Диккенс Чарльз. Холодный дом (главы I-XXX)

   - Я, конечно, очень благодарен вам за ваше доброе мнение обо мне, отзывается мистер Снегсби, скромно покашливая, - но...
   - Вот вы какой, заметьте, - продолжает Баккет. - Значит, незачем говорить такому человеку, как вы, человеку, который занимается таким делом, как ваше, а дело это основано на доверии и требует, чтобы его вели люди с головой на плечах, какие умеют глядеть в оба и держать язык за зубами (один мой дядя тоже когда-то имел писчебумажную лавку), - значит, незачем говорить такому человеку, как вы, что лучше всего и умней всего о такого рода делишках помалкивать. Ясно вам это? Помалкивать!
   - Конечно, конечно, - соглашается мистер Снегсби.
   - Не считаю нужным скрывать от вас следующее, - добавляет мистер Баккет с обаятельной, но притворной искренностью. - Есть сведения, что покойник оставил небольшое имущество, и вот тут возникает вопрос - уж не задумала ли эта бабенка как-нибудь изловчиться и присвоить себе наследство. Ясно вам это?
   - Вот оно что! - восклицает мистер Снегсби, которому это, видимо, не совсем ясно.
   - Ну, а вы, - продолжает Баккет, ласково и успокоительно похлопывая мистера Снегсби по груди, - вы стремитесь к тому, чтобы каждый пользовался своими правами согласно закону. Вот к чему стремитесь вы.
   - Конечно, - соглашается мистер Снегсби, кивая.
   - По этой причине и в то же время желая услужить... как это вы, мастера переписки, говорите - "заказчику" или "клиенту"? Я забыл, как выражался мой дядя.
   - Я обычно говорю "заказчику", - отвечает мистер Снегсби.
   - Правильно! - подтверждает мистер Банкет, совсем по-дружески пожимая ему руку. - По этой-то самой причине и в то же время желая услужить своему очень крупному заказчику, вы собираетесь вместе со мною, секретно, отправиться в Одинокий Том и впредь держать в тайне все это дело - никому никогда о нем не говорить. Ведь вы именно этого хотите, насколько я понимаю?
   - Совершенно верно, сэр. Совершенно верно, - отвечает мистер Снегсби.
   - Так вот ваша шляпа, - продолжает его новый друг, так бесцеремонно обращаясь со шляпой, как будто он ее сам сделал, - и, если вы готовы, я тоже готов.
   Они прощаются с мистером Талкингхорном, - который попивает свое старое вино, по-прежнему совершенно невозмутимый, так что на поверхности его неизмеримых глубин не видно ни малейшего следа ряби, - затем направляются к выходу.
   - Вам не случалось знавать одного очень славного малого по фамилии Гридли, нет? - спрашивает Баккет, когда они, дружески разговаривая, спускаются по лестнице.
   - Нет, - отвечает мистер Снегсби, подумав, - я не pнаю никого с такой фамилией. А что?
   - Да ничего особенного, - отвечает Баккет, - просто мне вспомнилось, как он немножко дал себе волю и принялся угрожать некоторым уважаемым лицам, так что я получил приказ арестовать его, но он скрылся... а жаль благоразумному человеку скрываться не следует.
   По дороге мистер Снегсби наблюдает нечто для него новое: каким бы скорым шагом они ни шли, у спутника его, как ни странно, все время такое выражение лица, как будто они не спеша прогуливаются от нечего делать; и еще - собираясь повернуть направо или налево, Баккет всякий раз притворяется, будто твердо решил идти прямо, но в самый последний момент делает крутой поворот. Время от времени навстречу им попадается квартальный полицейский, который обходит свой участок, и тут мистер Снегсби подмечает, что оба они и его проводник и квартальный, - встречаясь, становятся чрезвычайно рассеянными и смотрят куда-то в пространство, как бы совсем не замечая друг друга. Изредка мистер Баккет нагоняет какого-то невысокого молодого человека в блестящем цилиндре с прилизанными волосами, закрученными на висках в два плоских завитка, и, почти не глядя на него, прикасается к нему своей палкой, а молодой человек, оглянувшись, мгновенно улетучивается. Мистер Баккет замечает почти все, что происходит вокруг, но лицо его так же не меняется, как не меняется огромный траурный перстень на его мизинце или булавка с крохотным брильянтиком в массивной оправе, воткнутая в его рубашку.
