Диккенс Чарльз. Холодный дом (главы I-XXX)

   Он сел, как мне показалось, слегка смущенный моим присутствием, и, не глядя на меня, принялся поглаживать верхнюю губу широкой загорелой рукой.
   - Вы всегда появляетесь вовремя - как солнце, - сказал мистер Джарндис.
   - По-военному, сэр, - отозвался тот. - Привычка, просто привычка, сэр. Я совсем не деловой человек.
   - Однако у вас, как я слышал, большое заведение, - заметил мистер Джарндис.
   - Не особенно, сэр. Я держу галерею-тир, но не очень-то большую.
   - А как по-вашему, мистер Карстон хорошо стреляет и фехтует? - спросил опекун.
   - Довольно хорошо, сэр, - ответил мистер Джордж, сложив руки на широкой груди и сделавшись как будто еще крупнее. - Если бы мистер Карстон увлекся этими занятиями, он мог бы сделать огромные успехи.
   - Но он, очевидно, ими не увлекается? - сказал опекун.
   - Вначале он занимался с увлечением, а теперь нет... не увлекается. Может, он увлечен чем-нибудь другим... может быть, какой-нибудь молодой леди.
   Его живые темные глаза впервые остановились на мне.
   - Уверяю вас, мистер Джордж, что он увлечен не мной, - сказала я со смехом, - хотя вы, должно быть, заподозрили меня.
   Он залился румянцем, проступившим сквозь его загар, и поклонился мне по-военному.
   - Надеюсь, я не оскорбил вас, мисс. Ведь я простой солдат, человек неотесанный.
   - Ничуть не оскорбили, - сказала я. - Я считаю это комплиментом.
   Если вначале он почти не смотрел в мою сторону, то теперь взглянул на меня несколько раз подряд.
   - Прошу прощения, сэр, - обратился он к опекуну с застенчивостью, свойственной иным мужественным людям, - но вы оказали мне честь назвать фамилию молодой леди...
   - Мисс Саммерсон.
   - Мисс Саммерсон, - повторил он и снова взглянул на меня.
   - Вам знакома эта фамилия? - спросила я.
   - Нет, мисс, по-моему, я такой никогда не слыхал. Но мне кажется, будто я с вами где-то встречался.
   - Вряд ли, - усомнилась я, подняв голову и отрываясь от своего рукоделья, - его слова и манеры были так непосредственны, что я обрадовалась случаю посмотреть на него. - У меня очень хорошая память на лица.
   - У меня тоже, мисс, - отозвался он, повернувшись ко мне, и тогда я хорошо разглядела его темные глаза и широкий лоб. - Хм! Не знаю, почему мне это показалось.
   Он снова покраснел и так смутился, тщетно силясь вспомнить, где именно он мог меня видеть, что опекун пришел к нему на помощь.
   - У вас много учеников, мистер Джордж?
   - То много, то мало, сэр. Большей частью маловато - не хватает на жизнь.
   - А какого рода люди приходят упражняться в вашей галерее?
   - Всякие люди, сэр. И англичане и иностранцы. От джентльменов до подмастерьев. Не так давно приходили ко мне и француженки и оказались большими мастерицами стрелять из пистолета. А сумасбродов, конечно, сколько угодно; впрочем, эти шляются всюду - была бы дверь открыта.
   - Надеюсь, к вам не заглядывают люди оскорбленные, из тех, что замышляют окончить свою практику на живых мишенях? - сказал опекун, улыбаясь.
   - Таких не много, сэр, но бывают. Большинство приходит или упражняться... или от нечего делать. Тех и других примерно поровну. Прошу прощения, сэр, - продолжал мистер Джордж, выпрямившись, расставив локти и упершись руками в колени, - вы, кажется, участвуете в тяжбе, которая разбирается в Канцлерском суде?
   - К несчастью, да.
   - У меня бывал один из ваших товарищей по несчастью, сэр.
   - Тоже какой-нибудь истец, чье дело разбирается в Канцлерском суде? спросил опекун. - А зачем он приходил?
