Дик Филип Кинред. Лучший друг Бога

   В самой середине комнаты сидел Эймос Айлд, его огромная голова удерживалась в равновесии с помощью воротника с металлическими штырями. Он окружил себя самыми разными предметами: дыроколами, ручками, пресс-папье, линейками, стиральными резинками, листами бумаги, картона, журналами, рефератами… Из журналов он повырывал страницы, скомкал их и разбросал по всей комнате. Сейчас же он что-то рисовал на клочке бумаги.
   Ник подошел к нему. Человечки из палочек, огромное кольцо на небе, изображавшее солнце.
   – А этим людям нравится солнце? – спросил он у Эймоса Айлда.
   – Оно делает их теплыми, – ответил Айлд.
   – Поэтому они выходят под его лучи?
   – Да. – Теперь Эймос Айлд рисовал на другом клочке – тот ему уже надоел. Получилось что-то похожее на животное.
   – Лошадь? – попытался угадать Ник. – Собака? У него четыре ноги – это медведь? Кошка?
   – Это я, – ответил Эймос Айлд.
   Сердце Ника Эпплтона сжалось от боли.
   – У меня есть нора, – сообщил Айлд, рисуя в самом низу коричневым карандашом неровный, сплющенный круг. – Она там. – Он ткнул своим длинным пальцем в сплющенный коричневый круг. – Я забираюсь туда, когда идет дождь. И сохраняю тепло.
   – Мы сделаем тебе нору, – пообещал Ник. – Точно как эта.
   Улыбаясь, Эймос Айлд скомкал рисунок.
   – А кем ты собираешься стать, – спросил Ник, – когда вырастешь?
   – Я взрослый, – ответил Айлд.
   – Тогда чем же ты занимаешься?
   Айлд заколебался. Затем он сказал:
   – Я строю всякое. Вот смотрите. – Он встал с пола, голова его угрожающе раскачивалась… «Господи, – ужаснулся Ник, – она же сломает ему позвоночник». Айлд с гордостью показал Нику сооруженную им из линеек и пресс-папье конструкцию.
   – Замечательно, – похвалил Ник.
   – Если убрать один груз, – сказал Айлд, – все рухнет. – Озорное выражение появилось на его лице. – Я думаю убрать какую-нибудь деталь.
   – Но ведь ты не хочешь, чтобы все рухнуло.
   Возвышаясь над Ником со своей громадной головой и ее замысловатой поддержкой, Эймос Айлд спросил:
   – А вы чем занимаетесь?
   – Я нарезчик протектора, – ответил Ник. – На шинах.
   – А шина – это такое в скибе, которое все крутится и крутится?
   – Верно, – подтвердил Ник. – Скиб на это приземляется. На них, точнее.
   – А я смог бы так когда-нибудь? Смог бы я стать… – Айлд замялся.
   – Нарезчиком протектора, – терпеливо подсказал Ник. Он чувствовал себя спокойно. – Это очень плохое занятие. Не думаю, что оно понравилось бы тебе.
   – Почему?
   – Потому что, видишь ли, на шинах есть такие канавки… и ты все углубляешь их – и кажется, что там больше резины, чем на самом деле, – но ведь у того, кто купит такую шину, она может лопнуть. Тогда он попадет в аварию и тоже поранится.
   – Вы поранились, – сказал Айлд.
   – У меня сломана рука.
   – Тогда вам должно быть больно.
   – Не так уж. Она парализована. Я еще немного в шоке.
   Дверь отворилась, и один из черных полицейских заглянул в комнату – его узкие глаза оценивали ситуацию.
   – Ты не принес бы мне таблетку морфина из амбулатории? – попросил его Ник. – Моя рука… – Он указал на нее.
   – Ладно, кореш, – отозвался полицейский и прикрыл дверь.
   – Должно быть, она действительно очень болит, – сказал Эймос Айлд.
   – Не так уж сильно. Пусть тебя это не беспокоит.
   – А как вас зовут?
   – Мистер Эпплтон. Ник Эпплтон. Зови меня Ник, а я буду звать тебя Эймос.
   – Нет, – сказал Эймос Айлд. – Мы пока не настолько хорошо знаем друг друга. Я буду звать вас мистер Эпплтон, а вы зовите меня мистер Айлд. Знаете, мне тридцать четыре года. А в следующем месяце исполнится тридцать пять.
   – И вы получите множество подарков, – подхватил Ник.
   – Я хочу только одного, – сказал Айлд. – Я хочу… – Он вдруг замолчал. – У меня в голове есть какое-то пустое место. Я хочу, чтобы его там не было. Обычно там не было пустого места.
   – Большое Ухо, – спросил Ник. – Вы помните о нем? Как вы его строили?
   – О да, – ответил Айлд. – Я это делал. Оно будет слушать каждого, а затем… – он замялся, – мы сможем отправлять людей в лагеря. В лагеря для перемещенных.
   – А хорошо ли так делать? – спросил Ник.
   – Я… не знаю. – Айлд сжал ладонями виски и зажмурил глаза. – Что такое другие люди? Может быть, и нет никаких других; может, это просто фантазия. Вот вы… может, я вас выдумал. Может быть, я могу заставлять вас делать все, что мне захочется.
   – А что вам хочется, чтобы я сделал? – спросил Ник.
   – Подхватите меня, – попросил Айлд. – Мне хочется, чтобы меня подхватили… и есть такая игра – вы кружитесь, держа меня за руки. И центробежная сила… – Он запнулся и попробовал по-другому: – Вы делаете так, что я улетаю за горизонт… – Он опять запнулся. – Могли бы вы подхватить меня? – жалобно попросил он, глядя на Ника сверху вниз.
   – Я не могу, мистер Айлд, – ответил Ник. – Из-за сломанной руки.
   – Все равно благодарю вас, – сказал Эймос Айлд. Задумавшись, он прошаркал к окну комнаты и стал вглядываться в ночное небо. – Звезды, – проговорил он. – Туда летают люди. Мистер Провони отправился туда.
   – Да, – подтвердил Ник. – Он безусловно это сделал.
   – А мистер Провони хороший человек?
   – Он – человек, сделавший то, что необходимо было сделать, – ответил Ник. – Нет, вряд ли он хороший человек – он скверный человек. Но он хотел помочь.
   – А это хорошо – помогать?
   – Так считает большинство людей, – сказал Ник.
   – Мистер Эпплтон, – спросил Эймос Айлд, – а у вас есть мать?
   – Нет, она умерла.
   – И у меня нет. А у вас есть жена?
   – Пожалуй, нет. Уже нет.
   – Мистер Эпплтон, а у вас есть подружка?
   – Нет, – резко ответил Ник.
   – Она умерла?
   – Да.
   – Совсем недавно?
   – Да, – проскрежетал он.
   – Вам надо найти себе новую, – сказал Эймос Айлд.
   – Правда? – спросил Ник. – Мне так не кажется – по-моему, мне больше никогда не захочется иметь подружку.
   – Вам нужна та, которая будет о вас заботиться.
   – Та как раз заботилась обо мне. Это убило ее.
   – Как прекрасно, – сказал Эймос Айлд.
   – Почему? – уставился на него Ник.
   – Подумайте только, как сильно она любила вас. Представьте, что кто-нибудь вас так сильно любит. Мне хочется, чтобы кто-нибудь так сильно любил меня.
   – Так это важно? – спросил Ник. – Значит, все дело в этом, а не во вторжениях инопланетян, разрушении десяти миллионов превосходнейших мозгов, переходе политической власти – всей власти – от какой-то элитной группы…
   – Этого я не понимаю, – сказал Эймос Айлд. – Я знаю только, как это прекрасно, когда кто-то вас так сильно любит. А если кто-то вас так сильно любил, то вы несомненно достойны любви, а значит – очень скоро и другие полюбят вас так же, и вы точно так же будете их любить. Понимаете?
   – Кажется, да, – ответил Ник.
   – Нет ничего выше этого – когда человек отдает свою жизнь за друга, – сказал Айлд. – Хотел бы я это сделать. – Присев на вращающийся стул, он задумался. – Мистер Эпплтон, – спросил он, – а есть еще такие взрослые, как я?
   – В каком смысле как вы? – уклоняясь от ответа, переспросил Ник.
   – Которые не могут думать. У кого пустое место вот здесь. – Он приложил ладонь к своему лбу.
   – Да, – ответил Ник.
   – Полюбил бы меня кто-нибудь из них?
   – Да, – кивнул Ник.
   Дверь отворилась; за ней стоял черный охранник с таблеткой морфина и бумажным стаканчиком с водой.
   – Еще пять минут, кореш, – сказал охранник, – а потом ты отправляешься в лазарет.
   – Спасибо, – поблагодарил Ник, тут же принимая таблетку.
   – Земляк, тебе и впрямь очень больно, – заметил охранник. – И вид у тебя такой, будто ты вот-вот свалишься. Получится не очень хорошо для этого малыша… – Он сделал паузу и исправился: – Для мистера Айлда, что он это увидит: он разволнуется, а Грэм не хочет, чтобы его будоражили.
   – Для них будут устроены лагеря, – сказал Ник. – Где они смогут общаться на своем уровне. А не будут стараться подражать нам.
   Охранник что-то проворчал и закрыл за собой дверь.
   – А черный – это цвет смерти? – спросил Айлд.
   – Да, верно, – кивнул Ник.
   – Значит, они – это смерть?
   – Да, – сказал Ник. – Но вам они не повредят.
   – Я и не боялся, что они повредят мне; я только подумал, что у вас уже сломана рука и что это, возможно, сделали они.
   – Это сделала девушка, – сказал Ник. – Маленькая, курносая подвальная крыса. Девушка, за которую я отдал бы жизнь – только бы всего этого не случилось. Но уже слишком поздно.
   – Это ваша подружка, которая умерла?
   Он кивнул.
   Эймос Айлд взял черный карандаш и стал рисовать. Ник смотрел, как появлялись фигурки из палочек. Мужчина, женщина. И черное животное на четырех ногах, напоминавшее овцу. И черное солнце, черный пейзаж с черными домами и скибами.
   – Все черное? – спросил Ник. – Почему?
   – Не знаю, – ответил Эймос Айлд.
   – Разве это хорошо, что все они черные?
   Немного помолчав, Эймос Айлд сказал:
   – Сейчас. – Он перечеркнул картинку, затем порвал бумагу на полоски, скомкал их и отбросил в сторону. – Я больше не могу думать, – досадливо пожаловался он.
   – Но ведь мы же не совсем черные, правда? – спросил Ник. – Ответьте мне, пожалуйста, а потом можете перестать думать.
   – Мне кажется, девушка вся черная. И вы отчасти черный – ваша рука, например, и кое-что внутри вас, – но остальное, мне кажется, нет.
   – Спасибо, – сказал Ник, поднимаясь и едва не падая от головокружения. – Пожалуй, теперь я лучше пойду к доктору, – выговорил он. – Я еще навещу вас.
   – Нет, не навестите, – сказал Эймос Айлд.
   – Не навещу? Но почему?
   – Потому что вы узнали то, что хотели. Вы хотели, чтобы я нарисовал Землю и показал вам, какого она цвета, особенно – черная ли она. – Айлд взял листок бумаги и нарисовал большой круг – зеленым карандашом. – Она живая, – сказал он. И улыбнулся Нику.
   Ник прочел:
   – «Пусти – я должен уходить туда, где волнами нарциссы, лилии, где бедный фавн лежит под сонною землей – увенчан век его, – но там все мнится мне: выходит он в росе купаться по утрам и растворяется, как дым, пронзенный пением моим».
   – Благодарю вас, – сказал Эймос Айлд.
   – За что? – удивился Ник.
   – За объяснение. – Он стал рисовать другую картинку. Черным карандашом он нарисовал женщину – горизонтально и под землей. – Там могила, – указал он карандашом. – Куда вы должны пойти. Ваша девушка именно там.
   – А она услышит меня? – спросил Ник. – Узнает ли она, что я пришел?
   – Да, – сказал Эймос Айлд. – Если вы будете петь. Но вы должны будете петь.
   Дверь отворилась, и черный охранник позвал;
   – Эй, мистер, пойдем-ка. В лазарет.
   Ник медлил.
   – А должен ли я принести туда нарциссы и лилии? – спросил он у Эймоса Айлда.
   – Да, и запомните, что вам обязательно надо позвать ее по имени.
   – Шарлотта, – сказал Ник.
   – Да, – кивнул Эймос Айлд.
   – Пойдем, – сказал охранник, положив ему руку на плечо и выводя его из комнаты. – Что толку болтать с малышами?
   – С «малышами»? – переспросил Ник. – Вы так собираетесь их называть?
   – Ну да, мы вроде бы уже так начали. Они ведь как дети.
   – Нет, – сказал Ник, – они совсем не как дети. – «Они как пророки и святые, – подумал он. – Предсказатели, старые мудрецы. Но нам придется заботиться о них – сами они справиться не смогут. Они даже не смогут сами вымыться».
   – Ну как, сказал он что-нибудь стоящее? – спросил у него охранник.
   – Он сказал, что она услышит меня, – ответил Ник. Они добрались до лазарета.
   – Проходи внутрь, – указал охранник. – В эту дверь.
   – Спасибо, – поблагодарил Ник. И присоединился к уже ожидающим своей очереди мужчинам и женщинам.
   – Ну, – заметил черный охранник, – не слишком много.
   – Достаточно, – отозвался Ник.
   – Какие они жалкие, правда? – спросил охранник. – Я всегда хотел быть Новым Человеком, но теперь… – Он скривился.
   – Уходи, – сказал Ник. – Я хочу спокойно подумать.
   Одетый в черное охранник зашагал прочь.
   – А ваше имя, сэр? – обратилась к Нику сестра, держа наготове ручку.
   – Ник Эпплтон, – ответил он. – Я нарезчик протектора. – Он добавил: – И мне нужно подумать. Может быть, если бы я просто где-нибудь лег…
   – Свободных коек нет, сэр, – сообщила сестра. – Но ваша рука… – Она осторожно дотронулась до нее. – Мы можем поправить ее.
   – Хорошо, – кивнул он. И, прислонившись к ближайшей стенке, стал ждать. А пока ждал, он думал.
 
   Адвокат Гораций Денфельд бодро вошел в приемную канцелярии Председателя Совета Уиллиса Грэма. В руке у него был дипломат, а выражение его лица и даже его походка демонстрировали дальнейшее совершенствование его способности вести дела с позиции силы.
   – Будьте любезны, сообщите мистеру Грэму, что я желаю представить ему некоторые дополнительные документы касательно его алиментов и собственности…
   Мисс Найт взглянула на него из-за стола и сказала:
   – Вы опоздали, консультант.
   – Прошу прощения? Вы хотите сказать, что он сейчас занят? Мне придется подождать? – Он сверился со своими наручными часами в бриллиантовой оправе. – Я могу ждать самое большее пятнадцать минут. Будьте любезны уведомить его об этом.
   – Его нет, – произнесла мисс Найт, опуская остренький подбородок на переплетенные пальцы – неторопливый, уверенный жест, отмеченный Денфельдом. – Все его личные проблемы – в частности, и ваша с Ирмой… теперь со всем этим покончено.
   – Вы имеете в виду, из-за этого вторжения. – Денфельд раздраженно потер ноздрю. – Ну что ж, мы будем преследовать его судебным предписанием, – заявил он, хмурясь и напуская на себя самый свирепый вид. – Куда бы он ни уехал.
   – Уиллис Грэм, – сказала мисс Найт, – уехал туда, где его не достанут никакие предписания.
   – Вы хотите сказать, что он умер?
   – Он просто ушел из нашей жизни. Теперь он вне той Земли, на которой живем мы. Он у своего врага, своего старого врага, – и с тем, кто может стать новым другом. Так, по крайней мере, можно надеяться.
   – Мы отыщем его, – пообещал Денфельд.
   – Хотите пари? На пятьдесят юксов?
   Денфельд заколебался:
   – Я…
   Мисс Найт вернулась к своей машинке, а затем, на секунду оторвавшись от нее, сказала:
   – Всего хорошего, мистер Денфельд.
   Денфельд замер у ее стола – что-то привлекло его внимание, и затем он потянулся, чтобы взять это: маленькую пластиковую статуэтку, изображавшую человека в мантии. Какое-то время он держал ее в руках – мисс Найт попыталась не обращать на него внимания, – но он все стоял, ощупывая статуэтку, разглядывая ее внимательно, торжественно. Лицо его приобрело удивленное выражение, словно он ежесекундно подмечал что-то новое в пластиковой фигурке.
   – Что это? – спросил он у мисс Найт.
   – Статуэтка Бога, – ответила мисс Найт и прервала свое суетливое стрекотание на машинке, разглядывая Денфельда. – У многих такие есть – это же повальное увлечение. Разве вы не видели их раньше?
   – А Бог выглядит именно так? – спросил Денфельд.
   – Нет, конечно же нет; это ведь только…
   – И все же это Бог, – сказал он.
   – Ну, вообще-то да. – Она смотрела на него и видела в его взгляде удивление, его сознание сузилось до восприятия одного лишь этого предмета… И тут она поняла: «Ну конечно же, Денфельд – Новый Человек. И я наблюдаю за тем самым процессом – он становится малышом». Встав из-за стола, она попросила:
   – Присядьте, пожалуйста, мистер Денфельд. – Она довела его до кушетки и усадила… «Он забыл о своем дипломате, – дошло до нее. – Забыл окончательно и бесповоротно». – Может, мне вам что-нибудь принести? – спросила она, не найдя ничего лучшего и пребывая в затруднении. – Может быть, коки? Или дзиня?
   Денфельд глянул на нее широко распахнутыми, полными надежды глазами.
   – А можно мне вот это? Чтобы хранить?
   – Конечно, – ответила она и почувствовала к нему сострадание. «Еще один из немногих оставшихся Новых Людей дождался своей очереди, – подумала она. – И где теперь его высокомерие? Где оно у остальных?»
   – А Бог может летать? – спросил Денфельд. – Может ли Он раскинуть руки и полететь?
   – Да, – кивнула она.
   – Когда-нибудь… – Он вдруг замолчал. – Мне кажется, все живые существа будут лететь – или бежать – или хотя бы ползти; кто-то быстро пойдет, как в этой жизни, но большинство будут лететь или ползти. Выше и выше. Непрестанно. Даже слизняки и улитки – они поползут очень медленно, но когда-нибудь они это сделают. Все они в конце концов это сделают – не важно, как медленно они будут ползти. Оставляя позади долгий путь – ведь это должно быть сделано. Вы согласны?
   – Да, – ответила она. – Очень длинный путь позади.
   – Благодарю вас, – сказал Денфельд.
   – За что?
   – За то, что вы подарили мне Бога.
   – Ну хорошо, – сказала она, и стоически принялась за машинку. В то время как Гораций Денфельд все играл и играл с пластиковой статуэткой. С беспредельностью Бога.