Янина покружила по комнате. Ее всегда огорчала необходимость зависеть от других. Она покачала головой.
   – Интересно, зачем разнорабочий мотоциклетной мастерской явился в банк «Абса» и беседовал с консультантом? – спросила она, ни к кому конкретно не обращаясь.
   – Если хотите, я могу влезть в систему «Абса», – предложил Раджкумар. Он вытянул пухлые пальцы, потом сжал их в кулаки.
   – Сколько времени тебе нужно?
   – Дайте мне час.
   – Вперед!
   – Да, да, да!
   – Какова ситуация на дороге? – спросила Янина у Радебе.
   – Сторож платной дороги говорит, что сегодня большие мотоциклы на север не проезжали. Несколько проехали в южном направлении, но ни одного чернокожего он не видел. Мы связались с управлением автоинспекции. Они оповестили все участки и автозаправочные станции до реки Тау. Сейчас они звонят в Лайнсбург, Лиу-Гамка и Бофорт-Уэст. Но если он не поедет по шоссе номер один…
   – Поедет.
   Радебе кивнул.
   Янина Менц оглядела своих подчиненных. Они буквально ели ее глазами.
   – Как успехи с бывшими помощниками Клейнтьеса?
   – Расшифровка скоро будет, мадам.
   – Спасибо.
   Вот оно, подумала Янина. Именно этой расшифровки она ждет. Она оглядела своих подчиненных. Они не знают всего. Только у нее имеются все кусочки сложной головоломки.
   Она так долго все продумывала. Так тщательно готовилась. На выработку сложного плана ушло много месяцев. Нельзя допустить, чтобы все рухнуло из-за какого-то работяги среднего возраста!

10

   Мириам Нзулулвази лежала на двуспальной кровати, скрестив руки на груди и глядя в потолок. Она не слышала знакомых ночных звуков Гугулету: лая собак, криков пьяных компаний, которые возвращались домой из пивных, где отрывались в выходные, рева машины из соседской автомастерской, жужжания насекомых, орущей у кого-то музыки, вздохов и скрипов дома, готовящегося к ночи.
   Она неотступно думала о Тобеле и всякий раз приходила к одному и тому же выводу: он хороший человек.
   Почему за ним охотятся? Он не сделал ничего дурного.
   Прекратят ли когда-нибудь в этой стране будить людей по ночам? Неужели прошлое никак не уйдет?
   Неужели Тобела сейчас делает что-то плохое?
   Неужели он не тот человек, которого она знает?
   – Я был другим, – сказал он ей как-то, когда они только начали встречаться и он завоевывал ее доверие. – Я вел другую жизнь. Мне не стыдно. Я делал то, во что верил. Но сейчас все кончено. Я такой, каким ты меня видишь.
   В тот первый день, когда он приходил в банк, она его даже не заметила. Он был для нее всего лишь очередным клиентом. Она переставила чашки с чаем с тележки на поднос, поднос осторожно водрузила на стол и кивнула, когда консультант и клиент поблагодарили ее. Потом закрыла за собой дверь, не сознавая, что этот день изменит ее жизнь. Позже он зашел к ней на кухоньку; он искал ее. Очевидно, сказал секретарше, что хочет поблагодарить за прекрасный чай. Он протянул ей руку со словами:
   – Меня зовут Тобела Мпайипели.
   Тогда Мириам еще подумала: хорошее, правильное имя. «Тобела» значит «почтительный». И все же она удивилась: что ему надо?
   – Я увидел вас в кабинете Ван дер Линде. Я хочу поговорить с вами.
   – О чем?
   – Обо всем.
   – Вы что, приглашаете меня на свидание?
   – Да.
   – Нет.
   – Я что, такой страшный? – спросил он, улыбнувшись и расправив широкие плечи.
   – У меня есть ребенок.
   – Мальчик или девочка?
   – У меня нет времени на разговоры. У меня много работы.
