Страница:
Стая зеленых попугайчиков выпорхнула из развалин и с пронзительными криками унеслась прочь.
Обезьяны карабкались на готовые обвалиться своды. Ящерки — зеленые с красной грудкой, желтые и всевозможных других оттенков — сновали по камням.
Огромные бабочки, слетев отдохнуть на разрушенную стену, трепетали пурпурно-золотыми крылышками и снова взмывали ввысь.
— Что это за развалины? — спросил Джориан.
— Кулбагарх, — простонал колдун. — Не пора устроить привал? Иначе мне скоро конец.
— Мы, кажись, опережаем их на несколько часов, — сказал Джориан, спешиваясь у подножия безголовой статуи.
Голова статуи лежала в двух шагах от постамента, но так заросла мхом и плесенью, что нельзя было разобрать, кто это.
— Расскажи мне о Кулбагархе, — попросил Джориан, помогая охающему Карадуру слезть с осла.
Пока Джориан стреноживал животных на заросшем высокой травой разрушенном дворе и стряпал незатейливую похлебку, Карадур рассказывал:
— Этот город восходит к царству Тирао, которое существовало некогда на землях нынешней Мальванской империи. Когда последний царь Тирао Вражжа Дьявол взошел на престол, он первым делом поспешил убить всех младших братьев, чтобы никто не мог отнять у него трон. Позднее эти убийства стали в Мальване делом обычным и ныне почитаются как освященная годами традиция. Но во времена Вражжи — более тысячи лет назад — эта идея породила множество кривотолков.
Один из братьев, Нахарью, прослышав о неминуемой смерти, собрал верных людей и бежал в дебри Комилакха. Они долго шли на восток, пока не набрели на древние развалины — вот на этом самом месте. Однако найденные ими руины занимали не такую большую площадь, как те, что перед нами, и сильнее подверглись разрушению: древний город простоял заброшенным намного дольше, чем какие-нибудь тысяча с небольшим лет, прошедшие после падения Кулбагарха.
Никто из спутников царевича Нахарью не знал, какой город стоял прежде на месте этих развалин, хотя некоторые полагали, что в нем жили змеелюди, откочевавшие затем в непроходимые джунгли Бераоти. Среди убогих руин стоял ветхий, заросший мхом алтарь, а за алтарем — полуобвалившаяся статуя, настолько поврежденная непогодой, что невозможно было разобрать, кого она изображала. Одни угадывали в ней обезьянца, так как обезьянцы испокон веков жили в Комилакхе и несколько раз попадались на пути отряда. Другие считали, что статуя изображает никакую не обезьяну, а скорее паука или каракатицу.
При царевиче находился жрец Крадхи-Хранителя, призванный помогать его спутникам отправлять свои религиозные нужды. Нахарью казалось, что главное для беглеца — остаться в живых, а посему если кому-то и стоило возносить молитвы, так это Крадхе. Современный богослов может возразить, что Варну, Крадха и Ашака всего лишь лики, или ипостаси, одного и того же верховного божества, но в те давние времена мыслители еще не достигли подобных вершин понимания метафизических тонкостей.
В первую же ночь, проведенную в развалинах, этому жрецу по имени Эйонар приснился сон. По словам жреца, во сне ему явился бог, которого изображала полуразрушенная статуя. Эйонара засыпали вопросами: на кого похож бог — на человека, обезьяну, тигра, краба или кого другого; но как только жрец попытался описать внешность бога, то побледнел и стал так заикаться, что ни слова нельзя было разобрать. Когда люди увидели, в какое смятение приводит почтенного жреца одно воспоминание об образе этого бога, они умерили любопытство и спросили, чего же хочет от них бог.
И Эйонар поведал, что бога зовут Марагонг и он действительно бог народа, населявшего когда-то разрушенный ныне город, что он верховное божество Комилакха и плевать хотел на жрецов Тирао, которые утверждают, будто миром правит святая троица. Комилакх принадлежит ему; остальные боги, хоть и претендуют на всемирное господство, почитают за лучшее с ним не связываться. Поэтому для переселенцев Нахарью будет лучше, если они станут молиться ему, Марагонгу, и забудут об остальных богах.
Затем выяснилось, что Марагонг требует чрезвычайно варварских и кровавых жертвоприношений: предназначенного в жертву нужно было положить на алтарь и заживо содрать с него кожу. Марагонг объяснил Эйонару, что, поскольку он вот уже несколько тысяч лет лишен возможности вкушать страдания жертв и близок к голодной смерти, им следует не мешкая отправиться на поиски жертвы, с которой будут сдирать кожу.
Нахарью и его люди встревожились: в Тирао давно отказались от подобных обычаев, и они не испытывали никакого желания возрождать человеческие жертвоприношения, а тем более умертвить одного из своих соратников таким неделикатным способом. Итак, они стали держать совет; долго они спорили, а потом жрец Эйонар сказал: «Извольте, Ваше Высочество, я придумал, как ублажить могущественного Марагонга и сохранить в целости наши шкуры. Давайте пойдем в лес, поймаем обезьянца и принесем его в жертву указанным способом. Потому что хоть обезьянцы и глупее людей, все же стоят на довольно высокой ступени развития и так же остро чувствуют боль, как всякий человек. И раз Марагонг питается страданиями своих жертв, обезьянец придется ему по вкусу не меньше, чем один из нас».
Товарищи Нахарью признали, что жрец говорит дело, и тут же снарядили охотничью экспедицию. После того, как обезьянец был принесен в жертву, Эйонару во сне явился Марагонг и сказал, что вполне доволен подношением и что пока беглецы из Тирао приносят жертвы, он, Марагонг, будет оказывать им свое покровительство. Так и повелось. За время правления Нахарью и его сына, носившего то же имя, люди расплодились и на развалинах древнего безымянного города построили Кулбагарх.
Тем временем знатные люди Тирао, доведенные до отчаяния гнусными преступлениями Вражжи Дьявола, решились отправиться на поиски царевича, который мог бы возглавить восстание против их суверена. Они потерпели неудачу, потому что Вражжа под корень уничтожил всю родню, казнив даже троюродных и четвероюродных братьев и подослав убийц к тем, кто бежал в Новарию и другие варварские страны.
Однако в конце концов бунтовщики обнаружили в пустыне Федиран предводителя кочевников по имени Вагиф, в жилах которого текла одна тридцать вторая часть тираоской королевской крови. Заговорщики предложили ему захватить Тирао и стать царем вместо Вражжи. Вторжение прошло без сучка, без задоринки, потому что почти вся армия Вражжи разбежалась. Вскоре Вражжа был убит весьма любопытным способом, который приводит меня в такое смятение, что я не в состоянии его описывать, — и Вагифа короновали на царство.