   - Человек этот был затравлен, загнан, замучен оттого, что его, так сказать, гоняли взад-вперед от старта к финишу и от финиша к старту, и он вроде как помешался, - объяснил мистер Джордж. - Не думаю, чтобы ему взбрело в голову кого-нибудь пристрелить, но он был в таком озлоблении, в такой ярости, что платил за пятьдесят выстрелов и стрелял до седьмого пота. Как-то раз, когда в галерее никого больше не было и он гневно рассказывал мне о своих обидах, я сказал ему: "Если такая стрельба служит для вас отдушиной, приятель, - прекрасно; но мне не очень нравится, что вы, в теперешнем вашем настроении, столь усердно ей предаетесь; лучше бы вам пристраститься к чему-нибудь другому". Я был начеку - ведь он прямо обезумел, того и гляди затрещину даст, - однако он на меня не рассердился и сразу перестал стрелять. Мы пожали друг другу руки и вроде как подружились.
   - Кто же он такой? - спросил опекун, как видно заинтересованный.
   - Когда-то был мелким фермером в Шропшире, но теперь его превратили в затравленного быка, - ответил мистер Джордж.
   - А это, случайно, не Гридли?
   - Он самый, сэр.
   Мы с опекуном немного поговорили о том, "как тесен мир", а мистер Джордж снова бросил на меня несколько быстрых, острых взглядов, и я тогда объяснила ему, каким образом мы узнали фамилию его клиента. Он опять поклонился по-военному - в благодарность за мое "снисхождение", как он выразился.
   - Не знаю, - начал он, глядя на меня, - почему мне опять кажется... но... чепуха! Чего только не взбредет в голову!
   Он провел тяжелой рукой по жестким темным волосам, как бы затем, чтобы отогнать какие-то посторонние мысли, и, немного подавшись вперед, сел, уперев одну руку в бок, а другую положив на колено, и в задумчивости устремил глаза на пол.
   - Очень жаль, что этот Гридли снова попал в беду из-за своей вспыльчивости и теперь скрывается, как я слышал, - сказал опекун.
   - Да, так говорят, - отозвался мистер Джордж, по-прежнему задумчиво и не отрывая глаз от пола. - Так говорят.
   - Вы не знаете, где он скрывается?
   - Нет, сэр, - ответил кавалерист, встрепенувшись и подняв глаза. - Я ничего не могу о нем сказать. Судя по всему, его скоро совсем доконают. Можно терзать сердце крепкого человека много лет подряд, но в конце концов это внезапно скажется.
   Приход Ричарда положил конец нашему разговору. Мистер Джордж встал, снова поклонился мне по-военному, простился с опекуном и тяжелой поступью вышел из комнаты.
   Этот разговор произошел утром в тот день, когда Ричард собирался уезжать. Покупки мы уже закончили, а все его веши я уложила в середине дня, так что у нас оставалось свободное время до вечера, когда Ричард должен был выехать в Ливерпуль, чтобы оттуда направиться в Холихед *. Дело "Джарндисы против Джарндисов" снова должно было слушаться в этот самый день, поэтому Ричард предложил мне пойти с ним в суд и посмотреть, что там делается. Это был его последний день в Лондоне, и ему очень хотелось побывать в суде, а я ни разу туда не ходила, поэтому я согласилась, и мы направились к Вестминстер-Холлу, где происходило судебное заседание. Всю дорогу мы уговаривались, что Ричард будет писать мне, а я ему, и строили огромные воздушные замки. Опекун знал, куда мы направились, и поэтому не пошел с нами.
