Страница:
Я предъявил крылатую пирамидку и описал ту лавочку, где мы ее купили.
— Спросите у торговца, мы у него долго проторчали, — вставила Татьяна.
Бруц временно от нас отстал.
— Стало быть, нападавший был молодым мужчиной, ростом чуть выше среднего? — обратился он к потерпевшей.
— Ну да, я это уже говорила, да вы все не слушаете!
При мне она ничего подобного не говорила.
— Какое у него было лицо? — снова спросил Бруц.
— Как какое? Мужское, разумеется!
— Это понятно, — Бруц мобилизовал все свое терпение, — как он был одет, какие глаза, волосы, вы помните?
— Одет он был примерно как и вы, — она снова ткнула в меня пальцем, —остальное… шторы в спальне я задернула еще с вечера — сами понимаете — второй этаж. Свет — погашен. Он что-то сунул мне в лицо, затем — треск, удар…и я, наверное, упала, потом… — соседка задумалась, ей очень не хотелось признавать, что толком она ничего не помнит.
Чуть ниже ее правого уха я заметил знакомый красноватый след — по всей вероятности туда пришелся удар шокера. Перехватив мой взгляд, она прикрыла шею рукой. Подними нападавший свое оружие немного выше, и ей бы не пришлось с нами разговаривать.
— Так что же случилось потом? — поинтересовался Бруц.
— Потом он, вероятно, убежал, но я его узнаю, непременно узнаю, если увижу, конечно.
— Хм, так же, как меня, — сказал я вполголоса, но Бурц меня прекрасно слышал и понимающе кивнул.
— Ты выходил в туалет, — прошептала Татьяна мне на ухо.
— Откуда ты знаешь, что в туалет. Ты что следила? — шепнул я ей в ответ.
— Вот и я о том же — не знаю куда ты ходил… Вчера с дверью соседкиной возился, а сегодня ее грабят — подозрительно!
— Тихо ты, — я приложил палец к ее губам, — не шипи так громко. И вообще, пошли в номер, нечего тут стоять.
Мы незаметно удалились.
— Так о чем вы беседовали с Абметовым, пока меня не было? — полюбопытствовал я уже в номере.
— Ха, все тебе расскажи… — Татьяна решила немного пококетничать, — мы говорили о природе любви.
Я состроил такую физиономию, что Татьяна была вынуждена пояснить:
— Заметь — не о любви, а о природе любви. Разницу улавливаешь?
— Улавливаю, но смутно. При мне вы только и делали вид, что вас исключительно высоконаучные темы интересуют, но стоило мне отлучиться, как Абметов тут же забывает про науку и давай толковать про любовь. Нечего сказать, прыткий малый! Давай-ка поконкретней, чего он там тебе наговорил?
— Да не нервничай ты так! Сюжетец он изложил сугубо философский. По мнению Абметова, Господь Бог придумал двуполых существ, дабы у них — у двуполых существ — появилась возможность потренироваться в любви. То есть, самоцелью являлось не размножение, а подготовка почвы к возникновению альтруистической любви — любви к истине, например, или к красоте. Но для начала, следовало изобрести любовь попроще. К примеру, любовь к кому-то живому, но отличному от себя. Для этого изобрели двуполое размножение. Согласись, ну какая любовь может быть у амеб?
— Исключительно альтруистическая, — ответил я.
— Да с какой стати! Им бы пожрать, да поспать — вот и все интересы. Нет альтруистическая любовь сама по себе возникнуть не может. Поэтому, Господь Бог решил так: пускай живые твари научатся любить друг друга, ну хотя бы для размножения — все лучше, чем никак. Так возникла любовь, пардон, сексуальная. Поднабравшись опыта в половой любви, живая тварь на этом не остановилась. Да она уже и не могла остановиться — камень покатился — любить что-то, что вне тебя, стремиться к тому, что вне тебя, пусть даже недостижимому, так понравилось, что живая тварь начала искать себе все новые и новые объекты для любви. Дело дошло до того, что все объекты попросту кончились, и пришлось живой твари их придумывать. Ну а как только тварь стала подключать свое воображение — к тому времени тварь стала уже совсем разумной — тут и до альтруистической любви недалеко. Как тебе такой сюжетец?
— Что-то мне подсказывает, что без конкретных примеров Абметов обойтись никак не мог. Например, он мог сказать так. Вы, Татьяна, говорит Абметов, такая прекрасная женщина (дама, девушка, барышня), что могли бы стать музой для кого-то получше него (то есть — меня), ну а тем несчастным, кто не заслужил твоего расположения, остается только подключать, как ты выразилась, воображение и заниматься альтруистической любовью… Я ничего не напутал?
— Фу, что ты несешь? Абметов до такой пошлости не опустится. Про тебя он вообще ни слова не сказал.
— А про тебя? — поймал я ее на слове.
— Ну, он позволил себе выразить некоторое восхищение…— она запнулась.
— Чем? — мне стало еще любопытнее.
— Не чем, а кем… мною естественно!
— И…?
— И он сказал, что мои рыжие волосы и голубые глаза — это земное небо наоборот.
— Чего наоборот?
— Что ты разчевокался? Неужели непонятно! На Земле солнце рыжее, а небо — голубое. А он сказал, что глядя на меня теперь сомневается, не ошибся ли Создатель и не лучше ли было сделать наоборот — солнце голубым, а небо — рыжим.
— У нас на Фаоне солнце тоже рыжее, а небо, если погода хорошая, то голубое.
— Тем более непонятно, как ты сам до такого не додумался. Да где тебе… — Татьяна махнула рукой.
Я вспомнил, какие комплименты я расточал в адрес Лоры Дейч и мне стало стыдно.
— Я исправлюсь…
— Все обещаешь, да обещаешь, — Татьяна давала понять, что лимит доверия ко мне у нее исчерпан.
— На Оркус обещал взять — и взял, — оправдывался я, — ты скажи лучше, чего это Абметова на комплименты потянуло?
— От скуки, вероятно… — Татьяна нашла для Абметова оправдание.
— Кстати, ты вовсе не рыжая. Это Шлаффер рыжий, а у тебя волосы… ну золотистые, что ли…
— Тьфу, пошлятина какая! Еще скажи, что я — блондинка. Да, а кто такой Шлаффер?
— Так, тип один…
Ладно, думаю, пора сменить пластинку. Альтруистическая любовь в исполнении Абметова может подождать. А вот история с неудавшимся ограблением госпожи из соседнего номера показалась мне более чем странной. Брать у нее, судя по всему, нечего. И почему грабитель не проверил, есть ли кто-нибудь в номере или нет…
Мне стало не по себе. Страх, оставивший меня еще на Фаоне, вернулся вновь. Маленьким комочком он возник где-то внизу живота, начал подниматься и, миновав солнечное сплетение, замер. Движимый нехорошим предчувствием, я связался с Оркус-Отелем, но не чрез интерком, а через внешнюю сеть. Долго никто не подходил, затем, юный девичий голос спросил, что мне, собственно, надо.
