Де Чарльз. Волчья тень

   Венди покачала головой:
   – Не хочу доставлять тебе хлопот.
   – Чай уже готов.
   – Чай – это чудесно.
   Касси была в шелковой пижаме, такой ослепительно розовой, что Венди мгновенно забыла, как ей хочется спать, и не сразу вспомнила, зачем она вообще сюда пришла.
   С той же улыбкой Касси усадила гостью на диванчик и вышла за второй чашкой травяного чая. Обе чашки отражали свет свечи сине-зеленой глазурью, и Венди почудилось, что она глядит. сквозь морскую воду на какой-то драгоценный камень.
   – Приятный аромат, – сказала она, когда Касси налила ей чай.
   – Я думала о Джо, – объяснила Касси. – Когда пахнет кедрами, мне всегда кажется, что он где-то рядом.
   Венди собиралась спросить почему, но тут же сама припомнила, что вокруг Джо всегда стоял легкий аромат кедровой смолы, а не табака, как можно было ожидать, учитывая, сколько он курит. А вот сигаретами от него никогда не пахло.
   – Я вообще-то из-за Джо и пришла, – сказала она.
   – Получила от него весточку? – спросила Касси с такой надеждой, что Венди стало жаль ее разочаровывать.
   – Нет, – ответила она. – Мне самой надо ему кое-что сообщить, и я надеялась, что ты знаешь как.
   – Увы, – покачала головой Касси, – когда он в другом мире, с ним не связаться. А зачем он тебе понадобился?
   – Понимаешь, я проезжала мимо реабилитации, – начала Венди, – а Софи была у Джилли, и они спорили…
   Она ввела Касси в курс последних событий.
   – Тогда становится понятно, чье присутствие я ощутила на чердачке у Джилли, – заметила Касси, Дослушав до конца. – Джилли, но не Джилли. Такая же сила, но много, много темнее.
   Венди вспомнилось шутливое предположение, сделанное Джилли.
   – Злой двойник, – сказала она.
   – Это Джилли сказала?
   – Шутя. А вообще-то она грудью встала на защиту сестры, которой не видела… сколько же? Лет двадцать? Не верит, что та могла настолько перемениться. Хотя люди очень меняются. Мне случалось видеть, как такое происходит за одну ночь.
   – Мне тоже, – кивнула Касси, – при соответствующих обстоятельствах.
   – А про обстоятельства, в которых жила эта ее сестра, мы ничего не знаем.
   – Наверно, Джилли просто не хочет верить, – размышляла Касси. – Не так-то легко заподозрить в чем-то плохом родного человека.
   Венди покачала головой:
   – Не знаю, не знаю… Сколько мы с Джилли знакомы, она все повторяет, что у нее нет родни по крови. Только те, кого она выбрала.
   – Это чувство мне тоже знакомо, – сказала Касси.
   – Да, я, кажется, единственная в нашем дружеском кругу, кто радуется семейным сборищам. Но мне ведь повезло – у нас в семье все ладят между собой.
   Венди допила чай и с удовольствием протянула чашку Касси, предложившей добавки. Она сама не понимала, отчего чай кажется ей таким утешительным напитком. Все они любили чай, правда, Джилли предпочитала искать утешения в кофе, а Софи – в стакане красного бордо.
   – А Лу Джилли рассказала? – спросила Касси.
   Венди покачала головой:
   – Не желает втягивать полицию.
   – Лу не такой, как другие копы. Он друг.
   – А все равно коп и такой приверженец строгой законности, что ни малейшего отклонения не потерпит. Ему что: арестует сестру Джилли, посадит в тюрьму, а там пусть суд разбирается.
   Касси кивнула:
   – Да, очень похоже на Лу. Жаль, что Джо нет. Такие дела больше по его части.
   – А карты не могут подсказать, где он сейчас?
   – Они скажут то, что и так известно: он в мире духов. А насколько удалился вглубь страны – гадайте сами. Я и не представляю, где его искать.
   Венди с любопытством уставилась на нее:
   – А ты тоже можешь перейти границу?
