Давыдов И.. Я вернусь через 1000 лет

   3. Мы - счастливчики
   ...На вечернее наше собрание Таня приходит спокойная, медлительная и, как ни в чем не бывало, по-прежнему садится рядом со мной, тихо говорит:
   - Ты уж потерпи сегодня, Шур? Не стоит показывать всем, что у нас случилось. Начнут спрашивать, мирить... Зачем?
   Я молчу. Тяжело сейчас сидеть рядом с ней. Но уйти не могу. Понимаю, что она права.
   И потом этот ее взгляд!.. Она так нежно поглядела! Мне даже показалось, что в ее глазах блеснули слезы.
   Может, это жалость? Сильная жалость? Все-таки я не чужой ей.
   Но мне не нужно жалости! Мне хочется уйти!
   А тогда она будет жалеть меня еще больше. И другие станут жалеть. Потому что поймут.
   Нет, нельзя от нее сейчас уходить! Она права.
   Результаты проверочных бесед я слушаю не очень-то внимательно.
   Мы с Таней всегда учились хорошо, и у нас просто не может быть плохих результатов. А будет у нас баллом выше или баллом ниже - какая разница? В институты нынче принимают не по этим баллам. В институты принимают по самостоятельным работам, которые выполняются в первый месяц учебы. Сделаешь хорошую работу - примут. Не сделаешь - отложат на год.
   Когда буду поступать в институт - возьму для самостоятельной работы обратную связь коробочек эмоциональной памяти - от коэмы к мозгу. От записи биотоков с жизненными впечатлениями до их воспроизведения в другом мозгу. То, что не доделал и не мог доделать Женька Верхов. У него записанные биотоки воспроизводятся на экране. У него это - всего лишь холодный стереофильм без съемок. А должно быть - сопереживание. Один записал в коэму то, что случилось, а другой зажал ее в кулаке и чувствует, что с ним происходит то же самое, что с автором записи. Ведь без этого коэмы - всего лишь занятная игрушка.
   У меня эта обратная связь в принципе решена. Если целый месяц не заниматься больше ничем - сделаю. И хоть тошно снова браться за коэмы - для вступительной работы сойдет.
   А может, удастся к тому времени вогнать "поминальник" в оболочку радиофона? Тоже неплохо для вступительной работы.
   И у Тани почти готова вступительная работа. Уже полтора года Таня записывает на диктографе свои мысли о старинных утопиях, о фантастике прошлого и наших дней, об образе человека будущего во всей этой литературе. В столе у Тани целая стопа заметок. Наверняка из них быстро можно сделать вступительную работу.
   Это увлечение фантастикой началось у Тани еще в девятом классе, после одной из наших ссор. Мы тогда недели две не встречались по вечерам, у Тани было необычно много свободного времени, и она прочитала книгу астронавта Михаила Тушина о планете Рита и еще десяток старинных фантастических книг, которые упоминал Тушин. Ведь его корабль "Урал" ушел с Земли еще в двадцать первом веке. А вернулся в двадцать третий. И Михаил Тушин, родившийся и выросший в космосе, мог читать только старинную земную фантастику. Ту, которую давно уже позабыли на Земле. И в которой Таня нашла немало интересного.
   После тех двух недель она и начала всерьез изучать фантастику вообще и увлеклась этим. И уже не раз говорила:
   - А если бы мы тогда не поссорились, Шур? Так бы я и не занялась фантастикой?
   ...По инерции я все еще думаю о том, что и как будет у Тани. Привык чувствовать ответственность за ее судьбу. И вот теперь у меня уже нет права на эту ответственность, а мозг все еще продолжает прежнюю работу.
   Нет кнопочки - той самой, которую можно было бы нажать и прекратить все бесполезное.
   ...Кончают читать итоги проверочных бесед...Сейчас должны объявить, кого отобрали в "Малахит", - и собрание будет закончено.
   Я читал, что когда-то любили долгие собрания. Сейчас их не любят. Сейчас просто никто не стал бы на них сидеть.
