Хотя резидент немного удивился столь раннему визиту, встретил он меня с радостью, довольный тем, что может с кем-то поболтать. Когда я показал ему свой манифест, где значились ужасные слова «кокаин» и героин», а местом назначения этих товаров был проставлен Йемен, он, кажется, не придал документу особого значения. Несомненно, ему и в голову не приходило, какую бездну формальностей предполагали подобные товары в представлении таможенников. Правда, он таможенником не был, и потом, пребывая в одиночестве, в отрыве от своего родного окружения, он так глубоко ушел в растительное существование, что, сам того не ведая, оказался выше всяких условностей. У него был свой взгляд марсианина, и я не стал выводить его из этого первобытного состояния. Короче, когда я оставил ему манифест, удостоверяющий качество и количество груза, чтобы он мог в момент приезда и отъезда проверить и то, и другое, он со смехом пожал плечами, будто речь шла о какой-то шутке. К чему беспокоиться? Ему было известно, что эти продукты не могут стать предметом какой-либо конкуренции в Обоке, посреди данакильской пустыни. И в данном случае он обнаружил поистине здравый взгляд на вещи.
Мне пришлось согласиться пропустить рюмочку вермута, и я с большим трудом избежал завтрака, подкрепленного большим количеством консервов от фирмы «Амиё» – рагу или кислая капуста, – хранившихся при температуре сорок градусов выше нуля в тени… Чтобы предупредить его неожиданный ответный визит, я пригласил его к себе на ужин к определенному часу.
Как всегда, я велел поставить стол на террасе, где так приятно сидеть вечером, когда дует едва уловимый восточный ветер, и, пока я выслушивал его рассказы о продвижении по службе и о мелких огорчениях чиновника, мои люди грузили на судно таники с гашишем, доставляя их на шлюпке и пироге.
Они суетились как раз под нами и не скрывали своих действий, ведь речь шла о «запасах воды»…
Присутствие шефа, который следил за погрузкой с террасы, избавляло туземца-аскера, представителя таможни, от необходимости наблюдать за операцией, таким образом, все шло прекрасно. Я щедро откупоривал бутылки с кьянти, так что мой гость ушел в полном восхищении от проведенного в моем обществе вечера. Я проводил его до резиденции и поднялся в его рабочий кабинет. Когда я, собираясь проститься с ним, спросил, не хочет ли он осмотреть мое судно перед отплытием, сержант только расхохотался над этим несуразным предложением. Он вернул мне мой манифест, должным образом завизированный к отплытию, и пожелал счастливого пути.
Не теряя времени, я поднялся на борт «Альтаира», где все было готово к тому, чтобы сняться с якоря, и в два часа утра мы уже огибали Рас-Бир. На рассвете я покинул территориальные воды, и в поле зрения появилось плоскогорье.
XV
XVI
XVII
XVIII
Мне пришлось согласиться пропустить рюмочку вермута, и я с большим трудом избежал завтрака, подкрепленного большим количеством консервов от фирмы «Амиё» – рагу или кислая капуста, – хранившихся при температуре сорок градусов выше нуля в тени… Чтобы предупредить его неожиданный ответный визит, я пригласил его к себе на ужин к определенному часу.
Как всегда, я велел поставить стол на террасе, где так приятно сидеть вечером, когда дует едва уловимый восточный ветер, и, пока я выслушивал его рассказы о продвижении по службе и о мелких огорчениях чиновника, мои люди грузили на судно таники с гашишем, доставляя их на шлюпке и пироге.
Они суетились как раз под нами и не скрывали своих действий, ведь речь шла о «запасах воды»…
Присутствие шефа, который следил за погрузкой с террасы, избавляло туземца-аскера, представителя таможни, от необходимости наблюдать за операцией, таким образом, все шло прекрасно. Я щедро откупоривал бутылки с кьянти, так что мой гость ушел в полном восхищении от проведенного в моем обществе вечера. Я проводил его до резиденции и поднялся в его рабочий кабинет. Когда я, собираясь проститься с ним, спросил, не хочет ли он осмотреть мое судно перед отплытием, сержант только расхохотался над этим несуразным предложением. Он вернул мне мой манифест, должным образом завизированный к отплытию, и пожелал счастливого пути.
Не теряя времени, я поднялся на борт «Альтаира», где все было готово к тому, чтобы сняться с якоря, и в два часа утра мы уже огибали Рас-Бир. На рассвете я покинул территориальные воды, и в поле зрения появилось плоскогорье.
XV
Из-за довольно слабого северо-западного ветра мы держали ближе к ветру, развивая скорость не более двух узлов, но начинавшийся день (по этой причине я, собственно, и решился на такой дерзкий шаг) позволял экономить мазут.
Я увидел за кормой небольшой парус, следовавший тем же курсом. В бинокль я сумел разглядеть зараникскую заруку, один из тех быстроходных парусников, которые перевозят кат из Шейх-Сайда (что в Йемене) в Джибути. Они также занимаются контрабандой табака, и очень часто их используют для быстрых перебросок рабов между Рахейтом и Моккой. Поэтому я не удивился тому, что парус быстро увеличивался в размерах, так как это легкое, удлиненное и лишенное балласта судно даже и при таком ветре ухитрялось плыть со скоростью, вдвое превышающей скорость «Альтаира».
У меня не было никаких причин удирать от него, запустив мотор, как того хотелось бы ребяческому самолюбию моего экипажа, да и, наверное, моему тоже. Когда их обгоняет чужое судно, моряки воспринимают это как оскорбление. Итак, я позволил заруке приблизиться, уверенный в том, что она намерена подняться на ветер, так как заруки благодаря своим латинским парусам превосходно лавируют, но судно, напротив, осталось на ветре, придерживаясь точно нашего курса.
Перед самым проливом у острова Перим корабль поравнялся с нами, и его команда приветствовала нас обычным протяжным «хо-о-о!», мой экипаж откликнулся и задал вопрос: «Мен хен? Мен хен? (Куда плывете?)». С заруки ответили: «Мокка, Мокка…»
Судно находилось на расстоянии менее одного кабельтова от нас, и, рассматривая его в бинокль, я увидел растянувшегося на юте человека в мундире цвета хаки, с надетой на голове, как мне показалось, такой же, что и у таможенных аскеров, феской. Я передал бинокль Кадижете, и он подтвердил, что это сомалиец, являющийся штатным осведомителем администрации. То, что он старался остаться незамеченным, заставило меня призадуматься.
Какого черта надо этому аскеру в Мокке? Мне пришла в голову мысль: а не послан ли он с тем, чтобы узнать, действительно ли я везу свои ящики в Мокку?
Мучимый этим подозрением, я тут же осознал, какой опасности я себя подвергну, если не остановлюсь в этом порту. Я еще не знал, как этот поступок может быть использован против меня, но он, вероятно, имел исключительное значение, если уж правительство проявило такое усердие, чтобы уличить меня в обмане. Надо было любой ценой лишить власти этого оружия, которое их шпион рассчитывал получить в Мокке, куда – и в этом он не сомневался – я не прибуду. Но не везет ли этот сомалиец какое-нибудь послание от губернатора с просьбой к имаму Йяйя арестовать мои ящики, а значит, и мой корабль в том случае, если я все-таки войду в порт Мокки? Ведь соседи охотно оказывают друг другу такие мелкие услуги, уподобляясь чернокожим царькам, которые по отношению к своим подданным не имеют никаких других обязательств, кроме как выжимать из них подать и время от времени отрубать им головы для острастки.
Губернаторы колоний и даже правители в своих провинциях мало чем отличаются от султана-варвара или чернокожего царька в том, что касается соблюдения закона собственной прихоти и пренебрежения к справедливости. Вполне возможно, что эти два тиранчика сговорились между собой, тем более что имам был не прочь сделать приятное французам. Он их, конечно, ненавидел, равно как и всех христиан, но корыстолюбие подсказывало ему, что иногда следует проявить сдержанность.
Рассмотренная в таком политическом аспекте ситуация показалась мне весьма серьезной. Надо было срочно устранить опасность, прибегнув к тайным средствам, то есть, заручившись поддержкой подчиненных, чтобы имам не прослышал об этом деле.
Я сразу подумал о шейхе Иссе, знаменитом работорговце, которому султан Йяйя ни в чем не отказывал.
На страницах книги «Тайны Красного моря» я рассказал об этом странном человеке, которого боялись и уважали не только его соплеменники, свирепые данакильцы, но и самые отдаленные племена эфиопского Запада – каффа, джима, гондар, где деревенские старосты приберегали для него самых красивых мальчиков, кандидатов на почетную должность евнухов. Семьи, в которых росли эти юные избранники, произносили дополнительные молитвы после ежевечернего богослужения в мечети, умоляя Аллаха послать им шейха Иссу прежде, чем их сын минует возраст, благоприятный для ритуала оскопления. Его имя было известно всем на обширной территории, вплоть до Чада, а его печать обеспечивала беспрепятственный проход через разные владения всем, кому посчастливилось ею обладать.
Никто никогда не знал, по какой тропе семенит его черный мул, более быстрый, чем зебра; многочисленные жилища шейха, с женщинами и стадами, словно вехи, отмечали его путь. Он приезжал туда неожиданно, иногда после многих месяцев отсутствия, и вел себя так, будто и не покидал этих мест.
Всем своим пристанищам он предпочитал дом в Рахейте, расположенный на берегу Красного моря, у входа в Баб-эль-Мандебский пролив, посреди безлюдного пляжа, над которым проносится хамсин. Мои люди подтвердили мне, что он должен находиться там в это время года. Навещая свои стада в горах Мабла, Мола узнал, что шейх ждет небольшой караван отборных рабов из Судана и что он наверняка будет в Рахейте, чтобы встретить рабов и посадить их на судно.
Я увидел за кормой небольшой парус, следовавший тем же курсом. В бинокль я сумел разглядеть зараникскую заруку, один из тех быстроходных парусников, которые перевозят кат из Шейх-Сайда (что в Йемене) в Джибути. Они также занимаются контрабандой табака, и очень часто их используют для быстрых перебросок рабов между Рахейтом и Моккой. Поэтому я не удивился тому, что парус быстро увеличивался в размерах, так как это легкое, удлиненное и лишенное балласта судно даже и при таком ветре ухитрялось плыть со скоростью, вдвое превышающей скорость «Альтаира».
У меня не было никаких причин удирать от него, запустив мотор, как того хотелось бы ребяческому самолюбию моего экипажа, да и, наверное, моему тоже. Когда их обгоняет чужое судно, моряки воспринимают это как оскорбление. Итак, я позволил заруке приблизиться, уверенный в том, что она намерена подняться на ветер, так как заруки благодаря своим латинским парусам превосходно лавируют, но судно, напротив, осталось на ветре, придерживаясь точно нашего курса.
Перед самым проливом у острова Перим корабль поравнялся с нами, и его команда приветствовала нас обычным протяжным «хо-о-о!», мой экипаж откликнулся и задал вопрос: «Мен хен? Мен хен? (Куда плывете?)». С заруки ответили: «Мокка, Мокка…»
Судно находилось на расстоянии менее одного кабельтова от нас, и, рассматривая его в бинокль, я увидел растянувшегося на юте человека в мундире цвета хаки, с надетой на голове, как мне показалось, такой же, что и у таможенных аскеров, феской. Я передал бинокль Кадижете, и он подтвердил, что это сомалиец, являющийся штатным осведомителем администрации. То, что он старался остаться незамеченным, заставило меня призадуматься.
Какого черта надо этому аскеру в Мокке? Мне пришла в голову мысль: а не послан ли он с тем, чтобы узнать, действительно ли я везу свои ящики в Мокку?
Мучимый этим подозрением, я тут же осознал, какой опасности я себя подвергну, если не остановлюсь в этом порту. Я еще не знал, как этот поступок может быть использован против меня, но он, вероятно, имел исключительное значение, если уж правительство проявило такое усердие, чтобы уличить меня в обмане. Надо было любой ценой лишить власти этого оружия, которое их шпион рассчитывал получить в Мокке, куда – и в этом он не сомневался – я не прибуду. Но не везет ли этот сомалиец какое-нибудь послание от губернатора с просьбой к имаму Йяйя арестовать мои ящики, а значит, и мой корабль в том случае, если я все-таки войду в порт Мокки? Ведь соседи охотно оказывают друг другу такие мелкие услуги, уподобляясь чернокожим царькам, которые по отношению к своим подданным не имеют никаких других обязательств, кроме как выжимать из них подать и время от времени отрубать им головы для острастки.
Губернаторы колоний и даже правители в своих провинциях мало чем отличаются от султана-варвара или чернокожего царька в том, что касается соблюдения закона собственной прихоти и пренебрежения к справедливости. Вполне возможно, что эти два тиранчика сговорились между собой, тем более что имам был не прочь сделать приятное французам. Он их, конечно, ненавидел, равно как и всех христиан, но корыстолюбие подсказывало ему, что иногда следует проявить сдержанность.
Рассмотренная в таком политическом аспекте ситуация показалась мне весьма серьезной. Надо было срочно устранить опасность, прибегнув к тайным средствам, то есть, заручившись поддержкой подчиненных, чтобы имам не прослышал об этом деле.
Я сразу подумал о шейхе Иссе, знаменитом работорговце, которому султан Йяйя ни в чем не отказывал.
На страницах книги «Тайны Красного моря» я рассказал об этом странном человеке, которого боялись и уважали не только его соплеменники, свирепые данакильцы, но и самые отдаленные племена эфиопского Запада – каффа, джима, гондар, где деревенские старосты приберегали для него самых красивых мальчиков, кандидатов на почетную должность евнухов. Семьи, в которых росли эти юные избранники, произносили дополнительные молитвы после ежевечернего богослужения в мечети, умоляя Аллаха послать им шейха Иссу прежде, чем их сын минует возраст, благоприятный для ритуала оскопления. Его имя было известно всем на обширной территории, вплоть до Чада, а его печать обеспечивала беспрепятственный проход через разные владения всем, кому посчастливилось ею обладать.
Никто никогда не знал, по какой тропе семенит его черный мул, более быстрый, чем зебра; многочисленные жилища шейха, с женщинами и стадами, словно вехи, отмечали его путь. Он приезжал туда неожиданно, иногда после многих месяцев отсутствия, и вел себя так, будто и не покидал этих мест.
Всем своим пристанищам он предпочитал дом в Рахейте, расположенный на берегу Красного моря, у входа в Баб-эль-Мандебский пролив, посреди безлюдного пляжа, над которым проносится хамсин. Мои люди подтвердили мне, что он должен находиться там в это время года. Навещая свои стада в горах Мабла, Мола узнал, что шейх ждет небольшой караван отборных рабов из Судана и что он наверняка будет в Рахейте, чтобы встретить рабов и посадить их на судно.
XVI
Включив мотор, я приблизился к африканскому берегу и поплыл вдоль пляжа, окаймленного низкими дюнами, которыми заканчивается огромная равнина, поросшая мимозами. Перед оазисом, состоящим из финиковых пальм, взлохмаченных ветром, стояла мечеть с куполом, ослепительную белизну которому придавала ракушечная известь. Несколько хижин, расположенных между дюнами, покрытыми голубым кустарником, подставляли свои круглые спины порывам вздымающего песок ветра, а на берегу дремала зарука со снятой мачтой.
Место казалось безлюдным.
Я бросил якорь под прикрытием каменистого выступа, и какая-то женщина вышла из хижины. Стоя на баке, Мола помахал ей своим тюрбаном, и она опять скрылась в жилище.
Вскоре после этого из-за дюн вышли мужчины с ружьями на плечах, и один из них ответил на наше приветствие. Зная местные обычаи, я выстрелил из ружья в воздух, и над дюнами тут же расцвели хлопья белого дыма, подхваченные ветром. Шейх Исса был здесь.
Когда мы спрыгнули на песок, нас встретил второй залп. И ко мне навстречу вышел данакилец, завернувшийся в абиссинскую хаму с красной каймой, своего рода римскую тогу. Я узнал в нем шейха Иссу. Увы, он сильно постарел, однако взгляд был таким же живым, а на его похудевшем лице, как бы вырезанном из твердого дерева, нельзя было заметить никаких признаков одряхления. Освоившись с этим первым впечатлением, я вновь нашел его таким, каким он сохранился в моей памяти.
Есть люди, глядя на которых думаешь, что они никогда не состарятся, словно внутри них заключено нечто нетленное – их дух, заставляющий забыть о бренной плоти. Может быть, даже контраст между физическим упадком и силой мысли как раз и обнаруживает подлинное величие человека в неувядающей его сущности, скажем лучше: его души, если воспользоваться этим более привычным словом…
Круглая хижина, сделанная из циновок, положенных на дугообразные ветви финиковых пальм, ничем не отличалась от жилищ других кочевников, а внутренняя ее обстановка была столь же неполной и случайной. Я вошел внутрь, согнувшись в три погибели, через узкий вход и в потемках, подернутых дымкой фимиама, второпях брошенного на угли, услышал звяканье браслетов и медных колец; затем, когда мои глаза привыкли к темноте, я увидел молодую женщину с обнаженным торсом, настоящую бронзовую статую, чьи грациозные линии подчеркивались отблесками от горящего очага. Козья шкура, которой была обернута ее талия, то и дело приоткрывала восхитительное бедро и очертания хрупкой ноги с тонкой, как детское запястье лодыжкой.
Тонкие косички ее шевелюры обрамляли лицо с правильными чертами; тонкий нос, выпирающие скулы и два больших широко посаженных глаза придавали ему дикое и загадочное выражение, характерное для всех девушек ее расы. Странный тип внешности, который я обнаружил позднее в несколько утяжеленном и более уродливом варианте в курносом лице сфинкса из Гизы. Прически и юбки данакильских девушек можно увидеть на египетских фресках.
Ее твердые с задравшимися кверху крохотными сосочками груди смотрелись вызывающе.
Это была одна из жен шейха Иссы; лет ей было, конечно, не больше восемнадцати, что у нас непременно сделало бы ее престарелого супруга нелепым, но здесь, в этом первобытном окружении, где я забывал о нашем чересчур древнем мире, мне не показалось, что шейх выглядит смешно.
На циновку, сплетенную из пальмовых листьев в виде красно-черного орнамента, она поставила перед нами миски с верблюжьим молоком, лепешки из проса и свежие финики.
Обменявшись с ним общими фразами, я объяснил шейху Иссе, что привело меня к нему. На мгновение он задумался, а потом, посмотрев на меня и странно улыбнувшись, сказал:
– Тебя привел Аллах, не сомневайся в этом, ибо его воля заключается в том, чтобы расстроить коварные замыслы твоего вали… Этой ночью я жду прибытия трех очень дорогих девственниц, которых имам уже давно хочет получить для своего гарема в Сане. Эти девушки родом из страны Арси, они галла, которые не принадлежат к расе рабов; поэтому они не совсем пленницы, и одна из них, возможно, станет его фавориткой. Зарука, которую ты видел на пляже, должна забрать их и направиться в Мокку, но если ты хочешь, мы поплывем на твоем корабле…
Я молчал: это предложение поставило меня в довольно затруднительное положение. Перевозить гашиш и даже кокаин – это всего-навсего контрабанда, и я сознавал все ее возможные последствия, но доставка на корабле рабов, хотя бы только трех, грозила куда более серьезными неприятностями. Я выступил бы тогда в роли торговца «живым товаром», а времена уже были не те, когда «эбеновое дерево» 4запросто вносилось в таможенные манифесты.
Какую неожиданную радость я доставлю губернатору Шапон-Бессаку, если ему удастся уличить меня в подобном преступлении!
Я написал «преступление», но я не считал преступной торговлю рабами в том виде, в каком она осуществлялась и осуществляется до сих пор в Эфиопии; я слишком хорошо знал, что речь больше не идет о людях, захваченных в результате разбоя и насилия, но мне было отвратительно становиться соучастником покушения на свободу человеческой личности. Я представлял, какая безотчетная тоска по родной земле охватывает этих дикарей: они вспоминают джунгли, где бродят кочевые стада, лесные дебри, миражи пустынь… Мне кажется, что я чувствую эту ностальгию в животных, живущих в неволе, среди жалких декораций зоопарка, когда они глядят своими грустными глазами, как бы не видя ее, на толпу, которую забавляет их горькая доля.
Шейх Исса, конечно, угадал, насколько глубоки были мои сомнения, потому что он сказал:
– Но если это тебя не устраивает, вовсе необязательно сажать рабов к тебе на судно; хватит и заруки, но я должен прибыть в Мокку на твоем корабле. Однако было бы предпочтительно, чтобы я присутствовал на нем в качестве пассажира, плывущего в сопровождении своих трех жен.
– Но почему такие предосторожности?
– Потому что, как я уже говорил, они рабыни… Возможно, я допустил ошибку, сказав тебе правду, тогда как мог выдать этих женщин за тех, кем они могли бы стать, то есть за своих супруг. Сколько людей женятся на своих рабынях!
Сегодня почти все важные особы путешествуют именно так – в сопровождении своего так называемого мужа. Это намного упрощает дело, ибо в этом случае караваны, разделенные на небольшие группы, прибывают в Джибути поездом и затем садятся на «Каваджи», небольшой почтовый пароход одноименной компании, следующий до Адена.
Я понял, что мои сомнения в сущности были излишними, а мои страхи – иллюзорными.
– Что ж, поплыли с твоими «супругами», коли ты рассчитываешь уладить таким образом мое дело, – сказал я.
На его лице появилась чуть ироническая улыбка, во всяком случае, мне так показалось, ибо я чувствовал себя несколько неловко, и, наверное, это ощущение еще более усилилось бы, если бы вдруг узкий вход в хижину не заслонила тень. Положив свою пику и сняв кожаные сандалии, внутрь, согнувшись, вошел данакилец и сел перед нами на корточки. Он весь был перепачкан в красной пыли, нехарактерной для здешних мест, и казался усталым.
Данакилец опередил караван, который в настоящее время разбил лагерь среди первых холмов, окружающих равнину, раскинувшуюся между нагорьем и нагромождением базальтовых глыб и обломков шлака в глубине страны Асэба.
Солнце стояло уже низко, но надо было дождаться ночи, чтобы подать условный сигнал – костер, разожженный за оазисом, где его не могли заметить с моря.
Я оставил шейха Иссу беседовать на данакильском языке с бедуином из страны Аусса, где живет султан Йяйя, кровожадный вождь, который ненавидит итальянцев так же, как и своего сюзерена, негуса. Я ушел побродить по оазису; печальные кокосовые пальмы с причудливыми стволами раскачивались на ветру, казалось, они пытаются выразить свои страдания конвульсивными взмахами ветвей, постоянно надрезаемых людьми, этими ненасытными и вездесущими паразитами. Из всех ран дерева сочится сок, пальма будто плачет, и ее слезы капают в удлиненные соломенные кульки, подвешенные на кончиках ее ветвей. Так получают вино, «донну», которое слегка опьяняет жителей этих обугленных солнцем земель. В пустынях, где пальмы растут не тронутые, измученный путешественник может утолить жажду, высасывая живительную влагу прямо из ствола, на котором делается соответствующий надрез.
Финиковые пальмы уже отбрасывали непомерно длинные тени на песок, и перед каждой хижиной голые по пояс женщины перетирали просо на плоских камнях. Чаща исчезла где-то вдали в рыжеватой дымке, и вскоре стада коз стали сбегаться со всех сторон к выдолбленному пальмовому стволу; образовав цепочку, полуголые женщины, покрытые блестящими капельками, выливали в этот желоб из кожаных ведер горьковато-соленую воду источников. Стоял невероятный гам, блеяли козы, раздавались гортанные призывы пастухов, а голые мальчуганы щелкали своими рогатками.
Красный диск солнца вдруг погрузился в полыхание медного неба, на фоне которого выделялся фиолетовый массив далеких гор с их беспорядочными расщелинными пиками. Ночь прошла сразу, и на соседнем холме раздалось потрескивание костра. Это был условный сигнал.
Караван подошел около полуночи.
Разбуженный урчанием ворчливых верблюдов, приседавших на колени, ссаживая седоков, я с удивлением увидел не только трех рабынь, о которых говорил шейх, но и более двух десятков других пленников – юных мальчиков и шанкалийских женщин, как бы выточенных из черного дерева – мощных, толстогубых, щекастых и грудастых самок, предназначенных для тяжелой физической работы.
Поистине, когда речь идет об этих расах, нельзя не взывать к уважению человеческой личности без некоторой опаски…
Место казалось безлюдным.
Я бросил якорь под прикрытием каменистого выступа, и какая-то женщина вышла из хижины. Стоя на баке, Мола помахал ей своим тюрбаном, и она опять скрылась в жилище.
Вскоре после этого из-за дюн вышли мужчины с ружьями на плечах, и один из них ответил на наше приветствие. Зная местные обычаи, я выстрелил из ружья в воздух, и над дюнами тут же расцвели хлопья белого дыма, подхваченные ветром. Шейх Исса был здесь.
Когда мы спрыгнули на песок, нас встретил второй залп. И ко мне навстречу вышел данакилец, завернувшийся в абиссинскую хаму с красной каймой, своего рода римскую тогу. Я узнал в нем шейха Иссу. Увы, он сильно постарел, однако взгляд был таким же живым, а на его похудевшем лице, как бы вырезанном из твердого дерева, нельзя было заметить никаких признаков одряхления. Освоившись с этим первым впечатлением, я вновь нашел его таким, каким он сохранился в моей памяти.
Есть люди, глядя на которых думаешь, что они никогда не состарятся, словно внутри них заключено нечто нетленное – их дух, заставляющий забыть о бренной плоти. Может быть, даже контраст между физическим упадком и силой мысли как раз и обнаруживает подлинное величие человека в неувядающей его сущности, скажем лучше: его души, если воспользоваться этим более привычным словом…
Круглая хижина, сделанная из циновок, положенных на дугообразные ветви финиковых пальм, ничем не отличалась от жилищ других кочевников, а внутренняя ее обстановка была столь же неполной и случайной. Я вошел внутрь, согнувшись в три погибели, через узкий вход и в потемках, подернутых дымкой фимиама, второпях брошенного на угли, услышал звяканье браслетов и медных колец; затем, когда мои глаза привыкли к темноте, я увидел молодую женщину с обнаженным торсом, настоящую бронзовую статую, чьи грациозные линии подчеркивались отблесками от горящего очага. Козья шкура, которой была обернута ее талия, то и дело приоткрывала восхитительное бедро и очертания хрупкой ноги с тонкой, как детское запястье лодыжкой.
Тонкие косички ее шевелюры обрамляли лицо с правильными чертами; тонкий нос, выпирающие скулы и два больших широко посаженных глаза придавали ему дикое и загадочное выражение, характерное для всех девушек ее расы. Странный тип внешности, который я обнаружил позднее в несколько утяжеленном и более уродливом варианте в курносом лице сфинкса из Гизы. Прически и юбки данакильских девушек можно увидеть на египетских фресках.
Ее твердые с задравшимися кверху крохотными сосочками груди смотрелись вызывающе.
Это была одна из жен шейха Иссы; лет ей было, конечно, не больше восемнадцати, что у нас непременно сделало бы ее престарелого супруга нелепым, но здесь, в этом первобытном окружении, где я забывал о нашем чересчур древнем мире, мне не показалось, что шейх выглядит смешно.
На циновку, сплетенную из пальмовых листьев в виде красно-черного орнамента, она поставила перед нами миски с верблюжьим молоком, лепешки из проса и свежие финики.
Обменявшись с ним общими фразами, я объяснил шейху Иссе, что привело меня к нему. На мгновение он задумался, а потом, посмотрев на меня и странно улыбнувшись, сказал:
– Тебя привел Аллах, не сомневайся в этом, ибо его воля заключается в том, чтобы расстроить коварные замыслы твоего вали… Этой ночью я жду прибытия трех очень дорогих девственниц, которых имам уже давно хочет получить для своего гарема в Сане. Эти девушки родом из страны Арси, они галла, которые не принадлежат к расе рабов; поэтому они не совсем пленницы, и одна из них, возможно, станет его фавориткой. Зарука, которую ты видел на пляже, должна забрать их и направиться в Мокку, но если ты хочешь, мы поплывем на твоем корабле…
Я молчал: это предложение поставило меня в довольно затруднительное положение. Перевозить гашиш и даже кокаин – это всего-навсего контрабанда, и я сознавал все ее возможные последствия, но доставка на корабле рабов, хотя бы только трех, грозила куда более серьезными неприятностями. Я выступил бы тогда в роли торговца «живым товаром», а времена уже были не те, когда «эбеновое дерево» 4запросто вносилось в таможенные манифесты.
Какую неожиданную радость я доставлю губернатору Шапон-Бессаку, если ему удастся уличить меня в подобном преступлении!
Я написал «преступление», но я не считал преступной торговлю рабами в том виде, в каком она осуществлялась и осуществляется до сих пор в Эфиопии; я слишком хорошо знал, что речь больше не идет о людях, захваченных в результате разбоя и насилия, но мне было отвратительно становиться соучастником покушения на свободу человеческой личности. Я представлял, какая безотчетная тоска по родной земле охватывает этих дикарей: они вспоминают джунгли, где бродят кочевые стада, лесные дебри, миражи пустынь… Мне кажется, что я чувствую эту ностальгию в животных, живущих в неволе, среди жалких декораций зоопарка, когда они глядят своими грустными глазами, как бы не видя ее, на толпу, которую забавляет их горькая доля.
Шейх Исса, конечно, угадал, насколько глубоки были мои сомнения, потому что он сказал:
– Но если это тебя не устраивает, вовсе необязательно сажать рабов к тебе на судно; хватит и заруки, но я должен прибыть в Мокку на твоем корабле. Однако было бы предпочтительно, чтобы я присутствовал на нем в качестве пассажира, плывущего в сопровождении своих трех жен.
– Но почему такие предосторожности?
– Потому что, как я уже говорил, они рабыни… Возможно, я допустил ошибку, сказав тебе правду, тогда как мог выдать этих женщин за тех, кем они могли бы стать, то есть за своих супруг. Сколько людей женятся на своих рабынях!
Сегодня почти все важные особы путешествуют именно так – в сопровождении своего так называемого мужа. Это намного упрощает дело, ибо в этом случае караваны, разделенные на небольшие группы, прибывают в Джибути поездом и затем садятся на «Каваджи», небольшой почтовый пароход одноименной компании, следующий до Адена.
Я понял, что мои сомнения в сущности были излишними, а мои страхи – иллюзорными.
– Что ж, поплыли с твоими «супругами», коли ты рассчитываешь уладить таким образом мое дело, – сказал я.
На его лице появилась чуть ироническая улыбка, во всяком случае, мне так показалось, ибо я чувствовал себя несколько неловко, и, наверное, это ощущение еще более усилилось бы, если бы вдруг узкий вход в хижину не заслонила тень. Положив свою пику и сняв кожаные сандалии, внутрь, согнувшись, вошел данакилец и сел перед нами на корточки. Он весь был перепачкан в красной пыли, нехарактерной для здешних мест, и казался усталым.
Данакилец опередил караван, который в настоящее время разбил лагерь среди первых холмов, окружающих равнину, раскинувшуюся между нагорьем и нагромождением базальтовых глыб и обломков шлака в глубине страны Асэба.
Солнце стояло уже низко, но надо было дождаться ночи, чтобы подать условный сигнал – костер, разожженный за оазисом, где его не могли заметить с моря.
Я оставил шейха Иссу беседовать на данакильском языке с бедуином из страны Аусса, где живет султан Йяйя, кровожадный вождь, который ненавидит итальянцев так же, как и своего сюзерена, негуса. Я ушел побродить по оазису; печальные кокосовые пальмы с причудливыми стволами раскачивались на ветру, казалось, они пытаются выразить свои страдания конвульсивными взмахами ветвей, постоянно надрезаемых людьми, этими ненасытными и вездесущими паразитами. Из всех ран дерева сочится сок, пальма будто плачет, и ее слезы капают в удлиненные соломенные кульки, подвешенные на кончиках ее ветвей. Так получают вино, «донну», которое слегка опьяняет жителей этих обугленных солнцем земель. В пустынях, где пальмы растут не тронутые, измученный путешественник может утолить жажду, высасывая живительную влагу прямо из ствола, на котором делается соответствующий надрез.
Финиковые пальмы уже отбрасывали непомерно длинные тени на песок, и перед каждой хижиной голые по пояс женщины перетирали просо на плоских камнях. Чаща исчезла где-то вдали в рыжеватой дымке, и вскоре стада коз стали сбегаться со всех сторон к выдолбленному пальмовому стволу; образовав цепочку, полуголые женщины, покрытые блестящими капельками, выливали в этот желоб из кожаных ведер горьковато-соленую воду источников. Стоял невероятный гам, блеяли козы, раздавались гортанные призывы пастухов, а голые мальчуганы щелкали своими рогатками.
Красный диск солнца вдруг погрузился в полыхание медного неба, на фоне которого выделялся фиолетовый массив далеких гор с их беспорядочными расщелинными пиками. Ночь прошла сразу, и на соседнем холме раздалось потрескивание костра. Это был условный сигнал.
Караван подошел около полуночи.
Разбуженный урчанием ворчливых верблюдов, приседавших на колени, ссаживая седоков, я с удивлением увидел не только трех рабынь, о которых говорил шейх, но и более двух десятков других пленников – юных мальчиков и шанкалийских женщин, как бы выточенных из черного дерева – мощных, толстогубых, щекастых и грудастых самок, предназначенных для тяжелой физической работы.
Поистине, когда речь идет об этих расах, нельзя не взывать к уважению человеческой личности без некоторой опаски…
XVII
Утром три укрывшиеся под накидками женщины, одетые в дорогие арабские одеяния и нагруженные багажом своего господина, как и подобает супругам, направились к пляжу вслед за шейхом Иссой, осанка которого была прямой и моложавой, как никогда раньше. Мои люди подняли на борт этих псевдосупруг, встречая каждую хлопками и призывами проявить к ним снисхождение, когда их миниатюрные ступни касались палубы.
Остальные члены каравана, как мне сказали, отбыли еще затемно на заруке, да так бесшумно, что я этого не заметил. В открытом море была еще видна крошечная белая точка паруса, но скоро и она исчезла за линией горизонта. Выступая в роли благопристойного каботажного судна со спокойной совестью, «Альтаир», едва мы подняли парус, подгоняемый северо-восточным ветром, поплыл полный бакштаг к побережью Аравии.
Здесь, в десяти милях от Баб-эль-Мандебского пролива, Красное море имеет в ширину не более двадцати миль. Через час после выхода из Рахейты мы пересекли трассу пароходов, и над линией горизонта показался невысокий холм Дубада, похожий на заостренную шляпу.
Мы заметили несколько пароходов, один из которых принадлежал компании «Пи энд Оу» и был наполнен английскими военными. За нашей шхуной, легко разрезавшей форштевнем воду, наблюдали с капитанского мостика и палубы первого класса, проявляя к нам повышенный интерес и вооружившись подзорными трубами и биноклями. Несколько женщин помахали нам своими платочками, а индусы, стоявшие на носу, развернули свои шарфы, чтобы поприветствовать «Альтаир», но офицеры индийской армии, одетые в шорты и находившиеся на прогулочной палубе, воздержались от изъявления чувств, может быть, из-за нашего французского флага, который, по мнению англичан, не заслуживал внимания прирожденных яхтсменов. Оскорбленный таким пренебрежительным отношением, я в знак приветствия трижды приспустил свой флаг, желая показать, что французы, хотя они, возможно, и не столь спортивны, но уж наверняка гораздо более учтивы. Фонтенуа или Ватерлоо?.. Тогда я увидел, как матрос сбежал с мостика по трапу, и через минуту крохотный британский флаг ответил мне тем же… Нет, все-таки Фонтенуа…
Волны, поднятые пароходом и расходившиеся от кормы под острым углом, на несколько минут вызвали бортовую качку, затем к морю вернулся его привычный ритм, и вскоре огромный корабль превратился в точку, увенчанную перышком дымка.
Мы оставили далеко позади морские трассы; от пустынных берегов Аравии, где рощицы финиковых и кокосовых пальм отметили собой русла пересохших рек, нас отделяли всего несколько миль. И тут я заметил на горизонте, впереди и чуть левее, небольшой пароход, следовавший курсом зюйд… Мои люди сказали, что это «Каваджи», который раз в неделю совершает рейс из Джидды, с заходом в Ходейду и Мокку, на Перим, но, взяв бинокль, я разглядел очень знакомый силуэт патрульного катера из Адена.
Предстоящая встреча должна была бы вызвать тревогу, так как у меня были все основания ее опасаться: «Альтаир» вез гашиш, кокаин и морфий чуть ли не центнерами и вдобавок рабов, сопровождаемых королем работорговли, человеком неуловимым, за поимку которого назначена кругленькая сумма! Но нет, я почему-то был совершенно спокоен, мне даже показалось забавным, что я поприветствую этого морского жандарма и он проплывет мимо нас, ни о чем не догадываясь. Я настолько осмелел, что слегка изменил свой маршрут, чтобы подойти поближе к катеру. Конечно, за мной наблюдали с мостика, так как мой маневр сразу заметили: катер слегка отклонился в сторону и поплыл прямо на нас. Обычно такой хладнокровный шейх Исса занервничал, однако моя уверенность и спокойствие его приободрили. Если бы англичане направлялись к нам, заметив, что я хочу уклониться от встречи, у меня был бы повод для беспокойства – тогда маневр катера свидетельствовал бы о том, что у англичан закрались какие-то подозрения, и, напротив, то, что они откликнулись на наше желание познакомиться с ними поближе, говорило об обычном любопытстве, проявленном к незнакомому судну.
Как бы там ни было, но когда я начал различать две трубы и длинный ствол артиллерийского орудия, спокойствие отчасти оставило меня. Кто знает, на что способны праздные англичане, которые понапрасну бороздят морские просторы, встречая одни лишь рыбачьи лодки? Кто знает, не взбредет ли им в голову фантазия посетить эту столь хорошо оснащенную шхуну, удивившую их своим видом, просто так, чтобы убить время? Конечно, и тогда вряд ли можно опасаться каких-то незамедлительных последствий, поскольку никто из них не знает ни шейха Иссу, ни его «супруг» (я успел нацарапать их имена на своем манифесте), но англичане увидят ужасные слова «кокаин» и «героин», сообщат об этом по радио в Аден, и за мной будет установлена слежка… Гудок прервал мои размышления… Пароход находился менее чем в полумиле от нас…
Три женщины сидели на юте со своим почтенным супругом, и Мола наливал им чай. Все это, англичане прекрасно видели в подзорные трубы, нацеленные на нас. Я приспустил свой флаг, и, когда он взлетел вверх уже в третий раз, большой серый корабль проплыл в одном кабельтове у нас на траверзе… Машину не остановили, и это был добрый знак. Я облегченно вздохнул, когда катер поприветствовал меня флагом; в ответ моя команда принялась размахивать тюрбанами…
Ветер донес до меня звуки фортепиано, на мостике поблескивали большие глаза биноклей, и я, наставив на них свой, заметил раскрасневшиеся лица офицеров, которые с бокалами в руках поднимали тосты за мое здоровье…
Это был час, когда англичане обычно выпивают…
Я попросил трех рабынь подняться и помахать своими маклама. На эти знаки уважения к Англии нам ответили тремя гудками.
После чего каждый из нас поплыл своим маршрутом.
Шейх Исса, еще не совсем отправившись от волнения, произнес с улыбкой:
– Аль-хамдул-иллах. (Слава Богу!)
– Тебе бы следовало сказать: «Аль-хамдул-виски»…
Остальные члены каравана, как мне сказали, отбыли еще затемно на заруке, да так бесшумно, что я этого не заметил. В открытом море была еще видна крошечная белая точка паруса, но скоро и она исчезла за линией горизонта. Выступая в роли благопристойного каботажного судна со спокойной совестью, «Альтаир», едва мы подняли парус, подгоняемый северо-восточным ветром, поплыл полный бакштаг к побережью Аравии.
Здесь, в десяти милях от Баб-эль-Мандебского пролива, Красное море имеет в ширину не более двадцати миль. Через час после выхода из Рахейты мы пересекли трассу пароходов, и над линией горизонта показался невысокий холм Дубада, похожий на заостренную шляпу.
Мы заметили несколько пароходов, один из которых принадлежал компании «Пи энд Оу» и был наполнен английскими военными. За нашей шхуной, легко разрезавшей форштевнем воду, наблюдали с капитанского мостика и палубы первого класса, проявляя к нам повышенный интерес и вооружившись подзорными трубами и биноклями. Несколько женщин помахали нам своими платочками, а индусы, стоявшие на носу, развернули свои шарфы, чтобы поприветствовать «Альтаир», но офицеры индийской армии, одетые в шорты и находившиеся на прогулочной палубе, воздержались от изъявления чувств, может быть, из-за нашего французского флага, который, по мнению англичан, не заслуживал внимания прирожденных яхтсменов. Оскорбленный таким пренебрежительным отношением, я в знак приветствия трижды приспустил свой флаг, желая показать, что французы, хотя они, возможно, и не столь спортивны, но уж наверняка гораздо более учтивы. Фонтенуа или Ватерлоо?.. Тогда я увидел, как матрос сбежал с мостика по трапу, и через минуту крохотный британский флаг ответил мне тем же… Нет, все-таки Фонтенуа…
Волны, поднятые пароходом и расходившиеся от кормы под острым углом, на несколько минут вызвали бортовую качку, затем к морю вернулся его привычный ритм, и вскоре огромный корабль превратился в точку, увенчанную перышком дымка.
Мы оставили далеко позади морские трассы; от пустынных берегов Аравии, где рощицы финиковых и кокосовых пальм отметили собой русла пересохших рек, нас отделяли всего несколько миль. И тут я заметил на горизонте, впереди и чуть левее, небольшой пароход, следовавший курсом зюйд… Мои люди сказали, что это «Каваджи», который раз в неделю совершает рейс из Джидды, с заходом в Ходейду и Мокку, на Перим, но, взяв бинокль, я разглядел очень знакомый силуэт патрульного катера из Адена.
Предстоящая встреча должна была бы вызвать тревогу, так как у меня были все основания ее опасаться: «Альтаир» вез гашиш, кокаин и морфий чуть ли не центнерами и вдобавок рабов, сопровождаемых королем работорговли, человеком неуловимым, за поимку которого назначена кругленькая сумма! Но нет, я почему-то был совершенно спокоен, мне даже показалось забавным, что я поприветствую этого морского жандарма и он проплывет мимо нас, ни о чем не догадываясь. Я настолько осмелел, что слегка изменил свой маршрут, чтобы подойти поближе к катеру. Конечно, за мной наблюдали с мостика, так как мой маневр сразу заметили: катер слегка отклонился в сторону и поплыл прямо на нас. Обычно такой хладнокровный шейх Исса занервничал, однако моя уверенность и спокойствие его приободрили. Если бы англичане направлялись к нам, заметив, что я хочу уклониться от встречи, у меня был бы повод для беспокойства – тогда маневр катера свидетельствовал бы о том, что у англичан закрались какие-то подозрения, и, напротив, то, что они откликнулись на наше желание познакомиться с ними поближе, говорило об обычном любопытстве, проявленном к незнакомому судну.
Как бы там ни было, но когда я начал различать две трубы и длинный ствол артиллерийского орудия, спокойствие отчасти оставило меня. Кто знает, на что способны праздные англичане, которые понапрасну бороздят морские просторы, встречая одни лишь рыбачьи лодки? Кто знает, не взбредет ли им в голову фантазия посетить эту столь хорошо оснащенную шхуну, удивившую их своим видом, просто так, чтобы убить время? Конечно, и тогда вряд ли можно опасаться каких-то незамедлительных последствий, поскольку никто из них не знает ни шейха Иссу, ни его «супруг» (я успел нацарапать их имена на своем манифесте), но англичане увидят ужасные слова «кокаин» и «героин», сообщат об этом по радио в Аден, и за мной будет установлена слежка… Гудок прервал мои размышления… Пароход находился менее чем в полумиле от нас…
Три женщины сидели на юте со своим почтенным супругом, и Мола наливал им чай. Все это, англичане прекрасно видели в подзорные трубы, нацеленные на нас. Я приспустил свой флаг, и, когда он взлетел вверх уже в третий раз, большой серый корабль проплыл в одном кабельтове у нас на траверзе… Машину не остановили, и это был добрый знак. Я облегченно вздохнул, когда катер поприветствовал меня флагом; в ответ моя команда принялась размахивать тюрбанами…
Ветер донес до меня звуки фортепиано, на мостике поблескивали большие глаза биноклей, и я, наставив на них свой, заметил раскрасневшиеся лица офицеров, которые с бокалами в руках поднимали тосты за мое здоровье…
Это был час, когда англичане обычно выпивают…
Я попросил трех рабынь подняться и помахать своими маклама. На эти знаки уважения к Англии нам ответили тремя гудками.
После чего каждый из нас поплыл своим маршрутом.
Шейх Исса, еще не совсем отправившись от волнения, произнес с улыбкой:
– Аль-хамдул-иллах. (Слава Богу!)
– Тебе бы следовало сказать: «Аль-хамдул-виски»…
XVIII
Ночь избавляет нас от невыносимой жары и последних безжалостных лучей уходящего солнца, от которых нас не защищали паруса, расположенные левым галсом.
Поскольку маяк, отмечавший край длинного рифа возле Мокки, не был починен, я не осмелился сделать галс в сторону открытого моря, чтобы его обогнуть, из опасения, что чересчур далеко отойду от побережья и не увижу ночью тонкую металлическую колонну маяка. Благодаря штилю, который обычно устанавливается после заката, я бросил якорь на глубине в четыре сажени, расположив судно параллельно берегу. Таким образом, на ночь нам была обеспечена бортовая качка, но это неудобство с лихвой окупалось тем, что я освободился от тревожного чувства. Теперь, когда опасность миновала, я мог позволить себе роскошь пережить запоздалый ужас при мысли о том, что могло бы с нами случиться, если…
Утром мы вошли в просторную гавань Мокки, и я поискал взглядом заруку, встреченную нами позавчера, но флотилия зарук, похожих одна на другую, находилась в задней части порта, недоступной для кораблей со средним водоизмещением. Однако от начальника порта (Омера-эль-Бахара), который пришел произвести досмотр «Альтаира», я узнал, что из Джибути действительно прибыл сомалиец. Но мои вопросы, касавшиеся этого человека, кажется, привели в замешательство почтенного чиновника. Смутное беспокойство овладело мной, и я, желая прояснить ситуацию, заявил ему, что хочу немедленно сойти на берег. На это чиновник ответил, что мне следует дождаться начальника таможни и что он получил приказ оставить на моем судне двух аскеров, его сопровождавших…
Поскольку маяк, отмечавший край длинного рифа возле Мокки, не был починен, я не осмелился сделать галс в сторону открытого моря, чтобы его обогнуть, из опасения, что чересчур далеко отойду от побережья и не увижу ночью тонкую металлическую колонну маяка. Благодаря штилю, который обычно устанавливается после заката, я бросил якорь на глубине в четыре сажени, расположив судно параллельно берегу. Таким образом, на ночь нам была обеспечена бортовая качка, но это неудобство с лихвой окупалось тем, что я освободился от тревожного чувства. Теперь, когда опасность миновала, я мог позволить себе роскошь пережить запоздалый ужас при мысли о том, что могло бы с нами случиться, если…
Утром мы вошли в просторную гавань Мокки, и я поискал взглядом заруку, встреченную нами позавчера, но флотилия зарук, похожих одна на другую, находилась в задней части порта, недоступной для кораблей со средним водоизмещением. Однако от начальника порта (Омера-эль-Бахара), который пришел произвести досмотр «Альтаира», я узнал, что из Джибути действительно прибыл сомалиец. Но мои вопросы, касавшиеся этого человека, кажется, привели в замешательство почтенного чиновника. Смутное беспокойство овладело мной, и я, желая прояснить ситуацию, заявил ему, что хочу немедленно сойти на берег. На это чиновник ответил, что мне следует дождаться начальника таможни и что он получил приказ оставить на моем судне двух аскеров, его сопровождавших…