   Касси кивнула:
   – Хотя я чаще хожу вместе с Джо. Напрочь теряю там чувство направления и, если меня оставить без присмотра, ни за что не найду дороги назад.
   – Но переходишь ты на самом деле. Не во сне, как Софи с Джилли?
   – Я жалею, что не могу переходить во сне, – заметила Касси. – Тогда хоть могла бы проснуться, если заплутаю.
   Венди вздохнула и откинулась на мягкую спинку дивана.
   – Что с тобой? – забеспокоилась Касси.
   – Ничего. Просто устала.
   Касси молча смотрела на нее.
   – У меня какое-то глупое чувство, – добавила Венди.
   – В отношении чего?
   – Не знаю… Этот духовный мир. Все эти странствия в сновидениях. Я в общем-то не задумывалась, когда Софи… и даже Джилли – уходили туда. Что есть, то есть. А сегодня… меня немножко встряхнуло, когда оказалось, что они теперь будут бродить по стране снов вдвоем, без меня. Мы всегда все делали вместе. Ну, не все, но ты понимаешь, о чем я.
   Касси кивнула:
   – Все важное.
   – Точно. А страну снов я никогда не смогу с ними разделить, и мне страшно подумать… ну, понимаешь, что я буду все больше и больше от них отдаляться. – Она тряхнула головой. – Я же сказала: глупое чувство. Я ведь давно знаю, что Софи это умеет, а Джилли всегда хотелось научиться, так что мне бы за нее радоваться, да? Я и радуюсь. А все-таки мне кажется, будто меня не взяли в игру, и мне чуточку обидно.
   – Это не глупо, – сказала Касси.
   – Пускай не глупо. От этого не легче. И противно чувствовать себя завистницей.
   – Обязательно скажи им, что у тебя на душе, – сказала Касси.
   – И что изменится?
   – Не знаю. И ты не узнаешь, пока им неизвестно, каково тебе сейчас.
   – Я не хочу, чтобы они оставались из-за меня, – сказала Венди.
   – А пойти вместе с ними хочешь?
   Венди кивнула:
   – Только ничего не выйдет, потому что во мне нет такого яркого сияния, как в Джилли и Софи. – Она вдруг наклонилась вперед и впилась взглядом в лицо Касси. – Ведь нет, правда?
   – Насколько я могу видеть, нет.
   Венди снова обмякла.
   – Значит, безнадежно.
   – Ничего подобного, – возразила Касси. – Во мне тоже нет никакого света. И я не в родстве с Народом, как Джо. А границу перехожу.
   – А меня можешь научить?
   Касси кивнула:
   – Могу взять тебя с собой, но научишься ли ты переходить сама, зависит только от тебя.
   – Значит, все-таки надо иметь в себе что-то особенное…
   – Не совсем так. Но тебе в самом деле придется научиться особым образом видеть мир: смотреть на него вскользь и замечать места, где граница тоньше и позволяет проскочить на ту сторону. Так мы и делаем, – пояснила она, предупредив вопрос Венди, – те, у кого в крови нет никакой магии.
   – А сейчас можно попробовать?
   Касси рассмеялась:
   – Вряд ли. Мы обе устали, и у нас еще остались кое-какие дела.
   – Помочь Джилли, – озвучила Венди. – И найти Джо.
   Касси кивнула:
   – И было бы неплохо, если бы именно Джо показал тебе, как надо переходить.
   – Ты же сказала, что можешь сама.
   – Могу и покажу, если понадобится. Но Джо лучше сумел бы присмотреть за тобой на другой стороне. И подготовить тебя.
   – К чему подготовить?
   – Мир духов – очень странное место, – пояснила Касси. – Время там идет по-своему, и проще простого затеряться в других временах. Знаешь, как в старых сказках: с той стороны возвращаешься безумцем или поэтом.
   – По-моему, там речь шла о волшебном царстве?
   – Другое название для той же страны снов.
   – А я и так уже поэт, – сказала Венди.