— Извините, это четыреста тринадцатый?
— Смотрите куда нажимаете — это четыреста двенадцатый, — схамила девица и отключилась. Теперь все стало на свои места. Слегка успокаивало только то, что дьявольское число теперь связывает Абметова не с нами, а с нашей соседкой из двести пятьдесят третьего. Татьяна, выслушав мое объяснение, все поняла по своему:
— Вот, я же говорила, ты даже номер не в состоянии запомнить…
— Ты не поняла, тот тип собирался обыскать наш номер, а не соседний, — растолковал я ей.
Татьяна прикрыла ладонью рот и молча опустилась на краешек кровати.
— Кто, кроме Абметова, мог знать про твои нумерологические изыскания?
— Никто… Хотя, постой, мы как раз выходили из лифта, когда я сказала ему про шестьсот шестьдесят шесть. С нами еще человек десять выходило… Может, кто-то из них слышал.
— Теперь остается только гадать.
Я не помнил, чтобы в лифте находился кто-нибудь, похожий на меня. Если соседку вырубили цефалошокером, то нечего из ее рассказа нельзя принимать всерьез. Чтобы хоть как-то прийти в себя, я принял холодный душ. Татьяна последовала моему примеру.
Лежа на кровати я не спеша обдумывал происшествие с соседкой. В дверь позвонили. Я подумал, что это пришел вездесущий Абметов, но ошибся — в номер вошел начальник службы безопасности Бруц.
— Чем обязаны? — спросил я.
— Я вынужден задать вам несколько вопросов в связи с нападением на госпожу Бланцетти, — заявил он сухо и официально.
— А кто такая госпожа Бланцетти? — снова спросил я, впрочем, понимая, что речь идет о соседке.
— Постоялица из двести пятьдесят третьего номера.
— С ней все в порядке? — поинтересовалась Татьяна. После душа наряд на ней был довольно легкомысленный, и Бруц никак не мог сосредоточиться.
— И да и нет, — уклончиво ответил он, —Ее здоровье вне опасности, но вот память… Очевидно, ее поразили цефалошокером или подобным ему оружием.
— Понятно, но нас-то это как касается?
— Мы проверили ваше алиби и считайте, что его у вас нет — господин Абметов был вынужден признать, что во время завтрака вы выходили. На дверях ее номера есть только ваши следы и следы самой госпожи Бланцетти. Выводы делайте сами…
— Ну и что? — возмутился я, — вам же сказали, что вчера я помог ей открыть дверь.
— И заодно просканировали замок, — предположил Бруц.
— Вранье, — ответил я.
— Чушь собачья, — поддержала меня Татьяна.
— Не знаю, не знаю, — вздохнул Бруц, глядя в разрез Татьяниного платья.
— Если не знаете, то тогда оставьте нас в покое, — взвилась Татьяна. Разрез на платье еще больше расширился и Бруц забыл, за чем пришел. Он спросил:
— С какой целью вы приехали на Оркус?
— Ограбить первого попавшегося соседа по номеру, — огрызнулся я.
— Ну почему же первого попавшегося, — деликатно возразил Бруц, — вы же специально попросили этот номер.
Крыть мне было нечем. Рассказывать про сумму номеров было бы глупо, тем более, что она оказалась вовсе не той, что требовалась.
— Для нас число двести пятьдесят четыре — счастливое, — нашлась Татьяна, — и попробуйте, докажите, что это не так.
А что тут доказывать, думаю я, оно и вправду оказалось несчастливым. Хотя, нет, все же счастливым — ведь ворвались не к нам, а к соседям. Ход мысли у Бруца был примерно такой же, как у меня:
— Ваш друг попал в скверную историю, — сказал он Татьяне, — а это, согласитесь, уже — несчастие.
Когда убили Перка, я попал в число подозреваемых. История повторяется, но теперь как фарс: я ограбил какую-то Бланцетти. Мне надоело спорить с Бруцом, и я ударил тяжелой артиллерией:
— Дайте мне номер местного полицейского участка, — велел я тоном, не терпящим возражений.
— А не рано ли вызывать полицию, — растерялся Бруц, — прежде всего мы хотим избежать скандала. Как и вы, я полагаю.
— Делайте, что вам велели, — еще более грозно приказал я, — а не то скандал вам обеспечен. Например, вашим клиентам будет очень интересно узнать о том, что вы прослушиваете их разговоры.
Бруц напрягся — видимо, я попал в точку. После того как он выдал мне и номер полиции и имя местного начальника, я связался с одним из руководителей Оркуса — с тем, с кем мне довелось сотрудничать во время расследования двухгодичной давности. Я вкратце обрисовал ему ситуацию, назвал имя полицейского чина, который, по моему мнению, мог бы эту ситуацию исправить. Мой собеседник, в свою очередь, позвонил кому-то из полицейских боссов, последний — еще кому-то и так далее, пока цепочка не дошла до самого Бруца. Наверное, ему здорово влетело, потому что он напрягся еще больше. Заикающимся голосом он долго извинялся, сказал, что всегда к нашим услугам, после чего, неловко пятясь, удалился. Никакой дополнительно помощи я у оркусовского руководства не просил — сказал, что я здесь на отдыхе, а не на задании. А Бруц и так все прекрасно понял и будет теперь у меня на посылках, если, конечно, потребуется.
— С чего ты взял, что они нас прослушивают? — спросила Татьяна, после того как за Бруцом захлопнулась дверь.
— Слишком быстро они вышли на Абметова. Бруц узнал, что я звонил в четыреста двенадцатый номер. Само по себе это еще ни о чем не говорит — исходящие звонки могут фиксироваться, чтобы потом вставить их в счет. Девице из того номера я сказал, что звоню в четыреста тринадцатый — и Бруц это слышал, потому и нашел Абметова так быстро. За одно мы теперь точно знаем, что Абметов живет именно в четыреста тринадцатом.
— А не проще ли у него самого спросить?
— Не стоит. Пускай думает, что мы не догадались…
— Так ты подозреваешь Абметова?
— Никто не знает, сколько времени эта Бланцетти пролежала без сознания, следовательно и время нападения точно установить невозможно. Выйдя из ресторана Абметов мог прямиком отправиться к ней. Или у него был сообщник, что, кстати, вполне реально. Да и вообще, я теперь всех подозреваю, — заявил я, но тут же поправился, — кроме тебя — ты из ресторана не отлучалась, а после ресторана все время была со мной.
— Ах так, только поэтому! — возмутилась Татьяна и запустила в меня подушкой. Я не стал уворачиваться и подушка попала в цель. А Татьяна даже не посмотрела, куда попала — она вдруг о чем-то задумалась.
— Хочешь еще одного подозреваемого? — неожиданно спросила она.
— Выкладывай, — потребовал я.
— Сегодня утром, перед завтраком, я видела Йохана…
— Шутишь?
— Нет, я думаю, это был он, — уверенности в ее голосе не было, — я сначала не хотела тебе говорить — ведь это мог быть и не он. И еще, я боялась, что ты подумаешь… впрочем, не важно.
— Давай, давай, договаривай, — строго потребовал я.
— Я боялась, что ты подумаешь будто про симпозиум по археологии мы с Марго нарочно придумали, чтобы ты взял меня на Оркус.
Я рассмеялся:
— Да я бы вас в секунду вычислил! Забыла, где я работаю?
— Лучше бы я о твоей работе вообще не знала, — сказал она в ответ, — из-за этой истории с Бланцетти я и решила рассказать тебе про Йохана — так, мало ли что…
— И правильно сделала, — похвалил я ее, — он тебя видел?
Татьяна троекратно ответила «нет», но, на всякий случай, я ей не поверил. Народ настойчиво тянулся на Оркус: Шлаффер, Абметов, мы с Татьяной, а теперь еще и Йохан, которого вообще непонятно куда приткнуть. Собирается целая научная конференция, но не по планетарной археологии, а по фаонским гомоидам, и не на Земле, а на Оркусе. Не удивлюсь, если и Лесли Джонс бродит где-то рядом. Что же касается нападения на Бланцетти, я все больше и больше склонялся к мысли, что истинной целью преступника было вовсе не похищение чего-либо. Никаких ценностей я с собою не прихватил. Единственным, что могло бы заинтересовать преступников, была трехкрылая пирамидка, но приобрел я ее только этим утром. Скорее всего, нападавший хотел не украсть, а, наоборот, установить какое-либо устройство — подслушивающее или подсматривающее. Но кого, кроме меня, он собирался подслушивать? Сам с собою я пока еще на служебные темы не разговариваю, с Татьяной — тоже. Остается Абметов. Подслушать нас, когда мы находимся где-нибудь в общественном месте — пара пустяков. Поэтому Абметов не стал говорить в ресторане о делах. Следовательно, он подозревает, что за нами могут следить. Автоматически снимается подозрение с самого Абметова, но только если все вышесказанное — верно.
Поразмыслив таким образом, я позвонил Бруцу и велел ему, как только появятся реальные подозреваемые, не предпринимать никаких дальнейших шагов, не поставив меня в известность. Так ему и сказал: сначала сообщить мне, а уже потом — управляющему и всем остальным, включая подозреваемых. Бруц обещал все исполнить точь-в-точь.
4
— Спросите у торговца, мы у него долго проторчали, — вставила Татьяна.
Бруц временно от нас отстал.
— Стало быть, нападавший был молодым мужчиной, ростом чуть выше среднего? — обратился он к потерпевшей.
— Ну да, я это уже говорила, да вы все не слушаете!
При мне она ничего подобного не говорила.
— Какое у него было лицо? — снова спросил Бруц.
— Как какое? Мужское, разумеется!
— Это понятно, — Бруц мобилизовал все свое терпение, — как он был одет, какие глаза, волосы, вы помните?
— Одет он был примерно как и вы, — она снова ткнула в меня пальцем, —остальное… шторы в спальне я задернула еще с вечера — сами понимаете — второй этаж. Свет — погашен. Он что-то сунул мне в лицо, затем — треск, удар…и я, наверное, упала, потом… — соседка задумалась, ей очень не хотелось признавать, что толком она ничего не помнит.
Чуть ниже ее правого уха я заметил знакомый красноватый след — по всей вероятности туда пришелся удар шокера. Перехватив мой взгляд, она прикрыла шею рукой. Подними нападавший свое оружие немного выше, и ей бы не пришлось с нами разговаривать.
— Так что же случилось потом? — поинтересовался Бруц.
— Потом он, вероятно, убежал, но я его узнаю, непременно узнаю, если увижу, конечно.
— Хм, так же, как меня, — сказал я вполголоса, но Бурц меня прекрасно слышал и понимающе кивнул.
— Ты выходил в туалет, — прошептала Татьяна мне на ухо.
— Откуда ты знаешь, что в туалет. Ты что следила? — шепнул я ей в ответ.
— Вот и я о том же — не знаю куда ты ходил… Вчера с дверью соседкиной возился, а сегодня ее грабят — подозрительно!
— Тихо ты, — я приложил палец к ее губам, — не шипи так громко. И вообще, пошли в номер, нечего тут стоять.
Мы незаметно удалились.
— Так о чем вы беседовали с Абметовым, пока меня не было? — полюбопытствовал я уже в номере.
— Ха, все тебе расскажи… — Татьяна решила немного пококетничать, — мы говорили о природе любви.
Я состроил такую физиономию, что Татьяна была вынуждена пояснить:
— Заметь — не о любви, а о природе любви. Разницу улавливаешь?
— Улавливаю, но смутно. При мне вы только и делали вид, что вас исключительно высоконаучные темы интересуют, но стоило мне отлучиться, как Абметов тут же забывает про науку и давай толковать про любовь. Нечего сказать, прыткий малый! Давай-ка поконкретней, чего он там тебе наговорил?
— Да не нервничай ты так! Сюжетец он изложил сугубо философский. По мнению Абметова, Господь Бог придумал двуполых существ, дабы у них — у двуполых существ — появилась возможность потренироваться в любви. То есть, самоцелью являлось не размножение, а подготовка почвы к возникновению альтруистической любви — любви к истине, например, или к красоте. Но для начала, следовало изобрести любовь попроще. К примеру, любовь к кому-то живому, но отличному от себя. Для этого изобрели двуполое размножение. Согласись, ну какая любовь может быть у амеб?
— Исключительно альтруистическая, — ответил я.
— Да с какой стати! Им бы пожрать, да поспать — вот и все интересы. Нет альтруистическая любовь сама по себе возникнуть не может. Поэтому, Господь Бог решил так: пускай живые твари научатся любить друг друга, ну хотя бы для размножения — все лучше, чем никак. Так возникла любовь, пардон, сексуальная. Поднабравшись опыта в половой любви, живая тварь на этом не остановилась. Да она уже и не могла остановиться — камень покатился — любить что-то, что вне тебя, стремиться к тому, что вне тебя, пусть даже недостижимому, так понравилось, что живая тварь начала искать себе все новые и новые объекты для любви. Дело дошло до того, что все объекты попросту кончились, и пришлось живой твари их придумывать. Ну а как только тварь стала подключать свое воображение — к тому времени тварь стала уже совсем разумной — тут и до альтруистической любви недалеко. Как тебе такой сюжетец?
— Что-то мне подсказывает, что без конкретных примеров Абметов обойтись никак не мог. Например, он мог сказать так. Вы, Татьяна, говорит Абметов, такая прекрасная женщина (дама, девушка, барышня), что могли бы стать музой для кого-то получше него (то есть — меня), ну а тем несчастным, кто не заслужил твоего расположения, остается только подключать, как ты выразилась, воображение и заниматься альтруистической любовью… Я ничего не напутал?
— Фу, что ты несешь? Абметов до такой пошлости не опустится. Про тебя он вообще ни слова не сказал.
— А про тебя? — поймал я ее на слове.
— Ну, он позволил себе выразить некоторое восхищение…— она запнулась.
— Чем? — мне стало еще любопытнее.
— Не чем, а кем… мною естественно!
— И…?
— И он сказал, что мои рыжие волосы и голубые глаза — это земное небо наоборот.
— Чего наоборот?
— Что ты разчевокался? Неужели непонятно! На Земле солнце рыжее, а небо — голубое. А он сказал, что глядя на меня теперь сомневается, не ошибся ли Создатель и не лучше ли было сделать наоборот — солнце голубым, а небо — рыжим.
— У нас на Фаоне солнце тоже рыжее, а небо, если погода хорошая, то голубое.
— Тем более непонятно, как ты сам до такого не додумался. Да где тебе… — Татьяна махнула рукой.
Я вспомнил, какие комплименты я расточал в адрес Лоры Дейч и мне стало стыдно.
— Я исправлюсь…
— Все обещаешь, да обещаешь, — Татьяна давала понять, что лимит доверия ко мне у нее исчерпан.
— На Оркус обещал взять — и взял, — оправдывался я, — ты скажи лучше, чего это Абметова на комплименты потянуло?
— От скуки, вероятно… — Татьяна нашла для Абметова оправдание.
— Кстати, ты вовсе не рыжая. Это Шлаффер рыжий, а у тебя волосы… ну золотистые, что ли…
— Тьфу, пошлятина какая! Еще скажи, что я — блондинка. Да, а кто такой Шлаффер?
— Так, тип один…
Ладно, думаю, пора сменить пластинку. Альтруистическая любовь в исполнении Абметова может подождать. А вот история с неудавшимся ограблением госпожи из соседнего номера показалась мне более чем странной. Брать у нее, судя по всему, нечего. И почему грабитель не проверил, есть ли кто-нибудь в номере или нет…
Мне стало не по себе. Страх, оставивший меня еще на Фаоне, вернулся вновь. Маленьким комочком он возник где-то внизу живота, начал подниматься и, миновав солнечное сплетение, замер. Движимый нехорошим предчувствием, я связался с Оркус-Отелем, но не чрез интерком, а через внешнюю сеть. Долго никто не подходил, затем, юный девичий голос спросил, что мне, собственно, надо.
— Извините, это четыреста тринадцатый?
— Смотрите куда нажимаете — это четыреста двенадцатый, — схамила девица и отключилась. Теперь все стало на свои места. Слегка успокаивало только то, что дьявольское число теперь связывает Абметова не с нами, а с нашей соседкой из двести пятьдесят третьего. Татьяна, выслушав мое объяснение, все поняла по своему:
— Вот, я же говорила, ты даже номер не в состоянии запомнить…
— Ты не поняла, тот тип собирался обыскать наш номер, а не соседний, — растолковал я ей.
Татьяна прикрыла ладонью рот и молча опустилась на краешек кровати.
— Кто, кроме Абметова, мог знать про твои нумерологические изыскания?
— Никто… Хотя, постой, мы как раз выходили из лифта, когда я сказала ему про шестьсот шестьдесят шесть. С нами еще человек десять выходило… Может, кто-то из них слышал.
— Теперь остается только гадать.
Я не помнил, чтобы в лифте находился кто-нибудь, похожий на меня. Если соседку вырубили цефалошокером, то нечего из ее рассказа нельзя принимать всерьез. Чтобы хоть как-то прийти в себя, я принял холодный душ. Татьяна последовала моему примеру.
Лежа на кровати я не спеша обдумывал происшествие с соседкой. В дверь позвонили. Я подумал, что это пришел вездесущий Абметов, но ошибся — в номер вошел начальник службы безопасности Бруц.
— Чем обязаны? — спросил я.
— Я вынужден задать вам несколько вопросов в связи с нападением на госпожу Бланцетти, — заявил он сухо и официально.
— А кто такая госпожа Бланцетти? — снова спросил я, впрочем, понимая, что речь идет о соседке.
— Постоялица из двести пятьдесят третьего номера.
— С ней все в порядке? — поинтересовалась Татьяна. После душа наряд на ней был довольно легкомысленный, и Бруц никак не мог сосредоточиться.
— И да и нет, — уклончиво ответил он, —Ее здоровье вне опасности, но вот память… Очевидно, ее поразили цефалошокером или подобным ему оружием.
— Понятно, но нас-то это как касается?
— Мы проверили ваше алиби и считайте, что его у вас нет — господин Абметов был вынужден признать, что во время завтрака вы выходили. На дверях ее номера есть только ваши следы и следы самой госпожи Бланцетти. Выводы делайте сами…
— Ну и что? — возмутился я, — вам же сказали, что вчера я помог ей открыть дверь.
— И заодно просканировали замок, — предположил Бруц.
— Вранье, — ответил я.
— Чушь собачья, — поддержала меня Татьяна.
— Не знаю, не знаю, — вздохнул Бруц, глядя в разрез Татьяниного платья.
— Если не знаете, то тогда оставьте нас в покое, — взвилась Татьяна. Разрез на платье еще больше расширился и Бруц забыл, за чем пришел. Он спросил:
— С какой целью вы приехали на Оркус?
— Ограбить первого попавшегося соседа по номеру, — огрызнулся я.
— Ну почему же первого попавшегося, — деликатно возразил Бруц, — вы же специально попросили этот номер.
Крыть мне было нечем. Рассказывать про сумму номеров было бы глупо, тем более, что она оказалась вовсе не той, что требовалась.
— Для нас число двести пятьдесят четыре — счастливое, — нашлась Татьяна, — и попробуйте, докажите, что это не так.
А что тут доказывать, думаю я, оно и вправду оказалось несчастливым. Хотя, нет, все же счастливым — ведь ворвались не к нам, а к соседям. Ход мысли у Бруца был примерно такой же, как у меня:
— Ваш друг попал в скверную историю, — сказал он Татьяне, — а это, согласитесь, уже — несчастие.
Когда убили Перка, я попал в число подозреваемых. История повторяется, но теперь как фарс: я ограбил какую-то Бланцетти. Мне надоело спорить с Бруцом, и я ударил тяжелой артиллерией:
— Дайте мне номер местного полицейского участка, — велел я тоном, не терпящим возражений.
— А не рано ли вызывать полицию, — растерялся Бруц, — прежде всего мы хотим избежать скандала. Как и вы, я полагаю.
— Делайте, что вам велели, — еще более грозно приказал я, — а не то скандал вам обеспечен. Например, вашим клиентам будет очень интересно узнать о том, что вы прослушиваете их разговоры.
Бруц напрягся — видимо, я попал в точку. После того как он выдал мне и номер полиции и имя местного начальника, я связался с одним из руководителей Оркуса — с тем, с кем мне довелось сотрудничать во время расследования двухгодичной давности. Я вкратце обрисовал ему ситуацию, назвал имя полицейского чина, который, по моему мнению, мог бы эту ситуацию исправить. Мой собеседник, в свою очередь, позвонил кому-то из полицейских боссов, последний — еще кому-то и так далее, пока цепочка не дошла до самого Бруца. Наверное, ему здорово влетело, потому что он напрягся еще больше. Заикающимся голосом он долго извинялся, сказал, что всегда к нашим услугам, после чего, неловко пятясь, удалился. Никакой дополнительно помощи я у оркусовского руководства не просил — сказал, что я здесь на отдыхе, а не на задании. А Бруц и так все прекрасно понял и будет теперь у меня на посылках, если, конечно, потребуется.
— С чего ты взял, что они нас прослушивают? — спросила Татьяна, после того как за Бруцом захлопнулась дверь.
— Слишком быстро они вышли на Абметова. Бруц узнал, что я звонил в четыреста двенадцатый номер. Само по себе это еще ни о чем не говорит — исходящие звонки могут фиксироваться, чтобы потом вставить их в счет. Девице из того номера я сказал, что звоню в четыреста тринадцатый — и Бруц это слышал, потому и нашел Абметова так быстро. За одно мы теперь точно знаем, что Абметов живет именно в четыреста тринадцатом.
— А не проще ли у него самого спросить?
— Не стоит. Пускай думает, что мы не догадались…
— Так ты подозреваешь Абметова?
— Никто не знает, сколько времени эта Бланцетти пролежала без сознания, следовательно и время нападения точно установить невозможно. Выйдя из ресторана Абметов мог прямиком отправиться к ней. Или у него был сообщник, что, кстати, вполне реально. Да и вообще, я теперь всех подозреваю, — заявил я, но тут же поправился, — кроме тебя — ты из ресторана не отлучалась, а после ресторана все время была со мной.
— Ах так, только поэтому! — возмутилась Татьяна и запустила в меня подушкой. Я не стал уворачиваться и подушка попала в цель. А Татьяна даже не посмотрела, куда попала — она вдруг о чем-то задумалась.
— Хочешь еще одного подозреваемого? — неожиданно спросила она.
— Выкладывай, — потребовал я.
— Сегодня утром, перед завтраком, я видела Йохана…
— Шутишь?
— Нет, я думаю, это был он, — уверенности в ее голосе не было, — я сначала не хотела тебе говорить — ведь это мог быть и не он. И еще, я боялась, что ты подумаешь… впрочем, не важно.
— Давай, давай, договаривай, — строго потребовал я.
— Я боялась, что ты подумаешь будто про симпозиум по археологии мы с Марго нарочно придумали, чтобы ты взял меня на Оркус.
Я рассмеялся:
— Да я бы вас в секунду вычислил! Забыла, где я работаю?
— Лучше бы я о твоей работе вообще не знала, — сказал она в ответ, — из-за этой истории с Бланцетти я и решила рассказать тебе про Йохана — так, мало ли что…
— И правильно сделала, — похвалил я ее, — он тебя видел?
Татьяна троекратно ответила «нет», но, на всякий случай, я ей не поверил. Народ настойчиво тянулся на Оркус: Шлаффер, Абметов, мы с Татьяной, а теперь еще и Йохан, которого вообще непонятно куда приткнуть. Собирается целая научная конференция, но не по планетарной археологии, а по фаонским гомоидам, и не на Земле, а на Оркусе. Не удивлюсь, если и Лесли Джонс бродит где-то рядом. Что же касается нападения на Бланцетти, я все больше и больше склонялся к мысли, что истинной целью преступника было вовсе не похищение чего-либо. Никаких ценностей я с собою не прихватил. Единственным, что могло бы заинтересовать преступников, была трехкрылая пирамидка, но приобрел я ее только этим утром. Скорее всего, нападавший хотел не украсть, а, наоборот, установить какое-либо устройство — подслушивающее или подсматривающее. Но кого, кроме меня, он собирался подслушивать? Сам с собою я пока еще на служебные темы не разговариваю, с Татьяной — тоже. Остается Абметов. Подслушать нас, когда мы находимся где-нибудь в общественном месте — пара пустяков. Поэтому Абметов не стал говорить в ресторане о делах. Следовательно, он подозревает, что за нами могут следить. Автоматически снимается подозрение с самого Абметова, но только если все вышесказанное — верно.
Поразмыслив таким образом, я позвонил Бруцу и велел ему, как только появятся реальные подозреваемые, не предпринимать никаких дальнейших шагов, не поставив меня в известность. Так ему и сказал: сначала сообщить мне, а уже потом — управляющему и всем остальным, включая подозреваемых. Бруц обещал все исполнить точь-в-точь.
4
Снова звонок в дверь.
— Ну кто на этот раз, — проворчала Татьяна и пошла открывать. Кого-кого, а Абметова мы никак не ожидали. Он был здорово смущен и прямо с порога залепетал:
— Я пришел просить прощения. Феодор, вы знаете, я вынужден был сказать Бруцу, что вы выходили тогда, за завтраком. Пожалуйста, не поймите меня превратно, но у меня не было другого выхода — рано или поздно он все равно бы узнал… Вы не сердитесь?
— Да ладно, дело житейское, на вашем месте я поступил бы так же. Ничего страшного, правда, Татьяна?
— Правда что? Что ты поступил бы так же? Это, безусловно, правда, — согласилась Татьяна, но не с тем, о чем я ее спрашивал.
Абметов все еще стоял на пороге, сконфуженно переминаясь с ноги на ногу. Не было другого выхода, как в очередной раз принять извинения и предложить ему сесть. Он так и сделал. Я подумал, что теперь, после того как он прощен, по всем правилам бытовой психологии, он должен проявить живейшее участие в моей судьбе и, заодно предложить свою помощь. Так оно и произошло:
— Я думаю, Бруц вам порядком надоел. Невыносимый тип — абсолютно невыносимый. Я ваш должник, поэтому располагайте мной как вам заблагорассудится, — любезно предложил он, — кстати, я живу в четыреста тринадцатом номере, так что дьявольское число нас больше не связывает…
— В самом деле, какая жалость! — Татьяна разыграла удивление лучше, чем Абметов — раскаяние.
— В таком случае, вам следует получше присмотреться к нашей соседке, госпоже Бланцетти. Теперь дьявольское число связывает вас с ней, — заметил я.
— Увы, это так — с грустью согласился Абметов и вдруг шутливо добавил: — Но я на нее не нападал!
— Охотно верим, — согласилась Татьяна, — к чему это вам!
— Не к чему… но кому-то она понадобилась… или что-то из ее вещей. Странно, я думал, что таким способом уже давно никого не грабят, — наморщив лоб бормотал Абметов, — хотя, постойте, может тот тип вовсе не был грабителем, а как раз наоборот… Я имею в виду — он хотел что-то подложить ей. Что она из себя представляет? Вы с ней знакомы?
Трудно разобрать, пришла ли эта мысль ему в голову только сейчас или он явился к нам специально, чтобы ее высказать. Я пересказал вчерашнюю историю с ключом.
— Поначалу она не заметила, что Федр не один, вот и решила подцепить симпатичного молодого человека, — безапелляционно заявила Татьяна.
Абметов сказал, что у Бланцетти нет никаких шансов, по той простой причине, о которой «вы сами, Татьяна, несомненно, догадываетесь» — так он объяснил и… покраснел.
Пока преступник не установил в наш номер ничего подслушивающего, мне следовало, не теряя ни минуты, поговорить с Абметовым о том, ради чего, собственно, я прилетел на Оркус.
— Господин Абметов, в своем письме вы проявили большую осведомленность… даже слишком большую осведомленность о моих научных интересах. Так не пора ли нам поговорить об этом?
— Ну зачем же так официально, — насупился Абметов, — просто Семен, или вы все еще на меня сердитесь?.. — Абметов проводил глазами Татьяну — она вышла из комнаты, тактично оставив нас одних.
— Сержусь я на вас, или нет — значения не имеет, — отрезал я.
— Как знаете… Я надеюсь, что встреча со мной не является единственной причиной вашего приезда — иначе, может статься, что вы потратили время впустую.
— Ближе к делу, — Абметова приходилось подгонять. Он еще больше возмутился:
— Зря вы так давите. Я думаю, вам этот разговор нужен еще больше чем мне, — заявил он.
Я понял в чем дело: никто из нас не хотел подступать к теме создания гомоидов прежде, чем станет ясно, чтo именно известно другому. Ситуация становилась патовой.
— Хорошо, я сам угадаю. Вы прочитали опубликованное в «Секторе Фаониссимо» письмо некоего Джона Смита, в котором тот утверждает, что будто бы созданы некие человекоподобные существа, назовем их гомоидами, и вы прилетели на Оркус, чтобы разыскать этого Смита и поговорить с ним лично. Я прав?
— А разве вы не за этим сюда прибыли? Ах, простите, я забыл, что сам вас сюда вызвал…
— Не ерничайте — я же перестал, — попросил я вполне миролюбиво.
— Ладно, больше не буду, — согласился он, — скажите, только серьезно, сами-то вы верите в этих, как вы их назвали, гомоидов?
— Я верю только фактам.
Мое неудачное заявление очень повеселило Абметова:
— Я читал ваши статьи… не похоже, чтобы вы верили фактам. Скорее уж — слухам…
— Покупай на слухах, продавай на новостях — кажется так говорят у вас на Земле?
— Да, что-то в этом роде, — он рассмеялся, — в конце концов, слухи — это те же факты, только непроверенные. Но на вопрос вы не ответили.
— Не очень-то я в них верю, но проверить никогда не мешает — в этом и заключается моя работа. А вы верите в гомоидов?
— Буду с вами откровенен. Я тоже в них не верю.
Теперь настал мой черед рассмеяться:
— Забавная ситуация сложилась: два скептика прилетели за тридевять земель только для того, чтобы сообщить друг другу о том, что оба они не верят какому-то Джону Смиту. Абсурдно, не правда ли?
— Согласен. Поэтому возьмем в качестве основной гипотезы, что оба мы не то чтоб слишком верим, но и окончательно не отвергаем… Идет? — с улыбкой предложил Абметов
— Идет! В таком случае, мы должны подозревать, что у гипотетических гомоидов есть гипотетический создатель. Какие у вас версии на этот счет?
— А у вас?
— Вы меня пригласили, а не я вас, поэтому, вам первому и отвечать.
— Логично, — признал Абметов, — но вот, что любопытно: вы заинтересовались работами по моделированию человеческого разума раньше, чем появилось письмо Джона Смита. Только не спрашивайте меня, откуда я это узнал.
— Не буду, хотя стоило бы спросить. Объяснение тому простое: я журналист, и мое дело интересоваться всякой такой ерундой.
— Не такая уж и ерунда, — возразил Абметов, — очень даже не ерунда. Многие, на этой, как вы сказали, ерунде, сломали голову…
— Кто например? — быстро спросил я, — уж не Франакеберг ли, с которым вы встречались двадцать пять лет назад на конференции по фундаментальной антропологии?
Конечно, не стоило мне раньше времени хвастать своею осведомленностью, но в тот момент я не видел другого способа его разговорить. Абметов воспринял вопрос неожиданно хладнокровно:
— Хм, вам многое известно, — усмехнулся он, — давно это было, я и забыл уже.
— Франкенберг там выступал? Или вы не помните?
— Отчего же, помню… Да, он выступал.
— И о чем он говорил?
— Вам так это важно? Нет, мы лучше вот как сделаем: я вам расскажу все что знаю о Франкенберге, а вы, взамен, расскажете мне о Джоне Смите, — предложил Абметов.
Отличная сделка, подумал я и решительно согласился:
— По рукам!
— И еще одна маленькая просьба: поскольку это не интервью, то не надо меня записывать.
Просьба была не такой уж и маленькой, но я ее выполнил.
— Отлично, — обрадовался Абметов, не подозревая как подло я собираюсь его надуть с Джоном Смитом. — Речь на той конференции шла о множественности моделей рефлексирующего разума. Вы с ними знакомы? Ну хотя бы в общих чертах?
— С одной моделью, пожалуй знаком… Именно что в общих чертах, — неуверенно ответил я, силясь припомнить то, что наговорил мне Стас.
— Очевидно, вы говорите о модели человеческого мышления — модель Лефевра. Тогда вы, должно быть, помните, что Лефевр основывает свою модель на ряде аксиом и постулатов. Изменив одну или несколько аксиом, мы получаем другую модель и, даже, много моделей. Ситуация, как в геометрии. Отказавшись или изменив некоторые из аксиом Эвклида, мы получаем новую геометрию, которая описывает совсем другие природные процессы. Первоначальную, «человеческую» модель рефлексирущего разума в научной литературе называют «стабильной».
— Могу предположить, что все остальные называются «нестабильными», — догадался я.
— Да, вы абсолютно правы, — согласился Абметов, — сама идея множественности сомнению не подвергалась, но вот ее практическое воплощение… Франкенбергу тогда здорово досталось от оппонентов.
— В чем заключались их возражения?
— В том, что все модели, отличные от человеческой, действительно нестабильны.
— То есть, что — они описываю нестабильную личность? — я старался переводить абметовскую терминологию на человеческий язык, — иными словами, если бы подобную модель удалось реализовать, то в результате получился бы психически ненормальный субъект, — добавил я, вспомнив, что говорил Типс о Джоне Брауне.
Абметов едва сдержал улыбку — он понял, что имеет дело с дилетантом.
— Ненормальным кого угодно назвать можно. Психически нормального человека представить себе труднее, чем ненормального. Поэтому, я бы воздержался от подобных оценок.
— Тогда поясните, что вы имеете в виду под «нестабильностью».
— В классической бинарной модели мыслящему субъекту предлагается сделать выбор между двумя сценариями поведения. Что именно он выберет — мы не знаем, но мы можем говорить, с какой вероятностью он выберет тот или иной сценарий. Вероятность — это просто число — ничего больше. Число, являющееся решением некого уравнения. У того уравнения, что описывает человеческое мышление, решение одно единственное. Теперь, представьте себе, что у уравнения оказалось не одно решение, а два. Если бы личность, чье мышление соответствует такому уравнению, существовала — она долго бы не прожила. Тем более, не может существовать общество, состоящее из таких личностей.
— Под обществом вы подразумеваете в виду внеземную цивилизацию?
— Ее самую. Вопрос стоял именно так: могут ли существовать цивилизации разумных существ с иной, отличной от человеческой, формой мышления.
— Ну ладно, уравнения уравнениями — оставим их пока в стороне… Кстати, а что будет, если у того уравнения вовсе нет решений?
— Такие модели даже Франкенберг в расчет не принимал, — развел руками Абметов, — пришлось бы конструировать субъекта из антивещества.
Честно говоря, этого замечания я не понял — наверное, это все же была шутка. Я спросил:
— Почему вы сказали, что личность, соответствующая нестабильной модели, долго бы не прожила?
— Ну кто на этот раз, — проворчала Татьяна и пошла открывать. Кого-кого, а Абметова мы никак не ожидали. Он был здорово смущен и прямо с порога залепетал:
— Я пришел просить прощения. Феодор, вы знаете, я вынужден был сказать Бруцу, что вы выходили тогда, за завтраком. Пожалуйста, не поймите меня превратно, но у меня не было другого выхода — рано или поздно он все равно бы узнал… Вы не сердитесь?
— Да ладно, дело житейское, на вашем месте я поступил бы так же. Ничего страшного, правда, Татьяна?
— Правда что? Что ты поступил бы так же? Это, безусловно, правда, — согласилась Татьяна, но не с тем, о чем я ее спрашивал.
Абметов все еще стоял на пороге, сконфуженно переминаясь с ноги на ногу. Не было другого выхода, как в очередной раз принять извинения и предложить ему сесть. Он так и сделал. Я подумал, что теперь, после того как он прощен, по всем правилам бытовой психологии, он должен проявить живейшее участие в моей судьбе и, заодно предложить свою помощь. Так оно и произошло:
— Я думаю, Бруц вам порядком надоел. Невыносимый тип — абсолютно невыносимый. Я ваш должник, поэтому располагайте мной как вам заблагорассудится, — любезно предложил он, — кстати, я живу в четыреста тринадцатом номере, так что дьявольское число нас больше не связывает…
— В самом деле, какая жалость! — Татьяна разыграла удивление лучше, чем Абметов — раскаяние.
— В таком случае, вам следует получше присмотреться к нашей соседке, госпоже Бланцетти. Теперь дьявольское число связывает вас с ней, — заметил я.
— Увы, это так — с грустью согласился Абметов и вдруг шутливо добавил: — Но я на нее не нападал!
— Охотно верим, — согласилась Татьяна, — к чему это вам!
— Не к чему… но кому-то она понадобилась… или что-то из ее вещей. Странно, я думал, что таким способом уже давно никого не грабят, — наморщив лоб бормотал Абметов, — хотя, постойте, может тот тип вовсе не был грабителем, а как раз наоборот… Я имею в виду — он хотел что-то подложить ей. Что она из себя представляет? Вы с ней знакомы?
Трудно разобрать, пришла ли эта мысль ему в голову только сейчас или он явился к нам специально, чтобы ее высказать. Я пересказал вчерашнюю историю с ключом.
— Поначалу она не заметила, что Федр не один, вот и решила подцепить симпатичного молодого человека, — безапелляционно заявила Татьяна.
Абметов сказал, что у Бланцетти нет никаких шансов, по той простой причине, о которой «вы сами, Татьяна, несомненно, догадываетесь» — так он объяснил и… покраснел.
Пока преступник не установил в наш номер ничего подслушивающего, мне следовало, не теряя ни минуты, поговорить с Абметовым о том, ради чего, собственно, я прилетел на Оркус.
— Господин Абметов, в своем письме вы проявили большую осведомленность… даже слишком большую осведомленность о моих научных интересах. Так не пора ли нам поговорить об этом?
— Ну зачем же так официально, — насупился Абметов, — просто Семен, или вы все еще на меня сердитесь?.. — Абметов проводил глазами Татьяну — она вышла из комнаты, тактично оставив нас одних.
— Сержусь я на вас, или нет — значения не имеет, — отрезал я.
— Как знаете… Я надеюсь, что встреча со мной не является единственной причиной вашего приезда — иначе, может статься, что вы потратили время впустую.
— Ближе к делу, — Абметова приходилось подгонять. Он еще больше возмутился:
— Зря вы так давите. Я думаю, вам этот разговор нужен еще больше чем мне, — заявил он.
Я понял в чем дело: никто из нас не хотел подступать к теме создания гомоидов прежде, чем станет ясно, чтo именно известно другому. Ситуация становилась патовой.
— Хорошо, я сам угадаю. Вы прочитали опубликованное в «Секторе Фаониссимо» письмо некоего Джона Смита, в котором тот утверждает, что будто бы созданы некие человекоподобные существа, назовем их гомоидами, и вы прилетели на Оркус, чтобы разыскать этого Смита и поговорить с ним лично. Я прав?
— А разве вы не за этим сюда прибыли? Ах, простите, я забыл, что сам вас сюда вызвал…
— Не ерничайте — я же перестал, — попросил я вполне миролюбиво.
— Ладно, больше не буду, — согласился он, — скажите, только серьезно, сами-то вы верите в этих, как вы их назвали, гомоидов?
— Я верю только фактам.
Мое неудачное заявление очень повеселило Абметова:
— Я читал ваши статьи… не похоже, чтобы вы верили фактам. Скорее уж — слухам…
— Покупай на слухах, продавай на новостях — кажется так говорят у вас на Земле?
— Да, что-то в этом роде, — он рассмеялся, — в конце концов, слухи — это те же факты, только непроверенные. Но на вопрос вы не ответили.
— Не очень-то я в них верю, но проверить никогда не мешает — в этом и заключается моя работа. А вы верите в гомоидов?
— Буду с вами откровенен. Я тоже в них не верю.
Теперь настал мой черед рассмеяться:
— Забавная ситуация сложилась: два скептика прилетели за тридевять земель только для того, чтобы сообщить друг другу о том, что оба они не верят какому-то Джону Смиту. Абсурдно, не правда ли?
— Согласен. Поэтому возьмем в качестве основной гипотезы, что оба мы не то чтоб слишком верим, но и окончательно не отвергаем… Идет? — с улыбкой предложил Абметов
— Идет! В таком случае, мы должны подозревать, что у гипотетических гомоидов есть гипотетический создатель. Какие у вас версии на этот счет?
— А у вас?
— Вы меня пригласили, а не я вас, поэтому, вам первому и отвечать.
— Логично, — признал Абметов, — но вот, что любопытно: вы заинтересовались работами по моделированию человеческого разума раньше, чем появилось письмо Джона Смита. Только не спрашивайте меня, откуда я это узнал.
— Не буду, хотя стоило бы спросить. Объяснение тому простое: я журналист, и мое дело интересоваться всякой такой ерундой.
— Не такая уж и ерунда, — возразил Абметов, — очень даже не ерунда. Многие, на этой, как вы сказали, ерунде, сломали голову…
— Кто например? — быстро спросил я, — уж не Франакеберг ли, с которым вы встречались двадцать пять лет назад на конференции по фундаментальной антропологии?
Конечно, не стоило мне раньше времени хвастать своею осведомленностью, но в тот момент я не видел другого способа его разговорить. Абметов воспринял вопрос неожиданно хладнокровно:
— Хм, вам многое известно, — усмехнулся он, — давно это было, я и забыл уже.
— Франкенберг там выступал? Или вы не помните?
— Отчего же, помню… Да, он выступал.
— И о чем он говорил?
— Вам так это важно? Нет, мы лучше вот как сделаем: я вам расскажу все что знаю о Франкенберге, а вы, взамен, расскажете мне о Джоне Смите, — предложил Абметов.
Отличная сделка, подумал я и решительно согласился:
— По рукам!
— И еще одна маленькая просьба: поскольку это не интервью, то не надо меня записывать.
Просьба была не такой уж и маленькой, но я ее выполнил.
— Отлично, — обрадовался Абметов, не подозревая как подло я собираюсь его надуть с Джоном Смитом. — Речь на той конференции шла о множественности моделей рефлексирующего разума. Вы с ними знакомы? Ну хотя бы в общих чертах?
— С одной моделью, пожалуй знаком… Именно что в общих чертах, — неуверенно ответил я, силясь припомнить то, что наговорил мне Стас.
— Очевидно, вы говорите о модели человеческого мышления — модель Лефевра. Тогда вы, должно быть, помните, что Лефевр основывает свою модель на ряде аксиом и постулатов. Изменив одну или несколько аксиом, мы получаем другую модель и, даже, много моделей. Ситуация, как в геометрии. Отказавшись или изменив некоторые из аксиом Эвклида, мы получаем новую геометрию, которая описывает совсем другие природные процессы. Первоначальную, «человеческую» модель рефлексирущего разума в научной литературе называют «стабильной».
— Могу предположить, что все остальные называются «нестабильными», — догадался я.
— Да, вы абсолютно правы, — согласился Абметов, — сама идея множественности сомнению не подвергалась, но вот ее практическое воплощение… Франкенбергу тогда здорово досталось от оппонентов.
— В чем заключались их возражения?
— В том, что все модели, отличные от человеческой, действительно нестабильны.
— То есть, что — они описываю нестабильную личность? — я старался переводить абметовскую терминологию на человеческий язык, — иными словами, если бы подобную модель удалось реализовать, то в результате получился бы психически ненормальный субъект, — добавил я, вспомнив, что говорил Типс о Джоне Брауне.
Абметов едва сдержал улыбку — он понял, что имеет дело с дилетантом.
— Ненормальным кого угодно назвать можно. Психически нормального человека представить себе труднее, чем ненормального. Поэтому, я бы воздержался от подобных оценок.
— Тогда поясните, что вы имеете в виду под «нестабильностью».
— В классической бинарной модели мыслящему субъекту предлагается сделать выбор между двумя сценариями поведения. Что именно он выберет — мы не знаем, но мы можем говорить, с какой вероятностью он выберет тот или иной сценарий. Вероятность — это просто число — ничего больше. Число, являющееся решением некого уравнения. У того уравнения, что описывает человеческое мышление, решение одно единственное. Теперь, представьте себе, что у уравнения оказалось не одно решение, а два. Если бы личность, чье мышление соответствует такому уравнению, существовала — она долго бы не прожила. Тем более, не может существовать общество, состоящее из таких личностей.
— Под обществом вы подразумеваете в виду внеземную цивилизацию?
— Ее самую. Вопрос стоял именно так: могут ли существовать цивилизации разумных существ с иной, отличной от человеческой, формой мышления.
— Ну ладно, уравнения уравнениями — оставим их пока в стороне… Кстати, а что будет, если у того уравнения вовсе нет решений?
— Такие модели даже Франкенберг в расчет не принимал, — развел руками Абметов, — пришлось бы конструировать субъекта из антивещества.
Честно говоря, этого замечания я не понял — наверное, это все же была шутка. Я спросил:
— Почему вы сказали, что личность, соответствующая нестабильной модели, долго бы не прожила?