Дегтярев Максим. Карлики

   — Мне это напоминает конец света в конце тоннеля, — прошептал кто-то позади меня. Шептала женщина. Думаю, она имела в виду сужение зала перед жерлом.
   — Чрево Канала, — ответил ей мужской шепот, — черная дыра наоборот.
   — Почему «наоборот»?
   — Потом объясню…
   Объяснений я так и не услышал.
   Две дамы справа от меня, пожилая и молодая, шептались о вещах куда более приземленных:
   — А ты заметила? — прошептала пожилая, но так, чтобы всем рядом стоящим было слышно.
   — Что заметила? — переспросила дама помоложе.
   — Я не ожидала, что она придет… надо же, ни стыда ни совести у людей…
   О ком они говорили, оставалось лишь предполагать. Стоявшая впереди меня немолодая семейная пара не ожидала ничего, кроме скорого окончания печальной процедуры. «Потерпи, недолго осталось», — донесся до меня голос жены. Фраза была двусмысленна, поскольку ее супругу было никак не меньше восьмидесяти.
   Согласно завещанию покойного, его прах должен быть развеян над Южным Океаном, что снова возвращало мои мысли к одноименному Мысу, где была гора, а в горе…нет, не дыра, а пещера, естественный лабиринт, весьма подходящее место, чтобы спрятать от посторонних глаз то, что для этих глаз не предназначено. Накануне я еще раз просмотрел снимки сотрудников Института и теперь без труда узнал в читавшем надгробную речь чернобородом крепыше Дэна Симоняна — заместителя директора Института и руководителя одела прикладной генетики. Здесь же присутствовала уже попадавшаяся на моем пути, симпатичная худенькая брюнетка Лора Дейч, вынужденная теперь, вместо Перка, руководить Тонкими Нейроструктурами. Молодого и тощего Лесли Джонса, старшего сотрудника отдела, название которого мне не в жизнь не выговорить, я не сразу заметил, поскольку он жался где-то в углу. По-моему, он притворялся служащим крематория. Во всяком случае, и уныло-безразличным выражением лица, и костюмом он очень напоминал «крематорцев» — у кого еще в столь молодом возрасте может быть поношенный траурный костюм. На мой взгляд, Джонс не тянул даже на двадцать шесть — такой возраст был указан в досье.
   Фил Шлаффер мог стоять у жерла не пригибаясь, только рыжие, торчащие во все стороны волосы касались бы потолка. Но сейчас он находился не у жерла, а возле гроба, прямо напротив Симоняна. Бок об бок с Шлаффером стояла темноволосая женщина в черном траурном платье; за руку она держала маленького мальчика. Ее я определил как вдову Перка — Эмму Перк. Когда ее взгляд скользил по присутствующим, он на мгновение остановился на мне — так мне показалось, но я мог и ошибиться, поскольку вдова была в темных очках. На всякий случай, я кивнул в ответ. Никак не прореагировав на мой кивок, она отвернулась.
   — Вы знали покойного? — вопрос подкравшегося сзади Джонса застал меня врасплох. Голос у него был предельно, даже, чересчур, проникновенным. Я очень рассчитывал на то, что на похоронах не принято расспрашивать, кто и зачем пришел.
   — Я знаком с его работами, — ответил я достаточно стандартной фразой и тем же тоном.
   — Вы биолог? — еще проникновеннее спросил Джонс.
   — Не нужно быть биологом, чтобы по достоинству оценить значение его открытий, — ответил я совсем елейным голоском. Если так и дальше пойдет, то скоро мы с ним разрыдаемся. Наверное, он это понял, и следующий вопрос был задан уже с нажимом:
   — Тогда кто вы? Репортер?
   В другой обстановке я бы послал его за радиус Хаббла, но в крематории полагалось держать себя в руках.
   — Вы почти угадали, — ответил я.
   Джонс неожиданно признался:
   — А вы знаете, я грешным делом подумал, что вы из Службы Общественной Безопасности, они ведь ходят на такие… хм, мероприятия.
   — Насколько я слышал, Перк сам, …ну, вы понимаете… — я не договорил.
   — Да, я понимаю, но они и на самоубийства ходят, то есть, я хотел сказать, туда, где хоронят тех, кто — сами, — еле слышным шепотом, с трудом подбирая слова, ответил он.
   — Ученый, изучавший жизнь, добровольно выбрал смерть… Парадоксально, вы не находите?
   — Я об этом не думал… — ответил он.
