Страница:
Мне расхотелось сидеть в темной кухне, я перешел в кабинет и от скуки записал в память телефона несколько основных номеров, во главе с шерифом. Потом подумал, что бы еще полезное можно было бы сделать, и таких вещей оказалось несколько, хотя бы навести порядок в подвале и гараже, но меня это как-то не вдохновляло; хотелось чего-то великого, причем такого, чтобы для этого не надо было шевелить даже пальцем. В конце концов, подумал я, великие вершат великие дела без каких-либо усилий. Сразу же после подобной мысли я должен был совершить нечто действительно значительное, но как-то ничего такого не получалось. И никак не удавалось отложить на потом мысль о симпатичной активной рыжей девушке… О Валери Полмант, ради которой я на самом деле приехал в этот городок и которую совершенно неожиданно и весьма не к месту встретил уже после первых нескольких метров пробежки по Редлифу. Знакомство с которой, неожиданно начавшееся, столь же неожиданным и радикальным образом прервалось. Сыграла ли роковую роль в судьбе Валери Полмант моя персона? Допустим, сыграла. Тогда тот, кто ликвидировал Вэл, может точно таким же образом добраться и до меня. А из того, что этого не произошло, не следует ли вывод: смерть Валери не имела ко мне никакого отношения и мне незачем терзать себя угрызениями совести? Может быть, это ничего не значит, а может, всё произойдет лишь позже?
Я почувствовал, как у меня встают дыбом волосы на загривке, и едва удержался, чтобы не бросить взгляд через плечо. В конце концов, либо кто-то уже стоит у меня за спиной, либо это лишь мое растревоженное воображение. Я допил кофе, уже без всякого удовольствия, исключительно для порядка; тщательно, шаг за шагом проверил обе охранные системы, затем весь дом, на случай возможного подслушивания, и, несмотря на то что в моем распоряжении не было оборудования, полностью исключающего ошибки, я решил, что вторая сторона, если таковая живет в Редлифе, тоже вряд ли пользуется профессиональной аппаратурой, изготавливаемой на заказ для правительственных разведывательных агентств.
Было начало десятого, лил дождь, не позволявший каким-нибудь безответственным мыслям доползти до дверей моего дома; под таким ливнем я не мог рассчитывать на помощь извне, но и мои собственные идеи улеглись спать где-то в мягких уголках моего сознания, в сухости и тепле, и не высовывали оттуда носа. Я развалился в кресле перед компом, но мне не хотелось смотреть даже на выкрутасы экранной заставки. И почти сразу же раздался звонок в дверь. Я побежал открывать. Эйприл!
Эйприл?
— Доброе утро. — Она наклонилась и проскользнула мимо меня в дом, одновременно закрывая громадный зонт, благодаря которому оставалась сухой, совсем как я, хотя от машины до дверей ей пришлось преодолеть метров сорок. — Я вам расскажу кое-что интересное, — предупредила она, выставляя зонт за дверь, словно непослушного пса, и закрывая его. — Ну и льет!
— В самом деле? — удивился я. — Я не заметил, настолько был занят…
Эйприл вошла и огляделась вокруг.
— Когда-то я тут уже была, несколько лет назад. Мы подумывали купить этот дом, но Хольгер решил, что он слишком маленький, хотя расположение выглядело весьма соблазнительным. — Она провела пальцем по стене. — Всё здесь было ядовито-лимонного цвета, у меня даже скулы сводило. — Она посмотрела мне в глаза. — Предпочитаю нынешний цвет. Сам подбирал?
— Не совсем, — признался я. — Но я сам решил, что так, как было, быть не может. — Я огляделся. На диване лежала груда вещей, которые я достал из чемоданов и еще не разложил по шкафам, стол был завален разной величины коробками. — Может, пойдем туда? — Я показал на дверь в кабинет. — Ты первый мой гость, — сказал я, когда Эйприл села и закинула ногу на ногу. На ней были темно-коричневые чулки, слегка поблескивавшие при соответствующем освещении, а в этой комнате оно было соответствующим. Форма щиколоток, лодыжек и колен полностью исключала возможность недоброжелательного комментария, по крайней мере на первый взгляд. — Если бы я знал, я бы подготовился, но в любом случае хотел бы тебя чем-нибудь угостить: кофе, чай, виски, пиво, ЛСД, амфетамин? — Она ошеломленно посмотрела на меня. — Или всё сразу?
Эйприл взглянула на часы:
— Нет, для спиртного слишком рано…
Я прервал ее, подняв руку и сделав таинственное лицо:
— Подожди, у меня есть кое-что особенное как раз для такого случая. — Я побежал в кухню, а поскольку в шкафчиках всё еще царил наведенный миссис Кендрик порядок, бокалы и бутылку мне удалось найти не сразу. Я принес добычу в комнату. — Это вино «Эст-Эст-Эст», попробуй, а потом я тебе скажу, почему я его люблю.
Я налил вино в бокалы и подал один Эйприл. Она молча попробовала и одобрительно подняла брови. Точно так же молча я дал понять, что ожидал именно такой реакции.
— Это вино, кроме приятного вкуса, обладает еще одним важным преимуществом, из-за которого я всегда стараюсь иметь бутылку или две. — Эйприл сделала несколько глотков и облизала губы. — С ним связан забавный анекдот, который уже несколько раз помог мне избежать хлопот. То есть, конечно, сейчас никаких хлопот нет, просто мне нравится этот рассказ. — Чувствуя, что увязаю во всё ухудшающейся стилистике, я махнул рукой. — В общем, когда-то один баварский епископ, любитель вин, путешествовал в Рим, а своему слуге велел ехать впереди и на стенах заведений, где имелось хорошее вино, писать латинское слово «эст», что означает «есть», в смысле «есть хорошее». В конце концов он добрался до селения под названием Монтефьясконе, где производили легкое полусладкое белое вино, которое настолько пришлось по вкусу слуге, что он написал на стене местной корчмы «эст-эст-эст», а епископ, разделив его мнение на этот счет, упился этим вином до смерти. Его похоронили в том селении, а на могильном камне написали эту историю.
— Неплохо. — Она допила и протянула мне бокал. Я налил ей, подал, налил себе. Эйприл глотнула, о чем-то задумавшись.
— Каждый напиток должен сопровождаться подобным анекдотом, — заявила она. — И вообще, — добавила она несколько не к месту, допивая вино. — Я приехала по конкретному делу, — сообщила она, отставляя бокал. — Я должна подписать тебе поручение на ведение следствия… — Она уставилась в противоположную стену. — Бедная Вэл… — сказала она. Я вдруг понял, что она — первый человек в Редлифе, кто, пусть и таким банальным образом, выразил хоть какое-то сожаление о Валери. — Вроде бы она жила здесь, но никто ее не знал, она бывала в обществе, но никогда не была его душой… Теперь я вижу, что она просто не вполне вписывалась в местные условия, она не подходила этим снобистским старым семействам, туристам, сезонной жизни…
— А ты подходишь? — Она пожала плечами:
— Я жена стража порядка. Мы принадлежим к сфере обслуживания. К сервису.
Как ни странно, я не услышал в ее словах ни капли сожаления. Я поднял бутылку, проверяя, есть ли в ней еще вино, и обнаружил дюжину капель на самом дне. Эйприл фыркнула.
— За несколько минут мы осушили целую бутылку, — заметила она.
— Ну, к счастью, это легкое вино, — беззаботно сказал я. — И небольшая бутылка.
— К счастью. — Она отставила бокал, возвращаясь к прежней теме: — Как оформляется такое поручение?
— Сейчас… — Я подкатился на кресле к компу, вошел в базу документов, вывел нужный на экран, заполнил несколько граф и включил принтер. Что-то зашипело внутри устройства, словно несколько внезапно разбуженных гномиков обожгли себе рот горячим какао, и из щели выползла отпечатанная страница. Я вынул ее и подал Эйприл. — После того как ты поставишь подпись, я официально веду дело, — пояснил я, протягивая ей эко-ручку.
Она взяла ее, разглядывая замысловатый дизайн. Честно говоря, я купил ее не из-за любви к окружающей среде, но в знак признательности разработчикам из «Виртуал Ниппон Спейс».
— Вечная экологическая ручка, — объяснил я. — Она извлекает из воздуха всю грязь и перерабатывает ее в чернила. Она действует до тех пор, пока воздух таков, каков он сейчас. В Нью-Йорке это последний писк моды, я тоже ей поддался, но лишь потому, что сама идея мне чертовски понравилась.
— Надо купить несколько дюжин, можно будет обойтись без пылесоса. — Не читая, она подписала документ и вернула его мне. Я посмотрел на подпись — решительная, четкая, изящная. Красивая. — И еще одно, — сказала Эйприл, — мы сегодня устраиваем прием, вроде как это годовщина нашей свадьбы, но, по существу, это часть избирательной кампании Хольгера. Естественно, ты приглашен…
Она сделала паузу.
— Являясь элементом этой кампании, я должен ходить и расхваливать Хольгера? — буркнул я.
Она покраснела и стиснула зубы.
— Зря ты так, — бросила она после нескольких секунд внутренней борьбы. — Хольгер счастлив из-за вчерашнего матча, и хотя бы по этой причине он готов пригласить весь город, и уж тем более героя встречи. Я тоже рада, поскольку ничто так не оживляет скучных, ежегодно повторяющихся вечеринок, как новые люди, интересные и так далее.
— А я новый и так далее, или интересный и новый, или только и так далее?
Долю секунды спустя я дал сам себе крепкого пинка. Кокетничающий Скотт, ужас Редлифа! Три «ж»: жалкий, жалкий, жалкий! И глупый!
— Именно! — услышал я, и это прервало мое самоистязание. Не уточнив, к какой части моей фразы относится это «именно», она встала и протянула руку. Пожатие было коротким и энергичным, без какого-либо подтекста. Но когда мы подошли к двери, она повернулась и совершенно другим, серьезным тоном, каким еще не пользовалась в разговоре со мной, сказала: — Надеюсь, тебе удастся найти виновника смерти Вэл. У меня такое предчувствие… Мне кажется, что у нее была нелегкая жизнь, она была такая таинственная… Может, это ее и убило?.. — Она покачала головой.
Я промолчал, лишь с умным видом кивнул. Эйприл схватила ждавший снаружи зонт, открыла его и, не говоря больше ни слова, побежала к машине. Прежде чем вскочить внутрь, она оглянулась и, видя, что я всё еще стою в дверях, крикнула:
— В семь!
Я кивнул и закрыл дверь.
Вернувшись в кабинет, я не спеша убрался. Относя бокалы и бутылку в кухню, а потом загружая посудомоечную машину, я размышлял над словами Эйприл. Во-первых: почему она не сказала просто «убийцу», а столь высокопарно: «виновника смерти Вэл»? Во-вторых, она не могла знать, что я тоже подозреваю, что в жизни Вэл была некая тайна, опасная тайна; она не могла знать, что я тоже полагаю, что именно этот секрет ее и убил. Ладно, об этом знаю я и еще кое-кто, но что касается Эйприл, то либо мы имеем дело с чрезвычайно хорошо развитой женской интуицией, либо у жены шерифа у самой есть какая-то тайна, — кто знает, не та же самая ли, что и у Вэл? Это даже лучше, чем интуиция, объясняло бы слова Эйприл, но если бы у нее с Вэл был какой-то общий секрет, то она делилась бы своими подозрениями с детективом только в том случае, если бы искала защиты, а она ее не искала. Значит, всё-таки интуиция? Чрезвычайная наблюдательность? Или Вэл настолько измучила эта самая тайна, что бедняжка перестала владеть собой? Может, именно поэтому она и погибла, а моя персона, за исключением случайной встречи, не сыграла в этом никакой роли? Неплохо было бы так думать, поскольку я всё время размышлял, как стали бы развиваться события, если бы я не провел ночь у убитой. Возможно, это бы ниче…
Телефонный звонок вырвал меня из размышлений, которым я предавался, стоя возле открытого шкафчика с бокалами и чашками. Я закрыл шкафчик и подошел к телефону, по пути пытаясь отгадать, кто звонит. И угадал.
— Шериф Барсморт хочет говорить с вами, соединяю, — доложил дежурный, сразу же после него на экране появился шериф:
— Привет! Не разбудил?
— Как же! Я даже все свои утренние дела успел сделать, жаль только, что придется еще раз вечером бриться.
— Не преувеличивай, это всего лишь прием для местных «истинных американцев», — неискренне рассмеялся он. — Как я понимаю, Эйприл тебя уже наняла? — Он забавлялся ножом для бумаг, размахивая им столь быстро, что на экране я видел лишь туманный веер.
— Да.
Он кивнул, я издал многозначительное «гм?» и пошел к кофеварке, чувствуя, что выпитые до завтрака полбутылки вина раскачивают мой разум во все стороны. Я засыпал в фильтр шесть мерок кофе.
— Ты там? — нетерпеливо позвал Хольгер.
— Тут, где же мне еще быть? Я думаю.