   Касси усмехнулась:
   – Что верно, то верно. – Допив чай, она встала. – Думаю, тебе лучше переночевать у меня. Постелю тебе на диване.
   – Опять тебе со мной хлопоты.
   – Никаких хлопот. Мне даже веселее будет.
   – А как насчет того, чтобы связаться с Джо?
   Касси пожала плечами:
   – Я же сказала: представления не имею. Попробую обычный способ, которым зову его вернуться из страны снов: буду что есть силы думать о нем, засыпая.
   – И помогает?
   – Вроде бы да. В прошлом он всегда после этого появлялся через день-другой.
   – Не знаю, есть ли у нас день-другой.
   – Давай будем беспокоиться об этом утром, когда немножко выспимся. А сейчас я достану белье и подушку.
   Венди отнесла чашки и чайничек на кухню. Когда Касси вернулась, они вместе сняли с дивана валики и постелили постель.
   – Попробую и я о нем думать, – сказала Венди.
   Касси улыбнулась:
   – Будем надеяться, что он не заткнул уши.
 

5

 
   Проснувшись на следующее утро, я все еще не знаю, что делать. По дороге на работу заходит Венди и рассказывает, что Касси послала Джо весточку, но скоро ли он получит ее в глубине страны снов, никому не ведомо. Она не задерживается у меня.
   – На этой неделе мне больше нельзя опаздывать, – говорит она убегая.
   Только после ее ухода я вспоминаю, что в ней было что-то необычное: какая-то неуловимая замкнутость, словно говорит издалека. Теперь слишком поздно. Мне не выбраться из кровати, чтобы догнать ее и расспросить, в чем дело. Думаю, не обидела ли ее чем-нибудь ненароком, но ничего не могу вспомнить. Если и было что-нибудь, то, верно, кануло в одну из черных дыр.
   Следующей появляется Софи и рассказывает о новой курьерской службе, которая завелась в Мабоне. Ее рассказ вызывает у меня улыбку. Мне нравится воображать, как крошечные эльфы в форме курьеров-мотоциклистов шныряют по стране снов в поисках адресатов. Но Софи снова уговаривает меня не дожидаться Джо и рассказать обо всем Лу, пока не случилось чего-нибудь похуже.
   – Те волчицы готовы были нас убить, – говорит она.
   – Мы же не знаем, моя ли сестра их водит, – говорю я, но без большой убежденности. Я почти уверена, что это была она, и Софи не обманешь. – А кроме того, что мы расскажем Лу? «Знаешь, нам снился один и тот же сон, и там на нас напали волки… Как же мы спаслись? А проснулись!»
   – А если они проберутся на эту сторону? – спрашивает Софи и попадает прямо в больное место.
   Как раз этого я и боюсь.
   – Может, они не сумеют, – говорю я, но убедить не удается даже себя, не то что Софи.
   – Кто-то разнес твою студию, – напоминает она. – Не во сне, а здесь и сейчас.
   – Но ты же говорила, картины вспарывали ножом. Очень острым ножом. А не волчьим зубом и когтем.
   Софи кивает:
   – Ну а если она к тебе явится с тем ножом? Отсюда ты не сбежишь, проснувшись.
   Я знаю. Сломанная Девочка ни на что не способна.
   – Ладно, – говорю я. Медленно. Неохотно. – Только не говори ему, что это наверняка она, Просто, что может быть.
   – Про сны ему все равно рассказывать нельзя, – соглашается Софи. – Но я могу порассуждать о том, как она возненавидела тебя за тот давний побег.
   – Как же было не возненавидеть?
   Софи вздыхает:
   – Может, ты и права. Зато если мы ошиблись… то есть, если Лу сумеет ее найти, а это не она, ты хоть получишь возможность с ней поговорить.
   – Тут-то она и полюбит меня от всей души в благодарность за то, что я напустила на нее полицию!
   – Да, будет непросто, – соглашается Софи.
   – Просто ничего не бывает.
   – По крайней мере, ты сможешь объясниться.
   Я вспоминаю взгляд волчьих глаз.
   – С чего ты взяла, что она станет меня слушать? – спрашиваю я.
   И Софи нечего ответить.
   Она уходит, а я не хочу больше об этом думать. Начинаются процедуры, упражнения, и я стараюсь сосредоточиться на них, чтобы выбить из головы мысли о сестре, волчицах и вообще о стране снов. К обеду ко мне заходит Анжела и заменяет сиделку, которая меня кормит. Анжела ничего не знает о жутковатых чудесах, которые прокрались в мою жизнь, – и говорить с ней на такие темы не стоит. Анжела слишком занята делами этого мира, так что у нее не остается времени даже задуматься, что происходит на его окраинах. Зато с ней легко придерживаться безопасных тем.
   Но она тоже уходит, а я остаюсь отдыхать и думать. Гляжу в потолок и вижу тех волчиц. Поворачиваю голову к стене, а оттуда смотрит на меня сестра, и в ее глазах обвинение. Закрываю глаза и тут же встряхиваюсь, почувствовав приближение дремоты. Наконец появляется санитар, чтобы отвезти меня на очередную процедуру, и на несколько минут я могу забыться.
   Странное дело. Забываю то, чего не хочу забывать, а то, что хочу забыть, остается со мной, обволакивает меня слоями, как луковицу, так что я порой задыхаюсь под ними. А потом появляется совершенно неожиданный посетитель, и моя жизнь обрастает новым слоем сложностей.
   – Смотрите-ка, кто пришел! – восклицаю я, когда в палату входит Дэниель.
   Я только что закончила серию интенсивных упражнений, и мышцы все еще натужно ноют – те мышцы, которые я ощущаю. Целую минуту я не могу разобрать, что в нем такого необычного, но наконец замечаю: он не в больничной униформе. Линялые джинсы, старая гавайка и сандалеты вместо бледно-зеленого халата и тапочек на мягкой подошве, в которых я видела его до сих пор.
   Он улыбается, заметив подаренную им брошку у меня на подушке, и в комнате чуточку светлеет.
   – Как дела, Джилли? – спрашивает он.
   – Лучше, – сообщаю я и, не дав ему перейти к привычным расспросам о ходе лечения, добавляю: – И хуже тоже.
   Он переставляет стул поближе к изголовью, и мы немножко болтаем о старых пациентах, лежавших в одно время со мной, и тому подобных делах.
   – Может, тебе это покажется неприличным, – вдруг говорит он, – потому что ты лежала в моем отделении и все такое, но я хотел спросить, не согласилась бы ты как-нибудь погулять со мной?
   Надо же! Похоже, Софи была права насчет его. Хотя он такой красивый и славный, что тут наверняка что-то не так.
   Он сидит, ждет ответа, а я не знаю, что сказать.
   – Почему ты стал медбратом? – спрашиваю я. Он словно не слышит, долго тянет с ответом.
   – Извини, – говорю я. – Сую нос не в свое дело, да? А ты ведь просто пригласил меня прогуляться.
   – Да нет, все в порядке, – говорит он. – Просто ты застала меня врасплох, а я давно уже об этом не задумывался. – Он медлит еще несколько мгновений, прежде чем продолжить: – Мой папа умирал от рака – я еще мальчишкой был. Каждый день заходил к нему в больницу после школы, и, понимаешь, почему-то мне запомнилось, как сиделки и санитары заботились обо всех этих умирающих людях. Когда папа умер, я уже знал, чего хочу, – заботиться о других. Помогать, когда люди попадают в это страшное место и ничего не могут сделать сами, потому что собственное тело им изменяет.
   – А почему не стал врачом?
   – Никого не хочу обидеть, но врач – это не то. Понятно, они делают операции, назначают лечение и все такое, но на передовой двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю не они, а мы. Когда какого-нибудь несчастного малыша выворачивает наизнанку, не врач перестилает постель, уговаривает его, что стыдиться нечего, помогает почувствовать себя нормальным. Это мы уговариваем его, что он ничего дурного не натворил, просто болезнь завладела его телом, а он тут ни при чем. Мы всегда с ними, со всеми больными, все время.
   Я смотрю на него, и в голове одна-единственная мысль: «Ничего себе! Настолько хорош, что даже не верится!»
   – Ты не гей? – спрашиваю я.
   Он хмурится:
   – Почему? Оттого что стал медбратом?
   Я качаю головой:
   – Нет. Я знаю, что нельзя обобщать, но до сих пор все одинокие умные красавчики, какие мне попадались, оказывались геями.
   – По-твоему, я умный красавчик?
   – Вообще-то да. У вас что, зеркала в сестринской нет?
   Он краснеет, но я вижу, что ему приятно. Откашливается.
   – Так как же насчет свидания?
   – Ты на меня посмотри, – говорю я. – Я не на жалость напрашиваюсь, так что не надо лекций о бодрости духа, но давай смотреть правде в глаза. В ближайшее время мне по городу не гулять.
   – Я имел в виду что-нибудь, что тебе по силам, – смущается он. – Можно посмотреть кино в холле или поужинать в кафетерии… что-то в этом роде.
   Под моим взглядом он окончательно сбивается и с трудом выговаривает:
   – Так как?
   – Я думала, таких, как ты, уже не делают, – говорю я.
   Мне видно, что из-под воротничка на его лицо накатывает новая волна краски, но он не обращает на это внимания и спокойно ухмыляется.
   – Но было бы неплохо, – говорит он, – верно?
   Я киваю, хотя в последнее время уже ни в чем не уверена.
   Как раз сейчас его интерес ко мне очень осложняет дело. Речь даже не о Сломанной Девочке – поскольку его это, кажется, не смущает. Но что будет, когда он столкнется с Девочкой-Луковкой, которая прячется внутри? Когда разберется, что творится у меня в голове? Провалы в памяти, сложности с интимной близостью и – вершина всего – странствия в страну снов! С виду он славный, нормальный парень. Умный красавчик, я не соврала. Доброе сердце, заботится о людях. Чего еще желать девице?
   Но сколько времени ему понадобится, чтобы броситься наутек, заглянув на минутку ко мне в голову? О таких вещах мы с ним ни разу не заговаривали.
   Так к чему оттягивать неизбежное? Покончим с ним сразу.
   – Ты в волшебство веришь? – спрашиваю я.
   Он улыбается во весь рот:
   – Ты хочешь спросить, знаю ли я, что ты в него веришь?
   Я хлопаю глазами:
   – М-да. И это тоже.
   – Я тебе признаюсь, – говорит он. – Я уже знал, кто ты такая, еще до того, как ты попала в мою палату.
   – Знал?
   Он кивает:
   – У меня даже одна твоя картина есть – «Желтый мальчик» – та, где эльф-одуванчик облокотился на ржавое автомобильное крыло.
   – Так это ты ее купил? Альбина потеряла копию чека, и мы не знали, к кому она попала!
   – Альбина?
   – Альбина Спрех. Хозяйка галереи «Зеленый Человек», где была наша выставка.
   – А, да, теперь вспоминаю. Я просто не знал, как ее зовут.
   Мы смотрим друг на друга, и он снова откашливается.
   – Так вот, к вопросу о том, верю ли я в волшебство, эльфов и тому подобное… скажем так: я в них не не верю.
   – Звучит слишком сложно?
   – Но ты ведь меня поняла.
   Я киваю. Сама через такое прошла: хотелось поверить – так отчаянно хотелось – и не верилось, пока дальний мир не выложил передо мной наглядные доказательства своего существования. Я умела воображать волшебных существ, но прошло много времени, прежде чем научилась их видеть.
   – Мне представляется, – продолжает он, – что в мире есть больше того, что мы умеем видеть. По крайней мере, должно быть. Но беда в том, что я никогда такого не испытывал. Наверное, слишком поглощен миром, который все согласились считать настоящим.
   – Я не соглашалась.
