Страница:
Лайон Спрэг де Камп
СТРЕЛЫ ГЕРКУЛЕСА
Айзеку Азимову и Бобу Хайнлайну
в память о проведенных вместе днях в Ортугиане
Кумы
Стояла весна. Со склонов покрытых снегом Апеннинских гор дул порывистый северный ветер, пригибая к земле похожие на зонты кроны сосен, и раскачивая стройные кипарисы. Он с ревом носился по темно-зеленой Кампанской долине, подсушивая темную густую грязь на полях вокруг деревень и играя на поверхности небесно-голубых луж, оставшихся после последнего дождя.
Ветер устремился к Флегреанским Полям — загадочному и легендарному краю остроконечных вулканических кратеров, жаркой весны, дышащих серой озер и таинственных пещер. Как поговаривали, они вели в потусторонний мир. Он шевелил густыми, крепкими и мрачными ветвями дубов, разросшихся вокруг крепости Кумы, хлопал полами шерстяных одежд людей, столпившихся перед входом в пещеру прорицательницы на выходящем к морю склоне холма. Играл краями алой мантии кампанского вельможи, выбеленной тоги римского всадника [1], белых плащей горожан и коричневых — воинов и рабочих, теребил изношенные блузы дрожащих рабов. Ветер вспенивал Тирренское море у подножья холма, и волны сверкали в лучах возрожденного солнца подобно мечам далекой битвы. А в далекой выси уплывали на юг тяжелые, закрывавшие в течение последней декады [2]небо свинцовые тучи, открывая яркую голубизну с редкими снежно-белыми завитками облаков.
В это утро, десятого элафеболиона [3], в первый год девяносто пятой Олимпиады [4], когда Лахет был архонтом [5]Афин, на южной дороге, идущей вдоль берега, показался человек. Незнакомец бежал, с трудом переводя дыхание. Увидев акрополь Кум, он замедлил бег и оглянулся на дорогу. Преследователей не было видно.
Высоко над его головой, ни о чем не подозревая, сгрудилась толпа паломников, завернувшихся в плащи под порывами ветра. Жрецы вывели из пещеры двух смуглых крючконосых финикийцев в длинных одеждах, с серьгами в ушах и надетых на кудрявые головы конических шапках. Финикийцы пошли прочь, переговариваясь между собой на гортанном языке. Люди, стоявшие у входа, размахивали руками и щелкали пальцами. Раздавались крики:
— Следующий!
— Моя очередь!
— Выберите меня, о жрец! Я хорошо заплачу богу!
Шум не прекращался до тех пор, пока жрец не выбрал троих тарентийцев. Первый — сутулый почтенный старец с венком жидких седых волос. Двое других, молодые, были одеты в плащи с капюшонами и высокие фракийские сапоги. Один из них был низкорослым и крепким, с мягкими и округлыми чертами лица. Другой — высоким, костлявым, узловатым и угловатым. Из-под нависших кривых бровей глядели глубоко посаженые глаза. Снизу их очерчивали широкие скулы. Выдающийся нос, похожий на кривой нож, рассекал его лицо надвое, а курчавая каштановая борода, закрывающая щеки и подбородок, была не в силах скрыть резких углов его массивной челюсти.
Повинуясь жесту жреца, трое вышли вперед. Пожилой передвигался медленно, каждый шаг причинял ему боль. По одну его руку подпрыгивающей походкой шел низкорослый крепыш, по другую неуклюже шаркал высокий.
— Клянусь богами и духами, я прождал достаточно долго! В конце-то концов, я — Гавий Тербатий! — на оскском языке [6]вскричал кампанский вельможа.
— Все в свое время, господин, — со спокойной улыбкой ответил ему жрец.
— Тем не менее, человек моего положения не должен пропускать вперед грязных чужеземцев.
— Послушайте, достопочтенный, вряд ли можно спорить о превосходстве с архонтом Тарента!
— Самый почтенный гражданин…
Собеседники, понизив голос, продолжали бросать в лицо друг другу аргументы, сопровождая их нетерпеливыми и гневными жестами.
Трое избранных жрецом паломников в нерешительности стояли на месте. Рядом с высоким молодым тарентийцем стоял гигантского роста кельт, облаченный в тунику и клетчатые штаны, разлинованные кричаще яркими желтыми, красными и зелеными полосами.
— Послушай, почтенный, жрец прекрасно выразился! Я не ослышался, ты действительно говорил, что этот старик — царь? — улыбаясь, в пышные бронзовые усы, поинтересовался он на ломаном греческом.
— Не совсем так. Титул царский, но в нашем городе архонт выполняет лишь обязанности жреца, а отнюдь не политика. [7]
— Иными словами, этот несчастный не в состоянии заполучить голову того, кто, по его мнению, без нее был бы симпатичнее? — фыркнул кельт. — И это вы называете цивилизацией…
С хмурым видом Требатий, завернувшись в алый плащ, вернулся к толпе.
— Можете идти, друзья, — елейным голосом произнес жрец.
— Проснись, Зопирион, — воскликнул старший из тарентийцев. — Или ты снова занят расчетами?
Высокий юноша застенчиво улыбнулся.
— Я подсчитывал, во сколько оболов [8]обойдется нашей казне каждое слово пророчицы Сивиллы.
— Иди, давай, негодный зубоскал!
Все трое степенно проследовали за жрецом ко входу в тоннель, высеченный в скалистом склоне холма. У входа, выпростав руку, стоял еще один жрец. Пошарив в заплечной сумке, архонт достал оттуда мешочек из тонкой кожи, который со звоном опустился в протянутую ладонь.
Первый жрец повел их внутрь тоннеля. Перешагивая порог, Зопирион споткнулся. Жрец и его спутники нахмурились, видя в этом дурное предзнаменование, но Зопирион быстро поправился и, как ни в чем ни бывало, двинулся дальше.
Тоннель был шестнадцати футов в высоту [9], длиной несколько плетров [10]и весьма необычной формы. В нижней трети его поперечное сечение было почти квадратным, тогда как в верхней части стены наклонялись друг к другу. Вместе с узкой полоской потолка они образовывали трапецию. Дневной свет попадал в тоннель из боковых галерей с таким же поперечным сечением. Они были расположены с правой стороны и вели на поверхность холма. Свет чередовался с мраком, рисуя на стенах концентрические шестигранники. Скользя по ним завороженным взглядом, Зопирион увидел на дальнем конце тоннеля пещеру для аудиенций.
