Диккенс Чарльз. Лавка древностей

   Между тем его партнеры — все трое мошенники и профессиональные шулера — играли хоть и сосредоточенно, но совершенно спокойно и хладнокровно, будто они-то и были преисполнены всех человеческих добродетелей. Лишь изредка то один, то другой из них улыбался соседу, или снимал нагар с тусклой свечи, или поглядывал в открытое окно, где за развевающейся на ветру занавеской вспыхивала молния, или недовольно прислушивался к особенно сильным раскатам грома, досадуя на такую помеху. Мысли их были заняты только картами, но, храня поистине философское спокойствие, они сидели словно каменные, ничем не выдавая ни своего интереса к игре, ни своего волнения.
   Гроза бушевала три часа подряд; наконец молнии стали вспыхивать все реже, все слабее, раскаты грома, грохотавшего, казалось, над самой крышей трактира, постепенно перешли в глухое, хриплое ворчанье, а игра по-прежнему шла своим чередом, и девочка, забытая всеми, по-прежнему сидела у стола.

Глава XXX

   Наконец и последняя партия кончилась, и мистер Айзек Лист единственный встал из-за стола в выигрыше. Его приятель и трактирщик приняли свою неудачу с чисто профессиональным мужеством. Айзек преспокойно сунул деньги в карман, словно с самого начала не сомневался, что счастье будет на его стороне, и не выказал по этому поводу ни удивления, ни радости.
   В кошельке Нелл не осталось ни одной монеты, но хотя он лежал тут же, пустой, хотя остальные игроки давно поднялись со своих мест, старик все еще сидел за столом, сдавал карты и, раскрывая игру своих партнеров, смотрел, какие у кого были бы взятки в новой партии. Он оторвался от этого занятия лишь тогда, когда девочка тронула его за плечо и напомнила ему, что скоро полночь.
   — Будь она проклята, наша бедность! Вот смотри, Нелл! — И он показал на разбросанные по столу карты. — Если б я мог продержаться еще немного, ну хоть самую малость, — счастье повернулось бы ко мне! Да, это ясно, как то, что здесь лежит тройка, а здесь восьмерка. Смотри!.. Вот… вот и вот!
   — Оставь карты! Забудь их! — взмолилась девочка.
   — Забыть? — воскликнул он, поднимая к ней свое испитое лицо и изумленно глядя на нее. — Забыть? Как же тогда мы разбогатеем, если я забуду о картах?
   В ответ на это девочка только покачала головой.
   — Нет, Нелли, — продолжал старик, гладя ее по щеке, — так нельзя! Надо отыграться при первой же возможности. Терпение, только терпение, и все будет хорошо, верь мне. Сегодня проигрыш — завтра удача. А без тревог и риска ничего не добьешься… Ну что ж, пойдем.
   — А вы знаете, который час? — спросил мистер Гровс, покуривавший трубку в обществе своих приятелей. — Давно за полночь.
   — И дождь льет как из ведра, — подхватил здоровяк.
   — «Храбрый вояка» — трактир Джема Гровса. Мягкие постели. Дешевый постой для людей и скотины, — провозгласил мистер Гровс, цитируя свою вывеску. Время половина первого ночи.
   — Как поздно! — забеспокоилась девочка. — Нам давно надо было уйти. Что о нас подумают? Ведь раньше двух мы не попадем домой. А сколько вы возьмете за ночлег, сэр?
   — Две мягких постели — один шиллинг шесть пенсов. Ужин с пивом — шиллинг. Итого два шиллинга шесть пенсов, — ответствовал Храбрый Вояка.
   У Нелли еще хранился золотой, зашитый в платье, и, вспомнив, что время позднее и что миссис Джарли спит крепко, представив себе также, в какой ужас придет эта добрейшая женщина, если ее разбудят среди ночи, она решила переночевать в трактире, встать завтра пораньше, поспеть в город до пробуждения хозяйки и объяснить свою задержку грозой, застигшей их по пути к дому. Отозвав деда в сторону, она шепнула ему, что у нее еще есть чем заплатить за ночлег, и предложила остаться здесь.
