Страница:
— Я вас так измочалю, собаки, сами себя не узнаете! — кричал Квилп, тщетно пытаясь ударить напоследок хоть одного из них. — Вы у меня бурого цвета будете от кровоподтеков! Рожи вам расквашу так, что на вас двоих и одного профиля не останется!
— Бросьте палку! Как бы самому не досталось! — буркнул мальчишка, ловко увертываясь от него и выжидая удобного случая, чтобы перейти в наступление. — Вам говорят, бросьте палку!
— Я ее брошу, собака, да только тебе в голову! Поближе подойди, поближе! — сверкая глазами, твердил Квилп. — Ну, ну, ближе, еще, еще…
Мальчишка внял этому приглашению не сразу, а улучил минутку, когда хозяин чуть-чуть зазевался, и, ринувшись вперед, попробовал было вырвать палку у него из рук. Квилпу, обладавшему львиной силой, ничего не стоило удержать свое оружие, но как только его противник изо всей мочи потянул палку на себя, он вдруг разжал руку, и мальчишка, полетев навзничь, больно стукнулся головой о землю. Столь удачный маневр привел мистера Квилпа в неописуемый восторг, и он захохотал и затопал ногами, точно это была невесть какая забавная шутка.
— Ладно! — сказал мальчишка, мотая головой и в тоже время потирая ушибленное место. — Теперь я в жизни не полезу в драку, когда про вас будут говорить, что таких страшных карликов и за деньги не увидишь.
— Значит, по-твоему, это неверно, собака ты эдакая? — рявкнул Квилп.
— Нет, верно.
— Тогда почему же ты, мерзавец, полез в драку у меня на пристани?
— Потому, что он так сказал, — ответил мальчишка, тыча пальцем в сторону Кита. — Вот почему, а не потому, что это неверно.
— А зачем он сказал, что мисс Нелли уродина, возопил Кит, — и что она и мой хозяин пляшут под дудочку его хозяина? Зачем он так сказал?
— Он так сказал потому, что он болван, а ты так сказал потому, что ты умник-разумник, слишком большой умник, Кит. Пожалуй, если не остережешься, не сносить тебе головы, — проговорил Квилп, и голос у него прозвучал ласково-ласково, а около глаз и у рта собрались злющие-презлющие морщинки. — Получи шесть пенсов, Кит, и всегда говори правду. Всегда, Кит, говори правду. Запри контору, собака, и верни мне ключ!
Мальчишка сделал, как ему было приказано, а в виде вознаграждения за свое заступничество получил от хозяина ключом по носу, да так сильно, что его даже слеза прошибла. После этого мистер Квилп, девочка и Кит отбыли на лодке, заступник же, упиваясь местью, ходил на руках у самого края пристани до тех пор, пока они не высадились на тот берег.
В доме на Тауэр-Хилле была одна миссис Квилп, которая совсем не ожидала возвращения своего повелителя и только-только собралась немного вздремнуть, когда за дверью послышались его шаги. Она едва успела схватить шитье и притвориться занятой, как он уже вошел в комнату в сопровождении одной Нелли, ибо Кит остался внизу.
— Я привел Нелли Трент, дорогая моя миссис Квилп, — сказал карлик. — Нелли очень устала, угостите ее стаканчиком вина, печеньем, и пусть она посидит с вами, душенька, а я тем временем напишу письмо.
Миссис Квилп с трепетом подняла глаза на супруга, стараясь угадать, чем вызваны эти несвойственные ему любезности, и, повинуясь его властному знаку, вышла за ним в соседнюю комнату.
— Слушайте, что я скажу, — зашипел Квилп. — Постарайтесь выведать у нее, сколько можно, про деда, про то, что они делают, как живут, о чем он говорит с ней. Мне надо это знать, на то есть свои причины. Вы, женщины, между собой гораздо откровеннее, чем с нами, мужчинами, а уж с вашей-то мягкостью и обходительностью вам ничего не стоит подладиться к ней. Понятно?
— Да, Квилп.
— Так вот, ступайте. Ну, что еще?
— Дорогой мой Квилп, — нерешительно начала его жена. — Я люблю эту девочку… мне не хочется обманывать ее… может быть, вы избавите меня…
Карлик выругался вполголоса и огляделся по сторонам в поисках какого-нибудь тяжелого предмета, которым можно было бы воздать по заслугам непокорной жене. Но кроткая женщина умолила его сменить гнев на милость и пообещала сделать все, что от нее требовалось.
— Поняли? — снова зашипел Квилп, несколько раз с вывертом ущипнув жену за руку. — Выведайте ее тайны.
— Это легко сделать. Да не забывайте, что я подслушиваю. Начнете тянуть, мямлить — я скрипну дверью; и если дверь будет скрипеть часто, пеняйте потом на себя. Ну, идите!
Миссис Квилп удалилась согласно приказанию, а ее любезный супруг с хитрым и сосредоточенным видом устроился за дверью и, прижавшись к ней ухом, расположился слушать.
Несчастная миссис Квилп никак не могла придумать, с чего начать, о чем спрашивать, и подала голос лишь после того, как дверь, проскрипев очень настойчиво, приказала ей без дальнейших размышлений приступить к делу.
— За последнее время ты что то зачастила к мистеру Квилпу, милочка.
— Да, я сама сколько раз жаловалась на это дедушке, — простодушно сказала Нелл.
— А он что?
— Ничего… Вздохнет, уронит голову на руки и сидит такой печальный, несчастный. Если бы вы увидели его в эту минуту, то, наверно, не удержались бы и заплакали вместе со мной… Какая у вас дверь скрипучая!
— Да, она то и дело скрипит, — сказала миссис Квилп, бросив тревожный взгляд в ту сторону. — Но ведь раньше твой дедушка… таким не был?
— Нет, что вы! — воскликнула Нелли. — Он был совсем другой! Нам с ним жилось так хорошо, легко, весело. Вы даже представить себе не можете, как у нас все изменилось за последнее время!
— Мне больно тебя слушать, дитя мое! — сказала миссис Квилп, и она не покривила душой.
— Благодарю вас, — ответила девочка, целуя ее в щеку. — Вы всегда такая добрая и с вами так приятно поделиться. Мне ведь ни с кем не приходится говорить о нем, кроме нашего Кита. И все-таки я очень счастлива и должна бы радоваться своему счастью… Но если бы вы знали, как иной раз бывает горько видеть, что мой дедушка стал совсем другой!
— Подожди, Нелли, — сказала миссис Квилп, — это пройдет, и у вас снова все наладится.
— О, если бы господь смилостивился над нами! — воскликнула девочка, и слезы хлынули у нее из глаз. Но ведь сколько прошло времени с тех пор, как дедушка… Смотрите, дверь отворилась.
— Это сквозняк, — чуть слышно проговорила миссис Квилп. — С тех пор, как дедушка…
— …стал таким задумчивым, грустным. Раньше мы с ним совсем по-другому проводили наши вечера, — продолжала Нелл. — Я, бывало, читаю ему, а он сидит у камина и слушает; потом — книжку в сторону, начнем разговаривать, и он рассказывает про мою мать, какая она была девочкой, — совсем как я, и лицом и голосом. Или посадит меня на колени и старается объяснить мне, что она не в могиле, а улетела на небо, в ту прекрасную страну, где нет ни старости, пи смерти… Как нам было хорошо тогда!
— Нелли, Нелли! — воскликнула несчастная женщина. — Сердце разрывается, на тебя глядя! Ты еще совсем ребенок и так убиваешься. Не плачь, перестань!
— Я очень редко плачу, — сказала девочка. — Но у меня больше нет сил таить это про себя, а сегодня мне нездоровится, вот слезы и льются сами собой, никак их не остановишь. Я не боюсь поделиться с вами своим горем, ведь вы никому о нем не скажете.
Миссис Квилп отвернулась от нее и промолчала.
— Как часто мы гуляли с ним раньше по полям и зеленым рощам! — продолжала Нелл. — Возвращались домой только к вечеру; и чем больше устанем, тем милее нам дом, и мы радуемся: как у нас хорошо! А если в комнатах покажется темно и скучно, мы с ним, бывало, говорим: «Ну что ж, зато какая у нас была прогулка!» — и с нетерпением ждем следующей. Но теперь дедушка не ходит гулять, и в доме у нас стало еще темнее, еще безотраднее, хотя с виду в нем ничто не изменилось.
Она замолчала; дверь скрипнула несколько раз подряд, но миссис Квилп будто не слышала этого.
— Только не думайте, — вдруг спохватилась Нелл, — что дедушка переменился ко мне. По-моему, он любит меня с каждым днем все больше и больше и становится все ласковее, добрее. Вы даже представить себе не можете, как он ко мне привязан!
— Я не сомневаюсь, что дедушка очень любит тебя, — сказала миссис Квилп.
— Да, очень, очень! — воскликнула Нелл. — Не меньше, чем я его. Но вы еще не знаете самого главного… только смотрите, никому ни слова об этом! Он теперь совсем не спит, разве лишь задремлет днем, в кресле, а по ночам, почти до самого утра, его не бывает дома.
— Нелли!
— Шш! — шепнула девочка, поднеся палец к губам и оглянувшись. — Дедушка приходит домой под утро, когда чуть брезжит, и я открываю ему дверь. Вчера он вернулся еще позднее — на дворе уже рассвело, и такой бледный, глаза воспаленные, ноги дрожат. Я только легла и вдруг слышу, он стонет. Тогда я снова поднялась, подбежала к нему, а он, должно быть, не сразу меня увидел и говорит сам с собой, что такая жизнь невыносима и, если б не ребенок, ему лучше бы умереть. Что мне делать! Боже мой, что мне делать!
Родник, таившийся в глубине сердца девочки, пробился на волю. Время горестей и забот, признание, впервые слетевшее с ее уст, сочувствие, с которым была выслушана ее маленькая исповедь, взяли свое, и, бросившись в объятия беспомощной миссис Квилп, она заплакала навзрыд.
Вскоре в комнату вошел мистер Квилп и, увидев Нелли в слезах, выразил свое крайнее удивление по этому поводу, что получилось вполне естественно, ибо ему было не впервой разыгрывать такие сценки.
— Вот видите, миссис Квилп, как она устала, — сказал карлик, свирепо скосив на жену глаза и тем самым давая ей понять, что она должна вторить ему. — Ведь от них до пристани путь длинный, а кроме того, двое мальчишек подрались и напугали ее, подлецы, да и в лодке ей было страшно. Все это вместе взятое и сказалось. Бедная Нелли!
Мистер Квилп погладил свою маленькую гостью по голове, и не подозревая, что это поможет ей быстрее оправиться. Вряд ли прикосновение чьей-либо другой руки оказало бы такое сильное действие на девочку. Она подалась назад, чувствуя непреодолимое желание очутиться как можно дальше от этого карлика, и сейчас же встала, сказав, что ей надо уходить.
— Останься, пообедай с нами, — предложил мистер Квилп.
— Нет, сэр, я и так задержалась, — ответила Нелл, утирая слезы.
— Ну, если уж ты собралась домой, ничего не поделаешь. Вот мой ответ. Тут написано, что я зайду к нему завтра, может, послезавтра, и что маленькое дельце, о котором он просит, сегодня утром никак не удастся устроить. До свидания, Нелли. Эй ты, сударь! Где ты там? Охраняй ее! Слышишь?
Кит, явившийся на зов, оставил это излишнее напутствие без внимания и только грозно воззрился на карлика, видимо, подозревая, что это он и довел Нелли до слез. Мальчик готов был броситься на обидчика с кулаками, но, одумавшись, круто повернулся и последовал за своей маленькой хозяйкой, которая уже успела проститься с миссис Квилп и вышла на улицу.
— Однако вы мастерица выспрашивать, миссис Квилп! — накинулся карлик на жену, как только они остались вдвоем.
— Больше я ничего не могла сделать, — кротко ответила она.
— Уж куда больше! — презрительно фыркнул Квилп. — А поменьше нельзя было? Знали, что от вас требуется, так вам этого мало, вспомнили еще свое любимое занятие и давай крокодиловы слезы лить! Кривляка вы эдакая!
— Мне очень жаль девочку, Квилп, — сказала его жена. — Но я сделала все, что могла. Я заставила ее разговориться, и она выдала мне свою тайну, думая, что мы одни. А вам все было слышно. Да простит мне господь этот грех!
— Вы заставили ее разговориться! Вы все сделали! — сказал Квилп. — А не предупреждал ли я вас насчет двери — что случится, если дверь будет часто скрипеть? Ваше счастье, что она сама обронила несколько слов, и я вывел из них кое-что важное для себя, а не будь этого, вам пришлось бы плохо.
Миссис Квилп промолчала, не сомневаясь, что так оно и было бы, а ее супруг добавил с торжествующим видом: — Благодарите свою счастливую звезду — ту самую, которая сделала вас миссис Квилп, — благодарите ее, потому что я теперь все пронюхал и напал на нужный мне след. Но кончено, больше об этом ни слова: к обеду ничего вкусного не готовьте, потому что меня не будет дома.
С этими словами мистер Квилп надел шляпу и удалился, а миссис Квилп, совершенно убитая ролью, которую ей волей-неволей пришлось сыграть, заперлась в спальне и, уткнувшись лицом в подушку, стала оплакивать свое предательство так горько, как люди, менее чуткие, частенько не оплакивают и более тяжких злодеяний, ибо совесть наша — предмет гибкий и эластичный обладает способностью растягиваться и применяться к самым различным обстоятельствам. Некоторые разумные люди освобождаются от своей совести постепенно, как от лишней одежды, когда дело идет к теплу, и в конце концов ухитряются остаться совсем нагишом. Другие же надевают и снимают это одеяние по мере надобности, — и такой способ, как исключительно удобный и представляющий одно из крупнейших нововведений наших дней, сейчас особенно в моде.
— Бросьте палку! Как бы самому не досталось! — буркнул мальчишка, ловко увертываясь от него и выжидая удобного случая, чтобы перейти в наступление. — Вам говорят, бросьте палку!
— Я ее брошу, собака, да только тебе в голову! Поближе подойди, поближе! — сверкая глазами, твердил Квилп. — Ну, ну, ближе, еще, еще…
Мальчишка внял этому приглашению не сразу, а улучил минутку, когда хозяин чуть-чуть зазевался, и, ринувшись вперед, попробовал было вырвать палку у него из рук. Квилпу, обладавшему львиной силой, ничего не стоило удержать свое оружие, но как только его противник изо всей мочи потянул палку на себя, он вдруг разжал руку, и мальчишка, полетев навзничь, больно стукнулся головой о землю. Столь удачный маневр привел мистера Квилпа в неописуемый восторг, и он захохотал и затопал ногами, точно это была невесть какая забавная шутка.
— Ладно! — сказал мальчишка, мотая головой и в тоже время потирая ушибленное место. — Теперь я в жизни не полезу в драку, когда про вас будут говорить, что таких страшных карликов и за деньги не увидишь.
— Значит, по-твоему, это неверно, собака ты эдакая? — рявкнул Квилп.
— Нет, верно.
— Тогда почему же ты, мерзавец, полез в драку у меня на пристани?
— Потому, что он так сказал, — ответил мальчишка, тыча пальцем в сторону Кита. — Вот почему, а не потому, что это неверно.
— А зачем он сказал, что мисс Нелли уродина, возопил Кит, — и что она и мой хозяин пляшут под дудочку его хозяина? Зачем он так сказал?
— Он так сказал потому, что он болван, а ты так сказал потому, что ты умник-разумник, слишком большой умник, Кит. Пожалуй, если не остережешься, не сносить тебе головы, — проговорил Квилп, и голос у него прозвучал ласково-ласково, а около глаз и у рта собрались злющие-презлющие морщинки. — Получи шесть пенсов, Кит, и всегда говори правду. Всегда, Кит, говори правду. Запри контору, собака, и верни мне ключ!
Мальчишка сделал, как ему было приказано, а в виде вознаграждения за свое заступничество получил от хозяина ключом по носу, да так сильно, что его даже слеза прошибла. После этого мистер Квилп, девочка и Кит отбыли на лодке, заступник же, упиваясь местью, ходил на руках у самого края пристани до тех пор, пока они не высадились на тот берег.
В доме на Тауэр-Хилле была одна миссис Квилп, которая совсем не ожидала возвращения своего повелителя и только-только собралась немного вздремнуть, когда за дверью послышались его шаги. Она едва успела схватить шитье и притвориться занятой, как он уже вошел в комнату в сопровождении одной Нелли, ибо Кит остался внизу.
— Я привел Нелли Трент, дорогая моя миссис Квилп, — сказал карлик. — Нелли очень устала, угостите ее стаканчиком вина, печеньем, и пусть она посидит с вами, душенька, а я тем временем напишу письмо.
Миссис Квилп с трепетом подняла глаза на супруга, стараясь угадать, чем вызваны эти несвойственные ему любезности, и, повинуясь его властному знаку, вышла за ним в соседнюю комнату.
— Слушайте, что я скажу, — зашипел Квилп. — Постарайтесь выведать у нее, сколько можно, про деда, про то, что они делают, как живут, о чем он говорит с ней. Мне надо это знать, на то есть свои причины. Вы, женщины, между собой гораздо откровеннее, чем с нами, мужчинами, а уж с вашей-то мягкостью и обходительностью вам ничего не стоит подладиться к ней. Понятно?
— Да, Квилп.
— Так вот, ступайте. Ну, что еще?
— Дорогой мой Квилп, — нерешительно начала его жена. — Я люблю эту девочку… мне не хочется обманывать ее… может быть, вы избавите меня…
Карлик выругался вполголоса и огляделся по сторонам в поисках какого-нибудь тяжелого предмета, которым можно было бы воздать по заслугам непокорной жене. Но кроткая женщина умолила его сменить гнев на милость и пообещала сделать все, что от нее требовалось.
— Поняли? — снова зашипел Квилп, несколько раз с вывертом ущипнув жену за руку. — Выведайте ее тайны.
— Это легко сделать. Да не забывайте, что я подслушиваю. Начнете тянуть, мямлить — я скрипну дверью; и если дверь будет скрипеть часто, пеняйте потом на себя. Ну, идите!
Миссис Квилп удалилась согласно приказанию, а ее любезный супруг с хитрым и сосредоточенным видом устроился за дверью и, прижавшись к ней ухом, расположился слушать.
Несчастная миссис Квилп никак не могла придумать, с чего начать, о чем спрашивать, и подала голос лишь после того, как дверь, проскрипев очень настойчиво, приказала ей без дальнейших размышлений приступить к делу.
— За последнее время ты что то зачастила к мистеру Квилпу, милочка.
— Да, я сама сколько раз жаловалась на это дедушке, — простодушно сказала Нелл.
— А он что?
— Ничего… Вздохнет, уронит голову на руки и сидит такой печальный, несчастный. Если бы вы увидели его в эту минуту, то, наверно, не удержались бы и заплакали вместе со мной… Какая у вас дверь скрипучая!
— Да, она то и дело скрипит, — сказала миссис Квилп, бросив тревожный взгляд в ту сторону. — Но ведь раньше твой дедушка… таким не был?
— Нет, что вы! — воскликнула Нелли. — Он был совсем другой! Нам с ним жилось так хорошо, легко, весело. Вы даже представить себе не можете, как у нас все изменилось за последнее время!
— Мне больно тебя слушать, дитя мое! — сказала миссис Квилп, и она не покривила душой.
— Благодарю вас, — ответила девочка, целуя ее в щеку. — Вы всегда такая добрая и с вами так приятно поделиться. Мне ведь ни с кем не приходится говорить о нем, кроме нашего Кита. И все-таки я очень счастлива и должна бы радоваться своему счастью… Но если бы вы знали, как иной раз бывает горько видеть, что мой дедушка стал совсем другой!
— Подожди, Нелли, — сказала миссис Квилп, — это пройдет, и у вас снова все наладится.
— О, если бы господь смилостивился над нами! — воскликнула девочка, и слезы хлынули у нее из глаз. Но ведь сколько прошло времени с тех пор, как дедушка… Смотрите, дверь отворилась.
— Это сквозняк, — чуть слышно проговорила миссис Квилп. — С тех пор, как дедушка…
— …стал таким задумчивым, грустным. Раньше мы с ним совсем по-другому проводили наши вечера, — продолжала Нелл. — Я, бывало, читаю ему, а он сидит у камина и слушает; потом — книжку в сторону, начнем разговаривать, и он рассказывает про мою мать, какая она была девочкой, — совсем как я, и лицом и голосом. Или посадит меня на колени и старается объяснить мне, что она не в могиле, а улетела на небо, в ту прекрасную страну, где нет ни старости, пи смерти… Как нам было хорошо тогда!
— Нелли, Нелли! — воскликнула несчастная женщина. — Сердце разрывается, на тебя глядя! Ты еще совсем ребенок и так убиваешься. Не плачь, перестань!
— Я очень редко плачу, — сказала девочка. — Но у меня больше нет сил таить это про себя, а сегодня мне нездоровится, вот слезы и льются сами собой, никак их не остановишь. Я не боюсь поделиться с вами своим горем, ведь вы никому о нем не скажете.
Миссис Квилп отвернулась от нее и промолчала.
— Как часто мы гуляли с ним раньше по полям и зеленым рощам! — продолжала Нелл. — Возвращались домой только к вечеру; и чем больше устанем, тем милее нам дом, и мы радуемся: как у нас хорошо! А если в комнатах покажется темно и скучно, мы с ним, бывало, говорим: «Ну что ж, зато какая у нас была прогулка!» — и с нетерпением ждем следующей. Но теперь дедушка не ходит гулять, и в доме у нас стало еще темнее, еще безотраднее, хотя с виду в нем ничто не изменилось.
Она замолчала; дверь скрипнула несколько раз подряд, но миссис Квилп будто не слышала этого.
— Только не думайте, — вдруг спохватилась Нелл, — что дедушка переменился ко мне. По-моему, он любит меня с каждым днем все больше и больше и становится все ласковее, добрее. Вы даже представить себе не можете, как он ко мне привязан!
— Я не сомневаюсь, что дедушка очень любит тебя, — сказала миссис Квилп.
— Да, очень, очень! — воскликнула Нелл. — Не меньше, чем я его. Но вы еще не знаете самого главного… только смотрите, никому ни слова об этом! Он теперь совсем не спит, разве лишь задремлет днем, в кресле, а по ночам, почти до самого утра, его не бывает дома.
— Нелли!
— Шш! — шепнула девочка, поднеся палец к губам и оглянувшись. — Дедушка приходит домой под утро, когда чуть брезжит, и я открываю ему дверь. Вчера он вернулся еще позднее — на дворе уже рассвело, и такой бледный, глаза воспаленные, ноги дрожат. Я только легла и вдруг слышу, он стонет. Тогда я снова поднялась, подбежала к нему, а он, должно быть, не сразу меня увидел и говорит сам с собой, что такая жизнь невыносима и, если б не ребенок, ему лучше бы умереть. Что мне делать! Боже мой, что мне делать!
Родник, таившийся в глубине сердца девочки, пробился на волю. Время горестей и забот, признание, впервые слетевшее с ее уст, сочувствие, с которым была выслушана ее маленькая исповедь, взяли свое, и, бросившись в объятия беспомощной миссис Квилп, она заплакала навзрыд.
Вскоре в комнату вошел мистер Квилп и, увидев Нелли в слезах, выразил свое крайнее удивление по этому поводу, что получилось вполне естественно, ибо ему было не впервой разыгрывать такие сценки.
— Вот видите, миссис Квилп, как она устала, — сказал карлик, свирепо скосив на жену глаза и тем самым давая ей понять, что она должна вторить ему. — Ведь от них до пристани путь длинный, а кроме того, двое мальчишек подрались и напугали ее, подлецы, да и в лодке ей было страшно. Все это вместе взятое и сказалось. Бедная Нелли!
Мистер Квилп погладил свою маленькую гостью по голове, и не подозревая, что это поможет ей быстрее оправиться. Вряд ли прикосновение чьей-либо другой руки оказало бы такое сильное действие на девочку. Она подалась назад, чувствуя непреодолимое желание очутиться как можно дальше от этого карлика, и сейчас же встала, сказав, что ей надо уходить.
— Останься, пообедай с нами, — предложил мистер Квилп.
— Нет, сэр, я и так задержалась, — ответила Нелл, утирая слезы.
— Ну, если уж ты собралась домой, ничего не поделаешь. Вот мой ответ. Тут написано, что я зайду к нему завтра, может, послезавтра, и что маленькое дельце, о котором он просит, сегодня утром никак не удастся устроить. До свидания, Нелли. Эй ты, сударь! Где ты там? Охраняй ее! Слышишь?
Кит, явившийся на зов, оставил это излишнее напутствие без внимания и только грозно воззрился на карлика, видимо, подозревая, что это он и довел Нелли до слез. Мальчик готов был броситься на обидчика с кулаками, но, одумавшись, круто повернулся и последовал за своей маленькой хозяйкой, которая уже успела проститься с миссис Квилп и вышла на улицу.
— Однако вы мастерица выспрашивать, миссис Квилп! — накинулся карлик на жену, как только они остались вдвоем.
— Больше я ничего не могла сделать, — кротко ответила она.
— Уж куда больше! — презрительно фыркнул Квилп. — А поменьше нельзя было? Знали, что от вас требуется, так вам этого мало, вспомнили еще свое любимое занятие и давай крокодиловы слезы лить! Кривляка вы эдакая!
— Мне очень жаль девочку, Квилп, — сказала его жена. — Но я сделала все, что могла. Я заставила ее разговориться, и она выдала мне свою тайну, думая, что мы одни. А вам все было слышно. Да простит мне господь этот грех!
— Вы заставили ее разговориться! Вы все сделали! — сказал Квилп. — А не предупреждал ли я вас насчет двери — что случится, если дверь будет часто скрипеть? Ваше счастье, что она сама обронила несколько слов, и я вывел из них кое-что важное для себя, а не будь этого, вам пришлось бы плохо.
Миссис Квилп промолчала, не сомневаясь, что так оно и было бы, а ее супруг добавил с торжествующим видом: — Благодарите свою счастливую звезду — ту самую, которая сделала вас миссис Квилп, — благодарите ее, потому что я теперь все пронюхал и напал на нужный мне след. Но кончено, больше об этом ни слова: к обеду ничего вкусного не готовьте, потому что меня не будет дома.
С этими словами мистер Квилп надел шляпу и удалился, а миссис Квилп, совершенно убитая ролью, которую ей волей-неволей пришлось сыграть, заперлась в спальне и, уткнувшись лицом в подушку, стала оплакивать свое предательство так горько, как люди, менее чуткие, частенько не оплакивают и более тяжких злодеяний, ибо совесть наша — предмет гибкий и эластичный обладает способностью растягиваться и применяться к самым различным обстоятельствам. Некоторые разумные люди освобождаются от своей совести постепенно, как от лишней одежды, когда дело идет к теплу, и в конце концов ухитряются остаться совсем нагишом. Другие же надевают и снимают это одеяние по мере надобности, — и такой способ, как исключительно удобный и представляющий одно из крупнейших нововведений наших дней, сейчас особенно в моде.
Глава VII
— Фред, — сказал мистер Свивеллер, — вспомни популярную когда-то песенку «Прочь тоску, заботы прочь!»[13], раздуй затухающее пламя веселья крылом дружбы и дай мне искрометного вина.
Апартаменты мистера Ричарда Свивеллера находились по соседству с театром Друри-Лейн[14] и вдобавок к столь удобному местоположению имели еще то преимущество, что как раз под ними была табачная лавка, — следовательно, мистер Свивеллер мог в любую минуту освежаться чиханием (для чего ему требовалось только выйти на лестницу) и тем самым освобождался от необходимости заводить собственную табакерку. В этих-то апартаментах он и произнес вышеприведенные слова, стараясь утешить и подбодрить своего приунывшего друга; и тут небезынтересно и вполне своевременно будет отметить, что даже столь краткие изречения имели иносказательный смысл в соответствии с поэтическим складом ума мистера Свивеллера, так как на самом деле вместо искрометного вина на столе стоял стакан джина, разбавленного холодной водой, который наполнялся по мере надобности из бутылки и кувшина и переходил из рук в руки — за неимением бокалов, в чем следует признаться без ложного стыда, поскольку хозяйство у мистера Свивеллера было холостяцкое. Та же склонность к приятным вымыслам заставляла его говорить о своей единственной комнате во множественном числе. Покуда она была свободна от постоя, хозяин табачной лавки характеризовал ее в объявлении как «квартиру для одинокого джентльмена». Мистер Свивеллер принял это к сведению и неизменно называл свое жилье «моя квартира», «мои хоромы», «мои апартаменты», вызывая у слушателей представление о безграничном пространстве и даруя их фантазии полную возможность бродить по длинным анфиладам и переходить из одного величественного зала в другой.
Таким взлетам воображения мистера Свивеллера способствовал один весьма обманчивый предмет меблировки (фактически кровать, а по виду нечто вроде книжного шкафа), который стоял на видном месте в его комнате и тем самым обезоруживал скептиков, пресекая в корне всякие сомнения и расспросы. Днем мистер Свивеллер несомненно верил, и верил твердо, что эта загадочная вещь представляет собой книжный шкаф, и только. Он отказывался видеть в ней кровать, решительно отрицал наличие одеяла и гнал подушку прочь из своих мыслей. Ни единого слова о действительном назначении этой вещи, ни единого намека на то, чем она служила ему по ночам, ни единого упоминания о ее отличительных свойствах не слышали от мистера Свивеллера даже его самые близкие друзья. Непоколебимая вера в эту иллюзию открывала список его убеждений. Для того чтобы стать его другом, надо было махнуть рукой на всякую очевидность, на здравый смысл, на свидетельство собственных чувств и жизненный опыт и безоговорочно поддерживать миф о книжном шкафе. Такова была слабость мистера Свивеллера, и он дорожил ею.
— Фред, — сказал Свивеллер, убедившись, что его мольба осталась без ответа. — Дай мне искрометного.
Молодой Трент с раздражением подвинул ему стакан и снова принял мрачную позу.
— Сейчас, Фред, я провозглашу тост, приличествующий обстоятельствам, — сказал его приятель, помешивая искрометное. — Да сбудутся…
— Фу ты черт! — перебил его Трент. — Сил моих нет слушать твою болтовню! Веселишься! Тебе все нипочем!
— Позвольте, мистер Трент, — возразил ему Дик. — Вам известно, что говорит пословица о тех, кто весел, да умен? Некоторые люди всегда веселы, да не блещут умом, другие больно умны (по крайней мере им самим так кажется), а веселиться не умеют. Я принадлежу к первым. Если эта пословица верна, то мне она подходит — во всяком случае в первой своей половине, а половина все лучше, чем ничего. Пусть я предпочитаю веселье уму, зато у тебя нет ни того, ни другого.
— Тьфу ты пропасть! — проворчал Трент.
— Весьма вам признателен, — сказал мистер Свивеллер. — В светском обществе, кажется, не принято отпускать такие любезности по адресу хозяев. Но пренебрежем этим, будьте как дома. — Добавив к своему колкому замечанию еще несколько слов, смысл которых сводился к тому, что его приятель самый настоящий брюзга, Ричард Свивеллер допил искрометное, тут же приготовил себе вторую порцию, с удовольствием ее отведал и предложил тост воображаемому обществу: — Джентльмены! Выпьем за процветание древнего рода Свивеллеров и пожелаем, в частности, всяческого успеха мистеру Ричарду! Мистеру Ричарду, джентльмены, — тут Дик возвысил голос, — который тратит на друзей все свои деньги, а на него за это тьфукают вместо благодарности. Браво! Браво!*
Трент прошелся раза два по комнате, снова вернулся к столу и сказал: — Дик! Ты способен хоть минуту побыть серьезным и выслушать меня? Тогда я укажу тебе легкий способ разбогатеть.
— Ты уж столько мне указывал таких способов, ответил мистер Свивеллер, — а какой от них прок? Пустые карманы, и больше ничего.
— Подожди, сейчас ты заговоришь другое, — сказал его приятель, подсаживаясь к столу. — Ты видел мою сестру Нелл?
— Видел. Ну и что?
— Правда, она хорошенькая?
— Очень даже, — согласился Дик. — Должен сказать к ее чести, что фамильного сходства между вами ни малейшего.
— Так, по-твоему, она хорошенькая? — нетерпеливо повторил его приятель.
— Да, — сказал Дик. — Хорошенькая, очень хорошенькая! А что из этого следует?
— Сейчас узнаешь. Ясно, как божий день, что мы со стариком так и будем на ножах по гроб жизни, и мне на него рассчитывать нечего. Надеюсь, ты это подметил?
— Летучая мышь и та это подметит при ярком дневном свете, — ответил Дик.
— Ясно также, что деньги, которые этот старый скряга — чтоб ему пусто было! — когда-то сулил завещать нам обоим, достанутся после его смерти ей одной.
Так или нет?
— Безусловно так. Впрочем, может быть, он изменил свои намерения после моей речи? Это вполне вероятно. Как я блеснул, Фред! «Вы видите перед собой милейшего старенького дедушку». По-моему, сильно сказано! Сильно и вместе с тем просто и мило. Тебе понравилось?
— Ему не понравилось, — ответил Фред. — Следовательно, в обсуждение твоей речи можно не вдаваться. Так вот слушай. Нелли пошел четырнадцатый год.
— Прелестная девочка, но маловата ростом для своих лет, — как бы в скобках заметил Ричард Свивеллер.
— Помолчи минуту, не то я ничего больше не скажу! — крикнул Трент, возмущенный тем, что его друг не проявляет никакого интереса к разговору. — Я подхожу к самому главному.
— Слушаю, — сказал Дик.
— Нелл девочка по натуре очень привязчивая и так воспитана, что легко поддается влиянию. Надо только взять ее в руки и действовать когда лаской, а когда и угрозами. У меня она будет как шелковая, я в этом уверен. Да что там разводить антимонии — всех преимуществ моего плана не перечислить и за неделю! Почему бы тебе не жениться на ней?
Внимая этой горячей и убедительной речи, Ричард Свивеллер посматривал на своего приятеля поверх стакана, но стоило только ему услышать последние слова Трента, как он весь преобразился от ужаса и с трудом выговорил: — Что?
— Я говорю, почему бы тебе… — повторил Трент твердым голосом, зная по опыту, какое это производит впечатление на его приятеля, — почему бы тебе не жениться на Нелли?
— Да ведь ей еще четырнадцати лет не исполнилось! — воскликнул Дик.
— Ну, не сию минуту, конечно! — сердито возразил ему Фред. — Через два года, через три, через четыре. Ведь ясно, что старик долго не протянет.
— Ясно-то оно ясно, — ответил Дик, покачав головой. — Но эти старики такой народ… Им нельзя доверяться, Фред. У меня есть тетушка в Дорсетшире, которая собиралась помереть, когда мне было восемь лет, да так и по сию пору все собирается. Ведь это такие обманщики, такие зловредные люди! Никаких твердых устоев. На них еще можно рассчитывать, Фред, когда в роду имеется предрасположение к апоплексии, но даже и в этом случае им ничего не стоит тебя надуть.
— Хорошо, возьмем худший исход, — сказал Трент так же твердо и по-прежнему не спуская глаз со своего приятеля. — Допустим, что старик проживет долго.
— То-то и оно-то, — сказал Дик. — Вот в чем беда.[15]
— Повторяю: допустим, что он проживет долго, — продолжал Трент, — и я уговорю или — точнее — заставлю Нелл тайком выйти за тебя замуж. Как ты думаешь, что из этого получится?
— Семья и ежегодный шиш с маслом на ее содержание, — ответил Ричард Свивеллер после некоторого раздумья.
— Поверь мне, — снова заговорил Трент с той серьезностью, которая, независимо от того, была ли она искренняя или напускная, всегда производила неотразимое действие на Дика. — Поверь мне, у старика вся жизнь в Нелли, и все его силы, все помыслы отданы ей. Ему и в голову не придет лишить ее наследства за неповиновение, — впрочем, так же, как и помириться со мной, сколько бы я ни проявлял покорности, сколько бы ни блистал добродетелями. Он не способен ни на то, ни на другое. У кого есть глаза во лбу, тот не может не видеть этого.
— Да, это, кажется, маловероятно, — задумчиво пробормотал Дик.
— Не кажется, а так оно и есть. А если ты еще сумеешь подольститься к нему, чтобы заслужить прощение, сославшись, например, на бесповоротный разрыв, на смертельную вражду со мною — разумеется, только для виду, — тогда он живо сдастся. Что касается Нелл, то в этом можешь положиться на меня. Капля камень долбит. Выходит, проживет ли старик еще несколько лет, или скоро умрет, — разница невелика. Так или иначе, ты будешь единственным наследником старого скупердяя, мы с тобой вместе попользуемся его денежками, а тебе вдобавок достанется красивая молодая жена.
— В том, что он богач, сомнений быть не может? — спросил Дик.
— Сомнений? Ты разве не слышал, как он проговорился при нас? У него, видите ли, сомнения! Ты уж во всем готов сомневаться, Дик!
Утомительно излагать все, хитроумные повороты этого разговора, все способы, с помощью которых сопротивление Ричарда Свивеллера было постепенно сломлено. Достаточно сказать, что душевная пустота, корысть, бедность и страсть к мотовству вынудили его отнестись к этой затее благосклонно, а свойственная ему беспечность, не сдерживаемая никакими другими соображениями, легла на ту же чашку весов и решила дело. Немалую роль сыграло тут и влияние, которое издавна имел на него Трент, — влияние, пагубно отразившееся сначала на кошельке Дика и его видах на будущее, но не ослабевшее и по сию пору, хотя ему, бедняге, вечно приходилось отдуваться за своего распутного дружка, так как в девяти случаях из десяти Дик совершенно зря считался коварным искусителем Фреда, будучи на самом деле всего лишь безвольным орудием в его руках.
Планы, которыми руководствовалась другая сторона, были гораздо сложнее, чем мог предполагать Ричард Свивеллер, но мы предоставим им дозревать в тиши, поскольку сейчас они не представляют для нас интереса. Итак, переговоры закончились к обоюдному удовольствию приятелей, и мистер Свивеллер уже начал весьма цветисто изъяснять, что он не видит непреодолимых препятствий к тому, чтобы жениться на ком угодно, лишь бы невеста была с деньгами или с движимым имуществом и согласилась бы выйти за него замуж, как вдруг его речь была прервана стуком в дверь и проистекающей отсюда необходимостью крикнуть «прошу».
Дверь приотворилась, но приглашением Дика воспользовалась только чья-то рука, вся в мыльной пене, а также струя сильного табачного запаха. Табачный запах шел из лавки в нижнем этаже, а рука в мыльной пене, только что вынутая из ведра с теплой водой, принадлежала служанке, которая оторвалась от мытья полов, чтобы принять письмо, и теперь протягивала его из-за двери, заявляя, со свойственной ее племени способностью легко усваивать фамилии, что оно предназначается мистеру Вривеллеру.
Взглянув на адрес, Дик побледнел, и вид у него стал довольно глупый, но бледность и глупое выражение лица еще усилились, когда он ознакомился с содержанием письма и сказал, что роль галантного кавалера имеет и свои неудобства и что, прежде чем пускаться в подобные разговоры, ему следовало бы вспомнить о ней.
Апартаменты мистера Ричарда Свивеллера находились по соседству с театром Друри-Лейн[14] и вдобавок к столь удобному местоположению имели еще то преимущество, что как раз под ними была табачная лавка, — следовательно, мистер Свивеллер мог в любую минуту освежаться чиханием (для чего ему требовалось только выйти на лестницу) и тем самым освобождался от необходимости заводить собственную табакерку. В этих-то апартаментах он и произнес вышеприведенные слова, стараясь утешить и подбодрить своего приунывшего друга; и тут небезынтересно и вполне своевременно будет отметить, что даже столь краткие изречения имели иносказательный смысл в соответствии с поэтическим складом ума мистера Свивеллера, так как на самом деле вместо искрометного вина на столе стоял стакан джина, разбавленного холодной водой, который наполнялся по мере надобности из бутылки и кувшина и переходил из рук в руки — за неимением бокалов, в чем следует признаться без ложного стыда, поскольку хозяйство у мистера Свивеллера было холостяцкое. Та же склонность к приятным вымыслам заставляла его говорить о своей единственной комнате во множественном числе. Покуда она была свободна от постоя, хозяин табачной лавки характеризовал ее в объявлении как «квартиру для одинокого джентльмена». Мистер Свивеллер принял это к сведению и неизменно называл свое жилье «моя квартира», «мои хоромы», «мои апартаменты», вызывая у слушателей представление о безграничном пространстве и даруя их фантазии полную возможность бродить по длинным анфиладам и переходить из одного величественного зала в другой.
Таким взлетам воображения мистера Свивеллера способствовал один весьма обманчивый предмет меблировки (фактически кровать, а по виду нечто вроде книжного шкафа), который стоял на видном месте в его комнате и тем самым обезоруживал скептиков, пресекая в корне всякие сомнения и расспросы. Днем мистер Свивеллер несомненно верил, и верил твердо, что эта загадочная вещь представляет собой книжный шкаф, и только. Он отказывался видеть в ней кровать, решительно отрицал наличие одеяла и гнал подушку прочь из своих мыслей. Ни единого слова о действительном назначении этой вещи, ни единого намека на то, чем она служила ему по ночам, ни единого упоминания о ее отличительных свойствах не слышали от мистера Свивеллера даже его самые близкие друзья. Непоколебимая вера в эту иллюзию открывала список его убеждений. Для того чтобы стать его другом, надо было махнуть рукой на всякую очевидность, на здравый смысл, на свидетельство собственных чувств и жизненный опыт и безоговорочно поддерживать миф о книжном шкафе. Такова была слабость мистера Свивеллера, и он дорожил ею.
— Фред, — сказал Свивеллер, убедившись, что его мольба осталась без ответа. — Дай мне искрометного.
Молодой Трент с раздражением подвинул ему стакан и снова принял мрачную позу.
— Сейчас, Фред, я провозглашу тост, приличествующий обстоятельствам, — сказал его приятель, помешивая искрометное. — Да сбудутся…
— Фу ты черт! — перебил его Трент. — Сил моих нет слушать твою болтовню! Веселишься! Тебе все нипочем!
— Позвольте, мистер Трент, — возразил ему Дик. — Вам известно, что говорит пословица о тех, кто весел, да умен? Некоторые люди всегда веселы, да не блещут умом, другие больно умны (по крайней мере им самим так кажется), а веселиться не умеют. Я принадлежу к первым. Если эта пословица верна, то мне она подходит — во всяком случае в первой своей половине, а половина все лучше, чем ничего. Пусть я предпочитаю веселье уму, зато у тебя нет ни того, ни другого.
— Тьфу ты пропасть! — проворчал Трент.
— Весьма вам признателен, — сказал мистер Свивеллер. — В светском обществе, кажется, не принято отпускать такие любезности по адресу хозяев. Но пренебрежем этим, будьте как дома. — Добавив к своему колкому замечанию еще несколько слов, смысл которых сводился к тому, что его приятель самый настоящий брюзга, Ричард Свивеллер допил искрометное, тут же приготовил себе вторую порцию, с удовольствием ее отведал и предложил тост воображаемому обществу: — Джентльмены! Выпьем за процветание древнего рода Свивеллеров и пожелаем, в частности, всяческого успеха мистеру Ричарду! Мистеру Ричарду, джентльмены, — тут Дик возвысил голос, — который тратит на друзей все свои деньги, а на него за это тьфукают вместо благодарности. Браво! Браво!*
Трент прошелся раза два по комнате, снова вернулся к столу и сказал: — Дик! Ты способен хоть минуту побыть серьезным и выслушать меня? Тогда я укажу тебе легкий способ разбогатеть.
— Ты уж столько мне указывал таких способов, ответил мистер Свивеллер, — а какой от них прок? Пустые карманы, и больше ничего.
— Подожди, сейчас ты заговоришь другое, — сказал его приятель, подсаживаясь к столу. — Ты видел мою сестру Нелл?
— Видел. Ну и что?
— Правда, она хорошенькая?
— Очень даже, — согласился Дик. — Должен сказать к ее чести, что фамильного сходства между вами ни малейшего.
— Так, по-твоему, она хорошенькая? — нетерпеливо повторил его приятель.
— Да, — сказал Дик. — Хорошенькая, очень хорошенькая! А что из этого следует?
— Сейчас узнаешь. Ясно, как божий день, что мы со стариком так и будем на ножах по гроб жизни, и мне на него рассчитывать нечего. Надеюсь, ты это подметил?
— Летучая мышь и та это подметит при ярком дневном свете, — ответил Дик.
— Ясно также, что деньги, которые этот старый скряга — чтоб ему пусто было! — когда-то сулил завещать нам обоим, достанутся после его смерти ей одной.
Так или нет?
— Безусловно так. Впрочем, может быть, он изменил свои намерения после моей речи? Это вполне вероятно. Как я блеснул, Фред! «Вы видите перед собой милейшего старенького дедушку». По-моему, сильно сказано! Сильно и вместе с тем просто и мило. Тебе понравилось?
— Ему не понравилось, — ответил Фред. — Следовательно, в обсуждение твоей речи можно не вдаваться. Так вот слушай. Нелли пошел четырнадцатый год.
— Прелестная девочка, но маловата ростом для своих лет, — как бы в скобках заметил Ричард Свивеллер.
— Помолчи минуту, не то я ничего больше не скажу! — крикнул Трент, возмущенный тем, что его друг не проявляет никакого интереса к разговору. — Я подхожу к самому главному.
— Слушаю, — сказал Дик.
— Нелл девочка по натуре очень привязчивая и так воспитана, что легко поддается влиянию. Надо только взять ее в руки и действовать когда лаской, а когда и угрозами. У меня она будет как шелковая, я в этом уверен. Да что там разводить антимонии — всех преимуществ моего плана не перечислить и за неделю! Почему бы тебе не жениться на ней?
Внимая этой горячей и убедительной речи, Ричард Свивеллер посматривал на своего приятеля поверх стакана, но стоило только ему услышать последние слова Трента, как он весь преобразился от ужаса и с трудом выговорил: — Что?
— Я говорю, почему бы тебе… — повторил Трент твердым голосом, зная по опыту, какое это производит впечатление на его приятеля, — почему бы тебе не жениться на Нелли?
— Да ведь ей еще четырнадцати лет не исполнилось! — воскликнул Дик.
— Ну, не сию минуту, конечно! — сердито возразил ему Фред. — Через два года, через три, через четыре. Ведь ясно, что старик долго не протянет.
— Ясно-то оно ясно, — ответил Дик, покачав головой. — Но эти старики такой народ… Им нельзя доверяться, Фред. У меня есть тетушка в Дорсетшире, которая собиралась помереть, когда мне было восемь лет, да так и по сию пору все собирается. Ведь это такие обманщики, такие зловредные люди! Никаких твердых устоев. На них еще можно рассчитывать, Фред, когда в роду имеется предрасположение к апоплексии, но даже и в этом случае им ничего не стоит тебя надуть.
— Хорошо, возьмем худший исход, — сказал Трент так же твердо и по-прежнему не спуская глаз со своего приятеля. — Допустим, что старик проживет долго.
— То-то и оно-то, — сказал Дик. — Вот в чем беда.[15]
— Повторяю: допустим, что он проживет долго, — продолжал Трент, — и я уговорю или — точнее — заставлю Нелл тайком выйти за тебя замуж. Как ты думаешь, что из этого получится?
— Семья и ежегодный шиш с маслом на ее содержание, — ответил Ричард Свивеллер после некоторого раздумья.
— Поверь мне, — снова заговорил Трент с той серьезностью, которая, независимо от того, была ли она искренняя или напускная, всегда производила неотразимое действие на Дика. — Поверь мне, у старика вся жизнь в Нелли, и все его силы, все помыслы отданы ей. Ему и в голову не придет лишить ее наследства за неповиновение, — впрочем, так же, как и помириться со мной, сколько бы я ни проявлял покорности, сколько бы ни блистал добродетелями. Он не способен ни на то, ни на другое. У кого есть глаза во лбу, тот не может не видеть этого.
— Да, это, кажется, маловероятно, — задумчиво пробормотал Дик.
— Не кажется, а так оно и есть. А если ты еще сумеешь подольститься к нему, чтобы заслужить прощение, сославшись, например, на бесповоротный разрыв, на смертельную вражду со мною — разумеется, только для виду, — тогда он живо сдастся. Что касается Нелл, то в этом можешь положиться на меня. Капля камень долбит. Выходит, проживет ли старик еще несколько лет, или скоро умрет, — разница невелика. Так или иначе, ты будешь единственным наследником старого скупердяя, мы с тобой вместе попользуемся его денежками, а тебе вдобавок достанется красивая молодая жена.
— В том, что он богач, сомнений быть не может? — спросил Дик.
— Сомнений? Ты разве не слышал, как он проговорился при нас? У него, видите ли, сомнения! Ты уж во всем готов сомневаться, Дик!
Утомительно излагать все, хитроумные повороты этого разговора, все способы, с помощью которых сопротивление Ричарда Свивеллера было постепенно сломлено. Достаточно сказать, что душевная пустота, корысть, бедность и страсть к мотовству вынудили его отнестись к этой затее благосклонно, а свойственная ему беспечность, не сдерживаемая никакими другими соображениями, легла на ту же чашку весов и решила дело. Немалую роль сыграло тут и влияние, которое издавна имел на него Трент, — влияние, пагубно отразившееся сначала на кошельке Дика и его видах на будущее, но не ослабевшее и по сию пору, хотя ему, бедняге, вечно приходилось отдуваться за своего распутного дружка, так как в девяти случаях из десяти Дик совершенно зря считался коварным искусителем Фреда, будучи на самом деле всего лишь безвольным орудием в его руках.
Планы, которыми руководствовалась другая сторона, были гораздо сложнее, чем мог предполагать Ричард Свивеллер, но мы предоставим им дозревать в тиши, поскольку сейчас они не представляют для нас интереса. Итак, переговоры закончились к обоюдному удовольствию приятелей, и мистер Свивеллер уже начал весьма цветисто изъяснять, что он не видит непреодолимых препятствий к тому, чтобы жениться на ком угодно, лишь бы невеста была с деньгами или с движимым имуществом и согласилась бы выйти за него замуж, как вдруг его речь была прервана стуком в дверь и проистекающей отсюда необходимостью крикнуть «прошу».
Дверь приотворилась, но приглашением Дика воспользовалась только чья-то рука, вся в мыльной пене, а также струя сильного табачного запаха. Табачный запах шел из лавки в нижнем этаже, а рука в мыльной пене, только что вынутая из ведра с теплой водой, принадлежала служанке, которая оторвалась от мытья полов, чтобы принять письмо, и теперь протягивала его из-за двери, заявляя, со свойственной ее племени способностью легко усваивать фамилии, что оно предназначается мистеру Вривеллеру.
Взглянув на адрес, Дик побледнел, и вид у него стал довольно глупый, но бледность и глупое выражение лица еще усилились, когда он ознакомился с содержанием письма и сказал, что роль галантного кавалера имеет и свои неудобства и что, прежде чем пускаться в подобные разговоры, ему следовало бы вспомнить о ней.