Он шел, как зачарованный. Ему казалось, что в геометрии тоннелей, высеченных в скале, скрыт космический смысл. Если бы он мог охватить ее во всей полноте… «Объем трапециидальной призмы, — думал он, — должен быть… посмотрим… длина, помноженная на высоту, помноженная на половину суммы длин оснований…»
Медленным шагом они подошли к пещере для аудиенций. Их взорам предстала большая погруженная во мрак прямоугольная комната. Ее освещал одинокий луч света, пробивающийся сквозь отверстие в потолке и падающий на каменную стену. Слева от нее в скале были высечены помещения, в которых жила пророчица.
В центре пещеры на дубовом троне, покрытом удивительной резьбой, сидела пожилая женщина — крупная, крепкого телосложения, она была закутана в темное шерстяное покрывало. На разбросанных по плечам прядях седых волос играли отблески отраженного от стены света. В воздухе стоял тяжелый аромат благовоний.
Около трона стоял еще третий жрец. В сумраке пещеры жрецы перемолвились между собой несколькими словами. Затем тот, что стоял у трона, произнес:
— О Сивилла, архонт Тарента просит совета для своего города.
Сердце успело пробить сто ударов. Женщина сидела, не произнося не слова и пристально глядя на тарентийцев. Затем проницательный взгляд подернулся поволокой, веки опустились, дыхание стало прерывистым. Она вздохнула, потом задышала все чаще, все быстрее, и, наконец, наружу вырвались слова. Женщина заговорила громко и резко. Зопириону казалось, что он узнает оскский язык, но речь Сивиллы лилась слишком быстро, чтобы он мог разобрать отдельные слова.
Женщина замолчала.
— Слушайте слово Сивиллы, — произнес стоящий у трона жрец.
Слушай прекрасный Тарент, мул Спарты жестокой беспечный,
С юга хранить твой родник будет недремлющий волк.
Но поглотит тебя — берегись — с севера волк беспощадный.
— Сивилла предскажет каждому из вас, — добавил жрец. — Подождите.
Они ждали, слушая, как ветер свистит в световом люке и галереях. Женщина вздохнула, задрожала и заговорила вновь.
— Для архонта, — сказал жрец, когда она закончила. — Сивилла видит этрусскую свечу, сгоревшую почти до основания. Для невысокого юноши. Она видит семь золотых корон. Для высокого юноши. Она видит огромный лук. Это лук самого Геркулеса. Многие пытались согнуть этот лук, но безуспешно. И тогда этот юноша выходит вперед, мощным усилием сгибает лук и подносит к тетиве одну из стрел Геркулеса. Он подносит лук к груди, выпускает стрелу, и она разбивает мир на части. Так блюдо при ударе камнем рассыпается на осколки!
Зопирион раскрыл от удивления рот. Тарентийцы испуганно переглянулись.
— О! — вырвалось у Зопириона. — Я, мирный конструктор, разобью мир на части? — Он повернулся к жрецу. — Горе мне! А не могла бы Сивилла пояснить?
— Сивилла никогда не дает объяснений, — ответил жрец. — Говорит не она. Дальноразящий говорит через нее. Сребролукий [11]дает возможность заглянуть по ту сторону таинственной вуали времени и пространства, но мы сами должны делать выводы из того, что увидели.
— Пройдем, дети мои, — пригласил жрец, приведший их сюда.
— Мне кажется, что смысл пророчества заключается в том, что мы должны объединиться с Дионисием Сиракузским [12], — на обратном пути по тоннелю проговорил архонт. — «Мул» намекает на историю с парфенянами, нашими праотцами-полукровками, которые появились на свет от женщин Спарты и рабов, когда мужчины Спарты были на войне. Но кто может быть Волком с Севера? Кампанцы? Или племена кельтов, которые каждый год несметными бушующими полчищами спускаются с Альп?
— Им может оказаться любая из северных держав, — заметил низкорослый. — В конце концов, пусть Совет делает выводы из этого предсказания. Но каково ваше мнение о пророчествах, сделанных лично нам?
— Клянусь Герой, не нужно быть провидцем, чтобы дать объяснение сгоревшей свече, — сухо произнес архонт. — Смысл предсказания прост: мне не стоит строить планов на двадцать лет вперед. Мои старые кости и без того постоянно скрипят мне об этом. А что касается семи золотых корон, сынок Архит, — она всего лишь повторила то, о чем я не раз говорил тебе: человек, у которого язык подвешен с обоих концов, как у тебя, много потеряет, если не займется политикой. Ну, а Зопирион — надо же, разрушитель мира?! Что ты думаешь по этому поводу?
— Даже не знаю, что и думать, — ответил Зопирион. — Боги свидетели, я не — о, Геркулес, — Зопирион поморщился как от боли, настолько ему резало ухо имя великого Геракла, произнесенное на италийский манер. — Пифагорейцам свойственно не причинять вреда своим ближним…
Они подошли к концу тоннеля. Как только путники миновали ворота, мимо них промелькнул ярко-алый плащ Требатия. После полумрака пещеры яркий дневной свет слепил глаза. Зопирион, прищуриваясь на солнце, смотрел на север со склона холма, на котором толпились люди. Его взгляд скользил по извилистой береговой линии, заросшим тростником заводям Ликолийского озера, темно-зеленой полосе соснового леса, идущей вдоль песчаной косы, которая отделяла озеро от моря. А вдалеке виднелось голубое блюдце Литернийского озера. Впереди, на западе, раскинулось искрящееся море. Слева можно было увидеть заболоченное Археразийское озеро и пестрые холмы Мизенского мыса. Отсюда не были видны ни Флегреанские поля, ни Кампанская долина, ни далекие Апеннины — их загораживал холм, на котором стоял акрополь.
Кельт дружелюбно улыбнулся Зопириону.
— Не открыла ли тебе эта мудрая женщина секрет, как превратить море в золото или жениться на дочери Великого Царя?
— Не совсем так, но о многом стоит подумать.
— Надеюсь, она послала тебе удачу. Не могу дождаться, когда услышу предсказание своей судьбы. Вельможа в красном плаще уже там. Судя по всему, когда жрецы все-таки снизойдут до простого народа, будет уже поздно, и мне вряд ли придется услышать сегодня предсказание Сивиллы. Ого! Что это?
Топот сандалий заставил их повернуть головы. Человек, бегущий по тропе, спотыкаясь тяжело дыша, наконец, достиг собравшихся на холме людей.
— П-пираты! Этрусские пираты! — с трудом выдохнул он.
На мгновение наступила полная тишина, которая почти сразу взорвалась громкими криками:
— Ого-го! Пираты!
— Ой-ей-ей! Защитите нас боги!
— Бегите, спасайте свои жизни!