— Ага, — успокоенно пробормотал он. — Мои люди уже допросили по поводу обстоятельств ее смерти всю улицу, на которой она жила, ну, может быть, еще не всю, но скоро закончат. И ничего. Собственно, никто ее в тот вечер не видел. Говорю «собственно», так как одна старушка перед тем, как подойти к окну, услышала хлопок закрывающейся дверцы и увидела отъезжающий фургон Полмант.
— Кто был за рулем, она не видела? — спросил я, наливая воду в резервуар.
— Нет. Но нет и никаких оснований считать, что кто-то посторонний ездил на этой машине — там только ее отпечатки, на ручках, радио, зажигалке. Везде. За исключением рычага переключения скоростей и руля, имеются затертые следы, вероятнее всего, из-за использования перчаток, видимо замшевых. То есть — только на мосту кто-то сел, тронулся с места и выскочил.
Я включил кофеварку и уселся на стол.
— Всё вроде бы сходится, — сообщил я, глядя на экран. — В конце концов, ранее ничто не указывало на то, что убийца пользовался ее автомобилем иным образом.
— Похоже, что сходится. — Он начал вертеть нож между пальцами, словно дирижируя невидимым оркестром. — Я должен тебя спросить — у тебя уже есть какая-нибудь идея или след?
— Ну, спрашивай, раз это входит в твои служебные обязанности, — согласился я.
Он немного подождал.
— Ага, это такая шутка. Ладно, спрашиваю: у тебя есть какой-нибудь след или идея?
Я мысленно хихикнул, но ответил совершенно серьезно:
— Если я кому-то что-то и скажу, то только моему клиенту, или не скажу даже и ему, если это будет угрожать его безопасности или ходу следствия, — продекламировал я.
Какое-то время он переваривал мое чувство юмора.
— Заходи через три недели за своими бумагами и тогда сможешь начать расследование, — огрызнулся он.
Я поморщился. В мире ничего не меняется — превосходство на стороне того, у кого твои бумаги.
— Ничего у меня нет, — сказал я. — Но в любом случае давай договоримся, что я не буду бегать к тебе с докладом о каждой мелочи. И еще договоримся, что я постараюсь сделать подарок тебе к выборам…
— Ладно! — сразу же согласился он. Неужели боится подслушивания? — недовольно подумал я. — Увидимся в семь у меня, форма одежды официальная. Если захочешь зайти в участок за патентом — я сижу тут весь день. Да, кстати, у меня будет для тебя еще кое-что…
Он ткнул карандашом в кнопку, и экран погас. Кофеварка захрипела, словно процесс заваривания кофе отнял у нее последние силы. Бедняга. Я налил себе чашку и встал у окна. Теперь я знаю, подумал я, зачем в Нью-Йорке я повесил себе на стену фальшивое видеоокно с видом на валлийский луг, — детектив не должен портить себе настроение видом окна, залитого мутными потоками дождя. Там, в Нью-Йорке, меня спасало подсознание, приказывая искусственным образом поправлять собственное самочувствие, здесь же я отказался от идеи ретушировать окружающую действительность и теперь стоял у окна, мрачно глядя на дождь, без какого-либо желания хоть что-нибудь делать; настроение мне не подняла даже промелькнувшая было мысль заказать в Сети какую-нибудь новую игру, типа «Флэш-бэка-6» или чего-то столь же не требующего особого напряжения мозгов.
Я пил кофе, повторяя про себя, что, как только покажется дно чашки, я куда-нибудь пойду, упаковав в кобуру комплект номер четыре, то есть пистолет «зиг-зауэр Р226», который в свое время не пожелали взять на вооружение наша армия и береговая охрана, и который понравился мне своей постоянной готовностью к стрельбе и возможностью использовать обойму на пятнадцать патронов. Однако когда дно появилось, желания что-либо делать так и не возникло. Я тщательно сполоснул чашку, аккуратно поставил ее на сушилку и, вздохнув, начал собираться. Пистолет весил почти два фунта, так что я повесил его на портупею, прикрыв новой водонепроницаемой курткой, и, включив охранную систему, вышел наружу с намерением попасть в гараж с улицы — чтобы сделать это изнутри, мне пришлось бы разобрать груду пустых коробок.
Я поехал вперед: Фор-Дайамонд-бульвар, Третья авеню, Пайп-хиллз, Терки-роуд, снова Третья авеню, потом я перестал следить, где еду. Чтобы заглушить возникающий где-то во внутренностях никотиновый голод, я остановился, купил коробку «Кунжутных пальчиков тети Беи» и занялся воспоминаниями о встрече с Вэл, под аккомпанемент хруста сладких палочек.
Валери Полмант, насколько я помнил, отнюдь не выглядела отчаявшейся, психически сломленной или неуравновешенной личностью. Маленькие тонкие морщинки в уголках глаз могли быть в равной степени результатом как постоянной скептической гримасы, так и частой улыбки. А ведь она жила тем, что пугала других, так что ни в том, ни в другом выражении лица не было ничего удивительного. Так что, если бы мне потребовалось дать какую-либо оценку убитой лишь на основании данных трехдневной давности, мне пришлось бы, как детективу, с чистой совестью настаивать на признании ее честной гражданкой. То, что я приехал в Редлиф, собственно, ради нее, мало что меняло, поскольку все подозрения и связанные с ними гипотезы уместились бы в аптечном пузырьке. Фактически лишь ее смерть стала доказательством вины: формулировка «если убит — значит, был виновен» известна в полиции как так называемая «посмертная улика». Вопрос лишь в том, убили ли ее из-за моего приезда или эти два события совпали случайно? Если первое, то мне пора возвращаться в Нью-Йорк, поскольку вся операция, раз за ее ходом с самого начала следили противники, лишена какого бы то ни было смысла. Если же… Стоп! Если обо всём было известно обеим заинтересованным сторонам, то им незачем было ждать моего приезда, чтобы усилить подозрения, просто Вэл утонула бы в ванне месяц назад, или свалилась бы в пропасть, или ее засыпало бы лавиной, или… Раз этого не произошло, то вряд ли мы имеем дело с постоянной слежкой. Небольшая утечка? Или всё-таки нет?..
Какая-то мысль билась у меня под черепом, но застряла в пробке на выходе. Когда я понял, что пока что ни к каким выводам прийти не могу, я решил активно начать день, а разум пусть сам позаботится о своих входах-выходах. Колеся по городу, я случайно заехал в узкую, ведущую под гору улочку, в конце которой находилась станция подъемника; кресла раскачивались под порывами ветра, а дождь хлестал с такой силой, что даже над канатом образовался туман от ударяющихся о него капель. Здание станции стояло мокрое и мрачное, только в двух окнах первого этажа горел свет, — видимо, кто-то из персонала смотрел телевизор или готовил лыжи к сезону. Подъехав к пустой мусорной урне, безошибочному признаку безжизненности этого места, я приоткрыл окно и швырнул туда упаковку от палочек. Раздался плеск — урна была полна воды.
Я развернулся и, сперва бессознательно, а потом преднамеренно, направился к кладбищу, а точнее, к помощнику семейства Грисби. У меня возникло почти непреодолимое желание перекинуться с ним парой слов — вчера он вел себя как человек, который что-то знает, неизвестно лишь, идет ли речь о налогах фирмы или о кастрации трупа. Как там звали последнего молодого покойника? Гарри Бергман, кажется, так. Когда это было, позавчера? Уже поза-позавчера, поправился я. Я почувствовал теплое покалывание в висках, редкий знак свежего следа, словно мозг, задействовав какой-то из потайных уровней подсознания, давал знать, что пришла очередь его сознательной, поверхностной части.
Нужно выяснить, лихорадочно размышлял я, когда точно были похороны, поскольку из моих рассуждений следовало, что я был еще далеко от Редлифа, когда кто-то отрезал парню пенис и заморозил его в ожидании подходящего случая. Потом я приехал в город, столкнулся с Вэл, а у нее состоялся разговор с убийцей, возможно, весьма принципиальный. Может быть, она была сыта им по горло, может быть, он ею, может быть, он в конце концов решил — если знал о моем приезде, — что следует поторопиться? Во всяком случае, меня бы вполне устроило, если бы юнец из похоронного бюро был в этом замешан.
Я припарковал машину так же, как и вчера, не перед главными воротами, и выскочил под дождь. Мой «зиг-зауэр» приятно оттягивал плечо. Пробежав под сгибающимися от тяжести воды ветвями старых деревьев, никого не увидев и оставшись незамеченным сам, я добрался до пристройки.
Там было темно и тихо, никто не слушал музыку, и — я на цыпочках вошел в дверь — никто не ждал меня, чтобы оглушить. Я огляделся, присев на край кресла. Музыкальный центр «Ямаха», стилизованный под старину конца семидесятых годов двадцатого века, на котором могли бы с удобствами усесться трое, стоял на полу, молчаливый и грозный. Я даже не стал протягивать в его сторону палец, опасаясь, что он взорвется двухсотваттным браст-рэпом. Больше в этой комнатке не было ничего, носившего хоть какие-то черты индивидуальности владельца. Парень явно не любил эту каморку и относился к ней исключительно как к временному пристанищу. С другой стороны, он вряд ли ушел бы насовсем, оставив свою «технику». Я открыл ящик стола — там было почти пусто: два толстых фломастера, черный и красный, несколько пачек из-под сигарет, два окурка— «Марльборо» и «Кэмел», желтые, надкушенные, неаппетитные. Журнала, на котором я записывал свой номер телефона, нигде не было видно. Я наклонился над телефоном и проверил память номеров, их было только три: Грисби — похоронное бюро, пиццерия и еще одна пиццерия. Я немного подумал, затем вызвал первый. Ответил Филип Грисби.
— Грисби, слушаю…
— Сержант Даррел, здравствуйте. — Я постарался слегка изменить голос и, насколько это возможно, имитировать сержанта. — Этот ваш молодой помощник… Как его… — Я замолчал и поморщился, но это подействовало:
— Майкл? Майкл Баулз?
— Именно! У него есть мотоцикл?
— Не знаю, сержант, может быть, это его приятеля или общий. Я, во всяком случае, запретил ему приезжать на нем на работу, так как он распугивал птиц и клиентов. Какой-то немецкий тиранозавр:.. А что он натворил?
— Кто-то из них двоих промчался как пуля сквозь школьную экскурсию… Майкл сейчас на работе?
— Ну-у… Собственно, он сегодня не пришел, — пробормотал Грисби. — Уже второй раз в этом месяце. Телефон не отвечает…
— Ага, ну, может быть, загляну к нему в гости… А этот его приятель, он кто?
— Какой-то Галлард. Имени не знаю. Он всегда обращался к нему по фамилии, наверное, знакомы по школе.
— А где он живет?
— На Крейн-лейн, семнадцать… Погодите, вы про Галларда?
— Конечно, — быстро солгал я. — Впрочем, найду обоих в компьютере.
— Ну да, а я подумал… Ладно, неважно…
— Большое вам спасибо. До свидания.
Я бросил трубку и закрыл глаза, пытаясь вызвать в памяти план города. Крейн-лейн? Какая-то окраина, но где? На западе? Может быть, на юго-западе? Не в силах вспомнить, я еще раз окинул взглядом безликое помещение, в котором стереофонический молох выглядел столь же неуместно, как монашка в матросской таверне, и высунул нос на улицу. На какое-то мгновение у меня появилась надежда… но нет! Шел дождь. Тяжелый, холодный, не более приятный, чем мокрое одеяло в одноместной палатке. Я выглянул сперва за порог, никто там не прятался, затем, через несколько шагов, — за угол, тоже ноль интереса, и уже спокойно побежал к машине.
Конечно, уже через секунду после того, как я вывел на экран бортового компа план города, оказалось, что я прекрасно знаю, где находится Крейн-лейн, и сразу же поехал туда. Светящаяся точка на экране была единственным движущимся объектом в моем поле зрения. Прошу прощения — вторым, первым были стеклоочистители, а если уж идти дальше, то еще менялись цифры на индикаторе частоты. Я искал какую-нибудь ближайшую радиостанцию, — в конце концов, мне предстояло здесь жить, нужно было начинать переживать из-за местных проблем и радоваться местным успехам. Никто ведь не сказал, что я не стану через несколько лет мэром Редлифа.
Что-то появилось в эфире, я услышал полслова, и послышалась мелодичная оркестровая музыка. Я оказался на узкой улочке, служившей кратчайшим путем к Хэрроуз-лайн, и вдруг сообразил, что это тылы той самой улицы, на которой жила Вэл. Почувствовав зов, могучий, как запах кукурузной водки из Огайо, я затормозил. С левой, интересовавшей меня стороны тянулся забор из двухметровой сетки, за ним метровой ширины полоса колючих слоновых роз. О нет! Как-то раз я уже угодил в самую гущу этой дряни с маленькими цветками и шипами, способными пробить подошвы десантных ботинок. Почувствовав, что желание действовать может в любую минуту пропасть, я подъехал к самому забору, выключил двигатель, выскочил под дождь и, оттолкнувшись правой ногой от крыла машины, вскочил на забор, чтобы затем, секунду побалансировав, прыгнуть через колючую преграду. Хозяйка была не слишком заботливым садовником: трава, правда, подстриженная, но не более того, и две цветочных клумбы: гладиолусы, уже отцветающие, грустно покачивающие коричневыми чашечками, и какие-то огненно-красные цветы с длинными листьями, кажется, они называются «меч святого Георгия». Оглядевшись по сторонам, я направился в сторону террасы. Здесь игра в конспирацию закончилась — я ударил локтем по стеклу, просунул руку и мгновение спустя был в гостиной. Я не слышал тревоги, никто не выскочил из-за угла, не залаяла собака. Я был один. Стряхнув с ресниц капли воды, я отправился на разведку.