   - ...Из нашей школы только двое поедут в "Малахит", - говорит директор. Комиссия отобрала Евгения Верхова и Александра Тарасова.
   Вот это да! Я? Неужели я? Ура!!
   И Верхова! Почему, собственно, Верхова? За что? Ах, да!.. Он же гений! На Рите, конечно, нужны молодые гении.
   Но тогда - за что меня? Я не успел сделать открытий, у меня нет славы. О моей работе с коэмами и радиофонами знает только Юлий Кубов.
   Но, может, и этого достаточно? Кубов никогда не любил болтать и ничего никому не обещает. Он все делает молча.
   Впрочем, ладно! Сейчас уже не важно - за что. Взяли - и ладно!
   А Таню не взяли... Таня остается. Как просто все решилось! Интересно - а Олег?
   - Из пятьсот третьей школы кого-нибудь отобрали? - громко спрашиваю я.
   - Никого, - отвечает директор.
   Таня глядит на меня громадными, испуганными глазами. В пятьсот третьей учится Олег. Неужели она боялась, что я громко назову его имя?
   - А всего сколько из нашего города?
   Это спрашивает Лена Букова. И голос у нее дрожит. Да! Она ведь не едет! Она тоже остается. Как Таня. И что у них теперь будет с Женькой?
   Впрочем, может, Женька еще и не улетит? Может, и я останусь? Ведь только четверть тех, кого берут в лагерь, попадет на корабль. Только шестьсот из 2400!
   - ...Всего из нашего города взяли четырнадцать человек, - отвечает директор Лене Буковой. - Как видите, счастливчиков немного. Но все-таки нам привилегия. Из других городов брали меньше. Сказывается, что мы создавали "Малахит".
   - Он подавал заявление? - тихо спрашиваю я Таню.
   Она почему-то вздрагивает, но сразу понимает, о ком речь.
   - Нет, - отвечает.
   - Почему?
   - У него что-то с ногой. Врожденное. Знал, что не возьмут.
   - Он вроде не хромает.
   - Но с трудом бегает. С большим трудом.
   - Ну что ж... Желаю вам счастья.
   - Спасибо, Шур!
   У нее в голосе слезы. Почему вдруг слезы?
   Ах да, это опять, наверно, жалость! Скорей бы уж все кончалось! Уйти! Уйти!
   Ребята шумно поднимаются из-за столов, обступают учителей, благодарят их.
   Наконец-то!
   Я тоже встаю, прощаюсь с Таней, крепко жму ее руку.
   Я не сержусь на нее. Она была хорошим другом - нежным, заботливым, преданным. Наверно, просто невозможно быть лучшим другом, чем была она. Я был очень счастлив с ней. И долго - четыре года. Когда-нибудь они покажутся мне целой жизнью. Богатой. Полной. Прекрасной. И нужно быть благодарным за это. Таня ведь не обязана любить меня всю свою жизнь. И не виновата в том, что Олег оказался лучше. Это я виноват.
   - Спасибо тебе за все! - говорю я. - Всегда буду тебя помнить!
   - Я - тоже, - отвечает она очень тихо. - Тоже всегда буду помнить...
   Я выхожу из школы один. Не хочется сейчас говорить с ребятами. Как бы на чем-нибудь не сорваться.
   Все кругом - знакомое, привычное, родное. И школа, и громадный школьный двор со спортивными площадками и футбольным полем, и наш белый пятнадцатиэтажный интернат рядом, и весь наш утопающий в зелени, очень старый микрорайон белых двадцати- и тридцатиэтажных домов.
   Они даже сейчас не белые, эти дома. Они красноватые - в закатных лучах позднего июньского солнца. И сотни их окон, обращенных к солнцу, пылают даже ярче и ослепительнее, чем оно само.
   Я здесь родился, здесь вырос, знаю каждую дорожку между домами.
   Но все это для меня уже в прошлом. Все это скоро уйдет куда, то назад и станет историей, а впереди будет другое, новое, неизвестное. И, может быть, далекая планета, о которой я так давно мечтал. Дикая, красивая и загадочная планета, на которой наши астронавты оставили одну могилу. Поклониться бы этой могиле прекрасной земной женщины, которая отдала свое имя чужой планете и осталась на ней навсегда!..
   Я слышу вдруг, как зуммерит в кармане радиофон, вынимаю его, включаю и подношу к голове наушник.
   - Тарасов слушает.
   - Сандро, это я, Лина! Я уже все знаю!
   - Что все?
   - Что ты едешь в "Малахит"... У нас взяли только одного Марата.
   - Марата взяли? - обрадованно кричу я в микрофон. - Правда? Как здорово!
   - Ты, оказывается, еще можешь чему-то радоваться... - медленно произносит Лина, и я вдруг слышу судорожный всхлип в наушнике и затем щелчок.
   Она отключилась, не договорив со мной и обидевшись на меня. И потом, даже спустя много месяцев, мне еще иногда слышался этот странный судорожный всхлип и за ним механический щелчок в наушнике. И каждый раз я краснел и мучился и заново переживал свое свинство, хотя уже давно знал, что Лина все поняла и простила меня. Только сам я себя простить не мог.
   4. Али
   Оказывается, это нелегкое дело - свалить толстую старую сосну. Свалить так, чтобы она легла в нужную сторону, чтобы она, падая, не прихлопнула нас и не обломила другие деревья и чтобы пенек от нее остался небольшой - не выше десяти сантиметров.
   Али, стоя на колене, медленно, осторожно режет сосну лучом лазера. Луч проходит ее легко, свободно. Только едкий серый дымок поднимается вверх от линии разреза.
   Но в том-то и беда, что луч режет сосну слишком легко. Трудно остановиться. Трудно точно рассчитать ту невидимую линию, от которой должен идти другой, более высокий разрез.
   Впрочем, инструктор говорит, что это - дело привычки. Привыкнем - и будем валить сосны почти механически. Тем, кто уже улетел на Риту, тоже вначале было трудно. А под конец они вообще не считали работой валку деревьев.
   Али еще немного продвигает по стволу генератор, затем выключает луч, встает с колена и вытирает тыльной стороной ладони пот со лба.
   - Как? - спрашивает он. - Инаф?
   - Довольно! - Я киваю. - Гив ми.
   Он отдает генератор. Верхний разрез предстоит делать мне.
   Али родился и вырос в Сирийском районе. Он еще не знает русского. Здесь, в "Малахите", многие не знают русского. Но зато все знают "глобу" - смесь английского и русского языков, которая родилась еще в двадцать первом веке, родилась стихийно и постепенно стала признанным международным языком.
   Когда-то, в далекой старине, немало лингвистов смеялось над "глобой", потому что она создавалась вопреки многим законам грамматики. "Глобе" пытались противопоставить эсперанто - мертворожденный язык, сочиненный на полтораста лет раньше. Но на эсперанто никто не хотел говорить. На эсперанто выпускались книги, которые никто не читал. А на "глобе" говорили всюду, во всем мире, хотя и сейчас еще на этом языке мало книг и всего несколько журналов и газет - на целую планету. Это пока что язык не литературный. Никто не пишет на нем. Но говорят - всюду. Видно, языки не надо сочинять, они должны рождаться сами и тогда будут жить.
   Об эсперанто учителя вспоминают сейчас только в исторических справках. Перед тем, как начинают школьный курс "глобы".
   Наверно, и на далекой планете Рита люди будут вначале говорить на "глобе". Вряд ли удастся им подобрать в первое время другой, более подходящий язык. Другой язык может появиться, по-моему, лишь спустя десятилетия. Если не больше. И то вырастет он, наверно, из "глобы".
   Может, там, на Рите, этот смешанный язык станет наконец из разговорного литературным?
   ...Я веду верхний разрез по сосне так же медленно, как Али вел нижний. И все-таки, видимо, я увлекаюсь, потому что Али кричит:
   - Инаф! Инаф!
   Я и сам уже вижу, что довольно, и быстро выключаю луч.
   Мы глядим вверх, на сосну - не изменился ли ветер. Сосна уходит в небо величественно и стройно, и даже не верится, что сейчас она, поверженная, покорно ляжет у наших ног. И жалко ее - она так горделиво уходит в небо. Как живая. А она уже - не живая. Она уже убита.
   Али всовывает в еще дымящийся верхний разрез длинное острие электроклина, включает аккумулятор, и мы быстро отходим от сосны.
   Электроклин жужжит, вдавливается в дерево, расширяет разрез, и вот уже сосна начинает трещать и слегка наклоняется в противоположную от нас сторону. Электроклин жужжит все сильнее, его жужжание переходит в надрывный визг, и этот визг заглушается громким треском падающего гиганта.
   Первая наша сосна лежит на земле.
   До сих пор мы валили деревья только под наблюдением инструктора. А сейчас его даже нет на делянке.
   Недалеко раздается такой же громкий, отчаянный треск падающего дерева. Это свалили свою первую сосну Женька Верхов и Ральф Олафссон, исландец.
   Мы валим сосны по старинке, как в двадцать первом веке. Давным-давно уже никто на Земле не валит деревья так, как мы здесь, в "Малахите". Потому что давным-давно на Земле нет лесных делян.
   Когда-то дерево нужно было и для промышленности, и для строительства, и в шахты, и на морские корабли. Когда-то из него делали бумагу и шелк.
   А сейчас древесина почти не нужна. Пластмассы и дешевле, и красивее, и прочнее. Из пластмасс можно сделать все, что и из дерева. И даже намного больше. И лишь для ремонта дорогих старинных вещей и зданий, для выпуска стилизованных под старину книг еще по-прежнему нужно дерево.
   Но его не валят для этого специально. Для этого хватит санитарных рубок. Тех, которые необходимы лесу. Тех, без которых лес не может жить.
   Больное или умирающее дерево сейчас привязывают к дирижаблю, срезают лазерным лучом и везут туда, где можно использовать. Оно даже не падает. И никакого треска нет, и никакого сору. И ни один сучок не пропадет.
   Так сейчас рубят лес на Земле.
   Но на Рите пластмасс еще долго будет не хватать. Пока там отыщут достаточно нефти!.. Пока там наладят подземную газификацию угля!.. На Рите придется строить из дерева дома и хозяйственные постройки, делать из него бумагу и ткани.
   Конечно, так будет не все время. Так будет только вначале. Но этого начала вполне может хватить на нашу жизнь.
   И поэтому нас учат валить и разделывать лес, и строить деревянные дома, и делать деревянную мебель.
   Когда смонтируют на орбите наш звездный корабль - "Рита-3", в него погрузят специальную машину для валки и разделки леса. Этакий небольшой лесозавод на ходу. Погрузят и немало роботов, которых тоже научат валить лес и строить дома. И все-таки машина будет лишь одна. А роботов будет не очень много. Строить на чужой планете новые роботы вначале наверняка будет некогда.
   В общем, мы должны уметь все. Не хуже машин. Мы должны уметь все и для себя, и для тех, кого нам понадобится учить. Мы ведь должны будем чему-то учить первобытных людей Риты.
   ...Итак, наша первая сосна свалена. Теперь надо прицепить к ней тросы, затем свалить еще березу, ель и ждать дирижабля. Он заберет сразу все, что будет свалено пятью звеньями на нашей делянке.
   Мы обвязываем сосну тросами и собираем их кольца вместе, чтобы быстрее подцепить к крюку, спущенному с дирижабля. Али снова вытирает пот со лба и говорит:
   - Лет аз отдых!
   - Давай, - соглашаюсь я. - Давай отдохнем!
   Вообще-то я не устал. Но понимаю, почему устал Али. Он все мерзнет нашей уральской осенью и поэтому неправильно регулирует температуру в электрокуртке. Перегрев его и подводит.
   Ничего! Отдохнем, и я посоветую ему убавить температуру.
   Каково-то будет бедному Али первой зимой! Вот небось намерзнется!
   Мы садимся на ствол поваленной сосны и молчим, и слушаем лес.
   Он шумит тихо, спокойно. Он шуршит падающими желтыми и красными листьями. Он окружает нас со всех сторон и укоризненно смотрит на дело наших рук погибшее дерево.
   И вдруг в этот негромкий, спокойный, ровный шум леса вонзается механический визг, и затем лес взрывается новым отчаянным треском ломающихся сучьев.
   Это свершилось еще одно убийство - свалило свою сосну третье звено - слева от нас.
   Дорого все-таки обходится Земле наша учеба!
   - Ты уже выбрал гёрл? - спрашивает Али.
   - Ноу, - отвечаю я.
   Али очень беспокоит эта проблема. Он уже второй раз спрашивает, выбрал ли я себе девушку.
   А я как-то все не могу. Да и не я один должен выбирать. Она ведь тоже должна...
   Здесь много девушек - пол-лагеря. Тысяча двести - светловолосых, рыжих, чернобровых, веселых, задумчивых, медлительных, темпераментных. Я никогда в жизни не видел столько красивых девушек сразу.
   На одной из них надо жениться, если только на самом деле хочешь улететь на Риту. На корабль возьмут только женатых. Исключений не делают, потому что на Рите такие исключения могут обернуться личными трагедиями. А там их и так не избежать. И поэтому здесь, на Земле, с самого начала заботятся о том, чтобы трагедий было как можно меньше.
   На двух кораблях, которые ушли на Риту с Земли, улетели молодожены. Двести человек на первом корабле и четыреста - на втором. Только командиры этих кораблей были не очень молодыми. Но и они полетели с женами. Потому что на Риту улетают навсегда. Оттуда не вернуться - слишком далеко.
   Рита!
   Первый из этих кораблей увел с Земли Михаил Тушин. И вместе с ним улетела его жена Чанда, как и он, родившаяся в космосе, на корабле "Урал", астронавты которого открыли эту удивительную планету Рита в системе далекой семьсот тринадцатой звезды. Первую планету, где такая же атмосфера и вода, как на Земле, где такие же, как на Земле, люди. Только первобытные.
   ...В наш "Малахит" девушек отбирали не менее строго, чем юношей. Теперь я уже знаю, почему не взяли Таню, почему отказали Лене Буковой и поставили перед Женькой Верховым дилемму - либо разлучиться с Леной, либо отказаться от "Малахита".
   Таню не взяли потому, что она тяжело болела. И хоть было это давно, в детстве, и хоть после этого Таня серьезно занималась спортом - какие-то последствия болезни, видно, остались. И из-за них Таня просто могла не вынести долгого, холодного сна, в котором астронавты проведут почти сорок лет ракетного времени, почти всю дорогу.
   А Лена Букова была здорова. Ее не взяли по другой причине. Мы все знали, что Лена часто бывает мелочной и вздорной, что она любит передавать чужие разговоры. За десять лет учебы из-за нее было немало ссор в нашем классе.
   Это знали не только мы, знали и учителя. И, следовательно, - члены комиссии.
   А на Рите между землянами не должно быть ссор. Об этом тоже заботятся здесь, на Земле. И поэтому Лена не прошла. И если бы только комиссия знала, как я "люблю" Женьку Верхова и как он "любит" меня, - кто-то из нас тоже не прошел бы. Вероятнее всего - я. Потому что Женька знаменит.
   Хорошо, что прошлой зимой я не взорвался, не стал что-то доказывать и обвинять Женьку. Все равно ничего не доказал бы. У Женьки коэмы были отработаны, отточены, хотя он и остановился на полпути. А я двигался дальше и не отрабатывал промежуточные стадии.
   Но вот если бы я тогда поднял шум - не видать мне сейчас "Малахита" и его стройных, длинноногих красавиц!
   Впереди еще два года. Успею выбрать кого-то. Пока что все девушки кажутся мне в чем-то одинаковыми - все хуже Тани. Конечно, это чепуха - они все не могут быть хуже. Но так кажется.
   А вообще-то, по-моему, это слишком жестоко - ради "Малахита" рвать чью-то любовь, ограничивать выбор. Может, мне понравится девушка вовсе не из "Малахита"? Зачем же давить на меня выбором - или любовь, или полет на Риту?
   Но я понимаю, что жестокость эта - вынужденная. Жесток сам опыт. Жестокими будут условия там, на далекой и чужой планете. Их не сравнить с условиями на Марсе или на Венере, куда сейчас практически могут лететь почти все. И поэтому на Риту берут нас, мальчишек и девчонок. Мы еще способны по молодости вынести эту жестокость опыта. Людям постарше она может оказаться не по плечу.
   - Мы с тобой тянем! - размышляет вслух Али. - А другие пока разберут лучших.
   Он все о девушках!
   - Они все хорошие, - спокойно возражаю я. - Какую полюбишь - та и станет лучшей.
   - Нет, не все! - Али горячится. - Я уже смотрел - беленьких совсем не так много!
   - А тебе обязательно "беленькую"?
   - Конечно!
   - А мне - все равно.
   - Потому что ты сам "беленький"! А я себя знаю! Если женюсь на черноволосой - всю жизнь буду завидовать тем, у кого "беленькая". Но на Рите не должно быть зависти!
   - Волосы можно покрасить, Али!
   - Волосы - можно! Характер - нет! "Беленькие" - спокойные. Мне нужна спокойная жена! Я сам горячий!
   Смешной этот Али! Умный, веселый, отличный скульптор и монументалист - и все-таки смешной. Что-то в нем есть древнее - чересчур откровенное, обнаженное. В наших краях парни даже не думают так, как Али говорит.
   Он любит лепить красивые фигуры. Уже здесь, в "Малахите", он вылепил две небольшие статуэтки - купальщицу и балерину. Прекрасные вещи! Ребята один за другим ходят в мастерскую к Али, чтобы посмотреть на них.
   Я не раз думал - кто же был его моделью? Али не говорит об этом. А я, конечно, не спрашиваю.
   Впрочем, может, здесь и не обязательна модель? Можно ведь вылепить мечту!
   Наверно, Али и сам был бы прекрасной моделью для скульптора. Если бы я хоть немного умел лепить - непременно вылепил бы этого парня.
   У Али точеный нос с маленькой горбинкой, слегка вытянутые вперед пухлые, еще по-детски капризные губы. Его густые черные брови срослись над переносицей в сплошную линию. Я читал в восточных преданиях о красавцах, у которых брови, срослись над переносицей. Но никогда не видел их. Али - первый.
   Он чуть ниже меня. Но меня всегда считали высоким. В нашем классе только Женька был выше. Так что, в общем-то, у Али хороший рост. Но зато Али шире меня в плечах и быстр и ловок, как тигр, и по его мускулатуре можно изучать анатомию.
   Я тоже не слабак и никогда не жаловался на свои мускулы. Но мне далеко до Али.
   Интересно, какими видят нас обоих здешние девушки?
   Али - яркий, смуглый, броско-красивый. У него цепкий и быстрый, как молния, взгляд. Рядом с ним я - блеклое пятно. У меня светлые волосы, и бледный, красноватый северный загар, и веснушки на носу, и глаза - обычные, серые.
   И наконец, Али талантлив. Всего месяц мы в "Малахите", но пластмассовое панно "Подвиг", созданное руками Али, уже украшает нашу столовую, на скульптуры Али бегает смотреть чуть не весь лагерь, и талант Али уже признан здесь всеми.
   А я? Никогда у меня не было никакого таланта. И даже немногие стоящие дела, которые я задумал - "поминальник" для радиофонов да коробочки эмоциональной памяти, - так и не довел до конца.
   Чего же Али волноваться? Чего спешить? Он не из худших здесь...
   - А может, тебе и не нужна тут девушка? - интересуется Али. - Может, ты еще любишь ту?.. Которая приезжала... Ее, наверное, не взяли в "Малахит"?
   - Не взяли, - соглашаюсь я. Почему-то не хочется объяснять Али, что Лина и не просилась сюда. - Но это не моя девушка, Али. Мы просто друзья.
   Али хмыкает и недоверчиво усмехается. Потом произносит:
   - Она на тебя так смотрела!.. Нет, вы не просто друзья!
   - Это тебе показалось, Али.
   Он снова хмыкает и недоверчиво усмехается.
   Конечно, ему не показалось - это и я понимаю. Но зачем все объяснять?
   Лина приезжала ко мне только один раз - десять дней назад. Мы долго бродили с ней по громадному парку "Малахита" и качались на качелях, и взлетали в небо в кабине пневматической катапульты, и потом обедали в нашей столовой, где я представил ее своим новым друзьям.
   После обеда мы бродили по осеннему, рыжеющему парку уже втроем - с Маратом Амировым, который очень обрадовался, увидев Лину в нашей столовой. Но потом Марат незаметно исчез куда-то - и мы опять остались вдвоем.
   Это был очень грустный день, потому что он как бы подводил итог нашей так и не сложившейся любви. У любви должно быть будущее - тогда она может жить. А у нас с Линой будущего не было - с первого дня. И поэтому мы поссорились, не успев толком познакомиться. И хотя потом Лина сама вызвала меня и поняла, и простила невольную мою бестактность в тот день, - мы все же оба чувствовали полную обреченность наших отношений. Может, Лина и хотела бы, чтоб я отказался от "Малахита", - ради нее. Но, разумеется, не говорила об этом. А если бы и сказала - ничто бы не изменилось. Видно, она чувствовала это - потому и молчала. Слишком немногое нас связывало, чтобы я отказался ради нее от своей давней мечты.
   Еще если бы ради Тани...
   Вообще, я слишком много думал о Тане, когда разговаривал с Линой.
   Наверно, она и это чувствовала.
   Может, потому и плакала, когда мы прощались. Не знаю. Но при мне держалась хорошо. И много шутила. И даже хохотала.
   Но шутила - горько.
   И зачем это ей так не повезло?
   Почему-то мне кажется, что она не приедет больше в "Малахит". Хотя я и приглашал. Десять дней назад мы, наверное, виделись с Линой в последний раз.
   - ...Ты слышал сегодня утром передачу о Ганимеде? - неожиданно спрашивает, Али.
   - Слышал. Порадовался. Наконец-то проект становится живым делом.
   Это был давний проект - перевести спутник Юпитера Ганимед на орбиту Земли, создать на нем атмосферу, расселить людей. Об этом проекте на Земле долго спорили, как когда-то - о судьбе планеты Рита. И вот только сегодня передали, что проект "Ганимед" становится планом действий, что для его осуществления назначаются конкретные сроки.
   - Я тоже порадовался, - говорит Али. - Но я подумал еще и другое. Когда к Земле подгонят Ганимед - может, станет не до Риты? Всех добровольцев Ганимед возьмет себе, и мы будем там напрасно ждать новых кораблей...
   - Охотники найдутся, Али! Для Риты нужно не так уж много добровольцев. Но ведь до этого еще страшно далеко. Через десять лет Ганимед только потащат от Юпитера на нашу орбиту. А сколько он будет идти! Да еще атмосферу нужно создавать! На Луне атмосферу создавали больше двадцати лет!..
   - Тогда был другой век, - возражает Али. - У нас не такие темпы!
   - Все равно, это годы, Али. Годы! За эти годы на Риту уйдет немало кораблей. За это время подрастет другая молодежь. Много другой молодежи. И то, что не испугало нас, - не испугает и ее. Она даже наверняка будет смелее нас.
   - Ты говоришь так, Сандро, будто ты уже сейчас старик!
   А может, Али прав? С тех пор как я получил от Тани то письмо, - не раз чувствовал себя, стариком.
   Когда думаю о Тане, все еще кажется, что настоящее - позади. Конечно, когда-то будет другая девушка. Когда-то я женюсь - иначе не пустят на Риту. Но все это заранее кажется лишь заполнителем той огромной пустоты, которая образовалась после Тани и в которой совсем потерялась маленькая Лина.