   — Знать бы мне про эти деньги раньше! Были бы они у меня вовремя! — забормотал старик.
   — Мы решили переночевать у вас, если можно, — поспешно обратилась Нелл к трактирщику.
   — Весьма благоразумно с вашей стороны, — ответил мистер Гровс. — Сейчас и ужин будет готов.
   Однако мистер Гровс сперва докурил трубку, выбил из нее пепел, аккуратно поставил ее в уголок на очаге и только после этого принес хлеб, сыр и пиво, и, всячески восхваляя их качество, рекомендовал гостям быть как дома. Нелл и старик ели мало, занятые своими мыслями, а оба джентльмена, для которых такой слабенький напиток, как пиво, не представлял особого интереса, налегали больше на джин и табак.
   Девочка собиралась уйти с дедом завтра чуть свет и поэтому решила рассчитаться с трактирщиком сразу же после ужина. Но, боясь показать деду свой золотой, она достала его потихоньку, дождалась, когда мистер Гровс выйдет из комнаты в буфетную, и, последовав туда за ним, протянула ему монету.
   — Дайте мне сдачи, сэр, и, пожалуйста, сейчас, здесь. Мистер Джем Гровс удивился, повертел золотой между пальцами, звякнул им о стол, посмотрел на девочку и потом снова на золотой, видимо собираясь спросить, откуда у нее такие деньги. Но поскольку монета была не фальшивая и к тому же менялась у него в трактире, мистер Гровс, как всякий разумный хозяин, видимо, решил, что в конце концов это его не касается. Во всяком случае, он отсчитал сдачу и вручил ее девочке. Она пошла назад, в ту комнату, где они провели вечер, как вдруг ей показалось, будто туда кто-то проскользнул. Между этой комнатой и буфетной был только длинный темный коридор, но ведь пока трактирщик менял деньги, никто туда не заходил — это она твердо помнила. Значит, за ней следят?
   Но кто? Вернувшись, она застала всех на прежних местах. Здоровяк лежал на двух стульях, подперев голову рукой, а мистер Лист покоился на таком же ложе по другую сторону стола. Старик сидел между ними, восторженно глядя на счастливого игрока, и жадно ловил каждое его слово, точно Айзек Лист был каким-то высшим существом. Девочка растерянно осмотрелась по сторонам, ища глазами, нет ли здесь еще кого-нибудь? Никого нет… Тогда она шепотом спросила старика, не выходил ли кто из комнаты, пока ее здесь не было. «Нет, ответил он, — никто не выходил».
   Значит, ей просто почудилось. Но все же странно… Никаких поводов для подозрений не было, а между тем она совершенно явственно видела в дверях чью-то фигуру Она все еще раздумывала над ртам, теряясь в догадках. когда в комнату вошла служанка со свечой и предложила проводить ее в спальню.
   Старик простился со своими партнерами и пошел наверх вместе с внучкой. Трактир помещался в большом пустынном доме с темными коридорами и широкими лестницами, казавшимися еще мрачнее при свечах. Нелл проводила деда и поднялась следом за служанкой в другую комнату, к которой вело семь-восемь шатких ступенек в конце коридора. Эта комната была предназначена ей. Служанка заболталась и долго не уходила, выкладывая девочке все свои горести. Место у нее не больно завидное, говорила она, жалованье маленькое, работы спрашивают много. Через две недели она отсюда уйдет. Может, девочка порекомендует ее куда-нибудь? Да вот беда! После этого трактира не так-то легко будет устроиться на другое место. Уж очень у него дурная слава. Здесь и карты — да не только карты! А кто сюда чаще всего захаживает? За честность этих людей она не поручится. Только ее слова никому не надо передавать, упаси боже! Затем последовали весьма туманные намеки на отвергнутого поклонника, который грозится пойти в солдаты, обещание постучать завтра пораньше и, наконец, «спокойной ночи».
