Давыдов И.. Я вернусь через 1000 лет

   Наверно, не игрушки из пластмассы им нужны, а чашки да миски. Их не нацепишь на шею. Они станут у ра тем, чем и должны быть, - посудой. Пожалуй, кроме топоров, можно сбросить этому племени чашки и миски.
   Хуже не будет, а лучше может быть.
   А гезам еще, кроме того, можно сбросить капроновые сети. Рыбаки сразу поймут, для чего это. У рыболовных сетей - только одно применение.
   Вот вернусь в Город и пойду в Совет. Почему, в самом деле, не сбрасывать ра то, что вполне можно? Кроме того, о чем вспомнил я, наверняка найдется и еще что-нибудь - необходимое для них и безопасное для нас. Важно начать!
   Может, они поймут тогда, что с нами выгоднее жить в мире? Может, даже пришлют послов - выпросить или выменять что-нибудь еще?
   А начнется обмен - кончится война.
   Только зачем ждать возвращения в Город? Я ведь могу вызвать Тушина и по радио. Прямо из Нефти. Благо, мы теперь знакомы с Михаилом...
   А Нефть уже показалась вдали. Ползут под ноги вышки, уходит вбок главная насосная.
   18. Женщины из племени леров
   - ...Завтра же будем обсуждать! - говорит Тушин и улыбается мне с экрана видеофона. - Завтра утром!.. Знаешь, Алик, удивительное совпадение! Сегодня днем то же самое предложил Верхов. Только он говорил о железных котелках, чайниках и флягах. А я уже вслед за ним подумал о ведрах и сумках. Удачная мысль, Алик! И ведь простая! Я только против топоров. Пока - против. Потом видно будет. А все остальное вполне реально. Мы завалим это племя необходимыми вещами!
   - Может, дело не в том, чтобы завалить? - вставляю я. - А в том, чтобы заинтересовать?
   - Разумеется! - У Тушина поднимаются брови. - Разумеется, мы не переборщим! Ну, обнимаю тебя! Благодарю!
   Тушин, улыбаясь, расплывается на экране.
   Я выключаю видеофон, выхожу из комнаты в коридор гостиничного этажа и спускаюсь на улицу.
   Опять Женька! Опять он на три минуты раньше открывает то же, что и я. Слава аллаху хотя бы за то, что сегодня это случайное совпадение.
   И здорово, что наше с Женькой предложение обрадовало Тушина.
   "Наше с Женькой..." - Я ловлю себя на этих словах и усмехаюсь. Лучше было бы "наше с Маратом". Или "наше с Али"...
   Я быстро иду по самой длинной улице Нефти куда-то в гору, навстречу сползающим оттуда густым вечерним сумеркам. Зачем иду? Куда?
   Постепенно замедляю шаги, оглядываюсь и поворачиваю назад.
   Пора ужинать. А светлая плоская крыша столовой где-то уже далеко-далеко внизу.
   Я неторопливо спускаюсь по гладкой мостовой из оплавленного базальта, посеревшего от дождей и ветров. Когда-то, еще в первый год жизни землян на материке, здесь прошлась горнодорожная машина и проложила наклонную улицу, упирающуюся в горы. И теперь эта широкая, гладкая, припорошенная пылью мостовая будет держаться десятки, а может, и сотни лет - пока не станет мешать людям или пока не искрошит ее какое-нибудь землетрясение.
   По сторонам редко стоят почерневшие бревенчатые дома, в которых жили первые геологи и буровики и были первые мастерские, первые склады.
   Иные геологи и сейчас еще живут тут во время своих наездов в Нефть. Привыкли к здоровому духу древесных стен и не хотят менять его на кондиционированный воздух стандартных пластобетонных комнат.
   Вообще, я заметил тут какую-то особую тягу старожилов ко всему натуральному - к домам из настоящего дерева, к деревянной мебели, которая на Земле сохранилась лишь в музеях, к натуральной пище. Немногие старожилы едят здесь искусственное мясо или пьют искусственное молоко.
   Может, потому, что искусственных продуктов пока маловато - не пущены на полную мощность заводы. А может, и потому, что есть в натуральной пище какая-то особая прелесть.
   Я иду вниз по первой улице Нефти, мимо бревенчатых домов, к новым, светлым и просторным пластобетонным зданиям. Сумерки, спускающиеся с гор, обгоняют меня, окутывают улицу прозрачной синеватой дымкой, которая постепенно густеет и размазывает на горизонте четкие очертания леса, дальних нефтяных вышек.
   Вот на дирижабликах этих вышек вспыхивают огоньки, и лес вообще растворяется за ними в густом сине-сером мареве.
   Большинство бревенчатых домов глядит на улицу темными, слепыми окнами. За ними - опустевшие комнаты с пропыленной мебелью или склады всякого старья. Но окна иных домов бросают на улицу неяркий, затаенно-счастливый свет, и за этими окнами - современный уют и тихое пристанище людей.
   Наверно, если бы я вдруг остался вдвоем с Сумико, мне нужен был бы именно такой вот уединенный дом. И ничего больше. И никого рядом.
   Улица медленно ползет мимо меня к горам. Надвигается и затем тоже остается позади светлая, плавная, ступенчатая по краям и уже четырехэтажная в середине дуга жилого корпуса. Этот корпус постепенно, неумолимо растет и вширь и ввысь, как растет детская горка, к которой трудолюбивый и терпеливый малыш прибавляет кубик за кубиком. Только детская горка когда-то не выдерживает и рушится. А жилой корпус Нефти когда-нибудь замкнется в дом-кольцо высотой в двадцать этажей, и в этом доме будут жить люди, которые сейчас, замороженные, бесчувственные, еще мчатся со страшной скоростью где-то в безднах Бесконечности.
   Я сворачиваю влево, к столовой, и на минуту останавливаюсь в раздумье у ее дверей. Может, вернуться к жилому корпусу и зайти за Джимом и Грицько? Или вызвать их по радиофону? Непривычно ужинать одному.
   Ну а если они уже поели? Если смотрят в клубе какой-нибудь из земных стереофильмов?
   Я вынимаю из кармана руку, опущенную было к радиофону, и вхожу в столовую один.
   Вообще-то, у меня есть дело в этой столовой. Али просил дать ему пропорции и примерные размеры одной из стен. Он задумал большое панно для геологов и хочет разместить его здесь, в столовой Нефти - самом просторном помещении северного поселка. Но лететь сюда он собирается уже с готовым эскизом. И ждет от меня параметры стены.
   Ну, что ж... Для меня это пятиминутное дело. Сегодня же вечером можно будет передать цифры.
   Уже когда я кончаю ужинать, в столовой появляются трое - две женщины и худощавый парень с короткой, седеющей черной шевелюрой "ежиком". Совсем как у Бруно Монтелло. Только Бруно еще не седой.
   Парня я вижу впервые, а в женщинах что-то кажется мне знакомым. Где-то я уже видел их - таких приземисто-грациозных и одинаковых, хотя они и по-разному сейчас одеты. Мне знакомы их большие, чуть диковатые темные глаза с подсиненными белками. Но что-то в этих женщинах не то, что-то не так, как я когда-то видел.
   Это вроде и они и не они, и я даже не знаю - здороваться с ними или нет. Молча и медленно я наклоняю голову, и это можно принять за приветствие, а можно и не заметить.
   Они не замечают меня. Они проходят к щиту заказов, и тут я понимаю, что меня смутило, почему я их сразу не узнал. Это женщины-леры, те самые, которых я видел один раз, перед гибелью Вано, о которых он обещал рассказать какую-то "ужасно романтичную историю".
   Только тогда они были в теплых серых рабочих костюмах, а сейчас они в нарядных платьях - вишневом и синем, и по этим платьям струятся причудливые светящиеся полосы, благодаря которым женская талия кажется по - осиному тонкой и хрупкой.
   Что же это за история, которая привела их на другой материк, в чужое племя? Где теперь узнать ее? Здесь еще нет ни газет, ни книг, ни своей истории.
   Да и не скоро попадут в книги здешние "романтичные истории". Все могут знать их - но писать о них неловко. Это одна из многих условностей, тяготеющих над людьми!
   Пожалуй, долго еще литература здесь будет представлена только стихами да фантастикой, которую начинает Бирута. Всему остальному будут мешать условности.
   А эту "ужасно романтичную историю" наверняка знает Джим.
   19. Жюль и дикарка
   Джим рассказывал мне эту историю понемногу. Из него все надо было выдавливать, вытаскивать. Как клещами. Вопрос - ответ, вопрос - ответ. И так четыре вечера подряд. Все те четыре вечера, которые мы провели в Нефти. И еще какие-то, перерывы днем, во время работы.
   Но все-таки он рассказал немало. Достаточно, чтобы понять все и представить какие-то недостающие детали, подробности.
   Я с удовольствием записал бы эту необычную историю в коробочку эмоциональной памяти, если бы уже давно не пообещал Бируте для нового ее рассказа и вторую, пока еще пустую коэму.
   Конечно, было бы лучше, если бы эту историю записал сам Жюль Фуке - тот худощавый парень с черной седеющей шевелюрой "ежиком", которого я видел в столовой Нефти вместе с лерами. Но у меня, увы, нет больше коэм. И нет лаборатории, где я мог бы сделать новые.
   Когда-нибудь будет у нас тут киберлаборатория. И тогда я сделаю новые коэмы и подарю одну Жюлю, чтобы он смог записать эту историю. Если, конечно, захочет.
   Он прилетел на "Рите-1", этот удивительный, неунывающий геолог. Он был одним из первооткрывателей Нефти, надувал здесь первые серебристые палатки, рубил здесь первые дома. Ему очень пригодилось в этих местах то умение валить деревья и ставить срубы, которое преподают в "Малахите" и которым я пока что не воспользовался.
   И еще Жюль один из первых здесь заболел ренцелитом - страшной болезнью, похожей на земной столбняк, от которой далеко не все вылечивались, даже несмотря на всю мощь нынешней медицины. Но Жюль каким-то чудом уцелел поднялся, и даже следов не осталось.
   А жена его погибла.
   Сейчас ренцелит побежден. Мы не можем заболеть им, потому что еще на орбите нам сделали от него прививки. А в первый год не одни только жены Жюля и Арстана Алиева погибли от этой коварной болезни. Причем тогда еще даже не знали - отчего она. И сути болезни не знали, хотя и видели, что она похожа на столбняк.
   Но микроб земного столбняка попадает в рану, в кровь. А здесь не было ни ран, ни даже царапин. И непонятно было, как приходит болезнь, и не помогала противостолбнячная вакцина.
   Эту болезнь победил микробиолог Натан Ренцел, ученик и помощник Чанды Тушиной. Он и сейчас работает в своей лаборатории, и его непросто увидеть - он так поглощен своим делом, что по неделям не выходит из лаборатории и живет рядом с нею, дверь в дверь. И то, что не донимают нас теперь местные болезни, - его заслуга.
   Он отыскал маленького злого комара - потом его почему-то тоже назвали ренцелом, - который переносит болезнь, как на Земле переносили когда-то комары малярию.
   Натан выделил возбудителя этой болезни, и приготовил вакцину, и на себе испытал ее.
   А потом он уничтожил этих комаров на всем материке. Методично, настойчиво он выращивал в своих колбах полчища стерилизованных радиацией самцов ренцела и сбрасывал их с вертолета над болотами и лесами. Квадрат за квадратом. По пять раз на каждый квадрат. Сытые, откормленные стерилизованные самцы опережали и оттесняли здоровых и... не оставляли потомства.
   Этот старинный, еще в двадцатом веке открытый метод помог очистить наш материк от опасных насекомых. Сейчас рёнцел - такая же редкость на материке, как малярийный комар - на нашей далекой родной планете.
   Овдовевший Жюль долго жил один, считал, что все личное для него кончено, что ему осталась только работа. Работа и еще путешествия, без которых он не мог жить ни на Земле, ни здесь, на Рите.
   В вертолете и без него - просто с индивидуальным реактивным двигателем за спиной - Жюль облетел весь наш материк, побывал в самых дальних его закоулках еще задолго до того, как появились на материке ра. Именно Жюль нашел ту чудесную бухту с золотистым песком, где будет создана наша зона отдыха и куда сейчас пробивают дорогу лесодорожные машины. Именно Жюль дал название пустынному и неуютному Плато Ветров. А когда он осмотрел весь наш материк, то решил взглянуть и на соседний, откуда позже приплыли ра и гезы.
   Тот материк в несколько раз больше нашего. И южнее. И теплее. Самая северная его оконечность - на широте нашей зоны отдыха. А юг опускается к тропику. Много племен живет на том материке.
   И, может, не одни только ра и гезы еще будут вытеснены оттуда на нашу прохладную землю.
   Как и наш материк, тот, соседний, еще не назван. Может, когда-нибудь его назовут Жюльенией или Фукедой - не знаю. Сейчас его просто называют Восточным материком, потому что он - к востоку от нашего. Его берега, горы и реки нанесены на наши карты. Но это пока что немые карты, потому что большинство гор, рек и озер - безымянны. Местных названий мы не знаем, а со своими тут не очень торопятся. Названия должны быть точными. А для этого нужны точные знания, которых пока у нас нет. Земные названия складывались веками, даже тысячелетиями. Значение большинства из них к нашему веку было утеряно осталось лишь звучание. Но когда-то было и значение! Мудрено ли, что здесь не спешат с названиями, не торопятся увековечить на географической карте свои имена?
   Конечно, так труднее преподавать географию детям. Но, наверно, было бы хуже, если бы дети читали на географических картах планеты имена людей, которых часто видят в коридорах своего дома. Наверно, такая поспешная топонимика помешала бы воспитывать детей скромными.
   Жюль Фуке летал на Восточный материк несколько раз. Вначале - в вертолете, потом - только с индивидуальным ракетным двигателем МРМ-5, который при не очень высокой скорости обеспечивал максимальную дальность полета.
   Во время одного из этих путешествий Жюль увидел на берегу ручья одинокую девушку, почти нагую. Он спустился к ней просто так, из любопытства посмотреть, какие они, дикарки. Тем более, что поблизости, как показалось ему сверху, никого больше не было.
   Увидев его, девушка испугалась, вскочила и хотела бежать. Но она не могла бежать - на ноге у нее была большая загноившаяся рана, которую девушка и промывала возле ручья.
   Едва сделав несколько шагов, дикарка упала. И лежала на земле, раскинув руки, уткнув в траву лицо, ожидая неминуемой смерти.
   Жюль решил воспользоваться этой беспомощностью девушки и неторопливо надел на ее голову, поверх гривы спутанных черных волос, каркас приемника мыслей.
   Девушка не пошевелилась. Ей, видимо, казалось, что это - неизбежные приготовления к смерти.
   Тогда Жюль надел на себя второй приемник мыслей и тихо сказал:
   - Девушка, хочешь, я вылечу твою ногу? Она удивленно подняла голову, посмотрела на незнакомца и ответила:
   - Убивай - не мучай!
   Жюль широко улыбнулся.
   - Я не хочу убивать тебя, - произнес он. - Ты мне нравишься.
   У нее и на самом деле было приятное большеглазое лицо - испуганное, грязное, измазанное в земле, - но приятное.
   Она улыбнулась ему в ответ, села и попыталась стащить с головы приемник мыслей.
   - Не трогай эту вещь! - торопливо сказал Жюль. - Ты сразу перестанешь понимать меня.
   Она отдернула руки и испуганно покосилась на него. Потом спросила:
   - Ты - Чу?
   - Нет, я Жюль, - ответил он. - А кто такой Чу?
   - Жуль... - растерянно повторила девушка. - Жуль... Я не знаю такого бога. Значит, ты чужой бог.
   - А кто такой Чу? - снова спросил Фуке. - Чей он бог?
   - Наш, - ответила девушка. - Племени леров. Я никогда не думала, что увижу живого бога. Пусть даже и бога чужого племени.
   - Я не бог, - сказал Жюль. - Я человек. Такой же, как ты.
   - Люди не летают, - ответила она. - Летают только боги. Он понял, что убеждать ее бесполезно. А может, пока и не нужно. Пусть считает его богом. Так даже удобнее.
   - Давай я вылечу тебе ногу, - снова предложил он.
   - Лечи, если можешь.
   Он вынул из кармана моток стрептимиолового пластыря и залепил им рану.
   Девушка на миг вскрикнула - не столько от боли, сколько от испуга. Но Жюль успокоил ее:
   - Потерпи. Скоро все пройдет.
   - Долго терпеть? - спросила она.
   - До темноты ты будешь здорова.
   Жюль знал, что рана затянется намного раньше. Но не хотел чтобы девушка спешила.
   Она почти поверила ему.
   - Если это правда, - подумала она вслух, - то завтра я смогу догнать свое племя.
   - Оно ушло от тебя? - спросил Жюль.
   - Оно ушло на новое место, - ответила девушка. - Здесь перевелась дичь.
   - А ты?
   - Что я?
   - Почему ты здесь?
   - Я осталась. Потому что я не могу быстро и долго идти.
   - И никто не захотел помочь тебе?
   - Помочь? - Она глядела на него очень удивленно. - Зачем? Больные всегда остаются на старых стоянках.
   - У вас жестокие порядки, - заметил Жюль.
   Она не поняла.
   - Что такое жестокие?
   - Вы не жалеете больных.
   - А кто их жалеет? Ни одна стая, ни одно племя не жалеет больных. Иначе нельзя жить.
   - Мы живем иначе, - сказал Жюль. - Мое племя больных жалеет. И не бросает в одиночестве.
   - Значит, у тебя слабое племя, - заключила девушка. - Значит, вы скоро погибнете. - И тут же усомнилась: - Но ведь боги не умирают!..
   Они сидели в высокой траве, на берегу ручья, и мирно беседовали - как старые добрые знакомые. Звонко бурлила вода на мелких каменистых перекатах. В густых зеленых ветвях над головой назойливо трещала птица. Шелестел листьями лес, пригибая ветви под ветром. Громадная зеленая бабочка с черными кругами на крыльях медленными взмахами перелетела через ручей.
   - Как тебя зовут? - спросил Жюль.
   - Нала.
   - У тебя есть дети?
   - Нет. Если бы я была здорова, меня через несколько дней взяли бы в жены.
   - Кто?
   - Кто посмелее.
   - А больных у вас в жены не берут?
   Она помрачнела, опустила голову и тихо ответила:
   - Кому нужна больная жена?
   И вдруг вскочила, резко повернулась назад, раздувая ноздри, втянула в себя воздух.
   Жюль тоже повернулся лицом к чаще, но не увидел, не услышал и не почувствовал ничего.
   - Кого ты испугалась? - спросил он.
   - Там зверь, - ответила она. - Там улу.
   Жюль не понял, кто такой улу, но выхватил из-за пояса и слип и пистолет.
   - Я погибла, - сказала девушка. - Он сожрет меня. Жюль выстрелил на всякий случай в чащу, чтобы отпугнуть зверя, и, не выпуская оружия, подхватил левой рукой девушку и перенес ее на другой берег ручья. Теперь между ними и зверем был ручей и небольшая полянка. Теперь люди были лицом к опасности, и зверя можно было подстрелить даже в последнем прыжке.
   Выстрел не испугал зверя. Видно, эти улу еще не слышали выстрелов. Выстрел испугал только Налу. А зверь уже через три минуты высунул из кустарника свою тупую оскаленную морду с маленькими злыми глазками и нагло, небоязливо глядел на людей. У этих людей не было ни палиц, ни копий, которые зверю уже приходилось видеть. Эти люди были беззащитны, но не убегали, как вся остальная дичь. Они были легкой добычей.
   И зверь подобрал лапы, приготовился к прыжку.
   Однако прыгнуть он не успел. Что-то тупое и темное навалилось на него и подмяло под себя.
