Дик Филип Кинред. Нарушенное время Марса

   «То, чего я боялась больше всего», — подумала Сильвия.
   Четверо девочек все еще сидели возле дамбы, машинально ковыряясь в грязи и воде. Ни одна не взглянула на нее и не поздоровалась. Они, казалось, находились в шоке от известия о смерти отца. Только самая младшая не подавала никаких признаков беспокойства, очевидно, толком не понимая того, что случилось.
   «Холод от смерти маленького человека уже распространяется на других», — сказала себе Сильвия. Она почувствовала, как сжалось ее собственное сердце. «Даже несмотря на то, что я не любила его», — думала она. Вид девочек бросил ее в дрожь.
   "Я должна возиться с этими глупыми, толстыми, скучными детьми? мысленно вопрошала Сильвия. Ответная мысль, отвергая все другие соображения в сторону, пришла ей на ум:
   — Я не хочу!"
   Ее охватила паника. Вдруг стало ясно, что у нее не осталось выбора.
   Дети играли на ее земле, в ее саду, они уже висели на ней.
   С надеждой в голосе самая младшая попросила:
   — Миссис Болен, можно нам взять побольше воды для нашей дамбы?
   «Вода! Вечное желание воды, — думала Сильвия. — Они, как пиявки, присасываются к нам, будто рождены для этого».
   Она не ответила ребенку, а обратилась к сыну:
   — Пойдем в дом, я хочу поговорить с тобой. — Вдвоем они прошли в дом, откуда девочки не могли ничего слышать. — Дэвид, — сказала Сильвия, — по радио объявили, что погиб их папа. Поэтому приезжала полиция и забрала миссис Стинер с собой. Некоторое время необходимо помочь им. — Она силилась улыбнуться, но не смогла. — Как бы мы ни презирали соседей…
   Дэвид вспыхнул в ответ:
   — Я не презирал их, мама. Как он умер? У него случился сердечный приступ? Или на него напали дикие бликманы?
   — Не имеет значения, каким образом ему пришлось умереть, а вот нам следует подумать, что можно сделать для девочек. — Голова отказывалась работать, и женщина ничего не могла придумать. Единственное, что она чувствовала, — полное нежелание видеть девочек рядом. — Что же нам делать, сынок? — спросила она.
   — Думаю, стоит покормить их. Девочки сказали мне, что они ничего не ели с утра, только собирались завтракать, когда прилетела полиция.
   Сильвия вышла из дома и по тропинке подошла к детям.
   — Все, кто хочет есть, пойдемте со мной. Девочки, я собираюсь приготовить завтрак в вашем доме. — Она выждала мгновение и направилась к дому Стинера. Оглянувшись, женщина увидела, что только самая младшая тронулась за ней, остальные даже не шелохнулись.
   Старшая девочка, едва сдерживая слезы, проговорила:
   — Спасибо, мы не хотим.
   — Вам все же лучше поесть, — сказала Сильвия, но в душе почувствовала облегчение. — Пойдем со мной, — сказала она маленькой девочке. — Как тебя зовут?
   — Бетти, — застенчиво ответила малышка. — Можно мне бутерброд с яйцом? И какао!
   — Посмотрим, что там можно приготовить, — ответила Сильвия.
   Немного погодя, пока ребенок ел бутерброд с яйцом и пил какао, она воспользовалась случаем осмотреть дом Стинеров.
   В спальне она нашла фотографию маленького мальчика с темными, огромными, блестящими глазами и вьющимися волосами. «Он выглядит, подумала Сильвия, — как скорбное существо из потустороннего мира, еще более ужасного, чем наш».
   Захватив фотографию, она вернулась в кухню и спросила маленькую Бетти, кто этот мальчик.
   — Это мой брат, Манфред, — с полным ртом, набитым яйцом и хлебом, ответила Бетти. Потом вдруг стала хихикать. Сквозь детский смех Сильвия разобрала несколько сбивчивых слов о том, что девочкам строго-настрого не велели никому говорить о брате.
   — Почему он не живет с вами? — совершенно заинтригованная, спросила женщина.
   — Он — в лагере, — ответила малышка, — потому что не может говорить.
   — Какой ужас! — сказала Сильвия и подумала:
   «Без всякого сомнения — в том самом лагере в Нью-Израиле. Не удивительно, что девочкам не разрешают упоминать о нем. Он один из тех аномальных детей, о которых постоянно слышно, но никто их не видит». Эта мысль навеяла на нее грусть. Нешуточная трагедия в доме Стинеров, а она даже не предполагала о ней. — «Как раз в Нью-Израиле Стинер расстался с жизнью. Несомненно, он там навещал сына. Тогда это не имеет к нам никакого отношения, — сказала себе она, возвращая фотографию на место в спальню. Решение Стинера основано на личных мотивах. — От этих мыслей она почувствовала облегчение. — Странно, — думала она, — как быстро появляется чувство вины и ответственности, когда слышишь о самоубийстве: если бы я только не сделал это, или если бы наоборот сделал то… можно было бы предотвратить… я в замешательстве… Но в данной ситуации все происходило совершенно иначе».
   Сильвия была посторонним человеком для Стинеров, практически не знавшим их действительной жизни, а только воображавшим ее в припадке нервного стыда.
   — Ты когда-нибудь видела брата? — спросила женщина у Бетти.
   — Кажется, я видела его один раз, — нерешительно ответила Бетти. — Он играл в салки, там еще было много других мальчиков больше меня.
   Одна за другой в кухню неслышно вошли трое старших сестер и молча встали возле стола. Наконец старшая выговорила:
   — Мы передумали и хотели бы перекусить.
   — Хорошо, — сказала Сильвия, — тогда помогите мне облупить яйца. А почему бы вам не пригласить Дэвида, чтобы он тоже поел? Разве не лучше поесть всем вместе?
   В ответ дети только молча кивнули.
   Проходя главной улицей Нью-Израиля, Арни Котт увидел впереди толпу зевак, несколько сгрудившихся машин у обочины дороги и, задержавшись на мгновение на перекрестке, свернул к магазину современных народных промыслов, принадлежащему Анне Эстергази.
   «Что— то случилось, -размышлял он. — Кража? Уличное происшествие?» У него не было времени разбираться. Арни продолжил путь и вскоре подошел к небольшому современному магазинчику, который содержала его бывшая жена.
   Сунув руки в карманы и придав себе независимый вид, он вошел внутрь.
   — Есть кто в доме? — весело позвал мужчина. — Никого. — Должно быть, побежала поглазеть на происшествие. Какая безответственность, даже магазин не закрыла.
   Через несколько секунд Анна, задыхаясь, вбежала в магазин.
   — Арни! — сказала она удивленно, неожиданно видя его. — Господи Боже мой! Знаешь ли ты, что случилось? Я совсем недавно говорила с ним, только что, не более часа назад… А теперь он мертв… — Ее глаза наполнились слезами. Она упала на стул, нащупала бумажную салфетку и, всхлипывая, уткнулась в нее. — Как ужасно! — повторяла она сдавленным голосом. — Это не было несчастным случаем, он бросился под колеса нарочно.
   — Ах вот что случилось! — сказал Арни, жалея, что сам не подошел посмотреть. — Кого ты имеешь в виду?
   — Ты, вероятно, не знаешь его. У него тоже ребенок в лагере, там я с ним и познакомилась. — Она вытирала глаза, продолжая сидеть, пока Арни бродил по магазину. — Ну? — спросила она, наконец успокоившись. — Чем могу быть тебе полезна? Как приятно снова тебя увидеть!
   — Мой чертов кодировщик сломался, — сказал Арни. — Ты же знаешь, как тяжело найти приличных ремонтников. Мне ничего больше не оставалось, как приехать к тебе. Что скажешь насчет того, чтобы перекусить со мной? Закрой ненадолго магазин.
   — Конечно, я так рада! — смущенно ответила она. — Только позволь мне привести себя в порядок. Я себя чувствую, как будто все произошло со мной, а не с ним. Я видела его, Арни! Автобус наехал прямо на него, они такие тяжелые, что не могут резко остановиться. Мне хочется перекусить. Нужно проветриться. — Она поспешила в ванную и закрыла за собой дверь.
   Вскоре они шли рядом по тротуару.
   — Зачем люди лишают себя жизни? — спросила Анна. — Мне все кажется, что я могла бы предотвратить это самоубийство. Я продала ему флейту для его мальчика. Она все еще была с ним, я видела ее вместе с чемоданом на обочине. Он уже никогда не отдаст игрушку сыну. Была ли причина самоубийства как-нибудь связана с флейтой? У меня были сомнения, дать ему флейту или…
   — Брось, — ответил Арни. — Это — не твоя вина. Послушай, если мужчина собрался лишить себя жизни, то никто и ничто не сможет его остановить. Ты также никак не можешь вызвать у него тягу к самоубийству, потому что оно уже у него в крови. Это — его судьба. Самоубийцы заранее в течение долгих лет готовятся лишить себя жизни. А потом все происходит неожиданно, как своего рода озарение. Бац! И они лишают себя жизни. Понимаешь? — он обнял ее и дружески похлопал по плечу.
   Она согласно кивнула в ответ.
   — Возьмем хотя бы нас с тобой, — продолжал Арни. — Наш ребенок в лагере Бен-Гуриона, но ведь он не мешает нам существовать. Это — не конец света, правда? Мы спокойно продолжаем жить… Где бы ты хотела перекусить?
   Как тебе нравится замечательное местечко через дорогу, ресторан «Красная лиса»? По-моему, лучше и не найдешь. Мне бы очень хотелось сейчас жареных креветок, но черт подери! я почти год их не видел. Нужно разрешить все транспортные проблемы, иначе сюда никто не поедет.
   — Только не ресторан «Красная лиса»! — сказала Анна. — Ненавижу мужлана, который его содержит. Давай испытаем вон тот ресторанчик, на углу, он новый, я никогда раньше там не бывала. Говорят, неплохое местечко.
   Пока они сидели за столиком в ожидании заказа, Арни продолжал развивать свою точку зрения.
   — В каждом случае самоубийства — можешь быть уверена — парень твердо знает, что он бесполезный член общества. Именно уверенность в том, что он никому не нужен, вынуждает его так поступить. Может быть, есть и другие причины самоубийств, но я уверен, это — главная. Поэтому я не теряю сон, когда слышу об очередном случае самоубийства. Ты представить себе не можешь, какое множество так называемых естественных смертей здесь, на Марсе, являются ничем иным, как скрытыми самоубийствами. Такова суровая действительность. Планета сама определяет, кто достоин жить, а кто — нет.
   Хотя Анна время от времени согласно кивала головой, речи бывшего мужа, казалось, мало ее утешили.
   — Таким образом, этот парень… — продолжал Арни.
   — Его фамилия — Стинер, — подсказала Анна.
   — Стинер?! — он оторопело уставился на нее. — Норберт Стинер — делец черного рынка?! — Последние слова Арни чуть не прокричал.
   — Он продавал экологически чистую еду.
   — Так вот кто этот самоубийца!… — Арни был крайне изумлен. Нет! Не может быть! Только не Стинер! Какая серьезная утрата! Арни получал все деликатесы от Стинера и почти полностью зависел от этого человека.
   Официант принес заказ.
   — Какой ужас! — сказал Арни. — Просто чудовищно! Что же делать? — он лихорадочно соображал: на всех приемах… Каждый раз, когда он накрывал интимный ужин для двоих — для себя и какой-нибудь Марты или последней Дорин… Черт возьми! Слишком много для одного дня! Самоубийство Стинера… кодировщик… все одно к одному…
   — Как ты думаешь, — спросила Анна, — нельзя ли что-нибудь сделать для его семьи, несмотря на то, что он немец? Немцы так пострадали в шестидесятых, когда из-за того лекарства родились дети-уроды с ластами. Я открыто так заявляю всем тем, кто утверждает, что германский народ постигла Божья кара за злодеяния, творимые ими в период нацизма. И это заявляют не какие-нибудь религиозные фанатики, а просвещенные люди бизнесмены и на Марсе и на Земле.
   — Проклятый дурак Стинер! — злился Арни. — У него не голова, а кочан капусты.
   — Ешь, Арни, — Анна развернула салфетку. — По-моему, суп выглядит очень аппетитно.
   — Я не могу есть, — ответил Арни. — Я просто не желаю есть помои, он отставил тарелку с супом.
   — Ты так и остался большим капризным ребенком, — сказала Анна. — Все те же неожиданные вспышки. — Ее голов звучал мягко и сострадательно.
   — Черт тебя возьми! — зарычал Арни. — Иногда мне кажется, будто я размером в целую планету, а ты зовешь меня ребенком! — он смотрел на нее в крайнем раздражении.
   — Я… А я и не знала, что Норберт Стинер был вовлечен в черный рынок, — слегка растерявшись от неожиданной вспышки гнева у бывшего мужа, произнесла Анна.
   — Ну, конечно, ты не могла знать, ни ты, ни твои дамочки из комитета.
   Что ты вообще знаешь о мире вокруг тебя?… А теперь перейдем к делу. Зачем я приехал? Я читал твое последнее заявление в «Таймс». Оно, мягко говоря, попахивало. Тебе следует прекратить поднимать панику. Твои статейки производят впечатление на таких же сумасбродов, как и ты сама, но, кроме того, они отпугивают умных людей.
   — Пожалуйста, — уговаривала Анна, — ешь! Успокойся.
   — Я собираюсь выделить человека из своего аппарата — просматривать все твои материалы, прежде чем ты будешь их распространять. Эх ты!
   Горе— политик.
   — Ты? — коротко удивилась она.
   — У нас существует действительно серьезная проблема. Мы больше не можем привлечь на Марс искусных работников с Земли. Всем известно — мы загниваем. Наши колонии никому не нужны, никто не будет вкладывать средства в них.
   Улыбнувшись, как ей показалось, от того, что она догадалась о причине гневной вспышки Арни, Анна сказала:
   — Кто-нибудь займет место Стинера в твоей жизни, должны же быть и другие торговцы на черном рынке.
   — Ты совершенно не понимаешь меня, — ответил Арни. — Ты воображаешь меня жадным и маленьким, в то время, как на самом деле я являюсь одним из самых влиятельным людей целой системы марсианских колоний. По правде сказать, мы расстались из-за твоего унижающего отношения ко мне, постоянной ревности и соперничества. Я жалею, что приехал сюда. Ты же не можешь разговаривать спокойно — тебе обязательно нужно перейти на личности.
   — Известно ли тебе, что на рассмотрение ООН представлен закон о закрытии спецлагеря Бен-Гуриона? — спокойно спросила Анна.
   — Нет! — отрезал Арни.
   — А тебе не причиняет страдания мысль о том, что лагерь будет закрыт?
   — Ну и черт с ним! Наймем для Сэма частную сиделку!
   — А что будет с остальными детьми?
   — Пусть родители сами о них позаботятся, — ответил Арни. — Послушай, Анна, тебе следует подчиниться тому, что зовется мужской доминантой и позволить моим людям редактировать твою писанину. Боже правый, эта галиматья приносит гораздо больше вреда, чем пользы. Я вынужден сказать тебе это прямо. Как ты сама говоришь, в моем лице тебе лучше иметь плохого друга, чем хорошего врага. Ты — всего лишь любитель! Как, впрочем, и большинство женщин. Ты — безответственна, не понимаешь всех последствий своих поступков.
   Он хрипел от ярости, а на ее лице не появилось никакой реакции. Все, что сказал бывший муж, не произвело на нее ни малейшего впечатления.
   — Можешь ты оказать нам содействие, чтобы сохранить лагерь открытым?
   — спросила Анна. — Мы будем добиваться положительного решения вопроса. Я хочу, чтобы лагерь продолжал работать.
   — Из-за остальных детей? — свирепо прорычал Арни.
   — Да.
   — Ты хочешь получить прямой ответ?
   Она холодно кивнула.
   — Я всегда жалел, что эти евреи открыли лагерь!
   — Слава тебе, прямодушнейший, честнейший и благороднейший Арни Котт друг человечества! — насмешливо произнесла Анна.
   — Целый мир только и твердит о том, что на Марсе живут мутанты, что, отправившись сюда, путешественники рискуют подвергнуться губительной радиации во время перелета и, нарушив таким образом свою половую функцию, родить монстров, вроде тех, которые рождались у немцев, с ластами, вроде твоего соседа.
   — Так говорят только ты и мужлан, содержащий «Красную лису».
   — Я только реалист до мозга костей. В борьбе за нашу жизнь необходимо сохранить приток эмигрантов. Ведь здесь никто не хочет рожать, все спиваются, Анна. Ты отлично знаешь об этом. А если бы у нас не существовало лагеря, то мы бы объявили, что вдали от ядерных испытаний, загрязненной Земной атмосферы все дети рождаются здоровыми. Я бы очень обрадовался, чтобы было так, но лагерь мешает.
   — При чем тут лагерь? Рождения сами по себе, а он к ним не имеет абсолютно никакого отношения.
   — Если бы не лагерь, — сказал Арни, — то никто не мог бы выявить случаи уродств среди нас.
   — И ты мог бы спокойно дурить землян, рассказывая небылицы, будто бы на Марсе более благоприятные экологические условия, чем на Земле?
   — Конечно, — кивнул он в ответ.
   — Но ведь это аморально!
   — Нет! Послушай, как раз наоборот. Аморальны ты и твои дамочки из комитета. Сохранением лагерем Бен-Гуриона вы…
   — Не сердись, мы никогда не согласимся между собой. Давай ешь и можешь возвращаться в Левистоун… Я больше не выдержу…
   Остаток обеда они провели в тишине.
   Член совета психиатров спецлагеря имени Бен-Гуриона доктор Милтон Глоб сидел наконец один в психиатрическом кабинете поселка Союза Космолетчиков, куда он только что вернулся из поездки в Нью-Израиль. В руке он держал счет, пришедший от компании по ремонту крыш еще месяц назад и до сих пор неоплаченный. Из-за постоянных песчаных бурь дом доктора был завален песком до такой степени, что поселковый пожарный инспектор послал предписание — в тридцатидневный срок расчистить территорию. Бедняга доктор был вынужден обратиться в компанию «Ремонт крыш», хотя отлично знал, что не сумеет расплатиться. Теперь, разглядывая счет, он был совершенно раздавлен. Ему требовалось не меньше месяца ишачить, чтобы заработать такую сумму. Ах! Если бы Джин, его жена, хоть чуточку поэкономнее вела хозяйство! Но даже это не решит проблему. Необходимо заполучить побольше пациентов. Союз Космолетчиков платил ему ежемесячное жалованье плюс пятьдесят процентов за каждого пациента, так называемых премиальных. Если бы не прогрессивка, то доктор вообще не смог бы свести концы с концами.
   Зарплата психиатра составляла лишь мизерную величину, чтобы, имея жену и детей, можно было сносно существовать на такое жалованье. Кроме того, всем известно, как неохотно тратило деньги на зарплату руководство Союза Космолетчиков.
   Жизнь в поселке, где проживал Глоб, протекала размеренно, во многом похоже на земную. Обстановка же в Нью-Израиле, как и в других национальных поселках, носила более напряженный, взрывчатый характер.
   Однажды доктор жил в такой национальной колонии, принадлежащей Объединенной Арабской республике, в одном из особенно процветавших исследовательских центров, куда постоянно доставлялось множество растений с Земли и проводились непрерывные опыты по акклиматизации их на Марсе.
   Постоянная враждебность к нему и другим сотрудникам сначала просто раздражала, а потом начала серьезно настораживать. Люди, до сих пор спокойно выполнявшие обычные повседневные работы, стали очень обидчивы.
   Они буквально взрывались при затрагивании определенных тем. А однажды ночью враждебность приняла открытую форму. Под покровом темноты толпа разгромила сложнейшие механизмы, исследовательские лаборатории, в которых ежедневно производились тончайшие эксперименты. Естественно, разгром производился с огромным воодушевлением, радостью и национальной гордостью.
   «Черт с ними! — решил доктор Глоб. — Их жизнь пуста, они просто перенесли сюда застарелые национальные обиды, а про главную цель колонизации совершенно забыли». В сегодняшней утренней газете он прочитал о скандале, случившемся в поселке электриков. В сообщении намекалось на ответственность жителей ближайшего итальянского поселка лишь на том основании, что несколько нападавших имело длинные нафабренные усы, популярные в итальянской колонии.
   Стук в дверь кабинета прервал его размышления.
   — Да, — произнес доктор, пряча счет в ящик письменного стола.
   — Ты готов принять старину Пурди? — спросила его жена, решительно входя в дверь.
   — Давай сюда старину Пурди, — ответил Глоб. — Но задержи его хотя бы на пять минут, чтобы я успел просмотреть его историю болезни.
   — Ты будешь обедать? — поинтересовалась Джин.
   — Конечно. Все на свете обедают.
   — Ты выглядишь бледным, — сказала жена.
   «Плохо», — решил доктор. Он вышел из кабинета в ванную и тщательно натер лицо коричневой пудрой по последней моде. Это улучшило его внешний вид, но не настроение.
   Привычка пользоваться пудрой возникла по причине того, что руководство Союза Космолетчиков, в основном испанцы и пуэрториканцы, с недоверием относилось к работникам со светлой кожей. Конечно, явно об этом никогда не говорилось, но в объявлениях о найме на работу сообщалось, что марсианские климатические условия вызывают у светлокожих изменение тона от естественного до мертвенно бледного.
   Как следует припудрившись, доктор Глоб подготовился к встрече с пациентом.
   — Здравствуйте, старина Пудри.
   — Здравствуйте, док.
   — Как я понял из вашего личного дела, вы — булочник.
   — Точно так, док.
   Немного помолчав, доктор спросил:
   — Итак, что вас беспокоит?
   Уставившись в пол и смущенно теребя кепку, старина Пудри наконец выдавил из себя:
   — Я раньше никогда не обращался… к психиатру.
   — Да, действительно, в вашем деле нет жалоб на психическое здоровье.
   — Прием… ну… который давал мой зять… Вообще-то я не любитель приемов…
   — И что же необычного случилось на приеме? — доктор Глоб тихонько поставил на стол часы, начавшие отсчитывать полчаса, положенные на пациента.
   — Они прямо навалились на меня. Хотели, чтобы я взял в подмастерья племянника, и он, таким образом, стал бы членом Союза, — затараторил Пудри, — с тех пор я ночами не сплю, пытаюсь найти выход из положения…
   Мои отношения с родственниками… Я не могу настоять на своем и твердо сказать им «нет». Я не могу разъехаться с ними, так как недостаточно хорошо себя чувствую… Вот почему я здесь, док!
   — Понимаю, понимаю, — сказал доктор Глоб. — А теперь расскажите-ка мне подробности приема: когда и где он произошел? Имена действующих лиц, чтобы я мог как следует во всем разобраться.
   Пурди порылся в карманах пальто и с облегчением вытащил аккуратно отпечатанный документ.
   — Я ценю, что вы так глубоко входите в мое положение, док. Вы, психиатры, в самом деле снимаете тяжесть с человеческой души. Я ведь действительно потерял сон из-за родственников. — Он с благоговейным страхом смотрел на доктора, искушенного в человеческих взаимоотношениях, способного разобраться в многочисленных межличностных конфликтах, поразивших жителей поселка за последние годы.
   — Не беспокойтесь больше об этом, — бодро сказал доктор. «Типичный случай вялотекущей шизофрении, — подумал он. — В любом случае моя задача облегчить его страдания». — Я займусь вашими отношениями с родственниками, и, по крайней мере, в течение нескольких месяцев можете не волноваться.
   Конечно, если какое-нибудь новое нервное потрясение опять не выбьет вашу слабую психику из равновесия…
   Когда старина Пудри наконец ушел, доктор Глоб с удовольствием подумал, что ему опять удалось применить безлекарственную психотерапию, частенько практикуемую им на Марсе. Вместо назначения лекарств, он встанет на место больного в качестве судьи, разбирая конфликт с родственниками, приведший к болезни.
   Неожиданно из внутреннего селектора раздался голос Джин:
   — Милт. Тебя вызывают из Нью-Израиля. Босли Тувим.
   «О, Господи! — подумал Глоб. — Сам президент Нью-Израиля! Что-то случилось!» Он торопливо снял телефонную трубку:
   — Доктор Глоб слушает.
   — Доктор, — зазвучал глубокий властный голос. — Это это Тувим. У нас здесь несчастный случай со смертельным исходом. Ваш пациент — насколько я понимаю. Не будете ли вы так любезны прилететь к нам? Позвольте мне предварительно сказать несколько слов о потерпевшем. Норберт Стинер, эмигрировал из Западной Германии…
   — Он не мой пациент, сэр, — перебил Глоб. — Но его сын страдает аутизмом и находится в спецлагере Бен-Гуриона. Вы хотите сказать, что Стинер мертв? Ради всего святого! Я только сегодня утром говорил с ним. Вы действительно уверены, что речь идет о нем, а не о его однофамильце? У меня действительно имеется личное дело всей семьи Стинеров ввиду заболевания их мальчика. В случае детского аутизма мы считаем, что прежде чем начинать лечение, необходимо разобраться в семейной обстановке пациента. Да… теперь понятно…
   — Вероятно, это самоубийство, — сказал Тувим.
   — Просто не верится, — ответил доктор.
   — Я только что беседовал с обслуживающим персоналом лагеря Бен-Гуриона. Мне сказали, что вы долго говорили со Стинером, как раз перед уходом того из лагеря. Полицию интересует, не проявлял ли Стинер во время беседы с вами признаков подавленного или болезненно замкнутого состояния?
   Не говорил ли он нечто такое, что заставило бы вас отговаривать его от своего намерения и подвергнут несчастного лекарственной терапии? Я имею в виду, не проговорился ли этот человек о чем-то таком, что насторожило бы вас?
   — Абсолютно ничего, — сказал Глоб.
   — Тогда вам нечего беспокоиться, — проговорил Тувим. — Просто будьте готовы дать характеристику психического состояния Стинера: обозначить возможные мотивы, приведшие того к самоубийству. Вы понимаете?
   — Спасибо, мистер Тувим, — вяло поблагодарил доктор Глоб. — Думаю, он был удручен состоянием сына. Я в общих чертах описал ему новый метод, который может, как мы надеемся, излечить его ребенка. Стинер действительно показался мне замкнутым, озлобленным, даже циничным, он отреагировал на мой рассказ совсем не так, как я ожидал. Но самоубийство!…
   «Что, если я потеряю место в лагере?» — подумал Глоб. Как раз сейчас это было бы ощутимым ударом по его кошельку. Работа там раз в неделю давала значительную прибавку к доходу, достаточную, чтобы он мог ощущать хотя бы относительную финансовую стабильность. Чек от «Бен-Гуриона» вселял уверенность в доктора.