   Когда Нелл затворила за служанкой дверь, ей стало не по себе. Она не могла забыть человека, кравшегося по коридору, да и в рассказах девушки ничего хорошего не было. Эти картежники такие подозрительные на вид. Может быть, они промышляют грабежом и разбоем? Кто их знает?
   Но лишь только она отгоняла от себя эти страхи или забывала о них хотя бы на минуту, перед ней вставало все то, что произошло за этот вечер. Прежняя страсть снова вспыхнула в душе деда, и одному богу известно, куда это может завести его. Какое беспокойство они причинят миссис Джарли своим исчезновением! Их, наверно, уже разыскивают. Простят ли им эту отлучку, или выгонят завтра на улицу? Ах! Зачем только они зашли сюда! Лучше было бы пройти мимо, несмотря на грозу!
   Наконец дремота мало-помалу одолела ее — беспокойная, прерывистая дремота, полная тяжелых сновидений. Она падала с высокой башни и, вздрагивая, в ужасе просыпалась. Но вот дремоту сменил сон, а потом… Что это? Опять тот человек?
   Да, он был здесь. Ложась спать, она подняла штору, чтобы сразу же проснуться, как только начнет светать, и сейчас ей было видно, что от окна к кровати кто-то крадется, низко согнувшись, осторожно шаря по сторонам руками. Она не могла ни шевельнуться, ни позвать на по мощь и лежала, не сводя глаз с этой тени.
   А тень подбиралась все ближе и ближе. Ее дыхание слышалось совсем рядом… Нелл ушла головой в подушку, чтобы эти шарящие руки не коснулись ее лица. Но вот тень снова скользнула к окну и повернулась лицом к ней.
   Темный призрак неясным пятном маячил в сумраке комнаты, но девочка не могла не видеть, как он повернулся к ней, не могла не чувствовать, как вглядываются в нее эти глаза, как настороженно вслушиваются уши. Он стоял у окна, она лежала в постели — оба совершенно неподвижные. А потом, все еще не отводя от нее глаз, он начал перебирать что-то руками, и она услышала звон монет.
   И снова тем же крадущимся, бесшумным шагом призрак двинулся к кровати, положил ее платье обратно на стул, опустился на четвереньки и пополз прочь. Как медленно он движется теперь, когда его только слышно, но не видно! Вот он уже у двери, он стал на ноги. Скрипнули ступеньки — и все стихло.
   Первым побуждением девочки было выбежать из комнаты, — только бы не оставаться одной, только бы скорей на люди, тогда голос вернется к ней! Не чуя под собой ног, она метнулась к двери.
   Страшный призрак стоял на нижней ступеньке.
   Его не миновать. В темноте ей, может быть, удастся проскользнуть мимо и не попасться ему в руки, но кровь стынет в жилах при одной мысли об этом. Призрак стоял неподвижно, как и она; не мужество сдерживало ее, а смертельный ужас, ибо возвращаться назад было, пожалуй, еще страшнее, чем спускаться по ступенькам.
   Проливной дождь хлестал без перерыва и потоками низвергался с тростниковой крыши. Залетевшая со двора муха, не находя выхода, как слепая, билась о стены и потолок и своим жужжанием будоражила тишину в доме. Призрак тронулся с места; девочка невольно двинулась следом за ним. Только бы попасть к деду — там она будет в безопасности.
   Призрак скользил по коридору к той самой комнате, куда стремилась и она. Дверь этой комнаты была так близко! Девочка только хотела метнуться туда и захлопнуть ее за собой, как вдруг он снова остановился.
   Страшная мысль пронеслась у нее в голове: а что, если этот человек войдет в ту комнату, что, если он собирается убить ее деда. Еще минута, и она бы лишилась чувств. Так и есть — он вошел. Там горит свет. Вон он стоит у порога, а она смотрит на него и, близкая к обмороку, не может выговорить ни слова — ни единого слова.
   Дверь была полуотворена. Сама не сознавая, что делает, и помня только одно: надо спасти деда или погибнуть самой, она шагнула вперед и заглянула в комнату. Какое же зрелище предстало ее глазам!
   Она увидела пустую, несмятую постель. Кроме старика, в комнате никого не было. А он сидел у стола и, жадно поводя глазами, неестественно ярко горевшими на мертвенно-бледном, осунувшемся лице, считал деньги, только что украденные у нее.

Глава XXXI

   Девочка отпрянула от двери и шагами еще более нетвердыми и робкими пробралась темным коридором к себе в комнату. Страх, терзавший ее каких-нибудь несколько минут назад, был несравним с тем, что она испытывала теперь. Ни грабители, ни вероломный трактирщик, который смотрит сквозь пальцы на то, что его постояльцев грабят и даже могут убить во сне, ни даже самый безжалостный душегуб разбойник — никто не пробудил бы в груди девочки того ужаса, в какой повергло ее только что сделанное открытие. Седовласый старик, словно призрак, скользнул к ней в комнату, украл у нее деньги, думая, что она крепко спит, и с омерзительной алчностью любовался своей добычей, — это было хуже, неизмеримо хуже и неизмеримо страшнее всего, что могло измыслить ее воображение. А вдруг он вернется — ведь дверь не запирается ни на ключ, ни на задвижку? Вдруг захочет проверить, все ли деньги взяты? Страшно подумать, что этот призрак неслышным шагом снова войдет в комнату, обратит взгляд к ее пустой кровати, а она притаится у него в ногах, чтобы он не коснулся ее руками. Она прислушалась. Вот!.. Шаги на лестнице, дверь медленно отворяется. Все это только чудилось ей, но действительность была не менее страшна — нет! еще страшнее, ибо настоящий призрак появился бы и исчез, а воображаемый мог мучить без конца.
   Ее угнетало какое-то смутное, безотчетное чувство. До сих пор она не боялась деда, зная, что любовь к ней и породила в нем душевный недуг. Но старик, которого она увидела сегодня, старик, забывший все на свете ради карт, как вор пробравшийся в ее комнату и считавший деньги при тусклом свете огарка, казался совсем другим человеком, каким-то чудовищным двойником ее деда двойником, который вызывал к себе чувство отвращения и страха, потому что он напоминал того, настоящего, и, так же как тот, был неразлучен с ней. Но допустить хотя бы мысленно существование этого старика она могла бы только в том случае, если бы навеки потеряла своего прежнего доброго друга. Не так давно его вялость и безразличие доводили ее до слез. Какими же слезами оплачет она теперь свое новое горе?
   Подавленная всеми этими мыслями, девочка долго сидела на кровати, не смыкая глаз, и, наконец, почувствовала, что ей надо во что бы то ни стадо отогнать от себя этот чудовищный призрак, надо услышать голос деда или хоть посмотреть на него, если он спит, — и тогда страхи ее рассеются. Она осторожно спустилась по ступенькам и снова вышла в коридор. Дверь в комнату старика была по-прежнему отворена, на столе все еще горел огарок.
   Девочка захватила с собой незажженную свечу, приготовившись сказать, в случае он проснется, что тревога мешает ей уснуть, и она решила взять у него огня, если он еще не потушил своей свечки. Она заглянула в комнату, увидела, что старик спокойно лежит в постели, и только тогда осмелилась переступить порог.
   Он спал крепким сном, и на лице его не осталось ни следа пагубдой страсти, алчности, волнения, лихорадочного азарта — оно было само спокойствие, сама безмятежность и мягкость. Девочка увидела перед собой не игрока, не тень, возникшую в ее комнате, и даже не того усталого, измученного человека, который в прежние дни так часто возвращался домой только на рассвете, — это был ее дорогой друг, ее кроткий спутник, ее добрый, любящий дед.