   Опустив слип, Жюль перебрался через ручей, подошел к зверю и разглядел его. Длинное, как у пантеры, туловище с гладкой серой, почти без шерсти, кожей, мощные лапы, тупая, бульдожья морда с обвисшими, мягкими ушами. Громадная собака, что ли? На прохладном материке, где жили земляне, таких животных не было.
   На всякий случай Жюль связал спящему животному лапы и вернулся через ручей к девушке.
   - Что ты сделал с улу? - спросила она.
   - Усыпил.
   - Как?
   - Вот этой штукой.
   Он показал слип.
   - Здесь прячется сон?
   - Да.
   - Сон зверей?
   - И человека - тоже.
   - Значит, ты и меня можешь усыпить?
   - Конечно.
   - Почему же ты этого не делаешь?
   - Зачем?
   Она опять глядела на него очень удивленно. Затем пояснила:
   - Ты мог бы утащить, меня, спящую, в свое племя. И сделать своей рабой.
   - Разве ты хочешь этого? Она опустила глаза.
   - Кто же может этого хотеть?
   Потом понимающе взглянула на него и спросила:
   - Тебе просто не нужна больная раба, правда?
   - В нашем племени нет рабов, - ответил Жюль. - У нас все равны.
   - А что вы делаете с пленниками? - У нас нет пленников.
   - Вы их убиваете?
   - Мы не убиваем никого.
   - Куда же вы их деваете?
   - Мы их не берем.
   - А если бы ты взял меня?
   - Ты стала бы равной со всеми.
   - Но ведь я - из чужого племени!
   - Ну и что? Ты же человек. И, значит, равна нам.
   - Человек не может быть равным богу.
   - Ты можешь стать равной.
   - Я?
   Она рассмеялась этой явной шутке бога.
   - Если ты захочешь - ты можешь стать такой же, как мы, - убеждал ее Жюль. - Мы научим тебя летать и усыплять животных, и быстро лечить раны.
   - А моя нога уже совсем не болит! - вдруг вспомнила Нала и довольно улыбнулась.
   - К вечеру у тебя не будет раны, - пообещал Жюль. - Потерпи еще немного. Эта белая кожа лечит быстро.
   - Все-таки лучше жить в своем племени, - подумала вслух девушка, - В чужом племени меня никто не возьмет в жены.
   - Если ты станешь равной нам - для тебя найдется муж. - Жюль улыбнулся. Все зависит от тебя. Хочешь - возьму тебя посмотреть. Понравится - останешься. Нет - прилетишь обратно.
   - Я знаю, что чужое племя не отпустит меня обратно. Леры никогда еще не возвращались из чужого племени.
   - Значит, ты не хочешь?
   Она опустила глаза и молчала.
   Жюль достал из сумки шоколад, развернул его и протянул ей плитку.
   - Попробуй, - сказал он. - Это наша пища.
   Она откусила кусочек, разжевала и стала торопливо засовывать шоколад в рот. Она давилась им - боялась, что у нее отнимут эту удивительно вкусную еду.
   Уже потом, отдышавшись, поинтересовалась:
   - Вы едите только это?
   - Нет, - ответил Жюль. - И мясо животных - тоже. У нас очень много разной пищи. Мы никогда не бываем голодны.
   - А я очень редко бываю сыта, - сказала она. - Леров стало много. И еды нам все больше не хватает.
   Жюль, конечно, понял, что понравился девушке и что она пойдет за ним куда угодно. Но он не хотел, чтобы она считала себя пленницей. Он добивался не покорности, а активности. А для этого с самого начала надо было убедить Налу, что она должна считать себя равной всем остальным.
   В заплечном ракетном двигателе Жюля было маловато топлива, чтобы перенести их обоих через море. Топлива еле-еле хватило бы, чтобы донести двойной груз до побережья Восточного материка. Поэтому Жюль вызвал по радио Город и попросил прислать за ним на побережье вертолет. Он указал и точку на побережье и время, когда может быть в этой точке.
   - С кем ты говорил? - спросила Нала, когда Жюль выключил рацию.