   – Прошу вас, скажите хотя бы, как вас зовут.
   – Мириам.
   – Спасибо.
   Он не употреблял модных словечек, американизмов, бывших в ходу у жителей рабочих поселков; он ушел, а Мириам вернулась к работе. Через два дня ее вдруг позвали к телефону. Раньше ей никто не звонил на работу, и она испугалась, что умер кто-то из близких. Тобеле пришлось напомнить ей, кто он такой. Он спросил, когда у нее обеденный перерыв, она ответила уклончиво и попросила больше не звонить ей на работу – отдельного телефона на кухне нет, а администраторы не любят, когда телефон занимает обслуга.
   На следующий день он поджидал ее на улице. Он не стоял, прислонившись к стене, но ждал ее прямо напротив выхода, широко расставив ноги и скрестив руки на груди. Когда она вышла на залитую солнцем площадь Тибо, он спросил:
   – Можно вас проводить?
   – Чего вы хотите?
   – Поговорить с вами.
   – Зачем?
   – Вы славная женщина, и я хочу узнать вас по лучше.
   – Спасибо, у меня хватает знакомых.
   – Вы так и не ответили, сын у вас или дочь.
   – Совершенно верно.
   Он подошел ближе; она села на ступеньку и достала бутерброд из промасленного бумажного пакета.
   – Можно присесть?
   – Здесь общественное место. Можете садиться куда хотите.
   – Я не цоци – не хулиган.
   – Вижу.
   – Я просто хочу поговорить.
   Она позволила ему говорить. Ею владели противоречивые чувства: с одной стороны, страх, с другой – одиночество. С одной стороны, горькие разочарования в прошлом, с другой – расплывчатые перспективы. Ей надо было защищать своего ребенка и свое сердце от большого, красивого, вежливого мужчины, сидящего рядом с ней на залитой солнцем площади. Наконец она решила подождать и посмотреть, что будет, плыть по течению. Пусть себе говорит. И он говорил. Приходил через день. Иногда приносил какую-нибудь еду, всегда простую, никаких деликатесов: булочки, горячую картошку с солью и уксусом, иногда мисочку риса с карри или свое любимое блюдо – тефтели в остром соусе, которые продавались навынос в ресторанчике восточной кухни на Аддерли-стрит. Он часто угощал ее, делился с ней обедом. Постепенно она начала оттаивать. Рассказала новому знакомому о Пакамиле и о своем доме, ради которого она столько лет работала. Как трудно было выкупить его. Однажды он принес подарок для мальчика – головоломку, которую надо было собирать из кусочков. Тогда она сказала: нет, больше она с ним встречаться не будет. Она не станет знакомить его с Пакамиле. Мужчины всегда уходят. Они никогда не остаются. Он хороший человек, просто раньше Мириам казалось, что все мужчины одинаковы. Вообще так устроена жизнь: мужчины – временное явление. Они независимы. И не необходимы. Особенно для Пакамиле.
   Не все мужчины, возразил тогда Тобела, и она готова была сказать: «Так вы все говорите», – но потом увидела его глаза, плотно сжатые губы – и промолчала. Он чем-то растрогал ее. Он долго молчал, а потом сказал:
   – Я жил странной, дикой жизнью. Я совершал много такого…
   – Какого?
   – Во имя Борьбы. Я был другим. Жил другой жизнью. Мне не стыдно. Я делал то, во что верил. Все кончено. Сейчас я здесь такой, каким ты меня видишь.
   – Все мы совершали разные поступки во имя Борьбы, – с облегчением произнесла она.
   – Да, – кивнул он. – Я искал себя. Сейчас я нашел себя. Я знаю, кто я такой, и знаю, чего хочу. Я не дезертир.
   Тогда она ему поверила. Он заглянул ей в глаза, и она ему поверила.
* * *
   – «Ройвалк-1», даю прогноз погоды, – сказал диспетчер в Блумспрёйте. – С запада движется атмосферный фронт. В районе от Вернёкпана до Сомерсет-Ист возможна гроза.
   Пилот заглянул в план полета:
   – Мы прорвемся?
   – «Ройвалк-1», ответ утвердительный, но лучше шевели помидорами, – посоветовал диспетчер, который знал, что «ройвалки» могут подниматься не выше шести километров.
   – «Ройвалк-1» к взлету готов.
   – «Ройвалк-2» к взлету готов.
   – Взлет разрешаю. Задайте им там жару!
   Два мощных двигателя «топаз» оглушительно взревели.
 
   Наконец он почувствовал мотоцикл. Впереди показалась долина реки Хекс; он вышел из поворота, прибавил газу и ощутил радость от скорости. Впереди показался следующий поворот. Он снизил скорость, выбрал траекторию, повернул руль, наклонился и впервые не ощутил ни дискомфорта, ни страха – только гордость за одержанную маленькую победу, только радость оттого, что овладел этой мощной силой. На выходе из поворота он прибавил газу, заранее сосредоточившись на следующем повороте. Впереди завиднелись чьи-то красные фонари – грузовик. Он вдруг вспомнил, что говорил инструктор на мотокурсах. Немножко адреналина не помешает. Сейчас от него потребуется чуть больше ловкости. Он переключил скорость, притормозил, обошел грузовик. Когда поднял голову, из-за горных вершин вышла луна, полная, яркая. И Тобела понял: у него все получится. Трудности остались позади, а впереди – дорога. Он прибавил газу. Вскоре показалась долина – в серебристом лунном свете она была похожа на волшебную страну.
* * *
   Моника Клейнтьес сидела, ссутулившись, в кресле в гостиной в отцовском доме; на щеках блестели дорожки от слез. Напротив на краешке стула сидел Уильямс; и поза, и выражение его лица выражали участие.
   – Мисс Клейнтьес, если бы речь шла о моем отце, я поступил бы точно так же, как вы. Вы совершили благородный поступок, – негромко сказал он. – Мы хотим поддержать вас.
   Она кивнула и прикусила нижнюю губу, стиснув руки на коленях. За стеклами очков ее заплаканные глаза казались особенно большими.
   – Нас интересуют только две подробности, способные пролить свет на ситуацию: во-первых, какие отношения связывают вашего отца и мистера Мпайипели? Во-вторых, какими сведениями он располагает?
   – Я не знаю.
   – Совсем не знаете? Даже не догадываетесь?
   – Имена. Анкетные данные. Цифры. Какие-то сведения. Когда я спросила отца, что все это значит, он ответил: лучше мне не знать. По-моему… дело касается людей… – Взгляд Моники блуждал по фотографиям, черно-белым и цветным, которые висели на стене, рядом с камином. На снимках были изображены разные люди.
   – Каких людей? – Уильямс проследил за направлением ее взгляда и встал.
   – Известных.
   – А поточнее? – Он оглядел фотографии. Цветная семья на Трафальгарской площади: Джонни Клейнтьес, Моника, ей, наверное, лет пять, тогда ее ножки были полненькими и гладкими. Тогда они у нее еще были.
   – Из АНК. Из руководства…
   – Помните какие-нибудь фамилии?
   На некоторых фото Клейнтьес был снят с теперешними членами правительства. На Красной площади, в Берлине – на фоне Берлинской стены. В Праге. Да уж, весьма характерные места для туризма во времена холодной войны.
   – Он не говорил.
   – Совсем ничего не говорил? – Уильямс посмотрел на свадебную фотографию Джонни Клейнтьеса. Мать Моники в белом; совсем не красавица, но гордая.
   – Ничего.
   Уильямс отвернулся от снимков и посмотрел на Монику.
   – Мисс Клейнтьес, нам жизненно важно знать, какие именно сведения находятся сейчас у мистера Мпайипели. Это в интересах страны.
   Руки вспорхнули с колен, слезы градом хлынули из глаз.