   Когда мы вошли в зал суда, лорд-канцлер - тот самый, которого я видела в его кабинете в Линкольнс-Инне, - уже восседал на своем судейском помосте с чрезвычайно важным и торжественным видом, а ниже помоста стоял покрытый красным сукном стол с жезлом, печатями и огромным приплюснутым букетом цветов, который напоминал крошечную клумбочку и наполнял ароматом весь зал. Ниже этого стола, навалив перед собой кипы бумаг на устланный циновками пол, длинной вереницей сидели поверенные, и тут же, в париках и мантиях, расположились джентльмены из адвокатуры, причем некоторые бодрствовали, другие спали, а один произносил речь, но никто его не слушал. Лорд-канцлер откинулся на спинку своего очень покойного кресла с подушечками на ручках и, облокотившись на подушечку, опустил голову на руку; некоторые из присутствующих дремали; другие читали газеты; третьи прохаживались по залу или шептались, сбившись в кучку, и все, казалось, были тут совсем как дома, ничуть не торопились, ни о чем не заботились и чувствовали себя очень уютно.
   Видеть, как все тут идет так гладко, и думать о страшной жизни и смерти тяжущихся, видеть всю эту пышность и великолепие, вспоминая о разорении, нужде и нищенском прозябании, которые за этим скрываются; сознавать, что, в то время как боль несбыточных надежд терзает столько сердец, эта торжественная церемония спокойно продолжается изо дня в день, из года в год в столь же безукоризненном порядке и так же невозмутимо; смотреть на лорд-канцлера и всю орду юристов, поглядывающих друг на друга и на публику с таким видом, словно никто из них и не слыхивал, что правосудие, во имя которого они здесь собрались, служит предметом горьких шуток во всей Англии, вызывает всеобщий ужас, презрение и негодование, славится как нечто столь позорное и постыдное, что разве только чудо может заставить его принести кому-нибудь хоть малейшую пользу, - словом, наблюдать, что тут творится, было для меня так странно и противоестественно, что я, неискушенная во всем этом, вначале просто не верила своим глазам и ничего не могла понять. Я сидела там, куда посадил меня Ричард, старалась прислушиваться и присматриваться к окружающему, но мне чудилось, будто все здесь какое-то нереальное, если не считать бедной маленькой мисс Флайт, слабоумной старушки, которая стояла на скамье, кивая головой в сторону судейских.
   Заметив нас, мисс Флайт сейчас же подошла. Она радушно приняла меня в своих владениях и с большим удовлетворением и гордостью обратила мое внимание на их главнейшие достопримечательности. Мистер Кендж тоже подошел побеседовать с нами и примерно в том же стиле отдал должное суду с учтивой скромностью хозяина, который показывает гостям свой дом. Он сказал, что мы не очень удачно выбрали день для посещения суда - лучше было прийти на первое заседание сессии, - но и сегодня все здесь очень внушительно, очень внушительно.
   Мы пробыли в суде с полчаса, и, наконец, дело, которое разбиралось, хотя смешно говорить "разбиралось", когда никто здесь не мог ни в чем разобраться, - по-видимому, иссякло по причине собственной бессодержательности, ибо судоговорение не привело ни к какому результату, которого, впрочем, никто и не ожидал. Лорд-канцлер сбросил со своего стола пачку бумаг джентльменам, сидевшим ниже его, и кто-то провозгласил: "Джарндисы против Джарндисов". Тут послышался глухой говор, смех, посторонние устремились к выходу, а клерки принялись втаскивать в зал документы, приобщенные к этому делу, - громадные кипы, связки, бесчисленные мешки, набитые бумагами.
   Кажется, дело было назначено к слушанию для получения "дальнейших указаний" относительно какого-то расчета судебных пошлин - по крайней мере так поняла я, хотя понимала я довольно смутно. Впрочем, я сосчитала, что целых двадцать три джентльмена в париках "выступили по этому делу", как они выражались, но все они, видимо, разбирались в нем не лучше меня. Они толковали о нем с лорд-канцлером, спорили и объяснялись друг с другом, причем одни говорили, что надо поступить так, другие - что надо поступить этак, третьи в насмешку предлагали зачитать свидетельские показания, а это были громадные томы; меж тем глухой говор и смех все нарастали, и присутствующие развлекались от нечего делать всем происходящим, но никто не мог ничего понять. Прошло около часа, множество речей было начато и прервано, наконец "дело отложили", как выразился мистер Кендж, а бумаги снова увязали, прежде чем клерки успели притащить весь их запас.