   Заиграла траурная музыка, все склонили головы и гроб медленно двинулся в жерло кремационной печи. Когда люк закрылся, свет стал ярче, музыка стихла, и висевшее в воздухе напряжение стало понемногу спадать. Через десять минут должны были вынести прах покойного.
   Кто-то тронул меня за локоть. Я ожидал снова увидеть Джонса, но тощий молодой человек вдруг превратился в коротышку Шлаффера.
   — Я знал, что вы придете, — прошептал он мне на ухо и подмигнул, — здесь поспокойнее чем в институте, правда?
   Я согласился. К чему это он про спокойствие-то вспомнил.
   — Полиция меня допрашивала, — продолжал нашептывать он, — но про вас я не сказал ни слова.
   — А с какой стати вы должны говорить им обо мне? — удивился я, — насколько я помню, речь мы вели не о Перке.
   — Иными словами, вы настаиваете на том, что ваш визит в институт и самоубийство Перка никак не связаны?
   — Ни коим образом, — заверил его я и отвернулся.
   — Обидно, — пробормотал он, вновь коснувшись моего локтя, — обидно, что я, пренебрегая, можно сказать, своим гражданским долгом, молчу как рыба, а вы не хотите мне ничего рассказать. Это нечестно.
   Уж не шантажировать ли он меня собрался. Он начинал меня злить.
   — Щлаффер, придет время, и вы сами прибежите ко мне… Вы же не хотите последовать вслед за Перком? — брякнул я первое, что пришло в голову.
   Он отшатнулся от меня, как от зачумленного. Воспользовавшись его замешательством я направился к Лоре Дейч.
   По тому, как она на меня посмотрела, я понял, что она меня узнала и, похоже, удивилась.
   — Печальный день… — сказал я.
   — Да, вы правы, — Лора от чего-то смутилась, нервно сжала в замок кисти рук, и когда они хрустнули, вздохнула так, будто этот хруст принес ей облегчение.
   — По моему, вы опечалены больше, чем все остальные вместе взятые.
   Это была не просто вежливость, я действительно так подумал. Лора промолчала. Не было никакого желания ее беспокоить, но я пришел на похороны не по собственной прихоти.
   — Я смотрю сейчас в ваши глаза и знаете, что они мне напоминают?
   — И что же? — Лора поняла, что сейчас грянет комплимент.
   — У вас радужная оболочка вокруг зрачка светлее чем у края. Понимаете, получаются такие светло-коричневые лучики вокруг черного зрачка, у края они сходят на нет… В общем, солнечное затмение маленькое такое…
   — …Или фонарь в Зале Прощания, — закончила она мою мысль, — фонари навели вас на этот необычный комплимент?
   — Нет, что вы…— растерянно пробормотал я.
   Играть с ней в ассоциации на деньги я бы не стал. Но зато, решил блеснуть интуицией:
   — Почему вы не сказали полиции, что я встречался с Перком незадолго до его смерти?
   — Мне и в голову не пришло, что тут есть связь… А она действительно есть? — испуганно спросила она.
   Ситуация вышла прямо противоположная той, что была со Шлаффером.
   — Просто, мне это показалось странным.
   — Постойте, а откуда вы знаете, что я не сказала им о вашем визите? — спохватилась она, — вы работаете на полицию?
   — Я работаю только на себя, — ответил я. Слышал бы Шеф, каким гордым тоном я это сказал. Вдохновленный, я продолжал угадывать:
   — Возможно, мне это только послышалось, но некоторым из присутствующих не нравится, что вы сюда пришли, и мне кажется, я знаю почему…
   Она вспыхнула:
   — Я не понимаю, о чем вы говорите. И вообще, почему вы все время ко всем лезете, что вам нужно, в конце-то концов?
   Только-только наладив контакт, я вмиг все испортил. Начал неуклюже извиняться:
   — Ради бога, простите, я не имел в виду ничего дурного… И успокойтесь, прошу вас… У меня одна цель — разобраться в том, что произошло — только и всего. Но если вы не хотите сейчас об этом говорить, я не буду настаивать — в другой раз поговорим. Расскажите мне лучше о сотрудниках. Вот, например, Джонс — такой молодой, а уже старший…
   Она могла бы и не отвечать. Но обрадованная тем, что я не стал больше касаться ее отношений с покойным, она ответила:
   — Он способный, Перк ему очень симпатизировал. Джонс его протеже, если можно так выразиться.
   — Давно он у вас работает?
