, но кто-то из нас бесплотен. Я ощущаю только порывы леденящего ветра, дующего ВНУТРИ меня…
Внезапно ветер стихает. Мой час еще не настал. Плыви мимо, чем бы ты ни был!…
Я падаю в темноту.
Спасибо тебе, бархатная ночь!…
Внутри – зияющая пустота. Противоестественная тишина. В «эфире» – однообразный фон всеобщего шока.
Покалеченный Лимбо вынес меня на поверхность. Мертвый штиль. Духота. Жестяной диск солнца над свинцовым океаном, усеянным обломками и трупами. Корзина порвана акульими зубами, и я чудом удержался в ней…
Раны Лимбо ужасны и до сих пор кровоточат. Не знаю, выживет ли он. А пока в его сознании прокручивается документальный фильм. Неужели для меня? Скорее всего да. Это жестокий урок. Наказание. Пытка, которую я заслужил…
Я не хочу «видеть» недавнего прошлого, но не могу поставить экран. Отказаться? Любой ценой помешать киту? Закрыться от надвигающегося кошмара? Это выше моих сил. Я вынужден пережить то, что пережил Лимбо, иначе совершу новое предательство. Я опять становлюсь свидетелем последнего Противостояния, пропущенного через ЕГО восприятие, – и на этот раз мне не спрятаться в черном гроте обморока.
Я «вижу», как один за другим взрываются и гаснут купола. Гигантские пузыри устремляются вверх, а стремительные потоки шириной в полмили обрушиваются на благодатную землю с расколовшихся стеклянных «небес», смывая все на своем пути, обнажая дно до самого камня. Для ангелов это хуже потопа, ибо нет ни малейшего шанса спастись…
Океанские твари, обезумевшие от грохота, мечутся в бурлящем хаосе. Многие потеряли ориентировку и становятся легкими жертвами муляжей. Тем может повредить только прямое попадание осколка или взрыв в непосредственной близости, который разорвет их на части. Пока что им везет…
Мегалодоны держатся поодаль от города; они гораздо менее уязвимы, чем киты. Вероятно, контроль над ними осуществляется по другим каналам. Акулы охотятся за уцелевшими в этой бойне. Похоже, роли уже распределены, и мне остается быть статистом, вытесненным не только из борьбы, но даже из того времени…
Две или три объединившиеся стаи китов-убийц пытаются оказать сопротивление. Пока я нахожусь в отключке, Лимбо присоединяется к ним. Образ косатки с моей самкой в корзине возникает внезапно и так же внезапно гаснет. Я успеваю понять, что она жива, во всяком случае, БЫЛА жива на тот момент, когда попала в поле зрения Лимбо. Червь шевелится внутри – то ли страх, то ли… радость, которая вполне может оказаться преждевременной.
Снова взрывы торпед и глубинных бомб – теперь они сливаются в непрерывный гром. Ровный умиротворяющий свет сменился зловещими багровыми зарницами. Они сверкают не только внизу, но и вверху – и это не гроза над океаном. Новый Вавилон обороняется; я замечаю несколько попаданий в Плавучий Остров. Один взрыв очень сильный; после него возникает зарево, похожее на закат, – горит разлившаяся жидкость. Горит океан – и я вижу это снизу глазами Лимбо!
Для косатки это зрелище совершенно противоестественное, запредельное; к тому же мы оба оказываемся в огненной ловушке. Огонь прямо над нами. Киту необходимо всплыть, чтобы сделать вдох. Лимбо устремляется к далекой границе пылающего пятна. Нас преследует мегалодон, а наперерез двинулся муляж…
(Видения настолько реальны, а ощущения настолько сильны, что я инстинктивно пытаюсь контролировать своего кита-носителя – сейчас, спустя несколько часов после битвы, как будто мой контроль может быть спроецирован в прошлое! На самом же деле я болтаюсь, привязанный к корзине, оглушенный, бессознательный – только досадная помеха, создающая киту дополнительные трудности.)
Лимбо делает резкий разворот, пользуясь тем, что мегалодон не столь маневрен, и атакует снизу. Эта туша, возникающая из тьмы, так огромна, что кажется, ее невозможно поразить… Удар сомкнувшихся челюстей. Яростный рывок. Облако крови… Скорее назад. Чешуя обдирает китовую глотку. Боль – как взрыв внутри. Вспышка в мозгу. Жала, вонзающиеся в каждую чувствительную клетку. Алмазная крошка, царапающая нервы…
Невзирая на испепеляющую боль, Лимбо выдирает кусок мяса из брюха мегалодона, делает рывок вверх и буквально прилипает к акульей спине. Где, когда, от кого он научился этому приему? Во всяком случае, точно не от меня.
Пока мегалодон один, лучше держаться совсем близко к нему и чуть сзади. Мы оказываемся в мертвой зоне; он не может достать нас, как бы ни вертелся. Лимбо повторяет все его маневры с абсолютной точностью и с ничтожным запаздыванием. Эта безнадежная игра продолжается до тех пор, пока кит не начинает испытывать острую нехватку воздуха. В этот момент нас настигает муляж – маневренный и почти неуязвимый.
Теперь наше спасение только в скорости. Остается надеяться, что муляж уступает живому киту хотя бы в этом. Лимбо летит, вспарывая воду, – ведь смерть близка как никогда. Я болтаюсь в корзине, лишь увеличивая сопротивление. И муляж, этот стальной демон, догоняет нас. Работать челюстями на такой скорости немыслимо; возможен только таран. Мне кажется, что это я получаю страшный удар в корпус, который ломает несколько ребер. Даже если бы Лимбо вынырнул, он не сумел бы вдохнуть. И не сможет еще долгие секунды…
Время замедляется, превращается в черную, липкую, вязкую массу – слишком вязкую, чтобы двигаться сквозь нее. Вдобавок она пылает; повсюду мои обнаженные нервы, сплетенные с нервами Лимбо; повсюду боль, темный огонь, горящая, но не сгорающая паутина страха…
Муляж делает плавный разворот и нападает сверху. Хорошо рассчитанный ход; его следующая цель – пастух, центральный мозг стаи. С Лимбо он закончит после…
Открывается пасть. Я вижу две треугольные арки, усеянные зубами… Отблески на металле… Даже сейчас, когда все позади, у меня заледеневает живот. Это гипноз смерти, паралич, отказ организма от сопротивления…
И тут муляж ОТКЛЮЧАЕТСЯ. Как иначе назвать это внезапное омертвение? Его плавники, челюсти и даже зрачки перестают двигаться в один и тот же момент. Кажется, я догадываюсь, что происходит. Плавучий Остров поврежден, канал связи нарушен, управление прерывается. Отказ, остановка, дисфункция, летальный исход… Однако многотонная масса сохраняет инерцию, и муляж, атакующий сверху, врезается в Лимбо перед спинным плавником.
Удар приходится в область дыхала. Косатка содрогается. Удушье похоже на черного осьминога, сидящего в легких. Он разрастается, меняет цвет на кровавый и густо-фиолетовый, запускает щупальца в мозг, в другие органы, в мышцы, в плавники кита-убийцы, в МОИ конечности…
Мы оба задыхаемся, а Лимбо слепнет. Нарастает гул, который не имеет ничего общего с внешними звуками. Мимо нас медленно проплывает тонущая туша муляжа. Если мы и движемся куда-либо, то это уже за гранью инстинкта. Жажда жизни преодолена. Лакуна в сознании кита…
Возможно, нас просто выносит на поверхность взрывной волной. Судорога. Воздух ощущается вначале как ледяной ком в моей глотке, потом он проваливается внутрь и тает, превращаясь в светящуюся жидкость, а от нее распространяются лучи (или струи?) света, выдавливающего хищную тьму в ее потусторонние убежища…
Возвращается зрение. До самого горизонта – пылающий океан под бледным пологом утренней зари. Плавучий Остров окутан жирным дымом и почти не виден. Он идет ко дну. Дым клубами поднимается к гаснущим звездам и образует гигантское грибовидное облако. Кое-где мелькают отдельные вспышки, и время от времени раздается механический рев на одной тоскливой ноте. Это сигнал бедствия, подаваемый Островом, – в данном случае абсолютно бессмысленный. Помощи ждать не от кого.
В глубинах океана рыскают осиротевшие твари. Или наконец свободные? Сияние Нового Вавилона померкло – может быть, навсегда.
Я снова теряю дом, не успев обрести его, побывать в нем. Значит, я проклят и должен смириться с этим. Отныне ничто не имеет цены, кроме поддержания жизни, продолжения рода.
* * *
…Раненый мегалодон догоняет и атакует Лимбо. Я улавливаю лишь то, что отфильтровано восприятием кита. Информации не хватает. Образы ущербны. Я пытаюсь определить, что с эмбрионами, где они спрятаны, насколько хорошо охраняются. Неужели я всерьез собираюсь найти и уничтожить их? Неужели с меня не достаточно? Но живых… живых остановить труднее, чем муляжей.
Рядом с нами – четверо уцелевших китов. Короткая схватка – на этот раз действительно ПОСЛЕДНЯЯ. Косатки рвут мегалодона с разных сторон, словно… волки, завалившие крупную дичь.
(У меня в мозгу возникает картинка из прошлого, уже не принадлежащего бродяге-переселенцу. Белый неподвижный покров. Стеклянные деревья. Маленькая луна. Снег. На нем – синие тени и черная кровь. Вокруг – желтые глаза. Визг. ОХОТА…)
Слепящая ярость захлестывает Лимбо. Разливается пурпур, пронизанный сверкающими молниями боли. В нем тонет все. У меня больше нет возможности «видеть» и заново переживать это. Я погружаюсь в какую-то субстанцию, которая мягче и податливее воды…
Где моя самка? Хочу ощутить ее прохладные ладони на своем разбитом, пылающем лице. Кажется, я чувствую прикосновение… Последняя мимолетная ласка.
Но что это?!
Голова Белого Кашалота появляется из окутывающего меня мрака. Совсем близко морщинистая кожа альбиноса и его недобрый красноватый глаз.
Здравствуй, посланник смерти! Ты приплыл, чтобы забрать меня в океан теней?…
Кажется, я мог бы ухватиться за обломки гарпунов и обрывки линей – они образуют что-то вроде корзины, сплетенной самими подводными течениями. Туша задевает меня, но кто-то из нас бесплотен. Я ощущаю только порывы леденящего ветра, дующего ВНУТРИ меня…
Внезапно ветер стихает. Мой час еще не настал. Плыви мимо, чем бы ты ни был!…
Я падаю в темноту.
Спасибо тебе, бархатная ночь!…
10
Это была она – Древняя Земля. Место, о котором сложены самые старые и самые непонятные из легенд. Кусок огромной суши, занимавшей когда-то треть земной поверхности и делившей океан на части. Представить себе безводные просторы той великой тверди, а главное, существование двуногих в тех условиях я был не в состоянии. Это было невообразимо, как жизнь в облаках.
Впрочем, раз все закончилось столь плачевно, значит, жизнь была слишком тяжелой и пришла к закономерному концу. Чужая среда обитания. Наверное, они – я имею в виду двуногих тех давних времен – так и не сумели приспособиться к ней и превратились в настоящих демонов. Они попытались изменить природу, перекроить ее под себя. А ведь мать рассказывала еще что-то о космосе, о летающих металлических островах, о кораблях, уносивших демонов на обратную сторону небес – в мир пустоты, где нет даже воздуха…
И вот результат. Атака извне разрушила бездушный организм планеты, а все, что пытались потом сделать демоны для своего спасения, вызывало лишь судороги обреченного пациента на операционном столе – реакцию на вмешательство неумелого хирурга, задевшего скальпелем нервные узлы.
Мои прямые предки благоразумно отступили, признали свое поражение, вернулись к началу. Основным правилом стало: не вмешиваться. Вместо грубого воздействия – тонкое вплетение; вместо стремления изменить, исказить замысел естества – подспудное влияние, проникновение, растворение, приспособление…
Я пожинал плоды чужой выстраданной мудрости, но сам-то был полуживотным с душой дикаря, ограниченным, голодным, жаждущим чего-то невнятного и постепенно сходящим с ума от воспоминаний, передающихся по наследству как тяжкий груз (крест?), который предстоит нести сотням поколений в наказание за нелепую гордыню погибших.
Но ТА ли это Древняя Земля, о которой рассказывала мать? Может быть, их на самом деле несколько, и каждый счастливчик, увидевший сушу, привнес в легенду что-то свое, оттенок личной мечты о покое, изобилии, счастье?
Даже если я ошибался, какая разница? Я достиг пристанища. Сомневаюсь, что у кого-либо еще был такой выбор – выползти на берег предков или до конца своих дней скитаться в океане.
Земля была не такой уж большой – моя стая замкнула круг меньше чем за сутки. Оно и понятно. В противном случае найти этот клочок суши было бы гораздо легче.
Вначале мы держались в отдалении от берега. История с Плавучим Островом научила меня осторожности. Я стал благоразумным, вероятно, даже излишне благоразумным.
Впрочем, раз все закончилось столь плачевно, значит, жизнь была слишком тяжелой и пришла к закономерному концу. Чужая среда обитания. Наверное, они – я имею в виду двуногих тех давних времен – так и не сумели приспособиться к ней и превратились в настоящих демонов. Они попытались изменить природу, перекроить ее под себя. А ведь мать рассказывала еще что-то о космосе, о летающих металлических островах, о кораблях, уносивших демонов на обратную сторону небес – в мир пустоты, где нет даже воздуха…
И вот результат. Атака извне разрушила бездушный организм планеты, а все, что пытались потом сделать демоны для своего спасения, вызывало лишь судороги обреченного пациента на операционном столе – реакцию на вмешательство неумелого хирурга, задевшего скальпелем нервные узлы.
Мои прямые предки благоразумно отступили, признали свое поражение, вернулись к началу. Основным правилом стало: не вмешиваться. Вместо грубого воздействия – тонкое вплетение; вместо стремления изменить, исказить замысел естества – подспудное влияние, проникновение, растворение, приспособление…
Я пожинал плоды чужой выстраданной мудрости, но сам-то был полуживотным с душой дикаря, ограниченным, голодным, жаждущим чего-то невнятного и постепенно сходящим с ума от воспоминаний, передающихся по наследству как тяжкий груз (крест?), который предстоит нести сотням поколений в наказание за нелепую гордыню погибших.
Но ТА ли это Древняя Земля, о которой рассказывала мать? Может быть, их на самом деле несколько, и каждый счастливчик, увидевший сушу, привнес в легенду что-то свое, оттенок личной мечты о покое, изобилии, счастье?
Даже если я ошибался, какая разница? Я достиг пристанища. Сомневаюсь, что у кого-либо еще был такой выбор – выползти на берег предков или до конца своих дней скитаться в океане.
Земля была не такой уж большой – моя стая замкнула круг меньше чем за сутки. Оно и понятно. В противном случае найти этот клочок суши было бы гораздо легче.
Вначале мы держались в отдалении от берега. История с Плавучим Островом научила меня осторожности. Я стал благоразумным, вероятно, даже излишне благоразумным.