   Когда они, наконец, подходят к Одинокому Тому, мистер Баккет ненадолго останавливается на углу и берет зажженный потайной фонарик у здешнего квартального надзирателя, а тот отправляется провожать их с другим фонариком у пояса. Мистер Снегсби шагает между своими проводниками по отвратительной улице, где нет стоков для воды, нет выхода для затхлого воздуха, где в черной глубокой грязи застаиваются смрадные лужи, - хотя в других кварталах сейчас мостовые сухи, - улице, издающей такое зловоние и представляющей такое зрелище, что он, проживший в Лондоне всю жизнь, едва верит своим органам чувств. От этой улицы, загроможденной грудами развалин, ответвляются другие улицы и переулки, столь омерзительные, что мистер Снегсби чувствует тошноту телесную и душевную, и ему чудится, будто он с каждым шагом все глубже погружается в преисподнюю.
   - Отойдите-ка в сторону, мистер Снегсби, - говорит Баккет, когда навстречу им несут что-то вроде потрепанного паланкина, окруженного шумной толпой. - Тут по улицам горячка гуляет!
   Несчастного невидимку уносят, а толпа, забыв об этом увлекательном зрелище, проносится мимо, как вереница страшных образин в бредовых видениях, рассеявшись, исчезает в переулках, развалинах, за стенами, но вдруг снова начинает метаться вокруг троих путников, что-то выкрикивая с пронзительным предостерегающим свистом, пока все трое не удаляются прочь.
   - В этих домах повальная горячка, Дарби? - хладнокровно спрашивает квартального мистер Баккет, направляя свой фонарик на какие-то зловонные лачуги.
   Дарби отвечает, что "во всех", и даже, что много месяцев подряд люди здесь "валились десятками" и их уносили мертвых или умирающих, "как шелудивых овец". Они идут дальше, и Баккет говорит, что вид у мистера Снегсби довольно скверный, а мистер Снегсби отвечает, что тут ужасный воздух - просто дышать нечем.
   Они справляются в нескольких домах о мальчике, которого зовут Джо. В Одиноком Томе лишь немногих знают по имени, данном при крещении, поэтому мистера Снегсби спрашивают, кто ему, собственно, нужен - Рыжий или Полковник, Виселица, Малец-Резец или Песий нос, Долговязый или Кирпич. Мистер Снегсби то и дело сызнова описывает наружность Джо. Мнения расходятся насчет того, кто же оригинал этого портрета. Одни думают, что это, наверное, Рыжий; другие - что не кто иной, как Кирпич. Приводят Полковника, но он ничуть не похож на того, кого ищут. Всякий раз, как мистер Снегсби и его проводники останавливаются, толпа окружает их со всех сторон, и из ее темных недр на мистера Баккета сыплются вкрадчивые советы. Всякий раз, как путники трогаются дальше, в толпу яростно врывается резкий свет их фонариков, и она исчезает, потом снова мечется вокруг них в проходах, развалинах и за стенами.
   Наконец отыскивают какую-то лачугу, в которой обычно ночует подросток по прозвищу Тупица, или Тупой малец, и тогда возникает надежда, что Тупица и Джо - одно лицо. К этому выводу приходят, сопоставив приметы, указанные мистером Снегсби, и сведения, полученные от хозяйки дома - бабы с головой, обмотанной черными тряпками, и с лицом пропойцы, которая выскочила из вороха лохмотьев, сваленных на полу какой-то собачьей конуры, служащей ей спальней. Тупица ушел к доктору за склянкой лекарства для больной женщины, но скоро вернется.
   - А здесь нынче кто ночует? - спрашивает мистер Баккет, открыв другую дверь и освещая соседнюю каморку своим фонариком. - Двое пьяных мужчин, а? И две женщины? Мужчины в хорошем виде! - говорит он, подойдя к спящим, и у каждого отводит руку от лица, чтобы получше рассмотреть его. - Это ваши хозяева, сестрицы?
   - Да, сэр, - отвечает одна из женщин. - Наши мужья.
   - Кирпичники?
   - Да, сэр.
   - Что вы тут делаете? Вы не лондонские жители.
   - Нет, сэр. Мы из Хэртфордшира.
   - Из какой именно местности в Хэртфордшире?
   - Из Сент-Олбенса.
   - Пешком приплелись?
   - Пришли вчера. Там без работы сидели, а здесь тоже ничего путного не выходит, да, должно быть, и не выйдет.
   - А таким способом ничего путного и не добьешься, - говорит мистер Баккет, поворачиваясь в сторону бесчувственных фигур на полу.
   - Вот именно ничего, - со вздохом отвечает женщина. - Нам с Дженни это куда как хорошо известно.
   Каморка фута на два, на три выше двери, и все-таки она так низка, что если бы самый высокий из посетителей выпрямился во весь рост, он уперся бы головой в закопченный потолок. Все здесь оскорбляет органы чувств; в затхлом воздухе даже толстая свеча горит каким-то бледным, болезненным пламенем. В каморке стоят две скамьи, и еще одна, повыше, заменяет стол. Мужчины спят там, где повалились на пол, а женщины сели поближе к свече. Женщина, отвечавшая на вопросы, держит на руках грудного ребенка.
   - Сколько ему времени, этому крошке? - спрашивает Баккет. - На вид кажется, будто родился он только вчера.
   Он говорит с женщиной довольно мягким тоном и осторожно направляет на ребенка свет своего фонарика, а мистеру Снегсби почему-то вспоминается другое дитя, окруженное сиянием, - дитя, которое он видел только на картинах.
   - Ему еще трех недель нету, сэр, - отвечает женщина.
   - Это ваш ребенок?
   - Мой.
   Другая женщина стояла, наклонившись над спящим младенцем, когда путники входили; теперь она нагибается снова и целует его.
   - А вы, должно быть, любите его, как родная мать, - говорит ей мистер Банкет.
   - Я сама была матерью, хозяин; был и у меня такой же ребеночек, да помер.
   - Эх, Дженни, Дженни! - говорит ей другая женщина, - оно и лучше так. Лучше вспоминать о мертвом, чем думать о живом, Дженни! Куда лучше!
   - Надеюсь, вы не настолько бессердечная женщина, - строго внушает мистер Баккет, - чтобы желать смерти своему собственному ребенку!
   - Бог свидетель, конечно нет, хозяин, - отвечает она. - Я не бессердечная. Я не хуже любой нарядной леди отдала бы за него жизнь, кабы это было возможно.
   - Ну, значит, и не говорите таких глупостей, - поучает ее мистер Баккет, снова смягчаясь. - Зачем это?
   - Мне эти мысли в голову лезут, хозяин, когда ребенок вот так лежит у меня на коленях, а я на него смотрю, - говорит женщина, и глаза ее наполняются слезами. - Случись ему не проснуться больше, вы скажете, что я с ума сошла, так я буду по нем убиваться. Это я хорошо знаю. Я была при Дженни, когда у нее ребенок помер, - ведь правда, Дженни? - и помню, как она горевала. Но оглянитесь кругом, посмотрите на эту лачугу. Поглядите на них! - Она взглянула в сторону спящих на полу мужчин. - Поглядите на мальчишку, которого вы дожидаетесь, - того, что пошел за лекарством для меня! Вспомните, каких ребят вы то и дело встречаете по своей работе и какими они вырастают у вас на глазах!
   - Ладно, ладно, - говорит мистер Баккет, - воспитайте его порядочным человеком, - увидите, что он будет вас утешать и покоить в старости; так-то.