Я почувствовал, как у меня встают дыбом волосы на загривке, и едва удержался, чтобы не бросить взгляд через плечо. В конце концов, либо кто-то уже стоит у меня за спиной, либо это лишь мое растревоженное воображение. Я допил кофе, уже без всякого удовольствия, исключительно для порядка; тщательно, шаг за шагом проверил обе охранные системы, затем весь дом, на случай возможного подслушивания, и, несмотря на то что в моем распоряжении не было оборудования, полностью исключающего ошибки, я решил, что вторая сторона, если таковая живет в Редлифе, тоже вряд ли пользуется профессиональной аппаратурой, изготавливаемой на заказ для правительственных разведывательных агентств.
Было начало десятого, лил дождь, не позволявший каким-нибудь безответственным мыслям доползти до дверей моего дома; под таким ливнем я не мог рассчитывать на помощь извне, но и мои собственные идеи улеглись спать где-то в мягких уголках моего сознания, в сухости и тепле, и не высовывали оттуда носа. Я развалился в кресле перед компом, но мне не хотелось смотреть даже на выкрутасы экранной заставки. И почти сразу же раздался звонок в дверь. Я побежал открывать. Эйприл!
Эйприл?
— Доброе утро. — Она наклонилась и проскользнула мимо меня в дом, одновременно закрывая громадный зонт, благодаря которому оставалась сухой, совсем как я, хотя от машины до дверей ей пришлось преодолеть метров сорок. — Я вам расскажу кое-что интересное, — предупредила она, выставляя зонт за дверь, словно непослушного пса, и закрывая его. — Ну и льет!
— В самом деле? — удивился я. — Я не заметил, настолько был занят…
Эйприл вошла и огляделась вокруг.
— Когда-то я тут уже была, несколько лет назад. Мы подумывали купить этот дом, но Хольгер решил, что он слишком маленький, хотя расположение выглядело весьма соблазнительным. — Она провела пальцем по стене. — Всё здесь было ядовито-лимонного цвета, у меня даже скулы сводило. — Она посмотрела мне в глаза. — Предпочитаю нынешний цвет. Сам подбирал?
— Не совсем, — признался я. — Но я сам решил, что так, как было, быть не может. — Я огляделся. На диване лежала груда вещей, которые я достал из чемоданов и еще не разложил по шкафам, стол был завален разной величины коробками. — Может, пойдем туда? — Я показал на дверь в кабинет. — Ты первый мой гость, — сказал я, когда Эйприл села и закинула ногу на ногу. На ней были темно-коричневые чулки, слегка поблескивавшие при соответствующем освещении, а в этой комнате оно было соответствующим. Форма щиколоток, лодыжек и колен полностью исключала возможность недоброжелательного комментария, по крайней мере на первый взгляд. — Если бы я знал, я бы подготовился, но в любом случае хотел бы тебя чем-нибудь угостить: кофе, чай, виски, пиво, ЛСД, амфетамин? — Она ошеломленно посмотрела на меня. — Или всё сразу?
Эйприл взглянула на часы:
— Нет, для спиртного слишком рано…
Я прервал ее, подняв руку и сделав таинственное лицо:
— Подожди, у меня есть кое-что особенное как раз для такого случая. — Я побежал в кухню, а поскольку в шкафчиках всё еще царил наведенный миссис Кендрик порядок, бокалы и бутылку мне удалось найти не сразу. Я принес добычу в комнату. — Это вино «Эст-Эст-Эст», попробуй, а потом я тебе скажу, почему я его люблю.
Я налил вино в бокалы и подал один Эйприл. Она молча попробовала и одобрительно подняла брови. Точно так же молча я дал понять, что ожидал именно такой реакции.
— Это вино, кроме приятного вкуса, обладает еще одним важным преимуществом, из-за которого я всегда стараюсь иметь бутылку или две. — Эйприл сделала несколько глотков и облизала губы. — С ним связан забавный анекдот, который уже несколько раз помог мне избежать хлопот. То есть, конечно, сейчас никаких хлопот нет, просто мне нравится этот рассказ. — Чувствуя, что увязаю во всё ухудшающейся стилистике, я махнул рукой. — В общем, когда-то один баварский епископ, любитель вин, путешествовал в Рим, а своему слуге велел ехать впереди и на стенах заведений, где имелось хорошее вино, писать латинское слово «эст», что означает «есть», в смысле «есть хорошее». В конце концов он добрался до селения под названием Монтефьясконе, где производили легкое полусладкое белое вино, которое настолько пришлось по вкусу слуге, что он написал на стене местной корчмы «эст-эст-эст», а епископ, разделив его мнение на этот счет, упился этим вином до смерти. Его похоронили в том селении, а на могильном камне написали эту историю.
— Неплохо. — Она допила и протянула мне бокал. Я налил ей, подал, налил себе. Эйприл глотнула, о чем-то задумавшись.
— Каждый напиток должен сопровождаться подобным анекдотом, — заявила она. — И вообще, — добавила она несколько не к месту, допивая вино. — Я приехала по конкретному делу, — сообщила она, отставляя бокал. — Я должна подписать тебе поручение на ведение следствия… — Она уставилась в противоположную стену. — Бедная Вэл… — сказала она. Я вдруг понял, что она — первый человек в Редлифе, кто, пусть и таким банальным образом, выразил хоть какое-то сожаление о Валери. — Вроде бы она жила здесь, но никто ее не знал, она бывала в обществе, но никогда не была его душой… Теперь я вижу, что она просто не вполне вписывалась в местные условия, она не подходила этим снобистским старым семействам, туристам, сезонной жизни…
— А ты подходишь? — Она пожала плечами:
— Я жена стража порядка. Мы принадлежим к сфере обслуживания. К сервису.
Как ни странно, я не услышал в ее словах ни капли сожаления. Я поднял бутылку, проверяя, есть ли в ней еще вино, и обнаружил дюжину капель на самом дне. Эйприл фыркнула.