   - Со своим племенем, - ответил он. - Я могу говорить с ним на любом расстоянии.
   Она не поверила, расхохоталась.
   - Оказывается, и боги умеют лгать, - сказала она, перестав смеяться. - А я раньше думала, что только люди.
   - Когда-нибудь ты убедишься, что я не лгу, - пообещал Жюль. - Когда-нибудь ты сама будешь разговаривать со мной на любом расстоянии.
   Она снова не поверила, снова рассмеялась.
   А потом Жюль смыл с ее ноги остатки всосавшегося в кожу стрептимиолового пластыря, и девушка увидела вместо глубокой и гнойной раны нежную розовую кожицу, в которой еще виднелись светлые перекрещивающиеся полоски целебной повязки. Нога не болела. Нога была здорова. Девушка сделала несколько шагов, подпрыгнула, пробежалась.
   Жюль глядел на нее молча и еще боялся, что сейчас она юркнет в кусты, исчезнет и помчится по лесу догонять свое племя.
   Однако она явно не собиралась бежать, вернулась к Жюлю и шершавыми, задубевшими пальцами медленно погладила его по щеке. Это была самая нежная ласка у леров. Это был знак высшего доверия.
   Она спокойно позволила обмотать себя широким плотным поясом и привязать его к поясу Жюля. И безотказный наш МРМ-5, рассчитанный на одного, тяжело, натужно, но все-таки поднял обоих над лесом.
   Девушка вначале дрожала и даже кричала от страха. Потом смирилась, умолкла.
   В вертолет на побережье она вошла уже покорно, безропотно и устало. Она внешне уже ничему не удивлялась - ни машине, ни второму богу в серой одежде, который встретил их, ни новой высоте, ни морю под ногами. Слишком много впечатлений было для одного дня - она просто перестала воспринимать их. В ее неразвитом мозгу как бы механически захлопнулся какой-то клапан, предохраняющий нервную систему от перенапряжения. Девушка только держалась за Жюля, ни на минуту не выпуская его руки.
   И он понял ее состояние и решил везти ее не в Город, как хотел вначале, а прямо в Нефть, в свой пустующий бревенчатый дом.
   Она замерзла еще в вертолете, и Жюль включил обогрев кабины, и радировал в Нефть, чтобы ребята принесли теплый костюм на посадочную площадку. Ведь Нала была все-таки почти нагой и летела далеко на Север.
   А потом, в Нефти, она не хотела надевать этот теплый шерстяной костюм - не понимала, зачем. И все нюхала его и говорила, что он пахнет зверем.
   Две женщины пришли в кабину вертолета, чтобы помочь Нале одеться. Но девушка визжала, отталкивала их и цеплялась за Жюля. Она ничего не хотела делать без него, даже одеваться.
   В конце концов, он одел ее сам - с трудом, как непослушного, капризного ребенка. Ее просто нельзя было иначе вывести на улицу - она простудилась бы.
   В первые дни Нала никуда не хотела выходить из дома и, как зверек, забивалась в угол, когда оставалась одна. Даже в окна боялась смотреть. Она оживлялась только тогда, когда дома был Жюль, и слушалась только его, и разговаривала только с ним. Другим людям, которые входили в дом, она просто не отвечала. Но не сводила с них настороженных глаз. А потом быстро перестала бояться - поняла, что ей не сделают зла. В общем-то, оказалась доверчивой.
   Вначале она очень много ела - все, что можно было, без разбору и без режима. И никак не могла насытиться. Постепенно Жюлю удалось объяснить ей, что это вредно, и она стала есть меньше, хотя и с прежней жадностью.
   Она очень медленно становилась Человеком. Гораздо медленнее, чем хотелось бы Жюлю и его друзьям. Им прежде казалось, что все это должно происходить намного проще и быстрее. Она боялась и темноты, и непонятного ей электрического света, боялась и радио, и видеофона, и вертолетов, которые часто пролетали над поселком. Но больше всего боялась оставаться одна, и поэтому несколько месяцев Жюль никуда не выезжал из Нефти.