   Когда эта безнадежная процедура пришла к концу, я взглянула на Ричарда и была глубоко потрясена - таким измученным выглядело его красивое молодое лицо.
   - Не может это продолжаться вечно, Хлопотунья. В следующий раз нам повезет, и дело пойдет на лад!
   Вот все, что он мне сказал.
   Пока мы тут сидели, я видела, как мистер Гаппи приносит и раскладывает документы для мистера Кенджа; клерк тоже увидел меня и поклонился с таким жалостным видом, что мне захотелось уйти из суда. И вот, не успел Ричард взять меня под руку и повести к выходу, как мистер Гаппи подошел к нам.
   - Извините меня, мистер Карстон, - зашептал он, - и вы тоже, мисс Саммерсон, но здесь присутствует одна дама, моя хорошая знакомая, которая знает мисс Саммерсон и жаждет иметь удовольствие пожать ей руку.
   И тут я увидела миссис Рейчел - женщину, которая когда-то служила у моей крестной, а теперь внезапно возникла передо мной, словно воспоминание, принявшее человеческий облик.
   - Как поживаете, Эстер? - сказала она. - Вы меня помните?
   Протянув ей руку, я ответила утвердительно и сказала, что она почти не изменилась.
   - Удивляюсь, что вы еще не забыли тех времен, Эстер, - проговорила она так же сурово, как встарь. - Теперь все стало по-другому. Ну что ж! Рада вас видеть, рада, что вы не слишком загордились - узнали меня.
   Однако она явно была разочарована тем, что я "не загордилась".
   - Зачем же мне "гордиться", миссис Рейчел? - сказала я укоризненно.
   - Я вышла замуж, Эстер, - холодно отозвалась она, поправляя меня, - и теперь меня зовут миссис Чедбенд. Ну что ж! Прощайте, и желаю вам всего лучшего.
   Мистер Гаппи, который внимательно вслушивался в наш короткий разговор, вздохнул мне прямо в ухо и начал проталкиваться вместе с миссис Рейчел сквозь обступившую нас небольшую толпу каких-то людей, входивших и выходивших и столкнувшихся здесь потому, что суд перешел к слушанию другого дела. Мы с Ричардом тоже стали пробираться к выходу, и у меня еще не изгладилось неприятное впечатление от этой неожиданной встречи со старой знакомой, когда я увидела, что в нашу сторону, но не видя нас, идет не кто иной, как мистер Джордж. Он шагал, не обращая внимания на людей, теснившихся вокруг, и, будучи на голову выше их ростом, всматривался в глубину зала.
   - Джордж! - крикнул Ричард, когда я показала ему на кавалериста.
   - Вот хорошо, что я вас встретил, сэр, - отозвался тот. - И вас тоже, мисс. Вы не можете помочь мне найти одну особу, которая мне нужна? А то я здесь совсем запутался.
   Он повернулся, проложил нам дорогу и, когда мы вышли из толпы, остановился в углу за широкой красной портьерой.
   - Здесь должна быть одна свихнувшаяся старушка, - начал он, - и ее...
   Я предостерегающе подняла палец, так как рядом со мною стояла мисс Флайт, которая с самого начала не отходила от меня и (к моему великому смущению) то и дело указывала на меня своим судейским знакомым, шепча им на ухо: "Тсс! Слева от меня Фиц-Джарндис!"
   - Хм! - произнес мистер Джордж. - Помните, мисс, как мы нынче утром говорили об одном человеке? О Гридли, - добавил он тихим шепотом и прикрыв рот рукой.
   - Да, - ответила я.
   - Он прячется у меня. Я тогда не мог сказать вам об этом. Не имел на это его разрешенья. Но сейчас он кончает свой последний поход, мисс, и ему хочется повидаться с нею. Говорит, что они друг другу сочувствуют и что здесь они вроде как дружили. Вот я и пришел сюда за нею, потому что, когда я сидел сегодня у постели Гридли, мне чудилось, будто я слышу бой барабанов, повязанных траурным крепом.
   - Сказать ей об этом? - спросила я.
   - Пожалуйста, - ответил он, глядя на мисс Флайт с некоторой опаской. Счастье, что я вас здесь встретил, мисс, а не то я один, пожалуй, и не сумел бы обойтись с этой леди.
   Он выпрямился и, засунув руку за полу сюртука, стоял навытяжку, по-военному, пока я шепотом объясняла маленькой мисс Флайт, с какой доброй целью он пришел сюда.
   - Мой сердитый друг из Шропшира! Почти такой же прославленный, как я! воскликнула она. - Вот уж не ожидала! Дорогая моя, я с величайшим удовольствием пойду к нему.
   - Он скрывается у мистера Джорджа, - сказала я. - Тсс! Вот и сам мистер Джордж.
   - В самом деле! - воскликнула мисс Флайт. - Очень польщена такой честью! Военный, дорогая моя. Ни дать ни взять генерал! - шептала она мне.
   В знак уважения к армии бедная мисс Флайт считала нужным вести себя столь церемонно и вежливо и приседать так часто, что ее нелегко было вывести из здания суда. Когда же это наконец, удалось, она позволила мистеру Джорджу взять ее под руку и стала величать его "генералом", к безмерному удовольствию каких-то зевак, глазевших на нас. Мистер Джордж был так смущен всем этим и так почтительно умолял меня не покидать его, что я не решилась расстаться с ними, особенно потому, что при мне мисс Флайт всегда была сговорчива; да и она тоже сказала:
   - Фиц-Джарндис, вы, милая моя, конечно, пойдете с нами.
   Ричард, тот не только хотел, но даже настаивал, чтобы мы проводили их до дому, и мы с ним решили, что так и надо сделать. Далее мистер Джордж сказал нам, что Гридли весь день вспоминал мистера Джарндиса, после того как узнал о нашем утреннем разговоре; поэтому я написала карандашом несколько слов опекуну, объяснив, куда мы поехали и зачем. Мистер Джордж зашел в кофейню, где запечатал мою записку, чтобы никто не узнал ее содержания, и мы отослали ее с посыльным.
   Затем мы наняли карету, которая привезла нас на одну улицу по соседству с Лестер-сквером. Тут нам пришлось пробираться пешком по каким-то узким переулочкам, так что мистер Джордж даже извинялся перед нами, и вскоре подошли к "Тиру", дверь которого была заперта. Мистер Джордж потянул было за ручку звонка, висевшую на цепочке у двери, но в эту минуту какой-то очень почтенный на вид пожилой джентльмен, с проседью, в очках, черной короткой куртке, гетрах и широкополой шляпе, опиравшийся на большую палку с золоченым набалдашником, обратился к нему со следующими словами:
   - Простите, милейший, - начал он, - здесь находится "Галерея-Тир Джорджа"?
   - Да, сэр, - ответил мистер Джордж, поднимая глаза на огромные буквы, выведенные на побеленной стене.
   - Ага! прекрасно! - сказал пожилой джентльмен, следуя за его взглядом. - Благодарю вас. Вы позвонили?
   - Да, позвонил; а Джордж - это я, сэр.
   - Так, так! - проговорил пожилой джентльмен. - Значит, вы и есть Джордж? Стало быть, я, как видите, прибыл сюда одновременно с вами. Ведь это вы приходили за мной, не правда ли?
   - Нет, сэр. Я у вас не был.
   - Вот как! - сказал пожилой джентльмен. - Ну, так, значит, это ваш служитель был у меня. Я - лекарь, и пять минут назад меня попросили прийти осмотреть больного в "Тире Джорджа".
   - Барабаны уже повязаны траурным крепом, - проговорил мистер Джордж, обернувшись ко мне и Ричарду, и с серьезным видом покачал головой. Совершенно верно, сэр, больной действительно здесь. Войдите, пожалуйста.
   В эту минуту дверь отпер маленький, очень странного вида человек в шапочке и фартуке из зеленого сукна, - лицо его, руки и платье были сплошь вымазаны чем-то черным, - и мы прошли по темному коридору в просторное помещение с голыми кирпичными стенами, в котором находились мишени, ружья, рапиры и тому подобные предметы. Но не успели мы войти, как лекарь остановился и, сняв шляпу, как бы исчез, словно по волшебству, оставив вместо себя какого-то другого человека, Совсем не похожего на того, кто входил сюда с нами.
   - Слушайте, Джордж, - сказал человек, быстро повернувшись к кавалеристу и похлопывая его по груди толстым указательным пальцем. - Вы знаете меня, а я знаю вас. Вы человек бывалый, и я человек бывалый. Меня зовут Баккет, как вам известно, и я имею ордер на арест Гридли - за нарушение общественной тишины и спокойствия. Этого человека вы прятали долго и очень ловко, надо вам отдать справедливость.
   Мистер Джордж закусил губу и, покачав головой, устремил на него суровый взгляд.
   - Ну, Джордж, - снова начал мистер Баккет, подойдя к нему вплотную, вы человек разумный и примерного поведения; вот какой вы, бесспорно. Имейте в виду, я говорю с вами не как с первым встречным, - вы служили родине и знаете, что, когда нас призывает долг, мы должны повиноваться. Значит, хлопот с вами не будет - этого у вас и в мыслях нет. Понадобись мне ваша помощь, вы мне поможете - вот что сделаете вы. Фил Сквод, нечего тебе шляться бочком вокруг галереи таким манером, - грязный маленький человек ковылял вдоль стены, задевая за нее плечом и угрожающе глядя на незваного гостя, - все равно ведь я тебя знаю, и со мной это не пройдет.
   - Фил! - проговорил мистер Джордж.
   - Слушаю, хозяин.
   - Стой смирно.
   Маленький человек остановился, проворчав что-то сквозь зубы.
   - Леди и джентльмены, - проговорил мистер Баккет, - извините, если вам здесь что-нибудь придется не по нутру, но я инспектор Баккет из сыскного отделения и действую по долгу службы. Джордж, мне известно, где скрывается тот, кого я ищу, потому что я прошлой ночью сидел на крыше и видел его через окно в кровле, да и вас вместе с ним. Он вон там, и вы это знаете, - добавил Баккет, показывая куда-то пальцем, - вон где... там, на диване. Мне, разумеется, нужно увидеться с ним и заявить ему, что он должен считать себя арестованным; но вы меня знаете и знаете, что крутые меры мне принимать не хочется. Дайте мне слово, как мужчина мужчине (имейте в виду, я тоже отставной солдат!), - дайте слово, что между нами все обойдется честь по чести, а я по мере сил постараюсь уладить дело по-хорошему.
   - Даю слово, - ответил мистер Джордж. - Но это с вашей стороны некрасиво, мистер Баккет.
   - Чепуха, Джордж! Некрасиво? - возразил мистер Баккет, снова похлопывая его по широкой груди и пожимая ему руку. - А я разве сказал, что некрасиво укрывать у себя человека, которого я ищу, сказал я так, а? Так будьте и вы справедливы ко мне, старый приятель! Эх вы, старый Вильгельм Телль, старый лейб-гвардеец Шоу! * Да что говорить, леди и джентльмены, ведь он - цвет всей британской армии. Мне бы такую молодецкую фигуру - полсотни фунтов не пожалел бы!
   Итак, все открылось, и мистер Джордж после небольшого раздумья попросил разрешения сперва пройти с мисс Флайт к своему товарищу (так он называл Гридли).
   Мистер Баккет разрешил, и мистер Джордж с мисс Флайт ушли в дальний угол галереи, оставив нас у стола, на котором лежали ружья. Тогда мистер Баккет, пользуясь случаем завязать легкий светский разговор, спросил меня, не боюсь ли я, как почти все молодые леди, огнестрельного оружия; спросил Ричарда, хорошо ли он стреляет; спросил Фила Сквода, какое из этих ружей тот считает самым лучшим и сколько оно могло стоить из первых рук, а выслушав ответ, выразил сожаление, что Фил Сквод дал волю своей вспыльчивости, ведь на самом-то деле Фил такой кроткий, что ему бы девушкой быть, - словом, мистер Баккет любезничал напропалую.
   Через некоторое время он вместе с нами прошел в дальний конец галереи, и мы с Ричардом хотели было уже потихоньку уйти, как вдруг к нам подошел мистер Джордж. Он сказал, что, если мы не прочь повидаться с его товарищем, тот будет очень рад нас видеть. Но не успел он произнести эти слова, как зазвонил звонок и пришел опекун, - "на тот случай, - заметил он небрежным тоном, - если понадобится оказать хоть маленькую услугу бедняге, который страдает по тем же причинам, что и я". Итак, мы все четверо вернулись и пошли к Гридли.
   Он лежал в почти пустой каморке, отделенной от галереи некрашеной дощатой перегородкой. Перегородка была низенькая - футов в восемь или десять, а потолка в каморке не было, так что мы видели у себя над головой стропила высокой крыши и то окно в кровле, через которое мистер Баккет смотрел вниз. Солнце стояло низко, почти у горизонта, и озаряло своим алым светом лишь верхнюю часть стены, так что в каморке было полутемно. На простом, обитом парусиной диване лежал "человек из Шропшира", одетый почти так же, как в тот раз, когда мы впервые с ним встретились, но изменившийся так резко, что я сперва не узнала его - это мертвенно-бледное лицо не походило на то, которое сохранилось у меня в памяти.
   Скрываясь в этом убежище, он все еще целыми днями что-то писал, вновь переживая свои обиды. Об этом свидетельствовали стол и несколько полок в каморке, заваленные рукописями и тупыми гусиными перьями. Трогательно привязанные друг к другу своими горестями, Гридли и помешанная старушка были теперь вместе, и казалось, что они одни. Она сидела на стуле, сжимая руку шропширца, а мы стали поодаль.
   Как ослабел его голос, куда девалось его прежнее выражение лица, дышащее силой, гневом, стремлением бороться с несправедливостью, которая, наконец, сломила его! Призрачная тень некогда полного жизни, сильного мужчины - вот чем он был теперь по сравнению с "человеком из Шропшира", который когда-то беседовал с нами.
   Он кивнул мне и Ричарду и обратился к опекуну:
   - Мистер Джарндис, вы очень добры, что пришли повидаться со мной. Пожалуй, больше и не увидимся. Очень рад пожать вам руку, сэр. Вы хороший человек, вам противна несправедливость, и, видит бог, я вас искренне уважаю!
   Они сердечно пожали друг другу руки, и опекун сказал ему несколько ободряющих слов.
   - Может, вам покажется странным, сэр, что я не захотел бы видеть вас сегодня, будь это наша первая встреча, - проговорил Гридли. - Но вы знаете, как я боролся; вы знаете, как я один шел против всех; вы знаете, что я швырнул им в лицо настоящую правду - сказал им, кто они такие и что они со мной сделали; вот почему мне не стыдно, что вы видите, в какую развалину я превратился.
   - Вы мужественно боролись с ними много-много лет, - отозвался опекун.
   - Да, сэр, это правда, - сказал Гридли со слабой улыбкой. - Я говорил вам о том, что произойдет, когда я потеряю мужество, и вот теперь - сами видите! Взгляните на нас... взгляните на нас!.. - Он высвободил руку, которую держала мисс Флайт, взял старушку под руку и привлек ее немного ближе к себе. - Это конец. От всех моих прежних привязанностей, от всех моих прежних стремлений и надежд, от всего живого и мертвого мира осталась у меня только вот эта несчастная, и только она одна близка мне, а я ей. Связали нас долгие годы общих страданий, и только эту мою связь с людьми еще не оборвал Канцлерский суд.
   - Примите мое благословение, Гридли, - промолвила мисс Флайт, заливаясь слезами. - Примите мое благословение!