— За несколько минут мы осушили целую бутылку, — заметила она.
— Ну, к счастью, это легкое вино, — беззаботно сказал я. — И небольшая бутылка.
— К счастью. — Она отставила бокал, возвращаясь к прежней теме: — Как оформляется такое поручение?
— Сейчас… — Я подкатился на кресле к компу, вошел в базу документов, вывел нужный на экран, заполнил несколько граф и включил принтер. Что-то зашипело внутри устройства, словно несколько внезапно разбуженных гномиков обожгли себе рот горячим какао, и из щели выползла отпечатанная страница. Я вынул ее и подал Эйприл. — После того как ты поставишь подпись, я официально веду дело, — пояснил я, протягивая ей эко-ручку.
Она взяла ее, разглядывая замысловатый дизайн. Честно говоря, я купил ее не из-за любви к окружающей среде, но в знак признательности разработчикам из «Виртуал Ниппон Спейс».
— Вечная экологическая ручка, — объяснил я. — Она извлекает из воздуха всю грязь и перерабатывает ее в чернила. Она действует до тех пор, пока воздух таков, каков он сейчас. В Нью-Йорке это последний писк моды, я тоже ей поддался, но лишь потому, что сама идея мне чертовски понравилась.
— Надо купить несколько дюжин, можно будет обойтись без пылесоса. — Не читая, она подписала документ и вернула его мне. Я посмотрел на подпись — решительная, четкая, изящная. Красивая. — И еще одно, — сказала Эйприл, — мы сегодня устраиваем прием, вроде как это годовщина нашей свадьбы, но, по существу, это часть избирательной кампании Хольгера. Естественно, ты приглашен…
Она сделала паузу.
— Являясь элементом этой кампании, я должен ходить и расхваливать Хольгера? — буркнул я.
Она покраснела и стиснула зубы.
— Зря ты так, — бросила она после нескольких секунд внутренней борьбы. — Хольгер счастлив из-за вчерашнего матча, и хотя бы по этой причине он готов пригласить весь город, и уж тем более героя встречи. Я тоже рада, поскольку ничто так не оживляет скучных, ежегодно повторяющихся вечеринок, как новые люди, интересные и так далее.
— А я новый и так далее, или интересный и новый, или только и так далее?
Долю секунды спустя я дал сам себе крепкого пинка. Кокетничающий Скотт, ужас Редлифа! Три «ж»: жалкий, жалкий, жалкий! И глупый!
— Именно! — услышал я, и это прервало мое самоистязание. Не уточнив, к какой части моей фразы относится это «именно», она встала и протянула руку. Пожатие было коротким и энергичным, без какого-либо подтекста. Но когда мы подошли к двери, она повернулась и совершенно другим, серьезным тоном, каким еще не пользовалась в разговоре со мной, сказала: — Надеюсь, тебе удастся найти виновника смерти Вэл. У меня такое предчувствие… Мне кажется, что у нее была нелегкая жизнь, она была такая таинственная… Может, это ее и убило?.. — Она покачала головой.
Я промолчал, лишь с умным видом кивнул. Эйприл схватила ждавший снаружи зонт, открыла его и, не говоря больше ни слова, побежала к машине. Прежде чем вскочить внутрь, она оглянулась и, видя, что я всё еще стою в дверях, крикнула:
— В семь!
Я кивнул и закрыл дверь.
Вернувшись в кабинет, я не спеша убрался. Относя бокалы и бутылку в кухню, а потом загружая посудомоечную машину, я размышлял над словами Эйприл. Во-первых: почему она не сказала просто «убийцу», а столь высокопарно: «виновника смерти Вэл»? Во-вторых, она не могла знать, что я тоже подозреваю, что в жизни Вэл была некая тайна, опасная тайна; она не могла знать, что я тоже полагаю, что именно этот секрет ее и убил. Ладно, об этом знаю я и еще кое-кто, но что касается Эйприл, то либо мы имеем дело с чрезвычайно хорошо развитой женской интуицией, либо у жены шерифа у самой есть какая-то тайна, — кто знает, не та же самая ли, что и у Вэл? Это даже лучше, чем интуиция, объясняло бы слова Эйприл, но если бы у нее с Вэл был какой-то общий секрет, то она делилась бы своими подозрениями с детективом только в том случае, если бы искала защиты, а она ее не искала. Значит, всё-таки интуиция? Чрезвычайная наблюдательность? Или Вэл настолько измучила эта самая тайна, что бедняжка перестала владеть собой? Может, именно поэтому она и погибла, а моя персона, за исключением случайной встречи, не сыграла в этом никакой роли? Неплохо было бы так думать, поскольку я всё время размышлял, как стали бы развиваться события, если бы я не провел ночь у убитой. Возможно, это бы ниче…
Телефонный звонок вырвал меня из размышлений, которым я предавался, стоя возле открытого шкафчика с бокалами и чашками. Я закрыл шкафчик и подошел к телефону, по пути пытаясь отгадать, кто звонит. И угадал.
— Шериф Барсморт хочет говорить с вами, соединяю, — доложил дежурный, сразу же после него на экране появился шериф:
— Привет! Не разбудил?
— Как же! Я даже все свои утренние дела успел сделать, жаль только, что придется еще раз вечером бриться.
— Не преувеличивай, это всего лишь прием для местных «истинных американцев», — неискренне рассмеялся он. — Как я понимаю, Эйприл тебя уже наняла? — Он забавлялся ножом для бумаг, размахивая им столь быстро, что на экране я видел лишь туманный веер.
— Да.
Он кивнул, я издал многозначительное «гм?» и пошел к кофеварке, чувствуя, что выпитые до завтрака полбутылки вина раскачивают мой разум во все стороны. Я засыпал в фильтр шесть мерок кофе.
— Ты там? — нетерпеливо позвал Хольгер.
— Тут, где же мне еще быть? Я думаю.
— Ага, — успокоенно пробормотал он. — Мои люди уже допросили по поводу обстоятельств ее смерти всю улицу, на которой она жила, ну, может быть, еще не всю, но скоро закончат. И ничего. Собственно, никто ее в тот вечер не видел. Говорю «собственно», так как одна старушка перед тем, как подойти к окну, услышала хлопок закрывающейся дверцы и увидела отъезжающий фургон Полмант.
— Кто был за рулем, она не видела? — спросил я, наливая воду в резервуар.
— Нет. Но нет и никаких оснований считать, что кто-то посторонний ездил на этой машине — там только ее отпечатки, на ручках, радио, зажигалке. Везде. За исключением рычага переключения скоростей и руля, имеются затертые следы, вероятнее всего, из-за использования перчаток, видимо замшевых. То есть — только на мосту кто-то сел, тронулся с места и выскочил.
Я включил кофеварку и уселся на стол.
— Всё вроде бы сходится, — сообщил я, глядя на экран. — В конце концов, ранее ничто не указывало на то, что убийца пользовался ее автомобилем иным образом.
— Похоже, что сходится. — Он начал вертеть нож между пальцами, словно дирижируя невидимым оркестром. — Я должен тебя спросить — у тебя уже есть какая-нибудь идея или след?
— Ну, спрашивай, раз это входит в твои служебные обязанности, — согласился я.
Он немного подождал.
— Ага, это такая шутка. Ладно, спрашиваю: у тебя есть какой-нибудь след или идея?
Я мысленно хихикнул, но ответил совершенно серьезно:
— Если я кому-то что-то и скажу, то только моему клиенту, или не скажу даже и ему, если это будет угрожать его безопасности или ходу следствия, — продекламировал я.
Какое-то время он переваривал мое чувство юмора.
— Заходи через три недели за своими бумагами и тогда сможешь начать расследование, — огрызнулся он.
Я поморщился. В мире ничего не меняется — превосходство на стороне того, у кого твои бумаги.
— Ничего у меня нет, — сказал я. — Но в любом случае давай договоримся, что я не буду бегать к тебе с докладом о каждой мелочи. И еще договоримся, что я постараюсь сделать подарок тебе к выборам…
— Ладно! — сразу же согласился он. Неужели боится подслушивания? — недовольно подумал я. — Увидимся в семь у меня, форма одежды официальная. Если захочешь зайти в участок за патентом — я сижу тут весь день. Да, кстати, у меня будет для тебя еще кое-что…
Он ткнул карандашом в кнопку, и экран погас. Кофеварка захрипела, словно процесс заваривания кофе отнял у нее последние силы. Бедняга. Я налил себе чашку и встал у окна. Теперь я знаю, подумал я, зачем в Нью-Йорке я повесил себе на стену фальшивое видеоокно с видом на валлийский луг, — детектив не должен портить себе настроение видом окна, залитого мутными потоками дождя. Там, в Нью-Йорке, меня спасало подсознание, приказывая искусственным образом поправлять собственное самочувствие, здесь же я отказался от идеи ретушировать окружающую действительность и теперь стоял у окна, мрачно глядя на дождь, без какого-либо желания хоть что-нибудь делать; настроение мне не подняла даже промелькнувшая было мысль заказать в Сети какую-нибудь новую игру, типа «Флэш-бэка-6» или чего-то столь же не требующего особого напряжения мозгов.
Я пил кофе, повторяя про себя, что, как только покажется дно чашки, я куда-нибудь пойду, упаковав в кобуру комплект номер четыре, то есть пистолет «зиг-зауэр Р226», который в свое время не пожелали взять на вооружение наша армия и береговая охрана, и который понравился мне своей постоянной готовностью к стрельбе и возможностью использовать обойму на пятнадцать патронов. Однако когда дно появилось, желания что-либо делать так и не возникло. Я тщательно сполоснул чашку, аккуратно поставил ее на сушилку и, вздохнув, начал собираться. Пистолет весил почти два фунта, так что я повесил его на портупею, прикрыв новой водонепроницаемой курткой, и, включив охранную систему, вышел наружу с намерением попасть в гараж с улицы — чтобы сделать это изнутри, мне пришлось бы разобрать груду пустых коробок.
Я поехал вперед: Фор-Дайамонд-бульвар, Третья авеню, Пайп-хиллз, Терки-роуд, снова Третья авеню, потом я перестал следить, где еду. Чтобы заглушить возникающий где-то во внутренностях никотиновый голод, я остановился, купил коробку «Кунжутных пальчиков тети Беи» и занялся воспоминаниями о встрече с Вэл, под аккомпанемент хруста сладких палочек.
Валери Полмант, насколько я помнил, отнюдь не выглядела отчаявшейся, психически сломленной или неуравновешенной личностью. Маленькие тонкие морщинки в уголках глаз могли быть в равной степени результатом как постоянной скептической гримасы, так и частой улыбки. А ведь она жила тем, что пугала других, так что ни в том, ни в другом выражении лица не было ничего удивительного. Так что, если бы мне потребовалось дать какую-либо оценку убитой лишь на основании данных трехдневной давности, мне пришлось бы, как детективу, с чистой совестью настаивать на признании ее честной гражданкой. То, что я приехал в Редлиф, собственно, ради нее, мало что меняло, поскольку все подозрения и связанные с ними гипотезы уместились бы в аптечном пузырьке. Фактически лишь ее смерть стала доказательством вины: формулировка «если убит — значит, был виновен» известна в полиции как так называемая «посмертная улика». Вопрос лишь в том, убили ли ее из-за моего приезда или эти два события совпали случайно? Если первое, то мне пора возвращаться в Нью-Йорк, поскольку вся операция, раз за ее ходом с самого начала следили противники, лишена какого бы то ни было смысла. Если же… Стоп! Если обо всём было известно обеим заинтересованным сторонам, то им незачем было ждать моего приезда, чтобы усилить подозрения, просто Вэл утонула бы в ванне месяц назад, или свалилась бы в пропасть, или ее засыпало бы лавиной, или… Раз этого не произошло, то вряд ли мы имеем дело с постоянной слежкой. Небольшая утечка? Или всё-таки нет?..
Какая-то мысль билась у меня под черепом, но застряла в пробке на выходе. Когда я понял, что пока что ни к каким выводам прийти не могу, я решил активно начать день, а разум пусть сам позаботится о своих входах-выходах. Колеся по городу, я случайно заехал в узкую, ведущую под гору улочку, в конце которой находилась станция подъемника; кресла раскачивались под порывами ветра, а дождь хлестал с такой силой, что даже над канатом образовался туман от ударяющихся о него капель. Здание станции стояло мокрое и мрачное, только в двух окнах первого этажа горел свет, — видимо, кто-то из персонала смотрел телевизор или готовил лыжи к сезону. Подъехав к пустой мусорной урне, безошибочному признаку безжизненности этого места, я приоткрыл окно и швырнул туда упаковку от палочек. Раздался плеск — урна была полна воды.
Я развернулся и, сперва бессознательно, а потом преднамеренно, направился к кладбищу, а точнее, к помощнику семейства Грисби. У меня возникло почти непреодолимое желание перекинуться с ним парой слов — вчера он вел себя как человек, который что-то знает, неизвестно лишь, идет ли речь о налогах фирмы или о кастрации трупа. Как там звали последнего молодого покойника? Гарри Бергман, кажется, так. Когда это было, позавчера? Уже поза-позавчера, поправился я. Я почувствовал теплое покалывание в висках, редкий знак свежего следа, словно мозг, задействовав какой-то из потайных уровней подсознания, давал знать, что пришла очередь его сознательной, поверхностной части.