Толпа пришла в движение и рассыпалась, как муравейник, который разворошили палкой. Те, кто стоял ближе к тропе, бросились спускаться по ней к площадке, на которой были привязаны вьючные животные.
— Вот чума! Нам нельзя это допустить, — произнес архонт Тарента. — Люди в беспорядке — каждый сам по себе — бросятся в Кумы. В этом случае нам, оказавшимся в конце процессии, морские разбойники перережут горло. Остановите их, парни!
— Попробую, — ответил Архит. Он пробрался сквозь бурлящую, шумно жестикулирующую толпу к началу тропы и раскинул руки, преграждая ей дорогу.
— Зачем вы бежите? — закричал он. — Вы граждане или трусы, в жилах которых течет грязь, а не кровь?
— Я трус, — ответил неаполитанец в голубом украшенном вышивкой плаще. — Убирайся с дороги, собачья морда!
Мужчина положил руку на рукоять ножа. Зопирион, встав плечом к плечу с Архитом, достал свой нож.
— Если ты так отважен, что угрожаешь мне, значит, у тебя хватит смелости сразиться с разбойниками!
— Но я безоружен! — закричал неаполитанец, срываясь на визг.
— У тебя кинжал и плащ, не так ли? Может быть, разбойников не так уж и много. Эй, ты! — обратился Архит к юноше, который, обойдя преграду, начал спускаться прямо по скале. — Сколько их там?
— Не знаю. Может быть, тридцать.
— С какой стороны они идут?
— От Ликолийского озера по дороге вдоль побережья. И сойди с моей руки, черт тебя возьми!
— Мы справимся! — закричал Архит. — Считая охрану храма нас не меньше! Опасность? Но разве невозможно ее преодолеть?
— Ты сошел с ума! Пропусти нас! — продолжала бушевать толпа. — Там закаленные бойцы, а мы лишь мирные жители!
Все больше людей спускалось прямо по склону, минуя тропу. До Зопириона донесся стук копыт — это первые из беглецов, добравшись до своих мулов, пустились вскачь по дороге, идущей вдоль берега на юг.
Но в этот момент неожиданно для тарентийцев к ним на помощь пришел римский всадник.
— Эти ребята совершенно правы, к стыду остальных! — пробиваясь сквозь толпу, громко кричал он. — У меня в багаже есть меч. Кто встанет рядом со мной?
Это был прямой, молчаливый человек, лишь недавно достигший среднего возраста. Он держал себя с благородством и чувством собственного достоинства. Зопирион с трудом понимал язык, на котором он говорил: слишком сильно он отличался от местного оскского.
— Ты хочешь сказать, что это сражение — не твое личное дело, — спросил кельт. — Каждый может присоединиться?
— Именно так, именно так. У тебя есть оружие?
— Конечно, есть, и я покажу вам, как мы, северяне, срубаем головы с плеч. К оружию!
С криком, от которого кровь застывала в жилах, кельт бросился вниз по тропе. Остальные последовали за ним.
Толпа рассеялась по скалистой площадке, люди тщательно перебирали вещи в поисках щитов и оружия, перетряхивали сумки, ощупывали одежду, отдавали приказы слугам. Зопирион и Архит сбросили плащи, оставшись в хитонах или греческих туниках — доходящих до колен шерстяных рубашках с короткими рукавами, — подпоясанных ремнем. Тарентийцы помогли друг другу пристегнуть кожаные латы, отделанные бронзовыми заклепками, пристегнули короткие мечи, вооружились привезенными из Тарента копьями и щитами.
— Кто будет командовать? — закричал кто-то.
— Я трибун кавалерии, участвовал в битве при Вейенте, — ответил римлянин. — Есть кто-либо выше меня по званию? Нет таких? Отлично. Итак, где лучшее место для засады?
— Дорога проходит под крутым обрывом, расположенным в нескольких плетрах севернее, — сказал трепещущий юноша, принесший печальное известие.
Кельт сбросил тунику и надел поперек волосатой груди перевязь, к которой был пристегнут внушительных размеров меч. Длинные волосы прикрывал бронзовый шлем, украшенный сверху небольшим колесиком. В левой руке он держал огромный деревянный щит, усиленный по центру выпуклой бронзовой накладкой.
— Эта прелестная вещица — твоя? — обратился он к римлянину, указывая на колесницу, —
— Нет, полагаю, она принадлежит Требатию.
— Тому парню в красном плаще? Мне кажется, если я внезапно появлюсь из-за поворота и на полном ходу направлю ее в толпу пиратов, получится забавный переполох.
— Требатию это вряд ли понравится.
— Какая разница? Сейчас он в пещере у мудрой женщины, занят решением вопроса, будет ли его следующий отпрыск мальчиком, девочкой или розовым поросенком.
Кельт оттолкнул охраняющего колесницу раба и принялся отвязывать двух белых сопротивляющихся жеребцов. Кони, вращая глазами, испуганно таращились на него.
— Только дайте сигнал, дорогой римлянин, и вы получите такое удовольствие, как будто в толпу врагов врезались все царские колесницы персов.
— И пусть Требатий катится в тартарары. Приготовься, — передавая тогу рабу, ответил римлянин. Он остался стоять в одной тунике. На ней были видны узкие алые полоски — знаки отличия всадника. На правом боку воина висел широкий меч, в руках был щит.
— Кто еще не готов? Именем богов, поторопитесь!..
Дорога вилась вдоль скалистого берега, в нескольких локтях [13]над волнами. С южной стороны по ней быстрым шагом, то и дело переходящим на бег, приближалась группа из тридцати четырех человек (именно столько насчитал Зопирион). Это были загорелые, иссеченные шрамами, свирепого вида мужчины. У многих недоставало либо глаза, либо уха. Их одеяние было весьма разнообразным: некоторые были облачены в явно украденные пышные одежды изумительных расцветок, на других были короткие этрусские блузы, даже не прикрывающие гениталии. Золото и серебро сверкало в лучах утреннего солнца. Драгоценные камни на перстнях, браслетах и ожерельях вспыхивали и мерцали, оттеняя грязную кожу. У каждого было копье — либо тяжелая пика, предназначенная для колющих ударов, либо легкий дротик — и щит. На перевязях и ремнях болтались мечи. Примерно полдюжины были в шлемах, нахлобученных на нечесаные волосы; остальные шли с непокрытыми головами или в круглых матросских шапках. Только трое были в кирасах.
Припав к земле и сдерживая дыхание, чтобы не проронить ни слова, Зопирион не решался даже приподнять голову и взглянуть в сторону врага. Сердце громко стучало от возбуждения: римский всадник ясно предупредил, что ударит копьем в спину каждого, кто вымолвит хоть одно слово.