   Он кивает:
   – Знаю. Потому-то меня сразу привлекли твои работы. Я читал твое интервью – давным-давно, в «Кроуси ревью», – ты как будто для меня говорила. Та идея, что целый мир существует на окраине нашего сознания, на окраине мира, в который нас учили верить…
   – А ты когда-нибудь пробовал отыскать магию?
   Он улыбается:
   – Все время ищу. Но у меня такое чувство, что на нее или случайно наткнешься, или она сама тебя найдет.
   – Хорошо сказано, – соглашаюсь я.
   – Только это значит, что надо все время оставаться для нее открытым, а это нелегко. Твои картины помогают.
   – Правда?
   – Еще как! – говорит он с воодушевлением, от которого у меня теплеет на сердце. – Когда я смотрю на твои картины, мне снова все кажется возможным.
   И тут меня пронзает сожаление. Впервые с тех пор, как мне рассказали, что сталось с моей студией. Нет больше тех картин и никогда не будет. Я и не думала, что они так много значат для кого-то, кроме меня. То есть, если черные дыры не расширятся и не поглотят их, я их никогда не забуду. Но то, что он мне сейчас сказал, – ведь эта одна из двух причин, ради которых я их писала.
   – Я что-то не то сказал? – спохватывается Дэниель.
   Я качаю головой, но не могу справиться со слезами, переполняющими глаза.
   – Сказал, – настаивает он, – я же вижу. Слишком много я болтаю, вот что. Ты, наверное, теперь считаешь меня каким-нибудь чокнутым фанатом…
   Я пробую левой рукой достать салфетку, но мне не дотянуться. Рука еще не действует как следует. Дэниель тут же превращается в заботливую сиделку, достает мне салфетку, вытирает глаза, всем видом внушая при этом, будто ничего такого тут нет, обычное дело, я бы и сама могла, просто ему приятно обо мне позаботиться. Не знаю уж, как ему это удается, – у других не получилось бы, ручаюсь.
   – Нет, – говорю я, справившись наконец с голосом. – Совсем не то. Просто я вдруг вспомнила пропавшие картины, вот и все.
   – Какие картины?
   Я осознаю, я ему не говорила. Мои друзья знают, но мы с ними об этом молчим, а остальным я вовсе не рассказывала. А теперь рассказываю, и лицо у него делается до того несчастное, что мне хочется его утешить, но Сломанная Девочка только и способна, что лежать и разговаривать.
   – Все в порядке, – говорю я ему. – То есть, конечно, не в порядке, но я справлюсь. Придется справиться.
   – Кто способен на такое? – говорит он. «Сестра, если ненавидит тебя достаточно сильно», – думаю я, но не хочу касаться этой темы.
   – Кто знает? – отзываюсь я.
   – А полиция что-нибудь обнаружила?
   Я качаю головой:
   – Никаких следов.
   Забавно. Он умудрялся словно не замечать моего состояния, а тут его в самом деле пробрало, и держится он неловко. Сломанную Девочку он не жалел, а вот из-за картин чувствует что-то очень похожее на жалость, понимая, что мне, может быть, никогда не написать новых, – и теперь не знает, как со мной держаться.
   – Я согласна на свидание, – говорю я ему, потому что мне хочется сменить тему и познакомиться с ним получше тоже хочется. Никаких надежд – какие уж надежды у Сломанной Девочки, – но и совсем отказаться не могу. Хочется исследовать все имеющиеся у нас потенциальные возможности, хотя я заранее знаю, чем все закончится. И почему я не встретила его месяц назад? – Когда у тебя ближайший свободный вечер? – спрашиваю я. – У меня-то в последнее время расписание довольно свободное. Могу сходить в кино.
   Я шучу, и он принимает шутку. Справляется с потрясением из-за потерянных картин и улыбается мне. Вот и молодец. Что мне сейчас совершенно ни к чему, так это новая порция жалости.
   – Как насчет завтрашнего вечера? – спрашивает он.
   – Отлично.
   – Что ты предпочитаешь посмотреть?
   – Что-нибудь легкое и глупое, – говорю я.
 
   После его ухода я лежу и смотрю в потолок. Но на сей раз я не пересчитываю пятнышки на потолочных плитках. Оказывается, я с нетерпением жду завтрашнего вечера и чувствую себя странно, потому что уже много дней ничего не ждала. Жаль, что мне нельзя поднять трубку и позвонить Софи или Венди, но даже неспособность дотянуться до телефона не портит мне настроения.
   Зато это удается Лу.
   – Рэйлин Картер, – говорит он, расспросив, как я себя чувствую, и устроившись на стуле, недавно покинутом Дэниелем. – Оказывается, твоя сестра числится в картотеке.
   – И большой на нее спрос? – спрашиваю я.
   – Ха-ха. Я навел справки и нашел досье, заведенное после судимости в Лос-Анджелесе. Признала себя виновной в домогательстве и получила шесть месяцев. В восемьдесят первом. С тех пор за ней ничего не числится, во всяком случае на бумаге.
   – Как это понимать?
   – У меня в лос-анджелесской полиции есть приятель – помнишь Бобби Канзаса? Мы еще прозвали его Оз.
   Я киваю. Он много лет патрулировал Нижний Кроуси.
   – Молодой, рыжий…
   – Уже не такой молодой, – говорит Лу, – и волос осталось не так уж много, но тот самый.
   – А как он попал в Лос-Анджелес? Я думала, его перевели куда-то на окраину.
   – Правильно думала. Но он перебрался на запад. Надеялся пробиться на экран… – Лу качает головой. – А теперь снова коп, и единственное, что связывает его с кинобизнесом, – это дежурство на презентациях в свободное от службы время.
   – Интересно, не сталкивались ли они с Джорди?
   Лу с минуту рассматривает меня, потом отметает последнее замечание как не имеющее отношения к делу и продолжает:
   – Так вот, я попросил Оза копнуть чуть глубже. Он обнаружил ту же судимость, которую мне выдал компьютер, и заодно кое-что еще. Оказывается, она всплывала в связи с процессом некой порноактрисы по имени Рози Миллер, которая в девяносто пятом порезала несколько человек на съемках. В невменяемом состоянии.
   – Порнография? – повторяю я, и сердце у меня сжимается.
   Лу кивает:
   – Твоя сестра сама не снималась, но эта Миллер ее лучшая подруга, и она, несомненно, присутствовала в павильоне. Миллер получила срок – отсидела шесть лет с обычной скидкой за хорошее поведение, – но твоя сестра осталась чистенькой. Во всяком случае, не попадалась. Еще раньше, в девяносто четвертом, она мелькает как свидетельница по делу о стрельбе в копировальном ателье. Она еще работала там, когда посадили Миллер, а в качестве дополнительного заработка составляла компьютерные программы и продавала их через Интернет. Ничего особенного, обычные вспомогательные программки.
   Лу переворачивает страничку стянутого пружинкой блокнота. Потом поднимает голову и упирается в меня взглядом сурового полицейского.
   – Вот фотография из ее досье. Восемьдесят первый год, – говорит он, протягивая мне карточку. – Очень напоминает тебя в том же возрасте.
   Я киваю. Прямо как близнецы.
   – Странно, – замечает Лу, – как это у вас оказались разные фамилии.
   – Я свою изменила, – отвечаю я и, видя, как он щурится, добавляю: – Законным образом.
   – Анжела позаботилась?
   – Нельзя ли оставить далекое прошлое в покое? – говорю я. – Пожалуйста. Я хочу сказать, какое оно имеет отношение к тому, что происходит сейчас?
   Ему, конечно, есть что сказать на сей счет, однако он неохотно кивает. Знаю, что его точит: все та же старая история – Анжела пренебрегает теми самыми законами, которые ему полагается защищать. Поэтому они и разбежались, и не думаю, чтоб он до конца простил ее. И себя – за то, что разрешил ей уйти. Учитывая полную несовместимость этой парочки, странно видеть, что они столько лет не могут успокоиться.