   Она без страха смотрела на его овеянные сном черты, но сердце ее сжимала глубокая тоска, и тоска эта нашла себе выход в слезах.
   — Господи, смилуйся над ним! — прошептала она, легко касаясь губами его щеки. — Теперь я и вправду знаю — если нас разыщут, его разлучат со мной! Он больше не увидит ни солнца, ни ясного неба. А помочь ему могу только я. Господи, смилуйся над нами обоими!
   Она зажгла свою свечу, так же тихо вышла из комнаты и, вернувшись к себе, провела остаток этой бесконечно долгой, мучительной ночи без сна.
   Наконец, уже на рассвете, когда огонек догорающей свечи побледнел, она задремала, но служанка вскоре разбудила ее. Она оделась и, перед тем как выйти из комнаты, опустила руку в карман. Он был пуст — в нем ничего не осталось — ни одной монеты.
   Старик уже встал, и через несколько минут они снова шагали по дороге. Девочка заметила, что он избегает ее взгляда, видимо выжидая, когда она заговорит о своей пропаже. И она решилась сказать ему об этом, чтобы он не заподозрил, что ей все известно.
   — Дедушка, — срывающимся голосом начала она, после того как они прошли с милю, не проронив ни слова. — Как ты думаешь, твои новые знакомые честные люди?
   — Почему ты спрашиваешь? — забормотал старик, дрожа всем телом. — Честные ли они? Да, игра велась честно.
   — Сейчас я тебе всю объясню, — сказала Нелл. — У меня пропали деньги ночью… пропали из комнаты. Если бы знать, что это было сделано в шутку — просто в шутку, — я бы только рассмеялась и…
   — Кто же шутит с деньгами! — быстро проговорил старик. — Если уж взяли, так не вернут. Какие тут могут быть шутки!
   — Значит, их украли у меня из комнаты, — сказала она, чувствуя, что такой ответ лишает ее последней надежды.
   — И это все наши деньги, Нелл? — спросил старик. — Или есть еще? Неужели у тебя украли все, до последнего фартинга?
   — Все, до последнего фартинга, — ответила девочка.
   — Значит, надо где-то достать еще, — сказал старик. — Надо скопить, Нелл, заработать, раздобыть как-нибудь. О тех деньгах ты не жалей и никому не говори о пропаже, может быть мы вернем их. Не спрашивай как. Мы все вернем, и вернем сторицей. Только никому ничего не рассказывай, иначе нас ждет беда. Значит, их украли у тебя из комнаты, когда ты спала? — добавил он жалостливым голосом, в котором не было и следа прежней таинственности и притворства. — Бедная Нелл! Бедная маленькая Нелл!
   Девочка опустила голову и заплакала. Жалость, про рвавшаяся в его словах, была искренней, в этом она ни минуты не сомневалась. И сознание, что все это делается ради нее, нелегким грузом легло на детское сердце.
   — Помни, Нелл, никому ни слова, кроме меня, — продолжал старик и тут же спохватился: — Нет, даже со мной не говори, потому что словами делу не поможешь. Все наши потери не стоят ни одной твоей слезинки, родная! Не горюй, мы все, все вернем!
   — Не надо нам ничего, — сказала девочка, поднимая на него глаза. — Слышишь? Не надо. Будь этих денег в тысячу раз больше, я и то не пролила бы ни одной слезы из-за них.
   — Да, да… — пробормотал старик, видимо сдерживая себя, чтобы не сказать лишнего. — Она ничего не понимает! И слава богу! Тем лучше!
   — Выслушай меня! — взмолилась девочка. — Ты можешь меня выслушать?
   — Могу, могу, — ответил старик, по-прежнему не глядя на нее. — Милый голос… Я всегда любил его. Такой же голос был у ее матери.
   — Как мне убедить тебя! — воскликнула девочка. — Как убедить, чтобы ты не думал больше о выигрыше и проигрыше и не искал другого счастья, кроме того, которое мы ищем вместе!
   — К этой цели мы тоже идем вместе, — ответил старик, словно разговаривая сам с собой и все еще глядя в сторону. — Чей образ осеняет меня, когда я сажусь за игорный стол?
   — Разве нам плохо жилось с тех пор, как ты бросил играть и мы ушли из города? — продолжала девочка. — У нас не стало крыши над головой, но разве в том злосчастном доме нам было лучше, когда ты только и думал что о карточной игре?
   — Правда, все правда, — проговорил старик вполголоса, по-прежнему рассуждая сам с собой. — Я сделаю по-своему, но она говорит чистую правду!
   — Ты вспомни то ясное утро, когда мы в последний раз вышли из нашего старого дома! Вспомни, как нам легко дышалось, когда все эти мучения остались позади. Вспомни наши мирные дни и тихие ночи, и как нам с тобой было хорошо, спокойно. Проголодавшись, мы всегда находили чем подкрепиться, устав в дороге — отдыхали, и сон у нас был такой крепкий. А сколько всего нам удалось повидать в пути! Чем ты объяснишь эту чудесную перемену?
   Старик остановил внучку движением руки, прося ее замолчать и не мешать ему думать. Потом с тем же предостерегающим жестом поцеловал ее в щеку и снова зашагал по дороге, устремив взгляд куда-то вдаль, то и дело останавливаясь и сосредоточенно опуская глаза, чтобы собрать воедино свои беспорядочные мысли. Вот он прослезился… Прошло еще несколько минут, а затем, по привычке взяв внучку за руку, он постепенно, почти незаметно для нее вернулся к своему прежнему бездумному спокойствию и был готов идти, куда бы она ни повела его.
   Когда они снова переступили порог грандиозного музея восковых фигур, миссис Джарли еще почивала, как и надеялась Нелл, но им сказали, что с вечера она была встревожена их отсутствием и удалилась на покой лишь в половине двенадцатого, решив, что они попали в грозу, остались где-нибудь переночевать, а к утру будут дома. Нелл тотчас же с усердием принялась за уборку зала, быстро управилась со всеми делами да еще успела и себя привести в порядок, прежде чем любимица королевской фамилии вышла к завтраку.
   — За все время, что мы здесь, — сказала миссис Джарли, когда трапеза была закончена, — паноптикум посетили только восемь девиц из пансиона мисс Монфлэтерс, а их там двадцать шесть, как мне сообщила ее кухарка, когда я поговорила с ней о том о сем и дала бесплатный билет. Надо снести им пачку новых афиш, и я поручаю это тебе, милочка. Посмотрим, как их там примут.
   Поскольку эта экспедиция имела первостепенное значение, миссис Джарли собственноручно надела на Нелли капор, заявила во всеуслышание, что такая хорошенькая девочка не уронит чести паноптикума, и, снабдив свою посланницу множеством советов и необходимых наставлений относительно поворотов направо, которых надо придерживаться, и поворотов налево, которых следует избегать, отправила ее в путь. Руководствуясь полученными указаниями, Нелл без труда нашла пансион мисс Монфлэтерс, помещавшийся в большом доме с высокой оградой, с широкой калиткой, с большой медной доской и маленьким решетчатым окошечком, прорезанным в калитке, сквозь которое горничная мисс Монфлэтерс осматривала каждого посетителя, прежде чем пустить его внутрь, ибо ни одно существо мужского пода — никто! даже молочник, — не могло проникнуть в эту калитку без специального разрешения. Сам сборщик податей — толстяк в очках и широкополой шляпе — получал причитающиеся ему суммы сквозь решетку. Адамант и бронза были ничто по сравнению с калиткой мисс Монфлэтерс, сурово взиравшей на все человечество. Мясник и тот благоговел перед нею, словно перед какими-то таинственными вратами, и, взявшись за звонок, сразу же переставал насвистывать.
   Когда Нелл приблизилась к этой страшной калитке, она медленно, со скрипом повернулась на петлях, и из скрывающейся за нею тенистой аллеи появились пара за парой молодые девицы с открытыми книжками, а кто и с зонтиком в руках. Эту внушительную процессию замыкала сама мисс Монфлэтерс с сиреневым шелковым зонтиком и с двумя улыбающимися учительницами по бокам, которые смертельно ненавидели друг друга и были душой и телом преданы мисс Монфлэтерс.
   Сконфуженная взглядами и перешептыванием девиц, Нелл потупилась, пропуская их мимо себя, а когда с ней поравнялась мисс Монфлэтерс, учтиво присела и подала этой леди маленькую пачку афиш. Та приняла ее и скомандовала, чтобы процессия остановилась.
   — Ты как будто из паноптикума? — спросила мисс Монфлэтерс.
   — Да, сударыня, — ответила Нелл, густо краснея, потому что девицы столпились вокруг нее и она стала центром всеобщего внимания.
   — А тебе не кажется, — сказала мисс Монфлэтерс, которая легко выходила из себя и пользовалась каждым удобным случаем, чтобы запечатлеть ту или иную мораль в нежных умах своих воспитанниц, — Тебе не кажется, что ни одна порядочная девочка не согласилась бы служить в паноптикуме?
   Бедняжке Нелл никогда не приходилось рассматривать свое положение в таком свете, и она растерянно молчала, все гуще и гуще заливаясь краской.
   — Разве ты не понимаешь, — продолжала мисс Монфлэтерс, — что это неприлично, невежественно и противно мудрым предначертаниям природы, которая вложила в нас добрые задатки затем, чтобы мы развивали их в себе путем неустанного совершенствования.
   Обе учительницы почтительным шепотом подтвердили эту истину и с торжеством уставились на Нелли, видимо, полагая, что такой удар сразит ее. Потом они улыбнулись и посмотрели на мисс Монфлэтерс, потом, встретившись друг с другом глазами, обменялись злобным взглядом, говорившим яснее слов, что каждая из них считала себя присяжной угодницей при особе мисс Монфлэтерс и, отказывая своей сопернице в праве угождать, расценивала такие поползновения с ее стороны как крайнюю самонадеянность и даже наглость.
   — Неужели тебе не совестно служить в паноптикуме, — снова заговорила мисс Монфлэтерс, — когда ты могла бы испытывать горделивое сознание, что помогаешь по мере своих детских сил расцвету нашей промышленности, шлифуешь свой ум ежедневным созерцанием паровой машины и обеспечиваешь себя приличным заработком от двух шиллингов девяти пенсов до трех шиллингов в неделю? Разве тебе неизвестно, что чем больше человек трудится, тем лучше ему живется на свете?
   — «Наша пчелка-хлопотунья…» — вполголоса процитировала доктора Уоттса^[50] одна из учительниц.
   — Что такое? — вопросила мисс Монфлэтерс, круто поворачиваясь к ней. — Кто это сказал?
   Разумеется, вторая учительница, которая никого не цитировала, указала на ту, которая была в этом повинна, и мисс Монфлэтерс, нахмурившись, посоветовала первой помолчать, чем привела доносчицу в неописуемый восторг.
   — «Пчелка-хлопотунья», — заявила мисс Монфлэтерс, выпрямляясь во весь рост, — относится только к детям благородных родителей. «Трудись, играй и веселись!» совет совершенно правильный, поскольку речь идет о них, а «труд» означает рисование по бархату, вышиванье и вообще всякое изящное рукоделье. Что же касается этой девочки, — она показала на Нелли зонтиком, — и прочих детей, у которых родители бедные, то «Пчелку-хлопотунью» следует читать так: