Дашков Андрей Георгиевич. Умри или исчезни!

   Он взял фонарь с аккумуляторным питанием и решил сделать обход, в котором не было особой необходимости. В небе горели яркие южные звезды. Море вкрадчиво шумело, накатываясь на пустынные пляжи. Огромная ступенчатая пирамида казалась беззвездной дырой в пространстве, гробницей еще живых, но уже совершивших непоправимую ошибку обитателей заброшенного берега.
   Старик спустился к морю и обошел павильон пляжного бара, закрытого с прошлой осени. Потом проверил ангар, набитый водными мотоциклами, катерами, досками для виндсерфинга и лодками. Где-то в ночи низко и тоскливо завыл корабельный гудок.
   Брыль семьдесят восемь лет прожил возле моря, но его никогда не тянуло в темный простор. Он предпочитал просыпаться там, где заснул, и ощущать твердую землю под ногами. Он был желчным и прагматичным стариком, превыше всего ценившим собственную безопасность.
   Над полосой пляжей располагались бассейны с морской водой, в том числе крытые. Вода в них подавалась по трубам, проложенным под землей, с помощью мощных насосов. Дно самого глубокого бассейна находилось выше уровня моря, что обеспечивало беспрепятственный сток.
   Старик наполнил их сразу же после приезда хозяина и его гостей. Он еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь из приехавших купался, но это было и неважно.
   На зеркальной поверхности воды поблескивали отражения фонарей, освещавших обширную территорию парка с аттракционами. Своими острыми глазками, нетронутыми старостью, Брыль заметил какие-то хлопья, плавающие в дальнем углу бассейна. Это было недопустимо. Сторож с лихвой отрабатывал свое скромное жалованье. Решив поменять воду, он открыл сливной коллектор. Благодаря его стараниям, к утру бассейн снова будет полон…
   Завершая обход, старик посетил гараж, в котором сиротливо стоял «призрак». Огромное гулкое подземелье тонуло во мраке. Часть его представляла собой естественные пещеры, расширенные и укрепленные колоннами. Когда Брыль вошел, ему показалось, что мотор машины завелся и тут же заглох. Несколько секунд звучало тихое эхо…
   Одиночество и изоляция никогда не пугали сторожа и никогда не доставляли ему никаких неудобств. Он не страдал нервным расстройством на этой почве… Вот и сейчас он даже не вздрогнул. Просто перед ним была одна из дурацких современных штучек – вроде брелков для ключей, отзывающихся на свист.
   Он спокойно вышел из гаража и заглянул к себе в коттедж, чтобы выпить чашечку «русского караванного» чая. Было далеко за полночь. Он знал это без всяких часов – чувствовал пору суток, как животное.
   Брыль вернулся к бассейну, когда в самой глубокой части оставался слой воды глубиной не более полуметра. И сразу увидел ее, прижатую течением к решетке сливного отверстия…

* * *

   Вначале старик пытался мыслить рационально. Он решил, что это та девка, которая приехала с Голиковым. Напилась, вышла освежиться и упала в пустой бассейн. В этом случае Брыля не ожидало ничего хорошего, ведь именно он выпустил воду, не предупредив об этом. Перспектива провести остаток жизни в тюрьме ему совершенно не импонировала. Его умишко тут же, не отходя от кассы, начал искать запасной вариант.
   Он оглянулся и посмотрел на здание гостиницы. Там царили гробовая тишина и могильная темень. Брыль стал спускаться в бассейн по лестнице.
   Волосы утопленницы затянуло в отверстия решетки; на лице застыла гримаса удушья. Вода почти сошла, и грязно-белый мокрый купальник блестел, как раскрытая раковина. На руках и ногах были какие-то темные пятна, которые Брыль принял за синяки и кровоподтеки.
   Старик приближался к ней под тихое журчание воды. Дно бассейна было скользким. Влажно отсвечивали фиолетовые стены, очерчивая черный прямоугольник неба… За три шага до жертвы он включил фонарь, луч которого не был виден из окон отеля. И вот тут до Брыля дошло, что старость все-таки разъедает если не душу и тело, то хотя бы мозги.
   Несмотря на скудное освещение, он узнал мертвую женщину. Он узнал ее купальник, ее слегка раздувшуюся фигуру и даже ее лицо. В позапрошлом сезоне она стала причиной скандала, искусно замятого Клейном почти без ущерба для репутации отеля. Одним прекрасным утром Брыль лично вытащил ее из этого самого бассейна. К тому времени она была мертва уже несколько часов.
   Групповое изнасилование и убийство путем утопления – это могло надолго отпугнуть посетителей. Во время следствия выяснилось, что жертва была лесбиянкой и обслуживала отдыхавшую здесь же жену одного министра. В общем, дело могло стать громким, если бы не связи Клейна в генеральной прокуратуре. В результате один человек «оседлал молнию», приговоренный к казни на электрическом стуле, а еще трое получили огромные сроки, и ближайшие двадцать лет им предстояло провести без девочек.
   Сейчас Брыль тупо рассматривал ту, которой два года назад полагалось превратиться в дым в печи местного крематория. Он догадывался, что это чья-то нехорошая шутка, но никак не мог взять в толк – чья…
   На расстоянии метра от трупа он учуял запах разложения и разглядел, что зеленоватые пятна на бедрах женщины похожи на поросль мха. В ее глазницах копошились черви.
   Старик несильно пнул утопленницу в бедро носком ботинка. Кожа лопнула, края трещины сразу же разошлись, и изнутри вылезло потемневшее мясо…
   Самым правильным выходом из этого неприятного положения было бы открыть решетку, наполнить бассейн и заново спустить воду. Правда, Брыль опасался, что на эту процедуру уйдет слишком много времени… Летние ночи коротки, рассвет приближался стремительно, а он все еще не решил, что делать с трупом.
   Старик долго колебался, прежде чем отправился за Клейном. Потом он вдруг заторопился. В его отсутствие труп мог исчезнуть, а ему вовсе не хотелось прослыть выжившим из ума. Когда он все же начал взбираться по лестнице, то было уже поздно.
   Кроме шороха прибоя, он услышал еще один звук – тихое шлепанье босых ног. Ему вдруг стало трудно дышать. Страх сковал его в темном колодце, который оказался глубоким, как марианская впадина.
   Чьи-то руки обхватили его пониже колен и дернули вниз. Брыль выронил фонарь и вцепился пальцами в прутья лестницы. Фонарь ударился обо что-то мягкое и звякнул о дно бассейна. Свет погас… Старик держался изо всех сил, не видя ничего, кроме стенки и металлических ступенек. Но запах невозможно было спутать ни с чем. От него бесконтрольно сокращались мышцы, прерывалось дыхание, вылазили из орбит глаза…
   Две руки тянули сторожа вниз, и он понял, что не может противостоять силе, которая заключалась отнюдь не в распадающихся тканях мышц. Его пальцы разгибались, суставы хрустели, конечности были заморожены в черном леднике ужаса. Он хотел закричать, однако из глотки вырвалось только хриплое шипение.
   Наступил момент, когда уже ничто его не удерживало, и он медленно пополз вниз, пересчитывая ступеньки разбитым лицом. Запах нарастал, окутывая его тошнотворным облаком, пока Брыль не оказался на самом дне смрадной мертвецкой. Здесь невозможно было находиться дольше нескольких секунд, но их у него и не осталось.
   Краем глаза он увидел ее и ощутил прикосновение влажных ладоней, покрытых гниющей кожей. Что она делала с ним, о Боже, что она делала с ним!.. Потом цепкие руки снова схватили его за лодыжки, которые были не толще детских запястий. Высохшее старческое тело легко взлетело в воздух.
   Голова Брыля начала описывать широкую дугу в небе, зачеркивая звезды, словно темный метеорит…

Глава пятьдесят четвертая

   Она втянула в себя дозу «снега» через соломинку и закрыла крышку маленькой сверкающей коробочки. Та как раз помещалась в нагрудном кармане мужской рубашки. Металлический предмет приятно холодил, а при движении даже возбуждал ее правый сосок. Кроме того, когда кокаин близок и доступен, жить становится намного проще.
   Сейчас Ирина с улыбкой смотрела на мужскую склоку. Клейн, конечно, вел себя по-скотски, но и Макс мог бы не переживать из-за чепухи. Она тоже не верила, что мальчишка играет хоть сколько-нибудь заметную роль. Какая разница – подыхать с ним или без него?.. Она беззвучно засмеялась. Все происходящее казалось театром с декорациями из хрусталя, между которыми бродили ужасно неловкие люди.
   Девятаев, сидевший неподвижно, словно изваяние, не внушал ей ни спокойствия, ни доверия. Что-то с ним было не так. Она не ощущала мужской сексуальности. На него не действовали даже самые неотразимые штучки. Да, веселая компания: пятисотлетний масон, слепоглухонемой мальчик, пилот-гомосексуалист. И вдобавок – ресторанная певичка под вечным кайфом. Неудивительно, что Макс взбесился…
   Она находилась в сказочном дворце, среди заколдованных животных, принявших человеческий облик. Юный принц умирал на своем ложе, а вокруг него суетились лекари, не ведавшие об истинной причине умирания. Лекари или отравители? Впрочем, какая разница?.. Жалость – плохое чувство, и Савелова не жалела даже себя. Если бы здесь, сейчас появился Виктор, она бы рассмеялась ему в лицо. Он всю жизнь гонялся за призраками, не зная, что сам – призрак… Абажур лампы плыл перед нею, как нефритовая лодка, раскачиваясь на волнах тончайшей музыки, издаваемой кристаллами алмазов…
   Они прикрыли дыру в груди принца белой тканью, чтобы никто не похитил сердца. Она слушала его стук и постигала зловещую механику жизни. Все мы – машины; кровь бежит по нашим трубам; нечистая химия руководит нашей плотью; смесь газов нужна нам, чтобы продержаться еще немного. Где же мы сами? Нас нет здесь! Нас нет нигде…
   Она превратилась в снег, падавший ниоткуда. И она же была губами, которые припорошил этот снег. Снег, снежок, последний ласковый друг… Макс пытался вернуть ее, но она могла сыграть с ним во что угодно, если он этого хотел. Он хотел, чтобы продолжалась та же самая смешная пьеса? Пожалуйста.
   – Куда ты? – спросил он.
   – Пойду прогуляюсь. Что-то становится душно.
   – С тобой все в порядке?
   – Абсолютно.
   – Не уходи далеко.
   – Слушай, я не маленькая.
   – Ты же знаешь, в чем дело.
   – Знаю. Я буду на пляже…
   Ирина остановилась возле двери номера, погрозила Клейну пальцем и сказала:
   – Ты сделал ему больно…

* * *

   Она ушла. После перевязки мальчик снова потерял сознание. Его зрачки закатились; в узких щелях под веками тускло блестели глазные яблоки. Зрелище не для слабонервных… Макс вылил в стакан остатки «хереса» и выпил одним большим глотком. По правде говоря, сейчас он предпочел бы что-нибудь покрепче.
   – Если не возражаете… – сказал Девятаев и постучал пальцем по своим картам. Голиков посмотрел на него недоуменно. Этот парень начинал раздражать его. Он открыл свои карты и бросил их на стол. Клейн выключил радио и закурил новую сигару. Макс смотрел, как пилот аккуратно пересчитывает деньги. От всего происходящего веяло фальшью и маразмом…
   Проклятая, неизлечимая тревога. Чем бы заняться?..
   Голиков был на волосок от того, чтобы сделать какую-нибудь глупость, не слишком задумываясь о последствиях. Он вышел из номера и открыл соседнюю дверь. Ряды белых прямоугольников по обе стороны коридора растворялись в темноте. Ирен еще не вернулась с прогулки.
   После «хереса» клонило в сон, тем более, что восточную часть неба уже заволакивал предутренний свет. Макс раздвинул шторы, не зажигая ламп. Сумерки вползали в окна, как бесформенное существо, живущее в узкой щели между днем и ночью…
   Он обернулся и увидел мокрые следы босых ног на полу. Теперь он почувствовал и влажный неприятный запах гниющих водорослей. Макс подумал, что Ирина решила искупаться и незаметно проскользнула в спальню, хотя он не слышал ни звука. Но в спальне никого не оказалось. Он включил верхний свет и отшатнулся.
   То, что лежало на подносе для напитков, напоминало извращенный натюрморт. Поднос стоял на его половине двуспальной кровати. К ней вела цепочка подсыхающих следов. Узкие ступни – судя по всему, женские… Макс готов был еще долго анализировать подобную чушь, лишь бы не думать о содержимом подноса. Страх медленно расползался между корнями волос. При ярком свете люстры были различимы мельчайшие детали, словно в музейной экспозиции.
   На подносе лежала голова Брыля и вырванные мужские гениталии. Не отрезанные, а именно вырванные, как будто некто воспользовался щипцами, совершив зверскую средневековую казнь. Череп был проломлен с одной стороны страшным ударом о твердую поверхность. Левый глаз вытек, сквозь дыру в разорванной щеке были видны коричневые столбики зубов. Крови почти не осталось, только темные потеки засохли на разбитых губах.
   Впечатлительного человека эта голова могла надолго лишить сна. Но еще отвратительнее выглядел сморщенный посиневший предмет, соединенный тонкими полосками кожи с волосатым мешочком…
   Макса прошиб озноб. Оставаться в одиночестве было невыносимо, но к кому он мог теперь пойти? Собственная чудовищная слепота поразила его едва ли не сильнее, чем ужас, выдавливающий глазные яблоки. Следы на полу были слишком очевидны. Савелова сошла с ума, а может быть, все обстояло намного хуже. Это задевало Голикова гораздо больнее, чем любая мыслимая или немыслимая трансформация Клейна.
   Ему хотелось завыть в своем темном углу, обставленном частями тела мертвеца. В жутком поступке его любовницы проявилась патологическая ненависть к мужчинам, которую он принимал раньше чуть ли не за нимфоманию.
   Макс попятился из спальни, держась подальше от влажных следов, уже потерявших форму отпечатков ног. Бесполезно было гадать, зачем он ей нужен; надо было бежать.
   Непослушными пальцами он открыл шкаф и с огромным облегчением обнаружил, что сумка с оружием еще на месте. Он вспомнил, что сам вручил Ирине пистолет, взял сумку и осторожно приблизился к двери номера. Приоткрыл ее и выглянул в коридор. В темноте следы были незаметны; возможно, сюрприз ожидал его за ближайшим поворотом.
   Макс прокрался мимо номера Клейна, ощущая щекой прохладный металл «беретты». Только бы добраться до «призрака», а на нем он сумеет слинять хоть от целой банды озверевших амазонок!.. Его целью была лестница, ведущая прямо в подземный гараж. Он старался держаться подальше от лифта, который представлял собой слишком очевидную ловушку.
   Он завернул за угол и оказался в холле. Из-за стеклянных стен просачивался серый утренний свет, выглаживая кожу кресел и застывшие листья тропических растений. Еще одним источником света был светильник в кабине скоростного лифта. Его сияние пробивалось сквозь узкую щель между створками. Светильник включался автоматически, как только кто-нибудь входил в кабину. И этот «кто-то» ждал, не нажимая кнопку «ход»…
   Ничто не смогло бы сейчас заставить Макса приблизиться к лифту. Ничто, кроме звука, который он услышал. Это был стон боли или наслаждения, очень похожий на тот, который издавала Ирен, когда трахалась.

Глава пятьдесят пятая

   На самом деле она не собиралась купаться и даже боялась приближаться к черной воде. Теперь смерть не казалась ей страшной, она представлялась чем-то вроде бесконечного падения из окна пентхауза под аккомпанемент собственного удаляющегося смеха.
   Очутившись на пляже, Ира посмотрела на отель. Черная пирамида закрывала четверть неба. Внутри нее остались люди, слишком занятые собой. В сущности, Савелова им безразлична. Даже Максу. И она тоже была слишком занята собой, своими снами, кошмарами своего двойственного существования…
   Жидкое чудовище лизало песок, протягивая к ней пенящиеся языки. Она хорошо знала, где кончается безопасная зона, поэтому просто стояла и вдыхала ветер, носящийся под звездами, – погонщик чужих парусов…
   Она видела старика сторожа, который прошел мимо, не заметив ее. Полная неподвижность сделала женский силуэт частью окружающей темноты… Ирен поняла, что раньше не имела понятия о жизни вне парникового цивилизованного прозябания, вне безопасности и комфорта, приобретенных в обмен на ужасную истинность бытия и собственную обнаженную беззащитность.
   Кроме того, чтобы выжить, надо было еще не сойти с ума. Что теперь значила вся эта возня на детской площадке для самозабвенных человеческих игр – ее работа, дом, устремления, оставшийся незаконченным альбом, репутация, привлекательность, машина, успех у мужчин, банковский счет, память о мертвых родителях и ребенок, которого она могла бы иметь в каком-то несуществующем условном сне?.. Она была совершенно не готова жить «здесь и теперь». Владея лишь одним мимолетным мгновением, она не могла испытывать ничего, кроме страха.
   Она медитировала на страх, даже не подозревая об этом, пока не исчезла двойственность. Все было страхом, и она была во всем. Кокаин освободил ее, хотя раньше этого никогда не случалось. Она наслаждалась ужасом – единственным чувством в ее вселенной. Но у него были сотни оттенков, и она испробовала их по очереди. Больное любопытство было полностью удовлетворено. Она ждала нового кошмара как неизбежности, но теперь знала, что он не в состоянии уничтожить ее.
   …Она медленно побрела обратно, не заметив, что провела на берегу довольно много времени.
   Войдя в темный холл, она увидела чью-то фигуру, сидевшую в кресле. Воздух был насыщен сыростью и пропитан запахом тухлой рыбы.
   «Ожидания сбываются».
   Ира ни на секунду не усомнилась в том, что этот гость пришел к ней. Она вспомнила о пистолете, торчавшем за поясом джинсов, но слишком презирала свой кошмар. Лицо и фигура гостя были неразличимы – он оставался просто темным пятном с рваным контуром, испускавшим смрад недельного трупа.
   Она прошла мимо, направляясь по западному коридору к двери своего номера. Ее нагнала волна тяжелого воздуха, и две влажные ладони легли на плечи. Даже после этого она не испугалась, хотела схватить рукоять пистолета, но чужая рука опередила ее, стремительно скользнув под рубашку, и отбросила «стар» в сторону. Рука вернулась на ее живот, распластавшись по нему ледяной лягушкой, и пальцы проникли под джинсы…
   Ирина дернулась, но рука тут же сдавила ее шею обручем из гниющей плоти, а вторая ладонь накрыла лицо. Савелова почти сразу потеряла сознание, и может быть, это спасло ее от удушья.
   Она пришла в себя в кабине лифта. Электрический свет был беспощадно ярким. На дубовых панелях расплескалась тень – неузнаваемая тень стоявшего на коленях существа. Ира почувствовала чей-то язык у себя в паху. Длинный, липкий и одновременно шершавый. При каждом движении от него отслаивались кусочки плоти.
   Она подняла голову и увидела подрагивающий комок черных волос у себя на животе и зелено-лиловые вздутые пальцы, раздвинувшие ее бедра. Джинсы были отброшены в сторону, а рубашка разорвана так, что не осталось ни одной целой пуговицы.
   «Я тварь. Я грязная, извращенная тварь…» Ужас сконцентрировался где-то рядом дрожащим призраком, но не входил в нее, как будто ждал, что еще может выдержать ее замороженное сознание. Чужой язык отклеился от влагалища, и она увидела лицо утопленницы, поднимавшееся, словно восходящая дурная луна, над холмом ее живота. На этом лице были трещины, сочившиеся трупным ядом, рот разорван почти до правого уха, а из глаз сыпались черные запятые червей…
   Вот оно – безумие, растворенное в сексе. Пассивная некрофилия… Все было бы не таким уж страшным, если бы не запах, от которого непроизвольно сокращались мышцы, мешая Савеловой получить последнее удовлетворение…
   Рот, набитый водорослями и мелкими ракушками, приближался к ее соскам. Губы оставляли на коже следы, в которых резвились миллионы бактерий. Шатающиеся зубы покусывали ее грудь, а пальцы ритмично сжимали ягодицы, пока не избавились от мяса на фалангах, – и тогда Ирен ощутила, как в нее впиваются острые кости скелета.
   Это была сладостная пытка, несмотря ни на что. Пульсирующие удары проникли внутрь; энергия отторжения превратилась в силу, с которой прижимались друг к другу мертвая и живая плоть. Ирина дрожала, сгорая в холодном пламени желания. Шершавый язык утопленницы проделывал с ней то, чего не изобрел еще ни один мужчина, а твердые костяные пальцы были ласковее и настойчивее, чем губы ее лучших любовников…
   «Я живая, но мне нравится запах могилы !» Ближе, ближе Большой Взрыв, рождение кайфа и победа мертвеца. Савелова ощущала себя спаривающимся могильным зверем, бескрылым фениксом-самкой, в которую вливалась вместе с лесбийским ядом вожделенная влага бессмертия. Искры льда на коже и статическое электричество эрогенных зон – все это зажгло полярное сияние в кристалле ее воображения.
   Как метеорный дождь, приближался убийственный оргазм. Она стонала и не могла кричать, потому что указательный и средний пальцы утопленницы были уже у нее во рту, ласкали небо и язык, трепетали там раздвоенным фаллосом и возвращали в глотку неродившийся крик…
   Внезапно слева открылся глубокий провал. Из него появился осквернитель могил. Мужчина! Конечно – кто же еще это мог быть?! Представитель грязного племени самцов, размахивающих своими инструментами насилия…
   Ах, эти хищники, пожирающие нежность… Она еще помнила их руки, удерживавшие под водой ее голову. Она помнила, как глотала мокрую смерть вместо воздуха, и как взорвалось сердце, пока сзади в ней извергался мужской вулкан. Она пришла, чтобы мстить этим тварям!! Месть – какое сладкое и вкусное слово…
   Вдруг она засмеялась. Этот кретин стрелял в ее подругу, как будто пули могли сделать утопленницу более мертвой! Свинцовые отливки разорвали покойницу на куски. Ураган отбросов пронесся над Ириной и врезался в стенку кабины. Выстрелы прозвучали, как грохот далекого грома…
   Очень медленно она приходила в себя под быстро твердеющей горой изуродованного тела. Чья-то оторванная голова откатилась в сторону. Ира дернулась и застонала. Какие-то цепи заново замкнулись в закопченной электрической машинке ее мозга. По темным туннелям помчался свет.
   Запах вползал в ноздри. Запах, который присутствовал все время, но теперь к ней возвращалось нормальное человеческое восприятие. Макс наклонился над девушкой, и ей показалось, что это его рука проникла в ее глотку, протиснулась по пищеводу, безжалостно зацепила ногтями желудок и потянула наружу вместе с наполовину переваренной пищей…
   Она пережила сильнейшее унижение – голая, испачканная собственной влагой и слизью трупа, – пока прибежавшие на звуки выстрелов Клейн и Девятаев пялились на нее. Даже Макс скривил свою породистую рожу, когда вытаскивал ее за руку из кабины.
   Было бледное раннее утро, и весь мир, в котором живые плясали на костях умерших, с ужасом и омерзением взирал на оскверненную женщину…
   Она вошла в море, и ей хотелось, чтобы соль разъела ее до костей, смыла яд, запах и слизь, но ощущение чистоты не приходило, потому что теперь она знала о каждой мертвой клетке своего тела. Неуничтожимый агент смерти поселился в ней, и она молилась, чтобы незавершенный ритуал инициации не превратил ее в убийцу своего любовника.
   – Мне кажется, я никогда не смою с себя это, – сказала она Максу. Он стоял с нею под душем, и впервые, как заметила она с дрожью, ее нагота внушала ему отвращение.

Глава пятьдесят шестая

   – Ну как, детки, набегались? – спросил масон за два часа до первого подземного толчка. – Что еще должно произойти, чтобы вы начали слушать старого папашу Клейна?
   И на этот раз он выбрал неудачный тон. Ему не очень подходила роль умудренного жизнью пройдохи, но, по-видимому, его это мало беспокоило. Он был ходячим театром одного актера. Всем остальным Клейн более или менее удачно навязывал ту манеру поведения, которую считал оптимальной на данный момент. Угроза смерти была его самым неотразимым аргументом.
   Макс присосался к добытой в баре отеля бутылке «бурбона» и слушал адвоката вполуха. Ира пока держалась, не касаясь ни шприца, ни коробочки со «снежком». У нее начиналась одна из периодических депрессий, связанных, возможно, с фазами луны. Это было лишь ее беспочвенное предположение; в глубине души она догадывалась, что официальным диагнозом оказался бы маниакально-депрессивный психоз.
   Девятаев проявил неожиданную инициативу, вызвавшись убрать останки утопленницы и сторожа (ни Голиков, ни Клейн не стали искать тело Брыля). Работа была крайне неприятная… К тому времени, когда Антон закончил, в коридоре пахло так, будто где-то поблизости разлагался косяк протухшей рыбы. Макс предложил Ирен сменить номер, на что та немедленно согласилась. Впрочем, новая спальня им уже не понадобилась…
   Теперь они сидели в небольшом концертном зале отеля, слушая «Stabat Mater»^[16] Перголези. Клейн заявил, что благородная музыка успокаивает. Может быть, его она и успокаивала… Масон даже перенес в зал мальчика, до сих пор не пришедшего в сознание, усадил того в кресло и придал ему не самую удобную для раненого позу. Голоса скорбных хоров витали над ним, словно происходило отпевание.
   Ира облегченно вздохнула, когда наступила тишина. Говорить было не о чем; оставалось пить, как Макс, или подыхать от скуки. Клейн снова пристегнул кейс к своему запястью. Голиков понимал, что это означает. Ему также стало ясно, почему масон вдруг решил послушать музыку, – из зала имелся отдельный пожарный выход.