   – Я не хотела ничего знать, а отец не хотел ничего говорить. Прошу вас…
   – Понимаю, мисс Клейнтьес.
   – Спасибо.
   Он дал ей время успокоиться. Она потянулась за бумажными платками и негромко высморкалась.
   – Итак, какие отношения связывают вашего отца и мистера Мпайипели?
   – Отец знал его по общей Борьбе.
   – Нельзя ли поконкретнее?
   Моника взяла еще один платок. Сняла очки и тщательно вытерла слезы.
   – Три недели… две или три недели назад отец пришел ко мне на работу. Раньше он никогда так не делал. Он принес лист бумаги. Сказал, что там записано имя и телефон человека, которому он полностью доверяет. Если с ним что-то случится, я должна позвонить Крошке Мпайипели.
   – Крошке?
   – Так у него было написано.
   – Вы удивились?
   – Я встревожилась. Спросила, почему с ним что-то должно случиться. Отец успокоил меня: ничего не должно случиться, это просто на всякий случай, подстраховка, как делаем мы в «Санламе». Тогда я спросила, кто такой Крошка Мпайипели, и он ответил: «Феномен».
   – Феномен?
   Моника кивнула:
   – Потом он сказал: «Боевой товарищ». Крошка был его соратником, они вместе сражались с режимом апартеида. И, по словам отца, Крошка рос на его глазах.
   – В годы Борьбы ваш отец находился в Европе?
   – Да.
   – Именно там он познакомился с Мпайипели?
   – Наверное.
   – Что было дальше?
   – В случае если что-то пойдет не так, отец велел мне найти Крошку. Потом я снова спросила, что должно пойти не так. Я заволновалась. Но он ничего не ответил. Заговорил о том, какой у меня красивый кабинет.
   – И поэтому, когда вам позвонили из Лусаки, вы разыскали Мпайипели?
   – Сначала я открыла сейф и достала оттуда внешний жесткий диск. На нем лежала записка. Имя и номер телефона. И я позвонила ему.
   – А потом отвезли диск в Гугулету?
   – Да.
   – И попросили его переправить диск в Лусаку?
   – Да.
   – И он согласился?
   – Он сказал: «Я многим обязан вашему отцу».
   – «Я многим обязан вашему отцу».
   – Да.
   – У вас есть его фото?
   Моника оглядела снимки на стене, как будто видела их впервые. Подтянула костыли и с трудом встала. Уильямс хотел остановить ее, уже жалея о своей просьбе.
   – По-моему, нет. – Она пробежала взглядом по снимкам. Глаза ее снова наполнились слезами.
   – С тех пор вы не связывались с мистером Мпайипели?
   – Вы ведь прослушиваете мой телефон. Сами знаете.
   – Мисс Клейнтьес, вы не догадываетесь, где сейчас находится мистер Мпайипели?
   – Нет.
 
   Радебе позвонил ей в оперативный штаб.
   – Да?
   – Группа, которая проводит поиск в архиве в Претории, закончила работу…
   – И что?
   – В архиве ничего нет. Никаких данных о Тобеле Мпайипели.

11

   Отделение ПРА по Восточной Капской провинции находилось в Бишо. Агентом там была женщина. Она знала, фигурально выражаясь, что служит в дебрях Южной Африки, в настоящем болоте, где ничего никогда не происходит и потому нет никаких шансов выдвинуться, сделать нечто такое, чтобы тебя заметило руководство. Чем дольше ты здесь служишь, тем больше тебя затягивают зыбучие пески, из которых уже не выбраться.
   Когда из штаб-квартиры позвонил Радебе и приказал побеседовать с одним стариком, живущим в Алисе, она не стала сетовать на скудость информации, а, наоборот, пылко поблагодарила начальство за доверие, села в свой старенький «фольксваген-гольф» с пробегом в сто семьдесят четыре тысячи километров и помчалась вперед. Задание вполне могло стать пропуском в высшие сферы.
   По пути она обдумывала вопросы, которые задаст, интонации, жесты. Потом мысли ее потекли по другому руслу. Она представила, как миссис Менц читает ее доклад (она понятия не имела, как выглядит кабинет высокой начальницы, и ей казалось, что он должен быть суперсовременным, кругом стекло и металл), а потом вызывает Радебе и говорит ему: «Радебе, это великолепная сотрудница! Почему она прозябает в Бишо? Ее необходимо перевести к нам».
   Прежде чем агент позволила себе улететь на крыльях мечты, представить уютную квартирку в Си-Пойнте, которую она купит, перебравшись в Кейптаун, она добралась до места. Остановилась перед домом – всего в каком-нибудь километре от чудесных новых домов университетского городка Форт-Хэа. В доме горел свет. Она негромко постучала. В сумочке у нее были диктофон и блокнот, пистолет в кожаной кобуре – на поясе.
   Ей открыл высокий пожилой седовласый человек с глубокими морщинами. С годами спина его согнулась, но голос остался звучным.
   – Преподобный Лоуренс Мпайипели?
   – Совершенно верно.
   – Моя фамилия Далиндьебо. Мне нужна помощь.
   – Вы обратились по адресу, сестра, – приветливо ответил старый священник, отступая и придерживая для нее дверь. Из-под темно-красного халата показались босые натруженные ноги.
   Незваная гостья вошла в гостиную, быстро оценила обстановку. Книжные полки вдоль двух стен, сотни книг. Две другие стены увешаны черно-белыми и цветными фотографиями. Все очень скромно, никакой роскоши. Тем не менее атмосфера дышит покоем и теплотой.
   – Прошу вас, садитесь. Я сейчас, только скажу жене, чтобы ложилась спать.
   – Извините, преподобный, за то, что побеспокоила вас так поздно.
   – Не извиняйтесь.
   Священник скрылся в коридоре; на ковровом покрытии его шаги были бесшумными. Гостья по пыталась рассмотреть фотографии со своего места. Посередине священник и его жена с новобрачными в окружении множества людей. Сбоку – семейная фотография. Священник еще молод, высок, прям. Перед ним стоит мальчик лет шести-семи; личико серьезно нахмурено, он прикусил губу, отчего видны недавно выросшие передние зубы. Интересно, может, это и есть Тобела Мпайипели?
   Старик вернулся.
   – Я поставил чайник. Что привело вас ко мне в дом, мисс Далиндьебо?
   На секунду агент замялась; фраза, которую она заготовила, была не к месту. Старик излучал любовь и сострадание.
   – Преподобный, я работаю на государство…
   Он собрался сесть, но, увидев, что она замялась, остался стоять.
   – Продолжайте, дитя мое, не бойтесь.
   – Преподобный, нам нужны сведения о вашем сыне, Тобеле Мпайипели.
   По лицу священника пробежала тень, выражение глаз изменилось. Он долго стоял неподвижно, словно обратившись в камень, – так долго, что гостья забеспокоилась. Потом медленно сел, как будто у него болели ноги, и глубоко и тяжело вздохнул.
   – О моем сыне? – Рука прикоснулась к серебристому виску – кончиками пальцев. Другая рука вцепилась в подлокотник, взгляд стал невидящим.
   Агент не ждала такой реакции. Надо срочно придумать другие вопросы. А пока лучше подождать и помолчать.
   – Мой сын, – сказал старик и добавил: – Тобела. – Казалось, он припоминал имя.
   На то, чтобы начать рассказ, у него ушло почти пятнадцать минут. Сначала он спросил, как поживает его сын, на что она ответила уклончиво, чтобы не вызвать ненужного волнения. Он извинился и вышел на кухню сварить кофе, но двигался слепо, как лунатик. Вернулся с подносом, на котором стояла тарелка с сухарями и печеньем. Старому священнику было явно не по себе. Наконец он заговорил, с трудом, все время прерываясь, мучительно подыскивая слова. Потом рассказ стал более плавным. Казалось, священник исповедуется.
   – Чтобы все понять, необходимо вернуться назад. К моему поколению. Ко мне и моему брату. Лоуренсу и Сензени. Голубю и соколу. Иакову и Исаву, если вы простите мне такое сравнение. Мы жили в долине реки Кат, жили бедно, просто, но мы были сыновьями вождя племени. Днем мы пасли скот, а вечерами сидели у костра и слушали стариков, которые рассказывали нам историю нашего народа, историю коса. Они еще проходили обряд инициации – его запретили лишь совсем недавно. Разница между нами была заметна с самых первых дней. Я, Лоуренс, старший, был мечтателем. Я был высоким, худощавым, хорошо учился в миссионерской школе и никогда не дрался. Сензени, младший, был приземистее и мускулистее. Он был бойцом, прирожденным воином, нетерпеливым и вспыльчивым. Больше всего он любил слушать о битвах и военных подвигах. Только тогда его глаза загорались…
   Однажды, много лет назад, Лоуренсу, пришлось отстаивать свою честь в бессмысленной подростковой кулачной драке с другим мальчишкой, задирой, который завидовал его статусу сына вождя. Насмешками и издевками его заманили в круг вопящих мальчишек, и ему пришлось защищать свое достоинство кулаками. Тогда Лоуренс испытал странное чувство: он словно воспарил и сверху смотрел на двух мальчишек, кружащих друг против друга, как если бы на самом деле его там не было. И даже после того, как на него градом посыпались удары, он не мог поднять руку и ударить своего противника. Он не мог сжать кулаки, не мог найти в себе достаточно ненависти и гнева, чтобы разбить своему врагу нос или, скажем, просто оттолкнуть. То был божественный миг – миг, когда он понял, что может чувствовать боль своих противников до того, как она возникнет, потребность успокоить эту боль, исцелить ее.
   На помощь к нему бросился Сензени, младший брат. Лоуренс истекал кровью; напавшие на него мальчишки свистели и улюлюкали. Голова кружилась, кровь заливала глаза и нос. И вдруг рядом оказался Сензени, черный вихрь ярости. Он набросился на врага и принялся безжалостно его молотить.
   Когда все было кончено, Сензени посмотрел на старшего брата с презрением и даже с отвращением. Как будто отныне он становился старшим, принимал на себя ответственность за Лоуренса. Видимо, ему было стыдно, что у него такой брат.
   В миссионерской школе Лоуренс обрел Бога. Он нашел в христианстве все, что почувствовал в тот день. Сензени же презрительно хмыкал: христианство – религия белых.
   Лоуренс получил стипендию для продолжения учебы; мать поощряла его. Он выучился, женился и начал долгий апостольский путь среди собственного народа в долине реки Кат. Его брат выбрал для себя другую стезю. После смерти отца именно Сензени стал вождем. Его захватывали известия об освободительном движении на севере. Он без конца перечитывал речи Нельсона Манделы. Сензени стал апостолом другого рода – апостолом свободы.
   А потом родился Тобела.
   Бог создал мальчика с неким умыслом. По характеру Тобела больше всего походил на своего деда Мпайипели: он был прирожденным лидером, умел принимать решения, думать и вырабатывать свое суждение. Фигурой Тобела был похож на отца: такой же высокий, стройный. Он так же быстро носился по холмам Сискея. И лицом он тоже был похож на Лоуренса. В результате многие люди, включая родного отца Тобелы, ошибочно полагали, что по характеру он такой же миротворец.
   Но Бог создал его не миротворцем, а воином. Он наделил его чертами предков – Пало, Рарабе, Нквика и Макома. Господь дал Тобеле Мпайипели сердце охотника.
   В ранние годы их внешнее сходство всех обманывало. «Папочкин сынок», – говорили о Тобеле в детстве. Но мальчик вырос, и правда выплыла наружу. Его отец узнал обо всем первым, потому что он приходился Сензени братом. Он заранее почуял опасность и часто молил Бога о милосердии, потому что боялся за сына. Он окружил мальчика любовью и заботой, ему хотелось завернуть его в кокон родительской любви, но на то не было Господней воли. Слишком поздно Лоуренс понял, что так Господь его испытывает. Он проиграл. Мудрость и сострадание не помогли; слишком сильная любовь к сыну ослепила его.
   Беда началась с мелких домашних стычек. Дальше – больше; с годами пропасть между отцом и сыном расширялась.
   С севера вернулся Сензени; дядя и племянник сразу потянулись друг к другу, почувствовав духовную близость. Они говорили на одном языке, они оба жаждали сражений, их головы и сердца отвергали путь мира и любви. Так Лоуренс Мпайипели потерял единственного сына.
   – В 1976 году произошло восстание в Соуэто, – продолжал свой рассказ священник. – Тобеле тогда было четырнадцать лет. Сензени ночью явился за ним. Я запретил брату оказывать влияние на Тобелу, но он тайно пришел ночью, как вор, и увез мальчика. Потом позвонил и сказал, что привезет Тобелу домой, когда тот станет мужчиной. Он заставил мальчика пройти обряд инициации, а потом возил его с собой по всем местам, где лилась кровь народа коса. Он наполнил сердце племянника ненавистью. Их не было долго, три месяца, а когда они вернулись, я не узнал сына, а он не узнал меня. Два года мы жили как чужие. Он ходил собственными тропами, тихо и тайно, как будто терпел меня, и чего-то ждал.
   В семьдесят девятом он уехал. Накануне вечером он пожелал мне спокойной ночи – так бывало редко, – а утром его комната оказалась пустой. Кровать не смята, из шкафа пропала кое-какая одежда. Пришел Сензени и заявил, что сын уехал на войну. В тот день произошел ужасный скандал. Мы говорили друг другу страшные слова. Я вышел из себя. Я страдал оттого, что оказался плохим отцом и брат украл у меня сына. Я обращал свои упреки к Сензени, но на самом деле гневался на Бога. Господь позволил сыну покинуть меня. Он разбил многие семьи в нашей стране… Он создал меня миролюбивым человеком, полным любви, назначил меня пастырем, а потом пустил в мою овчарню волка, дабы проверить мою стойкость… И этого я не мог понять.
   Только позже я понял, что так Он меня испытывал. Так Господь намеревался унизить меня, освободить от иллюзии, что я святее других, показать, что и я – простой смертный и мои ноги в глине. Но тогда было уже поздно спасать сына, поздно возвращать его домой. Иногда до нас доходили какие-то вести о Тобеле. Кое-что нам передавал Сензени; он рассказывал, что Тобела здоров, что его хвалят, что даже послали его в чужие земли – учиться сражаться за родину.
   Однажды вечером кто-то бросил в наш почтовый ящик записку. Сензени арестовала полиция безопасности. Его увезли в Грэмстаун. Восемь дней его избивали, пока не забили до смерти, а потом бросили труп, как мусор, у дороги. Больше я не слышал о сыне.
 
   За рекой Тау дорога кончала петлять, и мысли Тобелы впервые за все время отвлеклись от мотоцикла. Он оценивал свое положение. Бензин на исходе, значит, в Лайнсбурге придется заправиться. Потом предстоит проехать еще двести километров по пустыне Кару до города Бофорт-Уэст. Там шоссе широкое и прямое. Днем там невозможно жарко, а ночью лютый холод. Он рассчитывал добраться туда около полуночи.
   От Бофорт-Уэста до Блумфонтейна еще пятьсот или пятьсот пятьдесят километров. Вряд ли он успеет проделать весь путь до рассвета.
   В Блумфонтейне можно отдохнуть: поехать в пригород, населенный чернокожими, и отоспаться.
   Оставался главный вопрос: насколько роковой оказалась его ошибка? Забыл включить сигнализацию… Если же все не так страшно, у него фора до восьми-девяти часов утра, когда найдут его записку. Они наверняка угадают, по какому пути он отправился.
   Но если они уже в курсе…
   Тобела отлично знал правила игры. Охотник и добыча часто меняются местами. Кроме того, он мог предположить ход их мыслей. Наверняка они решат, что он выберет кратчайший и удобнейший путь, и постараются перекрыть дорогу. Они бросят главные силы на дорогу № 1. Конечно, есть обходные пути, но перекрыть их все попросту невозможно.
   Итак, если они уже все знают, то бросят главные силы на трассу № 1. Вот почему ему необходимо воспользоваться темнотой и тем, что пока он их опережает.
   Впереди расстилалась темная лента шоссе. Он прибавил газу. Стрелка на спидометре качнулась вправо и стала стремительно приближаться к отметке сто пятьдесят. Он обшаривал глазами дорогу, освещенную лишь светом его фар. Интересно, с какой скоростью можно безопасно гнать ночью?
   Когда он преодолел следующий подъем, перед ним открылась долина, и мотоцикл помчался на скорости сто шестьдесят километров в час. Впереди, вдалеке, мигнули красно-синие огни проблескового маячка патрульной машины.
   Он ударил по тормозам, мотоцикл резко остановился посреди дороги. Оставалось сделать еще кое-что – что же? Свет, выключить свет! Он нажал нужную кнопку. Темнота ослепила его.

12

   Репортер криминального отдела «Кейп таймс» еще не понимала, что этот звонок резко изменит ее жизнь.
   Все могло бы кончиться по-другому, если бы она взяла сумку и ушла домой на одну минуту раньше.
   Аллисон Хили была полненькой улыбчивой молодой женщиной. Она часто и охотно смеялась, демонстрируя задорные ямочки на щеках. Ей даже в голову не приходило задуматься над тем, почему она так легко сходится с людьми. Возможно, все дело было в том, что она не представляла угрозы.
   Когда вечером в воскресенье на ее рабочем столе зазвонил телефон, она ответила, как всегда, бодро:
   – «Таймс».
   – Аллисон, говорит Эразмус из Лайнсбурга, – услышала она чуть приглушенный голос, как будто Эразмус не хотел, чтобы его услышали сослуживцы. – Не знаю, помнишь ли ты меня.
   Она его помнила. Эразмус был полицейским; раньше он работал в Кейптауне, в Си-Пойнте. Все звали его просто Расси. В двадцать восемь лет он понял, что больше не в силах сражаться с преступностью на окраине большого города, и перешел на более мирные пастбища. Аллисон радостно приветствовала старого знакомого, спросила, как дела. Хорошо, ответил он, хотя и штормит. Волны в метр высотой. Аллисон рассмеялась. Расси быстро перешел к делу:
   – Слышала о байкере-коса?
   – Нет, – ответила она.
   – Тогда у меня для тебя интересная история.
 
   «Особо опасный преступник Служебная записка 17 ноября 1984 г. 19:32 Срочно!
   От кого: Дерек Лейтеган, атташе посольства в Вашингтоне.
   Кому: Квартусу Нодье.
   Срочный запрос из ЦРУ, Лэнгли, Вирджиния. Требуются любые сведения и/или фотографии:
   Тобела Мпайипели, он же Крошка, он же Умзингели. Возможно, был боевиком «Умконто ве сизве». Возможно, является действующим агентом КГБ/Штази. Возможно, действует в Великобритании/Европе. Чернокожий, рост 2 м 10 см, вес 100–120 кг.
   Конец».
 
   Янина Менц посмотрела на факсимильное сообщение. Записка была написана от руки, и строчка в верхнем правом углу едва угадывалась: «Наша помощь в данном вопросе будет оценена весьма высоко. С уважением, Дерек».
   
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента