Диккенс Чарльз. Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы I-XXVI)

   Славная гостиница! Сущий рай, где все стены увешаны битой дичью и бараньими окороками, а в углу стоит хорошо знакомый каждому буфет со стеклянными дверцами; сквозь них видны и жареные куры, и сочные ростбифы, и сладкие пироги, в которых малиновое варенье скромно выглядывает из-за решетки сдобного теста, как и подобает такому соблазнительному лакомству. Но посмотрите-ка, наверху, в самой парадной комнате, со спущенными на всех окнах шторами, с пылающим камином, полным дров чуть не до самой трубы, против которого греются тарелки, - в этой комнате зажжены восковые свечи, а за столом, накрытым на троих и заставленным серебром и хрусталем на тридцать человек, сидит Джон Уэстлок! Не тот, прежний Джон, что был у Пекснифа, а настоящий джентльмен, который смотрит совсем по-другому, гораздо внушительнее, - сразу видно, что он сам себе господин и что у него лежат деньги в банке. И все же в некоторых отношениях это все тот же Джон, потому что он схватил Тома Пинча за обе руки, как только его увидел, и чуть не задушил в объятиях, приветствуя от всего сердца.
   - А это, - сказал Джон, - мистер Чезлвит? Очень рад его видеть! - У Джона была своя открытая, приветливая манера обращения с людьми; они крепко пожали друг другу руки и в одну минуту подружились.
   - Отодвиньтесь-ка немножко, Том! - воскликнул бывший ученик, кладя обе руки на плечи Тому и на всю длину руки отодвигаясь от него. - Дайте мне посмотреть на вас! Все такой же! Ничуть не изменился.
   - Да ведь прошло совсем не так много времени в конце концов, - сказал Том.
   - А мне кажется, целый век! - воскликнул Джон. - И вам так должно было показаться, бессовестный! - И тут он подтолкнул мистера Пинча к самому удобному креслу и так ласково похлопал его по спине - ну совсем как в прежнее время, в прежней их комнате у Пекснифа, - что Том не знал, плакать ему или смеяться. Смех пересилил, и они все втроем засмеялись.
   - Я заказал на обед все, о чем мы с вами, бывало, мечтали, Том, заметил Джон.
   - Не может быть! - сказал Том. - Неужели все?
   - Все решительно! Если можете, не смейтесь при лакеях. Я не выдержал и расхохотался, когда заказывал обед. Это как во сне.
   Тут он был неправ, потому что никому не снился такой суп, какой в скором времени подали на стол, или такая рыба, или такие соуса, или такой ростбиф, или такая дичь и сладкое - словом, хоть что-нибудь похожее на тот обед, который был подан наяву и стоил по десять шиллингов шесть Пенсов с персоны, не считая вина. Что же касается вин, то если кому может присниться такое замороженное шампанское, такие красные вина, такой портвейн и такой херес, ему лучше лечь в постель и не вставать.
   Но, быть может, всего приятнее в этом банкете было то, что сам Джон радовался больше других и беспрестанно заливался веселым смехом, а потом спохватывался и напускал на себя сверхъестественную важность, чтобы лакеи не догадались, насколько это для него ново. Некоторые блюда, подносимые ему лакеями, выглядели так замысловато, что непонятно было, как за них взяться, и это тоже вызывало смех; а когда мистер Пинч, вопреки почтительным советам официанта, настоял на том, чтобы проломить ложкой корку глазированного паштета, а затем и съесть эту корку, Джон забыл о собственном достоинстве до того, что, усевшись во главе стола перед блестящей крышкой с блюда, хохотал так, что его слышно было на кухне. Но он был нисколько не прочь посмеяться и сам над собой, что и доказал, когда они уселись втроем вокруг камина. Подали десерт, и старший лакей почтительно и заботливо осведомился, по вкусу ли ему этот легкий белый портвейн и не хочет ли он попробовать другого, более крепкого и с замечательным букетом. На это Джон важно ответил, что находит и этот портвейн неплохим и что, по его мнению, это тоже вполне приличное вино; и лакей, поблагодарив его, удалился. После чего Джон, широко ухмыляясь, сказал своим друзьям, что, кажется, он не наврал, а впрочем, не знает наверно, и залился громким смехом.
   В продолжение всего обеда друзья были веселы и полны оживления, но едва ли не всего приятнее было сидеть после обеда у огня, щелкая орехи, попивая вино и оживленно разговаривая. Тому Пинчу понадобилось сказать слова два своему приятелю, помощнику органиста, и он, не откладывая этого в долгий ящик, ушел на несколько минут из своего теплого уголка, оставив молодых людей вдвоем.
   Без Тома они, разумеется, выпили за его здоровье, и Джон Уэстлок, воспользовавшись этим случаем, сказал, что они с Пинчем ни разу не сказали друг другу худого слова за все время, что прожили вместе у мистера Пекснифа. От этого он, естественно, перешел к характеру Тома и намекнул, что мистер Пексниф отлично в нем разбирается. Он только намекнул на это, и то очень издалека, зная, что Тому неприятно, когда об этом джентльмене отзываются неодобрительно, и думая, что новому ученику полезнее будет самому кое в чем разобраться.
   - Да, - сказал Мартин. - Нельзя относиться к Пинчу лучше, чем я отношусь, иди больше ценить его хорошие качества. Он самый покладистый малый, какого я знаю.
   - Даже слишком покладистый, - заметил Джон, отличавшийся наблюдательностью. - Это в нем доходит до слабости.
   - Да, - сказал Мартин. - Совершенно верно. С неделю тому назад у нас был один такой - мистер Тигг, - занял у него все деньги и пообещал отдать через несколько дней. Всего полсоверена, правда; но и хорошо, что не больше, ведь этих денег ему не видать.
   - Бедняга! - сказал Джон, очень внимательно выслушав его слова. - Быть может, вы не имели еще случая заметить, что в денежных отношениях Том очень щепетилен?
   - Да что вы! Нет, я не замечал. То есть в каком смысле? Он не возьмет взаймы? Джон Уэстлок кивнул головой.
   - Это очень странно, - сказал Мартин, ставя на стол пустую рюмку. - Да, большой чудак.
   - А чтобы принять деньги в подарок, - заключил Джон, - так, я думаю, он скорее умрет.
   - Он сама простота, - сказал Мартин. - Наливайте себе.
   - Не сомневаюсь, однако, - продолжал Джон, наполнив свою рюмку и с любопытством поглядывая на своего собеседника, - что вы, будучи гораздо старше, чем большинство учеников мистера Пекснифа, и, по-видимому, гораздо опытнее, понимаете Тома и видите, как легко его обмануть.
   - Конечно, - сказал Мартин, вытягивая ноги и рассматривая свою рюмку с вином на свет. - И мистер Пексниф это знает. И дочери его тоже. А?
   Джон Уэстлок улыбнулся, но ничего не ответил.
   - Кстати, - сказал Мартин, - это мне напомнило... Какого вы мнения о Пекснифе? Как он с вами обращался? Что вы о нем думаете сейчас? Хладнокровно, знаете ли, когда все уже позади.
   - Спросите Пинча, - ответил бывший ученик. - Ему известно, каковы были мои чувства в этом отношении. Они не переменились, уверяю вас.
   - Нет, нет, - сказал Мартин. - Я бы хотел услышать это от вас самих.
   - Но Пинч говорит, что я несправедлив, - настаивал Джон, улыбаясь.
   - Ах, так! Ну, тогда я наперед могу сказать, каковы они, - заметил Мартин, - и вы можете говорить прямо, без церемоний. Меня вам нечего стесняться. Скажу вам откровенно, мне он не нравится. Я живу у него потому, что это меня устраивает ввиду некоторых особенных обстоятельств. У меня как будто есть способности к архитектуре, и если кто кому останется обязан, то уж скорее он мне, чем я ему. На худой конец мы будем квиты, и значит, ни о каких одолжениях не может быть и речи. Так что можете говорить со мной, как если бы я не имел к нему никакого отношения.
   - Если вы непременно хотите знать мое мнение... - начал Джон Уэстлок.
   - Да, хочу, - сказал Мартин. - Буду вам очень обязан.
   - ...так я бы сказал, что это первейший мерзавец на всем свете, закончил Джон.
   - Ого! - заметил Мартин с неизменным спокойствием. - Довольно сильно сказано.
   - Не сильнее, чем он заслуживает, - сказал Джон, - и если б он потребовал, чтобы я высказал свое мнение ему в лицо, я сделал бы это в тех же самых выражениях, нисколько не смягчая. Взять хоть то, как он обращается с Пинчем! А когда я оглядываюсь на те пять лет, что провел в его доме, и вспоминаю лицемерие, подлость, низость, притворство, пустословие этого человека и его манеру прикрывать личиной святошества самые некрасивые дела, когда я вспоминаю, сколько раз мне приходилось видеть все это и как бы принимать участие во всем этом, хотя бы уже в силу того, что я у него жил и он был моим учителем, - даю вам слово, я начинаю презирать самого себя.
   Мартин допил свое вино и уставился в огонь.
   - Я не хочу сказать, что это так и нужно, - продолжал Джон Уэстлок, потому что во всем этом не было моей вины; я могу понять вас, например; вы прекрасно знаете, чего он стоит, и все же вынуждены обстоятельствами оставаться у него. Я просто говорю вам то, что чувствую; и даже теперь, когда, как вы говорите, все прошло и я имею удовольствие знать, что он всегда меня ненавидел, и что мы всегда не ладили, и я всегда говорил ему, что думал, - даже теперь мне жаль, что я не поддался искушению, которое часто испытывал еще мальчишкой: убежать от него и махнуть за границу.
   - Почему же за границу? - спросил Мартин, обращая взгляд на говорившего.
   - В поисках средств к жизни, - отвечал Джон Уэстлок, пожав плечами, которых я не мог добыть на родине. В этом была бы хоть смелость. Но довольно! Налейте себе вина, и забудем о Пекснифе.
   - Чем скорей, тем лучше, если вам угодно, - сказал Мартин. - О себе самом и моих отношениях с ним я могу только повторить то, что уже говорил. До сих пор я у него делал что хотел и дальше буду держаться так же, и даже в большей мере; потому что (сказать вам по правде) он, видимо, надеется, что я буду за него работать, и вряд ли захочет со мной расстаться. Я так и думал, когда решил к нему ехать. За ваше здоровье!
   - Благодарю вас, - ответил молодой Уэстлок. - И за ваше! Дай бог, чтобы новый ученик пришелся вам по душе!
   - Какой новый ученик?
   - Счастливый юноша, родившийся под благоприятной звездой, - смеясь, отвечал Джон, - чьим родителям или опекунам суждено пойматься на объявление. Как, вы не знали, что он опять напечатал объявление?
   - Нет.
   - Да, да, еще бы! Я прочел его вот только что, перед обедом, во вчерашней газете. Я знаю, что это его объявление, потому что достаточно знаком с его стилем. Тсс! Вот и Пинч. Странно, не правда ли, что чем больше он предан Пекснифу (а преданность его просто не знает границ), тем больше для нас причин любить Тома. Однако тише, иначе мы испортим ему настроение.
   При этих словах вошел Том, сияя улыбкой, и снова уселся в свой теплый уголок, потирая руки скорее от удовольствия, чем от холода (он очень быстро бежал), и радуясь, как умел радоваться только Том Пинч. Никакое другое сравнение не изобразит состояния его души.
   - Так вот, - сказал он, после того как долго и с удовольствием глядел на своего друга, - наконец-то вы стали настоящим джентльменом, Джон. Ну да, разумеется.
   - Стараюсь, Том, стараюсь! - отвечал тот добродушно. - Хотя еще неизвестно, что из меня получится со временем.
   - Думаю, что теперь вы не понесете сами чемодан к остановке, - с улыбкой сказал Том Пинч, - пускай лучше он у вас совсем пропадет!
   - Не понесу? - возразил Джон. - Много же вы обо мне знаете, Пинч. Чемодан должен быть непомерной тяжести, чтобы я не ушел с ним от Пекснифа, Том.
   - Ну вот! - воскликнул Пинч, оборачиваясь к Мартину. - Что я вам говорил? Его слабое место - это несправедливость к Пекснифу. Не слушайте его, когда он говорит на эту тему. Какое-то невероятное предубеждение.
   - Зато у Тома полное отсутствие всяких предубеждений, - сказал Джон Уэстлок, кладя руку на плечо мистера Пинча и смеясь от души, - это просто удивительно. Если когда-нибудь человек глубоко понимал другого, видел его в истинном свете и в натуральную величину, то именно так наш Том понимает мистера Пекснифа.
   - Совершенно верно! - воскликнул Том. - Я это столько раз говорил вам. Если б вы знали его так хорошо, как я, Джон, - а я бы никаких денег для этого не пожалел, - вы бы восхищались им, уважали и почитали его. Невольно уважали бы. Ах, уезжая, вы поразили его в самое сердце!
   - Если б я знал, где у него находится сердце, - отвечал молодой Уэстлок, - я бы уж постарался его поразить, Том, можете быть уверены. Но так как нельзя ранить то, чего нет у человека и о чем он не имеет никакого понятия, разве только способен уязвлять в самое сердце других, то я совершенно не заслужил такого комплимента.
   Мистер Пинч, не желая затягивать спор, который мог дурно повлиять на Мартина, воздержался и ничего не ответил на эти слова; тем не менее Джон Уэстлок, которого мог унять разве только стальной намордник, если речь шла о достоинствах мистера Пекснифа, продолжал:
   - В самое сердце! Да, действительно мягкосердечный человек! Его сердце! Да ведь это сознательный, расчетливый, бессовестный негодяй! Его сердце! Но что с вами, Том?
   Мистер Пинч стоял, выпрямившись во весь рост, на предкаминном коврике и весьма энергично застегивал сюртук.
   - Я и слушать вас не хочу, - сказал Том, - нет, право, не хочу. Вы должны извинить меня, Джон. У меня к вам чувство большого уважения и дружбы, я очень люблю вас и сегодня был просто вне себя от радости, что вы все такой же и ничуть не переменились, но этого я никак не могу вынести.
   - Да ведь это моя старая привычка, Том; а вы сами сейчас радовались, что я ничуть не переменился.
   - Только не в этом отношении, - сказал Том Пинч. - Вы должны извинить меня, Джон. Я, право, не могу, да и не хочу здесь оставаться. Вы очень несправедливы, вам следует быть сдержаннее в выражениях. Я с вами был несогласен и тогда, когда мы говорили с глазу на глаз, а при данных обстоятельствах я этого просто не могу вынести. Нет, никак не могу.
   - Вы совершенно правы, - воскликнул Джон, переглядываясь с Мартином, а я не прав, Том! Не знаю, какого черта нам вздумалось разговаривать на эту тему. От всего сердца прошу у вас прощения.
   - Характер у вас мужественный и прямой, я знаю, - сказал Пинч, - тем больше меня огорчает, что вы так невеликодушны в одном-единственном случае. Не у меня вам следует просить прощения, Джон. Мне вы ничего не сделали, кроме добра.
   - Что ж, значит у Пекснифа? - сказал молодой Уэстлок. - Все что угодно, Том, и у кого угодно. Буду просить прощение у Пекснифа. Это вас удовлетворит? Так вот! Выпьем за здоровье Пекснифа!
   - Благодарю вас! - воскликнул Том, горячо пожимая ему руку и наполняя бокал вином. - Благодарю вас, я от всей души выпью за него. За здоровье мистера Пекснифа, и пожелаем ему успехов!
   Джон Уэстлок пожелал мистеру Пекснифу того же, но с небольшой поправкой, ибо, выпив за его здоровье, он посулил ему кой-что еще, но что именно, трудно было расслышать. После того как единодушие было восстановлено, друзья придвинули стулья ближе к камину и разговаривали в полном согласии и веселье до тех пор, пока не отправились ко сну.
   Пожалуй, ничто не могло лучше выказать разницу между характерами Джона Уэстлока и Мартина Чезлвита, чем их отношение к Тому Пинчу после только что описанной маленькой размолвки. Правда, оба они глядели на него с улыбкой, но на этом и кончалось сходство. Бывший ученик всеми силами старался показать Тому, как сердечно он к нему относится, и его дружеское уважение стало как будто еще глубже и серьезнее. Новый же, наоборот, только забавлялся, вспоминая крайнюю простоту Тома, и к его улыбке примешивалось что-то оскорбительное и высокомерное, по-видимому говорившее о том, что мистер Пинч слишком прост, чтобы считаться другом положительных и серьезных людей и быть с ними на равной ноге.
   Джон Уэстлок, который, по возможности, ничего не делал наполовину, позаботился и о ночлеге для своих гостей, и, проведя вечер очень весело, они, наконец, удалились на покой. Мистер Пинч, сняв галстук и башмаки, сидел на кровати, размышляя о том, как много хорошего в характере его старого друга, когда его размышления прервал стук в дверь и голос самого Джона:
   - Вы не спите еще, Том?
   - Господь с вами! И не собираюсь. Я думаю о вас, - ответил Том, открывая дверь. - Входите.
   - Я не задержу вас, - сказал Джон, - но я весь вечер забывал об одном маленьком поручении, которое взял на себя, и боюсь, как бы опять не забыть, если я не передам его сейчас же. Вы, я думаю, знаете некоего мистера Тигга?
   - Мистера Тигга! - воскликнул Том. - Тигг! Это тот джентльмен, который занял у меня деньги?
   - Вот именно, - сказал Джон Уэстлок. - Он просил кланяться и с благодарностью возвращает вам долг. Вот деньги. Надеюсь, монета не фальшивая, но человек он очень подозрительный, Том.
   Мистер Пинч взял маленькую монетку с таким сияющим видом, что и золото по сравнению с ним казалось тусклым, и сказал, что нисколько не боялся за свои деньги.
   - Я очень рад, - прибавил Том, - что мистер Тигг оказался таким пунктуальным и добросовестным в денежных отношениях.
   - Ну, сказать вам по правде, Том, - возразил его друг, - он далеко не всегда таков. Послушайтесь моего совета, держитесь от него подальше, если повстречаетесь с ним снова. И ни в коем случае, Том, - не забывайте этого, пожалуйста, потому что я говорю совершенно серьезно, - ни в коем случае не давайте ему больше взаймы.
   - Ну, что вы! - сказал Том, широко раскрыв глаза.
   - Это далеко не лестное знакомство, - возразил молодой Уэстлок, - и чем яснее вы дадите ему понять ваше мнение, тем лучше для вас, Том.
   - Послушайте, Джон, - произнес мистер Пинч с вытянутой физиономией и горестно качая головой, - надеюсь, вы не попали в дурное общество?
   - Нет, нет, - отвечал тот, смеясь. - Не беспокойтесь на этот счет.
   - А я все-таки беспокоюсь, - сказал Том Пинч. - И не могу не беспокоиться, когда слышу, что вы так говорите. Если мистер Тигг действительно таков, как вы описываете, то он вам не компания, Джон. Можете смеяться, но это вовсе не шуточное дело, уверяю вас.
   - Нет, нет, - отвечал его Друг, принимая серьезный вид. - Совершенно верно. Конечно, не шуточное.
   - Вы знаете, Джон, - сказал мистер Пинч, - при вашем великодушии и доброте сердечной вы очень беззаботны, а с людьми надо быть как можно осторожнее. Честное слово, для меня было бы просто горем услышать, что вы попали в дурное общество, потому что я знаю, как нелегко порвать с ним. Лучше бы у меня совсем пропали эти деньги, Джон, чем получить их обратно такой ценой.
   - Говорю же вам, милый мой старый друг, - воскликнул Джон, раскачивая его взад и вперед обеими руками и улыбаясь ему такой веселой, открытой улыбкой, которая могла бы убедить и гораздо менее доверчивого человека, чем Том, - уверяю вас, что опасности нет никакой.
   - Отлично! - воскликнул Том. - Я рад это слышать, не могу вам сказать, до чего рад! Значит - нет, раз вы так прямо это говорите. Вы ведь не обиделись, Джон, на то, что я сейчас сказал?
   - Обиделся! - сказал тот, дружески пожимая ему руку. - За кого вы меня принимаете? Я вовсе не так близко знаком с мистером Тиггом, чтобы вам стоило из-за этого тревожиться, уверяю вас самым серьезным образом. Теперь вы совсем успокоились?
   - Совсем, - сказал Том.
   - Тогда спокойной ночи еще раз.
   - Спокойной ночи! - воскликнул Том. - И таких приятных снов, какие могут сниться только самому лучшему человеку на свете!
   - После Пекснифа, - сказал его друг, останавливаясь на минуту в дверях и весело оглядываясь.
   - Разумеется, после Пекснифа, - ответил Том очень серьезно.
   Так они распрощались на ночь, и Джон Уэстлок лег спать в веселом и беззаботном настроении, а бедняга Том Пинч - совершенно успокоившись; хотя, поворачиваясь в постели на бок, он все-таки пробормотал про себя: "Право, было бы куда лучше, чтоб он совсем не знался с этим мистером Тиггом".
   Они позавтракали все вместе очень рано утром, потому что гостям хотелось вернуться домой засветло, а Джон Уэстлок собирался уехать в Лондон с дневным дилижансом. Так как у него было несколько свободных часов, он провожал их мили три или четыре и расстался с ними, наконец, единственно в силу необходимости. Прощание было самое дружеское, не только с мистером. Пинчем, но также и с Мартином, который обнаружил, что бывший ученик совсем не похож на ту мокрую курицу, какую он рассчитывал встретить.
   Отойдя немного, молодой Уэстлок поднялся на пригорок и оглянулся. Они шли быстрым шагом, и Том что-то говорил с большим увлечением. Ветер дул им теперь в спину, так что Мартин снял пальто и нес его на руке. Джон видел, как Том отнял у него пальто, после довольно вялого сопротивления, и, сложив его вместе со своим собственным, взвалил на себя эту двойную ношу. Этот незначительный случай, по-видимому, сильно поразил Джона, потому что он стоял, глядя им вслед, пока они не скрылись из виду, а потом, покачав головой, словно его тревожили какие-то грустные мысли, в раздумье зашагал по направлению к Солсбери.
   Тем временем Мартин с Томом продолжали свой путь и благополучно вернулись в дом мистера Пекснифа, где нашли краткое послание от этого добродетельного джентльмена к мистеру Пинчу, извещавшее о прибытии всего семейства с ночным дилижансом. Так как дилижанс должен был проезжать мимо перекрестка около шести часов утра, мистер Пексниф просил, чтобы к этому времени была выслана двуколка и дожидалась их у придорожного столба вместе с тележкой для багажа. А для того чтобы оказать ему больше почета, молодые люди решили встать пораньше и встретить его на остановке.
   Это был самый невеселый день из тех, что они пропели вместе. Мартин был неразговорчив и не в духе; при каждом удобном случае он сравнивал свое положение с положением молодого Уэстлока, и каждый раз к собственной невыгоде. Его дурное настроение угнетало и Тома, н даже воспоминания о сегодняшнем прощании и вчерашнем обеде нисколько его не радовали. Время тянулось без конца, и они были рады пораньше улечься спать.
   Они были вовсе не так рады, когда пришлось вставать в половине пятого, дрожа от холода, в потемках зимнего утра, однако поднялись минута в минуту и оказались на остановке за целых полчаса до назначенного времени. Утро ни в коем случае нельзя было назвать веселым, так как небо было хмурое, все в тучах, и лил проливной дождь; но Мартин заметил, что все-таки приятно видеть, как эта скотина (он подразумевал арабского скакуна мистера Пекснифа) промокнет до костей, и оттого он даже рад, что дождик поливает изо всех сил. Отсюда можно заключить, что настроение Мартина нисколько не улучшилось; да так оно и было, судя по тому, что все время, пока они с мистером Пинчем стояли под изгородью, глядя на ливень, на кабриолет, на тележку и промокшего до нитки кучера, он только и делал, что ворчал, и непременно поссорился бы с мистером Пинчем, если бы для ссоры не было обязательно участие обеих сторон.
   Наконец в отдалении послышался слабый шум колес, и вскоре показался дилижанс, разбрызгивая грязь и слякоть, с одним несчастным пассажиром снаружи, скрючившимся в мокрой соломе, под мокрым насквозь зонтиком, и с промокшими до костей кучером, кондуктором и лошадьми - его товарищами по несчастью. Как только дилижанс остановился, мистер Пексниф опустил окно и окликнул Тома Пинча:
   - Боже мой, мистер Пинч! Вы ли это? Ну, можно ли выходить в такую неблагоприятную погоду!
   - Да, сэр, - воскликнул Том, бросаясь к нему, - Это мы с мистером Чезлвитом!
   - О! - сказал мистер Пексниф, глядя не столько на Мартина, сколько на то место, где он стоял. - О! В самом деле! Сделайте мне такое одолжение, мистер Пинч, приглядите, пожалуйста, за чемоданами!
   Тут мистер Пексниф вышел из дилижанса и помог выйти своим дочерям; однако ни он, ни девицы не обратили ни малейшего внимания на Мартина, который подошел, чтобы предложить свою помощь, но не был допущен мистером Пекснифом, или, вернее, его спиной, плотно загородившей ему дорогу. Действуя таким же образом и сохраняя нерушимое молчание, мистер Пексниф подсадил своих дочерей в двуколку, а за ними уселся и сам, забрал вожжи в руки и тронулся с места.
   Растерявшись от изумления, Мартин стоял, глядя на дилижанс, а после того как дилижанс отъехал - на мистера Пинча и багаж, пока тележка не уехала тоже, и, наконец, сказал Тому:
   - Объясните мне, ради бога, что это значит?
   - Что?
   - Да поведение этого господина, то есть, я хочу сказать, мистера Пекснифа. Вы видели?
   - Нет, право, не видел, - ответил Том. - Я был занят багажом.
   - Ну, все равно, - сказал Мартин. - Идемте скорей! - И, не говоря больше ни слова, он зашагал так быстро, что Тому стоило большого труда поспевать за ним.
   Не разбирая дороги, Мартин шагал как попало по грязи и лужам, глядя прямо перед собой и время от времени улыбаясь какой-то странной улыбкой. Том понимал, что уговаривать его не стоит, так как от этого он только больше заупрямится, и полагался всецело на то, что дома мистер Пексниф сумеет рассеять ложное впечатление, ибо новый ученик был в таком фаворе, что у него не могло быть решительно никаких оснований беспокоиться. Однако, возвратившись домой и войдя в гостиную, где мистер Пексниф сидел перед огнем и пил горячий чай, он и сам немало удивился, обнаружив, что, вместо того чтобы обратить благосклонное внимание на своего родственника, а мистера Пинча оставить в тени, тот поступил как раз наоборот и стал расточать Тому такие любезности, что бедный малый совсем смутился.
   - Выпейте чая, мистер Пинч, выпейте чая, - приглашал его Пексниф, помешивая в камине. - Вы, должно быть, очень озябли и промокли. Выпейте, пожалуйста, чая и сядьте, где потеплее, мистер Пинч.
   По лицу Мартина Том видел; что тот охотно послал бы мистера Пекснифа в самое жаркое место, однако Мартин молчал и, стоя у стола, как раз против этого джентльмена, не сводил с него глаз.