   - Я всячески буду стараться его воспитывать, - отвечает она, вытирая глаза. - Но нынче вечером я прямо из сил выбилась, да и лихорадка меня трясет, вот я и стала раздумывать, что трудно ему будет вырасти хорошим человеком. Хозяин мой будет против этого, мальчонка и сам хлебнет колотушек и увидит, как меня колотят, и дома ему станет страшно - убежит, а там, глядишь, и вовсе с пути собьется. Как я ни старайся, как ни работай на него изо всех сил, одной не справиться, а помощи ждать неоткуда; так что, несмотря на все мои старания, он все-таки может вырасти плохим человеком, и придет час, когда я буду глядеть на него сонного, - вот как теперь, - а он уже огрубеет, будет не такой, как прежде, ну, значит, и немудрено, что сейчас, когда он лежит у меня на коленях, я все о нем думаю и хочу, чтоб он помер, как ребенок Дженни.
   - Ну, будет, будет! - говорит Дженни. - Ты устала, Лиз, да и больна. Дай-ка мне его подержать.
   Она берет на руки ребенка и при этом нечаянно распахивает платье матери, но сейчас же оправляет его на истерзанной, исцарапанной груди, у которой лежал младенец.
   - Это я из-за своего покойничка души не чаю в этом малыше, - говорит Дженни, шагая взад и вперед с ребенком на руках, - а она из-за моего покойничка души не чает в своем мальчике, так что даже думает: уж не лучше ли схоронить его, пока он еще мал? А я в это время думаю: чего только я не отдала бы, чтобы вернуть свое дитятко! Ведь обе мы - матери и чувствуем одинаково, только, бедные, не умеем сказать, что у нас на сердце лежит!
   В то время как мистер Снегсби сморкается, покашливая сочувственным кашлем, за стеной слышны шаги. Мистер Баккет направляет свет фонарика на дверь и говорит мистеру Снегсби:
   - Ну, что вы скажете насчет Тупицы? Тот самый?
   - Да, это Джо, - отвечает мистер Снегсби.
   Джо, ошеломленный, стоит в кругу света, напоминая оборванца на картинке в волшебном фонаре и трепеща при мысли о том, что он совершил преступление, слишком долго задержавшись на одном месте. Но мистер Снегсби успокаивает его заверением: "Ты просто нужен нам по делу, Джо, а за труды тебе заплатят", и мальчик приходит в себя; когда же мистер Баккет уводит его на улицу для небольшого частного собеседования, он хотя и дышит с трудом, но неплохо повторяет свой рассказ.
   - Ну вот, от мальчишки я толку добился, и все в порядке, - говорит мистер Баккет, вернувшись. - Мы вас ждем, мистер Снегсби.
   Но, во-первых, Джо должен завершить свое доброе дело - отдать больной лекарство, за которым ходил, - и он отдает ей склянку, кратко объясняя: "Все зараз выпить немедля". Во-вторых, мистер Снегсби должен положить на стол полукрону - свое привычное всеисцеляющее средство от самых разнообразных недугов. В-третьих, мистер Баккет должен взять Джо за руку повыше локтя, чтобы вести его перед собой, ибо только таким порядком Тупой малец, как и любой другой малец, может быть приведен полицией на Линкольновы поля. Сделав все это, посетители желают спокойной ночи женщинам и снова погружаются в мрак и зловоние Одинокого Тома.
   Но вот они постепенно выбираются из этой трущобы теми же отвратительными путями, какими забрались в нее, а вокруг них толпа мечется, свистит и крадется, пока они не выходят за пределы Одинокого Тома и не возвращают потайного фонарика мистеру Дарби. Здесь толпа, подобно скопищу пленных демонов, с воем и визгом поворачивает назад и скрывается из виду. Путники идут и едут по другим улицам, лучше освещенным и более благоустроенным - никогда еще они не казались мистеру Снегсби так ярко освещенными и такими благоустроенными, - и, наконец, входят в те ворота Линкольнс-Инна, за которыми обитает мистер Талкингхорн.
   Когда они поднимаются по темной лестнице (контора мистера Талкингхорна расположена на втором этаже), мистер Баккет объявляет, что ключ от входной двери у него в кармане, а значит, звонить не нужно. Но для человека столь сведущего в такого рода делах Баккет что-то уж очень долго и шумно отпирает дверь. Возможно, он подает кому-то сигнал подготовиться к при ходу посетителей. Как бы то ни было, они, наконец, входят в переднюю, где горит лампа, а потом - в комнату мистера Талкингхорна, ту самую, где он сегодня вечером пил свое старое вино. Самого хозяина здесь нет, но свечи в обоих его старинных подсвечниках зажжены, и комната довольно хорошо освещена.
   Мистеру Снегсби чудится, будто у мистера Баккета столько глаз, что им счету нет, а мистер Баккет, по-прежнему крепко, по-сыщицки, стискивая руку Джо, делает несколько шагов вперед; но Джо внезапно вздрагивает и останавливается.
   - Что с тобой? - спрашивает Баккет шепотом.
   - Она! - вскрикивает Джо,
   - Кто?
   - Леди!
   В середине комнаты, там, куда падает свет, стоит женщина под густой вуалью. Неподвижная, безмолвная. Она стоит, окаменев, как статуя, лицом к вошедшим, но как будто не замечает их.
   - Теперь скажи мне, - громко спрашивает Баккет, - откуда ты взял, что это та самая леди?
   - А вуаль-то, - отвечает Джо, пристально вглядываясь в нее, - а шляпа, а платье... узнал сразу.
   - Смотри, не ошибись, Тупица, - предостерегает Баккет, внимательно наблюдая за мальчиком. - Взгляни-ка еще разок!
   - Да я и так во все глаза гляжу, - говорит Джо, уставившись на женщину, - и вуаль та же, и шляпа, и платье.
   - Ты мне говорил про кольца, а где же они? - спрашивает Баккет.
   - Они у ней прямо сверкали, вот тут, - отвечает Джо, потирая пальцами левой руки суставы правой и не отрывая глаз от женщины.
   Женщина снимает перчатку и показывает ему правую руку.
   - Ну, что ты на это скажешь? - спрашивает Баккет.
   Джо качает головой.
   - У этой кольца совсем не такие, как те. И рука не такая.
   - Что ты мелешь? - говорит Баккет, хотя он, как видно, доволен и даже очень доволен.
   - Та рука была куда белей, и куда мягче, и куда меньше, - объясняет Джо.
   - Толкуй там... ты еще, чего доброго, скажешь, что я сам себе родная мать, - говорит мистер Баккет. - А ты запомнил голос той леди?
   - Как не запомнить, - отвечает Джо.
   Тут в разговор вступает женщина:
   - Похож ее голос на мой? Я буду говорить сколько хочешь, если ты не сразу можешь сказать. Тот голос хоть сколько-нибудь похож на мой голос?
   Джо с ужасом смотрит на мистера Баккета.
   - Ни капельки!
   - Так почему же, - вопрошает этот достойный джентльмен, указывая на женщину, - ты сказал, что это та самая леди?
   - А вот почему, - отвечает Джо, в замешательстве тараща глаза, но ничуть не колеблясь, - потому что на ней та самая вуаль, и шляпа, и платье. Это она и не она. Рука не ее, и кольца не ее, и голос не ее. А вуаль, и шляпа, и платье ее, и так же на ней сидят, как на той, и росту она такого же, и она дала мне соверен, а сама улизнула.
   - Ну, - говорит мистер Баккет небрежным тоном, - от тебя нам проку немного. Но все равно, вот тебе пять шиллингов. Трать их поразумнее да смотри не влипни в какую-нибудь историю.
   Баккет незаметно перекладывает монеты из одной руки в другую, как фишки, - такая уж у него привычка, ибо деньгами он пользуется главным образом, когда играет в подобные "игры", требующие ловкости, - кучкой кладет их мальчику на ладонь и выводит его за дверь, покидая мистера Снегсби, которому очень не по себе в этой таинственной обстановке, наедине с женщиной под вуалью. Но вот мистер Талкингхорн входит в комнату, и вуаль приподнимается, а из-под нее выглядывает довольно красивое, но чересчур выразительное лицо горничной француженки.
   - Благодарю вас, мадемуазель Ортанз, - говорит мистер Талкингхорн, как всегда бесстрастно. - Я вызвал вас, чтобы решить один незначительный спор пари, - и больше не стану вас беспокоить.
   - Окажите мне милость, не забудьте, что я теперь без места, сэр, говорит мадемуазель.
   - Разумеется, разумеется!
   - И вы соизволите дать мне вашу ценную рекомендацию?
   - Всенепременно, мадемуазель Ортанз.
   - Одно словечко мистера Талкингхорна - это такая сила!
   - Словечко за вас замолвят, мадемуазель.
   - Примите уверение в моей преданной благодарности, уважаемый сэр.
   - До свидания.
   Мадемуазель, от природы одаренная безукоризненными манерами, направляется к выходу с видом светской дамы, а мистер Баккет, для которого при случае так же естественно исполнять обязанности церемониймейстера, как и всякие другие обязанности, не без галантности провожает ее вниз по лестнице.
   - Ну, как, Баккет? - спрашивает мистер Талкингхорн, когда тот возвращается.
   - Все ясно и все объяснилось так, как я сам объяснял, сэр. Нет сомнений, что в тот раз была другая женщина, но она надела платье этой. Мальчишка точно описал цвет платья и все прочее... Мистер Снегсби, я обещал вам, как честный человек, что его отпустят с миром. Так и сделали, не правда ли?
   - Вы сдержали свое слово, сэр, - отвечает торговец, - и, если я вам больше не нужен, мистер Талкингхорн, мне думается... поскольку моя женушка будет волноваться...
   - Благодарю вас, Снегсби, вы нам больше не нужны, - говорит мистер Талкингхорн. - А я перед вами в долгу за беспокойство.
   - Что вы, сэр. Позвольте пожелать вам спокойной ночи.
   - Вы знаете, мистер Снегсби, - говорит мистер Баккет, провожая его до двери и беспрестанно пожимая ему руку, - что именно мне в вас нравится: вы такой человек, из которого ничего не выудишь, - вот какой вы. Когда вы поняли, что поступили правильно, вы о своем поступке забываете, - что было, то прошло, и всему конец. Вот что делаете вы.
   - Я, конечно, стараюсь это делать, сэр, - отзывается мистер Снегсби.
   - Нет, вы не воздаете должного самому себе. Вы не только стараетесь, вы именно так делаете, - говорит мистер Баккет, пожимая ему руку и прощаясь с ним нежнейшим образом. - Вот это я уважаю в человеке вашей профессии.
   Мистер Снегсби произносит что-то приличествующее случаю и направляется домой, совсем сбитый с толку событиями этого вечера, - он сомневается в том, что сейчас бодрствует и шагает по улицам, сомневается в реальности улиц, по которым шагает, сомневается в реальности луны, которая сияет над его головой. Однако все эти сомнения скоро рассеиваются неоспоримой реальностью в лице миссис Снегсби, которая уже отправила Гусю в полицейский участок официально заявить о том, что ее супруга похитили, а сама в течение двух последних часов успела пройти все стадии обморока, ничуть не погрешив против самых строгих правил приличия, и теперь ждет не дождется пропавшего, увенчанная целым роем папильоток, торчащих из-под ночного чепца. Но за все это, как с горечью говорит "женушка", никто ей даже спасибо не скажет!
   ГЛАВА XXIII
   Повесть Эстер
   С удовольствием прогостив у мистера Бойторна шесть недель, мы вернулись домой. Живя у него, мы часто гуляли по парку и в лесу, а проходя мимо сторожки, где однажды укрывались от дождя, почти всегда заглядывали к леснику, чтобы поговорить с его женой; но леди Дедлок мы видели только в церкви, по воскресеньям. В Чесни-Уолде собралось большое общество, и хотя леди Дедлок всегда была окружена красивыми женщинами, ее лицо волновало меня так же, как и в тот день, когда я впервые ее увидела. Даже теперь мне не совсем ясно, было ли оно мне приятно, или неприятно, влекло ли оно меня, или отталкивало. Мне кажется, я восхищалась ею с каким-то страхом, и я хорошо помню, что в ее присутствии мысли мои, как и в первую нашу встречу, неизменно уносились назад, в мое прошлое.
   Не раз казалось мне в эти воскресенья, что я так же странно действую на леди Дедлок, как она на меня, то есть мне казалось, что если она приводит меня в смятение, то и я тревожу ее, но как-то по-другому. Однако всякий раз, как я, украдкой бросив на нее взгляд, видела ее по-прежнему такой спокойной, отчужденной и неприступной, я понимала, что подобные догадки - просто моя блажь. Больше того, понимала, что вообще мои переживания, связанные с нею, это какая-то блажь и нелепость, и строго бранила себя за них.
   Пожалуй, следует теперь же рассказать об одном случае, который произошел, пока мы еще гостили у мистера Бойторна.
   Однажды я гуляла в саду вместе с Адой, и вдруг мне доложили, что меня хочет видеть какая-то женщина. Войдя в утреннюю столовую, где эта женщина меня ожидала, я узнала в ней француженку-горничную, которая, сняв туфли, шагала по мокрой траве в тот день, когда разразилась гроза с громом и молнией.
   - Мадемуазель, - начала она, пристально глядя на меня слишком бойкими глазами, хотя вообще вид у нее был приятный, а говорила она и без излишней смелости и неподобострастно, - придя сюда, я позволила себе большую вольность, но вы извините меня, ведь вы так обходительны, мадемуазель.
   - Никаких извинений не нужно, если вы хотите поговорить со мной, отозвалась я.
   - Да, хочу, мадемуазель. Тысячу раз благодарю вас за разрешение. Значит, вы позволяете мне поговорить с вами, не правда ли? - спросила она быстро и непринужденно.
   - Конечно, - ответила я.
   - Мадемуазель, вы такая обходительная! Так выслушайте меня, пожалуйста. Я ушла от миледи. Мы с ней не могли поладить... Миледи такая гордая... такая высокомерная. Простите! Вы правы, мадемуазель! - Быстрая сообразительность помогла ей предугадать то, что я собиралась сказать. - Мне не к лицу приходить сюда и жаловаться на миледи. Но, повторяю, она такая гордая, такая высокомерная! Больше я не скажу ничего. Весь свет это знает.
   - Продолжайте, пожалуйста, - сказала я.
   - Слушаю, и очень благодарна вам, мадемуазель, за ваше любезное обхождение. Мадемуазель, мне очень, очень хочется поступить в услужение к какой-нибудь молодой леди - доброй, образованной и прекрасной. Вы добры, образованны и прекрасны, как ангел. Ах, если бы мне выпала честь сделаться вашей горничной!
   - К сожалению... - начала я.
   - Не отсылайте меня так быстро, мадемуазель! - перебила она меня, невольно сдвинув тонкие черные брови. - Позвольте мне надеяться хоть минутку! Мадемуазель, я знаю, что это место будет более скромным, чем мое прежнее. Ну что ж! Такое мне и нужно! Я знаю, что это место будет менее почетным, чем мое прежнее. Ну что ж! Такого я и хочу. Я знаю, что буду получать меньше жалованья. Прекрасно. С меня хватит.
   - Уверяю вас, - сказала я, чувствуя себя очень неловко при одной лишь мысли о подобной служанке, - я не держу камеристки...
   - Ах, мадемуазель, но почему бы не держать? Почему, если вы можете нанять особу, которая к вам так привержена?.. была бы так счастлива вам служить... так верна вам, так усердна, так предана всегда? Мадемуазель, я всем сердцем желаю служить вам. Не говорите сейчас о деньгах. Возьмите меня так. Без жалованья!
   Она говорила с такой странной настойчивостью, что я чуть не испугалась и сделала шаг назад. А она в своем увлечении как будто даже не заметила этого и продолжала наступать на меня, говоря быстро, сдержанно, глухим голосом, однако выражаясь не без изящества и соблюдая все приличия.