Страница:
Он уже сожалел, что не последовал ее примеру. Какого черта?! Невозможно находиться в напряжении постоянно, надо же когда-то и расслабиться…
Послышались тихие шаги, смягченные ковром. Сзади подошел Клейн с бокалом шампанского в руке – невозмутимый и непогрешимый Клейн, взиравший на игры молодых со снисходительной улыбкой. Макс показал ему на поднос с колесами «брызг», «спида» и секонала – на любой вкус. И, конечно же, масон отверг его предложение…
Где-то в глубине дома загремела музыка. Какой-то придурок добрался до хозяйской музыкальной комнаты. Голиков выругался, но ему было лень сниматься с насиженного места и идти разбираться с обнаглевшим козлом.
– Неплохо веселимся, – заметил Клейн, усаживаясь рядом. – Сколько ей исполнилось?
– Кому? – тупо переспросил Максим и вдруг вспомнил, что вечеринка устроена по поводу дня рождения Савеловой. – А-а. Кажется, двадцать шесть…
Зодиакальный знак – Близнецы. Если погасить свет во всем этом чертовом имении, еще можно будет увидеть Кастор и Поллукс, заходящие на западе. В дальнем конце парка у Голикова имелась небольшая любительская обсерватория. Впрочем, пятидюймовый цейссовский рефрактор был установлен и на крыше дома под раздвижным куполом. Но Ирен не интересовалась подобными вещами. Плевала она на звезды, цветы и стишки…
В знаке Савеловой была заключена двойственность, присущая ее образу с самого начала их знакомства. Она не собиралась посвящать его в свои тайны и переносила боль с чисто женским терпением. Неужели и в нем подозревала тайного врага?..
А вот и она, все такая же соблазнительная и такая же отчужденная, как при их первой встрече. Отделалась от своих кавалеров, поощрив их многообещающей улыбкой. Идет к дому, заприметив Клейна и Максима, застывших за стеклами, будто доисторические рыбы в гигантском аквариуме.
Подошла и легла на ковер, поглаживая гончую. Не стесняясь Клейна. Что ж, собаки и мужчины всегда ее любили. Господи, какие ноги!..
– Смотри, не исчезни до фейерверка, – мрачно предупредил Голиков, думая: «К чему вся эта мишура? Взять Ирен и уехать ко всем чертям, чтобы никто не нашел, даже Клейн. А что? – Финансы позволяют.» Вот только скучно станет на пятый день. Не на пятый, так на десятый. Не ей станет скучно – ему. Он знал это точно.
– Макс, не будь занудой, – сказала она, посмеиваясь. Кобель лизал ее нос и губы. – Пойди потряси костями. Или нет – лучше пойдем наверх…
С террасы донесся визг и взрыв хохота. Некоторые дамы уже танцевали без верхней части туалета…
Публика у Голикова всегда бывала самая отвязаная. Никакого надутого солидняка. Только откровенно грешные и святые в своем грехе. Несколько вездесущих телевизионщиков – приятели Ирен. Богатые бездельники, чьи виллы стояли на Сосновой Горке. Десяток клоунов из богемы, на словах презиравших деньги и тех, у кого они есть, но не упускавших случая приложиться к бесплатной выпивке и сладким доступным девочкам. Пара «голубых», имена которых Макс все время забывал. И, конечно, ребята из музыкальной корпорации, – с тех пор, как Савелова стала любовницей Голикова, у нее появились бредовые идеи самореализации. Она записывала альбом на «Полигрэм-Юкрэйн», и ее продюсер как-то во время совместного обеда всерьез уверял Макса, что получается на удивление неплохая штучка.
Толпа на террасе поредела. Парочки разбредались по укромным местечкам, чтобы дать волю основному инстинкту. Держались пока только самые трезвые поздние гости, профессиональные пьяницы и импотенты. Время близилось к двадцати трем часам. Вся ночь впереди… От кого зависело, станет ли она ночью удовольствий или кошмаров? Лаже масон не знал этого. Вот уж действительно – крысы в лабиринте…
Голиков рухнул на ковер рядом с Иркой. Было видно, что под туго натянутым платьем у нее ничего нет. Макс позавидовал тем, кто умеет жить настоящим, оставляя будущее за порогом восприятия. Что мешало ему отправиться сейчас на свой уютный тихий сексодром площадью в сотню квадратных метров – тем более, что он заприметил среди гостей негритянку с гладкой шоколадной кожей, известную среди знатоков как «черная конфетка»? Ирен была в таком состоянии, что, наверное, не возражала бы против кувырка втроем… Он начал целовать ее, подбираясь к глубокой ложбинке между грудей.
В глазах Клейна мелькнул огонек раздражения, но через секунду он снова был сама безмятежность. Масон закурил тонкую сигару и отправился в биллиардную, уже затянутую дымкой сигаретного дыма.
Здесь собрались те, кто знал, что своего все равно не упустит. Клейн подумал о том, сколь разнообразны способы удовлетворения человеческого тщеславия. Биллиард был своего рода алтарем. Никаких голых девок на столе и, упаси Боже, никаких развлекающихся юнцов! Островок степенности, вежливости и холодного расчета. Ставки тут достигали астрономических размеров.
Кивком головы адвокат поздоровался со старыми партнерами. Он был некоронованным королем биллиарда. Еще бы – двести лет практики на лучших столах Европы! Он тщательно и не торопясь выбирал себе кий…
Тем временем Макс оставил Ирен колдовать над зеркальным подносом с первосортным «снежком» и отправился на ловлю «черной конфетки». На танцплощадку он подоспел вовремя. «Конфетку», оставшуюся в одних только туфлях на высоких прозрачных каблуках, уже ангажировал модный писака из еженедельника «Гордость нации» – старый приятель Голикова.
Оркестр играл «Бамаламу», и парочка изображала опасную с точки зрения возможного членовредительства пародию на диско-танец, при этом журналист даже не пытался скрыть вздутие брюк в области паха. Макс приготовился по-приятельски попросить его убраться и вдруг заметил еще одного гостя.
Несколько мгновений он стоял как оглушенный. Потом оглянулся на дом. Ирен, лежавшая на ковре, была отсюда не видна, и это его немного успокоило. Какая-то девица попыталась втянуть его в круг танцующих, но ему удалось отбиться. Он спустился с террасы и оказался в полутемной аллее, обсаженной елями и пихтами. Из ближайших зарослей доносились недвусмысленные стоны. Что ж, каждый развлекается, как может. Правильно. Закон цивилизации… А для него развлечения закончились.
Он увидел совсем трезвого господина, как две капли воды похожего на Виктора. Тот прогуливался с красивой голубоглазой женщиной, одетой в светлое короткое платье и державшей в руке бокал шампанского. Она была босиком; ногти на ногах сверкали бриллиантовой пылью, и Макс подумал, что Виктор, очевидно, подцепил ее недавно.
На бывшем хозяине ночного клуба из другой жизни был безупречный смокинг; по обе стороны груди наблюдалась легкая асимметрия. Для незаинтересованного глаза плечевая кобура была практически незаметна.
Голиков потрогал под пиджаком своего «беретту», с которым теперь не расставался. Вполне возможно, что у Виктора здесь были сообщники. В этот момент их взгляды встретились. Взгляд гостя равнодушно скользнул дальше.
Безразличие было сыграно великолепно. Макс не сомневался в том, что его узнали. Случайный человек не отвел бы глаза так спокойно, наткнувшись на откровенный вызов.
Мимо как раз продефилировали журналист и негритянка в поисках романтического уединения. Понимая, сколь неуместно вмешательство, Максим схватил приятеля за локоть и доверительно обнимая, спросил:
– Слушай, Ник, этот парень в смокинге… Ты его знаешь?
Ник, то бишь, Никита, некоторое время анализировал вопрос на предмет возможного прикола, потом обернулся и уставился на Виктора. Он так обкурился «травой», что Голиков поморщился.
– А, это барон Найссаар. Виктор Найссаар. Большой человек в ювелирном бизнесе… Макс, не сейчас…
«Конфетка» нетерпеливо приплясывала на посыпанной песком дорожке. Ее полная грудь переливалась в электрическом свете всеми оттенками лилового. Ник облизал губы. У Максима хмель постепенно выветривался из головы, и он стал чрезмерно настойчив.
– Он что – действительно барон?
– Ага, кажется, купил остров в Балтийском море и титул. Ну, ты знаешь, как это делается. Слушай, друг, мне пора – сам понимаешь…
– Ладно, давай…
Они обменялись дружескими тычками в живот и довольными ухмылками. Макс сделал это по инерции. Как и журналисту, ему предстояло серьезное испытание, только куда менее приятное.
Пьяной походкой Голиков направился к въезду. По пути он сел в стоявший на обочине электрокар садовника и покатил на нем к воротам. Два прожектора над забором были направлены вовне. За воротами господствовала тихая летняя ночь. Стрекотали кузнечики, и в лучах света кружились рои ночных насекомых.
Здесь музыка была едва слышна. Дом сверкал вдали, как корабль пришельцев. В коттедже, стоявшем возле ворот, было темно. Один из охранников сидел в шезлонге, забавляясь с электронной игрушкой, второй прогуливался вдоль забора с радиотелефоном в руке. Из-за сетки вольера сверкали глаза трех ротвейлеров. На стоянке возле въезда мирно дремали многочисленные машины гостей.
Макс остановил кар возле стоянки и прислушался к звукам ночи. Охранники приветствовали его традиционными жестами, коснувшись пальцами козырьков фуражек. Работа была не пыльной и вполне их устраивала. Чего еще желать? Хозяин – не жлоб и хорошо платит. Что же до его способов развлекаться, то это никого не касалось.
Несколько минут они болтали о футболе и скачках. Потом Макс как бы невзначай спросил:
– Барон Найссаар давно появился?
– Полчаса назад. Вон его красная, «мазда».
– У него было приглашение?
– Конечно, иначе бы мы его не пропустили. Что-то не в порядке, босс?
– Да нет, мелочь… – Макс не помнил, чтобы посылал приглашение Найссаару, но теперь это не имело особого значения. – Он был один?
– Ла. Мы осмотрели салон и багажник.
– Хорошо. Может быть, я вас вызову. Он сел в кар и поехал к дому. По дороге на него наскочили две парочки, решившие, что катание на каре – это новый способ развлекаться. Объяснять что-либо было бесполезно. Поэтому остаток пути он проделал с девицей на коленях и под звуки жизнерадостного повизгивания. Он оставил кар гостям, надеясь, что те не утопят машинку в озере.
Виктора нигде не было видно, Впрочем, неудивительно – к тому времени гости разбрелись по обширной территории, и собрать их вместе не смог бы и Глас Божий. До намеченного на половину второго ночи фейерверка оставалось еще около часа. Голиков бросился разыскивать Ирен и Клейна, за которого волновался гораздо меньше.
Он нашел Савелову все в той же застекленной гостиной, только теперь к ней присоединилась вдрызг пьяная подруга, которую звали Марина, – редкая стерва, сумевшая женить на себе миллионера. Когда-то Макс тоже числился среди кандидатов в ее мужья, однако вовремя дал задний ход и избежал печальной участи, оставшись всего лишь экспонатом обширной коллекции. Ирен и Марина понимали друг друга с полуслова. Как ни странно, их взаимная симпатия была вполне искренней.
Увидев, что его любовница не одна, он слегка успокоился. Будет кому присмотреть за Иркой. Чтобы свалить Марину с ног, требовалась цистерна водки и очень много «кокса».
– Эй, Макс, таких женщин не бросают! – закричала та, когда Голиков возник в пределах видимости.
– Были интересные предложения? – осведомился он мимоходом, направляясь в биллиардную.
Здесь торжествовала геометрия и закон упругих соударений. Казалось, сигарный дым смягчал даже стук шаров. Клейн склонился над столом, не отрывая взгляда от зеленой поверхности. Макс терпеливо ждал, пока тот исполнит изящный карамболь и шар ляжет в лузу. После этого глаза союзников встретились. Голиков понял, что масон уже все знает.
Максим вернулся в гостиную и посадил Ирку себе на колени. Марина захихикала и сказала:
«Макс, ты чертов маньяк!». Ирка прижалась к нему так, как это умела делать только она одна, и ему показалось, что он снова обрел свою утраченную половинку. Но не надолго. Когда она положила голову ему на плечо, чтобы поцеловать в шею, он прошептал ей на ухо:
– Виктор здесь. Ты его видела?
Он ощутил дрожь, пробежавшую по ее телу. Забыв о подруге, она пристально уставилась на него. Эйфория стремительно улетучивалась из глаз, уступая место страху.
– Откуда он взялся? – прошептала она сквозь затвердевшие губы.
– Не знаю. Во всяком случае, он явился не за тобой. Оставайся в доме и будь на людях. Клейн тут недалеко, в биллиардной.
– Куда ты?
– Я должен поздороваться с гостем…
– Не надо. Макс, я тебя прошу!
– Глупости. Он приехал один, значит, ему нужен не я.
– А кто же?
– Это я и хочу выяснить.
– Дай мне пистолет! Он усмехнулся.
– Ты слишком легко одета.
– Иди к черту!
– Может быть, тебе еще придется пожалеть меня, дорогая…
С этими словами он вышел на террасу.
Танцующих не осталось вовсе. Музыканты из оркестра подкрепляли свои силы бутербродами и джином. Макс прогулялся по аллеям и спустился к озеру. Несколько человек освежались в воде, но, конечно, среди них не было Виктора. Голая брюнетка попыталась уложить Голикова на песок, заодно сообщая какую-то новую сплетню о Савеловой. Макс с трудом высвободился из ее объятий, невнятно ссылаясь на подготовку фейерверка.
Чувство опасности, грозившей какому-то неизвестному существу, охватило его – будто у него вдруг появился еще один близнец, о котором он раньше не подозревал. И к этому близнецу подкрадывалась смерть…
В новом ощущении было что-то параноидальное. Вроде бы открылся другой канал восприятия, но по нему транслировался только страх. Черный луч чужого ужаса бил из темноты, вращаясь, как прожектор маяка, и задевал сознание Голикова. Оно отчаянно и неумело пыталось нащупать зовущего, однако того еще не было в этом мире, на том уровне, где плавали сгустки жизни под названиями Ирина и Клейн…
И все же многое изменилось к лучшему. Впервые это был зов, а не бессмысленный кошмар. Макс хотел отозваться, но не знал пути на ТУ сторону.
Стопроцентная паранойя… «Господи, не дай мне закончите в психушке!» Нереальность происходящего была так очевидна, как будто он смотрел фильм о самом себе. Он страдал манией преследования, но при этом преследовали не его. Тогда кого же?!.. Волны безумия захлестывали мозг. Макс побежал в самую дальнюю и темную часть парка, где находился источник жуткого излучения.
Здесь растительность была намеренно предоставлена самой себе. Когда-то Голикову казалось, что это придает заброшенности определенное очарование. Теперь ему просто было страшно, как ребенку из детской сказки, заблудившемуся ночью в дремучем лесу.
Единственным источником света был купол обсерватории, обшитый металлическими листами и отражавший лучи фонарей. Во время короткого просветления Максим надумал, было, вызвать охранников, но чужой голос протестующе зарыдал в гулком колодце внутри черепа.
«Ты – идиот! Ты убегаешь от людей и от света, от любви и тепла! Ты сам идешь навстречу своей смерти, навстречу своей смерти!.. Хоть бы тебя поскорее прикончили, кретин!!!»
…И тогда исчезло бы липкое щупальце, протянувшееся с того света, щупальце, высверливавшее из него остатки здравого смысла, словно бор в руках врача-изверга. Он избавился бы от мучительного ощущения раздвоенности…
Временами он слышал обрывки музыки – дикие вопли Эрика Бердона[13], исполнявшего «Когда я был молодым» в записи 1974 года. «Когда я был молодым»? Или «Когда я буду молодым»?!.. Голос с того света обещал ему что-то, а про себя Голиков знал, что не успеет состариться.
Черные пирамиды елей стояли, еще не утратив упорядоченности, словно фигуры шахматной партии, затянувшейся на целую вечность. Макс брел в каком-то тумане, порожденном не мельчайшими каплями влаги, а странной болезнью глаз. Лабиринт со стенами из еловых ветвей вел его к сокровищу, к тому месту, где должен был вылупиться неведомый птенец его безумия…
Вскоре «туман» рассеялся. Макс увидел знакомый и все же неуловимо исказившийся пейзаж. Металлический купол поблескивал, как половина гигантской луны, восходившей над парком. В этом резком отраженном свете ели казались омертвелыми деревьями с полотен Брейгеля…
Макс услышал шаги, которых не мог слышать. Он познал боль пригибаемой травы, ощутил смерть раздавленных насекомых, осязал дрожь земли… Где-то рядом блуждал враг, разыскивая то же самое место, к которому Голикова звал ужас. Не враг, как сказал Клейн, а всего лишь слуга врага. Им тоже управляла сила, пронизывавшая чужой космос, – бесплотная кисть хозяина, на которую, словно многослойные перчатки, были натянуты человеческие жизни…
Максим нашел пальцами пистолет и выставил ствол перед собой, поддерживая кулак другой рукой для устойчивости. Он не был готов к подобному испытанию. Неужели Клейн опять решил поучить его уму-разуму?..
Переходы из аллеи в аллею каждый раз давались ему ценой остановки дыхания и мучительного сокращения мышц. Иногда темный столбик молодого дерева казался стоящим человеком, и только в последний момент интуиция удерживала Макса от выстрела. Звезды равнодушно взирали с небес на эту маленькую комедию ошибок, разыгравшуюся среди убогих декораций.
Он вошел в очередную аллею, посреди которой проросли четыре молодые стройные пихты. В серебристом луче, лежавшем на неподвижной траве, он увидел, не одну человеческую фигуру, а две. Первую он хорошо знал, но и вторую узнал тоже.
Ледяная струя омыла мозг и очистила его от бреда. Теперь зов был таким ясным, звенел такой мукой и силой, что Голикову показалось, будто в голове появилось отверстие, и сквозь него проникает мерцающая субстанция чужого сознания…
Перед ним было существо, призрак которого он видел дважды и из-за которого оба раза едва не лишился жизни. Но теперь оно готовилось умереть. Причина смерти также была совершенно очевидна. Она заключалась в восемнадцати конусообразных кусочках металла, дожидавшихся своего часа в прямоугольном гробике внутри рукоятки австрийского пистолета «штайер» ГБ-82.
Глава сорок вторая
Послышались тихие шаги, смягченные ковром. Сзади подошел Клейн с бокалом шампанского в руке – невозмутимый и непогрешимый Клейн, взиравший на игры молодых со снисходительной улыбкой. Макс показал ему на поднос с колесами «брызг», «спида» и секонала – на любой вкус. И, конечно же, масон отверг его предложение…
Где-то в глубине дома загремела музыка. Какой-то придурок добрался до хозяйской музыкальной комнаты. Голиков выругался, но ему было лень сниматься с насиженного места и идти разбираться с обнаглевшим козлом.
– Неплохо веселимся, – заметил Клейн, усаживаясь рядом. – Сколько ей исполнилось?
– Кому? – тупо переспросил Максим и вдруг вспомнил, что вечеринка устроена по поводу дня рождения Савеловой. – А-а. Кажется, двадцать шесть…
Зодиакальный знак – Близнецы. Если погасить свет во всем этом чертовом имении, еще можно будет увидеть Кастор и Поллукс, заходящие на западе. В дальнем конце парка у Голикова имелась небольшая любительская обсерватория. Впрочем, пятидюймовый цейссовский рефрактор был установлен и на крыше дома под раздвижным куполом. Но Ирен не интересовалась подобными вещами. Плевала она на звезды, цветы и стишки…
В знаке Савеловой была заключена двойственность, присущая ее образу с самого начала их знакомства. Она не собиралась посвящать его в свои тайны и переносила боль с чисто женским терпением. Неужели и в нем подозревала тайного врага?..
А вот и она, все такая же соблазнительная и такая же отчужденная, как при их первой встрече. Отделалась от своих кавалеров, поощрив их многообещающей улыбкой. Идет к дому, заприметив Клейна и Максима, застывших за стеклами, будто доисторические рыбы в гигантском аквариуме.
Подошла и легла на ковер, поглаживая гончую. Не стесняясь Клейна. Что ж, собаки и мужчины всегда ее любили. Господи, какие ноги!..
– Смотри, не исчезни до фейерверка, – мрачно предупредил Голиков, думая: «К чему вся эта мишура? Взять Ирен и уехать ко всем чертям, чтобы никто не нашел, даже Клейн. А что? – Финансы позволяют.» Вот только скучно станет на пятый день. Не на пятый, так на десятый. Не ей станет скучно – ему. Он знал это точно.
– Макс, не будь занудой, – сказала она, посмеиваясь. Кобель лизал ее нос и губы. – Пойди потряси костями. Или нет – лучше пойдем наверх…
С террасы донесся визг и взрыв хохота. Некоторые дамы уже танцевали без верхней части туалета…
Публика у Голикова всегда бывала самая отвязаная. Никакого надутого солидняка. Только откровенно грешные и святые в своем грехе. Несколько вездесущих телевизионщиков – приятели Ирен. Богатые бездельники, чьи виллы стояли на Сосновой Горке. Десяток клоунов из богемы, на словах презиравших деньги и тех, у кого они есть, но не упускавших случая приложиться к бесплатной выпивке и сладким доступным девочкам. Пара «голубых», имена которых Макс все время забывал. И, конечно, ребята из музыкальной корпорации, – с тех пор, как Савелова стала любовницей Голикова, у нее появились бредовые идеи самореализации. Она записывала альбом на «Полигрэм-Юкрэйн», и ее продюсер как-то во время совместного обеда всерьез уверял Макса, что получается на удивление неплохая штучка.
Толпа на террасе поредела. Парочки разбредались по укромным местечкам, чтобы дать волю основному инстинкту. Держались пока только самые трезвые поздние гости, профессиональные пьяницы и импотенты. Время близилось к двадцати трем часам. Вся ночь впереди… От кого зависело, станет ли она ночью удовольствий или кошмаров? Лаже масон не знал этого. Вот уж действительно – крысы в лабиринте…
Голиков рухнул на ковер рядом с Иркой. Было видно, что под туго натянутым платьем у нее ничего нет. Макс позавидовал тем, кто умеет жить настоящим, оставляя будущее за порогом восприятия. Что мешало ему отправиться сейчас на свой уютный тихий сексодром площадью в сотню квадратных метров – тем более, что он заприметил среди гостей негритянку с гладкой шоколадной кожей, известную среди знатоков как «черная конфетка»? Ирен была в таком состоянии, что, наверное, не возражала бы против кувырка втроем… Он начал целовать ее, подбираясь к глубокой ложбинке между грудей.
В глазах Клейна мелькнул огонек раздражения, но через секунду он снова был сама безмятежность. Масон закурил тонкую сигару и отправился в биллиардную, уже затянутую дымкой сигаретного дыма.
Здесь собрались те, кто знал, что своего все равно не упустит. Клейн подумал о том, сколь разнообразны способы удовлетворения человеческого тщеславия. Биллиард был своего рода алтарем. Никаких голых девок на столе и, упаси Боже, никаких развлекающихся юнцов! Островок степенности, вежливости и холодного расчета. Ставки тут достигали астрономических размеров.
Кивком головы адвокат поздоровался со старыми партнерами. Он был некоронованным королем биллиарда. Еще бы – двести лет практики на лучших столах Европы! Он тщательно и не торопясь выбирал себе кий…
Тем временем Макс оставил Ирен колдовать над зеркальным подносом с первосортным «снежком» и отправился на ловлю «черной конфетки». На танцплощадку он подоспел вовремя. «Конфетку», оставшуюся в одних только туфлях на высоких прозрачных каблуках, уже ангажировал модный писака из еженедельника «Гордость нации» – старый приятель Голикова.
Оркестр играл «Бамаламу», и парочка изображала опасную с точки зрения возможного членовредительства пародию на диско-танец, при этом журналист даже не пытался скрыть вздутие брюк в области паха. Макс приготовился по-приятельски попросить его убраться и вдруг заметил еще одного гостя.
Несколько мгновений он стоял как оглушенный. Потом оглянулся на дом. Ирен, лежавшая на ковре, была отсюда не видна, и это его немного успокоило. Какая-то девица попыталась втянуть его в круг танцующих, но ему удалось отбиться. Он спустился с террасы и оказался в полутемной аллее, обсаженной елями и пихтами. Из ближайших зарослей доносились недвусмысленные стоны. Что ж, каждый развлекается, как может. Правильно. Закон цивилизации… А для него развлечения закончились.
Он увидел совсем трезвого господина, как две капли воды похожего на Виктора. Тот прогуливался с красивой голубоглазой женщиной, одетой в светлое короткое платье и державшей в руке бокал шампанского. Она была босиком; ногти на ногах сверкали бриллиантовой пылью, и Макс подумал, что Виктор, очевидно, подцепил ее недавно.
На бывшем хозяине ночного клуба из другой жизни был безупречный смокинг; по обе стороны груди наблюдалась легкая асимметрия. Для незаинтересованного глаза плечевая кобура была практически незаметна.
Голиков потрогал под пиджаком своего «беретту», с которым теперь не расставался. Вполне возможно, что у Виктора здесь были сообщники. В этот момент их взгляды встретились. Взгляд гостя равнодушно скользнул дальше.
Безразличие было сыграно великолепно. Макс не сомневался в том, что его узнали. Случайный человек не отвел бы глаза так спокойно, наткнувшись на откровенный вызов.
Мимо как раз продефилировали журналист и негритянка в поисках романтического уединения. Понимая, сколь неуместно вмешательство, Максим схватил приятеля за локоть и доверительно обнимая, спросил:
– Слушай, Ник, этот парень в смокинге… Ты его знаешь?
Ник, то бишь, Никита, некоторое время анализировал вопрос на предмет возможного прикола, потом обернулся и уставился на Виктора. Он так обкурился «травой», что Голиков поморщился.
– А, это барон Найссаар. Виктор Найссаар. Большой человек в ювелирном бизнесе… Макс, не сейчас…
«Конфетка» нетерпеливо приплясывала на посыпанной песком дорожке. Ее полная грудь переливалась в электрическом свете всеми оттенками лилового. Ник облизал губы. У Максима хмель постепенно выветривался из головы, и он стал чрезмерно настойчив.
– Он что – действительно барон?
– Ага, кажется, купил остров в Балтийском море и титул. Ну, ты знаешь, как это делается. Слушай, друг, мне пора – сам понимаешь…
– Ладно, давай…
Они обменялись дружескими тычками в живот и довольными ухмылками. Макс сделал это по инерции. Как и журналисту, ему предстояло серьезное испытание, только куда менее приятное.
Пьяной походкой Голиков направился к въезду. По пути он сел в стоявший на обочине электрокар садовника и покатил на нем к воротам. Два прожектора над забором были направлены вовне. За воротами господствовала тихая летняя ночь. Стрекотали кузнечики, и в лучах света кружились рои ночных насекомых.
Здесь музыка была едва слышна. Дом сверкал вдали, как корабль пришельцев. В коттедже, стоявшем возле ворот, было темно. Один из охранников сидел в шезлонге, забавляясь с электронной игрушкой, второй прогуливался вдоль забора с радиотелефоном в руке. Из-за сетки вольера сверкали глаза трех ротвейлеров. На стоянке возле въезда мирно дремали многочисленные машины гостей.
Макс остановил кар возле стоянки и прислушался к звукам ночи. Охранники приветствовали его традиционными жестами, коснувшись пальцами козырьков фуражек. Работа была не пыльной и вполне их устраивала. Чего еще желать? Хозяин – не жлоб и хорошо платит. Что же до его способов развлекаться, то это никого не касалось.
Несколько минут они болтали о футболе и скачках. Потом Макс как бы невзначай спросил:
– Барон Найссаар давно появился?
– Полчаса назад. Вон его красная, «мазда».
– У него было приглашение?
– Конечно, иначе бы мы его не пропустили. Что-то не в порядке, босс?
– Да нет, мелочь… – Макс не помнил, чтобы посылал приглашение Найссаару, но теперь это не имело особого значения. – Он был один?
– Ла. Мы осмотрели салон и багажник.
– Хорошо. Может быть, я вас вызову. Он сел в кар и поехал к дому. По дороге на него наскочили две парочки, решившие, что катание на каре – это новый способ развлекаться. Объяснять что-либо было бесполезно. Поэтому остаток пути он проделал с девицей на коленях и под звуки жизнерадостного повизгивания. Он оставил кар гостям, надеясь, что те не утопят машинку в озере.
Виктора нигде не было видно, Впрочем, неудивительно – к тому времени гости разбрелись по обширной территории, и собрать их вместе не смог бы и Глас Божий. До намеченного на половину второго ночи фейерверка оставалось еще около часа. Голиков бросился разыскивать Ирен и Клейна, за которого волновался гораздо меньше.
Он нашел Савелову все в той же застекленной гостиной, только теперь к ней присоединилась вдрызг пьяная подруга, которую звали Марина, – редкая стерва, сумевшая женить на себе миллионера. Когда-то Макс тоже числился среди кандидатов в ее мужья, однако вовремя дал задний ход и избежал печальной участи, оставшись всего лишь экспонатом обширной коллекции. Ирен и Марина понимали друг друга с полуслова. Как ни странно, их взаимная симпатия была вполне искренней.
Увидев, что его любовница не одна, он слегка успокоился. Будет кому присмотреть за Иркой. Чтобы свалить Марину с ног, требовалась цистерна водки и очень много «кокса».
– Эй, Макс, таких женщин не бросают! – закричала та, когда Голиков возник в пределах видимости.
– Были интересные предложения? – осведомился он мимоходом, направляясь в биллиардную.
Здесь торжествовала геометрия и закон упругих соударений. Казалось, сигарный дым смягчал даже стук шаров. Клейн склонился над столом, не отрывая взгляда от зеленой поверхности. Макс терпеливо ждал, пока тот исполнит изящный карамболь и шар ляжет в лузу. После этого глаза союзников встретились. Голиков понял, что масон уже все знает.
Максим вернулся в гостиную и посадил Ирку себе на колени. Марина захихикала и сказала:
«Макс, ты чертов маньяк!». Ирка прижалась к нему так, как это умела делать только она одна, и ему показалось, что он снова обрел свою утраченную половинку. Но не надолго. Когда она положила голову ему на плечо, чтобы поцеловать в шею, он прошептал ей на ухо:
– Виктор здесь. Ты его видела?
Он ощутил дрожь, пробежавшую по ее телу. Забыв о подруге, она пристально уставилась на него. Эйфория стремительно улетучивалась из глаз, уступая место страху.
– Откуда он взялся? – прошептала она сквозь затвердевшие губы.
– Не знаю. Во всяком случае, он явился не за тобой. Оставайся в доме и будь на людях. Клейн тут недалеко, в биллиардной.
– Куда ты?
– Я должен поздороваться с гостем…
– Не надо. Макс, я тебя прошу!
– Глупости. Он приехал один, значит, ему нужен не я.
– А кто же?
– Это я и хочу выяснить.
– Дай мне пистолет! Он усмехнулся.
– Ты слишком легко одета.
– Иди к черту!
– Может быть, тебе еще придется пожалеть меня, дорогая…
С этими словами он вышел на террасу.
Танцующих не осталось вовсе. Музыканты из оркестра подкрепляли свои силы бутербродами и джином. Макс прогулялся по аллеям и спустился к озеру. Несколько человек освежались в воде, но, конечно, среди них не было Виктора. Голая брюнетка попыталась уложить Голикова на песок, заодно сообщая какую-то новую сплетню о Савеловой. Макс с трудом высвободился из ее объятий, невнятно ссылаясь на подготовку фейерверка.
Чувство опасности, грозившей какому-то неизвестному существу, охватило его – будто у него вдруг появился еще один близнец, о котором он раньше не подозревал. И к этому близнецу подкрадывалась смерть…
В новом ощущении было что-то параноидальное. Вроде бы открылся другой канал восприятия, но по нему транслировался только страх. Черный луч чужого ужаса бил из темноты, вращаясь, как прожектор маяка, и задевал сознание Голикова. Оно отчаянно и неумело пыталось нащупать зовущего, однако того еще не было в этом мире, на том уровне, где плавали сгустки жизни под названиями Ирина и Клейн…
И все же многое изменилось к лучшему. Впервые это был зов, а не бессмысленный кошмар. Макс хотел отозваться, но не знал пути на ТУ сторону.
Стопроцентная паранойя… «Господи, не дай мне закончите в психушке!» Нереальность происходящего была так очевидна, как будто он смотрел фильм о самом себе. Он страдал манией преследования, но при этом преследовали не его. Тогда кого же?!.. Волны безумия захлестывали мозг. Макс побежал в самую дальнюю и темную часть парка, где находился источник жуткого излучения.
Здесь растительность была намеренно предоставлена самой себе. Когда-то Голикову казалось, что это придает заброшенности определенное очарование. Теперь ему просто было страшно, как ребенку из детской сказки, заблудившемуся ночью в дремучем лесу.
Единственным источником света был купол обсерватории, обшитый металлическими листами и отражавший лучи фонарей. Во время короткого просветления Максим надумал, было, вызвать охранников, но чужой голос протестующе зарыдал в гулком колодце внутри черепа.
«Ты – идиот! Ты убегаешь от людей и от света, от любви и тепла! Ты сам идешь навстречу своей смерти, навстречу своей смерти!.. Хоть бы тебя поскорее прикончили, кретин!!!»
…И тогда исчезло бы липкое щупальце, протянувшееся с того света, щупальце, высверливавшее из него остатки здравого смысла, словно бор в руках врача-изверга. Он избавился бы от мучительного ощущения раздвоенности…
Временами он слышал обрывки музыки – дикие вопли Эрика Бердона[13], исполнявшего «Когда я был молодым» в записи 1974 года. «Когда я был молодым»? Или «Когда я буду молодым»?!.. Голос с того света обещал ему что-то, а про себя Голиков знал, что не успеет состариться.
Черные пирамиды елей стояли, еще не утратив упорядоченности, словно фигуры шахматной партии, затянувшейся на целую вечность. Макс брел в каком-то тумане, порожденном не мельчайшими каплями влаги, а странной болезнью глаз. Лабиринт со стенами из еловых ветвей вел его к сокровищу, к тому месту, где должен был вылупиться неведомый птенец его безумия…
Вскоре «туман» рассеялся. Макс увидел знакомый и все же неуловимо исказившийся пейзаж. Металлический купол поблескивал, как половина гигантской луны, восходившей над парком. В этом резком отраженном свете ели казались омертвелыми деревьями с полотен Брейгеля…
Макс услышал шаги, которых не мог слышать. Он познал боль пригибаемой травы, ощутил смерть раздавленных насекомых, осязал дрожь земли… Где-то рядом блуждал враг, разыскивая то же самое место, к которому Голикова звал ужас. Не враг, как сказал Клейн, а всего лишь слуга врага. Им тоже управляла сила, пронизывавшая чужой космос, – бесплотная кисть хозяина, на которую, словно многослойные перчатки, были натянуты человеческие жизни…
Максим нашел пальцами пистолет и выставил ствол перед собой, поддерживая кулак другой рукой для устойчивости. Он не был готов к подобному испытанию. Неужели Клейн опять решил поучить его уму-разуму?..
Переходы из аллеи в аллею каждый раз давались ему ценой остановки дыхания и мучительного сокращения мышц. Иногда темный столбик молодого дерева казался стоящим человеком, и только в последний момент интуиция удерживала Макса от выстрела. Звезды равнодушно взирали с небес на эту маленькую комедию ошибок, разыгравшуюся среди убогих декораций.
Он вошел в очередную аллею, посреди которой проросли четыре молодые стройные пихты. В серебристом луче, лежавшем на неподвижной траве, он увидел, не одну человеческую фигуру, а две. Первую он хорошо знал, но и вторую узнал тоже.
Ледяная струя омыла мозг и очистила его от бреда. Теперь зов был таким ясным, звенел такой мукой и силой, что Голикову показалось, будто в голове появилось отверстие, и сквозь него проникает мерцающая субстанция чужого сознания…
Перед ним было существо, призрак которого он видел дважды и из-за которого оба раза едва не лишился жизни. Но теперь оно готовилось умереть. Причина смерти также была совершенно очевидна. Она заключалась в восемнадцати конусообразных кусочках металла, дожидавшихся своего часа в прямоугольном гробике внутри рукоятки австрийского пистолета «штайер» ГБ-82.
Глава сорок вторая
Девятаев благополучно завершил облет квадрата и лег на обратный курс. Распухший шар солнца коснулся горизонта и подернулся розовой пеленой. Небо потемнело; на востоке стала видна бледная долька луны. До аэродрома оставалось около двухсот восьмидесяти километров.
Через два дня Голиков и Клейн должны будут вылететь в Анкару для заключения контракта. Девятаев размышлял, сообщать ли им о случившемся. Вполне вероятно, осторожный адвокат предпочтет другого пилота – менее подверженного галлюцинациям и обморокам…
Бывший полковник знал, что для него существует только путь вниз, а он хотел продержаться на высоте еще немного. В буквальном смысле слова и любой ценой. Потом у него уже не было времени размышлять об этом.
Он увидел размытую точку прямо по курсу. Она быстро приближалась и вскоре превратилась в серое пятно неопределенных очертаний.
Пятно мелькало, пронизывая легкую облачную дымку. Его очертания казались необычными – оно не было похоже ни на птицу, ни на воздушный шар, ни на метеозонд. Скорость увеличения неопознанного объекта подсказывала Девятаеву, что при неизменных собственных размерах тот движется чуть медленнее самолета. Потянув штурвал на себя, пилот изменил высоту, но через несколько секунд пятно снова появилось прямо перед ним. Оставалось двести пятьдесят километров до полосы.
С него было достаточно. Он начал связываться с аэропортом, запрашивая условия посадки, но не успел сообщить ничего, кроме своих позывных. Тень промелькнула за передним стеклом кабины. Она надвинулась на пилота быстрее, чем тепловоз на лежащего между рельсами человека. Девятаев не успел даже закрыть лицо руками. Ему не снесло голову осколками стекла только потому, что удар пришелся в правую часть кабины.
Раздался оглушительный хлопок, и сразу же стал слышен мощный гул двигателей. Окровавленное облако пронеслось мимо пилота и со звоном расплескалось по переборке за его спиной. Девятаев дернулся влево. У него заложило уши, а ворвавшаяся в кабину струя воздуха хлестнула по глазам. Тем не менее, это не избавило Антона от самого жуткого зрелища в его жизни, которое затмило даже взрыв «Су-27».
То, что пробило остекление, оказалось телом женщины, а у нее осталась только передняя часть головы с вывернутой нижней челюстью. От удара шейные позвонки разрушились, и череп осел на ключицы. Сплющенное лицо выглядело соответственно, но отставной полковник узнал бы его и по единственному фрагменту.
Тело свешивалось в кабину, неведомым образом застряв в звездообразной дыре. Снаружи находились поломанные ноги, вывернутые под невероятным углом и прижатые к передней части фюзеляжа и радиопрозрачному колпаку локатора. Огромный раздутый живот закрыл приборную доску.
Девятаева затрясло. Его трясло от ужаса именно потому, что он знал: этого никак не может быть. Он видел свои трясущиеся руки, но не мог разжать их, чтобы отпустить штурвал…
С головы его жены острыми краями стекла почти полностью был содран скальп, и кровь густеющими комками стекала по уцелевшим клочьям волос. Перекошенное и когда-то красивое лицо затвердевало под коркой инея; по нему пролегли глубокие лиловые борозды.
Жена была одета в домашний халат, порванный теперь во многих местах. Из одной такой дыры свисали маленькие холмики грудей, набухших молоком и почти не пострадавших. Одна рука была оторвана и лежала очень близко от ног Девятаева. Вторую раскачивал врывающийся снаружи поток воздуха.
Но не это было самое ужасное. Антон получил небольшую отсрочку. Ужасное оказалось не слишком заметным и было заключено внутри распоротого живота его возлюбленной. Когда пилот остановил на нем взгляд, мертвая женщина улыбнулась ему заиндевевшими губами, растянув их с тихим, но отчетливым треском. Уцелевшая рука дрогнула, и кисть медленно поползла к Девятаеву, будто лиловый паук…
Экс-полковник заскулил, даже не слыша этого унизительного для себя звука. Он мечтал подохнуть, но не мог сдвинуться с места, не то что причинить себе какой-либо вред. Он не пошевелился и тогда, когда ледяные пальцы обхватили его шею, а жена, которой полагалось быть дважды мертвой, начала подтягивать к нему свое тело.
Жена оседлала Девятаева, крепко обхватив его шею искалеченной рукой. Антон, у которого от потрясения дрожали веки, смотрел в глубокую трещину, начинавшуюся от ее груди и протянувшуюся до паха. Там шевелилось что-то розовое, ритмично ударяя его в живот. Потом он ощутил прикосновения маленьких и очень ловких ручек, разорвавших комбинезон и расстегнувших пуговицы на рубашке.
Девятаев почему-то решил, что уже сошел с ума. Во всяком случае, он преодолел рубеж, за которым не было ужаса и осталась лишь тупая апатия… Женский таз вибрировал над ним, прижимаясь все сильнее и сильнее. Потом маленькие детские зубки, похожие на крысиные, начали прогрызать дыру в его коже. Несмотря на дичайшую боль, он не мог изменить положение тела. Собственная кровь стекала ему в пах и собиралась под непромокаемой тканью комбинезона липкой теплой лужей.
Младенец продолжал грызть быстро и неуклонно, работая челюстями, будто взбесившаяся землеройка своими лапками. Потом раздалось влажное чавканье. Девятаев, каким-то чудом не потерявший сознания, понял, что ребенок уже добрался до его внутренностей.
Когда полость в животе стала настолько большой, что в ней могла поместиться кукла, младенец выполз из материнского чрева. Он был багрово-синим и волок за собой зловонную пуповину. Потом он сам перегрыз ее и принялся устраиваться в горячем клубке кишок. Слизь, которой он был покрыт с ног до головы, служила ему смазкой. После этого розовые пальчики схвати лись за края раны, пытаясь снова соединить их и спрятаться от закатного света…
Но света уже почти и не было.
Последние лучи солнца прокололи небо гаснущими конусами, и на их месте появились первые звезды. Альтиметр, которого Девятаев не мог видеть, показывал восемь километров – потолок для самолетов такого класса. Вскоре стрелка уперлась в ограничитель, но «Ан-58» продолжал набирать высоту, с ревом поднимаясь в разреженные и холодные слои атмосферы.
Спустя еще несколько десятков секунд началось оледенение. Девятаев, выдержавший чудовищную пытку до конца, почувствовал, как немеет лицо, покрываясь маской инея. Это было его Последним ощущением. Тело женщины бесследно исчезло, словно растворилось в воздухе.
Через два дня Голиков и Клейн должны будут вылететь в Анкару для заключения контракта. Девятаев размышлял, сообщать ли им о случившемся. Вполне вероятно, осторожный адвокат предпочтет другого пилота – менее подверженного галлюцинациям и обморокам…
Бывший полковник знал, что для него существует только путь вниз, а он хотел продержаться на высоте еще немного. В буквальном смысле слова и любой ценой. Потом у него уже не было времени размышлять об этом.
Он увидел размытую точку прямо по курсу. Она быстро приближалась и вскоре превратилась в серое пятно неопределенных очертаний.
Пятно мелькало, пронизывая легкую облачную дымку. Его очертания казались необычными – оно не было похоже ни на птицу, ни на воздушный шар, ни на метеозонд. Скорость увеличения неопознанного объекта подсказывала Девятаеву, что при неизменных собственных размерах тот движется чуть медленнее самолета. Потянув штурвал на себя, пилот изменил высоту, но через несколько секунд пятно снова появилось прямо перед ним. Оставалось двести пятьдесят километров до полосы.
С него было достаточно. Он начал связываться с аэропортом, запрашивая условия посадки, но не успел сообщить ничего, кроме своих позывных. Тень промелькнула за передним стеклом кабины. Она надвинулась на пилота быстрее, чем тепловоз на лежащего между рельсами человека. Девятаев не успел даже закрыть лицо руками. Ему не снесло голову осколками стекла только потому, что удар пришелся в правую часть кабины.
Раздался оглушительный хлопок, и сразу же стал слышен мощный гул двигателей. Окровавленное облако пронеслось мимо пилота и со звоном расплескалось по переборке за его спиной. Девятаев дернулся влево. У него заложило уши, а ворвавшаяся в кабину струя воздуха хлестнула по глазам. Тем не менее, это не избавило Антона от самого жуткого зрелища в его жизни, которое затмило даже взрыв «Су-27».
То, что пробило остекление, оказалось телом женщины, а у нее осталась только передняя часть головы с вывернутой нижней челюстью. От удара шейные позвонки разрушились, и череп осел на ключицы. Сплющенное лицо выглядело соответственно, но отставной полковник узнал бы его и по единственному фрагменту.
Тело свешивалось в кабину, неведомым образом застряв в звездообразной дыре. Снаружи находились поломанные ноги, вывернутые под невероятным углом и прижатые к передней части фюзеляжа и радиопрозрачному колпаку локатора. Огромный раздутый живот закрыл приборную доску.
Девятаева затрясло. Его трясло от ужаса именно потому, что он знал: этого никак не может быть. Он видел свои трясущиеся руки, но не мог разжать их, чтобы отпустить штурвал…
С головы его жены острыми краями стекла почти полностью был содран скальп, и кровь густеющими комками стекала по уцелевшим клочьям волос. Перекошенное и когда-то красивое лицо затвердевало под коркой инея; по нему пролегли глубокие лиловые борозды.
Жена была одета в домашний халат, порванный теперь во многих местах. Из одной такой дыры свисали маленькие холмики грудей, набухших молоком и почти не пострадавших. Одна рука была оторвана и лежала очень близко от ног Девятаева. Вторую раскачивал врывающийся снаружи поток воздуха.
Но не это было самое ужасное. Антон получил небольшую отсрочку. Ужасное оказалось не слишком заметным и было заключено внутри распоротого живота его возлюбленной. Когда пилот остановил на нем взгляд, мертвая женщина улыбнулась ему заиндевевшими губами, растянув их с тихим, но отчетливым треском. Уцелевшая рука дрогнула, и кисть медленно поползла к Девятаеву, будто лиловый паук…
Экс-полковник заскулил, даже не слыша этого унизительного для себя звука. Он мечтал подохнуть, но не мог сдвинуться с места, не то что причинить себе какой-либо вред. Он не пошевелился и тогда, когда ледяные пальцы обхватили его шею, а жена, которой полагалось быть дважды мертвой, начала подтягивать к нему свое тело.
* * *
…Тающий лед осыпался с нее розовыми кристаллами, и вскоре лицо, покрытое трупными пятнами, закрыло от Девятаева все остальное. Он пытался оттолкнуть от себя это тело, бывшее когда-то не слишком тяжелым, но сейчас оно придавило его, как обломок гранитной скалы. Его руки соскользнули вниз и тут же были прижаты к бедрам. Штурвал оказался в крайнем притянутом положении; самолет начал набирать высоту. Ноги трупа с переломанными костями провалились в отверстие, и теперь в кабину без помех врывался яростный холодный ветер…Жена оседлала Девятаева, крепко обхватив его шею искалеченной рукой. Антон, у которого от потрясения дрожали веки, смотрел в глубокую трещину, начинавшуюся от ее груди и протянувшуюся до паха. Там шевелилось что-то розовое, ритмично ударяя его в живот. Потом он ощутил прикосновения маленьких и очень ловких ручек, разорвавших комбинезон и расстегнувших пуговицы на рубашке.
Девятаев почему-то решил, что уже сошел с ума. Во всяком случае, он преодолел рубеж, за которым не было ужаса и осталась лишь тупая апатия… Женский таз вибрировал над ним, прижимаясь все сильнее и сильнее. Потом маленькие детские зубки, похожие на крысиные, начали прогрызать дыру в его коже. Несмотря на дичайшую боль, он не мог изменить положение тела. Собственная кровь стекала ему в пах и собиралась под непромокаемой тканью комбинезона липкой теплой лужей.
Младенец продолжал грызть быстро и неуклонно, работая челюстями, будто взбесившаяся землеройка своими лапками. Потом раздалось влажное чавканье. Девятаев, каким-то чудом не потерявший сознания, понял, что ребенок уже добрался до его внутренностей.
Когда полость в животе стала настолько большой, что в ней могла поместиться кукла, младенец выполз из материнского чрева. Он был багрово-синим и волок за собой зловонную пуповину. Потом он сам перегрыз ее и принялся устраиваться в горячем клубке кишок. Слизь, которой он был покрыт с ног до головы, служила ему смазкой. После этого розовые пальчики схвати лись за края раны, пытаясь снова соединить их и спрятаться от закатного света…
Но света уже почти и не было.
Последние лучи солнца прокололи небо гаснущими конусами, и на их месте появились первые звезды. Альтиметр, которого Девятаев не мог видеть, показывал восемь километров – потолок для самолетов такого класса. Вскоре стрелка уперлась в ограничитель, но «Ан-58» продолжал набирать высоту, с ревом поднимаясь в разреженные и холодные слои атмосферы.
Спустя еще несколько десятков секунд началось оледенение. Девятаев, выдержавший чудовищную пытку до конца, почувствовал, как немеет лицо, покрываясь маской инея. Это было его Последним ощущением. Тело женщины бесследно исчезло, словно растворилось в воздухе.