Но надежды сторонников Вагифа не оправдались: он оказался ничуть не лучше Вражжи. Едва взойдя на престол, новый царь приказал арестовать весь цвет тираоской знати и сложить из их голов пирамиду на главной городской площади. Напугав до смерти остальных дворян и тем самым, как ему казалось, приведя их в состояние полной покорности, Вагиф следующим указом повелел высыпать содержимое сокровищницы на пол тронного зала. Созерцание несметных богатств лишило Вагифа — который всю свою жизнь, проведенную в пустыне, был голоштанным воришкой и почитал за счастье, если ему перепадала серебряная марка, — последних остатков разума. Когда его нашли, он сидел на куче золотых монет, подбрасывал в воздух драгоценные камни, хохотал и гукал, как грудной младенец.
Вагифа убили и стали думать, кого посадить на трон вместо него. Но когда весть о злоключениях, выпавших на долю Тирао, разнеслась по свету и достигла пустыни Федиран, новые полчища кочевников вторглись в изобильные пределы царства, где оставшиеся в живых дворяне с оружием в руках оспаривали друг у друга право властвовать над страной. Тирао захлестнуло волной крови и огня, и вскоре совы, нетопыри и змеи стали единственными обитателями развалин некогда пышных дворцов и неприступных крепостей. Так и продолжалось, пока на эти земли не пришел Гиш Великий.
Меж тем Кулбагарх все разрастался, потому что многие жители поверженного Тирао нашли в нем прибежище. Но в царствование Дарганжа, внука Нахарью, возникли трудности с поимкой обезьянцев для жертвоприношений Марагонгу. Обезьянцы стали бояться Кулбагарха и обходили его стороной, поэтому городу приходилось содержать сотни охотников, которые беспрестанно рыскали по окрестностям в поисках зазевавшегося дикаря. Горожане, опасаясь, что поступления обезьянцев и вовсе прекратятся, стали поговаривать, что жертвы можно отбирать по жребию из числа вновь прибывших.
Среди беженцев из Тирао оказался один человек — Джейнини, который проповедовал веру в нового бога по имени Ииш. Новый бог, как утверждал Джейнини, явился ему во сне и поведал о религии любви, что придет на смену религии крови и страха. Стоит только каждому, говорил Джейнини, полюбить всех остальных, и наступит конец несчастиям. К тому же Ииш, могуществом превосходящий Марагонга, сможет оберегать кулбагархцев куда лучше жестокого бога.
Жрецы Марагонга, которые к тому времени жили в роскоши, богатели на взятках и обладали огромным влиянием, разыскивали Джейнини, чтобы принести опасного еретика в жертву на алтаре Марагонга. Но у Джейнини было много последователей, особенно среди недавних переселенцев, без понимания относящихся к намерению жрецов содрать с них кожу во славу Марагонга. Похоже, обе группировки готовы были драться до последнего.
Но тут царь Дарганж перешел на сторону Ииша и его пророка Джейнини. Поговаривали, что Дарганжа интересовала не религия любви, а возможность наложить лапу на сокровища храма Марагонга.
Как бы там ни было, Ииш стал верховным божеством Кулбагарха, а Марагонга предали забвению. Некоторое время город жил по законам религии любви. Армия занималась таким сугубо гражданским делом, как подметание улиц. Преступники, которым раньше палач отрубал руку или голову, теперь выслушивали проповедь о достоинствах любви и отпускались на свободу с наказом более не грешить — хотя, как утверждали, лишь немногие из них следовали этому совету, остальные же продолжали творить грабежи, насилия и убийства с еще большим усердием.
Затем, совершенно неожиданно, полчища обезьянцев напали на город, разграбили его и перебили жителей. Как выяснилось, непрекращающиеся в течение трех столетий набеги кулбагархцев вселили ненависть в сердца обезьянцев и в конце концов побудили малочисленные обезьянские стаи объединиться против гонителей. То обстоятельство, что кулбагархцы отказались от охотничьих экспедиций за священными жертвами, их нимало не волновало; должно было пройти много столетий, прежде чем в обезьянцах угасла бы жажда мщения.
Нападавшие были вооружены лишь дрекольем, дубинами и заостренными камнями, но их было много, тогда как кулбагархцы, поддавшись влиянию Джейнини и решив покончить с войнами, расплавили свои мечи и перековали их на сельскохозяйственные орудия. Немногим, в том числе царю Дагранжу и Джейнини, удалось спастись от резни и бежать на запад. На другой же день пророк сообщил царю, что ночью ему явился опальный бог Марагонг. Джейнини, как и Эйонар, не смог описать этого бога, однако ему было что порассказать.
«Он сказал, — молвил Джейнини, — что наслал беду, потому что мы его отвергли». — «Может, он снова примет нас под свое покровительство, если мы возобновим богослужение?» — спросил царь Дарганж. — «Я его спрашивал, — сказал Джейнини, — но он не согласился; мы оказались такими вероломными и продажными мошенниками, что он больше не желает с нами связываться. К тому же его вполне устраивает поклонение обезьянцев, которые слишком простодушны, чтобы с помощью богословской казуистики подвергать сомнению его авторитет». — «А куда задевался твой могущественный бог Ииш? Он ведь должен был защитить нас?» — «Марагонг задал Иишу хорошую трепку и изгнал из Комилакха. Я пожаловался, дескать, Ииш мне сказал, что он сильнее, а на самом деле это не так. Но разве бог способен солгать? Запросто, отвечает Марагонг, не хуже любого смертного. Но я, говорю, всегда думал, что боги не лгут. Марагонг спрашивает, мол, кто мне такое сказал? Сами боги, говорю. Но если бог лжец, говорит Марагонг, что мешает ему солгать в этом и всех других случаях? Я ужаснулся при мысли, что живу в мире, где лгут не только люди, но и боги. Это несправедливо, говорю я с возмущением. Совершенно верно, отвечает Марагонг, но жизнь вообще несправедлива.
Тут я стал проклинать богов и умолять Марагонга убить меня, но он лишь расхохотался и исчез из моих снов. Такие вот дела, сир. И я умоляю немедленно содрать с меня кожу, совершив таким образом жертвоприношение Марагонгу, дабы хоть немного отвратить его гнев от жалких остатков ваших подданных, которых моя глупость ввергла в это бедственное положение; к тому же смерть избавит меня от ужасного мира, где даже богам нельзя доверять».
Но Дагранж велел Джейнини не болтать ерунды, а отправляться вместе с остальными на запад, в бывшее царство Тирао, где беглецы надеялись поселиться в каком-нибудь тихом углу, подальше от глаз варваров, которые продолжали тузить друг друга на развалинах поверженного царства. И только они собрались двинуться дальше, как дорогу им преградила шайка обезьянцев. Дарганж и его свита в ужасе бросились бежать, один Джейнини смело направился к толпе преследователей.
Его поступок привел дикарей в такое замешательство, что беглецам удалось скрыться. Обезьянцы схватили Джейнини — это было последнее, что видели его разбегавшиеся товарищи. Дальнейшая судьба Джейнини неизвестна, но маловероятно, чтобы ему удалось обратить обезьянцев в свою веру. На том и кончилась история города Кулбагарха.
— Отсюда мораль, — сказал Джориан, — не доверяй никому — даже богу.
— Нет, сынок, не совсем так. Мораль, скорее, в другом: заключая с кем-то сделку, будь то боги или люди, не позволяй себя обмануть и доверяй только тем, кто достоин доверия.
— Оно бы и хорошо, да поди их раскуси. Оппа! Что это?
Джориан споткнулся о камень, наполовину вросший в землю. Что-то необычное в форме этого камня заставило его нагнуться и внимательно осмотреть находку. Джориан раскачивал и тянул камень, пока тот не выскочил из земли, а затем взял его в руки. Это оказалась статуэтка толстопузого, лысого, ухмыляющегося божка, который сидел на постаменте, поджав под себя скрещенные ноги. Статуэтка была размером чуть больше ладони и весила около фунта. Высеченная из очень твердого, полупрозрачного зеленого камня, она хорошо сохранилась; время и непогода лишь слегка сгладили очертания.
Джориан вгляделся в полустертую надпись на постаменте.
— Что это? — повторил он, развернув статуэтку к Карадуру. — Не пойму, что написано; буквы не похожи на мальванские.
Карадур, тщательно рассмотрев надпись через читательное стекло, в свою очередь задумался.
— Это, — изрек он наконец, — тираоский язык времен упадка. Современный мальванский произошел от тираоского, обогащенного федиранскими словами. Очевидно, когда город подвергся нападению обезьянцев, один из жителей Кулбагарха обронил здесь свою статуэтку.
— Что написано-то?
Карадур ощупал буквы.
— Написано «Тваша»; я думаю, так звали одного из мелких богов тираоского пантеона. Их было великое множество, каждого не упомнишь.
— Неплохо бы, слышь, помолиться этому Тваше да попросить у него помощи и защиты. Он тысячу лет пролежал в земле и будет, небось, рад без памяти заполучить одного-двух молельщиков; к тому же я сомневаюсь, что боги родной Новарии смогут нам помочь так далеко от своих владений.
— Если только он не умер от небрежения.
— А как к нему подъехать? Может, словить зеленую ящерку и глотку ей перерезать?
— Прежде надо узнать его пристрастия. Иные боги страшно обижаются на кровавые жертвоприношения. Помолись, чтобы он тебе явился и надоумил.
— Лучше б он нам жратвы какой-нибудь нашел. Последнее доедаем. Завтра придется ловить на ужин ящериц и змей.
— Приветствую тебя, Джориан, сын Эвора! Если б ты только знал, как приятно снова обрести приверженца! В аккурат перед падением Кулбагарха у меня был приверженец, похожий на тебя; как, бишь, его звали? Никак не вспомню, но это был здоровенный красавец; вечно попадал в какие-то фантастические переделки, из которых мне приходилось его вызволять. Помню, однажды...
— Прошу прощения, господин! — не без трепета перебил Джориан словоохотливое божество. — Нас по пятам преследуют люди, которые хотят причинить нам зло. Можешь нас спасти?
— Дай, взгляну... — бог исчез с постамента, оставив Джориана во мраке и безвестности. Через несколько секунд он снова появился. — Не бойся, сын мой. Твои недоброжелатели не причинят тебе вреда, хотя они всего лишь на расстоянии полета стрелы...
— На расстоянии полета стрелы! — вскричал Джориан. — Нужно немедленно проснуться и бежать! Отпусти меня, о бог!
— Милый Джориан, к чему суетиться, — широко улыбаясь, произнес Тваша. — Мне так долго не попадался смертный, с которым можно поболтать, что я не могу сразу отпустить тебя. Я позабочусь о мальванцах и их обученных слонах. Расскажи-ка, как нынче идут дела в империи Мальвана?
— Сначала ты, господин, расскажи, как нужно тебе поклоняться?
— Вполне достаточно еженощно молиться да время от времени жертвовать мне цветок. Ну, давай, превозноси мое могущество. По правде говоря — только это между нами — я всего лишь слабый маленький божок, но, как всякое божество, чрезвычайно тщеславен и упиваюсь лестью, словно хорошим вином. Итак...
Темный зал с размытыми очертаниями исчез, и Джориан обнаружил, что лежит на земле, а Карадур трясет его за плечо. В небе висел серебряный щит полной луны, но сквозь густой полог листвы пробивались лишь отдельные бледные отсветы.
— Проснись, сынок! — шептал колдун. — Я слышу слонов; раз уж мне, старой глухой тетере, слышно, значит, они совсем рядом...
Джориан вскочил на ноги.
— Может, это дикие слоны? В здешнем лесу нам попадалось много следов... Нет, я слышу звон конской сбруи. Мальванцы!
Он кинулся было во двор, где паслись животные, но на полпути остановился. Крики слонов, поскрипывание и звон упряжи, приглушенный опавшей листвой стук копыт и едва слышные обрывки разговора стали удаляться. Вскоре они превратились в неясный шелест, который Джориан с трудом разбирал. Потом звуки и вовсе затихли. Джориан вернулся к колдуну.
— Сделал все-таки, — выдохнул он.
— Кто?
— Тваша. Он сказал, что позаботится о мальванцах. Меня сомнение взяло, потому как на вид он болтливый старикашка и неумеха. Но что б он там ни сделал, а, кажись, сработало. Сейчас самое лучшее снова заснуть; ежели мы в полной темноте пойдем плутать по джунглям, запросто можем нос к носу столкнуться с погоней.
В воздухе заметно похолодало. Джориан натянул на себя, что потеплее, завернулся в плащ и снова улегся. Однако сон долго не приходил. Больную руку дергало; Джориан лежал и раздумывал о том, как неплохо иметь своего личного бога. Он все еще продолжал вести с божеством мысленные разговоры, как вдруг обнаружил, что вновь находится в темном зале с размытыми очертаниями, а перед ним восседает на своем пьедестале Тваша.
— Как ты это сделал, господин? — спросил Джориан.
— Очень просто, сын мой. Я заставил идущих по следу слонов вообразить, будто они видят и чуют красавицу-слониху в течке, которая призывно машет им хоботом. Повинуясь воображаемому зову, слоны бросились вперед, а мальванцы решили, что животные напали на горячий след, ведущий к тебе и твоему спутнику, и послушно побежали следом. Сейчас они в нескольких лигах отсюда.
Божок самодовольно улыбнулся.
— А теперь, любезнейший Джориан, давай продолжим беседу, которую мы вели перед тем, как почтенный Карадур вернул тебя в твою обычную реальность. Как идут дела в империи Мальвана? Видишь ли, статуэтка, что ты раскопал в развалинах — мое единственное неповрежденное изображение; она одна связывает меня с твоим миром. Поэтому, посещая твою реальность, я лишен возможности удаляться от развалин Кулбагарха. Рассказывай же.
Джориан кратко описал богу положение дел и, как умел, пересказал историю Мальваны. Когда он дошел до смерти царя Сирваши, отца Шайю, Тваша захихикал.
— Я вспомнил, — пояснил бог, — одного из последних царей Тирао — прадеда Вражжи, вот только имя забыл. Как, бишь, его звали? А впрочем, неважно; короче, я тебе расскажу презабавную историю об этом царе по имени... проклятье, как же его имя-то? Вертится на языке... короче, этот царь...
Тваша стал увлеченно рассказывать какую-то путаную историю, у которой, похоже, не имелось ни начала, ни конца. Ничего забавного в ней тоже не было. Спустя четверть часа Джориан уже совсем извелся от скуки и нетерпения, а Тваша тем временем продолжал безостановочно болтать.
Затем, как почудилось Джориану, божок оглянулся через плечо и закричал:
— Ах, разрази меня гром! Я так увлекся рассказом, что проглядел страшную опасность, которая нависла над тобой! Увы, на этот раз я бессилен тебя спасти: те, кто тебе угрожает, находятся под покровительством могущественного Марагонга, я перед ним лишь мелкий слабый божок...
Джориан лихорадочно пытался проснуться. Тело будто сковало. А затем резкий толчок вырвал его из сна. Волосатые лапы крепко держали за руки и за ноги; Джориан взвизгнул от боли: один из нападавших сдавил ему распухшую левую руку. В двух шагах комилакхские обезьянцы таким же манером скрутили Карадура. На востоке джунглей пробивалось багровое марево — примета восходящего солнца.
От приземистых, низкорослых обезьянцев веяло, однако, недюжинной мощью. Их шеи выдавались вперед, лбы и подбородки были скошены, а полуоткрытые губастые пасти демонстрировали ряды крупных желтоватых зубов. Они не носили одежды, с ног до головы заросли шерстью и издавали густое зловоние.
Джориан, поднатужившись, сделал отчаянную попытку вырваться на свободу. Но хотя среди людей он слыл силачом, любой из схвативших его обезьянцев был ничуть не слабее. Волосатые лапы с грязными обломанными ногтями еще крепче впились в Джориана, а два дикаря накинулись с кулаками и дубасили до тех пор, пока он не затих. Джориан, зажатый с двух сторон обезьянцами, вдруг увидел прямо перед собой полузасыпанную землей голову стоящей неподалеку безголовой статуи. Только тут он разобрал, что на камне высечено не человеческое лицо, а тигриная морда. «Вот оно, предостережение Гоании.»
— Не сопротивляйся! — сказал Карадур. — Это их только раздражает.
— Что они с нами сделают? — спросил Джориан.
— Откуда я знаю? Ты понимаешь их язык?
— Нет. А ты?
— Не понимаю, хотя говорю на пяти-шести языках, не считая родного мальванского.
— Можешь наслать на них заклятье?
— Пока меня держат, не могу. Настоящее заклинание — это тебе не набор волшебных слов.
Джориан:
— Тваша сказал, что им покровительствует Марагонг.
— О, злосчастье! Значит, то, что Джейнини тысячу лет назад поведал царю Дагранжу, оказалось правдой. Я начинаю бояться худшего.
— Думаешь, они с нас кожу...
Обезьянцы встрепенулись, и Джориану пришлось умолкнуть. Повинуясь отрывистой команде одного из соплеменников, дикари рывком поставили Джориана на ноги и то ли повели, то ли поволокли по заросшим травой улицам Кулбагарха. Следом тащили Карадура. Процессия петляла среди развалин, пока Джориан совсем не запутался.
Дойдя до места, где лежало несколько больших камней, обезьянцы остановились. Ближайший и самый маленький из камней представлял собой обыкновенную глыбу высотой в два локтя и шириной в четыре, настолько обтесанную временем, что грани и углы скруглились, и ее можно было по ошибке принять за валун.
Позади низкой глыбы возвышался большой приземистый пьедестал, или постамент, на котором помещалась какая-то скульптура, но изваяние так пострадало от времени, что уже нельзя было определить, кого же оно изображает. Очертаниями статуя напоминала сидящего человека, но ни рук, ни ног, ни каких-либо частей человеческого тела различить не удавалось. Статуя была низкой, приземистой, со сглаженными углами; кое-где проступили едва заметные следы резьбы. Длинная змея, разрисованная черно-красными узорами, соскользнула с постамента и скрылась в норе.
— Это, кажись, то самое изваяние Марагонга, о каком ты мне говорил, — сказал Джориан.
— Охо-хо, боюсь, ты прав, Я один виноват, навлек на тебя погибель. Прощай, сынок!
Один из обезьянцев принес ржавый железный нож. Вероятно, этот металлический нож попал сюда случайно, потому что остальные орудия, и даже оружие, были сделаны из дерева, камня или кости. Дикарь принялся точить лезвие об алтарь — «вжик-вжик».
Обезьяны карабкались на готовые обвалиться своды. Ящерки — зеленые с красной грудкой, желтые и всевозможных других оттенков — сновали по камням.
Огромные бабочки, слетев отдохнуть на разрушенную стену, трепетали пурпурно-золотыми крылышками и снова взмывали ввысь.
— Что это за развалины? — спросил Джориан.
— Кулбагарх, — простонал колдун. — Не пора устроить привал? Иначе мне скоро конец.
— Мы, кажись, опережаем их на несколько часов, — сказал Джориан, спешиваясь у подножия безголовой статуи.
Голова статуи лежала в двух шагах от постамента, но так заросла мхом и плесенью, что нельзя было разобрать, кто это.
— Расскажи мне о Кулбагархе, — попросил Джориан, помогая охающему Карадуру слезть с осла.
Пока Джориан стреноживал животных на заросшем высокой травой разрушенном дворе и стряпал незатейливую похлебку, Карадур рассказывал:
— Этот город восходит к царству Тирао, которое существовало некогда на землях нынешней Мальванской империи. Когда последний царь Тирао Вражжа Дьявол взошел на престол, он первым делом поспешил убить всех младших братьев, чтобы никто не мог отнять у него трон. Позднее эти убийства стали в Мальване делом обычным и ныне почитаются как освященная годами традиция. Но во времена Вражжи — более тысячи лет назад — эта идея породила множество кривотолков.
Один из братьев, Нахарью, прослышав о неминуемой смерти, собрал верных людей и бежал в дебри Комилакха. Они долго шли на восток, пока не набрели на древние развалины — вот на этом самом месте. Однако найденные ими руины занимали не такую большую площадь, как те, что перед нами, и сильнее подверглись разрушению: древний город простоял заброшенным намного дольше, чем какие-нибудь тысяча с небольшим лет, прошедшие после падения Кулбагарха.
Никто из спутников царевича Нахарью не знал, какой город стоял прежде на месте этих развалин, хотя некоторые полагали, что в нем жили змеелюди, откочевавшие затем в непроходимые джунгли Бераоти. Среди убогих руин стоял ветхий, заросший мхом алтарь, а за алтарем — полуобвалившаяся статуя, настолько поврежденная непогодой, что невозможно было разобрать, кого она изображала. Одни угадывали в ней обезьянца, так как обезьянцы испокон веков жили в Комилакхе и несколько раз попадались на пути отряда. Другие считали, что статуя изображает никакую не обезьяну, а скорее паука или каракатицу.
При царевиче находился жрец Крадхи-Хранителя, призванный помогать его спутникам отправлять свои религиозные нужды. Нахарью казалось, что главное для беглеца — остаться в живых, а посему если кому-то и стоило возносить молитвы, так это Крадхе. Современный богослов может возразить, что Варну, Крадха и Ашака всего лишь лики, или ипостаси, одного и того же верховного божества, но в те давние времена мыслители еще не достигли подобных вершин понимания метафизических тонкостей.
В первую же ночь, проведенную в развалинах, этому жрецу по имени Эйонар приснился сон. По словам жреца, во сне ему явился бог, которого изображала полуразрушенная статуя. Эйонара засыпали вопросами: на кого похож бог — на человека, обезьяну, тигра, краба или кого другого; но как только жрец попытался описать внешность бога, то побледнел и стал так заикаться, что ни слова нельзя было разобрать. Когда люди увидели, в какое смятение приводит почтенного жреца одно воспоминание об образе этого бога, они умерили любопытство и спросили, чего же хочет от них бог.
И Эйонар поведал, что бога зовут Марагонг и он действительно бог народа, населявшего когда-то разрушенный ныне город, что он верховное божество Комилакха и плевать хотел на жрецов Тирао, которые утверждают, будто миром правит святая троица. Комилакх принадлежит ему; остальные боги, хоть и претендуют на всемирное господство, почитают за лучшее с ним не связываться. Поэтому для переселенцев Нахарью будет лучше, если они станут молиться ему, Марагонгу, и забудут об остальных богах.
Затем выяснилось, что Марагонг требует чрезвычайно варварских и кровавых жертвоприношений: предназначенного в жертву нужно было положить на алтарь и заживо содрать с него кожу. Марагонг объяснил Эйонару, что, поскольку он вот уже несколько тысяч лет лишен возможности вкушать страдания жертв и близок к голодной смерти, им следует не мешкая отправиться на поиски жертвы, с которой будут сдирать кожу.
Нахарью и его люди встревожились: в Тирао давно отказались от подобных обычаев, и они не испытывали никакого желания возрождать человеческие жертвоприношения, а тем более умертвить одного из своих соратников таким неделикатным способом. Итак, они стали держать совет; долго они спорили, а потом жрец Эйонар сказал: «Извольте, Ваше Высочество, я придумал, как ублажить могущественного Марагонга и сохранить в целости наши шкуры. Давайте пойдем в лес, поймаем обезьянца и принесем его в жертву указанным способом. Потому что хоть обезьянцы и глупее людей, все же стоят на довольно высокой ступени развития и так же остро чувствуют боль, как всякий человек. И раз Марагонг питается страданиями своих жертв, обезьянец придется ему по вкусу не меньше, чем один из нас».
Товарищи Нахарью признали, что жрец говорит дело, и тут же снарядили охотничью экспедицию. После того, как обезьянец был принесен в жертву, Эйонару во сне явился Марагонг и сказал, что вполне доволен подношением и что пока беглецы из Тирао приносят жертвы, он, Марагонг, будет оказывать им свое покровительство. Так и повелось. За время правления Нахарью и его сына, носившего то же имя, люди расплодились и на развалинах древнего безымянного города построили Кулбагарх.
Тем временем знатные люди Тирао, доведенные до отчаяния гнусными преступлениями Вражжи Дьявола, решились отправиться на поиски царевича, который мог бы возглавить восстание против их суверена. Они потерпели неудачу, потому что Вражжа под корень уничтожил всю родню, казнив даже троюродных и четвероюродных братьев и подослав убийц к тем, кто бежал в Новарию и другие варварские страны.
Однако в конце концов бунтовщики обнаружили в пустыне Федиран предводителя кочевников по имени Вагиф, в жилах которого текла одна тридцать вторая часть тираоской королевской крови. Заговорщики предложили ему захватить Тирао и стать царем вместо Вражжи. Вторжение прошло без сучка, без задоринки, потому что почти вся армия Вражжи разбежалась. Вскоре Вражжа был убит весьма любопытным способом, который приводит меня в такое смятение, что я не в состоянии его описывать, — и Вагифа короновали на царство.
Но надежды сторонников Вагифа не оправдались: он оказался ничуть не лучше Вражжи. Едва взойдя на престол, новый царь приказал арестовать весь цвет тираоской знати и сложить из их голов пирамиду на главной городской площади. Напугав до смерти остальных дворян и тем самым, как ему казалось, приведя их в состояние полной покорности, Вагиф следующим указом повелел высыпать содержимое сокровищницы на пол тронного зала. Созерцание несметных богатств лишило Вагифа — который всю свою жизнь, проведенную в пустыне, был голоштанным воришкой и почитал за счастье, если ему перепадала серебряная марка, — последних остатков разума. Когда его нашли, он сидел на куче золотых монет, подбрасывал в воздух драгоценные камни, хохотал и гукал, как грудной младенец.
Вагифа убили и стали думать, кого посадить на трон вместо него. Но когда весть о злоключениях, выпавших на долю Тирао, разнеслась по свету и достигла пустыни Федиран, новые полчища кочевников вторглись в изобильные пределы царства, где оставшиеся в живых дворяне с оружием в руках оспаривали друг у друга право властвовать над страной. Тирао захлестнуло волной крови и огня, и вскоре совы, нетопыри и змеи стали единственными обитателями развалин некогда пышных дворцов и неприступных крепостей. Так и продолжалось, пока на эти земли не пришел Гиш Великий.
Меж тем Кулбагарх все разрастался, потому что многие жители поверженного Тирао нашли в нем прибежище. Но в царствование Дарганжа, внука Нахарью, возникли трудности с поимкой обезьянцев для жертвоприношений Марагонгу. Обезьянцы стали бояться Кулбагарха и обходили его стороной, поэтому городу приходилось содержать сотни охотников, которые беспрестанно рыскали по окрестностям в поисках зазевавшегося дикаря. Горожане, опасаясь, что поступления обезьянцев и вовсе прекратятся, стали поговаривать, что жертвы можно отбирать по жребию из числа вновь прибывших.
Среди беженцев из Тирао оказался один человек — Джейнини, который проповедовал веру в нового бога по имени Ииш. Новый бог, как утверждал Джейнини, явился ему во сне и поведал о религии любви, что придет на смену религии крови и страха. Стоит только каждому, говорил Джейнини, полюбить всех остальных, и наступит конец несчастиям. К тому же Ииш, могуществом превосходящий Марагонга, сможет оберегать кулбагархцев куда лучше жестокого бога.
Жрецы Марагонга, которые к тому времени жили в роскоши, богатели на взятках и обладали огромным влиянием, разыскивали Джейнини, чтобы принести опасного еретика в жертву на алтаре Марагонга. Но у Джейнини было много последователей, особенно среди недавних переселенцев, без понимания относящихся к намерению жрецов содрать с них кожу во славу Марагонга. Похоже, обе группировки готовы были драться до последнего.
Но тут царь Дарганж перешел на сторону Ииша и его пророка Джейнини. Поговаривали, что Дарганжа интересовала не религия любви, а возможность наложить лапу на сокровища храма Марагонга.
Как бы там ни было, Ииш стал верховным божеством Кулбагарха, а Марагонга предали забвению. Некоторое время город жил по законам религии любви. Армия занималась таким сугубо гражданским делом, как подметание улиц. Преступники, которым раньше палач отрубал руку или голову, теперь выслушивали проповедь о достоинствах любви и отпускались на свободу с наказом более не грешить — хотя, как утверждали, лишь немногие из них следовали этому совету, остальные же продолжали творить грабежи, насилия и убийства с еще большим усердием.
Затем, совершенно неожиданно, полчища обезьянцев напали на город, разграбили его и перебили жителей. Как выяснилось, непрекращающиеся в течение трех столетий набеги кулбагархцев вселили ненависть в сердца обезьянцев и в конце концов побудили малочисленные обезьянские стаи объединиться против гонителей. То обстоятельство, что кулбагархцы отказались от охотничьих экспедиций за священными жертвами, их нимало не волновало; должно было пройти много столетий, прежде чем в обезьянцах угасла бы жажда мщения.
Нападавшие были вооружены лишь дрекольем, дубинами и заостренными камнями, но их было много, тогда как кулбагархцы, поддавшись влиянию Джейнини и решив покончить с войнами, расплавили свои мечи и перековали их на сельскохозяйственные орудия. Немногим, в том числе царю Дагранжу и Джейнини, удалось спастись от резни и бежать на запад. На другой же день пророк сообщил царю, что ночью ему явился опальный бог Марагонг. Джейнини, как и Эйонар, не смог описать этого бога, однако ему было что порассказать.
«Он сказал, — молвил Джейнини, — что наслал беду, потому что мы его отвергли». — «Может, он снова примет нас под свое покровительство, если мы возобновим богослужение?» — спросил царь Дарганж. — «Я его спрашивал, — сказал Джейнини, — но он не согласился; мы оказались такими вероломными и продажными мошенниками, что он больше не желает с нами связываться. К тому же его вполне устраивает поклонение обезьянцев, которые слишком простодушны, чтобы с помощью богословской казуистики подвергать сомнению его авторитет». — «А куда задевался твой могущественный бог Ииш? Он ведь должен был защитить нас?» — «Марагонг задал Иишу хорошую трепку и изгнал из Комилакха. Я пожаловался, дескать, Ииш мне сказал, что он сильнее, а на самом деле это не так. Но разве бог способен солгать? Запросто, отвечает Марагонг, не хуже любого смертного. Но я, говорю, всегда думал, что боги не лгут. Марагонг спрашивает, мол, кто мне такое сказал? Сами боги, говорю. Но если бог лжец, говорит Марагонг, что мешает ему солгать в этом и всех других случаях? Я ужаснулся при мысли, что живу в мире, где лгут не только люди, но и боги. Это несправедливо, говорю я с возмущением. Совершенно верно, отвечает Марагонг, но жизнь вообще несправедлива.
Тут я стал проклинать богов и умолять Марагонга убить меня, но он лишь расхохотался и исчез из моих снов. Такие вот дела, сир. И я умоляю немедленно содрать с меня кожу, совершив таким образом жертвоприношение Марагонгу, дабы хоть немного отвратить его гнев от жалких остатков ваших подданных, которых моя глупость ввергла в это бедственное положение; к тому же смерть избавит меня от ужасного мира, где даже богам нельзя доверять».
Но Дагранж велел Джейнини не болтать ерунды, а отправляться вместе с остальными на запад, в бывшее царство Тирао, где беглецы надеялись поселиться в каком-нибудь тихом углу, подальше от глаз варваров, которые продолжали тузить друг друга на развалинах поверженного царства. И только они собрались двинуться дальше, как дорогу им преградила шайка обезьянцев. Дарганж и его свита в ужасе бросились бежать, один Джейнини смело направился к толпе преследователей.
Его поступок привел дикарей в такое замешательство, что беглецам удалось скрыться. Обезьянцы схватили Джейнини — это было последнее, что видели его разбегавшиеся товарищи. Дальнейшая судьба Джейнини неизвестна, но маловероятно, чтобы ему удалось обратить обезьянцев в свою веру. На том и кончилась история города Кулбагарха.
— Отсюда мораль, — сказал Джориан, — не доверяй никому — даже богу.
— Нет, сынок, не совсем так. Мораль, скорее, в другом: заключая с кем-то сделку, будь то боги или люди, не позволяй себя обмануть и доверяй только тем, кто достоин доверия.
— Оно бы и хорошо, да поди их раскуси. Оппа! Что это?
Джориан споткнулся о камень, наполовину вросший в землю. Что-то необычное в форме этого камня заставило его нагнуться и внимательно осмотреть находку. Джориан раскачивал и тянул камень, пока тот не выскочил из земли, а затем взял его в руки. Это оказалась статуэтка толстопузого, лысого, ухмыляющегося божка, который сидел на постаменте, поджав под себя скрещенные ноги. Статуэтка была размером чуть больше ладони и весила около фунта. Высеченная из очень твердого, полупрозрачного зеленого камня, она хорошо сохранилась; время и непогода лишь слегка сгладили очертания.
Джориан вгляделся в полустертую надпись на постаменте.
— Что это? — повторил он, развернув статуэтку к Карадуру. — Не пойму, что написано; буквы не похожи на мальванские.
Карадур, тщательно рассмотрев надпись через читательное стекло, в свою очередь задумался.
— Это, — изрек он наконец, — тираоский язык времен упадка. Современный мальванский произошел от тираоского, обогащенного федиранскими словами. Очевидно, когда город подвергся нападению обезьянцев, один из жителей Кулбагарха обронил здесь свою статуэтку.
— Что написано-то?
Карадур ощупал буквы.
— Написано «Тваша»; я думаю, так звали одного из мелких богов тираоского пантеона. Их было великое множество, каждого не упомнишь.
— Неплохо бы, слышь, помолиться этому Тваше да попросить у него помощи и защиты. Он тысячу лет пролежал в земле и будет, небось, рад без памяти заполучить одного-двух молельщиков; к тому же я сомневаюсь, что боги родной Новарии смогут нам помочь так далеко от своих владений.
— Если только он не умер от небрежения.
— А как к нему подъехать? Может, словить зеленую ящерку и глотку ей перерезать?
— Прежде надо узнать его пристрастия. Иные боги страшно обижаются на кровавые жертвоприношения. Помолись, чтобы он тебе явился и надоумил.
— Лучше б он нам жратвы какой-нибудь нашел. Последнее доедаем. Завтра придется ловить на ужин ящериц и змей.
* * *
Джориану чудилось, будто он стоит на мраморном полу какого-то зала, хотя ни стен, ни потолка было не разглядеть. Перед ним маячил в дымке бледно-зеленый силуэт Тваши, сидящего на постаменте в той же самой позе, что и статуэтка. Джориану казалось, что голова божка находится вровень с его собственной головой. Но сколько Джориан ни вглядывался, он никак не мог разобрать, то ли бог одного с ним роста и сидит в десяти-пятнадцати шагах, то ли карлик, и до него рукой подать, то ли великан, до которого много ферлонгов пути. Губы бога разомкнулись, и голос в голове у Джориана отчетливо произнес:— Приветствую тебя, Джориан, сын Эвора! Если б ты только знал, как приятно снова обрести приверженца! В аккурат перед падением Кулбагарха у меня был приверженец, похожий на тебя; как, бишь, его звали? Никак не вспомню, но это был здоровенный красавец; вечно попадал в какие-то фантастические переделки, из которых мне приходилось его вызволять. Помню, однажды...
— Прошу прощения, господин! — не без трепета перебил Джориан словоохотливое божество. — Нас по пятам преследуют люди, которые хотят причинить нам зло. Можешь нас спасти?
— Дай, взгляну... — бог исчез с постамента, оставив Джориана во мраке и безвестности. Через несколько секунд он снова появился. — Не бойся, сын мой. Твои недоброжелатели не причинят тебе вреда, хотя они всего лишь на расстоянии полета стрелы...
— На расстоянии полета стрелы! — вскричал Джориан. — Нужно немедленно проснуться и бежать! Отпусти меня, о бог!
— Милый Джориан, к чему суетиться, — широко улыбаясь, произнес Тваша. — Мне так долго не попадался смертный, с которым можно поболтать, что я не могу сразу отпустить тебя. Я позабочусь о мальванцах и их обученных слонах. Расскажи-ка, как нынче идут дела в империи Мальвана?
— Сначала ты, господин, расскажи, как нужно тебе поклоняться?
— Вполне достаточно еженощно молиться да время от времени жертвовать мне цветок. Ну, давай, превозноси мое могущество. По правде говоря — только это между нами — я всего лишь слабый маленький божок, но, как всякое божество, чрезвычайно тщеславен и упиваюсь лестью, словно хорошим вином. Итак...
Темный зал с размытыми очертаниями исчез, и Джориан обнаружил, что лежит на земле, а Карадур трясет его за плечо. В небе висел серебряный щит полной луны, но сквозь густой полог листвы пробивались лишь отдельные бледные отсветы.
— Проснись, сынок! — шептал колдун. — Я слышу слонов; раз уж мне, старой глухой тетере, слышно, значит, они совсем рядом...
Джориан вскочил на ноги.
— Может, это дикие слоны? В здешнем лесу нам попадалось много следов... Нет, я слышу звон конской сбруи. Мальванцы!
Он кинулся было во двор, где паслись животные, но на полпути остановился. Крики слонов, поскрипывание и звон упряжи, приглушенный опавшей листвой стук копыт и едва слышные обрывки разговора стали удаляться. Вскоре они превратились в неясный шелест, который Джориан с трудом разбирал. Потом звуки и вовсе затихли. Джориан вернулся к колдуну.
— Сделал все-таки, — выдохнул он.
— Кто?