Нужно выяснить, лихорадочно размышлял я, когда точно были похороны, поскольку из моих рассуждений следовало, что я был еще далеко от Редлифа, когда кто-то отрезал парню пенис и заморозил его в ожидании подходящего случая. Потом я приехал в город, столкнулся с Вэл, а у нее состоялся разговор с убийцей, возможно, весьма принципиальный. Может быть, она была сыта им по горло, может быть, он ею, может быть, он в конце концов решил — если знал о моем приезде, — что следует поторопиться? Во всяком случае, меня бы вполне устроило, если бы юнец из похоронного бюро был в этом замешан.
Я припарковал машину так же, как и вчера, не перед главными воротами, и выскочил под дождь. Мой «зиг-зауэр» приятно оттягивал плечо. Пробежав под сгибающимися от тяжести воды ветвями старых деревьев, никого не увидев и оставшись незамеченным сам, я добрался до пристройки.
Там было темно и тихо, никто не слушал музыку, и — я на цыпочках вошел в дверь — никто не ждал меня, чтобы оглушить. Я огляделся, присев на край кресла. Музыкальный центр «Ямаха», стилизованный под старину конца семидесятых годов двадцатого века, на котором могли бы с удобствами усесться трое, стоял на полу, молчаливый и грозный. Я даже не стал протягивать в его сторону палец, опасаясь, что он взорвется двухсотваттным браст-рэпом. Больше в этой комнатке не было ничего, носившего хоть какие-то черты индивидуальности владельца. Парень явно не любил эту каморку и относился к ней исключительно как к временному пристанищу. С другой стороны, он вряд ли ушел бы насовсем, оставив свою «технику». Я открыл ящик стола — там было почти пусто: два толстых фломастера, черный и красный, несколько пачек из-под сигарет, два окурка— «Марльборо» и «Кэмел», желтые, надкушенные, неаппетитные. Журнала, на котором я записывал свой номер телефона, нигде не было видно. Я наклонился над телефоном и проверил память номеров, их было только три: Грисби — похоронное бюро, пиццерия и еще одна пиццерия. Я немного подумал, затем вызвал первый. Ответил Филип Грисби.
— Грисби, слушаю…
— Сержант Даррел, здравствуйте. — Я постарался слегка изменить голос и, насколько это возможно, имитировать сержанта. — Этот ваш молодой помощник… Как его… — Я замолчал и поморщился, но это подействовало:
— Майкл? Майкл Баулз?
— Именно! У него есть мотоцикл?
— Не знаю, сержант, может быть, это его приятеля или общий. Я, во всяком случае, запретил ему приезжать на нем на работу, так как он распугивал птиц и клиентов. Какой-то немецкий тиранозавр:.. А что он натворил?
— Кто-то из них двоих промчался как пуля сквозь школьную экскурсию… Майкл сейчас на работе?
— Ну-у… Собственно, он сегодня не пришел, — пробормотал Грисби. — Уже второй раз в этом месяце. Телефон не отвечает…
— Ага, ну, может быть, загляну к нему в гости… А этот его приятель, он кто?
— Какой-то Галлард. Имени не знаю. Он всегда обращался к нему по фамилии, наверное, знакомы по школе.
— А где он живет?
— На Крейн-лейн, семнадцать… Погодите, вы про Галларда?
— Конечно, — быстро солгал я. — Впрочем, найду обоих в компьютере.
— Ну да, а я подумал… Ладно, неважно…
— Большое вам спасибо. До свидания.
Я бросил трубку и закрыл глаза, пытаясь вызвать в памяти план города. Крейн-лейн? Какая-то окраина, но где? На западе? Может быть, на юго-западе? Не в силах вспомнить, я еще раз окинул взглядом безликое помещение, в котором стереофонический молох выглядел столь же неуместно, как монашка в матросской таверне, и высунул нос на улицу. На какое-то мгновение у меня появилась надежда… но нет! Шел дождь. Тяжелый, холодный, не более приятный, чем мокрое одеяло в одноместной палатке. Я выглянул сперва за порог, никто там не прятался, затем, через несколько шагов, — за угол, тоже ноль интереса, и уже спокойно побежал к машине.
Конечно, уже через секунду после того, как я вывел на экран бортового компа план города, оказалось, что я прекрасно знаю, где находится Крейн-лейн, и сразу же поехал туда. Светящаяся точка на экране была единственным движущимся объектом в моем поле зрения. Прошу прощения — вторым, первым были стеклоочистители, а если уж идти дальше, то еще менялись цифры на индикаторе частоты. Я искал какую-нибудь ближайшую радиостанцию, — в конце концов, мне предстояло здесь жить, нужно было начинать переживать из-за местных проблем и радоваться местным успехам. Никто ведь не сказал, что я не стану через несколько лет мэром Редлифа.
Что-то появилось в эфире, я услышал полслова, и послышалась мелодичная оркестровая музыка. Я оказался на узкой улочке, служившей кратчайшим путем к Хэрроуз-лайн, и вдруг сообразил, что это тылы той самой улицы, на которой жила Вэл. Почувствовав зов, могучий, как запах кукурузной водки из Огайо, я затормозил. С левой, интересовавшей меня стороны тянулся забор из двухметровой сетки, за ним метровой ширины полоса колючих слоновых роз. О нет! Как-то раз я уже угодил в самую гущу этой дряни с маленькими цветками и шипами, способными пробить подошвы десантных ботинок. Почувствовав, что желание действовать может в любую минуту пропасть, я подъехал к самому забору, выключил двигатель, выскочил под дождь и, оттолкнувшись правой ногой от крыла машины, вскочил на забор, чтобы затем, секунду побалансировав, прыгнуть через колючую преграду. Хозяйка была не слишком заботливым садовником: трава, правда, подстриженная, но не более того, и две цветочных клумбы: гладиолусы, уже отцветающие, грустно покачивающие коричневыми чашечками, и какие-то огненно-красные цветы с длинными листьями, кажется, они называются «меч святого Георгия». Оглядевшись по сторонам, я направился в сторону террасы. Здесь игра в конспирацию закончилась — я ударил локтем по стеклу, просунул руку и мгновение спустя был в гостиной. Я не слышал тревоги, никто не выскочил из-за угла, не залаяла собака. Я был один. Стряхнув с ресниц капли воды, я отправился на разведку.