Дэвидсон Эйв. Сын Неба

в ожидании? Жил, упрямо ожидая возвращения отца и дяди, хотя все семейство
уже решило, что блудные братья Поло давным-давно отправились на тот свет.
Потом ожидал аудиенции у недавно избранного папы, чтобы исполнить данное
старшим Поло повеление Хубилай-хана. Ожидал, пока пройдут бури, бедствия и
баталии и они смогут продолжить свое путешествие в далекий Катай. Полный
опасений, ожидал встречи с великим ханом... А теперь - опять ожидал, когда
над головой прекратят свистеть эти жуткие отравленные стрелы, чтобы конь
его смог наконец прекратить свой неверный бег подальше от опасности. Чтобы
можно было опять взяться за исполнение этого нового и совершенно безумного
повеления Хубилая...
Марко прекрасно помнил, как удивился он тем туманным венецианским
утром, когда вернулся домой после каких-то своих озорных проделок на
пахнущей рыбой Словенской набережной Большого канала и недолгой остановки
у погруженной в дымку церкви святого Захарии, где покоился прах дожей и
его матери. Кичливый школяр из благородной купеческой фамилии со
щегольским павлиньим пером в шляпе и первой рыжеватой порослью на щеках. А
в прихожей Палаццо ди Поло сидели два нищих монаха-оборванца в потрепанных
шерстяных плащах - и ухмылялись, будто уличные актеры, изображающие
паяцев.
Марко начал было выговаривать слугам за то, что пустили подобную
публику дальше задней двери на кухню, но тут один из монахов - тот, что
повыше, с каштановой бородой, - встал и заключил юношу в весьма дурно
пахнущие объятия. А потом сказал:
- Здравствуй, сынок.
Мать Марко уже давно встретилась с ангелами в Раю, и на свете оставался
только один человек, способный так к нему обратиться. Вне себя от радости
Марко воскликнул:
- Папа!
Седовласый крепыш дядя Маффео загоготал и потрепал своего счастливого
племянника по щеке. Потом они пообедали телячьим филе, протушенным с вином
и грибами, и проговорили чуть ли не до утра. Отец и дядя быстро вскружили
юноше голову рассказами о своих странствиях и поручении великого хана.
И что же тогда сказал им Марко? Что он предпочтет остаться за уютными
розовыми стенами Палаццо ди Поло? Что будет и дальше штудировать со
сморщенным отцом Павлом сухие латинские глаголы и присматривать за
поступлением словенского чернослива в семейные закрома? Нет. Нет и еще раз
нет. Марко заговорил, как и подобает отважному венецианскому юноше:
- Отец... дядя... возьмите меня с собой!
...Сюда - в эти опасные пустоши востока, где отравленные стрелы летают
подобно воронам и за считанные мгновения превращают молодого монгола в
громадный вздувшийся фиолетово-черный баклажан...
Но тогда Марко еще ничего не знал о всех этих чудесах и ужасах. Он и
представить себе не мог, насколько мир огромен и многолик. Какие странные
и страшные дороги им придется пройти. Тогда ему казалось, что добираться
им - примерно как до Болоньи. Или, быть может, чуть дальше, чем до Рима.
А в Риме тогда как раз скончался папа Климент, старый и мудрый франк, -
и жадные до власти кардиналы битых три года пререкались и спорили. Папский
же престол тем временем оставался пустым. Миссия братьев Поло для великого
хана затягивалась и затягивалась. Всевозможные тетки, кузены и слуги в
Палаццо ди Поло уговаривали их плюнуть на это бессмысленное поручение.
Продать драгоценную золотую табличку-пропуск Хубилая и остаться дома - под
щитом с четырьмя скворцами. Нежиться подобно шелковистым котам у семейного
очага. Вино здесь сладкое и жизнь мирная. Можно пощипывать кухарок за
пухлые задницы и таскать миндальные пирожные из громадной открытой печи.
А они вместо этого отправились к желтоватым стенам города крестоносцев
Акки - к палящему солнцу над берегом Палестины. Быть может, хотели
заручиться духовной поддержкой в Святой Земле, а быть может, просто
оттого, что братьев Поло всегда тянуло на восток - будто неустанный ветер
подгонял их с запада.
И вот - ледяной ветер западных дебрей задувал в обезумевшие от страха
глаза Марко желтую пыль...
Во франкской твердыне Акке братьям Поло суждено было встретить недавно
избранного папу Григория, который направил великому хану свои самые
доброжелательные приветствия. А в качестве дара - священное масло из
лампады, что освещала гробницу Христа в Иерусалиме. В ответ же на
настоятельное требование Хубилая папа послал - нет, не сотню - двоих.
Всего двое ученых священников отправились с братьями Поло в Катай. Но и те
оказались малодушными. Очень скоро их устрашили и тяготы путешествия, и
трудность их задачи в языческих землях. Два ученых мужа с облегчением
повернули обратно...
Повернули, оставляя усталых Никколо и Маффео Поло (а с ними и юного
Марко) путешествовать на восток по дикой и разоренной войнами Евразии без
единого сведущего в семи искусствах и христианском вероучении священника.
Одних. Даже без какого-нибудь монаха, дьякона или послушника.
Всю дорогу троим путникам приходилось сталкиваться с отчаянными
опасностями и тяготами, но ни одна из них не тревожила больше, чем
постоянное беспокойство, что туманило разум, и неизбежный вопрос: а будет
ли великий хан рад их видеть - без востребованных священников? Или же,
убедившись в провале их миссии, Хубилай даст волю своему монаршему гневу?
И не станет ли это рискованное путешествие из богатой Венеции в еще
более богатый Катай совершенно бесцельным? Вспомнит ли великий хан после
стольких лет, кто они вообще такие?
А теперь, шестнадцать лет спустя, когда и у Марко уже выросла пышная
каштановая борода, они держат путь по еще одному высочайшему повелению
Хубилая. И снова мучает вопрос: доволен ли будет великий хан? Да и вообще
- увидятся ли они с ним (и друг с другом)? Или взмыленный конь Марко в
конце концов падет, оставляя своего седока на сомнительную милость
отравленных стрел?

4

У-ван: Беспорочность.
Гром рокочет в поднебесье.
Так древние цари взращивали свои народы.

Крики начальника монгольской стражи "Рассейтесь! Рассейтесь!"
настойчиво убеждали всех подчиниться. Хотя никаких подобных приказов уже и
не требовалось. Многожильные кнуты, что со всего размаху опускались на
крупы коней и пони, действовали куда лучше любых приказов. Весь отряд
конников сломя голову разбегался кто куда. Куда-нибудь! Хоть к черту на
рога! Только бы спастись от этих отравленных стрел. В самом яде ничего
нового не было, но ужасающая стремительность его действия наполняла сердца
страхом и невыносимым отвращением.
А Никколо, даже когда насмерть перепуганный конь понес его прочь,
остался на удивление невозмутим. Как будто поблизости от него никаких
стрел с черным оперением в песок не вонзалось. И, даже заметив быстрое
приближение гигантской кошки, он, по-прежнему сохраняя выдержку, лишь
принялся шарить глазами по сторонам, пока не заметил груду валунов и не
поспешил под их укрытие (особенно не мудрствуя и не позволяя себе
отвлечься на мысли о том, человек или зверь навалил эту груду).
Грязно-белый, покрытый черными пятнами гигантский ирбис, или снежный
барс, с виду напоминал всего лишь (всего лишь!) неимоверных размеров
кошку, для которой человек был вроде мыши. Впрочем, знакомый облик
чудовища особого облегчения предполагаемой жертве - скорчившейся в подобии
норы и перебирающей свои лучшие нефритовые четки - не принес. Но при этом
мессир Никколо Поло только лишь испугался. И не более того.


Волею случая Маффео Поло и нервозный катаец - администратор похода -
бросились удирать в одном направлении. Кто из них первым услышал крик
потревоженного грифона, значения не имело. Оба беглеца тоже закричали,
обмениваясь отчаянными жестами. Потом натянули поводья, останавливая
коней, спешились и легли на землю лицом вниз. Кони не стали их дожидаться
и проверять истинность предания о том, что кониной грифоны не питаются.
Высоко вскидывая копыта, перепуганные животные понеслись прочь по
каменистой земле.
Тут следует заметить, что тот, кто первым описал грифона как отчасти
льва, отчасти орла, а отчасти змею, не только не заглядывал в "Комментарий
к Аристотелю по поводу категорий". Нет, человек тот, без всякого сомнения,
никогда не видел живого грифона. Грифон никоим образом не похож ни на одно
из хорошо знакомых и сравнительно безопасных животных. И пусть даже Солдан
в Новом Вавилоне, или Великом Кайро, порой держал у своего трона несколько
львов, а западные императоры частенько наряду с соколами приказывали
приручать и орлов, которыми они пользовались в волчиной охоте, - все равно
вряд ли кто-то мог бы назвать орла или льва хорошо знакомым и сравнительно
безопасным. Но почему-то все как один прекрасно знают, как выглядит
грифон.
Большинство из тех, кто хоть раз листал книжки с картинками, непременно
видели хоть один рисунок грифона. И насколько же все эти рисунки далеки от
реальности! Вспомнив об этом, Маффео вдруг задумался, а насколько близки к
жизни другие иллюстрации к "Бестиарию". Должно быть, они реальны ровно
настолько, насколько реальна сама жизнь в этих странных языческих краях...
Потом мысли Маффео обратились к тем летним вечерам, когда он сидел у
сводчатых окон библиотеки в Палаццо ди Поло, читая полный цветных рисунков
"Бестиарий", - жевал при этом жареные миндальные орешки и потягивал
красное вино из хрустального бокала местной, венецианской работы, с
золотой гравировкой фамильного герба Поло. Ах, эти легкие вина Венеции...
эти великолепные венецианские пиры...
И как же эти итальянские лакеи в роскошных ливреях (многие
второстепенные правители не привыкли носить одежды и вполовину менее
богатые) - как эти лакеи один за другим все носили и носили громадные
блюда с разнообразными яствами к инкрустированным мрамором пиршественным
столам. Вот крупная кефаль, вот четверть жареного быка, вот кролики с
полными брюшками приправленных пряностями яблок. Дальше - журавли, цапли,
дрофы. Ах, что за крылышко! Ах, что за ножка! Забивалось множество свиней
(чье мясо годилось только для слуг), чьи кости и копыта, проваренные
вместе с телячьими, шли на превосходный крепкий студень. А разве может
быть невкусен студень, к которому примешан толченый миндаль и знаменитый
розовый сахар с Кипра (сам по себе источник изумительного вкуса нескольких
вин)? Студень, достаточно плотный, чтобы стоять чуть ли не все пиршество,
высвобожденный из самых затейливых формочек - слонов и замков, кораблей и
египетских пирамид...
Но теперь настало время попировать грифону - и жуткий пир этот был
устрашающе реален. Маффео Поло лежал, сплющив седеющую бороду о серую
гальку, отполированную какой-то древней исчезнувшей рекой. Лежал, объятый
ужасом. Но только лишь - ужасом.


А чувство, что испытывал Марко, было уже по ту сторону страха. В
отличие от дяди он не спешился. А в отличие от отца его не бросило в
сумасшедший галоп. Марко лишь смутно сознавал, что конь, дай ему волю, сам
найдет путь к спасению. Дважды он чувствовал, как его коня бросает в
сторону, - и дважды, оборачиваясь, замечал груду гнилья под обрывками
одежды. И еще - каркающих ворон на этом гнилье. В голове сидела поговорка:
гроб монгола - воронья утроба. Полными дикого ужаса глазами Марко
оглядывался вокруг, вовсю напрягая слух, прислушивался - но слышал только
барабанную дробь конских копыт... и собственное прерывистое дыхание.
Вот и еще одна стрела, шипя по-змеиному, вонзилась в песок...


Вспомнился тот разговор с великим ханом, когда Хубилай в виде великой
милости дал ему из своих царственных рук рисовую лепешку. Марко разломал
лепешку и принялся бросать кусочки прожорливым рыбинам в карповом пруду
Великого Уединения - в императорском парке Ханбалыка, зимней столицы
Поднебесной. Редко кто удостаивался подобной милости.
Взмахнув широким рукавом парчового халата, обильно украшенного золотыми
карпами и лотосами, великий хан тогда сказал:
- Вон туда! Вон тому! Там, под ивой, здоровенный желтый карп - кинь ему
хороший кусочек. Он был здесь, еще когда пришел мой отец. Совсем древний.
"Старый Будда" - так его кличут. Понятия не имею почему. Разве Будда был
рыбой? Впрочем, ладно. Я уважаю все религии. А почему нет? Не все ли
равно, какое божество поможет усталому и озлобленному? Слышал ты. Марко,
когда-нибудь про замок, где все живут вечно - но спят? Всем известно, что
карпы живут очень долго... если только им позволяют. Мой дед, Чингис,
частенько советовался со сведущими в алхимии отшельниками, которые якобы
владели секретом бессмертия. Они говорили, рыбы никогда не спят. Но я
давно наблюдаю, и, по-моему, эти карпы все время дремлют - долгим,
медленным сном...
Тогда Хубилай впервые упомянул про "замок, где все живут вечно - но
спят". И Марко вначале не придал этому значения. Хотя, наблюдая за
Хубилаем, он подмечал, что старого хана в последнее время все больше и
больше занимают рассуждения о бессмертии даосских отшельников, к которым
раньше он не особенно благоволил. Раньше он даже насмехался над их
магическими зельями, отбирал и жег их книги. И венецианец понимал, что это
вполне естественно для человека, чей возраст приближается к семидесяти.
Даже если человек этот - хан ханов всех земель и морей.
Да, Хубилай и впрямь заметно постарел с тех пор, как десять с лишним
лет назад Марко впервые его увидел. Тогда великий хан был в самом расцвете
своей зрелости. Коренастый крепыш, как и все монголы; с пронзительным и в
то же время благосклонным взглядом черных глаз, что выглядывали из узких
щелок на круглом багровом лице. Как бывало и с другими облеченными властью
людьми, с которыми довелось встречаться Марко, присутствие Хубилая в
приемных залах можно было не только наблюдать, но и чувствовать. Теперь же
старый хан чуть горбился и немного прихрамывал от (как утверждалось)
периодических приступов подагры. В волосах и длинной ухоженной бороде
катайского правителя появились седые пряди, а на широком лице - помимо
глубоких складок, проделанных суровым татарским климатом, - паутинки
старческих морщин. Но властность его присутствия ничуть не уменьшилась.
Время не обошло стороной и Марко. Из худосочного юнца неполных двадцати
он превратился в сильного тридцатилетнего мужчину. И все же он прекрасно
помнил свою первую встречу с великим ханом в его летнем дворце в Чэнду,
что в десяти днях пути от зимней столицы в Ханбалыке...
Хубилай вопреки опасениям Поло о них не забыл. Напротив, стоило
курьерам принести весть о возвращении его послов к папе, как великий хан
выслал им навстречу целый отряд всадников, чьи знамена с солнцем и луной
гордо реяли на ветру. Отряд приветствовал измотанных путешествием путников
и препроводил их к летнему двору катайского властелина. Юный Марко успел
повидать много роскошных дворцов - в Венеции и по пути в Катай, - но ничто
не поразило его воображения так, как императорский двор в Чэнду...
Колоссальный главный дворец был выстроен из резного и позолоченного
мрамора и других полудрагоценных камней. Окружавшая его стена заключала в
себе дважды по десять квадратных миль парковых насаждений, прекрасно
орошаемых прудами, ручьями и источниками. Масса лиственных и хвойных
деревьев. Широкие лужайки пестрели разнообразием диких цветов. В парке
этом Хубилай содержал стада оленей и другой дичи, чтобы на славу
насладиться охотой с дрессированными леопардами и целой стаей ручных белых
соколов.
В высокой сосновой роще, в самом сердце парка, располагалось еще одно
впечатляющее куполообразное строение, построенное по типу степных юрт.
Крыша из бамбуковых шестов и тонких досок, перевязанных двумястами толстых
шелковых веревок, держалась на позолоченных и лакированных столбах с
обвивающими их резными драконами. Внутри гигантскую юрту украшали искусные
резные изображения зверей и птиц. Здесь-то и располагался летний двор
Хубилая.
Только-только прибывшие туда Поло склонились перед великим ханом до
земли. Хубилай тут же предложил им подняться и тепло поприветствовал -
будто старых друзей. Они передали ему письма и священное масло от папы,
которое великий хан с благодарностью принял. Затем он во всех подробностях
расспросил путешественников о всех опасностях и обо всем том странном и
удивительном, что встретилось им по пути. В особенности Хубилая
интересовало положение дел в вассальных ханствах на западе и все, что
касалось его мятежного племянника и злейшего врага Хайду-хана.
Храня почтительное молчание, Марко не мог отвести глаз от человека,
который уже при жизни превратился в величественную легенду, - от этого
самовластного и непредсказуемого Сына Неба. Вышедший из воинственных
степных варваров, Хубилай тем не менее прекрасно освоил утонченные манеры
восстановленного им катайского двора. Беспощадный на войне, он проявлял
неизменное великодушие при раздаче зерна беднякам в голодную пору. Марко
пожирал глазами хана ханов, что восседал на высоком троне черного дерева -
резном, украшенном драгоценностями, - величественно восседал в пурпурном
парчовом халате с золотой вышивкой.
Рядом с великим ханом сидел хрупкий юноша в бледно-персиковой парче.
Позже Марко узнал, что то был второй и любимый сын Хубилая, болезненный
царевич Чингин (его Инь и Ян, по слухам, никак не могли прийти в
равновесие). Юноша окинул Марко ответным взглядом из-под жемчужной бахромы
своей золотой короны - взглядом, полным открытого дружелюбия, - и что-то
шепнул своему царственному отцу. Тут великий хан наконец обратил свое
августейшее внимание на Марко.
- А где же сотня ученых священников, востребованная мной у римского
первосвященника? - поинтересовался Хубилай. Лоб императора было
нахмурился, но тут же прояснился. - Я вижу только этого подростка.
- Это мой сын Марко... он здесь, чтобы служить тебе, о повелитель, - с
очередным земным поклоном ответствовал Никколо.
- Что ж, я ему рад, - с дружелюбной улыбкой заключил Хубилай.
Так Марко обрел благоволение в глазах великого хана и служил ему десять
с лишним лет, - и, пока оба они взрослели и менялись, росла и крепла их
дружба...
Поначалу Хубилай удостоил Марко поста сборщика солевого налога в
богатой южной провинции Манзи, в людном портовом городе Ян-чжоу, где
полноводная река Янцзы, несущая свои воды с запада на восток, встречается
с текущим с юга на север Великим каналом. Позднее, обретя уверенность в
преданности Марко и обнаружив у молодого венецианца поразительную
способность многое подмечать и записывать увиденное, великий хан стал
поручать ему особые и конфиденциальные миссии. Такие, как, например,
эта...


Вот еще одна отравленная стрела пропела свою жуткую песнь над его
головой - и Марко в ужасе пришпорил коня...

5

Гу: Исправление.
Легкие ветры дуют над безмолвной горой.
Опасность; но в конце - удача.

Впоследствии Марко никак не мог разобрать, был то голос или
прозвучавшая в голове мысль.
"На север!" - так это прозвучало. А потом снова: "На север!" Возглас
все вторился и вторился: "На север... на север... на север..."
- О святой Марк! - взмолился Марко. - О благословенный Сан-Марко,
покровитель Венеции и мой тезка! Да где же тут север?
И где-то глубоко-глубоко у него в голове низкий, рокочущий бас ответил:
"Кости мои следовало оставить в Египте - земле, где я проповедовал".
- О святой Марк! О Сан-Марко, твои кости венецианцы забрали на север,
чтобы предать погребению под высоким эмалевым алтарем твоей базилики! Так
где же тут север?
От рокочущего голоса осталась рокочущая тишина - и вновь сменилась
рокочущим голосом: "К тем холмам. Петру знакомы их рыбьи очертания. Туда,
тезка. Там север".
Конечно! Татарин Петр, личный слуга Марко, как никто другой должен
знать очертания холмов в этой земле - пусть и не в его родной Татарии, то
по крайней мере на две тысячи лиг ближе к ней, чем к милой сердцу Венеции!
Отчаянно борясь с поводьями и своим лохматым конем, Марко вскоре увидел
на горизонте холмы. Три холма, по форме смутно напоминавшие рыб.
Венецианец радостно всхлипнул и пустил коня вперед.
- Конь! - кричал он. - Доставь нас туда живыми и невредимыми - и
получишь весь мой запас кумыса! А я как-нибудь перебьюсь. На север! На
север! На север!


"Этот проклятый свиток!" Вот как называл его дядя Маффео. Никколо и
Марко не вполне соглашались. Хотя этот странный свиток-карта и впрямь
какой-то... Даже неясно, что там за текст - проза или поэзия. Быть может,
все это невероятно запутанная и загадочная криптограмма? Именно "проклятый
свиток" (если это вообще был свиток) и завел их в такую даль - если слово
"завел" здесь уместно. По мнению Никколо и Марко, только эта путаная карта
могла безопасно провести их вперед или назад - или вообще к черту на рога.
- Великий хан зря ничего не делает, - заметил тогда Марко.
- Великий хан! - воскликнул в ответ Маффео и яростно дернул свою седую
бороду. - Марон!
Хорошо хоть говорили они, как всегда, на итальянском. А то наверняка
хотя бы один из пестрой массы монголов и татар, сарацин, катайцев и
куманцев - и еще Бог знает кого - наверняка кто-то из них шпион. Да что
там один! Один - шпион самого Хубилая. Еще один - его внука и наследника
царевича Тимура, сына болезненного царевича Чингина. Наверняка еще по
одному - от каждого из других оставшихся в живых сыновей. Сложно себе
представить, чтобы кланы шаманов, евнухов, высших чиновников, знатных
фамилий, дальних родственников осторожности ради не подкупили некоторых
членов отряда, чтобы те любым способом отправляли каждой из этих
враждующих клик краткие сообщения. Некоторое утешение, впрочем, приносила
поговорка: тот, кого купили, долго купленным не останется. И все же...
Текст же на свитке с картой представлял собой любопытную смесь
древнекатайской каллиграфии со странными и загадочными символами. Все это
было начертано лучшими чернилами на превосходной бумаге из коры тутового
дерева, подклеенной к чистейшему белому шелку составом на основе
франкского ладана, который не только укреплял ее и овевал ароматом, но и
защищал от плесени, а также моли и других вредителей.
К верхнему и нижнему краям свитка приделаны были планочки из камфорного
дерева. Футляр состоял из разноцветных шелковых нитей, сплетенных в
изображение конического буддийского храма-ступы. Снаружи футляр был
обернут водонепроницаемым промасленным шелком и вложен в ларец из
покрытого красным лаком черного дерева (две последние составляющие, должно
быть, добавили позднее).
- Будь тут и впрямь какой-то смысл, - продолжал ворчать дядя Маффео, -
всю эту ерунду можно было бы с таким же успехом накорябать на обычной
рисовой бумаге. Вроде той, которой я пользуюсь, когда сморкаюсь или
подтираю...
Конечно, ни один шпион не мог бы уловить в выражении "Il Signer Grande"
имя великого хана. И все же...
- Дядя! - резко произнес тогда Марко. Недовольный Маффео Поло громко
фыркнул, но больше ничего не сказал.


Впервые Марко увидел "проклятый свиток" как-то на исходе зимы, на
двадцать первом году царствования Чжи-юаня, или Хубилая, что
соответствовало году 1284-му в календаре христианского Запада. Они с
Хубилаем прогуливались по берегу карпового пруда Великого Уединения на
просторной территории вокруг императорского дворца в Ханбалыке и
наслаждались сладким ароматом белых магнолий, алыми цветками айвы и
недавно распустившимися бледно-розовыми цветками сливовых деревьев, что
росли средь зеленых кипарисов и уже расцветающих плакучих ив. Хубилай
вслух энергично планировал грандиозные фейерверки как царский дар
близлежащему городу Тай-тиню к празднованию катайского Нового года.
Итак, великий хан и его молодой венецианский наперсник медленно
прогуливались по берегу пруда. Все здесь было совсем по-другому, чем при
запутанных, строгих церемониях катайского двора, уклонение от которых
бывало равносильно смерти. Впрочем, близкое знакомство с ритуальными
церемониями при Дворце дожей в Венеции давало троим Поло неизмеримое
преимущество перед теми некатайцами из дальней Азии, которые привыкли
лезть руками в чужую чашу с вареной козлятиной или кислым кобыльим
молоком.
Хубилай вдруг прекратил возбужденно распространяться о хитрых хлопушках
из бамбуковых палочек, начиненных громовым порошком, и поманил пальцем
глухонемого слугу. Тот мгновенно рухнул прямо на мерзлую дорожку и, стоя
на коленях, развернул перед господином замысловато укутанный свиток.
Первое время Марко думал, что в неофициальных беседах великий хан просто
склонен перескакивать с пятого на десятое, но теперь, лучше познакомившись
с катайским властителем, уже не удивлялся внезапным отступлениям от темы.
Император прекрасно знал, что делает.
- Вот, Марко, взгляни, - сказал Хубилай. - Этот старинный свиток с
каллиграфией недавно попал мне в руки. Он, конечно, не может соперничать с
восхитительными рисунками коней работы Чао Мэн-фу - придворного живописца
покрывшей себя позором императорской династии Сун, - которого я намерен
убедить явиться к моему двору. И все же этот свиток тоже по-своему
любопытен. Как думаешь, По-ло?
Марко кивнул и стал терпеливо ждать, когда старый хан сделает свое
заключение - каким бы оно ни оказалось.
Указывая пальцем на свиток, Хубилай продолжил: