Страница:
Как, должно быть, одиноко сейчас в замке мадам, думал Клод, поглядывая на барона и машинально ковыряя носком ботинка сухую каменистую землю. Лицо барона было сурово и немного печально. Говорил почти все время он один, а дедушка только вежливо кивал. Все это мало напоминало их обычные беседы. Клод внимательнее пригляделся к деду. Тот держался очень напряженно, а лицо прямо пылало от гнева.
Странно. Дедушка не отличался ровным характером, частенько бывал нетерпелив, но чтобы так гневаться? Клод такого не помнил.
Дедушка чопорно поклонился барону и отошел. Он направился в сторону Клода и прошел мимо внука, не сказав ему ни слова и даже не глянув в его сторону. Слезы. Неужели на глазах у дедушки поблескивали слезы? Клода это настолько поразило, что какое-то время он не мог двинуться с места. Потом побежал за дедом, чтобы убедиться, что не ошибся.
Догнав его, Клод увидел, как по дряблой щеке старика катится слеза.
– Дедушка! Что случилось?
Ответа не было. Дедушка резко толкнул дверь их домика – та с грохотом распахнулась. Клод перехватил ее, когда она чуть было не захлопнулась перед его носом, и проскользнул внутрь. Дедушка стоял, оперевшись на кухонный столик и наклонив голову.
– Дедушка, – Клод осторожно шагнул к нему и замер.
Дедушка решительно оторвал руки от стола и подошел к маленькому окошку; нахмурясь, он глядел через стекло наружу.
– С сегодняшнего дня я больше не управляю винодельней. – Он проговорил эти слова хриплым, низким голосом, дрожащим от гнева. – Мое место займет Андре Пашаль.
Клод изумленно воззрился на него. Это казалось невозможным.
– Ч-что?
– Хозяин, – это слово дедушка произнес почти с презрением, – считает, что я слишком стар. И потому, чтобы не вредить делу, мне нужно уйти на покой. Слишком стар! – Старик с силой хлопнул по столику, на котором стоял таз для умывания, и Клод испуганно вздрогнул от грохота. – Мой отец работал, когда ему было за восемьдесят. Я еще долго не изношусь. Но он не хочет этого видеть. – Обернувшись, дедушка поводил пальцем перед носом Клода. – Будь жив старый хозяин, он бы так не поступил.
Старый хозяин умер еще до рождения Клода. Внук не знал другого хозяина, кроме барона. Расширенными глазами смотрел Клод на деда, силясь осознать происшедшее, понять, что это означает для них.
– Что теперь будет?
Дедушка опустил руку и снова, словно оцепенев, уставился в окно.
– Меня отправят на пенсию. За годы службы мне дадут домик и три акра второсортного виноградника… – Помолчав, он продолжил с дрожью в голосе: —…в районе пятилетних посадок. Так обошлись со мной, Жераром Стефаном Луи Бруссаром, родившимся в Медоке, на родине самых знаменитых вин. – Последние слова он почти проревел, ударив себя в грудь кулаком. – Меня, который целых пятьдесят лет делал марочное вино, отправляют на покой – делать заурядные вина из заурядного винограда. И не потому, что я утратил знание и умение или разучился делать первоклассное бордо. Нет, всего лишь потому, что хозяин считает, что я слишком стар.
Дедушка замолчал, и оба они долго стояли в полной неподвижности, думая каждый свое. Клод всю жизнь прожил здесь, в этом доме, и ничего другого не видел. Скоро он покинет его – совсем как мадам. А он-то собирался прожить в Шато-Нуар всю жизнь, став со временем главным виноделом и делая вина, которыми мог бы гордиться. А теперь… теперь он не знал, что случится с ним… с ними.
Наконец дедушка оторвал взгляд от окна и произнес почти с отвращением:
– Еда остынет. Давай-ка будем есть.
Клод разложил по тарелкам еще теплую пищу. Сев за стол, они молча принялись есть, но кусок не шел в горло.
Поздно вечером, когда зашло солнце, Клод сидел при свете лампы за раскрытым учебником. Дедушка, как всегда, устроился у камина, блики огня играли на его старом лице, кожа старика, сухая и морщинистая, напоминала древний пергамент, руки, которые пятьдесят лет давили виноград, бессильно свисали с ручек деревянного кресла. Сегодня он выглядел очень старым и душевно надломленным. Клоду хотелось утешить его, но он не знал, как. Наконец он заставил себя смотреть в расползавшиеся перед глазами строчки.
Раздался стук. Клод приподнялся на стуле, но дедушка махнул ему, чтобы он оставался на месте, и пошел сам открывать дверь.
На пороге стояла мадам! Глядя, как она входит в комнату, Клод широко разинул рот. Дедушка нетерпеливым жестом попросил его зажечь все лампы, и тогда комната расширилась от света, прогнавшего из углов сумрачные тени. Открывшаяся бедность кухоньки и жилой комнаты смутила Клода, а стены с облупившейся штукатуркой показались ему еще ужаснее, когда он вспомнил обитые шелком стены замка.
Дедушка предложил мадам деревянный стул, и Клод помчался за чистой тряпкой, чтобы застелить сиденье. Когда он, с трудом разыскав ее в материнском сундуке, вернулся, мадам уже сидела, тихо беседуя с дедом. Клод стал поодаль, не сводя с нее глаз и все еще не веря, что она находится в их доме.
Она была в трауре, но без вуали. Ее лицо было спокойным и очень бледным – ни румян, ни помады. И все же она была прекрасна. А ее устремленные на дедушку глаза горели внутренним огнем. В их выражении не было ничего яростного, ничего гневного. Скорее, оно говорило о некой внутренней силе.
Клод расслышал несколько слов. И приблизился, чтобы не пропустить ни одного из них.
– …эту мечту мужа – выращивать на нашей родине вина, не уступающие по качеству французским, – разделяла и я. И я осуществлю нашу мечту, но в одиночку мне будет трудно. Поэтому я прошу у вас помощи. Мне нужна ваша поддержка, мсье Бруссар.
– Моя?
– Да. Я хочу, чтобы вы помогли мне выбрать сильные, здоровые саженцы. И мне хотелось бы, чтобы вы и ваш внук, – она посмотрела в сторону Клода, – поехали со мной в Калифорнию и помогли разбить новый виноградник. Пока не отменят «сухой закон», мы будем производить вино только для церкви и для медицинских целей. У нас… у меня есть на это разрешение, – добавила она и продолжала: – Саженцы несколько лет будут приживаться и взрослеть, а потом достигнут той зрелости, когда из них можно будет делать хорошее вино. Возьметесь вы за это, мсье Бруссар? Поедете со мной в Америку и станете моим главным виноделом?
– Я много слышал об Америке и о тех дрянных винах, которые там производят, – проговорил он, и Клод чуть не застонал, услышав нотку презрения в голосе деда. – Нужно, чтобы француз научил вас, как делать по-настоящему хорошее вино.
Улыбка пробежала по лицу мадам.
– Значит, вы поедете со мной?
– Поеду.
Клод чуть не завопил от радости, но сдержался, подождав, пока не уйдет мадам. Дедушка закрыл за ней дверь, повернулся к Клоду и подмигнул.
– Значит, слишком стар, а?
– Мы едем в Америку! Мы едем в Америку! – Клод бросился на шею дедушке, крепко его обнимая.
Хлопот у них прибавилось. Нужно было закупить саженцы, подготовить все необходимое для переезда, собрать вещи, заказать билеты. Францию они покинули только в конце зимы.
Клод стоял в глубокой задумчивости посреди сверкавших стальной поверхностью чанов. Теперь он уже мало напоминал того крепкого мальчугана, который когда-то приехал в Ратледж-Эстейт, он стал похож на своего деда, и кожа его поблекла и покрылась морщинами.
Странно, что после всех этих лет ему так ярко припомнилась родина. Взлетающие ввысь башенки замка, потемневшие от времени стены, жаворонок, рвущийся к солнцу, звон кузнечиков, раскинувшиеся по обоим берегам Жиронды виноградники, вкус жаркого, приготовленного женой Алберта, запах лаванды и роз, доносившийся из сада, звуки музыки, нарядные туалеты дам – почему эти воспоминания разом пронзили его сердце? Из-за упоминания мадам о новом бароне? Или о младшем сыне Гилберте?
Впрочем, какое это имеет значение? Все это было и быльем поросло. Теперь его дом здесь – настоящий дом. Он огляделся, довольная улыбка тронула его губы. Он знал здесь каждый уголок, каждую трещинку, ему были знакомы здесь все звуки, все запахи. Все фамильные секреты знал он и крепко хранил тайну.
У него был свой собственный каменный домик, где он только спал. Настоящим его домом стала винодельня, вот там-то он и проводил дни, там ел и пил, там же делал свои изумительные вина, ни в чем не уступавшие лучшим образцам «Шато-Нуар».
Вино. Нужно успеть приготовить емкости для нынешнего урожая. Время. Куда оно бежит? Оглянуться не успеешь, а уже занялся новый день. С этими мыслями старик заторопился взглянуть на новую бочкотару.
Расположенное неподалеку от винодельни низкое строение было когда-то конюшней для тягловых лошадей. Двадцать лет назад ее приспособили под офисы, дверцы заложили до половины кирпичом, превратив в окна. Старые перегородки снесли и установили новые, разделив помещение на подходящего размера комнаты. Цементный пол выложили дубовым паркетом.
Растущий рядом раскидистый старый дуб большую часть дня укрывал в своей тени всю постройку. Сэм, пройдя мимо великана, вошел в бывшую конюшню.
Гейлин Уэстмор, темноволосая пышечка, выполнявшая функции секретаря, регистратора, делопроизводителя и еще много кого, говорила по телефону. Не прекращая разговора, она вытащила из ящика кипу писем и передала ему, указав жестом на то, что лежало сверху. Агент по продаже, работавший на северо-западе, умолял прислать ему пять ящиков каберне 1986 года.
Сэм не был уверен, что может послать больше одного, но решил все же свериться с данными компьютера.
Заслышав жужжание работающего компьютера, Сэм пошел на шум. Передав Энди Холстеду рабочую карточку Джонсона и сообщив тому, что Клод уволил работника, он ненадолго задержался в комнате.
– Это надо оформить как полагается, Сэм. Указать причину увольнения и сопутствующие обстоятельства.
– Оставь бланк на моем столе. Я его заполню и подпишу, – сказал Сэм, зная, что Клод никогда сам не занимается всей этой «канцелярией», считая ее бумажной волокитой.
Потом Сэм сразу же направился к себе в офис, расположенный в противоположном конце коридора. Оставленные незаделанными стропила ручной работы придавали кабинету слегка деревенский вид. У окна стоял весь в выбоинах и царапинах стол красного дерева.
Сэм наткнулся на стол семь лет назад, когда Кэтрин отправила его на чердак за рождественскими украшениями. Он стащил его вниз, прихватив также старую фотографию, на которой его прапрадед, первый Ратледж, поселившийся в Ратледж-Эстейт, сидел за этим самым столом.
Кэтрин, поняв, что внук собирается поставить стол в своем офисе, глянула и заявила:
– Тебе придется его реставрировать.
– При первом удобном случае, – согласился Сэм. Случай же все не подворачивался. А он со временем полюбил эти царапины и выемки, чернильные пятна и прожженные сигарами места – они придавали столу индивидуальность. Старая фотография заняла почетное место на полке с книгами. По соседству с ней расположились книги по виноградарству, а также спектрофотометр, треснутый «винный воришка» и разномастные стаканчики.
На противоположной стене стояла грубая тахта с матрасом из конского волоса – еще одна находка Сэма все на том же чердаке. Более неудобный предмет мебели надо было поискать. Сэм усаживал на нее коммивояжеров, которых не любил и от которых рассчитывал побыстрее отделаться. Перед столом стояла пара высоких кожаных кресел, обитых медными гвоздиками, – когда-то они украшали библиотеку в главном доме. Стены были выкрашены в нежно-салатовый цвет, гармонируя по цвету с ковром, покрывавшим почти всю поверхность дубового паркета. На стенах висели редкие гравюры и рисунки, предметом изображения всюду были виноградные лозы.
Подойдя к столу, Сэм нахлобучил шляпу на творение современного скульптора, изобразившего скорее всего Вакха, римского бога виноделия. В центре стола, ожидая его подписи, лежали разные бумаги и документы. То были отчеты агентов по продаже, а также ежемесячный отчет, отправляемый ими в Бюро по алкогольным напиткам, о количестве производимого ими продукта.
Проверив все данные на компьютере и уже взяв ручку, чтобы подписать отчет, он заметил входящую в кабинет Кэтрин.
– Наконец я разыскала тебя, – проговорила она голосом, в котором слышалось осуждение. – Обошла почти всю винодельню в поисках.
Такая прыть была не в духе Кэтрин.
– Что стряслось? – он сделал приглашающий жест в сторону кресла, но Кэтрин, не обращая внимания, продолжала стоять.
– Гил пригласил барона с женой погостить в Напа-Вэлли. И Эмиль принял приглашение. – Она произнесла это короткими резкими фразами. – Полагает, что должен оказать уважение Гилу. Прибыв сюда, намеревается посетить и Ратледж-Эстейт.
– Когда он приедет? – Сэм поставил подпись под отчетом.
– Через три недели.
Он приподнял голову и нахмурился.
– Значит, попадет на самое горячее время.
– Как раз на дробление. – Пройдя мимо тахты, она подошла к окну и, опершись руками на подоконник, бросила взгляд на каменное здание винодельни. – Постарайся понять, зачем приезжает сюда Эмиль. Он хочет присмотреться к тебе. Гил посеял в нем сомнения в твоей способности управлять крупным делом без посторонней помощи.
– Было бы странно, если дядя упустил бы такой шанс, – сухо ответил Сэм. – Вся долина знает, что именно ты ведешь дела. И все главные решения принимаешь ты. А я всего лишь исполнитель.
Повернувшись, она окинула его своим холодным насмешливым взглядом.
– Надеюсь, ты рассеешь эти сомнения, когда Эмиль приедет.
Сэм взглянул на нее, заинтригованный.
– А как, по-твоему, я сумею это сделать, если никогда не мог убедить тебя в своей пригодности к делу?
Кэтрин замерла на месте, пораженная его откровенностью. Она никогда не говорила ему о своих сомнениях. И сейчас не собиралась.
– Речь идет о другом, – заявила она.
– Почему же, – возразил Сэм. – Верь ты, что я могу вести дела самостоятельно, – никогда бы не стремилась к соглашению с бароном, разве не так?
– Я никогда не подвергала сомнению твою компетентность в работе. Как менеджер, ты более чем на месте.
– Такая похвала звучит как порицание, Кэтрин. – Улыбка Сэма была натянутой.
Разгневанная его нежеланием сменить тему, Кэтрин бросила:
– Ты слишком легкомысленный по натуре.
– Легкомысленный. – Он скрутил пальцы, изображая напряженную работу мысли. – Думаю, что проявил особенное легкомыслие, когда вырвал у Дауэрти винтовку, а не засунул ее в глотку этому идиоту, стрелявшему в моих людей. Или в прошлом году, когда ты лежала после падения, а я возбудил дело против фирмы «Ратклифф Уайнери» и добился от них обязательства прекратить выпуск вина под одной с нами этикеткой. Ты была недовольна, что я прекратил дело после того, как они внесли существенные изменения в оформление, хотела вести борьбу до победного конца, заставить их выплатить компенсацию, чтобы другим неповадно было. Мне же казалось, что не стоит ввязываться в дорогостоящую и утомительную тяжбу.
– На это денег не жалко. Ты был к ним слишком снисходителен.
– Именно так ты тогда и говорила.
– И была права.
Его глаза вспыхнули гневом – такое с ним редко случалось, и Кэтрин вся напряглась. Ей показалось, что внук собирается подняться с кресла. Она бессознательно затаила дыхание, ожидая всплеска ярости. Но ничего не произошло. Опасная минута прошла, а внук подкатил кресло к столу и принялся перебирать телефонограммы.
– Ты ведь всегда права, Кэтрин? – В его тоне звучали саркастические нотки.
– Когда речь идет о Ратледж-Эстейт, то – да. – Он снова разочаровал ее, и она не скрыла это от него. – Никогда не надо проявлять своей слабости.
Сэм вскинул голову.
– Не надо путать слабость со здравым смыслом, Кэтрин, – возразил он. – Земля у нас скверная, стоит убийственная жара и почти постоянно дуют ветры. Из-за этого виноград у нас мелкий, невзрачный. Но зато он обладает толстой и прочной кожицей, она-то и помогает ему вызреть в таком климате.
– Мне это известно, Джонатан.
– Меня зовут Сэм, – поправил он, оборвав спор, который он находил бессмысленным. – Лучше бы тебе не оговариваться, а то барон подумает, что у тебя плохо с головой.
– Мне необходим этот договор. – Голос Кэтрин звучал упрямо и твердо.
– Гил сделает все возможное, чтобы он сорвался, – предупредил бабушку Сэм. – Для него это очень важно по личным соображениям.
Кэтрин отозвалась не сразу.
– Для него это важно не только по личным, но и по финансовым соображениям. Его виноград заражен новой разновидностью филлоксеры. – Голос ее звучал медленно и задумчиво. – Через четыре года все его виноградники придется засаживать заново, и это потребует колоссальных капиталовложений.
– Мне казалось, он обратился в банк развития за ссудой.
– Верно. – Ее губы скривились в улыбке. – Но иметь поддержку, да еще такую влиятельную, со стороны тоже не мешает. Интересно, знает ли Эмиль о его проблеме, – задумалась она. – Надо будет сказать ему об этом… так, между прочим.
– Конечно, – шутливо поддержал он ее. – А кстати, где барон остановится, пока будет здесь гостить?
– Гил предложил ему жить у него, в гостевом домике, но барон предпочел зарезервировать комнаты в отеле. Так сказать, на нейтральной территории, – объяснила она и повернулась от окна, уверенным жестом поправив прическу. – Нужно организовать прием во время пребывания барона в долине – желательно, пока здесь будет находиться телевизионная группа.
– Что еще за группа? – нахмурился Сэм.
– Я собиралась рассказать тебе завтра за ленчем. На прошлой неделе мне звонил Хью Таунсенд. Он хотел бы снять фильм о калифорнийских винах, уделив особое внимание «Ратледж-Эстейт».
– И ты согласилась?
– Мне не хочется, чтобы у Эмиля сложилось впечатление, что только Гил умеет устанавливать контакты. Мы это тоже можем, и передача о нас будет транслироваться по всей стране. А может, ее покажут и за рубежом, – прибавила она, грациозно передернув плечиком. – Фильм для нас будет лучшей рекламой, чем все фотографии и статьи в журналах по виноградарству и бизнесу. Телевизионщики пробудут здесь несколько дней. Так я поняла. А вообще, кто знает? Может, мы сумеем предоставить им здесь достаточно много материала. – Она направилась к двери. – Встретимся завтра за ленчем в час дня.
Сэма интересовало, будет ли в группе Келли Дуглас. Но он не задал этого вопроса. А только, кивнув, подтвердил:
– Хорошо.
Оставшись один, он долго не сводил глаз с закрывшейся за Кэтрин двери, не в силах понять, почему он не может забыть встречу в Нью-Йорке с Келли Дуглас. Может быть, его волновал контраст между спокойным и ровным звучанием ее голоса и исходящей от нее вибрирующей, беспокойной энергией. А может, его привлекали сила и ум, которыми дышали ее черты. Или усталость, иногда проскальзывающая во взгляде, усталость, говорившая, что за победоносным обликом таится ранимая душа.
А может быть, все дело заключалось в том жарком поцелуе, будь он неладен.
Постаравшись отбросить все эти тревожащие его мысли, Сэм сосредоточился на лежащих перед ним телефонограммах.
10
Странно. Дедушка не отличался ровным характером, частенько бывал нетерпелив, но чтобы так гневаться? Клод такого не помнил.
Дедушка чопорно поклонился барону и отошел. Он направился в сторону Клода и прошел мимо внука, не сказав ему ни слова и даже не глянув в его сторону. Слезы. Неужели на глазах у дедушки поблескивали слезы? Клода это настолько поразило, что какое-то время он не мог двинуться с места. Потом побежал за дедом, чтобы убедиться, что не ошибся.
Догнав его, Клод увидел, как по дряблой щеке старика катится слеза.
– Дедушка! Что случилось?
Ответа не было. Дедушка резко толкнул дверь их домика – та с грохотом распахнулась. Клод перехватил ее, когда она чуть было не захлопнулась перед его носом, и проскользнул внутрь. Дедушка стоял, оперевшись на кухонный столик и наклонив голову.
– Дедушка, – Клод осторожно шагнул к нему и замер.
Дедушка решительно оторвал руки от стола и подошел к маленькому окошку; нахмурясь, он глядел через стекло наружу.
– С сегодняшнего дня я больше не управляю винодельней. – Он проговорил эти слова хриплым, низким голосом, дрожащим от гнева. – Мое место займет Андре Пашаль.
Клод изумленно воззрился на него. Это казалось невозможным.
– Ч-что?
– Хозяин, – это слово дедушка произнес почти с презрением, – считает, что я слишком стар. И потому, чтобы не вредить делу, мне нужно уйти на покой. Слишком стар! – Старик с силой хлопнул по столику, на котором стоял таз для умывания, и Клод испуганно вздрогнул от грохота. – Мой отец работал, когда ему было за восемьдесят. Я еще долго не изношусь. Но он не хочет этого видеть. – Обернувшись, дедушка поводил пальцем перед носом Клода. – Будь жив старый хозяин, он бы так не поступил.
Старый хозяин умер еще до рождения Клода. Внук не знал другого хозяина, кроме барона. Расширенными глазами смотрел Клод на деда, силясь осознать происшедшее, понять, что это означает для них.
– Что теперь будет?
Дедушка опустил руку и снова, словно оцепенев, уставился в окно.
– Меня отправят на пенсию. За годы службы мне дадут домик и три акра второсортного виноградника… – Помолчав, он продолжил с дрожью в голосе: —…в районе пятилетних посадок. Так обошлись со мной, Жераром Стефаном Луи Бруссаром, родившимся в Медоке, на родине самых знаменитых вин. – Последние слова он почти проревел, ударив себя в грудь кулаком. – Меня, который целых пятьдесят лет делал марочное вино, отправляют на покой – делать заурядные вина из заурядного винограда. И не потому, что я утратил знание и умение или разучился делать первоклассное бордо. Нет, всего лишь потому, что хозяин считает, что я слишком стар.
Дедушка замолчал, и оба они долго стояли в полной неподвижности, думая каждый свое. Клод всю жизнь прожил здесь, в этом доме, и ничего другого не видел. Скоро он покинет его – совсем как мадам. А он-то собирался прожить в Шато-Нуар всю жизнь, став со временем главным виноделом и делая вина, которыми мог бы гордиться. А теперь… теперь он не знал, что случится с ним… с ними.
Наконец дедушка оторвал взгляд от окна и произнес почти с отвращением:
– Еда остынет. Давай-ка будем есть.
Клод разложил по тарелкам еще теплую пищу. Сев за стол, они молча принялись есть, но кусок не шел в горло.
Поздно вечером, когда зашло солнце, Клод сидел при свете лампы за раскрытым учебником. Дедушка, как всегда, устроился у камина, блики огня играли на его старом лице, кожа старика, сухая и морщинистая, напоминала древний пергамент, руки, которые пятьдесят лет давили виноград, бессильно свисали с ручек деревянного кресла. Сегодня он выглядел очень старым и душевно надломленным. Клоду хотелось утешить его, но он не знал, как. Наконец он заставил себя смотреть в расползавшиеся перед глазами строчки.
Раздался стук. Клод приподнялся на стуле, но дедушка махнул ему, чтобы он оставался на месте, и пошел сам открывать дверь.
На пороге стояла мадам! Глядя, как она входит в комнату, Клод широко разинул рот. Дедушка нетерпеливым жестом попросил его зажечь все лампы, и тогда комната расширилась от света, прогнавшего из углов сумрачные тени. Открывшаяся бедность кухоньки и жилой комнаты смутила Клода, а стены с облупившейся штукатуркой показались ему еще ужаснее, когда он вспомнил обитые шелком стены замка.
Дедушка предложил мадам деревянный стул, и Клод помчался за чистой тряпкой, чтобы застелить сиденье. Когда он, с трудом разыскав ее в материнском сундуке, вернулся, мадам уже сидела, тихо беседуя с дедом. Клод стал поодаль, не сводя с нее глаз и все еще не веря, что она находится в их доме.
Она была в трауре, но без вуали. Ее лицо было спокойным и очень бледным – ни румян, ни помады. И все же она была прекрасна. А ее устремленные на дедушку глаза горели внутренним огнем. В их выражении не было ничего яростного, ничего гневного. Скорее, оно говорило о некой внутренней силе.
Клод расслышал несколько слов. И приблизился, чтобы не пропустить ни одного из них.
– …эту мечту мужа – выращивать на нашей родине вина, не уступающие по качеству французским, – разделяла и я. И я осуществлю нашу мечту, но в одиночку мне будет трудно. Поэтому я прошу у вас помощи. Мне нужна ваша поддержка, мсье Бруссар.
– Моя?
– Да. Я хочу, чтобы вы помогли мне выбрать сильные, здоровые саженцы. И мне хотелось бы, чтобы вы и ваш внук, – она посмотрела в сторону Клода, – поехали со мной в Калифорнию и помогли разбить новый виноградник. Пока не отменят «сухой закон», мы будем производить вино только для церкви и для медицинских целей. У нас… у меня есть на это разрешение, – добавила она и продолжала: – Саженцы несколько лет будут приживаться и взрослеть, а потом достигнут той зрелости, когда из них можно будет делать хорошее вино. Возьметесь вы за это, мсье Бруссар? Поедете со мной в Америку и станете моим главным виноделом?
– Я много слышал об Америке и о тех дрянных винах, которые там производят, – проговорил он, и Клод чуть не застонал, услышав нотку презрения в голосе деда. – Нужно, чтобы француз научил вас, как делать по-настоящему хорошее вино.
Улыбка пробежала по лицу мадам.
– Значит, вы поедете со мной?
– Поеду.
Клод чуть не завопил от радости, но сдержался, подождав, пока не уйдет мадам. Дедушка закрыл за ней дверь, повернулся к Клоду и подмигнул.
– Значит, слишком стар, а?
– Мы едем в Америку! Мы едем в Америку! – Клод бросился на шею дедушке, крепко его обнимая.
Хлопот у них прибавилось. Нужно было закупить саженцы, подготовить все необходимое для переезда, собрать вещи, заказать билеты. Францию они покинули только в конце зимы.
Клод стоял в глубокой задумчивости посреди сверкавших стальной поверхностью чанов. Теперь он уже мало напоминал того крепкого мальчугана, который когда-то приехал в Ратледж-Эстейт, он стал похож на своего деда, и кожа его поблекла и покрылась морщинами.
Странно, что после всех этих лет ему так ярко припомнилась родина. Взлетающие ввысь башенки замка, потемневшие от времени стены, жаворонок, рвущийся к солнцу, звон кузнечиков, раскинувшиеся по обоим берегам Жиронды виноградники, вкус жаркого, приготовленного женой Алберта, запах лаванды и роз, доносившийся из сада, звуки музыки, нарядные туалеты дам – почему эти воспоминания разом пронзили его сердце? Из-за упоминания мадам о новом бароне? Или о младшем сыне Гилберте?
Впрочем, какое это имеет значение? Все это было и быльем поросло. Теперь его дом здесь – настоящий дом. Он огляделся, довольная улыбка тронула его губы. Он знал здесь каждый уголок, каждую трещинку, ему были знакомы здесь все звуки, все запахи. Все фамильные секреты знал он и крепко хранил тайну.
У него был свой собственный каменный домик, где он только спал. Настоящим его домом стала винодельня, вот там-то он и проводил дни, там ел и пил, там же делал свои изумительные вина, ни в чем не уступавшие лучшим образцам «Шато-Нуар».
Вино. Нужно успеть приготовить емкости для нынешнего урожая. Время. Куда оно бежит? Оглянуться не успеешь, а уже занялся новый день. С этими мыслями старик заторопился взглянуть на новую бочкотару.
Расположенное неподалеку от винодельни низкое строение было когда-то конюшней для тягловых лошадей. Двадцать лет назад ее приспособили под офисы, дверцы заложили до половины кирпичом, превратив в окна. Старые перегородки снесли и установили новые, разделив помещение на подходящего размера комнаты. Цементный пол выложили дубовым паркетом.
Растущий рядом раскидистый старый дуб большую часть дня укрывал в своей тени всю постройку. Сэм, пройдя мимо великана, вошел в бывшую конюшню.
Гейлин Уэстмор, темноволосая пышечка, выполнявшая функции секретаря, регистратора, делопроизводителя и еще много кого, говорила по телефону. Не прекращая разговора, она вытащила из ящика кипу писем и передала ему, указав жестом на то, что лежало сверху. Агент по продаже, работавший на северо-западе, умолял прислать ему пять ящиков каберне 1986 года.
Сэм не был уверен, что может послать больше одного, но решил все же свериться с данными компьютера.
Заслышав жужжание работающего компьютера, Сэм пошел на шум. Передав Энди Холстеду рабочую карточку Джонсона и сообщив тому, что Клод уволил работника, он ненадолго задержался в комнате.
– Это надо оформить как полагается, Сэм. Указать причину увольнения и сопутствующие обстоятельства.
– Оставь бланк на моем столе. Я его заполню и подпишу, – сказал Сэм, зная, что Клод никогда сам не занимается всей этой «канцелярией», считая ее бумажной волокитой.
Потом Сэм сразу же направился к себе в офис, расположенный в противоположном конце коридора. Оставленные незаделанными стропила ручной работы придавали кабинету слегка деревенский вид. У окна стоял весь в выбоинах и царапинах стол красного дерева.
Сэм наткнулся на стол семь лет назад, когда Кэтрин отправила его на чердак за рождественскими украшениями. Он стащил его вниз, прихватив также старую фотографию, на которой его прапрадед, первый Ратледж, поселившийся в Ратледж-Эстейт, сидел за этим самым столом.
Кэтрин, поняв, что внук собирается поставить стол в своем офисе, глянула и заявила:
– Тебе придется его реставрировать.
– При первом удобном случае, – согласился Сэм. Случай же все не подворачивался. А он со временем полюбил эти царапины и выемки, чернильные пятна и прожженные сигарами места – они придавали столу индивидуальность. Старая фотография заняла почетное место на полке с книгами. По соседству с ней расположились книги по виноградарству, а также спектрофотометр, треснутый «винный воришка» и разномастные стаканчики.
На противоположной стене стояла грубая тахта с матрасом из конского волоса – еще одна находка Сэма все на том же чердаке. Более неудобный предмет мебели надо было поискать. Сэм усаживал на нее коммивояжеров, которых не любил и от которых рассчитывал побыстрее отделаться. Перед столом стояла пара высоких кожаных кресел, обитых медными гвоздиками, – когда-то они украшали библиотеку в главном доме. Стены были выкрашены в нежно-салатовый цвет, гармонируя по цвету с ковром, покрывавшим почти всю поверхность дубового паркета. На стенах висели редкие гравюры и рисунки, предметом изображения всюду были виноградные лозы.
Подойдя к столу, Сэм нахлобучил шляпу на творение современного скульптора, изобразившего скорее всего Вакха, римского бога виноделия. В центре стола, ожидая его подписи, лежали разные бумаги и документы. То были отчеты агентов по продаже, а также ежемесячный отчет, отправляемый ими в Бюро по алкогольным напиткам, о количестве производимого ими продукта.
Проверив все данные на компьютере и уже взяв ручку, чтобы подписать отчет, он заметил входящую в кабинет Кэтрин.
– Наконец я разыскала тебя, – проговорила она голосом, в котором слышалось осуждение. – Обошла почти всю винодельню в поисках.
Такая прыть была не в духе Кэтрин.
– Что стряслось? – он сделал приглашающий жест в сторону кресла, но Кэтрин, не обращая внимания, продолжала стоять.
– Гил пригласил барона с женой погостить в Напа-Вэлли. И Эмиль принял приглашение. – Она произнесла это короткими резкими фразами. – Полагает, что должен оказать уважение Гилу. Прибыв сюда, намеревается посетить и Ратледж-Эстейт.
– Когда он приедет? – Сэм поставил подпись под отчетом.
– Через три недели.
Он приподнял голову и нахмурился.
– Значит, попадет на самое горячее время.
– Как раз на дробление. – Пройдя мимо тахты, она подошла к окну и, опершись руками на подоконник, бросила взгляд на каменное здание винодельни. – Постарайся понять, зачем приезжает сюда Эмиль. Он хочет присмотреться к тебе. Гил посеял в нем сомнения в твоей способности управлять крупным делом без посторонней помощи.
– Было бы странно, если дядя упустил бы такой шанс, – сухо ответил Сэм. – Вся долина знает, что именно ты ведешь дела. И все главные решения принимаешь ты. А я всего лишь исполнитель.
Повернувшись, она окинула его своим холодным насмешливым взглядом.
– Надеюсь, ты рассеешь эти сомнения, когда Эмиль приедет.
Сэм взглянул на нее, заинтригованный.
– А как, по-твоему, я сумею это сделать, если никогда не мог убедить тебя в своей пригодности к делу?
Кэтрин замерла на месте, пораженная его откровенностью. Она никогда не говорила ему о своих сомнениях. И сейчас не собиралась.
– Речь идет о другом, – заявила она.
– Почему же, – возразил Сэм. – Верь ты, что я могу вести дела самостоятельно, – никогда бы не стремилась к соглашению с бароном, разве не так?
– Я никогда не подвергала сомнению твою компетентность в работе. Как менеджер, ты более чем на месте.
– Такая похвала звучит как порицание, Кэтрин. – Улыбка Сэма была натянутой.
Разгневанная его нежеланием сменить тему, Кэтрин бросила:
– Ты слишком легкомысленный по натуре.
– Легкомысленный. – Он скрутил пальцы, изображая напряженную работу мысли. – Думаю, что проявил особенное легкомыслие, когда вырвал у Дауэрти винтовку, а не засунул ее в глотку этому идиоту, стрелявшему в моих людей. Или в прошлом году, когда ты лежала после падения, а я возбудил дело против фирмы «Ратклифф Уайнери» и добился от них обязательства прекратить выпуск вина под одной с нами этикеткой. Ты была недовольна, что я прекратил дело после того, как они внесли существенные изменения в оформление, хотела вести борьбу до победного конца, заставить их выплатить компенсацию, чтобы другим неповадно было. Мне же казалось, что не стоит ввязываться в дорогостоящую и утомительную тяжбу.
– На это денег не жалко. Ты был к ним слишком снисходителен.
– Именно так ты тогда и говорила.
– И была права.
Его глаза вспыхнули гневом – такое с ним редко случалось, и Кэтрин вся напряглась. Ей показалось, что внук собирается подняться с кресла. Она бессознательно затаила дыхание, ожидая всплеска ярости. Но ничего не произошло. Опасная минута прошла, а внук подкатил кресло к столу и принялся перебирать телефонограммы.
– Ты ведь всегда права, Кэтрин? – В его тоне звучали саркастические нотки.
– Когда речь идет о Ратледж-Эстейт, то – да. – Он снова разочаровал ее, и она не скрыла это от него. – Никогда не надо проявлять своей слабости.
Сэм вскинул голову.
– Не надо путать слабость со здравым смыслом, Кэтрин, – возразил он. – Земля у нас скверная, стоит убийственная жара и почти постоянно дуют ветры. Из-за этого виноград у нас мелкий, невзрачный. Но зато он обладает толстой и прочной кожицей, она-то и помогает ему вызреть в таком климате.
– Мне это известно, Джонатан.
– Меня зовут Сэм, – поправил он, оборвав спор, который он находил бессмысленным. – Лучше бы тебе не оговариваться, а то барон подумает, что у тебя плохо с головой.
– Мне необходим этот договор. – Голос Кэтрин звучал упрямо и твердо.
– Гил сделает все возможное, чтобы он сорвался, – предупредил бабушку Сэм. – Для него это очень важно по личным соображениям.
Кэтрин отозвалась не сразу.
– Для него это важно не только по личным, но и по финансовым соображениям. Его виноград заражен новой разновидностью филлоксеры. – Голос ее звучал медленно и задумчиво. – Через четыре года все его виноградники придется засаживать заново, и это потребует колоссальных капиталовложений.
– Мне казалось, он обратился в банк развития за ссудой.
– Верно. – Ее губы скривились в улыбке. – Но иметь поддержку, да еще такую влиятельную, со стороны тоже не мешает. Интересно, знает ли Эмиль о его проблеме, – задумалась она. – Надо будет сказать ему об этом… так, между прочим.
– Конечно, – шутливо поддержал он ее. – А кстати, где барон остановится, пока будет здесь гостить?
– Гил предложил ему жить у него, в гостевом домике, но барон предпочел зарезервировать комнаты в отеле. Так сказать, на нейтральной территории, – объяснила она и повернулась от окна, уверенным жестом поправив прическу. – Нужно организовать прием во время пребывания барона в долине – желательно, пока здесь будет находиться телевизионная группа.
– Что еще за группа? – нахмурился Сэм.
– Я собиралась рассказать тебе завтра за ленчем. На прошлой неделе мне звонил Хью Таунсенд. Он хотел бы снять фильм о калифорнийских винах, уделив особое внимание «Ратледж-Эстейт».
– И ты согласилась?
– Мне не хочется, чтобы у Эмиля сложилось впечатление, что только Гил умеет устанавливать контакты. Мы это тоже можем, и передача о нас будет транслироваться по всей стране. А может, ее покажут и за рубежом, – прибавила она, грациозно передернув плечиком. – Фильм для нас будет лучшей рекламой, чем все фотографии и статьи в журналах по виноградарству и бизнесу. Телевизионщики пробудут здесь несколько дней. Так я поняла. А вообще, кто знает? Может, мы сумеем предоставить им здесь достаточно много материала. – Она направилась к двери. – Встретимся завтра за ленчем в час дня.
Сэма интересовало, будет ли в группе Келли Дуглас. Но он не задал этого вопроса. А только, кивнув, подтвердил:
– Хорошо.
Оставшись один, он долго не сводил глаз с закрывшейся за Кэтрин двери, не в силах понять, почему он не может забыть встречу в Нью-Йорке с Келли Дуглас. Может быть, его волновал контраст между спокойным и ровным звучанием ее голоса и исходящей от нее вибрирующей, беспокойной энергией. А может, его привлекали сила и ум, которыми дышали ее черты. Или усталость, иногда проскальзывающая во взгляде, усталость, говорившая, что за победоносным обликом таится ранимая душа.
А может быть, все дело заключалось в том жарком поцелуе, будь он неладен.
Постаравшись отбросить все эти тревожащие его мысли, Сэм сосредоточился на лежащих перед ним телефонограммах.
10
Дождь стучал в окно офиса Келли, стекая ручейками по стеклу. А десятью этажами ниже бурлил и кипел Нью-Йорк: такси с шумом рассекали лужи, нетерпеливо ревели сирены, по тротуарам спешили люди – под зонтиками и сложенными газетами, а некоторые бесстрашно шли под дождем с открытой головой. Ливень не ослабил темпа жизни города.
Келли отвернулась от окна и окинула взглядом письменный стол. Бездумно провела рукой по его ореховой поверхности. Этот стол она откопала на распродаже в Сент-Луисе незадолго до переезда в Нью-Йорк. Прежний владелец, видимо, делал на нем грязную работу, и потому стол был в очень плохом состоянии – поверхность заляпана черными пятнами и испещрена выбоинами, у нескольких ящиков отсутствовали ручки, бока исцарапаны и попорчены, одна ножка сломана. Грузчики удивленно посмотрели на нее как на сумасшедшую, когда поняли, что она собирается забрать его с собой в другой город.
Теперь они удивились бы не меньше. Только теперь в их взглядах непременно появилось бы восхищение. Ни пятен, ни царапин больше не было. Мокрая тряпка и горячий утюг справились с выбоинами, краснодеревщик выправил ножку и заделал трещины, двойное отбеливание удалило цветовые несоответствия, слой морилки выявил богатую фактуру дерева, а от троекратного покрытия воском оно засветилось и заиграло дивным блеском.
Ощутив под рукой полированную поверхность стола, Келли припомнила часы, проведенные за вощением дерева. Даже теперь запах воска все еще ощущался, заглушаемый более сильным ароматом, идущим от роз и фиалок в вазе китайского фарфора. Вазу она тоже приобрела по случаю – на блошином рынке у пересечения Шестой авеню и 26-й улицы – вместе с чугунным черным зайцем, которым вначале припирала дверь, а теперь украсила письменный стол. Стены были завешены репродукциями картин Моне и О'Кифи.
Взгляд Келли упал на папку, лежащую посередине стола, несколько минут назад ее принесли из справочного отдела. Тут заключалась вся информация, которую ей смогли предоставить о Кэтрин Ратледж и ее поместье. Она ожидала, что папка окажется потолще.
Открыв папку, Келли просмотрела содержащиеся в ней материалы, отложив пока в сторону восьмистраничную аннотацию. В основном здесь были ксерокопии газетных и журнальных статей, отдельные страницы из книг об отечественном виноделии, а также фотографии – старые и сравнительно недавние.
Материалы лежали в строго хронологическом порядке. В первой вырезке излагалась история Джорджа Симпсона Ратледжа, который разбогател, занимаясь торговлей во время «золотой лихорадки», охватившей Сан-Франциско. В 1879 году он купил ранчо и пятьсот акров земли, заложив основу Ратледж-Эстейт. Как и многие другие богатые жители Сан-Франциско, он выстроил в долине летний домик, который, употребляя цветистое выражение того времени, «ни на йоту не уступал европейской вилле». В той же статье говорилось, что, разводя крупный рогатый скот, овец и лошадей, он намеревался также засадить несколько акров земли виноградом и, следуя примеру других землевладельцев, «попробовать делать из этого винограда вино».
В статье, относящейся к более позднему времени, говорилось о разрушительных последствиях эпидемии филлоксеры: «Все пятьдесят акров виноградника Джорджа Симпсона Ратледжа из Сан-Франциско уничтожены страшной заразой. По словам владельца, если будет найдено средство от этой болезни, он снова засадит участок виноградом».
Там же лежал некролог, написанный на смерть его жены в последний год уходящего столетия. В следующей короткой заметке говорилось, что мистер Ратледж перевел свою сан-францисскую фирму на сына, а сам перебрался в свой дом в долине.
На крупнозернистой газетной фотографии можно было видеть страшные разрушения, которые принесло Сан-Франциско известное землетрясение. Подпись под фотографией гласила, что снимок сделан во владениях Джорджа Ратледжа. «В загородном доме развалился камин, пострадала также винодельня. Мистер Ратледж выразил удовлетворение, что нанесенный ущерб не очень велик».
После его смерти, последовавшей в 1910 году, появилась большая статья, где перечислялись его славные деяния. В конце сообщалось, что он оставил после себя двух сыновей, дочь и четырех внуков. Никто из домочадцев не был назван по имени.
Журнальная вырезка, относящаяся к 1917 году, извещала о свадьбе Клейтона Ратледжа и Кэтрин Лесли Фэрчайлд. Многословный репортер подробно описал туалеты невесты и ее подружек, богатый прием, сервировку стола, свадебные подарки. Родители жениха подарили счастливым новобрачным виллу в Напа-Вэлли. В том же году в колонке «Светская жизнь» появилось сообщение, что Клейтон Ратледж решил круглый год жить в своем загородном доме и «вести жизнь землевладельца».
В статье, посвященной возможному принятию «сухого закона», угрожавшему процветающему винодельческому промыслу долины, приводились слова Клейтона Ратледжа, который делился своей уверенностью, что производство вина не запретят. Маленькая заметка, опубликованная после окончательного принятия закона, сообщала, что винодельня «Ратледж-Эстейт» получила разрешение на производство вин для церковных и медицинских целей. А следующая – сообщала о смерти Клейтона Ратледжа, наступившей шесть лет спустя в автомобильной катастрофе вблизи Бордо. Он оставил жену Кэтрин и двух малолетних сыновей – Джонатана восьми лет и Гилберта – шести.
Келли вздохнула. Пока не попадалось ничего, чего бы она не знала. Она продолжала листать оставшиеся материалы. Вдруг ее внимание привлек заголовок следующей статьи.
«Управляющий «Ратледж-Эстейт» погибает в результате несчастного случая.
Сегодня утром в подвале винодельни «Ратледж-Эстейт» один из работников поместья обнаружил труп Эвана Дауэрти. Следователь полагает, что смерть наступила в результате падения кега с вином, размозжившего жертве голову. По мнению следователя, смерть наступила прошлым вечером. Работающие в поместье люди утверждают, что Дауэрти частенько совершал вечерние обходы винодельни. Свидетелей несчастного случая не оказалось.
Келли отвернулась от окна и окинула взглядом письменный стол. Бездумно провела рукой по его ореховой поверхности. Этот стол она откопала на распродаже в Сент-Луисе незадолго до переезда в Нью-Йорк. Прежний владелец, видимо, делал на нем грязную работу, и потому стол был в очень плохом состоянии – поверхность заляпана черными пятнами и испещрена выбоинами, у нескольких ящиков отсутствовали ручки, бока исцарапаны и попорчены, одна ножка сломана. Грузчики удивленно посмотрели на нее как на сумасшедшую, когда поняли, что она собирается забрать его с собой в другой город.
Теперь они удивились бы не меньше. Только теперь в их взглядах непременно появилось бы восхищение. Ни пятен, ни царапин больше не было. Мокрая тряпка и горячий утюг справились с выбоинами, краснодеревщик выправил ножку и заделал трещины, двойное отбеливание удалило цветовые несоответствия, слой морилки выявил богатую фактуру дерева, а от троекратного покрытия воском оно засветилось и заиграло дивным блеском.
Ощутив под рукой полированную поверхность стола, Келли припомнила часы, проведенные за вощением дерева. Даже теперь запах воска все еще ощущался, заглушаемый более сильным ароматом, идущим от роз и фиалок в вазе китайского фарфора. Вазу она тоже приобрела по случаю – на блошином рынке у пересечения Шестой авеню и 26-й улицы – вместе с чугунным черным зайцем, которым вначале припирала дверь, а теперь украсила письменный стол. Стены были завешены репродукциями картин Моне и О'Кифи.
Взгляд Келли упал на папку, лежащую посередине стола, несколько минут назад ее принесли из справочного отдела. Тут заключалась вся информация, которую ей смогли предоставить о Кэтрин Ратледж и ее поместье. Она ожидала, что папка окажется потолще.
Открыв папку, Келли просмотрела содержащиеся в ней материалы, отложив пока в сторону восьмистраничную аннотацию. В основном здесь были ксерокопии газетных и журнальных статей, отдельные страницы из книг об отечественном виноделии, а также фотографии – старые и сравнительно недавние.
Материалы лежали в строго хронологическом порядке. В первой вырезке излагалась история Джорджа Симпсона Ратледжа, который разбогател, занимаясь торговлей во время «золотой лихорадки», охватившей Сан-Франциско. В 1879 году он купил ранчо и пятьсот акров земли, заложив основу Ратледж-Эстейт. Как и многие другие богатые жители Сан-Франциско, он выстроил в долине летний домик, который, употребляя цветистое выражение того времени, «ни на йоту не уступал европейской вилле». В той же статье говорилось, что, разводя крупный рогатый скот, овец и лошадей, он намеревался также засадить несколько акров земли виноградом и, следуя примеру других землевладельцев, «попробовать делать из этого винограда вино».
В статье, относящейся к более позднему времени, говорилось о разрушительных последствиях эпидемии филлоксеры: «Все пятьдесят акров виноградника Джорджа Симпсона Ратледжа из Сан-Франциско уничтожены страшной заразой. По словам владельца, если будет найдено средство от этой болезни, он снова засадит участок виноградом».
Там же лежал некролог, написанный на смерть его жены в последний год уходящего столетия. В следующей короткой заметке говорилось, что мистер Ратледж перевел свою сан-францисскую фирму на сына, а сам перебрался в свой дом в долине.
На крупнозернистой газетной фотографии можно было видеть страшные разрушения, которые принесло Сан-Франциско известное землетрясение. Подпись под фотографией гласила, что снимок сделан во владениях Джорджа Ратледжа. «В загородном доме развалился камин, пострадала также винодельня. Мистер Ратледж выразил удовлетворение, что нанесенный ущерб не очень велик».
После его смерти, последовавшей в 1910 году, появилась большая статья, где перечислялись его славные деяния. В конце сообщалось, что он оставил после себя двух сыновей, дочь и четырех внуков. Никто из домочадцев не был назван по имени.
Журнальная вырезка, относящаяся к 1917 году, извещала о свадьбе Клейтона Ратледжа и Кэтрин Лесли Фэрчайлд. Многословный репортер подробно описал туалеты невесты и ее подружек, богатый прием, сервировку стола, свадебные подарки. Родители жениха подарили счастливым новобрачным виллу в Напа-Вэлли. В том же году в колонке «Светская жизнь» появилось сообщение, что Клейтон Ратледж решил круглый год жить в своем загородном доме и «вести жизнь землевладельца».
В статье, посвященной возможному принятию «сухого закона», угрожавшему процветающему винодельческому промыслу долины, приводились слова Клейтона Ратледжа, который делился своей уверенностью, что производство вина не запретят. Маленькая заметка, опубликованная после окончательного принятия закона, сообщала, что винодельня «Ратледж-Эстейт» получила разрешение на производство вин для церковных и медицинских целей. А следующая – сообщала о смерти Клейтона Ратледжа, наступившей шесть лет спустя в автомобильной катастрофе вблизи Бордо. Он оставил жену Кэтрин и двух малолетних сыновей – Джонатана восьми лет и Гилберта – шести.
Келли вздохнула. Пока не попадалось ничего, чего бы она не знала. Она продолжала листать оставшиеся материалы. Вдруг ее внимание привлек заголовок следующей статьи.
«Управляющий «Ратледж-Эстейт» погибает в результате несчастного случая.
Сегодня утром в подвале винодельни «Ратледж-Эстейт» один из работников поместья обнаружил труп Эвана Дауэрти. Следователь полагает, что смерть наступила в результате падения кега с вином, размозжившего жертве голову. По мнению следователя, смерть наступила прошлым вечером. Работающие в поместье люди утверждают, что Дауэрти частенько совершал вечерние обходы винодельни. Свидетелей несчастного случая не оказалось.