   — Лет шесть. Он начинал у Перка простым лаборантом. Не знаю, откуда Перк его выкопал, но он в Джонсе не ошибся.
   — Ясно, а Шлаффер, он что за тип?
   — Неприятный — жуткий сплетник и всюду сует свой нос как…
   Я подсказал:
   — Как я?
   — Вас я не знаю, — сказала она резко, — может и как вы… Ой, извините, но вы сами напросились.
   — Согласен, — кивнул я, — а Симонян?
   — Серьезный ученый, я с ним мало знакома, но он большой авторитет в своей области.
   Как бы опровергая только что сказанное, Дэн Симонян окликнул Лору по имени. Обменявшись координатами, мы попрощались.
   Тем временем урну с прахом вынесли, все потянулись к выходу. На площадке перед зданием крематория стоял черный флаер-катафалк — на нем вдова и двое сотрудников похоронной команды полетят к тому месту, где покойный завещал развеять свой прах. Пока я наблюдал за погрузкой урны, человек средних лет, одетый в костюм настолько неприметный, что это сразу же бросалось в глаза, отделился от стены (последние пять минут он ее старательно подпирал) и направился ко мне.
   — Тэд Ильинский? — строго спросил он.
   Никаких иллюзий по поводу того, к какому ведомству он принадлежит, я не испытывал.
   — Нет, — ответил я.
   Мужчина секунду колебался, затем представился:
   — Майор Виттенгер, Служба Общественной Безопасности. Возможно, мы ошиблись касательно имени, но это ничего не меняет. У нас есть к вам ряд вопросов, поэтому прошу вас проехать с нами.
   — Если вы даже с именем ошиблись, то могли ошибиться и в остальном. Почему я должен с вами ехать? — для начала, я решил немного понаглеть — там видно будет.
   — Тише, не стоит привлекать внимание — это не нужно ни вам, ни мне, — прошипел полицейский.
   Я посмотрел вокруг. Никого мы с майором не интересовали, все давно прошли вперед, к посадочной площадке.
   — Начинайте прямо здесь, а я уж решу, где нам будет удобнее, — сказал я.
   Майор Виттенгер, без сомнения, знал, как произвести нужный эффект. Он не стал грозить или уговаривать. Он просто произнес мне на ухо несколько букв и цифр, и я понял, что мои худшие опасения сбылись.
   — Ладно, поехали, поговорим, — сказал я.
   — Вот так-то лучше, — мягко произнес он, и мы двинулись к полицейскому флаеру.
 

4

   В департаменте расследований тяжких преступлений было победнее, чем у нас в Отделе. Департамент располагался там же, где и все остальные городские учреждения — в сером аляповатом здании муниципалитета. Оно одиноко стояло на высоком песчаном холме в десяти километрах к северу от озера — отсюда весь город виден, как на ладони. Кабинет Виттенгера был тесен и грязноват, но обладал одним неоспоримым преимуществом перед кабинетом Шефа: высокие застекленные двери выходили на просторный балкон, размерами превосходивший сам кабинет. Из-за таких просторных, беспорядочно расположенных балконов здание муниципалитета и казалось аляповатым и бесформенным.
   Виттенгер не спешил начинать беседу. Он указал мне на жесткий металлический стул, стоявший возле обшарпанного казенного стола; спросил нет ли у меня каких пожеланий (думаю, — спросил не всерьез), затем прошел к балконным дверям и распахнул их настежь. Колкая холодная пыль вперемешку с шумом взлетавших и садившихся флаеров заполнила комнату. Постояв у выхода на балкон с полминуты, он, со словами «нет, так, пожалуй, будет холодновато», закрыл двери и вернулся к своему столу. Пока он стоял в дверях, я успел его рассмотреть (во флаере мы сидели в разных отсеках — он в кабине пилота, я — в «садке» для задержанных). Виттенгеру было лет сорок — сорок пять; одного со мной роста, но пиджак носил на три размера больше моего. Квадратная челюсть, крупный мясистый нос, серые глаза, полные высокомерного презрения, — в общем, полный набор, чтобы не дослужиться даже до лейтенанта. Однако Виттенгер был майором и начальником группы по расследованию убийств. Кроме нас двоих в кабинете никого не было, но при желании, за нами могла наблюдать хоть сотня человек. Оружие и комлог у меня, разумеется, отобрали.
   — Почему вы сказали, что вас зовут не Тэд Ильинский, — поинтересовался он первым делом. Я молча сунул ему карточку журналиста. Он взял ее двумя пальцами, взглянул.
   — Ну извините — всех вас не выучишь, — извинение плавно переходящее в хамство.
   — Кого это «нас»? — спросил я с любопытством.
   — Сами знаете, — не долго думая ответил он, — чем занимаетесь, господин Ильинский?
   — Там написано, — я ткнул я карточку, — для грамотных…
   Виттенгер небрежно бросил карточку на стол — так, как бросают в урну использованную салфетку.
   — Значит «Сектор Фаониссимо», говорите… И с каких это пор репортеры носят с собой оружие?
   — В нашем деле всякое бывает — как и в вашем.
   — Ладно… Так что вы там делали?
   — Где, в «Секторе Фаониссимо»?
   — Нет — в квартире Перка, — прорычал он.
   — А я там был?
   — Перестаньте, — поморщился Виттенгер. Создавалось впечатление, что всерьез он меня не воспринимает. — На похоронах я был не один, а со свидетелем, который видел вас выходящим из квартиры Перка сразу после того, как Перк выпал из окна. Свидетель вас опознал. Метод допотопный, я согласен, но на этот раз он сработал.
   — А как вы узнали мое имя?
   — От одного из ваших знакомых. Он немного ошибся, но вы уж его извините.
   Шлаффер настучал, подумал я. И спросил:
   — А вы уверены, что Перк не сам выпрыгнул из окна?
   — Сам — не сам, разберемся. Важно, что вы там были и унесли с собою кое-какую вещь, так что, давайте, рассказывайте, пока мы разговариваем по-хорошему.
   — Рассказывать я ничего не буду. Хотите — спрашивайте.
   — Во-первых, мне нужно знать как и почему вы там оказались. Во-вторых, мне нужен комлог, в-третьих, вы мне скажете имя абонента, которому Перк звонил перед смертью.
   — Здесь у нас разговор не получится, — сказал я выдержав паузу и обвел взглядом комнату.
   — Все отключено, — сообщил Виттенгер.
   — Не-а, давайте где-нибудь на свежем воздухе, а еще лучше, — у меня дома, а то ведь вы и за километр способны все записать, — предложил я.
   Он задумался. Поведение Виттенгера меня настораживало. Зачем-то выложил мне все, что знает. И совсем не так я представлял себе допрос в СОБ — один на один, я имею в виду. У Витеннгера был вид игрока, обдумывающего следующую ставку. Наконец он созрел:
   — Балкон подойдет?
   Я уперся:
   — Нет уж, везите меня назад, откуда взяли, — место там спокойное, располагающее к беседе.
   — Там на другие темы хочется говорить, — усмехнулся он, — ладно, пойдемте, заберете свое барахло и вперед.
   Не ожидал я, что он так быстро согласится.
 
   Перед крематорием было пусто, двери закрыты. Мы прогуливались от его флаера к моему и обратно, и беседовали, как старые знакомые. Правда пять минут назад эти старые знакомые поискали друг у друга подслушивающие устройства. Наверное, со стороны, это выглядело по-идиотски. У меня было две причины приоткрыть ему свои карты. Во-первых, он, если и не мог навесить на меня убийство, то уж продержать неделю-другую в камере вполне способен. И даже обязан. А это означало конец моему расследованию и весьма туманные перспективы продолжить работу в Отделе. Во-вторых…, а во-вторых, он сказал:
   — Я могу лишь предполагать, на кого вы работаете, но уверен в одном — огласка вам нужна меньше всего. А я легко могу это устроить.
   В глубине души, я надеялся, что еще не все на свете знают, на кого я работаю. Поэтому, необходимо было искать компромисс. Оставался только один вопрос: стоит ли откровенничать с Виттенгером не переговорив предварительно с Шефом.
   — Мне нужно переговорить со свои руководством, — сказал я.
   — Хотите приберечь информацию для первой полосы? Ладно, валяйте, — позволил он.
   Я соединился с Шефом и обрисовал ему ситуацию. Тот велел позвать Виттенгера. О чем они говорили, я не слышал. После разговора с Виттенгером Шеф сказал мне: «Комлог и Франкенберг — это все».
   Получается, что, в сущности, я сообщил ему только про Франкенберга. И понятно, почему Шеф велел мне сказать о нем Виттенгеру. Если не сказать, то полицейский начнет сам искать абонента, и даже с учетом того, что задача-то элементарная, за дело возьмется целая армия криптологов и, таким образом, о профессоре узнает не один десяток людей, а это нас никак не устраивало. О пропавших локусах, о моем неудачном посещении профессора и о гномах я не сказал ни слова, но у меня было такое предчувствие, что рано или поздно придется сказать. О взрыве на Укене Виттенгер слышал, но с Франкенбергом не сопоставил.
   — Над чем работали Франкенберг и Перк? — спросил он.
   — Толком не знаю, какие-то опыты над людьми, — ответил я и, в общем-то, не сильно соврал.
   — И что теперь намерены делать?
   Если б только я сам это знал…
   — Зависит от того, найдем ли мы убийцу Перка.
   — И вы туда же! Ну ладно, верю, — вздохнул он, — теперь о комлоге. Он мне нужен.
   — Хорошо, но в обмен на…
   — В обмен на что?
   — Никаких обвинений и сотрудничество, разумеется.
   — Посмотрим, — недовольно пропыхтел он, — так когда вернете комлог?
   — Завтра устроит?
   — Ладно, устроит.
   Торговля прошла удачно — так мне показалось. На прощание мы пожали друг другу руки — и впрямь, как старые друзья, — и договорились встретиться на следующий день. Он уже направлялся к своему флаеру, когда я крикнул ему вдогонку:
   — А вы ведь с самого начала знали, что я не убивал Перка.
   — Конечно, знал, — спокойно ответил Виттенгер, — свидетель, верхом на котором вы ворвались в здание вас тоже опознал. Мы установили, что это случилось уже после того как Перк выпал из окна. Но помните: у свидетелей короткая память, — добавил он как бы предупреждая, чтоб я вдруг не пошел на попятную.
   Обошелся он со мной вполне профессионально. Я смотрел, как он улетает и тут понял, что знаю имя убийцы. Идея не лезла ни в какие ворота, но то был единственный вариант — по крайней мере, исходя из тех посылок, что мы с Шефом обрисовали.
 

5

   Выслушав меня, Шеф спросил:
   — Ты уверен, что убийца именно она? — как будто моя уверенность или, наоборот, неуверенность, имела какое-то значение.
   — Не уверен, но все сходится к ней. Убийца не забрал комлог по одной единственной причине — он знал, что в нем ничего нет. А кто мог это знать? Только тот, кто знал, что комлог совсем новый, и в нем попросту не может ничего быть.
   — Не обязательно! Убийца мог стереть запись и уйти, — возразил Шеф.
   — За две минуты? Да не в жизнь! Стереть так, чтобы не осталось ни кусочка информации можно лишь зная специальный пароль. Вспомните, что говорила Яна. Первоначально пароль устанавливает производитель и, естественно, сообщает его покупателю. Потом покупатель может изменить пароль, но когда бы Перк успел это сделать, если распаковал комлог прямо перед смертью? Таким образом, мы снова возвращаемся к Перку и его жене — она-то могла знать пароль.
   — А почему ты так уверен, что убийцу могла заинтересовать информация на комлоге? Если уж на то пошло, ему гораздо важнее было представить смерть Перка как самоубийство, поэтому он и оставил все на месте.
   — Стертые локусы — вы про них забыли? Убийца уничтожает все, что связано с «гномами» — и людей и информацию. Информация для него важнее! А что касается имитации самоубийства, то эта инсценировка лишний раз доказывает, что убийца — кто-то из ближайшего окружения Перка, кто-то, кого мы хорошо знаем. Поэтому ему очень важно, чтобы смерть выглядела более-менее естественно, иначе подозрение падет именно на него.
   — Но саму версию самоубийства ты пока не исключил, — заметил Шеф.
   — Согласен, но в свете того, что случилось с Франкенбергом, вряд ли смерть Перка была самоубийством.
   — По-твоему и Франкенберга взорвала жена Перка?! Ну не женщина, а просто дьявол в юбке! Брось — надо сначала проверить ее алиби, а потом обвинять.
   — Алиби я проверю, но вот второй момент — как вообще могло произойти подобное убийство? Что, предусмотрительный убийца заранее открыл окно? Или Перк спокойно наблюдал как готовится его самоубийство? Откуда убийца знал, что Перк появится дома именно в этот час? Пока Перк болтал с Франкенбергом, его жена спокойно открыла окно, расположенное как раз рядом с тем местом, где он стоял — не мог же он подумать, что его собственная жена готовит ему такое. Окно почти до пола, и не нужно быть силачом, чтобы вытолкнуть в него тщедушного Перка…
   — Погоди, не тараторь ты так, — перебил меня Шеф, — ты безусловно прав, говоря, что убийца не мог знать, что Перк появится дома в этот час. И не ждал его. Убийца просто обыскивал квартиру. Тут возвращается Перк. Убийца прячется в соседней комнате и слышит его разговор с Франкенбергом. Он видит или слышит, что Перк распаковал новый, «чистый» комлог. Дождавшись пока Перк закончит говорить, он оглушает его чем-нибудь, открывает окно и выбрасывает бедного Перка прямо тебе под ноги. Затем, уходит.
   — Ага, а Перк, зная, что сейчас его убьют, предусмотрительно стирает адрес Франкенберга с комлога. Умно — ничего не скажешь! — я распалялся все больше и больше.
   — Почему бы и нет? Он же собирался подарить его сыну, зачем тому адрес Франкенберга? А о мотиве убийства ты подумал? Зачем жене понадобилось ни с того ни с сего убивать своего мужа?
   — Вряд ли она планировала что-то подобное, скорее — это было спонтанное решение. Вероятно, ответ кроется в сути разговора Перка с Франкенбергом. Например так: Перк сообщил ему о моем визите и о том, что я знаю о гномах. И Перк говорит ему, что он готов мне все рассказать. И если предположить, что Эмму Перк, по какой-то причине, это не устраивает, то почему бы ей не воспользоваться случаем и не устранить его насовсем. Логично?
   Шефу так не казалось.
   — Твоя версия за уши притянута. Тут должно быть другое решение.
   — Зачем другое, когда одно решение уже есть?
   — А если все же выяснится, что у жены есть алиби на то время, когда было совершено нападение на дом Франкенберга?
   — Не исключено, что у нее есть сообщник. Кроме жены и Перка есть еще кто-то третий…
   — Угу, и третий, и четвертый… С помощью третьих и четвертых можно что угодно объяснить!
   — Не забывайте — ведь есть еще и гомоиды или «гномы» или как вам угодно…
   — Их никто не видел!
   — Кто — никто? Мы с вами? Это верно. Но это не значит, что их вовсе нет на свете! — терпение у меня кончалось.
   Шеф принял решение, абсолютно для меня неожиданное:
   — Завтра, когда будешь встречаться с Виттгером, изложи ему свою версию. Но без подробностей. Пусть последит за вдовой. Посмотрим, к чему это приведет.
   Решение несколько странное. Шеф не любит подключать к своим делам кого-то со стороны. Это не в его характере, да и сами наши дела не для чужих ушей и глаз. Происходило что-то, чего я не понимал. Шефу понадобилось параллельное расследование. Такое может быть лишь в одном случае — он боится, что ему не дадут довести дело до конца. Или обнародовать его результаты, если они стоят того, чтобы быть обнародованными. Подобное уже случалось и не раз. Как, например, в «Деле Оркуса». Властям Оркуса очень не хотелось оглашать результаты расследования — боялись массовой эмиграции жителей. Но тогда проблему решили. Текущее расследование на оркусовское ничуть не походило.
 

6

   Мы договорились встретиться в заведении под названием «Пунктприемапищи». Первым поселенцам приходилось устраивать что-то вроде общественных пунктов питания, наверное, они так тогда и назывались. Движимые ностальгией, владельцы ресторана постарались воссоздать атмосферу тех романтических времен. Они развесили по стенам звездные карты, снимки первых поселков и тех мест, откуда были родом первые переселенцы. Ресторан располагался в основании восьмого термитника (я живу в шестом). Подобные заведения есть в любом термитнике, и местные обитатели, как правило, составляют большую часть посетителей. Только называются эти ресторанчики везде по-разному.
   Когда я пришел, Виттенгер был уже там. Он сидел один, в самом дальнем и темном углу второго зала ресторана, держал обеими руками бокал с полупрозрачной коричневой жидкостью, как бы согревая его. Судя по тому, что бокал был полон, он никак не решался отхлебнуть.
   — Что это там у вас? — спросил я его, чтобы не говорить сразу о делах. «Коньяк» — так он назвал ту этиловую настойку. Я заказал себе кофеиновой шипучки.
   — Комлог принесли? — спросил он, когда я, получив свою шипучку, сделал первый глоток.
   — Принес, — кивнул я и отдал ему комлог. Было заметно, что Виттенгер чем-то расстроен.
   — Что случилось?
   — Что?.. А, так, ничего, — его мысли витали где-то далеко.