Страница:
Там, где зеленые склоны Пиренеев, покрытые пушистыми елями и пышной растительностью, подступают к испанской границе, расположен маленький, словно игрушечный, городок Котере, привлекавший на лечебные воды сотни французов со всех концов страны. Гейне поселился с Матильдой в отеле "Пиренеи". Двухэтажный белый дом с большими балконами и множеством окон, прикрытых ярко-зелеными жалюзи, стоял у подножия высокой горы, словно уходившей в небеса. Под окнами гостиницы по обломкам скал с грохотом стремился дикий горный поток Ле Гав. Его вечный шум убаюкивал мысли поэта и вызывал в его сердце мягкие, нежные чувства. С самого утра Гейне уходил в горы и словно впитывал в себя яркий солнечный свет и живительный горный воздух. Потом он принимал горячие ванны из источника, и это очень ослабляло его. Поэту приходилось лежать часами, отдыхая в гостиничной комнате, в полумраке, со спущенными жалюзи; у него болели глаза, и порой резкий солнечный свет ослеплял его. Как ни старался Гейне забыть все дрязги, все преследования, которым он подвергался, это ему не удавалось. И сюда, в захолустье, правда с большим запозданием, приходили немецкие газеты и журналы. В них появлялись лживые заметки и статьи, порочившие Гейне, клеймившие его, как труса, получившего пощечину от Штрауса. Все это выводило больного поэта из себя. Он писал друзьям в Германию, прося их напечатать его опровержение, защитить от грязной лжи, порочащей его имя.
Во время одной из прогулок Гейне побывал в Ронсевальской долине. Около тысячи лет назад там разыгралось историческое событие: племянник французского императора Карла Великого, Роланд, из-за предательства одного из вельмож, Ганелона, был настигнут в узком ущелье врагами-сарацинами, которые перебили его войско. Тщетно Роланд трубил в свой рог Олифант, призывая Карла на помощь. Роланд погиб, но в веках осталась жить народная героическая поэма "Песнь о Роланде".
Обо всем этом думал Гейне, когда в июле 1841 года писал из Котере редактору "Всеобщей газеты" Густаву Кольбу:
"Вчера я был в Роисевальской долине и вспомнил о Роланде. Его крик о помощи не достиг, к сожалению, cлуxa короля Карла - да постигнет мой призыв лучшая участь и да поддержит меня дружески редакция "Всеобщей газеты".
Гейне предполагал пробыть в Котере три месяца, но постоянная тревога одолевала его. Матильда мало вникала в его дела, да и не могла понять их сущности, но она заботливо следила и ухаживала за больным поэтом. Она, насколько могла, сдерживала свой вспыльчивый нрав и экономно вела хозяйство в Котере, где жизнь была дешевле и проще, чем в Париже. Гейне все время испытывал нужду в деньгах, особенно после запрещения Союзного сейма издавать его произведения в Германии. С тех пор прошло пять лет, и хотя постановление не было отменено, не все немецкие государства считались с ним, а "вольный город" Гамбург почти не подчинялся общегерманскому правительству, и Кампе но-прежнему выпускал книги Гейне, платя поэту гроши. Клевета на Гейне, пущенная его врагами, проникла и в гамбургскую газету.
Соломон Гейне всему поверил и грозил порвать связь с племянником, обвиненным во всех грехах. Как часто в бессонные ночи поэт с горечью припоминал обиды и унижения, причиненные Соломоном Гейне и его семьей! В холерный 1832 год сын дяди, Карл, приехал в Париж и тяжело заболел. Пренебрегая опасностями, Генрих ухаживал за кузеном, звал к нему лучших парижских врачей и выходил его. А чем отблагодарил поэта этот глуповатый и заносчивый молодой человек, твердо знавший, что он - законный наследник банкирского дома? Он пренебрежительно относился к Генриху, а когда Соломон Гейне оказывал помощь поэту. Карл ревновал отца к нему и старался поссорить их. И вот теперь, когда Карл женился в Париже на юной Сесиль Фуртадо, родственнице могущественного парижского банкира Ротшильда, и увез ее в Гамбург, - вспомнил ли он хоть раз добрым слоном Генриха? А ведь Сесиль, при знакомстве с Генрихом, говорила, что она любит его "Книгу песен" и знает много стихов наизусть... Но что Карлу стихи?..
Когда Соломон Гейне был последний раз в Париже, он удивился болезненному виду своего племянника и с сожалением смотрел на его больную, бессильно повисшую руку, на его полузакрытые глаза, боявшиеся света. Тогда он определил племяннику ежегодную пенсию в четыре тысячи франков, бросив при этом: "Ты сейчас скажешь, что это немного. Согласен. Но у тебя еще действует правая рука и ты можешь писать".
Чего мог ждать теперь Гейне от дяди? А деньги так нужны! Матильда безрассудно тратила на платья, шляпки, духи, кружева, а потом вдруг начинала экономить и расстраиваться. Гейне иногда бранил ее, называл "милой мотовкой", потом жалел, что должен отказывать ей во многом, и сам шел покупать на последние деньги подарки жене. Она была как ребенок: смешлива, капризна, переменчива, вспыльчива, и недаром поэт говорил о ней, что она "домашний Везувий". Ее непостоянный характер сказывался в том, что она любила менять квартиры, а частые переезды стоили также дорого. Гейне не ленился, хотя ему приходилось писать много и не всегда то, что хотелось бы. Поневоле он должен был выбирать темы, "безобидные" для немецких подцензурных изданий. Он посылал корреспонденции "О французской сцене", о салонах парижской живописи, о музыкальной жизни Парижа, написал новеллу "Флорентийские ночи", где увековечил образ великого скрипача Николо Паганини; он создал цикл стихотворений "Разные", где с блеском мастера легкого и игривого стиха набросал портреты и характеры разных женщин, которых ему приходилось наблюдать. Все, за что он брался, сверкало умом и неисчерпаемой фантазией.
Один парижский книготорговец решил издать альбом гравюр, изображающих женские персонажи Шекспира. Он предложил Гейне написать пояснительные тексты к гравюрам. Поэт, давно любивший творчество Шекспира, дал замечательные характеристики его образов. Альбом назывался "Девушки и женщины Шекспира", и изящество прозы Гейне соперничало с глубиной его мысли.
Многочисленные враги Гейне не упустили и здесь случая говорить о том, что он кончился как писатель, что он стал только журналистом и литературным "на все руки мастером".
Но сам Гейне хорошо знал, что это неправда, что ему еще предстоит сказать свое большое и сердечное слово, что впереди еще грозные бои за переустройство европейского общества. Что же по сравнению с этим все нападки крупных и мелких врагов, денежные лишения, уколы самолюбия? Гейне часто утешал себя восточной мудростью.
"Собака лает, караван проходит", - говорил он, читая ругань по своему адресу. И все же он каждый раз по-новому огорчался. В Котере ему попал в руки номер "Майнцской газеты", где в беззастенчиво злобной форме анонимный автор повторял гнусную ложь о стычке Гейне с Соломоном Штраусом, мужем оскорбленной Жапнеты Боль-Штраус.
- Довольно! Больше этого терпеть нельзя! - закричал Гейне и, обращаясь к Матильде, сказал: - Укладывай чемоданы, мы уезжаем в Париж.
Никакие доводы и просьбы Матильды не подействовали. Через две недели поэт со своей женой уже был в Париже.
Гейне послал вызов на дуэль Штраусу через своих французских друзей Теофиля Готье и Альфонса Ройе.
Соломону Штраусу ничего не оставалось делать, как принять вызов.
Гейне очень боялся, что Матильда узнает о предстоящей дуэли. Так оно и вышло. Какие-то знакомые Готье разболтали об этом Матильде.
Она со слезами прибежала домой, бросилась к Гейне, крича ему:
- Анри, зачем ты хочешь, чтобы тебя убили? Что я буду делать без тебя?
Гейне стоило большого труда успокоить Матильду, он даже обманул ее, сказав, что дуэль не состоится.
Штраус, очевидно, трусил и всячески откладывал день встречи с противником. Он даже подумывал о том, чтобы сообщить парижской полиции о предстоящей дуэли и этим сорвать ее. Однако скандал принял такие размеры, что Штраус вынужден был стреляться. Седьмого сентября 1841 года, в 7 часов вечера, в долине Сен-Жермен состоялась дуэль. Противники, каждый со своими секундантами, прибыли в условленное место. Фиакры ждали неподалеку.
Первым стрелял Гейне. Пуля прожужжала в воздухе, Штраус остался невредим. Затем противник прицелился и выстрелил. Пуля скользнула по одежде Гейне, слегка задела бедро и застряла в кошельке, лежавшем в кармане.
Секунданты бросились к поэту, усадили его в фиакр. Прихрамывая, Гейне взобрался по лестнице и постучал в дверь квартиры. Больше всего он боялся испугать Матильду. Она открыла дверь, взглянула на бледное лицо Гейне, на двух секундантов, поддерживавших его, и все поняла.
Она закричала:
- Анри! - и схватилась за дверь, чтобы не упасть.
- Вот я и стрелялся, - улыбаясь, сказал Гейне. - Ты не пугайся, дорогая моя, пуля попала в мой кошелек.
Вот что значит хорошо поместить свои деньги!
Шутка рассмешила всех и несколько успокоила Матильду. Все же Гейне пришлось некоторое время лежать в постели, пока рана не зажила.
Казалось бы, конфликт был исчерпан. Но атмосфера провокации сгущалась. Последовали другие вызовы на дуэль. Гейне не хотел больше рисковать жизнью. В нем всегда жило презрение к дуэли, как стародворянскому способу восстановления чести. И он смеясь ответил одному из своих противников: "Если вы пресытились жизнью - повесьтесь".
Дуэль не успокоила противников Гейне. Разрыв с немецкими буржуазными радикалами был настолько глубок, что у Гейне почти не оказалось защитников.
И только в "Бреславльской газете" некий автор, скрывшийся за подписью "Ф", в статье, помещенной 25 сентября 1841 года, с яростным сарказмом уничтожил Штрауса и его лжесвидетелей.
Этот "Ф" был шестнадцатилетний Фердинанд Лассаль, будущий деятель рабочего движения, боготворивший Генриха Гейне.
Как раз в разгар травли Гейне немецкими радикалами он получил письмо от редактора аугсбургской "Всеобщей газеты" Густава Кольба с предложением возобновить сотрудничество и присылать парижские корреспонденции, как он это делал десять лет назад. Это приглашение было большой радостью для поэта. Он снова получал трибуну и мог говорить с немецкими читателями. Очень многое переменилось за эти десять лет. Теперь Гейне еще яснее, чем тогда, видел пороки и язвы Июльской монархии ЛуиФилиппа. Да и не только он один: новое брожение охватило Францию и в различных слоях населения крепло недовольство правительством, которое прежде всего опекало банкиров и финансовых тузов. Обострялись международные отношения, над Европой нависла угроза войны, усиливались трения между Англией и Францией, назревал конфликт между Францией и Германией. В рабочих кварталах Парижа почти открыто высказывались за необходимость новой революции. Возникают стачки, мастеровые и ремесленники отваживаются выйти на улицу с демонстрациями. Они читают социалистические брошюры утопистов Кабе, Пьера Леру, Буонарроти, в которых проповедуется равенство и братство и осуждается собственнический строй. "Что такое собственность? - спрашивает философ-утопист Прудон и отвечает: - Это кража".
В обществе идут споры, каким должен быть будущий строй: монархия или республика? Вооруженная попытка республиканцев Бланки и Барбоса 12 мая 1839 года свергнуть монархию Луи-Филиппа окончилась неудачей.
Но это был сигнал правительству. Премьер-министр Тьср вышел в отставку, и его сменил историк Гизо. Но это не сулило ничего лучшего.
В такой переломный момент, когда в политической жизни Франции царило сильное возбуждение, Гейне весьма охотно вновь взялся за перо парижского корреспондента. Он знал, что и в Германии за последнее время произошли значительные события. В 1840 году умер прусский король Фридрих Вильгельм III. Многие ожидали, что его наследник Фридрих Вильгельм IV произведет реформы в стране и подаст пример остальным немецким государствам. Однако "свободолюбивый" наследный принц оказался таким же реакционным монархом, как и его отец.
Легковерные радикалы, надеявшиеся получить конституцию из рук нового короля, жестоко разочаровались в своих надеждах. Новый король считал себя "помазанником божьим" и поддерживал дворянство, духовенство и самую консервативную буржуазию, пресмыкавшуюся перед прусским троном. Профессора-мракобесы Гепгстснберг, Масман, создатель националистических кружков молодежи, учитель гимнастики Ян - все поборники средневековосословного строя процветали в Пруссии. Однако политическая оппозиция существовала, и она выражалась прежде всего в литературе и философии. К началу 40-х годов в Германии появились политические поэты, которые воспевали свободу, хотя и в самых общих, туманных выражениях. Поэт Иозеф Дингельштедт выпустил сборник "Песни ночного сторожа", Гофман фон Фаллерслебеп издал "Неполитические песни", Георг Гервег выступил с книгой "Песни Живого".
Отвлеченные идеи политической поэзии немецких радикалов, их оторванность от подлинной борьбы, их внеклассовые идеалы равенства и братства раздражали Гейне, который не мог мыслить абстрактно, не мог действовать, не нанося ударов реальным врагам и фактам.
Еще живя в Котере, как бы отвлекаясь от забот и литературной борьбы, Гейне задумал фантастическую поэму, названную впоследствии им "Атта Троль". Когда он принялся уже в Париже в конце 1841 года за эту поэму, он вспоминал исполинские горы, густые леса и шумные водопады Пиренеев. Величественная природа составила красочный пейзаж для сатирической поэмы, а воспоминания о медвежьей охоте, в которой участвовал Гейне, дали повод к созданию персонажей - танцующего медведя Атта Троля, его супруги Муммы, четырех сыновей и двух дочерей. Вся эта медвежья семья живет в глубокой берлоге.
Младший сынок Атта Троля во всем подражает националистам-тевтономанам и их вождям-вдохновителям "Гимнастического союза молодежи" Масману и Яну:
Мальчик просто гениален!
Он в гимнастике-маэстро!
Стопку делает не хуже,
Чем гимнаст великий Масман!
Цвет отечественной школы,
Лишь родной язык он любит,
Не обучен он жаргону
Древних греков или римлян.
Свеж, и бодр, и быстр, и кроток,
Ненавидит мыться мылом,
Презирает эту роскошь,
Как гимнаст великий Масман.
Сам дрессированный медведь Атта Троль соединяет в себе две крайности: с одной стороны, он-тупой националист-тевтономан, с другой-проповедник самых радикальных идей "абсолютного равенства", когда "для всех будет вариться одна и та же спартанская похлебка и, что еще ужаснее, великан будет получать такую же порцию, которой довольствуется брат карлик". Гейне одинаково ненавидел и дикий национализм "старонемецких ослов", и нелепые идеи грубой "уравниловки", не имевшие ничего общего с подлинно социалистическими взглядами.
Поэт вложил в уста Атта Троля такую программу единения зверей:
Единенье! Единенье!
Свергнем власть монополиста.
Установим в мире царство
Справедливости звериной.
Основным его законом
Будет равенство и братство
Божьих тварей, без различья
Веры, запаха и шкуры.
Равенство во всем, Министром
Может быть любой осел.
Лев на мельницу с мешками
Скромно затрусит в упряжке.
Гейне дал подзаголовок поэме: "Сон в летнюю ночь".
И действительно, как в сновидении, мелькают в ней сказочные образы всех веков и народов, и тут же рядом - вполне современные фигуры, осмеянные Гейне, вроде немецкого комментатора Шекспира Франца Горна или мещански-добродетельного поэта Пфицера, превращенного волшебными чарами в мопса. При этом он вынужден сохранять человеческие чувства "в собачьей шкуре". Чтобы освободиться от колдовства и приобрести прежний облик, поэт-мопс должен найти девушку, которая в ночь под Новый год согласится прочитать стихи Пфицера и не уснуть.
Гейне утверждает, что ничто не в силах расколдовать поэта-мопса, потому что едва ли кто-нибудь будет в состоянии прочитать, не заснув, стихи Пфицера.
Крылатый конь поэтической фантазии мчит Гейне в горы, где идет погоня за сбежавшим медведем Атта Тролем. При лунном свете проносятся тени волшебницы Абунды, богини Дианы-охотницы, библейской Иродиады, несущей окровавленную голову пророка Иоканаана.
Гейне говорит, что весь этот романтический карнавал, описанный им, лишь бесцельная игра поэтической мысли. Но это маскировка. Каждый внимательный читатель понимал, что под романтическими образами поэмы кроется большая социальная цель-осмеять не самые идеи переустройства общества, а те нелепые медвежьи шкуры, в которые подчас наряжают эти идеи. Гейне отвечал здесь тем врагам-и националистам, и крайним радикалам, которые бросали поэту обвинения, что он неустойчив в своих взглядах, что он "талант, но не характер". В восьмистрочной эпитафии на могилу Атта Троля Гейне язвительно писал:
Троль. Медведь тенденциозный,
Пылок, нравственен, смиренен,
Развращенный духом века,
Стал пещерным санкюлотом.
Плохо танцевал, но доблесть
Гордо нес в груди косматой,
Иногда зело вонял он,
Не талант, зато характер.
В начале 1843 года поэма "Атта Троль" появилась в журнале "Элегантный мир", издаваемом Генрихом Лаубе, который за три года до этого вернулся из Парижа в Германию. Гейне показал, что он не только "талант, но и характер". Одновременно с "Атта Тролем" поэт создал ряд "Современных стихотворений", где четко определилась программа действий революционного поэта. В стихотворении "Доктрина" Гейне обращался к собратьям по перу:
Буди барабаном уснувших.
Тревогу без устали бей!
Вперед и вперед продвигайся
В том тайна премудрости всей.
И Гегель и тайны пауки
Все в этой доктрине одной;
Я понял ее, потому что
Я сам барабанщик лихой!
В стихотворении "Тенденция" Гейне выдвигает свой идеал политической лирики в противовес вялым стихам мелкобуржуазных стихоплетов:
Будь не флейтою безвредной,
Не мещанский славь уют
Будь народу барабаном.
Будь и пушкой и тараном,
Бей, рази, греми победно.
С детских лет в представлении Гейне звук барабана был воплощением революционного призыва, а французский барабанщик Ле Гран-символ революции. В 40-х годах в поэзию Гейне мощно ворвался барабанный бой, и сам поэт стал "лихим барабанщиком" грядущей революции.
СТАРЫЙ НЕЗНАКОМЕЦ
Невысокий человек с копной черных волос, выбивавшихся из-под шапки, сдвинутой набок, пристально посмотрел на Гейне, прошедшего мимо него по небольшой улочке на парижской окраине. Незнакомец, сделав несколько шагов, остановился, вернулся обратно, чтобы снова встретиться глазар/ги с удивленным поэтом. В странном волнении он подошел к Гейне и спросил прерывающимся голосом:
- Вы... сударь... не узнаете меня? Мне кажется...
Гейне, в свою очередь, щуря близорукие глаза, стал вглядываться в прохожего. Он сказал нерешительно:
- Ваше лицо мне будто знакомо. Но, простите, не могу вспомнить, где я вас видел.
Незнакомец тихо, почти таинственно произнес:
- Церковь Сен-Мери... Статуя святого Себастиана...
Лицо Гейне озарилось воспоминанием. Конечно, конечно, он припомнил все - и похороны генерала Ламарка, и уличные бои, и неожиданную встречу с молодым рабочим, искавшим убежище в церкви Сен-Мери. С тех пор прошло уже десять лет, и Гейне, может быть, не узнал бы его...
- Как же вы меня запомнили? - спросил поэт.
Рабочий улыбнулся.
- Таких людей, как вы, не забывают. Кто бы вы ни были, вы мой спаситель. Позвольте пожать вам руку.
И тонкая, почти женская рука поэта очутилась в крепкой,жилистой руке рабочего.
Гейне узнал, что рабочего зовут Анри Торсель, что он работает здесь же в предместье Сен-Марсо, в мастерской по обработке металла, а живет совсем близко, в соседнем домике. И, недолго думая, Гейне согласился зайти к гостеприимному Анри.
По дороге поэт рассказал старому незнакомцу о себе, добавив:
- Я немец, но вот уже много лет живу во Франции и считаю вашу страну моей второй родиной.
Анри Торсель привел Гейне в маленький дворик, поросший чахлой травой, вытоптанной ребятишками. На протянутых веревках сушилось белье. Потрескавшиеся стены домика, обвалившаяся штукатурка, сквозь которую проступали гнилые доски, жалкая утварь, валявшаяся у порога, зловонная навозная куча в углу - все говорило о бедности здешних обитателей.
Анри заметил грустное выражение на лице Гейне и сказал:
- Вы не привыкли ко всему этому, но что же делать?
И он повел неожиданного гостя вверх по крутой темной лестнице на второй этаж. Дойдя до низкой неокрашенной двери, Анри Торсель толкнул ее ногой, и хозяин с гостем очутились в небольшой, но аккуратно прибранной комнате. Вдоль стен стояли простые деревянные кровати, так что оставалось место лишь для стола, на котором лежало много книг и газет. Гейне стал перебирать книги, и от них повеяло Великой Французской революцией: здесь были речи главы якобинцев Максимилиана Робеспьера, памфлеты Жака Поля Марата в дешевых изданиях по два су. Увидел он "Историю Французской революции" социалиста-утописта Этьена Кабе, и тут же лежали ядовитые сатиры публициста Корменена на ЛуиФилиппа.
- Это все книги, от которых пахнет кровью, - сказал Гейне. - Будем верить, что кровь французов в недалеком будущем даст богатые побеги свободы.
Торсель задумчиво выслушал эти несколько напыщенные слова поэта и добавил совсем просто:
- Да, господин Гейне, мы, рабочие, живем надеждой, что грядущая революция принесет нам победу.
И сразу, переменив тон, сказал спокойно и мягко:
- Как жаль, что я не могу вас познакомить с женой и дочками. Они допоздна работают на прядильной фабрике. Но я должен сделать это. Если бы вы нe отказали нам в чести прийти в воскресенье, моя семья была бы в сборе.
С этого дня Гейне часто заходил к Анри Торселю.
Ему давно хотелось завязать знакомство с французскими рабочими, узнать, как они живут и о чем думают.
Торсель был коренным парижанином, так сказать, потомственным рабочим французской столицы. Его отец славился как искусный медник, и Анри с детства пошел работать в мастерскую, одну из тех, которую содержали мелкие, но жадные и бессердечные владельцы. Не по книгам, а на суровом опыте жизни познавал он непреложные законы эксплуатации и с горечью видел, какие крепкие перегородки отделяют предпринимателей от рабочих. С первых сознательных лет Анри научился ненавидеть тех, кто за гроши покупал его силу, его здоровье, его жизнь. Он рано женился на крестьянской девушке Луизе. Родившись в большой и бедной семье, она пятнадцатилетней девушкой вынуждена была отправиться в Париж, чтобы там зарабатывать себе на пропитание. Луиза стала ткачихой. Шестнадцатичасовой ежедневный труд в полутемном, сыром помещении, почти сарае, громко именовавшемся прядильной фабрикой, изнурял ее день за днем, год за годом. Они жили в шумном, торопливом Париже, подобно тысячам других таких же тружеников.
В будние дни виделись только на рассвете или поздним вечером, а по воскресеньям и праздникам старались выбраться за город на какую-нибудь зеленую лужайку или в небольшую рощицу. Они скромно обедали в рабочем ресторанчике на скопленные за неделю мелкие деньги. Это было пределом счастья для бедной Луизы в ее трудной и однообразной фабричной жизни. Потом родились дети.
Двое мальчиков умерло, остались две девочки, уже в двенадцать-тринадцать лет разделившие участь матери и ставшие за прядильный станок на той же фабрике.
Работала вся семья, а денег едва хватало, чтобы оплатить комнатку и скудно питаться.
Анрн Торсель, всегда жизнерадостный и полный энергии, не унывал в самые горькие минуты. Часто заставая жену в слезах, он ласково утешал ее, говоря, что ждать уже недолго, что скоро придет для скромных тружеников счастливая пора и надо торопить ее приближение. Он это делал со всей энергией сознательного рабочего: не только вел политические беседы с товарищами по мастерской, но и участвовал в тайных кружках, ставивших своей целью свержение Июльской монархии. Судьба как бы берегла его: он чудом уцелел в дни Июньского восстания 1832 года. Когда Огюст Бланки организовал тайное "Общество семей", состоящее главным образом из рабочих, среди тысячи с лишним членов этого общества был и Анри Торсель. Полиция напала па след общества и разгромила его, но и тут Торсель сумел скрыться.
Он уехал на некоторое время в далекую нормандскую деревню.
Как драгоценное воспоминание об этом объединении рабочих, Анри хранил, тщательно спрятав под половицу, "Инструкцию" о приеме в члены "Общества семей".
Генрих Гейне вскоре привязался к Анри Торселю и подружился с ним. Однажды поздним вечером, когда Гейне сидел у Торселя и никого из семьи не было дома, Анри п-риподнял половицу в комнате и вынул спрятанную там "Инструкцию". Тонкие листки бумаги, завернутые в плотную тряпку, покоробились II пахли плесенью. Но текст легко можно было прочитать. Гейне с глубоким интересом вникал в смысл этой "Инструкции", содержавшей вопросы вступающему в члены общества. Принимаемого вводили в комнату из предосторожности с завязанными глазами.
Председатель торжественно задавал вопрос: "Что ты думаешь о нынешнем правительстве Луи-Филиппа?" "Инструкция" давала желательный 'ответ: "Думаю, что оно является предателем страны и народа". Далее следовали такие вопросы и ответы:
Во время одной из прогулок Гейне побывал в Ронсевальской долине. Около тысячи лет назад там разыгралось историческое событие: племянник французского императора Карла Великого, Роланд, из-за предательства одного из вельмож, Ганелона, был настигнут в узком ущелье врагами-сарацинами, которые перебили его войско. Тщетно Роланд трубил в свой рог Олифант, призывая Карла на помощь. Роланд погиб, но в веках осталась жить народная героическая поэма "Песнь о Роланде".
Обо всем этом думал Гейне, когда в июле 1841 года писал из Котере редактору "Всеобщей газеты" Густаву Кольбу:
"Вчера я был в Роисевальской долине и вспомнил о Роланде. Его крик о помощи не достиг, к сожалению, cлуxa короля Карла - да постигнет мой призыв лучшая участь и да поддержит меня дружески редакция "Всеобщей газеты".
Гейне предполагал пробыть в Котере три месяца, но постоянная тревога одолевала его. Матильда мало вникала в его дела, да и не могла понять их сущности, но она заботливо следила и ухаживала за больным поэтом. Она, насколько могла, сдерживала свой вспыльчивый нрав и экономно вела хозяйство в Котере, где жизнь была дешевле и проще, чем в Париже. Гейне все время испытывал нужду в деньгах, особенно после запрещения Союзного сейма издавать его произведения в Германии. С тех пор прошло пять лет, и хотя постановление не было отменено, не все немецкие государства считались с ним, а "вольный город" Гамбург почти не подчинялся общегерманскому правительству, и Кампе но-прежнему выпускал книги Гейне, платя поэту гроши. Клевета на Гейне, пущенная его врагами, проникла и в гамбургскую газету.
Соломон Гейне всему поверил и грозил порвать связь с племянником, обвиненным во всех грехах. Как часто в бессонные ночи поэт с горечью припоминал обиды и унижения, причиненные Соломоном Гейне и его семьей! В холерный 1832 год сын дяди, Карл, приехал в Париж и тяжело заболел. Пренебрегая опасностями, Генрих ухаживал за кузеном, звал к нему лучших парижских врачей и выходил его. А чем отблагодарил поэта этот глуповатый и заносчивый молодой человек, твердо знавший, что он - законный наследник банкирского дома? Он пренебрежительно относился к Генриху, а когда Соломон Гейне оказывал помощь поэту. Карл ревновал отца к нему и старался поссорить их. И вот теперь, когда Карл женился в Париже на юной Сесиль Фуртадо, родственнице могущественного парижского банкира Ротшильда, и увез ее в Гамбург, - вспомнил ли он хоть раз добрым слоном Генриха? А ведь Сесиль, при знакомстве с Генрихом, говорила, что она любит его "Книгу песен" и знает много стихов наизусть... Но что Карлу стихи?..
Когда Соломон Гейне был последний раз в Париже, он удивился болезненному виду своего племянника и с сожалением смотрел на его больную, бессильно повисшую руку, на его полузакрытые глаза, боявшиеся света. Тогда он определил племяннику ежегодную пенсию в четыре тысячи франков, бросив при этом: "Ты сейчас скажешь, что это немного. Согласен. Но у тебя еще действует правая рука и ты можешь писать".
Чего мог ждать теперь Гейне от дяди? А деньги так нужны! Матильда безрассудно тратила на платья, шляпки, духи, кружева, а потом вдруг начинала экономить и расстраиваться. Гейне иногда бранил ее, называл "милой мотовкой", потом жалел, что должен отказывать ей во многом, и сам шел покупать на последние деньги подарки жене. Она была как ребенок: смешлива, капризна, переменчива, вспыльчива, и недаром поэт говорил о ней, что она "домашний Везувий". Ее непостоянный характер сказывался в том, что она любила менять квартиры, а частые переезды стоили также дорого. Гейне не ленился, хотя ему приходилось писать много и не всегда то, что хотелось бы. Поневоле он должен был выбирать темы, "безобидные" для немецких подцензурных изданий. Он посылал корреспонденции "О французской сцене", о салонах парижской живописи, о музыкальной жизни Парижа, написал новеллу "Флорентийские ночи", где увековечил образ великого скрипача Николо Паганини; он создал цикл стихотворений "Разные", где с блеском мастера легкого и игривого стиха набросал портреты и характеры разных женщин, которых ему приходилось наблюдать. Все, за что он брался, сверкало умом и неисчерпаемой фантазией.
Один парижский книготорговец решил издать альбом гравюр, изображающих женские персонажи Шекспира. Он предложил Гейне написать пояснительные тексты к гравюрам. Поэт, давно любивший творчество Шекспира, дал замечательные характеристики его образов. Альбом назывался "Девушки и женщины Шекспира", и изящество прозы Гейне соперничало с глубиной его мысли.
Многочисленные враги Гейне не упустили и здесь случая говорить о том, что он кончился как писатель, что он стал только журналистом и литературным "на все руки мастером".
Но сам Гейне хорошо знал, что это неправда, что ему еще предстоит сказать свое большое и сердечное слово, что впереди еще грозные бои за переустройство европейского общества. Что же по сравнению с этим все нападки крупных и мелких врагов, денежные лишения, уколы самолюбия? Гейне часто утешал себя восточной мудростью.
"Собака лает, караван проходит", - говорил он, читая ругань по своему адресу. И все же он каждый раз по-новому огорчался. В Котере ему попал в руки номер "Майнцской газеты", где в беззастенчиво злобной форме анонимный автор повторял гнусную ложь о стычке Гейне с Соломоном Штраусом, мужем оскорбленной Жапнеты Боль-Штраус.
- Довольно! Больше этого терпеть нельзя! - закричал Гейне и, обращаясь к Матильде, сказал: - Укладывай чемоданы, мы уезжаем в Париж.
Никакие доводы и просьбы Матильды не подействовали. Через две недели поэт со своей женой уже был в Париже.
Гейне послал вызов на дуэль Штраусу через своих французских друзей Теофиля Готье и Альфонса Ройе.
Соломону Штраусу ничего не оставалось делать, как принять вызов.
Гейне очень боялся, что Матильда узнает о предстоящей дуэли. Так оно и вышло. Какие-то знакомые Готье разболтали об этом Матильде.
Она со слезами прибежала домой, бросилась к Гейне, крича ему:
- Анри, зачем ты хочешь, чтобы тебя убили? Что я буду делать без тебя?
Гейне стоило большого труда успокоить Матильду, он даже обманул ее, сказав, что дуэль не состоится.
Штраус, очевидно, трусил и всячески откладывал день встречи с противником. Он даже подумывал о том, чтобы сообщить парижской полиции о предстоящей дуэли и этим сорвать ее. Однако скандал принял такие размеры, что Штраус вынужден был стреляться. Седьмого сентября 1841 года, в 7 часов вечера, в долине Сен-Жермен состоялась дуэль. Противники, каждый со своими секундантами, прибыли в условленное место. Фиакры ждали неподалеку.
Первым стрелял Гейне. Пуля прожужжала в воздухе, Штраус остался невредим. Затем противник прицелился и выстрелил. Пуля скользнула по одежде Гейне, слегка задела бедро и застряла в кошельке, лежавшем в кармане.
Секунданты бросились к поэту, усадили его в фиакр. Прихрамывая, Гейне взобрался по лестнице и постучал в дверь квартиры. Больше всего он боялся испугать Матильду. Она открыла дверь, взглянула на бледное лицо Гейне, на двух секундантов, поддерживавших его, и все поняла.
Она закричала:
- Анри! - и схватилась за дверь, чтобы не упасть.
- Вот я и стрелялся, - улыбаясь, сказал Гейне. - Ты не пугайся, дорогая моя, пуля попала в мой кошелек.
Вот что значит хорошо поместить свои деньги!
Шутка рассмешила всех и несколько успокоила Матильду. Все же Гейне пришлось некоторое время лежать в постели, пока рана не зажила.
Казалось бы, конфликт был исчерпан. Но атмосфера провокации сгущалась. Последовали другие вызовы на дуэль. Гейне не хотел больше рисковать жизнью. В нем всегда жило презрение к дуэли, как стародворянскому способу восстановления чести. И он смеясь ответил одному из своих противников: "Если вы пресытились жизнью - повесьтесь".
Дуэль не успокоила противников Гейне. Разрыв с немецкими буржуазными радикалами был настолько глубок, что у Гейне почти не оказалось защитников.
И только в "Бреславльской газете" некий автор, скрывшийся за подписью "Ф", в статье, помещенной 25 сентября 1841 года, с яростным сарказмом уничтожил Штрауса и его лжесвидетелей.
Этот "Ф" был шестнадцатилетний Фердинанд Лассаль, будущий деятель рабочего движения, боготворивший Генриха Гейне.
Как раз в разгар травли Гейне немецкими радикалами он получил письмо от редактора аугсбургской "Всеобщей газеты" Густава Кольба с предложением возобновить сотрудничество и присылать парижские корреспонденции, как он это делал десять лет назад. Это приглашение было большой радостью для поэта. Он снова получал трибуну и мог говорить с немецкими читателями. Очень многое переменилось за эти десять лет. Теперь Гейне еще яснее, чем тогда, видел пороки и язвы Июльской монархии ЛуиФилиппа. Да и не только он один: новое брожение охватило Францию и в различных слоях населения крепло недовольство правительством, которое прежде всего опекало банкиров и финансовых тузов. Обострялись международные отношения, над Европой нависла угроза войны, усиливались трения между Англией и Францией, назревал конфликт между Францией и Германией. В рабочих кварталах Парижа почти открыто высказывались за необходимость новой революции. Возникают стачки, мастеровые и ремесленники отваживаются выйти на улицу с демонстрациями. Они читают социалистические брошюры утопистов Кабе, Пьера Леру, Буонарроти, в которых проповедуется равенство и братство и осуждается собственнический строй. "Что такое собственность? - спрашивает философ-утопист Прудон и отвечает: - Это кража".
В обществе идут споры, каким должен быть будущий строй: монархия или республика? Вооруженная попытка республиканцев Бланки и Барбоса 12 мая 1839 года свергнуть монархию Луи-Филиппа окончилась неудачей.
Но это был сигнал правительству. Премьер-министр Тьср вышел в отставку, и его сменил историк Гизо. Но это не сулило ничего лучшего.
В такой переломный момент, когда в политической жизни Франции царило сильное возбуждение, Гейне весьма охотно вновь взялся за перо парижского корреспондента. Он знал, что и в Германии за последнее время произошли значительные события. В 1840 году умер прусский король Фридрих Вильгельм III. Многие ожидали, что его наследник Фридрих Вильгельм IV произведет реформы в стране и подаст пример остальным немецким государствам. Однако "свободолюбивый" наследный принц оказался таким же реакционным монархом, как и его отец.
Легковерные радикалы, надеявшиеся получить конституцию из рук нового короля, жестоко разочаровались в своих надеждах. Новый король считал себя "помазанником божьим" и поддерживал дворянство, духовенство и самую консервативную буржуазию, пресмыкавшуюся перед прусским троном. Профессора-мракобесы Гепгстснберг, Масман, создатель националистических кружков молодежи, учитель гимнастики Ян - все поборники средневековосословного строя процветали в Пруссии. Однако политическая оппозиция существовала, и она выражалась прежде всего в литературе и философии. К началу 40-х годов в Германии появились политические поэты, которые воспевали свободу, хотя и в самых общих, туманных выражениях. Поэт Иозеф Дингельштедт выпустил сборник "Песни ночного сторожа", Гофман фон Фаллерслебеп издал "Неполитические песни", Георг Гервег выступил с книгой "Песни Живого".
Отвлеченные идеи политической поэзии немецких радикалов, их оторванность от подлинной борьбы, их внеклассовые идеалы равенства и братства раздражали Гейне, который не мог мыслить абстрактно, не мог действовать, не нанося ударов реальным врагам и фактам.
Еще живя в Котере, как бы отвлекаясь от забот и литературной борьбы, Гейне задумал фантастическую поэму, названную впоследствии им "Атта Троль". Когда он принялся уже в Париже в конце 1841 года за эту поэму, он вспоминал исполинские горы, густые леса и шумные водопады Пиренеев. Величественная природа составила красочный пейзаж для сатирической поэмы, а воспоминания о медвежьей охоте, в которой участвовал Гейне, дали повод к созданию персонажей - танцующего медведя Атта Троля, его супруги Муммы, четырех сыновей и двух дочерей. Вся эта медвежья семья живет в глубокой берлоге.
Младший сынок Атта Троля во всем подражает националистам-тевтономанам и их вождям-вдохновителям "Гимнастического союза молодежи" Масману и Яну:
Мальчик просто гениален!
Он в гимнастике-маэстро!
Стопку делает не хуже,
Чем гимнаст великий Масман!
Цвет отечественной школы,
Лишь родной язык он любит,
Не обучен он жаргону
Древних греков или римлян.
Свеж, и бодр, и быстр, и кроток,
Ненавидит мыться мылом,
Презирает эту роскошь,
Как гимнаст великий Масман.
Сам дрессированный медведь Атта Троль соединяет в себе две крайности: с одной стороны, он-тупой националист-тевтономан, с другой-проповедник самых радикальных идей "абсолютного равенства", когда "для всех будет вариться одна и та же спартанская похлебка и, что еще ужаснее, великан будет получать такую же порцию, которой довольствуется брат карлик". Гейне одинаково ненавидел и дикий национализм "старонемецких ослов", и нелепые идеи грубой "уравниловки", не имевшие ничего общего с подлинно социалистическими взглядами.
Поэт вложил в уста Атта Троля такую программу единения зверей:
Единенье! Единенье!
Свергнем власть монополиста.
Установим в мире царство
Справедливости звериной.
Основным его законом
Будет равенство и братство
Божьих тварей, без различья
Веры, запаха и шкуры.
Равенство во всем, Министром
Может быть любой осел.
Лев на мельницу с мешками
Скромно затрусит в упряжке.
Гейне дал подзаголовок поэме: "Сон в летнюю ночь".
И действительно, как в сновидении, мелькают в ней сказочные образы всех веков и народов, и тут же рядом - вполне современные фигуры, осмеянные Гейне, вроде немецкого комментатора Шекспира Франца Горна или мещански-добродетельного поэта Пфицера, превращенного волшебными чарами в мопса. При этом он вынужден сохранять человеческие чувства "в собачьей шкуре". Чтобы освободиться от колдовства и приобрести прежний облик, поэт-мопс должен найти девушку, которая в ночь под Новый год согласится прочитать стихи Пфицера и не уснуть.
Гейне утверждает, что ничто не в силах расколдовать поэта-мопса, потому что едва ли кто-нибудь будет в состоянии прочитать, не заснув, стихи Пфицера.
Крылатый конь поэтической фантазии мчит Гейне в горы, где идет погоня за сбежавшим медведем Атта Тролем. При лунном свете проносятся тени волшебницы Абунды, богини Дианы-охотницы, библейской Иродиады, несущей окровавленную голову пророка Иоканаана.
Гейне говорит, что весь этот романтический карнавал, описанный им, лишь бесцельная игра поэтической мысли. Но это маскировка. Каждый внимательный читатель понимал, что под романтическими образами поэмы кроется большая социальная цель-осмеять не самые идеи переустройства общества, а те нелепые медвежьи шкуры, в которые подчас наряжают эти идеи. Гейне отвечал здесь тем врагам-и националистам, и крайним радикалам, которые бросали поэту обвинения, что он неустойчив в своих взглядах, что он "талант, но не характер". В восьмистрочной эпитафии на могилу Атта Троля Гейне язвительно писал:
Троль. Медведь тенденциозный,
Пылок, нравственен, смиренен,
Развращенный духом века,
Стал пещерным санкюлотом.
Плохо танцевал, но доблесть
Гордо нес в груди косматой,
Иногда зело вонял он,
Не талант, зато характер.
В начале 1843 года поэма "Атта Троль" появилась в журнале "Элегантный мир", издаваемом Генрихом Лаубе, который за три года до этого вернулся из Парижа в Германию. Гейне показал, что он не только "талант, но и характер". Одновременно с "Атта Тролем" поэт создал ряд "Современных стихотворений", где четко определилась программа действий революционного поэта. В стихотворении "Доктрина" Гейне обращался к собратьям по перу:
Буди барабаном уснувших.
Тревогу без устали бей!
Вперед и вперед продвигайся
В том тайна премудрости всей.
И Гегель и тайны пауки
Все в этой доктрине одной;
Я понял ее, потому что
Я сам барабанщик лихой!
В стихотворении "Тенденция" Гейне выдвигает свой идеал политической лирики в противовес вялым стихам мелкобуржуазных стихоплетов:
Будь не флейтою безвредной,
Не мещанский славь уют
Будь народу барабаном.
Будь и пушкой и тараном,
Бей, рази, греми победно.
С детских лет в представлении Гейне звук барабана был воплощением революционного призыва, а французский барабанщик Ле Гран-символ революции. В 40-х годах в поэзию Гейне мощно ворвался барабанный бой, и сам поэт стал "лихим барабанщиком" грядущей революции.
СТАРЫЙ НЕЗНАКОМЕЦ
Невысокий человек с копной черных волос, выбивавшихся из-под шапки, сдвинутой набок, пристально посмотрел на Гейне, прошедшего мимо него по небольшой улочке на парижской окраине. Незнакомец, сделав несколько шагов, остановился, вернулся обратно, чтобы снова встретиться глазар/ги с удивленным поэтом. В странном волнении он подошел к Гейне и спросил прерывающимся голосом:
- Вы... сударь... не узнаете меня? Мне кажется...
Гейне, в свою очередь, щуря близорукие глаза, стал вглядываться в прохожего. Он сказал нерешительно:
- Ваше лицо мне будто знакомо. Но, простите, не могу вспомнить, где я вас видел.
Незнакомец тихо, почти таинственно произнес:
- Церковь Сен-Мери... Статуя святого Себастиана...
Лицо Гейне озарилось воспоминанием. Конечно, конечно, он припомнил все - и похороны генерала Ламарка, и уличные бои, и неожиданную встречу с молодым рабочим, искавшим убежище в церкви Сен-Мери. С тех пор прошло уже десять лет, и Гейне, может быть, не узнал бы его...
- Как же вы меня запомнили? - спросил поэт.
Рабочий улыбнулся.
- Таких людей, как вы, не забывают. Кто бы вы ни были, вы мой спаситель. Позвольте пожать вам руку.
И тонкая, почти женская рука поэта очутилась в крепкой,жилистой руке рабочего.
Гейне узнал, что рабочего зовут Анри Торсель, что он работает здесь же в предместье Сен-Марсо, в мастерской по обработке металла, а живет совсем близко, в соседнем домике. И, недолго думая, Гейне согласился зайти к гостеприимному Анри.
По дороге поэт рассказал старому незнакомцу о себе, добавив:
- Я немец, но вот уже много лет живу во Франции и считаю вашу страну моей второй родиной.
Анри Торсель привел Гейне в маленький дворик, поросший чахлой травой, вытоптанной ребятишками. На протянутых веревках сушилось белье. Потрескавшиеся стены домика, обвалившаяся штукатурка, сквозь которую проступали гнилые доски, жалкая утварь, валявшаяся у порога, зловонная навозная куча в углу - все говорило о бедности здешних обитателей.
Анри заметил грустное выражение на лице Гейне и сказал:
- Вы не привыкли ко всему этому, но что же делать?
И он повел неожиданного гостя вверх по крутой темной лестнице на второй этаж. Дойдя до низкой неокрашенной двери, Анри Торсель толкнул ее ногой, и хозяин с гостем очутились в небольшой, но аккуратно прибранной комнате. Вдоль стен стояли простые деревянные кровати, так что оставалось место лишь для стола, на котором лежало много книг и газет. Гейне стал перебирать книги, и от них повеяло Великой Французской революцией: здесь были речи главы якобинцев Максимилиана Робеспьера, памфлеты Жака Поля Марата в дешевых изданиях по два су. Увидел он "Историю Французской революции" социалиста-утописта Этьена Кабе, и тут же лежали ядовитые сатиры публициста Корменена на ЛуиФилиппа.
- Это все книги, от которых пахнет кровью, - сказал Гейне. - Будем верить, что кровь французов в недалеком будущем даст богатые побеги свободы.
Торсель задумчиво выслушал эти несколько напыщенные слова поэта и добавил совсем просто:
- Да, господин Гейне, мы, рабочие, живем надеждой, что грядущая революция принесет нам победу.
И сразу, переменив тон, сказал спокойно и мягко:
- Как жаль, что я не могу вас познакомить с женой и дочками. Они допоздна работают на прядильной фабрике. Но я должен сделать это. Если бы вы нe отказали нам в чести прийти в воскресенье, моя семья была бы в сборе.
С этого дня Гейне часто заходил к Анри Торселю.
Ему давно хотелось завязать знакомство с французскими рабочими, узнать, как они живут и о чем думают.
Торсель был коренным парижанином, так сказать, потомственным рабочим французской столицы. Его отец славился как искусный медник, и Анри с детства пошел работать в мастерскую, одну из тех, которую содержали мелкие, но жадные и бессердечные владельцы. Не по книгам, а на суровом опыте жизни познавал он непреложные законы эксплуатации и с горечью видел, какие крепкие перегородки отделяют предпринимателей от рабочих. С первых сознательных лет Анри научился ненавидеть тех, кто за гроши покупал его силу, его здоровье, его жизнь. Он рано женился на крестьянской девушке Луизе. Родившись в большой и бедной семье, она пятнадцатилетней девушкой вынуждена была отправиться в Париж, чтобы там зарабатывать себе на пропитание. Луиза стала ткачихой. Шестнадцатичасовой ежедневный труд в полутемном, сыром помещении, почти сарае, громко именовавшемся прядильной фабрикой, изнурял ее день за днем, год за годом. Они жили в шумном, торопливом Париже, подобно тысячам других таких же тружеников.
В будние дни виделись только на рассвете или поздним вечером, а по воскресеньям и праздникам старались выбраться за город на какую-нибудь зеленую лужайку или в небольшую рощицу. Они скромно обедали в рабочем ресторанчике на скопленные за неделю мелкие деньги. Это было пределом счастья для бедной Луизы в ее трудной и однообразной фабричной жизни. Потом родились дети.
Двое мальчиков умерло, остались две девочки, уже в двенадцать-тринадцать лет разделившие участь матери и ставшие за прядильный станок на той же фабрике.
Работала вся семья, а денег едва хватало, чтобы оплатить комнатку и скудно питаться.
Анрн Торсель, всегда жизнерадостный и полный энергии, не унывал в самые горькие минуты. Часто заставая жену в слезах, он ласково утешал ее, говоря, что ждать уже недолго, что скоро придет для скромных тружеников счастливая пора и надо торопить ее приближение. Он это делал со всей энергией сознательного рабочего: не только вел политические беседы с товарищами по мастерской, но и участвовал в тайных кружках, ставивших своей целью свержение Июльской монархии. Судьба как бы берегла его: он чудом уцелел в дни Июньского восстания 1832 года. Когда Огюст Бланки организовал тайное "Общество семей", состоящее главным образом из рабочих, среди тысячи с лишним членов этого общества был и Анри Торсель. Полиция напала па след общества и разгромила его, но и тут Торсель сумел скрыться.
Он уехал на некоторое время в далекую нормандскую деревню.
Как драгоценное воспоминание об этом объединении рабочих, Анри хранил, тщательно спрятав под половицу, "Инструкцию" о приеме в члены "Общества семей".
Генрих Гейне вскоре привязался к Анри Торселю и подружился с ним. Однажды поздним вечером, когда Гейне сидел у Торселя и никого из семьи не было дома, Анри п-риподнял половицу в комнате и вынул спрятанную там "Инструкцию". Тонкие листки бумаги, завернутые в плотную тряпку, покоробились II пахли плесенью. Но текст легко можно было прочитать. Гейне с глубоким интересом вникал в смысл этой "Инструкции", содержавшей вопросы вступающему в члены общества. Принимаемого вводили в комнату из предосторожности с завязанными глазами.
Председатель торжественно задавал вопрос: "Что ты думаешь о нынешнем правительстве Луи-Филиппа?" "Инструкция" давала желательный 'ответ: "Думаю, что оно является предателем страны и народа". Далее следовали такие вопросы и ответы: