– В футбольной команде вам, Николай, несдобровать, – категорическим тоном произнесла, возвращаясь на кухню, бабушка Анфиса Поликарповна. – И на любой работе, в любом коллективе над вами будут посмеиваться из-за того, что вы работали попом. Я сейчас как раз над этим думала. Телевизор всегда располагает к размышлениям. Причем, чем хуже передача, тем больше у меня появляется мыслей. В иные дни от мыслей просто некуда деться.
– Я готов ко всему, – довольно хмуро проговорил дядя Коля. – Кроме того, я терпелив. Великая же цель родит великое терпение. А на каждый роток не накинешь платок. Буду веровать в добрых людей. Мир не без них.
– Так-то оно так, – не очень охотно согласилась бабушка Анфиса Поликарповна. – Мир, конечно, не без добрых людей, но и не без мальчишек. И достаточно одному из них, пускай самому маленькому, узнать о вашем церковном прошлом, как они… Ужас! Ведь они могут вас задразнить!
– Нет, нет, меня задразнить невозможно. Задразнить можно лишь слабого и неуверенного в себе. А если я к тому же окажусь непробиваемым вратарём, всё остальное не будет иметь никакого значения. А я обязательно стану непробиваемым вратарём!
– А если этот клетчато-полосатый прыгун здесь больше не появится? Как вы без документов?
– Куда он денется? – презрительно удивился Шурик. – Он ведь отправился искать дядю Колю и будет искать, пока не найдёт. А найти его можно только вот здесь, у нас.
Тут и раздался дверной звонок – осторожный, какой-то слишком уж хитренький, дескать, принимайте-ка дорогого гостя, хотя и недолгожданного, но чтоб об этом никто больше ни-ни-ни…
– Это… он! Он… это! – в неподдельном ужасе прошептала бабушка Анфиса Поликарповна. – Я даже видеть его боюсь, я…
– Сидите спокойно и пейте чай, – властно остановил её дядя Коля. – Открывай, Шурик. Впускай.
Увидев за порогом Жоржа Свинкина, Шурик от неожиданности громко ойкнул и попятился назад. Тренер несуществующей команды «Питатель» был облачен в серый, застиранный, широченный и длинный, до полу, халат, подпоясан скрученной простыней с огромным узлом вроде банта на животе.
Шлепая тапочками без задников, он быстро и решительно прошествовал на кухню и зазаикался зло и хрипло:
– Поп!.. Поп!.. Поп!
– Ну и что? – дядя Коля грозно поднялся ему навстречу. – А какое ваше дело? Отдавайте мои документы и чтоб я вас больше не видел!
– Поп!.. Поп!.. Поп! – продолжал усиленно заикаться, щёлкая стальными и золотыми зубами, словно дразнился Жорж Свинкин. – Поп!.. Поп!.. Поп!
– Да, да, я бывший священнослужитель! – уже не на шутку разгневался дядя Коля. – Но вас это никоим образом не касается, величайший вы грешник! Где мои документы?
– По-о-оп… по-о-оп… по-о-оп…ался! – наконец-то скрипло выхрипнул Жорж Свинкин. – Попался! Попался и попом оказался! Да если бы я знал, что ты бывший поп, то сто тридцать четыре раза с половиной глубоко бы подумал, прежде чем с тобой дело иметь! Но сейчас думать уже поздно! Бежать надо, то есть ехать! Завтра начало тренировок, как ты этого понять не можешь! Отправил я уже твои документы, Коленька! Ты уже зачислен в мою команду «Питатель»! Слава тебя уже ждёт, болельщики тебя на вокзале встречать будут!.. – Жорж Свинкин устало опустился, почти плюхнулся на табуретку, подвернул длиннющие рукава халата, словно собирался драться на кулачках. – Я сюда прямо из больницы, – объяснил он, – еле-еле удалось оттуда исчезнуть. Но вот в таком крайне неприличном виде… Поп! С ума сойти! Поп… Как говорится, не было печали… Но я спасу тебя, Коленька. Никто ни о чём ничего никогда не узнает. А здесь уже завтра всем, всем, всем будет известно, что ты – о боже! – бывший священный служитель. Тебя засмеют. Тебя задразнят. Ни в какую команду тебя не возьмут!
– Вы его опять обманываете! – возмущённо сказал Шурик.
– Я его обманываю! – предельно оскорбился Жорж Свинкин. – Пока он меня обманывает, как хочет! А я всё терплю! Кто из-за кого с поезда грохнулся? Кто из-за кого в нечеловеческих муках, рискуя жизнью, до леспромхоза добирался? А кто из-за кого в милиции оказался?
– А кто вас просил с поезда прыгать? – снова возмутился Шурик. – Кто вас просил в нечеловеческих муках до леспромхоза добираться?
– Долг тренера и совесть спортсмена, – гордо и скрипло прохрипел Жорж Свинкин. – Бескорыстная забота о судьбе перспективного голкипера. Но, увы, меня направили по ложному следу…
Разглагольствуя, Жорж Свинкин почти беспрерывно засучивал длиннющие, разворачивающиеся рукава халата, словно собирался драться на кулачках, и поправлял огромный узел на животе, завязанный как бант. Уплетая сало с хлебом, смачно хрумкая солеными огурцами, он так обильно разглагольствовал, словно боялся, что кто-нибудь его перебьёт и больше не даст сказать ни слова.
Беспрестанное говорение его сводилось к тому, что никто в мире не сможет, причем предельно быстро, подготовить дядю Колю для большого футбола, кроме него, Жоржа Свинкина, скромно выражаясь, замечательного тренера. Завтра же начнём тренироваться, да и первый матч не за горами.
Но с очень огромным удивлением Жорж Свинкин чувствовал, что сам не совсем верит своим собственным словам, потому что видел, что его грандиозные обещания не производят никакого впечатления даже на бабушку Анфису Поликарповну.
Почему?
Отчего?
В чём дело?
Как же так?
Неужели он зря старается?!
И Жорж Свинкин, поднатужившись, собрав весь запас хитрости, с утроенной энергией продолжал вдохновенно и обильно врать, как совершенно прекрасно организован в команде «Питатель» тренировочный процесс.
Пока бескомандный тренер занимается этим неблаговидным делом, я доложу вам, уважаемые читатели, что случилось с беспардонным вруном после того, как его настигла милиция.
Сначала Жоржа Свинкина по его настойчивым, почти слезным просьбам отвезли в леспромхоз, и по дороге горе-тренер прямо-таки мелко дрожал от острого нетерпения увидеть этого негодяя Попова Николая, а когда увидел его, едва не рухнул в обморок: перед ним был не тот Попов Николай!!! Футболист, но маленького роста. Нападающий.
Жорж Свинкин был настолько потрясающе растерян, что и не заметил, каким образом очутился в помещении милиции, и далеко не сразу сообразил, что от него хотят и о чём его расспрашивают.
Надо тут же отметить, что весьма и весьма подозрительным милиции представлялось всё поведение Жоржа Свинкина. Но конкретных обвинений было три. Первое: в больнице он выдавал себя за государственного тренера, каковым на самом деле не является, потому что и звания такого вообще не существует. Второе: ограбление гражданки Глафиры Сосипатровны Суслопаровой (тридцать два блина и полтора литра сметаны) с угрозой применить оружие. Третье: угон трактора с прицепом.
Отдышавшись, чуть-чуть-чуть освободившись от страха, с большим трудом пересиливая заикание, Жорж Свинкин впервые в жизни говорил правду, и это было для него столь непривычно, что он часто запутывался и забывал самые обыкновенные слова. Под строгими и осуждающими взглядами работников милиции он растерял почти всю самоуверенность, виновато и довольно скромно объяснил свое внешне нелепое и весьма и весьма подозрительное поведение.
Государственным тренером он назвал себя абсолютно случайно, без всякого злого умысла, да и зубы надо было вставить побыстрее в интересах развития футбола – любимой игры миллионов. Ведь не лично же ему, Жоржу Робертовичу Свинкину, необходим этот, простите, негодяй Попов Николай, замечательный вратарь, но несознательный человек. Но он нужен, представьте себе, большому футболу! Вот поэтому-то из-за него и спрыгнул он, сознающий свой долг тренер, на полном ходу с поезда, вот почему и разбился весь.
Оружия у него никакого не было и быть не могло. Тунеядского тракториста, бывшего двоечника Гаврилу и его на редкость жадную тёщу Глафиру Сосипатровну он пугнул обыкновенным сучком. Во всем виноват лентяй Гаврила: ведь он сам обещал накормить его, то есть, скромно говоря, выдающегося, но крайне голодного тренера. Да, да, крайне голодного, да ещё и измотанно-измученного сверхужаснейшей поездкой в неописуемо грязном прицепе и длительной борьбой с обмазученной бочкой. А тёща Гаврилова его, борца и страдальца, не только в избу не пустила, а к тому же и крокодилом обозвала.
Трактор он и не собирался угонять и не мог угнать при всем своем желании, так как управлять машиной не умеет, впрочем, как и сам Гаврила. А он, Жорж Робертович Свинкин, просто влез в кабинку, чтобы скоротать ночь, а тот, тракторчонок, драндулет будущего, чудо двадцатого века, по своей глупейшей особенности самостоятельно двинулся вперёд по дороге.
– Как видите, уважаемые товарищи, – заканчивал свои показания Жорж Свинкин, чувствуя на душе незнакомое доселе удивительное спокойствие оттого, что не врал, как обычно, а говорил почти только правду. – Меня пожалеть надо, мне помочь надо, а не наказывать меня! Кроме моральных ударов, я понес материальные потери. Ведь никакая химчистка не возьмётся привести в порядок мой костюм, прямо-таки катастрофически обмазученный Гавриловой бочкой!.. Документы? Если бы я знал, где они! И документы Попова Николая я потерял, все свои деньги я потерял! Нет денег даже на обратный проезд, уважаемые, дорогие товарищи…
Поверили Жоржу Свинкину, хотя всё-таки пристыдили, особенно за хулиганские действия по отношению к гражданке Глафире Сосипатровне Суслопаровой, но зато обещали помочь с химчисткой, обещали также начать розыск документов и денег, а сейчас предложили отправиться в больницу, чтобы отмыться и сделать перевязки.
И вот на кухне, взволнованный собственными разглагольствованиями, Жорж Свинкин заканчивал:
– Боюсь, просто панически боюсь, Коленька, что милиции уже известно твое поповское прошлое. Они как-то так расспрашивали о тебе, что было ясно: ты под огромным подозрением. Конечно, никому не запрещается быть попом, тем более бывшим. Но вот представь себе такую картину: этот бывший поп стремится проникнуть в рабочий коллектив, в команду…
– Николай! Я вас умоляю! – в неизмеримо большом волнении воскликнула бабушка Анфиса Поликарповна. – Не верьте ни единому слову этого субъекта! Он сам в сверхвысшей степени подозрителен! В каждом его слове, даже в каждом звуке его неприятнейшего голоса ложь и фальшь! Фальшь и ложь!
С великим сожалением, с глубочайшей укоризной посмотрел на неё Жорж Свинкин, скорбно покачал своей израненной, украшенной тремя разноцветными шишками головой и проговорил очень хрипло:
– Понятно, понятно… Потрясающе нелепо, чудовищно несправедливо… Но я не обескуражен, даже не растерян, я привык к людской неблагодарности. Но дело не во мне. Единственный к тебе вопрос, Коленька: почему ты не хочешь, не горишь желанием завтра же приступить к тренировкам?
– Он сегодня уже тренировался, – по возможности спокойно сказал Шурик, но тут же возмутился: – А по какому праву вы взяли у него документы?
– Тебя, мальчик, никто ни о чём не спрашивает, – презрительно оборвал его Жорж Свинкин. – Мы, взрослые, как-нибудь разберемся сами. Документы его я уже отправил, чтобы ускорить зачисление в команду. Он уже футболист! Я уже сделал то, о чём ты мечтал, Коленька! Даю тебе на размышление…
– А он не нуждается в вашей помощи! – перебил Шурик.
– Совершенно очевидно! – добавила бабушка Анфиса Поликарповна. – Вы, Жорж, переполнены ложью! А толку от вас мало! Вы даже борщ посолить не в состоянии!
– Обращаюсь только к нему! – Жорж Свинкин вскинул руку в сторону дяди Коли. – А вы – молчите! Или завтра ты, Попов Николай, начинаешь прямой путь в большой футбол, или остаешься здесь и влачишь жалкое существование! Тогда – прощай, бывший поп и бывший перспективный вратарь!
В ответ ему было молчание.
– Молчание – знак согласия? – вкрадчиво, скрывая торжество, хрипло проскрипел Жорж Свинкин. – Значит, вперёд, в большой футбол? Значит, за мной шагом марш?
– Нет, нет, – негромко, но совершенно твёрдо ответил дядя Коля, и Шурик с бабушкой Анфисой Поликарповной облегченно и громко вздохнули. – Нет, нет, – чуть громче, но ещё твёрже повторил дядя Коля. – Я с вами никуда не поеду, и вы никуда не поедете, пока мои документы не будут у меня. Где они?
– Я отправил их, повторяю, для скорейшего оформления тебя в команду.
– Когда же вы могли их отправить? Вы их взяли у меня на вокзале. Потом вы прыгали с поезда, попали в больницу. Оттуда сразу в леспромхоз. Куда вы дели мои документы?
Жорж Свинкин весьма энергично засучил рукава, словно собирался драться на кулачках, тщательно поправил узел на животе и ответил, вызывающе отчетливо выговаривая каждое слово:
– Хорошо, хорошо, отлично, замечательно. Я хотел избавить тебя, Коленька, от лишних волнений. Чтобы все свои силы ты приберег для завтрашней тренировки… Я потерял твои документы вместе со своими. И деньги ещё я потерял. Вот какое несчастье! – Он с видимым наслаждением взглянул на растерянное лицо дяди Коли. – Выход один – быть нам с тобой, Коленька, вместе, вдвоем выкручиваться из этой истории.
– Ни одному вашему слову я не верю, – глухо проговорил дядя Коля. – И понятия не имею, где мои документы. Отправили вы их, потеряли, спрятали? Неизвестно. Товарищи… – Голос дяди Коли дрогнул. – Я ведь в безвыходном положении…
– А я? – с невинным видом спросил Жорж Свинкин. – Мы с тобой, Коленька, из-за тебя оба оказались в безвыходном положении.
– Вам надо идти в милицию! – обрадованно воскликнул Шурик. – Он ведь незаконно захватил ваши документы…
– Малыш, мальчик, деточка! – укоризненно перебил Жорж Свинкин. – Я был уже в милиции и обо всём доложил. Прошу всех помолчать! – грозно приказал он, чтобы скрыть за этой грозностью свою полнейшую растерянность. – Мне необходимо подумать!
Самое сверхужасное заключалось в том, что Жорж Свинкин никак не мог сообразить, в чём же он просчитался. Найти такого уникального, такого перспективного вратаря и… потерять его! Неужели нельзя обмануть его, припугнуть его неужели нельзя?!
Можно, конечно, можно!
Но – как?
– Минуточку внимания, – хрипло проскрипел Жорж Свинкин. – Больше я тебя, Коленька, уговаривать не буду. Поступай как знаешь. А меня ждёт команда. О документах завтра же справишься в милиции. В момент, когда ты расстаёшься со мной, ты расстаёшься и с мечтой о большом футболе. И жаль мне тебя, искренне жаль. Но последний раз ещё предупреждаю, – сквозь стальные и золотые зубы процедил он, – без меня ты выдающимся спортсменом не станешь… Прощай, Коленька… – Он медленно дошёл до дверей, постоял в нерешительности, обернулся. – Адре… адре… адре… – почти сквозь слёзы зазаикался он, вытянулся, сжал кулаки, пытаясь справиться с неожиданным огромным волнением и скрипло прохрипел: – Адре… адре… а-а-а-адре… – И, махнув рукой, Жорж Свинкин вышел.
Злобно стукнула дверь.
– Адре, – пожав плечами, недоуменно произнесла бабушка Анфиса Поликарповна. – Его последнее слово… Адре? Что бы это могло означать?
– Что бы это ни означало, – сказал Шурик, – но не зря ли мы его отпустили? Вдруг он действительно самый обыкновенный жулик? Ведь без документов вас и на работу не примут, а, значит, и в команду не возьмут.
– Никуда он не денется, – довольно уверенным тоном отозвался дядя Коля. – Завтрак в восемь ноль-ноль, и сразу после него я отправляюсь в милицию.
– Завтрак в восемь ноль-ноль?! – ужасно поразилась, невероятно возмутилась, очень страшно испугалась бабушка Анфиса Поликарповна. – Мне не проснуться… Не встать… Не подняться… Я уже семь с половиной лет просыпаюсь не раньше половины одиннадцатого… Это укрепляет мне нервную систему и продляет жизнь! – убеждённо воскликнула она. – А сегодня я столько истратила нервов… А ведь я приехала отдыхать!
– Ты и будешь отдыхать, – попытался успокоить её Шурик, – продукты на завтра у нас есть.
– Утро вечера мудренее, – очень широко зевая, сказал дядя Коля. – Будем надеяться, что завтра всё образуется, всё обретёт порядок.
Бабушка Анфиса Поликарповна чуть-чуть-чуть успокоилась, но с сомнением покачала головой и спросила:
– А что всё-таки значит «адре»?
Опять очень широко зевнув, дядя Коля ответил:
– Завтра узнаем.
И вскоре на всю квартиру раздался его богатырский храп. Как тогда, когда они с Шуриком отдыхали после тренировки и обеда, в носу дяди Коли спрятался целый оркестр! Там рокотали разные трубы и трубочки, пели флейты, пищали кларнеты, и казалось вот-вот загремят барабаны…
Шурику не спалось. Он с удовольствием, даже с наслаждением слушал богатырский храп дяди Коли, перебирал в уме сегодняшние события.
Эх, научиться бы храпеть так же богатырски, как дядя Коля! Шурик сильно втянул воздух носом и рассмеялся: вместо храпа получилось хрюканье, так сказать, не храп, а хрюк.
И ещё шесть раз похрюкав, Шурик крепко-накрепко заснул.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
– Я готов ко всему, – довольно хмуро проговорил дядя Коля. – Кроме того, я терпелив. Великая же цель родит великое терпение. А на каждый роток не накинешь платок. Буду веровать в добрых людей. Мир не без них.
– Так-то оно так, – не очень охотно согласилась бабушка Анфиса Поликарповна. – Мир, конечно, не без добрых людей, но и не без мальчишек. И достаточно одному из них, пускай самому маленькому, узнать о вашем церковном прошлом, как они… Ужас! Ведь они могут вас задразнить!
– Нет, нет, меня задразнить невозможно. Задразнить можно лишь слабого и неуверенного в себе. А если я к тому же окажусь непробиваемым вратарём, всё остальное не будет иметь никакого значения. А я обязательно стану непробиваемым вратарём!
– А если этот клетчато-полосатый прыгун здесь больше не появится? Как вы без документов?
– Куда он денется? – презрительно удивился Шурик. – Он ведь отправился искать дядю Колю и будет искать, пока не найдёт. А найти его можно только вот здесь, у нас.
Тут и раздался дверной звонок – осторожный, какой-то слишком уж хитренький, дескать, принимайте-ка дорогого гостя, хотя и недолгожданного, но чтоб об этом никто больше ни-ни-ни…
– Это… он! Он… это! – в неподдельном ужасе прошептала бабушка Анфиса Поликарповна. – Я даже видеть его боюсь, я…
– Сидите спокойно и пейте чай, – властно остановил её дядя Коля. – Открывай, Шурик. Впускай.
Увидев за порогом Жоржа Свинкина, Шурик от неожиданности громко ойкнул и попятился назад. Тренер несуществующей команды «Питатель» был облачен в серый, застиранный, широченный и длинный, до полу, халат, подпоясан скрученной простыней с огромным узлом вроде банта на животе.
Шлепая тапочками без задников, он быстро и решительно прошествовал на кухню и зазаикался зло и хрипло:
– Поп!.. Поп!.. Поп!
– Ну и что? – дядя Коля грозно поднялся ему навстречу. – А какое ваше дело? Отдавайте мои документы и чтоб я вас больше не видел!
– Поп!.. Поп!.. Поп! – продолжал усиленно заикаться, щёлкая стальными и золотыми зубами, словно дразнился Жорж Свинкин. – Поп!.. Поп!.. Поп!
– Да, да, я бывший священнослужитель! – уже не на шутку разгневался дядя Коля. – Но вас это никоим образом не касается, величайший вы грешник! Где мои документы?
– По-о-оп… по-о-оп… по-о-оп…ался! – наконец-то скрипло выхрипнул Жорж Свинкин. – Попался! Попался и попом оказался! Да если бы я знал, что ты бывший поп, то сто тридцать четыре раза с половиной глубоко бы подумал, прежде чем с тобой дело иметь! Но сейчас думать уже поздно! Бежать надо, то есть ехать! Завтра начало тренировок, как ты этого понять не можешь! Отправил я уже твои документы, Коленька! Ты уже зачислен в мою команду «Питатель»! Слава тебя уже ждёт, болельщики тебя на вокзале встречать будут!.. – Жорж Свинкин устало опустился, почти плюхнулся на табуретку, подвернул длиннющие рукава халата, словно собирался драться на кулачках. – Я сюда прямо из больницы, – объяснил он, – еле-еле удалось оттуда исчезнуть. Но вот в таком крайне неприличном виде… Поп! С ума сойти! Поп… Как говорится, не было печали… Но я спасу тебя, Коленька. Никто ни о чём ничего никогда не узнает. А здесь уже завтра всем, всем, всем будет известно, что ты – о боже! – бывший священный служитель. Тебя засмеют. Тебя задразнят. Ни в какую команду тебя не возьмут!
– Вы его опять обманываете! – возмущённо сказал Шурик.
– Я его обманываю! – предельно оскорбился Жорж Свинкин. – Пока он меня обманывает, как хочет! А я всё терплю! Кто из-за кого с поезда грохнулся? Кто из-за кого в нечеловеческих муках, рискуя жизнью, до леспромхоза добирался? А кто из-за кого в милиции оказался?
– А кто вас просил с поезда прыгать? – снова возмутился Шурик. – Кто вас просил в нечеловеческих муках до леспромхоза добираться?
– Долг тренера и совесть спортсмена, – гордо и скрипло прохрипел Жорж Свинкин. – Бескорыстная забота о судьбе перспективного голкипера. Но, увы, меня направили по ложному следу…
Разглагольствуя, Жорж Свинкин почти беспрерывно засучивал длиннющие, разворачивающиеся рукава халата, словно собирался драться на кулачках, и поправлял огромный узел на животе, завязанный как бант. Уплетая сало с хлебом, смачно хрумкая солеными огурцами, он так обильно разглагольствовал, словно боялся, что кто-нибудь его перебьёт и больше не даст сказать ни слова.
Беспрестанное говорение его сводилось к тому, что никто в мире не сможет, причем предельно быстро, подготовить дядю Колю для большого футбола, кроме него, Жоржа Свинкина, скромно выражаясь, замечательного тренера. Завтра же начнём тренироваться, да и первый матч не за горами.
Но с очень огромным удивлением Жорж Свинкин чувствовал, что сам не совсем верит своим собственным словам, потому что видел, что его грандиозные обещания не производят никакого впечатления даже на бабушку Анфису Поликарповну.
Почему?
Отчего?
В чём дело?
Как же так?
Неужели он зря старается?!
И Жорж Свинкин, поднатужившись, собрав весь запас хитрости, с утроенной энергией продолжал вдохновенно и обильно врать, как совершенно прекрасно организован в команде «Питатель» тренировочный процесс.
Пока бескомандный тренер занимается этим неблаговидным делом, я доложу вам, уважаемые читатели, что случилось с беспардонным вруном после того, как его настигла милиция.
Сначала Жоржа Свинкина по его настойчивым, почти слезным просьбам отвезли в леспромхоз, и по дороге горе-тренер прямо-таки мелко дрожал от острого нетерпения увидеть этого негодяя Попова Николая, а когда увидел его, едва не рухнул в обморок: перед ним был не тот Попов Николай!!! Футболист, но маленького роста. Нападающий.
Жорж Свинкин был настолько потрясающе растерян, что и не заметил, каким образом очутился в помещении милиции, и далеко не сразу сообразил, что от него хотят и о чём его расспрашивают.
Надо тут же отметить, что весьма и весьма подозрительным милиции представлялось всё поведение Жоржа Свинкина. Но конкретных обвинений было три. Первое: в больнице он выдавал себя за государственного тренера, каковым на самом деле не является, потому что и звания такого вообще не существует. Второе: ограбление гражданки Глафиры Сосипатровны Суслопаровой (тридцать два блина и полтора литра сметаны) с угрозой применить оружие. Третье: угон трактора с прицепом.
Отдышавшись, чуть-чуть-чуть освободившись от страха, с большим трудом пересиливая заикание, Жорж Свинкин впервые в жизни говорил правду, и это было для него столь непривычно, что он часто запутывался и забывал самые обыкновенные слова. Под строгими и осуждающими взглядами работников милиции он растерял почти всю самоуверенность, виновато и довольно скромно объяснил свое внешне нелепое и весьма и весьма подозрительное поведение.
Государственным тренером он назвал себя абсолютно случайно, без всякого злого умысла, да и зубы надо было вставить побыстрее в интересах развития футбола – любимой игры миллионов. Ведь не лично же ему, Жоржу Робертовичу Свинкину, необходим этот, простите, негодяй Попов Николай, замечательный вратарь, но несознательный человек. Но он нужен, представьте себе, большому футболу! Вот поэтому-то из-за него и спрыгнул он, сознающий свой долг тренер, на полном ходу с поезда, вот почему и разбился весь.
Оружия у него никакого не было и быть не могло. Тунеядского тракториста, бывшего двоечника Гаврилу и его на редкость жадную тёщу Глафиру Сосипатровну он пугнул обыкновенным сучком. Во всем виноват лентяй Гаврила: ведь он сам обещал накормить его, то есть, скромно говоря, выдающегося, но крайне голодного тренера. Да, да, крайне голодного, да ещё и измотанно-измученного сверхужаснейшей поездкой в неописуемо грязном прицепе и длительной борьбой с обмазученной бочкой. А тёща Гаврилова его, борца и страдальца, не только в избу не пустила, а к тому же и крокодилом обозвала.
Трактор он и не собирался угонять и не мог угнать при всем своем желании, так как управлять машиной не умеет, впрочем, как и сам Гаврила. А он, Жорж Робертович Свинкин, просто влез в кабинку, чтобы скоротать ночь, а тот, тракторчонок, драндулет будущего, чудо двадцатого века, по своей глупейшей особенности самостоятельно двинулся вперёд по дороге.
– Как видите, уважаемые товарищи, – заканчивал свои показания Жорж Свинкин, чувствуя на душе незнакомое доселе удивительное спокойствие оттого, что не врал, как обычно, а говорил почти только правду. – Меня пожалеть надо, мне помочь надо, а не наказывать меня! Кроме моральных ударов, я понес материальные потери. Ведь никакая химчистка не возьмётся привести в порядок мой костюм, прямо-таки катастрофически обмазученный Гавриловой бочкой!.. Документы? Если бы я знал, где они! И документы Попова Николая я потерял, все свои деньги я потерял! Нет денег даже на обратный проезд, уважаемые, дорогие товарищи…
Поверили Жоржу Свинкину, хотя всё-таки пристыдили, особенно за хулиганские действия по отношению к гражданке Глафире Сосипатровне Суслопаровой, но зато обещали помочь с химчисткой, обещали также начать розыск документов и денег, а сейчас предложили отправиться в больницу, чтобы отмыться и сделать перевязки.
И вот на кухне, взволнованный собственными разглагольствованиями, Жорж Свинкин заканчивал:
– Боюсь, просто панически боюсь, Коленька, что милиции уже известно твое поповское прошлое. Они как-то так расспрашивали о тебе, что было ясно: ты под огромным подозрением. Конечно, никому не запрещается быть попом, тем более бывшим. Но вот представь себе такую картину: этот бывший поп стремится проникнуть в рабочий коллектив, в команду…
– Николай! Я вас умоляю! – в неизмеримо большом волнении воскликнула бабушка Анфиса Поликарповна. – Не верьте ни единому слову этого субъекта! Он сам в сверхвысшей степени подозрителен! В каждом его слове, даже в каждом звуке его неприятнейшего голоса ложь и фальшь! Фальшь и ложь!
С великим сожалением, с глубочайшей укоризной посмотрел на неё Жорж Свинкин, скорбно покачал своей израненной, украшенной тремя разноцветными шишками головой и проговорил очень хрипло:
– Понятно, понятно… Потрясающе нелепо, чудовищно несправедливо… Но я не обескуражен, даже не растерян, я привык к людской неблагодарности. Но дело не во мне. Единственный к тебе вопрос, Коленька: почему ты не хочешь, не горишь желанием завтра же приступить к тренировкам?
– Он сегодня уже тренировался, – по возможности спокойно сказал Шурик, но тут же возмутился: – А по какому праву вы взяли у него документы?
– Тебя, мальчик, никто ни о чём не спрашивает, – презрительно оборвал его Жорж Свинкин. – Мы, взрослые, как-нибудь разберемся сами. Документы его я уже отправил, чтобы ускорить зачисление в команду. Он уже футболист! Я уже сделал то, о чём ты мечтал, Коленька! Даю тебе на размышление…
– А он не нуждается в вашей помощи! – перебил Шурик.
– Совершенно очевидно! – добавила бабушка Анфиса Поликарповна. – Вы, Жорж, переполнены ложью! А толку от вас мало! Вы даже борщ посолить не в состоянии!
– Обращаюсь только к нему! – Жорж Свинкин вскинул руку в сторону дяди Коли. – А вы – молчите! Или завтра ты, Попов Николай, начинаешь прямой путь в большой футбол, или остаешься здесь и влачишь жалкое существование! Тогда – прощай, бывший поп и бывший перспективный вратарь!
В ответ ему было молчание.
– Молчание – знак согласия? – вкрадчиво, скрывая торжество, хрипло проскрипел Жорж Свинкин. – Значит, вперёд, в большой футбол? Значит, за мной шагом марш?
– Нет, нет, – негромко, но совершенно твёрдо ответил дядя Коля, и Шурик с бабушкой Анфисой Поликарповной облегченно и громко вздохнули. – Нет, нет, – чуть громче, но ещё твёрже повторил дядя Коля. – Я с вами никуда не поеду, и вы никуда не поедете, пока мои документы не будут у меня. Где они?
– Я отправил их, повторяю, для скорейшего оформления тебя в команду.
– Когда же вы могли их отправить? Вы их взяли у меня на вокзале. Потом вы прыгали с поезда, попали в больницу. Оттуда сразу в леспромхоз. Куда вы дели мои документы?
Жорж Свинкин весьма энергично засучил рукава, словно собирался драться на кулачках, тщательно поправил узел на животе и ответил, вызывающе отчетливо выговаривая каждое слово:
– Хорошо, хорошо, отлично, замечательно. Я хотел избавить тебя, Коленька, от лишних волнений. Чтобы все свои силы ты приберег для завтрашней тренировки… Я потерял твои документы вместе со своими. И деньги ещё я потерял. Вот какое несчастье! – Он с видимым наслаждением взглянул на растерянное лицо дяди Коли. – Выход один – быть нам с тобой, Коленька, вместе, вдвоем выкручиваться из этой истории.
– Ни одному вашему слову я не верю, – глухо проговорил дядя Коля. – И понятия не имею, где мои документы. Отправили вы их, потеряли, спрятали? Неизвестно. Товарищи… – Голос дяди Коли дрогнул. – Я ведь в безвыходном положении…
– А я? – с невинным видом спросил Жорж Свинкин. – Мы с тобой, Коленька, из-за тебя оба оказались в безвыходном положении.
– Вам надо идти в милицию! – обрадованно воскликнул Шурик. – Он ведь незаконно захватил ваши документы…
– Малыш, мальчик, деточка! – укоризненно перебил Жорж Свинкин. – Я был уже в милиции и обо всём доложил. Прошу всех помолчать! – грозно приказал он, чтобы скрыть за этой грозностью свою полнейшую растерянность. – Мне необходимо подумать!
Самое сверхужасное заключалось в том, что Жорж Свинкин никак не мог сообразить, в чём же он просчитался. Найти такого уникального, такого перспективного вратаря и… потерять его! Неужели нельзя обмануть его, припугнуть его неужели нельзя?!
Можно, конечно, можно!
Но – как?
– Минуточку внимания, – хрипло проскрипел Жорж Свинкин. – Больше я тебя, Коленька, уговаривать не буду. Поступай как знаешь. А меня ждёт команда. О документах завтра же справишься в милиции. В момент, когда ты расстаёшься со мной, ты расстаёшься и с мечтой о большом футболе. И жаль мне тебя, искренне жаль. Но последний раз ещё предупреждаю, – сквозь стальные и золотые зубы процедил он, – без меня ты выдающимся спортсменом не станешь… Прощай, Коленька… – Он медленно дошёл до дверей, постоял в нерешительности, обернулся. – Адре… адре… адре… – почти сквозь слёзы зазаикался он, вытянулся, сжал кулаки, пытаясь справиться с неожиданным огромным волнением и скрипло прохрипел: – Адре… адре… а-а-а-адре… – И, махнув рукой, Жорж Свинкин вышел.
Злобно стукнула дверь.
– Адре, – пожав плечами, недоуменно произнесла бабушка Анфиса Поликарповна. – Его последнее слово… Адре? Что бы это могло означать?
– Что бы это ни означало, – сказал Шурик, – но не зря ли мы его отпустили? Вдруг он действительно самый обыкновенный жулик? Ведь без документов вас и на работу не примут, а, значит, и в команду не возьмут.
– Никуда он не денется, – довольно уверенным тоном отозвался дядя Коля. – Завтрак в восемь ноль-ноль, и сразу после него я отправляюсь в милицию.
– Завтрак в восемь ноль-ноль?! – ужасно поразилась, невероятно возмутилась, очень страшно испугалась бабушка Анфиса Поликарповна. – Мне не проснуться… Не встать… Не подняться… Я уже семь с половиной лет просыпаюсь не раньше половины одиннадцатого… Это укрепляет мне нервную систему и продляет жизнь! – убеждённо воскликнула она. – А сегодня я столько истратила нервов… А ведь я приехала отдыхать!
– Ты и будешь отдыхать, – попытался успокоить её Шурик, – продукты на завтра у нас есть.
– Утро вечера мудренее, – очень широко зевая, сказал дядя Коля. – Будем надеяться, что завтра всё образуется, всё обретёт порядок.
Бабушка Анфиса Поликарповна чуть-чуть-чуть успокоилась, но с сомнением покачала головой и спросила:
– А что всё-таки значит «адре»?
Опять очень широко зевнув, дядя Коля ответил:
– Завтра узнаем.
И вскоре на всю квартиру раздался его богатырский храп. Как тогда, когда они с Шуриком отдыхали после тренировки и обеда, в носу дяди Коли спрятался целый оркестр! Там рокотали разные трубы и трубочки, пели флейты, пищали кларнеты, и казалось вот-вот загремят барабаны…
Шурику не спалось. Он с удовольствием, даже с наслаждением слушал богатырский храп дяди Коли, перебирал в уме сегодняшние события.
Эх, научиться бы храпеть так же богатырски, как дядя Коля! Шурик сильно втянул воздух носом и рассмеялся: вместо храпа получилось хрюканье, так сказать, не храп, а хрюк.
И ещё шесть раз похрюкав, Шурик крепко-накрепко заснул.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Совершенно загадочное исчезновение бабушки Анфисы Поликарповны
Обычно Шурик просыпался в вялом, как говорится, дурном расположении духа, то есть с очень плохим настроением, равнодушный почти буквально ко всему. Ведь ничего его никогда не ожидало, кроме надоевшей учёбы – в школе и дома.
Сегодня же он громко и радостно хрюкнул, едва заслышав бодрый голос дяди Коли, призывавший его проснуться, сбросил одеяло и спрыгнул на пол.
Дядя Коля, видимо, для того чтобы не разбудить бабушку Анфису Поликарповну, негромко спросил:
– А кто твою кровать заправлять будет?
Сам он постель свою уже собрал и аккуратно сложил на диване.
– Как это и что это – заправлять кровать? – удивленно и с явным интересом спросил Шурик. – Понятия не имею. Чем её заправлять? Бензином?
– Ты понятия не имеешь, как это и что это – заправлять кровать? – ещё более удивленно спросил дядя Коля. – И ещё шутишь над этим? Просто даже и не верится. Ведь каждое утро ты вставал с кровати и… И неужели тебе ни разу за всю жизнь не пришло в голову подумать о том, что кто-то каждое утро всю твою жизнь заправляет кровать, в которой спал ты?!
Шурик с унылым до крайности видом молчал, склонив набок взъерошенную голову, которая действительно ни разу за всю жизнь не подумала о том, что кровать надо заправлять.
– Ты только посмотри, как это просто делается! – И дядя Коля ловко и быстро застлал кровать, взбил подушку. – Вот и вся наука!
– Вот и научусь, – невесело пообещал Шурик. – Только зря вы удивляетесь. Да, да, представьте себе, что никто никогда мне не говорил, что кровать за собой надо заправлять. А сам я… – он довольно глубоко и так же тяжко вздохнул, – а сам я не догадался.
– Всего самому в жизни и не понять, – объяснил дядя Коля. – Вот и будем помогать друг другу, и дела наши, будем надеяться, пойдут в гору. А сейчас мы быстренько и с полной отдачей потренируемся!
Они взяли мяч и, можно сказать, рванули на место вчерашней тренировки. Впереди огромнейшими шагами бежал огромный дядя Коля, за ним мелкими шажочками-прыжочками спешил маленький Шурик. Он, конечно, отставал, и дядя Коля был вынужден часто останавливаться и в великом нетерпении поджидать его.
И не выдержав такой гонки с этаким препятствием, дядя Коля посадил мальчишку к себе за спину и под его восторженные попискивания и повизгивания помчался дальше ещё более огромнейшими шагами.
Прибежав на поле, наши футболисты сразу же занялись своим любимым делом, забыв обо всем на всем свете, и занимались до тех пор, пока у Шурика не подкосились ноги. Он непроизвольно сел, прямо-таки упал на землю, обессиленно крикнув:
– Ничего себе, тренировочка!
– Тренировочка тут ни при чем, – обиженно проговорил дядя Коля, – это физическая подготовочка у тебя наислабейшая. – И он стал упрашивать его ещё побить по воротам, но Шурик вдруг убеждённо проговорил:
– Да мы же с вами ерундистикой занимаемся!
– Почему ерундистикой? – удивился и опять обиделся дядя Коля. – Я с каждым ударом чувствую себя всё уверенней! Святым делом, можно сказать, занимаемся! Ведь отработка одиннадцатиметровых…
– Правильно, правильно, правильно! – запальчиво и несколько насмешливо перебил Шурик. – Но ведь вратарское мастерство состоит не только в умении брать пенальти! Умеете ли вы, например, посылать мяч в поле? Нет! А как вам вести себя при подаче угловых, знаете? Нет! Вообще, пора уже выучить правила!.. А кроме того, нам давно пора идти разыскивать Свинкина. Раздобыть ваши документы – наша главная задача!
– Разумно, в высшей степени разумно мыслишь, – одобрил дядя Коля. – В занятии любимейшим футболом я совсем забыл о клетчато-полосатом и документах. Идём.
Они тотчас же отправились обратно домой, не подозревая, конечно, какие их там ожидают неожиданности.
Подойдя к двери в свою квартиру, Шурик нажал кнопку звонка, удивленно и недоуменно постоял, потом вспомнил, как будили бабушку Анфису Поликарповну в поезде, ещё несколько раз позвонил и обречённо прошептал:
– Всё ясно. Бабушка спит невообразимо крепко.
– А почему ты ключ не взял? – сердито спросил дядя Коля. – Она же предупреждала нас вчера, что спит долго. Неудобно старого человека беспокоить. Как ты мог забыть ключ?
– Нет, не забыл, – сквозь зубы и тоже сердито ответил Шурик и с отчаянием добавил: – Я просто не знал!
– Чего – не знал?! – изумился и возмутился дядя Коля. – Что двери на ключ закрываются, не знал?!
– Я ни разу в жизни не открывал дверь ключом! Да, да! – растерянно, чуть не плача, воскликнул Шурик. – Мне ни разу в жизни не доверяли ключа! Так и говорили: ему, то есть мне, нельзя доверять ключ! Вот об этом-то я и забыл! Забыл о том, что мне никогда ничего не доверяли!
– Вот это ерундистика самая обыкновенная, – угрюмо заключил дядя Коля. – И мне над собой много работы предстоит, да и тебе не меньше. А с дверью надо что-то предпринимать…
Шурику захотелось немножечко, совсем чуть-чуть-чуть, поплакать от обиды и беспомощности, и, чтобы сдержаться, он забарабанил в дверь правой рукой, а левой беспрестанно нажимал кнопку, приговаривая:
– Проснись, бабушка! Проснись, бабушка! Проснись, бабушка!
И ещё ему было очень стыдно за свою житейскую неприспособленность. Словно почувствовав его состояние, дядя Коля погладил мальчика по взъерошенной голове, сказал:
– Не надо зря шуметь. Сие, видимо, совершенно бесполезно. Завидным сном обладает уважаемая Анфиса Поликарповна. И не будем сетовать на превратности нашей судьбы, а обмозгуем, как нам выкрутиться из этой истории. Перестань, перестань! – попросил он, когда Шурик снова начал стучать и звонить. – Понимаешь, я бы мог… стукнуть, но, по-моему, скорее дверь вылетит, чем проснется уважаемая Анфиса Поликарповна… Итак, решим первый вопрос: можем ли мы сейчас уйти по своим делам?
– Боюсь, что её нельзя оставлять одну, – подумав, ответил Шурик. – Значит, нам нельзя сейчас идти по своим делам. Значит, надо проникать в квартиру.
– А если тебе остаться здесь?
– Нет, нет, одного я вас не пущу! Я хочу действовать вместе с вами! Я вам помогать хочу!
– И мне с тобой надёжнее, – дядя Коля опять погладил Шурика по взъерошенной голове. – В предельно нелепое положение вверг нас рок.
– А если всё-таки нам пойти? – нерешительно спросил Шурик. – Во-первых, мы можем вернуться, когда она ещё будет спать. Во-вторых, ничего особенно страшного не случится, если она проснется без нас и немножко нас обождёт. Ведь самое-то главное сейчас – это идти со Свинкиным в милицию, выяснять судьбу ваших документов! Ведь сегодня может решиться ваша футбольная судьба!
– Сознаю всю ответственность момента, – торжественным тоном согласился дядя Коля. – Жить не могу без футбола! Но… но спокойствие уважаемой Анфисы Поликарповны, – продолжал он уже с явным сожалением, – не имеет к этому никакого отношения. Мы не имеем ни малейшего морального права по своей вине беспокоить старого человека.
Шурик ещё несколько раз машинально позвонил, постучал, потом долго молчал, склонив набок взъерошенную голову, и признался:
– Не понимаю. Почему нельзя ей побеспокоиться немножко по нашей вине? Мы-то по её вине беспокоимся, да ещё как!
– Уважаемая Анфиса Поликарповна старше нас. И почему она обязана хотя бы и немножко беспокоиться по нашей вине?
– Но ведь мы-то ни в чём не виноваты! То есть виноват во всем один я! А решается ваша судьба! А бабушка всё равно спит! – не сдерживая раздражения, говорил Шурик. – Если мы и попадём в квартиру, то всё равно придётся бабушку оставлять, если она привыкла спать до половины одиннадцатого!
– Можно оставить хотя бы записку, что мы ушли, – уныло сказал дядя Коля. – К тому же мне совершенно необходимо побриться. Нельзя же в таком виде…
Пока они стоят и гадают, что им делать в создавшейся обстановке, мы с вами, уважаемые читатели, перенесемся к Егору Весёлых и посмотрим, чем же он занимается, оставшись без своей гордости – огромных чёрных усов.
Уже под утро, когда он спал зыбким, неспокойным сном, ему приснилось, что усы свои он потерял. Егор Весёлых мгновенно проснулся, рывком сел на кровати, схватился руками за… нос!
И – вспомнил всё.
И – состонал так громко и жалобно, словно у него враз заболели все зубы и уши…
Сегодня же он громко и радостно хрюкнул, едва заслышав бодрый голос дяди Коли, призывавший его проснуться, сбросил одеяло и спрыгнул на пол.
Дядя Коля, видимо, для того чтобы не разбудить бабушку Анфису Поликарповну, негромко спросил:
– А кто твою кровать заправлять будет?
Сам он постель свою уже собрал и аккуратно сложил на диване.
– Как это и что это – заправлять кровать? – удивленно и с явным интересом спросил Шурик. – Понятия не имею. Чем её заправлять? Бензином?
– Ты понятия не имеешь, как это и что это – заправлять кровать? – ещё более удивленно спросил дядя Коля. – И ещё шутишь над этим? Просто даже и не верится. Ведь каждое утро ты вставал с кровати и… И неужели тебе ни разу за всю жизнь не пришло в голову подумать о том, что кто-то каждое утро всю твою жизнь заправляет кровать, в которой спал ты?!
Шурик с унылым до крайности видом молчал, склонив набок взъерошенную голову, которая действительно ни разу за всю жизнь не подумала о том, что кровать надо заправлять.
– Ты только посмотри, как это просто делается! – И дядя Коля ловко и быстро застлал кровать, взбил подушку. – Вот и вся наука!
– Вот и научусь, – невесело пообещал Шурик. – Только зря вы удивляетесь. Да, да, представьте себе, что никто никогда мне не говорил, что кровать за собой надо заправлять. А сам я… – он довольно глубоко и так же тяжко вздохнул, – а сам я не догадался.
– Всего самому в жизни и не понять, – объяснил дядя Коля. – Вот и будем помогать друг другу, и дела наши, будем надеяться, пойдут в гору. А сейчас мы быстренько и с полной отдачей потренируемся!
Они взяли мяч и, можно сказать, рванули на место вчерашней тренировки. Впереди огромнейшими шагами бежал огромный дядя Коля, за ним мелкими шажочками-прыжочками спешил маленький Шурик. Он, конечно, отставал, и дядя Коля был вынужден часто останавливаться и в великом нетерпении поджидать его.
И не выдержав такой гонки с этаким препятствием, дядя Коля посадил мальчишку к себе за спину и под его восторженные попискивания и повизгивания помчался дальше ещё более огромнейшими шагами.
– Ничего себе, тренировочка!
– Тренировочка тут ни при чем, – обиженно проговорил дядя Коля, – это физическая подготовочка у тебя наислабейшая. – И он стал упрашивать его ещё побить по воротам, но Шурик вдруг убеждённо проговорил:
– Да мы же с вами ерундистикой занимаемся!
– Почему ерундистикой? – удивился и опять обиделся дядя Коля. – Я с каждым ударом чувствую себя всё уверенней! Святым делом, можно сказать, занимаемся! Ведь отработка одиннадцатиметровых…
– Правильно, правильно, правильно! – запальчиво и несколько насмешливо перебил Шурик. – Но ведь вратарское мастерство состоит не только в умении брать пенальти! Умеете ли вы, например, посылать мяч в поле? Нет! А как вам вести себя при подаче угловых, знаете? Нет! Вообще, пора уже выучить правила!.. А кроме того, нам давно пора идти разыскивать Свинкина. Раздобыть ваши документы – наша главная задача!
– Разумно, в высшей степени разумно мыслишь, – одобрил дядя Коля. – В занятии любимейшим футболом я совсем забыл о клетчато-полосатом и документах. Идём.
Они тотчас же отправились обратно домой, не подозревая, конечно, какие их там ожидают неожиданности.
Подойдя к двери в свою квартиру, Шурик нажал кнопку звонка, удивленно и недоуменно постоял, потом вспомнил, как будили бабушку Анфису Поликарповну в поезде, ещё несколько раз позвонил и обречённо прошептал:
– Всё ясно. Бабушка спит невообразимо крепко.
– А почему ты ключ не взял? – сердито спросил дядя Коля. – Она же предупреждала нас вчера, что спит долго. Неудобно старого человека беспокоить. Как ты мог забыть ключ?
– Нет, не забыл, – сквозь зубы и тоже сердито ответил Шурик и с отчаянием добавил: – Я просто не знал!
– Чего – не знал?! – изумился и возмутился дядя Коля. – Что двери на ключ закрываются, не знал?!
– Я ни разу в жизни не открывал дверь ключом! Да, да! – растерянно, чуть не плача, воскликнул Шурик. – Мне ни разу в жизни не доверяли ключа! Так и говорили: ему, то есть мне, нельзя доверять ключ! Вот об этом-то я и забыл! Забыл о том, что мне никогда ничего не доверяли!
– Вот это ерундистика самая обыкновенная, – угрюмо заключил дядя Коля. – И мне над собой много работы предстоит, да и тебе не меньше. А с дверью надо что-то предпринимать…
Шурику захотелось немножечко, совсем чуть-чуть-чуть, поплакать от обиды и беспомощности, и, чтобы сдержаться, он забарабанил в дверь правой рукой, а левой беспрестанно нажимал кнопку, приговаривая:
– Проснись, бабушка! Проснись, бабушка! Проснись, бабушка!
И ещё ему было очень стыдно за свою житейскую неприспособленность. Словно почувствовав его состояние, дядя Коля погладил мальчика по взъерошенной голове, сказал:
– Не надо зря шуметь. Сие, видимо, совершенно бесполезно. Завидным сном обладает уважаемая Анфиса Поликарповна. И не будем сетовать на превратности нашей судьбы, а обмозгуем, как нам выкрутиться из этой истории. Перестань, перестань! – попросил он, когда Шурик снова начал стучать и звонить. – Понимаешь, я бы мог… стукнуть, но, по-моему, скорее дверь вылетит, чем проснется уважаемая Анфиса Поликарповна… Итак, решим первый вопрос: можем ли мы сейчас уйти по своим делам?
– Боюсь, что её нельзя оставлять одну, – подумав, ответил Шурик. – Значит, нам нельзя сейчас идти по своим делам. Значит, надо проникать в квартиру.
– А если тебе остаться здесь?
– Нет, нет, одного я вас не пущу! Я хочу действовать вместе с вами! Я вам помогать хочу!
– И мне с тобой надёжнее, – дядя Коля опять погладил Шурика по взъерошенной голове. – В предельно нелепое положение вверг нас рок.
– А если всё-таки нам пойти? – нерешительно спросил Шурик. – Во-первых, мы можем вернуться, когда она ещё будет спать. Во-вторых, ничего особенно страшного не случится, если она проснется без нас и немножко нас обождёт. Ведь самое-то главное сейчас – это идти со Свинкиным в милицию, выяснять судьбу ваших документов! Ведь сегодня может решиться ваша футбольная судьба!
– Сознаю всю ответственность момента, – торжественным тоном согласился дядя Коля. – Жить не могу без футбола! Но… но спокойствие уважаемой Анфисы Поликарповны, – продолжал он уже с явным сожалением, – не имеет к этому никакого отношения. Мы не имеем ни малейшего морального права по своей вине беспокоить старого человека.
Шурик ещё несколько раз машинально позвонил, постучал, потом долго молчал, склонив набок взъерошенную голову, и признался:
– Не понимаю. Почему нельзя ей побеспокоиться немножко по нашей вине? Мы-то по её вине беспокоимся, да ещё как!
– Уважаемая Анфиса Поликарповна старше нас. И почему она обязана хотя бы и немножко беспокоиться по нашей вине?
– Но ведь мы-то ни в чём не виноваты! То есть виноват во всем один я! А решается ваша судьба! А бабушка всё равно спит! – не сдерживая раздражения, говорил Шурик. – Если мы и попадём в квартиру, то всё равно придётся бабушку оставлять, если она привыкла спать до половины одиннадцатого!
– Можно оставить хотя бы записку, что мы ушли, – уныло сказал дядя Коля. – К тому же мне совершенно необходимо побриться. Нельзя же в таком виде…
Пока они стоят и гадают, что им делать в создавшейся обстановке, мы с вами, уважаемые читатели, перенесемся к Егору Весёлых и посмотрим, чем же он занимается, оставшись без своей гордости – огромных чёрных усов.
Уже под утро, когда он спал зыбким, неспокойным сном, ему приснилось, что усы свои он потерял. Егор Весёлых мгновенно проснулся, рывком сел на кровати, схватился руками за… нос!
И – вспомнил всё.
И – состонал так громко и жалобно, словно у него враз заболели все зубы и уши…