— Тваша. Он сказал, что позаботится о мальванцах. Меня сомнение взяло, потому как на вид он болтливый старикашка и неумеха. Но что б он там ни сделал, а, кажись, сработало. Сейчас самое лучшее снова заснуть; ежели мы в полной темноте пойдем плутать по джунглям, запросто можем нос к носу столкнуться с погоней.
В воздухе заметно похолодало. Джориан натянул на себя, что потеплее, завернулся в плащ и снова улегся. Однако сон долго не приходил. Больную руку дергало; Джориан лежал и раздумывал о том, как неплохо иметь своего личного бога. Он все еще продолжал вести с божеством мысленные разговоры, как вдруг обнаружил, что вновь находится в темном зале с размытыми очертаниями, а перед ним восседает на своем пьедестале Тваша.
— Как ты это сделал, господин? — спросил Джориан.
— Очень просто, сын мой. Я заставил идущих по следу слонов вообразить, будто они видят и чуют красавицу-слониху в течке, которая призывно машет им хоботом. Повинуясь воображаемому зову, слоны бросились вперед, а мальванцы решили, что животные напали на горячий след, ведущий к тебе и твоему спутнику, и послушно побежали следом. Сейчас они в нескольких лигах отсюда.
Божок самодовольно улыбнулся.
— А теперь, любезнейший Джориан, давай продолжим беседу, которую мы вели перед тем, как почтенный Карадур вернул тебя в твою обычную реальность. Как идут дела в империи Мальвана? Видишь ли, статуэтка, что ты раскопал в развалинах — мое единственное неповрежденное изображение; она одна связывает меня с твоим миром. Поэтому, посещая твою реальность, я лишен возможности удаляться от развалин Кулбагарха. Рассказывай же.
Джориан кратко описал богу положение дел и, как умел, пересказал историю Мальваны. Когда он дошел до смерти царя Сирваши, отца Шайю, Тваша захихикал.
— Я вспомнил, — пояснил бог, — одного из последних царей Тирао — прадеда Вражжи, вот только имя забыл. Как, бишь, его звали? А впрочем, неважно; короче, я тебе расскажу презабавную историю об этом царе по имени... проклятье, как же его имя-то? Вертится на языке... короче, этот царь...
Тваша стал увлеченно рассказывать какую-то путаную историю, у которой, похоже, не имелось ни начала, ни конца. Ничего забавного в ней тоже не было. Спустя четверть часа Джориан уже совсем извелся от скуки и нетерпения, а Тваша тем временем продолжал безостановочно болтать.
Затем, как почудилось Джориану, божок оглянулся через плечо и закричал:
— Ах, разрази меня гром! Я так увлекся рассказом, что проглядел страшную опасность, которая нависла над тобой! Увы, на этот раз я бессилен тебя спасти: те, кто тебе угрожает, находятся под покровительством могущественного Марагонга, я перед ним лишь мелкий слабый божок...
Джориан лихорадочно пытался проснуться. Тело будто сковало. А затем резкий толчок вырвал его из сна. Волосатые лапы крепко держали за руки и за ноги; Джориан взвизгнул от боли: один из нападавших сдавил ему распухшую левую руку. В двух шагах комилакхские обезьянцы таким же манером скрутили Карадура. На востоке джунглей пробивалось багровое марево — примета восходящего солнца.
От приземистых, низкорослых обезьянцев веяло, однако, недюжинной мощью. Их шеи выдавались вперед, лбы и подбородки были скошены, а полуоткрытые губастые пасти демонстрировали ряды крупных желтоватых зубов. Они не носили одежды, с ног до головы заросли шерстью и издавали густое зловоние.
Джориан, поднатужившись, сделал отчаянную попытку вырваться на свободу. Но хотя среди людей он слыл силачом, любой из схвативших его обезьянцев был ничуть не слабее. Волосатые лапы с грязными обломанными ногтями еще крепче впились в Джориана, а два дикаря накинулись с кулаками и дубасили до тех пор, пока он не затих. Джориан, зажатый с двух сторон обезьянцами, вдруг увидел прямо перед собой полузасыпанную землей голову стоящей неподалеку безголовой статуи. Только тут он разобрал, что на камне высечено не человеческое лицо, а тигриная морда. «Вот оно, предостережение Гоании.»
— Не сопротивляйся! — сказал Карадур. — Это их только раздражает.
— Что они с нами сделают? — спросил Джориан.
— Откуда я знаю? Ты понимаешь их язык?
— Нет. А ты?
— Не понимаю, хотя говорю на пяти-шести языках, не считая родного мальванского.
— Можешь наслать на них заклятье?
— Пока меня держат, не могу. Настоящее заклинание — это тебе не набор волшебных слов.
Джориан:
— Тваша сказал, что им покровительствует Марагонг.
— О, злосчастье! Значит, то, что Джейнини тысячу лет назад поведал царю Дагранжу, оказалось правдой. Я начинаю бояться худшего.
— Думаешь, они с нас кожу...
Обезьянцы встрепенулись, и Джориану пришлось умолкнуть. Повинуясь отрывистой команде одного из соплеменников, дикари рывком поставили Джориана на ноги и то ли повели, то ли поволокли по заросшим травой улицам Кулбагарха. Следом тащили Карадура. Процессия петляла среди развалин, пока Джориан совсем не запутался.
Дойдя до места, где лежало несколько больших камней, обезьянцы остановились. Ближайший и самый маленький из камней представлял собой обыкновенную глыбу высотой в два локтя и шириной в четыре, настолько обтесанную временем, что грани и углы скруглились, и ее можно было по ошибке принять за валун.
Позади низкой глыбы возвышался большой приземистый пьедестал, или постамент, на котором помещалась какая-то скульптура, но изваяние так пострадало от времени, что уже нельзя было определить, кого же оно изображает. Очертаниями статуя напоминала сидящего человека, но ни рук, ни ног, ни каких-либо частей человеческого тела различить не удавалось. Статуя была низкой, приземистой, со сглаженными углами; кое-где проступили едва заметные следы резьбы. Длинная змея, разрисованная черно-красными узорами, соскользнула с постамента и скрылась в норе.
— Это, кажись, то самое изваяние Марагонга, о каком ты мне говорил, — сказал Джориан.
— Охо-хо, боюсь, ты прав, Я один виноват, навлек на тебя погибель. Прощай, сынок!
Один из обезьянцев принес ржавый железный нож. Вероятно, этот металлический нож попал сюда случайно, потому что остальные орудия, и даже оружие, были сделаны из дерева, камня или кости. Дикарь принялся точить лезвие об алтарь — «вжик-вжик».