Сквозь свист ветра и шум волн теперь явственно доносились лязг и стук: пираты приближались. Мечи бряцали в ножнах, а копья стучали о щиты. Уже были слышны топот множества ног, обутых в сандалии, тяжелое дыхание, раздавались негромкая брань и возгласы недовольства на грубом, рокочущем непонятном языке. Зопирион пытался на слух определить число приближающихся врагов.
Боковым зрением Зопирион увидел, как римлянин махнул рукой. И одновременно с этим раздался удар хлыста и грохот колесницы. Кто-то из пиратов, все еще находящихся за пределами видимости, громко закричал. Цокот копыт звучал все громче.
— Камни! — скомандовал римлянин.
Зопирион вскочил на ноги и обеими руками схватил камень весом в десять фунтов. [14]Подняв камень над головой, он бросил его прямо в толпу бегущих в беспорядке пиратов. Люди справа и слева от него делали то же самое. Зопирион нагнулся за вторым камнем, и в это время золоченая колесница Требатия, запряженная пущенными в карьер белыми жеребцами, слегка накренившись, со свистом неслась по дороге. Кельт издавал леденящие душу крики, бешено вращал глазами и скалил зубы. Колесница с грохотом неслась прямо на пиратов.
— В атаку! — раздался пронзительный крик римлянина. Четыре воина из охраны храма, с трудом передвигаясь в своем полном облачении — доспехах из полированной бронзы — начали спускаться вниз по склону.
Зопирион бросил второй камень, поднял с земли щит с копьем и бросился к берегу. По обе стороны от него бежали люди, некоторые вместо щитов использовали скатанные плащи. Все, повинуясь команде римлянина, кричали что есть мочи. Несмотря на то, что некоторые из собравшихся у пещеры Сивиллы успели сбежать, атакующие имели численное превосходство.
В открывшейся его глазам людской мясорубке Зопирион различил человека, лежащего на дороге. Не успел тот подняться, как мимо пронеслась колесница. Наскочив колесами на лежащее на земле тело, она, подпрыгнув, на мгновение зависла в воздухе.
Зопирион оказался в центре схватки, при каждом удобном случае нанося удары, уворачиваясь от ударов копьем, отражая щитом удары меча. Тарентиец почувствовал, как его копье попало в цель. Вдруг перед лицом мелькнул наконечник копья, и он понял, что не успевает вовремя подставить щит. Отшатнувшись назад, он наступил ногой на плохо лежащий камень и неуклюже растянулся на земле. Откатившись в сторону и закрывшись щитом, нащупал копье и вскочил на ноги.
Пиратов около него больше не было.
— В погоню! Не дайте им уйти! — кричал римлянин.
— Эй, ты! — повернулся он к Зопириону. Схватив парня за плечи, он повернул его и мощным движением запустил ошеломленного тарентийца по направлению к северу вдоль по дороге.
Зопирион, споткнувшись о лежащее на земле тело, вскочил на ноги и, тяжело дыша, бросился догонять разрозненную группу преследователей, несущихся вслед за горсткой пиратов. Те, что бежали впереди, настигли одного из беглецов, и Зопирион увидел, как тот рухнул на землю под ударом копья. Остальные пираты резко прибавили шаг и как куропатки бросились врассыпную. Преследователи кинулись было за ними, но вскоре отстали.
Тяжело дыша, почти задыхаясь, Зопирион оперся на копье. Он вдруг заметил, что среди падубов прячутся люди. Пираты, побросав все, что только можно, бежали гораздо быстрее — они спасали свои жизни, — чем их преследователи, которыми двигало возмездие, и вскоре они скрылись из виду.
Зопирион вернулся на поле боя. Участники сражения перевязывали раны. Некоторые срывали с мертвых драгоценности, отрубая пальцы, чтобы было легче снимать кольца. Римлянин хладнокровно вонзил меч в тело раненого пирата, тот корчился от боли и отчаянно голосил. У кельта в одной руке был длинный меч, а другой он держал за волосы отрубленную голову. С лезвия меча и с головы медленно капала кровь.
— Разве не отличный трофей, что скажешь? — спросил варвар. — Очень жаль, что не могу вернуться домой, чтобы повесить ее в зале. У вас, греков, просто смешные понятия о военных трофеях: вешаете на стену шлем врага, а не голову, которая в нем находилась.
— … семь, восемь. — считал Зопирион. — Здесь все, с кем мы разделались?
— Некоторые свалились или бросились в море в момент нападения. Не знаю, утонули они или выбрались на берег, — ответил римлянин.
— Это один из наших? — указывая на тело хорошо одетого человека, спросил Зопирион.
— Да. Он из Мессаны, был здесь вместе с молодой женщиной.
— Его звали Нестор. Я слышал, как девушка называла его дядей. — Вмешался в разговор самнит (житель или уроженец Самния [15]).
Зопирион подошел поближе, чтобы лучше разглядеть убитого. На седобородом мужчине было несколько ран, некоторые очень глубокие. Туника, некогда белая, теперь стала алой.
— Но несмотря ни на что, мы отлично справились, — произнес Зопирион. — Нас было значительно меньше, чем врагов.
— Я видел такое и раньше, — заметил римлянин. — Когда одна из сторон отступает и пускается в бегство, погибают даже легко раненые. Бегущие сзади подсекают их, и если они падают на землю, их просто затаптывают. Вследствие этого потери потерпевших поражение значительно превышают потери победителей, даже если бой был ближним и схватка была тяжелой. Во время битвы при…
Слова римлянина оборвал стук копыт. Из-за поворота дороги появился отряд кавалеристов. Лошади неслись во весь опор, их гривы развевались на ветру.
— Геркулес! Что это? Хотел бы я знать, вы пираты или люди, которые дали им отпор? — удивился гиппарх. [16]
— А что думаешь ты, мой кампанский друг? — В яростной гримасе стиснул зубы римлянин. — Порази тебя Юпитер, неужели мне нужно надеть тогу, чтобы ты смог убедиться, что я — Квинт Корнелий Арвинна, из сословия римских всадников? Разве я похож на пирата?
— Извините, господин, — произнес гиппарх.
— Что ж, отправляйтесь, да поспешите к излучине Ликолийского озера. Возможно, вам удастся настигнуть сбежавших пиратов прежде, чем они успеют вернуться на корабль.
Всадники перебрались через груду тел, толпу людей, участвовавших в сражении, и ринулись в погоню. Проводив их взглядом, Зопирион повернулся к Архиту и помог перевязать рану на ноге. Все находились в состоянии воодушевления, громко переговаривались и смеялись. Даже на лице римлянина появилась слабая улыбка. Землевладелец, крестьянин и механик запросто знакомились и поздравляли друг друга. В этот миг были забыты все сословные различия.
Ветер устремился к Флегреанским Полям — загадочному и легендарному краю остроконечных вулканических кратеров, жаркой весны, дышащих серой озер и таинственных пещер. Как поговаривали, они вели в потусторонний мир. Он шевелил густыми, крепкими и мрачными ветвями дубов, разросшихся вокруг крепости Кумы, хлопал полами шерстяных одежд людей, столпившихся перед входом в пещеру прорицательницы на выходящем к морю склоне холма. Играл краями алой мантии кампанского вельможи, выбеленной тоги римского всадника [1], белых плащей горожан и коричневых — воинов и рабочих, теребил изношенные блузы дрожащих рабов. Ветер вспенивал Тирренское море у подножья холма, и волны сверкали в лучах возрожденного солнца подобно мечам далекой битвы. А в далекой выси уплывали на юг тяжелые, закрывавшие в течение последней декады [2]небо свинцовые тучи, открывая яркую голубизну с редкими снежно-белыми завитками облаков.
В это утро, десятого элафеболиона [3], в первый год девяносто пятой Олимпиады [4], когда Лахет был архонтом [5]Афин, на южной дороге, идущей вдоль берега, показался человек. Незнакомец бежал, с трудом переводя дыхание. Увидев акрополь Кум, он замедлил бег и оглянулся на дорогу. Преследователей не было видно.
Высоко над его головой, ни о чем не подозревая, сгрудилась толпа паломников, завернувшихся в плащи под порывами ветра. Жрецы вывели из пещеры двух смуглых крючконосых финикийцев в длинных одеждах, с серьгами в ушах и надетых на кудрявые головы конических шапках. Финикийцы пошли прочь, переговариваясь между собой на гортанном языке. Люди, стоявшие у входа, размахивали руками и щелкали пальцами. Раздавались крики:
— Следующий!
— Моя очередь!
— Выберите меня, о жрец! Я хорошо заплачу богу!
Шум не прекращался до тех пор, пока жрец не выбрал троих тарентийцев. Первый — сутулый почтенный старец с венком жидких седых волос. Двое других, молодые, были одеты в плащи с капюшонами и высокие фракийские сапоги. Один из них был низкорослым и крепким, с мягкими и округлыми чертами лица. Другой — высоким, костлявым, узловатым и угловатым. Из-под нависших кривых бровей глядели глубоко посаженые глаза. Снизу их очерчивали широкие скулы. Выдающийся нос, похожий на кривой нож, рассекал его лицо надвое, а курчавая каштановая борода, закрывающая щеки и подбородок, была не в силах скрыть резких углов его массивной челюсти.
Повинуясь жесту жреца, трое вышли вперед. Пожилой передвигался медленно, каждый шаг причинял ему боль. По одну его руку подпрыгивающей походкой шел низкорослый крепыш, по другую неуклюже шаркал высокий.
— Клянусь богами и духами, я прождал достаточно долго! В конце-то концов, я — Гавий Тербатий! — на оскском языке [6]вскричал кампанский вельможа.
— Все в свое время, господин, — со спокойной улыбкой ответил ему жрец.
— Тем не менее, человек моего положения не должен пропускать вперед грязных чужеземцев.
— Послушайте, достопочтенный, вряд ли можно спорить о превосходстве с архонтом Тарента!
— Самый почтенный гражданин…
Собеседники, понизив голос, продолжали бросать в лицо друг другу аргументы, сопровождая их нетерпеливыми и гневными жестами.
Трое избранных жрецом паломников в нерешительности стояли на месте. Рядом с высоким молодым тарентийцем стоял гигантского роста кельт, облаченный в тунику и клетчатые штаны, разлинованные кричаще яркими желтыми, красными и зелеными полосами.
— Послушай, почтенный, жрец прекрасно выразился! Я не ослышался, ты действительно говорил, что этот старик — царь? — улыбаясь, в пышные бронзовые усы, поинтересовался он на ломаном греческом.
— Не совсем так. Титул царский, но в нашем городе архонт выполняет лишь обязанности жреца, а отнюдь не политика. [7]
— Иными словами, этот несчастный не в состоянии заполучить голову того, кто, по его мнению, без нее был бы симпатичнее? — фыркнул кельт. — И это вы называете цивилизацией…
С хмурым видом Требатий, завернувшись в алый плащ, вернулся к толпе.
— Можете идти, друзья, — елейным голосом произнес жрец.
— Проснись, Зопирион, — воскликнул старший из тарентийцев. — Или ты снова занят расчетами?
Высокий юноша застенчиво улыбнулся.
— Я подсчитывал, во сколько оболов [8]обойдется нашей казне каждое слово пророчицы Сивиллы.
— Иди, давай, негодный зубоскал!
Все трое степенно проследовали за жрецом ко входу в тоннель, высеченный в скалистом склоне холма. У входа, выпростав руку, стоял еще один жрец. Пошарив в заплечной сумке, архонт достал оттуда мешочек из тонкой кожи, который со звоном опустился в протянутую ладонь.
Первый жрец повел их внутрь тоннеля. Перешагивая порог, Зопирион споткнулся. Жрец и его спутники нахмурились, видя в этом дурное предзнаменование, но Зопирион быстро поправился и, как ни в чем ни бывало, двинулся дальше.
Тоннель был шестнадцати футов в высоту [9], длиной несколько плетров [10]и весьма необычной формы. В нижней трети его поперечное сечение было почти квадратным, тогда как в верхней части стены наклонялись друг к другу. Вместе с узкой полоской потолка они образовывали трапецию. Дневной свет попадал в тоннель из боковых галерей с таким же поперечным сечением. Они были расположены с правой стороны и вели на поверхность холма. Свет чередовался с мраком, рисуя на стенах концентрические шестигранники. Скользя по ним завороженным взглядом, Зопирион увидел на дальнем конце тоннеля пещеру для аудиенций.
Он шел, как зачарованный. Ему казалось, что в геометрии тоннелей, высеченных в скале, скрыт космический смысл. Если бы он мог охватить ее во всей полноте… «Объем трапециидальной призмы, — думал он, — должен быть… посмотрим… длина, помноженная на высоту, помноженная на половину суммы длин оснований…»
Медленным шагом они подошли к пещере для аудиенций. Их взорам предстала большая погруженная во мрак прямоугольная комната. Ее освещал одинокий луч света, пробивающийся сквозь отверстие в потолке и падающий на каменную стену. Слева от нее в скале были высечены помещения, в которых жила пророчица.
В центре пещеры на дубовом троне, покрытом удивительной резьбой, сидела пожилая женщина — крупная, крепкого телосложения, она была закутана в темное шерстяное покрывало. На разбросанных по плечам прядях седых волос играли отблески отраженного от стены света. В воздухе стоял тяжелый аромат благовоний.
Около трона стоял еще третий жрец. В сумраке пещеры жрецы перемолвились между собой несколькими словами. Затем тот, что стоял у трона, произнес:
— О Сивилла, архонт Тарента просит совета для своего города.
Сердце успело пробить сто ударов. Женщина сидела, не произнося не слова и пристально глядя на тарентийцев. Затем проницательный взгляд подернулся поволокой, веки опустились, дыхание стало прерывистым. Она вздохнула, потом задышала все чаще, все быстрее, и, наконец, наружу вырвались слова. Женщина заговорила громко и резко. Зопириону казалось, что он узнает оскский язык, но речь Сивиллы лилась слишком быстро, чтобы он мог разобрать отдельные слова.
Женщина замолчала.
— Слушайте слово Сивиллы, — произнес стоящий у трона жрец.
Слушай прекрасный Тарент, мул Спарты жестокой беспечный,
С юга хранить твой родник будет недремлющий волк.
Но поглотит тебя — берегись — с севера волк беспощадный.
— Сивилла предскажет каждому из вас, — добавил жрец. — Подождите.
Они ждали, слушая, как ветер свистит в световом люке и галереях. Женщина вздохнула, задрожала и заговорила вновь.
— Для архонта, — сказал жрец, когда она закончила. — Сивилла видит этрусскую свечу, сгоревшую почти до основания. Для невысокого юноши. Она видит семь золотых корон. Для высокого юноши. Она видит огромный лук. Это лук самого Геркулеса. Многие пытались согнуть этот лук, но безуспешно. И тогда этот юноша выходит вперед, мощным усилием сгибает лук и подносит к тетиве одну из стрел Геркулеса. Он подносит лук к груди, выпускает стрелу, и она разбивает мир на части. Так блюдо при ударе камнем рассыпается на осколки!
Зопирион раскрыл от удивления рот. Тарентийцы испуганно переглянулись.
— О! — вырвалось у Зопириона. — Я, мирный конструктор, разобью мир на части? — Он повернулся к жрецу. — Горе мне! А не могла бы Сивилла пояснить?
— Сивилла никогда не дает объяснений, — ответил жрец. — Говорит не она. Дальноразящий говорит через нее. Сребролукий [11]дает возможность заглянуть по ту сторону таинственной вуали времени и пространства, но мы сами должны делать выводы из того, что увидели.
— Пройдем, дети мои, — пригласил жрец, приведший их сюда.
— Мне кажется, что смысл пророчества заключается в том, что мы должны объединиться с Дионисием Сиракузским [12], — на обратном пути по тоннелю проговорил архонт. — «Мул» намекает на историю с парфенянами, нашими праотцами-полукровками, которые появились на свет от женщин Спарты и рабов, когда мужчины Спарты были на войне. Но кто может быть Волком с Севера? Кампанцы? Или племена кельтов, которые каждый год несметными бушующими полчищами спускаются с Альп?
— Им может оказаться любая из северных держав, — заметил низкорослый. — В конце концов, пусть Совет делает выводы из этого предсказания. Но каково ваше мнение о пророчествах, сделанных лично нам?
— Клянусь Герой, не нужно быть провидцем, чтобы дать объяснение сгоревшей свече, — сухо произнес архонт. — Смысл предсказания прост: мне не стоит строить планов на двадцать лет вперед. Мои старые кости и без того постоянно скрипят мне об этом. А что касается семи золотых корон, сынок Архит, — она всего лишь повторила то, о чем я не раз говорил тебе: человек, у которого язык подвешен с обоих концов, как у тебя, много потеряет, если не займется политикой. Ну, а Зопирион — надо же, разрушитель мира?! Что ты думаешь по этому поводу?
— Даже не знаю, что и думать, — ответил Зопирион. — Боги свидетели, я не — о, Геркулес, — Зопирион поморщился как от боли, настолько ему резало ухо имя великого Геракла, произнесенное на италийский манер. — Пифагорейцам свойственно не причинять вреда своим ближним…
Они подошли к концу тоннеля. Как только путники миновали ворота, мимо них промелькнул ярко-алый плащ Требатия. После полумрака пещеры яркий дневной свет слепил глаза. Зопирион, прищуриваясь на солнце, смотрел на север со склона холма, на котором толпились люди. Его взгляд скользил по извилистой береговой линии, заросшим тростником заводям Ликолийского озера, темно-зеленой полосе соснового леса, идущей вдоль песчаной косы, которая отделяла озеро от моря. А вдалеке виднелось голубое блюдце Литернийского озера. Впереди, на западе, раскинулось искрящееся море. Слева можно было увидеть заболоченное Археразийское озеро и пестрые холмы Мизенского мыса. Отсюда не были видны ни Флегреанские поля, ни Кампанская долина, ни далекие Апеннины — их загораживал холм, на котором стоял акрополь.
Кельт дружелюбно улыбнулся Зопириону.
— Не открыла ли тебе эта мудрая женщина секрет, как превратить море в золото или жениться на дочери Великого Царя?
— Не совсем так, но о многом стоит подумать.
— Надеюсь, она послала тебе удачу. Не могу дождаться, когда услышу предсказание своей судьбы. Вельможа в красном плаще уже там. Судя по всему, когда жрецы все-таки снизойдут до простого народа, будет уже поздно, и мне вряд ли придется услышать сегодня предсказание Сивиллы. Ого! Что это?
Топот сандалий заставил их повернуть головы. Человек, бегущий по тропе, спотыкаясь тяжело дыша, наконец, достиг собравшихся на холме людей.
— П-пираты! Этрусские пираты! — с трудом выдохнул он.
На мгновение наступила полная тишина, которая почти сразу взорвалась громкими криками:
— Ого-го! Пираты!
— Ой-ей-ей! Защитите нас боги!
— Бегите, спасайте свои жизни!
Толпа пришла в движение и рассыпалась, как муравейник, который разворошили палкой. Те, кто стоял ближе к тропе, бросились спускаться по ней к площадке, на которой были привязаны вьючные животные.
— Вот чума! Нам нельзя это допустить, — произнес архонт Тарента. — Люди в беспорядке — каждый сам по себе — бросятся в Кумы. В этом случае нам, оказавшимся в конце процессии, морские разбойники перережут горло. Остановите их, парни!
— Попробую, — ответил Архит. Он пробрался сквозь бурлящую, шумно жестикулирующую толпу к началу тропы и раскинул руки, преграждая ей дорогу.
— Зачем вы бежите? — закричал он. — Вы граждане или трусы, в жилах которых течет грязь, а не кровь?
— Я трус, — ответил неаполитанец в голубом украшенном вышивкой плаще. — Убирайся с дороги, собачья морда!
Мужчина положил руку на рукоять ножа. Зопирион, встав плечом к плечу с Архитом, достал свой нож.
— Если ты так отважен, что угрожаешь мне, значит, у тебя хватит смелости сразиться с разбойниками!
— Но я безоружен! — закричал неаполитанец, срываясь на визг.
— У тебя кинжал и плащ, не так ли? Может быть, разбойников не так уж и много. Эй, ты! — обратился Архит к юноше, который, обойдя преграду, начал спускаться прямо по скале. — Сколько их там?
— Не знаю. Может быть, тридцать.
— С какой стороны они идут?
— От Ликолийского озера по дороге вдоль побережья. И сойди с моей руки, черт тебя возьми!
— Мы справимся! — закричал Архит. — Считая охрану храма нас не меньше! Опасность? Но разве невозможно ее преодолеть?
— Ты сошел с ума! Пропусти нас! — продолжала бушевать толпа. — Там закаленные бойцы, а мы лишь мирные жители!
Все больше людей спускалось прямо по склону, минуя тропу. До Зопириона донесся стук копыт — это первые из беглецов, добравшись до своих мулов, пустились вскачь по дороге, идущей вдоль берега на юг.
Но в этот момент неожиданно для тарентийцев к ним на помощь пришел римский всадник.
— Эти ребята совершенно правы, к стыду остальных! — пробиваясь сквозь толпу, громко кричал он. — У меня в багаже есть меч. Кто встанет рядом со мной?
Это был прямой, молчаливый человек, лишь недавно достигший среднего возраста. Он держал себя с благородством и чувством собственного достоинства. Зопирион с трудом понимал язык, на котором он говорил: слишком сильно он отличался от местного оскского.
— Ты хочешь сказать, что это сражение — не твое личное дело, — спросил кельт. — Каждый может присоединиться?
— Именно так, именно так. У тебя есть оружие?
— Конечно, есть, и я покажу вам, как мы, северяне, срубаем головы с плеч. К оружию!
С криком, от которого кровь застывала в жилах, кельт бросился вниз по тропе. Остальные последовали за ним.
Толпа рассеялась по скалистой площадке, люди тщательно перебирали вещи в поисках щитов и оружия, перетряхивали сумки, ощупывали одежду, отдавали приказы слугам. Зопирион и Архит сбросили плащи, оставшись в хитонах или греческих туниках — доходящих до колен шерстяных рубашках с короткими рукавами, — подпоясанных ремнем. Тарентийцы помогли друг другу пристегнуть кожаные латы, отделанные бронзовыми заклепками, пристегнули короткие мечи, вооружились привезенными из Тарента копьями и щитами.
— Кто будет командовать? — закричал кто-то.
— Я трибун кавалерии, участвовал в битве при Вейенте, — ответил римлянин. — Есть кто-либо выше меня по званию? Нет таких? Отлично. Итак, где лучшее место для засады?
— Дорога проходит под крутым обрывом, расположенным в нескольких плетрах севернее, — сказал трепещущий юноша, принесший печальное известие.
Кельт сбросил тунику и надел поперек волосатой груди перевязь, к которой был пристегнут внушительных размеров меч. Длинные волосы прикрывал бронзовый шлем, украшенный сверху небольшим колесиком. В левой руке он держал огромный деревянный щит, усиленный по центру выпуклой бронзовой накладкой.
— Эта прелестная вещица — твоя? — обратился он к римлянину, указывая на колесницу, —
— Нет, полагаю, она принадлежит Требатию.
— Тому парню в красном плаще? Мне кажется, если я внезапно появлюсь из-за поворота и на полном ходу направлю ее в толпу пиратов, получится забавный переполох.
— Требатию это вряд ли понравится.
— Какая разница? Сейчас он в пещере у мудрой женщины, занят решением вопроса, будет ли его следующий отпрыск мальчиком, девочкой или розовым поросенком.
Кельт оттолкнул охраняющего колесницу раба и принялся отвязывать двух белых сопротивляющихся жеребцов. Кони, вращая глазами, испуганно таращились на него.
— Только дайте сигнал, дорогой римлянин, и вы получите такое удовольствие, как будто в толпу врагов врезались все царские колесницы персов.
— И пусть Требатий катится в тартарары. Приготовься, — передавая тогу рабу, ответил римлянин. Он остался стоять в одной тунике. На ней были видны узкие алые полоски — знаки отличия всадника. На правом боку воина висел широкий меч, в руках был щит.
— Кто еще не готов? Именем богов, поторопитесь!..
Дорога вилась вдоль скалистого берега, в нескольких локтях [13]над волнами. С южной стороны по ней быстрым шагом, то и дело переходящим на бег, приближалась группа из тридцати четырех человек (именно столько насчитал Зопирион). Это были загорелые, иссеченные шрамами, свирепого вида мужчины. У многих недоставало либо глаза, либо уха. Их одеяние было весьма разнообразным: некоторые были облачены в явно украденные пышные одежды изумительных расцветок, на других были короткие этрусские блузы, даже не прикрывающие гениталии. Золото и серебро сверкало в лучах утреннего солнца. Драгоценные камни на перстнях, браслетах и ожерельях вспыхивали и мерцали, оттеняя грязную кожу. У каждого было копье — либо тяжелая пика, предназначенная для колющих ударов, либо легкий дротик — и щит. На перевязях и ремнях болтались мечи. Примерно полдюжины были в шлемах, нахлобученных на нечесаные волосы; остальные шли с непокрытыми головами или в круглых матросских шапках. Только трое были в кирасах.
Припав к земле и сдерживая дыхание, чтобы не проронить ни слова, Зопирион не решался даже приподнять голову и взглянуть в сторону врага. Сердце громко стучало от возбуждения: римский всадник ясно предупредил, что ударит копьем в спину каждого, кто вымолвит хоть одно слово.
Сквозь свист ветра и шум волн теперь явственно доносились лязг и стук: пираты приближались. Мечи бряцали в ножнах, а копья стучали о щиты. Уже были слышны топот множества ног, обутых в сандалии, тяжелое дыхание, раздавались негромкая брань и возгласы недовольства на грубом, рокочущем непонятном языке. Зопирион пытался на слух определить число приближающихся врагов.
Боковым зрением Зопирион увидел, как римлянин махнул рукой. И одновременно с этим раздался удар хлыста и грохот колесницы. Кто-то из пиратов, все еще находящихся за пределами видимости, громко закричал. Цокот копыт звучал все громче.
— Камни! — скомандовал римлянин.
Зопирион вскочил на ноги и обеими руками схватил камень весом в десять фунтов. [14]Подняв камень над головой, он бросил его прямо в толпу бегущих в беспорядке пиратов. Люди справа и слева от него делали то же самое. Зопирион нагнулся за вторым камнем, и в это время золоченая колесница Требатия, запряженная пущенными в карьер белыми жеребцами, слегка накренившись, со свистом неслась по дороге. Кельт издавал леденящие душу крики, бешено вращал глазами и скалил зубы. Колесница с грохотом неслась прямо на пиратов.
— В атаку! — раздался пронзительный крик римлянина. Четыре воина из охраны храма, с трудом передвигаясь в своем полном облачении — доспехах из полированной бронзы — начали спускаться вниз по склону.
Зопирион бросил второй камень, поднял с земли щит с копьем и бросился к берегу. По обе стороны от него бежали люди, некоторые вместо щитов использовали скатанные плащи. Все, повинуясь команде римлянина, кричали что есть мочи. Несмотря на то, что некоторые из собравшихся у пещеры Сивиллы успели сбежать, атакующие имели численное превосходство.
В открывшейся его глазам людской мясорубке Зопирион различил человека, лежащего на дороге. Не успел тот подняться, как мимо пронеслась колесница. Наскочив колесами на лежащее на земле тело, она, подпрыгнув, на мгновение зависла в воздухе.
Зопирион оказался в центре схватки, при каждом удобном случае нанося удары, уворачиваясь от ударов копьем, отражая щитом удары меча. Тарентиец почувствовал, как его копье попало в цель. Вдруг перед лицом мелькнул наконечник копья, и он понял, что не успевает вовремя подставить щит. Отшатнувшись назад, он наступил ногой на плохо лежащий камень и неуклюже растянулся на земле. Откатившись в сторону и закрывшись щитом, нащупал копье и вскочил на ноги.
Пиратов около него больше не было.
— В погоню! Не дайте им уйти! — кричал римлянин.
— Эй, ты! — повернулся он к Зопириону. Схватив парня за плечи, он повернул его и мощным движением запустил ошеломленного тарентийца по направлению к северу вдоль по дороге.
Зопирион, споткнувшись о лежащее на земле тело, вскочил на ноги и, тяжело дыша, бросился догонять разрозненную группу преследователей, несущихся вслед за горсткой пиратов. Те, что бежали впереди, настигли одного из беглецов, и Зопирион увидел, как тот рухнул на землю под ударом копья. Остальные пираты резко прибавили шаг и как куропатки бросились врассыпную. Преследователи кинулись было за ними, но вскоре отстали.
Тяжело дыша, почти задыхаясь, Зопирион оперся на копье. Он вдруг заметил, что среди падубов прячутся люди. Пираты, побросав все, что только можно, бежали гораздо быстрее — они спасали свои жизни, — чем их преследователи, которыми двигало возмездие, и вскоре они скрылись из виду.
Зопирион вернулся на поле боя. Участники сражения перевязывали раны. Некоторые срывали с мертвых драгоценности, отрубая пальцы, чтобы было легче снимать кольца. Римлянин хладнокровно вонзил меч в тело раненого пирата, тот корчился от боли и отчаянно голосил. У кельта в одной руке был длинный меч, а другой он держал за волосы отрубленную голову. С лезвия меча и с головы медленно капала кровь.
— Разве не отличный трофей, что скажешь? — спросил варвар. — Очень жаль, что не могу вернуться домой, чтобы повесить ее в зале. У вас, греков, просто смешные понятия о военных трофеях: вешаете на стену шлем врага, а не голову, которая в нем находилась.
— … семь, восемь. — считал Зопирион. — Здесь все, с кем мы разделались?
— Некоторые свалились или бросились в море в момент нападения. Не знаю, утонули они или выбрались на берег, — ответил римлянин.
— Это один из наших? — указывая на тело хорошо одетого человека, спросил Зопирион.
— Да. Он из Мессаны, был здесь вместе с молодой женщиной.
— Его звали Нестор. Я слышал, как девушка называла его дядей. — Вмешался в разговор самнит (житель или уроженец Самния [15]).
Зопирион подошел поближе, чтобы лучше разглядеть убитого. На седобородом мужчине было несколько ран, некоторые очень глубокие. Туника, некогда белая, теперь стала алой.
— Но несмотря ни на что, мы отлично справились, — произнес Зопирион. — Нас было значительно меньше, чем врагов.
— Я видел такое и раньше, — заметил римлянин. — Когда одна из сторон отступает и пускается в бегство, погибают даже легко раненые. Бегущие сзади подсекают их, и если они падают на землю, их просто затаптывают. Вследствие этого потери потерпевших поражение значительно превышают потери победителей, даже если бой был ближним и схватка была тяжелой. Во время битвы при…
Слова римлянина оборвал стук копыт. Из-за поворота дороги появился отряд кавалеристов. Лошади неслись во весь опор, их гривы развевались на ветру.
— Геркулес! Что это? Хотел бы я знать, вы пираты или люди, которые дали им отпор? — удивился гиппарх. [16]
— А что думаешь ты, мой кампанский друг? — В яростной гримасе стиснул зубы римлянин. — Порази тебя Юпитер, неужели мне нужно надеть тогу, чтобы ты смог убедиться, что я — Квинт Корнелий Арвинна, из сословия римских всадников? Разве я похож на пирата?
— Извините, господин, — произнес гиппарх.
— Что ж, отправляйтесь, да поспешите к излучине Ликолийского озера. Возможно, вам удастся настигнуть сбежавших пиратов прежде, чем они успеют вернуться на корабль.
Всадники перебрались через груду тел, толпу людей, участвовавших в сражении, и ринулись в погоню. Проводив их взглядом, Зопирион повернулся к Архиту и помог перевязать рану на ноге. Все находились в состоянии воодушевления, громко переговаривались и смеялись. Даже на лице римлянина появилась слабая улыбка. Землевладелец, крестьянин и механик запросто знакомились и поздравляли друг друга. В этот миг были забыты все сословные различия.