Диккенс Чарльз. Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы I-XXVI)

   - Надеюсь, что да, - воскликнула Мерри, - но только бедняжка ужасно завидует, и ревнует, и так злится, что ей просто невозможно угодить, даю вам честное слово, не стоит даже и пробовать.
   - Не принуждают силой, не уговаривают и не заставляют, - в раздумье сказал Мартин. - И я вижу, что это правда. Остается еще одна возможность. Вы, быть может, обручились с ним просто по легкомыслию, по ветрености? Это, быть может, необдуманный поступок легкомысленной девушки? Так ли это?
   - Дорогой мистер Чезлвит, - жеманно улыбнулась Мерри, - что до легкомыслия, то голова у меня совсем пустая. Сказать по правде, настоящий воздушный шар!
   Он спокойно дал ей договорить до конца, а затем сказал настойчиво и не торопясь, но гораздо мягче, как бы склоняя девушку довериться ему:
   - Нет ли у вас желания - или не внушает ли вам внутренний голос, когда у вас находится время подумать, - освободиться от данного вами слова?
   Мерри опять надула губки и, опустив глаза, опять принялась рвать траву и пожимать плечами. Нет. Она этого не может сказать. Пожалуй, у нее нет такого желания. Даже наверное нет. Она "ничего не имеет против".
   - Неужели вам никогда не приходило в голову, - сказал Мартин, - что замужество может испортить вам жизнь, озлобить вас, сделать глубоко несчастной?
   Мерри опять опустила глаза; теперь она вырывала траву с корнями.
   - Дорогой мистер Чезлвит, какие ужасные слова! Конечно, я буду с ним ссориться, я бы стала ссориться с каким угодно мужем. Жены, по-моему, всегда ссорятся с мужьями. Ну, а чтобы испортить мне жизнь или озлобить меня, то я думаю, до всех этих ужасов дело не дойдет, разве если муж станет мной командовать; а я сама думаю им командовать. Я уже и теперь командую, воскликнула Мерри, качая головой и усиленно хихикая, - он у меня прямо-таки в рабстве.
   - Пусть будет так! - сказал Мартин, вставая. - Пусть будет так! Я хотел узнать ваши мысли, моя милая, и вы мне их открыли. Желаю вам счастья. Счастья! - повторил он, глядя на Мерри в упор и показывая на калитку, в которую тем временем входил Джонас. И, не дожидаясь, пока подойдет племянник, он вышел в другие ворота.
   - Ах ты злой старикашка! - воскликнула шутница Мерри. - Такое отвратительное страшилище - шляется по кладбищам среди бела дня и пугает людей до полусмерти! Не ходите сюда, чучело, не то я сейчас же убегу!
   "Чучело" был мистер Джонас. Он сел на траву рядом с Мерри. не слушая этого предостережения, и угрюмо спросил:
   - О чем говорил тут мой дядя?
   - О вас, - отвечала Мерри. - Он говорит, что вы для меня недостаточно хороши.
   - Ну да, еще бы! Это всем известно. Надеюсь, он собирается подарить вам что-нибудь стоящее? Он не намекал на что-нибудь в этом роде?
   - Нет, не намекал! - отрезала Мерри самым решительным тоном.
   - Старый скряга, вот он кто такой! - сказал Джонас. - Ну?
   - Чучело! - воскликнула Мерри в притворном изумлении. - Что это такое вы делаете, чучело?
   - Обнимаю вас, только и всего, - ответил обескураженный Джонас. Ничего плохого в этом нет, я полагаю.
   - Наоборот, это очень плохо, раз мне не нравится, - возразила его кузина. - Да отстанете ли вы наконец? Мне и без вас жарко.
   Мистер Джонас убрал руку и с минуту смотрел на Мерси скорее глазами убийцы, чем глазами поклонника. Но постепенно морщины у него на лбу разошлись, и, наконец он нарушил молчание, сказав:
   - Послушайте, Мэл!
   - Что вы мне хотите сказать, грубое вы существо, дикарь вы этакий? воскликнула его прелестная нареченная.
   - Когда же это будет? Не могу же я болтаться тут всю жизнь, сами понимаете, да и Пексниф тоже говорит - это ничего, что отец недавно умер; мы можем обвенчаться и здесь, без всякого шума; а раз я остался совсем один, то и соседи поймут, что надо было поскорее взять жену в дом, особенно такую, которую отец знал. А старый хрыч (то есть мой дядюшка) не будет вставлять палки в колеса, на чем бы мы ни порешили, он еще нынче утром говорил Пекснифу, что если вам это по душе, то он не против. Так что, Мэл, - спросил Джонас, снова отваживаясь ее обнять, - когда же это будет?
   - Ну вот еще, надоело! - воскликнула Мерри.
   - Вам надоело, а мне нет, - сказал Джонас. - Что вы скажете насчет будущей недели?
   - Насчет будущей недели! Если б вы сказали через три месяца, я бы и то подивилась вашему нахальству.
   - А я и не говорил через три месяца, - возразил Джонас. - Я сказал через неделю.
   - В таком случае я говорю нет, - воскликнула мисс Мерри, отталкивая его и вставая, - только не на будущей неделе. Этого не будет до тех пор, пока я сама не захочу, а я еще, может быть, целый год не захочу. Вот вам!
   Он поднял глаза и посмотрел на нее так же мрачно, как смотрел на Тома Пинча, но сдержался и не ответил.
   - Никакое чучело с пластырем на глазу не может мне приказывать и решать за меня, - сказала Мерри. - Вот вам!
   И все-таки мистер Джонас сдержался и не ответил.
   - В будущем месяце, это уж самое раннее; назначать день я подожду еще до завтра; а если вам не нравится, то и никогда этого не будет, - сказала Мерри, - а если вы не перестанете ходить за мной по пятам и не оставите меня в покое, то и совсем этого не будет. Вот вам! И если вы не будете слушаться и делать все, что я вам велю, то и совсем никогда этого не будет. Так что не ходите за мной по пятам. Вот вам, чучело!
   С этими словами она ускользнула от него и скрылась за деревьями.
   - Ей-богу, сударыня, - сказал Джонас, глядя ей вслед и раскусывая соломинку с такой силой, что она вся рассыпалась впрах, - я вам это припомню, когда вы будете замужем! Сейчас еще ладно, как-нибудь потерпим пока что, и вы это тоже понимаете, а потом я вам отплачу с лихвой. Ну и скучища же адская сидеть тут одному. Я всегда терпеть не мог старых, заброшенных кладбищ.
   Как только он свернул в аллею, мисс Мерри, которая уже ушла далеко вперед, вдруг оглянулась.
   - Ага! - сказал Джонас с мрачной улыбкой и кивком головы, которые предназначались не ей. - Пользуйтесь временем, пока оно не ушло. Убирайте сено, пока солнце светит. Поступайте по-своему, покуда это еще в вашей власти, сударыня!
   ГЛАВА XXV
   отчасти профессиональная; сообщает читателю ценные сведения относительно того, как надо ухаживать за больными
   Мистера Моулда окружали его домашние божества. Он наслаждался отдыхом в лоне своего семейства и взирал на всех спокойно и благожелательно. День стоял душный, окно было открыто, и потому ноги мистера Моулда покоились на подоконнике, а спина опиралась на ставень. На блестящую лысину мистера Моулда был накинут платок, в защиту от мух. Комната благоухала пуншем, и на маленьком столике под руками у мистера Моудда стоял бокал этого усладительного напитка, смешанный так искусно, что глаз мистера Моулда, заглядывая в холодный прозрачный пунш, встречался с другим глазом, который спокойно взирал на него из-за сочной лимонной корочки, мерцая, как звезда.
   В самой глубине Сити, в районе Чипсайда *, стояло заведение мистера Моулда. Его гарем - иначе говоря, жилая комната, она же гостиная миссис Моулд - был расположен над маленькой конторой, примыкавшей к мастерской, и выходил окнами на небольшое тенистое кладбище. В этом внутреннем покое и сидел теперь мистер Моулд, безмятежно глядя на свой пунш и на своих домашних. А если на какую-нибудь минуту он отрывался от всех этих приятностей для более широкой перспективы, чтобы потом вернуться к ним с новым интересом, его влажный взор, подобно солнечному лучу, проникал сквозь идиллическую завесу турецких бобов, которые вились перед окном по веревочкам, - и тогда он созерцал могилы оком художника.
   Общество мистера Моулда составляли подруга его жизни и обе дщери. Каждая мисс Моулд была жирна, как перепелка, а миссис Моулд была жирнее обеих мисс вместе взятых. Так округлы и пухлы были их завидные пропорции, что могли бы принадлежать херувимам из мастерской в нижнем этаже, но только во взрослом состоянии и с другими головками, более приличными для смертных. Их персиковые щеки были круглы и надуты так, как будто бы они постоянно трубили в небесные трубы. Бестелесные херувимы в мастерской, которые были изображены вечно трубящими в эти трубы, не имея легких, надо думать, полагались главным образом на слух.
   Мистер Моулд с любовью взирал на миссис Моулд, которая сидела рядом и содействовала ему в пунше-питии, как и во всех других делах. Обеих своих ангелоподобных дочек мистер Моулд тоже одарял благосклонными взглядами, и они тоже улыбались ему в ответ. Столько имущества было у мистера Моулда и столь велик был запас его товара, что даже здесь, в семейном святилище, стоял объемистый шкаф, хранивший в своем палисандровом чреве саваны, покровы и прочие похоронные принадлежности. Хотя обе мисс Моулд выросли, так сказать, на глазах у этого шкафа, однако его тень не омрачила их застенчивого детства и цветущей юности. С колыбели резвясь и забавляясь за кулисами смерти и похорон, обе мисс Моулд весьма здраво смотрели на вещи. В траурных повязках для шляп они видели лишь столько-то ярдов шелка или крепа, в могильном саване - лишь столько-то полотна. Девицы Моулд могли идеализировать плащ актера, шлейф придворной дамы и даже парламентский акт. Но гробовые покровы не могли ввести их в заблуждение: они сами их сшивали иногда.
   Владения мистера Моулда почти не слышали оглушительного грохота широких, больших улиц и ютились в тихом уголке, куда городской шум доходил только сонным гулом, который то ослабевал, то усиливался, то совсем умолкал, заставляя пытливый ум предполагать затор где-нибудь на Чипсайде. Солнце играло среди турецких бобов, как будто кладбище подмигивало мистеру Моулду, говоря: "Мы отлично понимаем друг друга", а из мастерской, где сколачивали гробы, доносился приятный мерный стук молотков, и негромкое, мелодическое рат-тат-тат равно способствовало дремоте и пищеварению.
   - Точь-в-точь будто пчелы гудят, - сказал мистер Моулд, закрывая глаза в совершенном удовольствии. - По звуку напоминает одушевленную природу где-нибудь в сельской местности. Как будто дятел стучит.
   - И дятел стучит по дуплистому вязу, - заметила миссис Моулд, вставляя в популярную песенку название того дерева, которое обычно употребляется в ремесле мистера Моулда.
   - Ха-ха! - засмеялся мистер Моулд. - Очень неплохо сказано, милая. Не придумаете ли еще чего-нибудь, миссис Моулд? По дуплистому вязу, а? Ха-ха! Право, очень недурно. В воскресных газетах читаешь иной раз и хуже этого, душа моя.
   Миссис Моулд, получив такое поощрение, отхлебнула еще немного пунша и передала кружку дочерям, которые послушно последовали примеру своей матушки.
   - По дуплистому вязу, а? - повторил мистер Моулд, в восторге от этой шутки слегка притопывая ногами.
   А в песне ведь - бук. По вязу, а? Правильно. Честное слово, лучше этого я ничего не слыхал! - Шутка до такой степени раззадорила его, что он никак не мог успокоиться и двадцать раз повторял: - Так по вязу, а? Правильно. Конечно, по вязу. Ха-ха-ха! А знаешь ли, это надо куда-нибудь послать, пускай бы напечатали. Редко бывает, чтобы удалось так остроумно сказать. По дуплистому вязу, а? Правильно. Очень даже дуплистому. Ха-ха-ха!
   Тут кто-то постучался в дверь.
   - Это Тэкер, - сказала миссис Моулд, - его сразу можно узнать по одышке. Кто бы мог подумать, что он был раньше первый весельчак! Войдите, Тэкер.
   - Прошу прощения, сударыня, - сказал Тэкер, осторожно заглядывая в щелку. - Я думал, что хозяин здесь.
   - Ну да, он тут и есть! - воскликнул Моулд.
   - А я вас и не заметил сразу, - сказал Тэкер, просовывая голову немного дальше. - Вы ведь не согласитесь взять заказ на похороны без катафалка? Гроб из некрашеного дерева, с жестяной дощечкой?
   - Конечно, нет, - отвечал мистер Моулд, - уж очень по-бедному. Что тут интересного.
   - Я им говорил, что очень дешево, - заметил мистер Тэкер.
   - Пускай идут к кому-нибудь другому. Мы такого рода делами не занимаемся, - сказал мистер Моулд. - Хватает же наглости соваться. Кто это?
   - Вот в том-то и дело, понимаете ли, - ответил Тэкер, помолчав. - Это зять приходского надзирателя.
   - Зять приходского надзирателя? - сказал Моулд. - Ну, что ж! Я возьмусь, если приходский надзиратель пойдет за гробом в треуголке, но не иначе. Мы можем принять заказ, если это будет иметь официальный вид, и то будет очень по-бедному. Так в треуголке, не забудьте!
   - Постараюсь, сэр, - ответил Тэкер. - Да! Миссис Гэмп внизу и желает поговорить с вами.
   - Попросите миссис Гэмп подняться наверх, - сказал Моулд. - Ну, миссис Гэмп, что у вас новенького?
   Миссис Гэмп была уже в дверях и приседала перед миссис Моулд. В то же самое время по комнате ветерком пронеслось особое благоухание, словно какая-нибудь фея икнула, пролетая мимо, по дороге из винного погребка.
   Миссис Гэмп не ответила на вопрос, но еще раз присела перед миссис Моулд, закатывая глаза и воздевая руки к небу, словно благодаря бога за то, что видит ее в таком добром здоровье. Миссис Гэмп была одета опрятно, но без всякой пышности - в то самое траурное платье, которое было на ней, когда мистер Пексниф имел удовольствие с ней познакомиться, разве только нюхательного табаку на нем чуть прибавилось.
   - Бывают же такие счастливицы, - заметила миссис Гэмп, - что год от году молодеют, миссис Моулд! Вот и вы такая, время с вами ничего поделать не может, сколько ни старается: все равно вы молодая, молодой и останетесь. Вот я и говорю на этих днях миссис Гаррис, как раз в позапрошлый понедельник вечером: "Это уж верно, и что жизнь наша есть сущая юдоль и странствие полугрима - тоже верно". Она мне говорит: "Годы да заботы, миссис Грин, хоть кого состарят". А я ей говорю: "Вот уж неправда, миссис Гаррис, и не повторяйте вы этого, не то у нас с вами вся дружба врозь. Взять хоть бы миссис Моулд, - говорю я, - признаться, взяла на себя такую вольность, помянула ваше имя (тут она опять присела), - по ней одной видно, что все врет эта ваша поговорка; и пока я жива, миссис Гаррис, я этого так не оставлю, за своих всегда заступлюсь, и не думайте даже". - "Ну извините, сударыня, - говорит миссис Гаррис, - будьте так любезны, я ведь и сама отлично знаю, если есть на свете такая женщина, что кого угодно до обморока доведет, лишь бы услужить своим друзьям, то одна только и найдется, и зовут эту женщину Сара Гэмп".
   Тут ей поневоле пришлось перевести дыхание. Воспользовавшись этим обстоятельством, следует заметить, что даму, носившую фамилию Гаррис, окружала глубокая тайна; по крайней мере никто из обширного круга знакомых миссис Гэмп ее и в глаза не видел; ни одна душа не знала также, где она живет, хотя миссис Гэмп, судя по ее собственным словам, частенько с ней встречалась. На этот предмет ходило много противоречивых слухов; однако преобладало мнение, что эта госпожа существует только в воображении миссис Гэмп и вымышлена ею, как господа Доу и Роу * вымышлены юристами, специально для того, чтобы вести с миссис Гэмп воображаемые разговоры, независимо от темы неизменно завершавшиеся похвалой ее высоким добродетелям.
   - И как это приятно, - говорила миссис Гэмп, посылая умильную улыбку дочерям мистера Моулда, - повидать обеих ваших молодых барышень. Ведь я их с каких пор знаю, когда у них еще ни одного зуба во рту не прорезалось; и сколько раз видела - ах вы, миленькие мои! - как они играли в похороны: возьмут, бывало, книгу заказов, да и несут ее хоронить в денежный сундук! Только все это было и быльем поросло, мистер Моулд, - и тут, строго соблюдая раз навсегда заведенный ею порядок, она повернулась к мистеру Моулду, игриво качая головой. - Было и быльем поросло, сэр, как вы скажете?
   - Перемены, миссис Гэмп, перемены! - отвечал гробовщик.
   - И еще будут перемены, кроме этих, большие перемены, сэр, - сказала миссис Гэмп игривее прежнего. - Молодым барышням, при такой их красоте, найдется о чем подумать, кроме похорон. Как по-вашему, сэр?
   - Уж, право, не знаю, миссис Гэмп, - отвечал Моулд, посмеиваясь. - А ведь неплохо сказано, милая?
   - Ну как же вы не знаете, сэр, - продолжала миссис Гэмп, - и ваша супруга тоже знает, такая красавица, сэр, и я тоже знаю, хоть мне и не суждено было порадоваться на своих дочек; а если б была у нас дочка, мой Гэмп с нее последние башмачки снял бы и пропил, как с нашего дорогого сыночка; пропил, а потом послал мальчика продавать свою деревянную ногу на спички, всю как есть, оптом, сколько дадут, и велел ему купить на все деньги водки; а мальчишка не будь глуп - не по годам даже, право, - все до последнего пенни проиграл в орлянку да проел на пирогах с почками; а потом пришел домой и, глазом не моргнув, рассказал все как есть, а ежели папаше с мамашей это не нравится, говорит, то могу и утопиться. Да нет, сами знаете, сэр, - продолжала миссис Гэмп, утирая слезящийся глаз шалью и возвращаясь к прежней теме. - В газетах печатают не про одни только рождения да смерти, как вы скажете, мистер Моулд?
   Мистер Моулд подмигнул миссис Моулд, которую он посадил к себе на колени, и заметил:
   - Само собой. Мало ли еще про что, миссис Гэмп. А ведь очень неплохо сказано, душенька, честное слово!
   - И про свадьбы тоже, ведь правда, сэр? - сказала миссис Гэмп, причем обе дочки покраснели и захихикали. - Господь с ними, они и сами это отлично знают! Да и вы это отлично знали в их годы, и миссис Моулд тоже! На мой взгляд, вы все теперь одних лет. А когда у вас с вашей супругой будут внуки, сударь...
   - Ну-ну, что это вы! Пустяки, миссис Гэмп, - возразил гробовщик. - А ведь здорово сказано! За-ме-ча-тельно! - это он произнес шепотом. Душенька, - это опять вслух, - миссис Гэмп, я думаю, выпьет стаканчик рома. Садитесь, миссис Гэмп, садитесь же.
   Миссис Гэмп уселась на стул поближе к двери и, возведя глаза к потолку, приняла вид совершенного равнодушия к тому, что ей наливают стаканчик рома, пока одна из девиц не подала ей этот стаканчик в руки, чему миссис Гэмп крайне удивилась.
   - Вот уж это мне редко приходится, миссис Моулд, - заметила она, разве только если я не так здорова и когда мои полпинты портера давят на желудок. Миссис Гаррис частенько говорит мне: "Сара Гэмп, говорит, вы, право, меня удивляете!" - "Миссис Гаррис, - говорю я, - чем же это? Объясните, пожалуйста!" - "Сказать по правде, сударыня, - говорит миссис Гаррис, - оконфузили вы его, - не стоит называть кого именно, - я никак не думала, пока с вами не познакомилась, чтобы можно было женщине ходить за больными, и помесячно тоже, и не пить почти ничего". - "Миссис Гаррис, говорю я ей, - никто из нас не знает, на что способен, пока не попробует; я и сама так думала, пока мы с Гэмпом жили своим домом. А теперь, - говорю я, - полпинты портера мне за глаза довольно, лишь бы его приносили вовремя и не очень крепкий. Поденно или помесячно, сударыня, а я свой долг при больном выполняю, только я женщина бедная, и кусок хлеба мне достается нелегко; вот потому я и требую, прямо скажу, чтобы портер мне приносили вовремя и не очень крепкий".
   Прямую связь между этими замечаниями и стаканом рома установить было трудно, потому что миссис Гэмп, пожелав "всем всего наилучшего!", выпила свою порцию с видом знатока, ничего не прибавив более.
   - Так что же у вас новенького, миссис Гэмп? - опять спросил мистер Моулд, после того как она, вытерев губы шалью, откусила кусочек сухого печеяья, которое, по-видимому, носила в кармане про запас, предвидя возможность выпивки. - Как здоровье мистера Чаффи?
   - Здоровье мистера Чаффи все по-старому, сэр; ему не хуже, да и не лучше. Я так думаю: правильно сделал тот джентльмен, что написал вам: "Пускай миссис Гэмп ходит за больным, пока я не вернусь"; ну, все как есть считают, что он доброе дело сделал, поступил по-христиански. Побольше бы таких, как он. Тогда бы мы и без церквей обошлись.
   - О чем вы хотели поговорить со мной, миссис Гэмп? - спросил мистер Моулд, приступая к делу.
   - Вот о чем, сэр, - отвечала миссис Гэмп, - и спасибо вам, что спросили. Есть один постоялец в трактире "Бык" в Холборне, сэр; вы подумайте, приехал туда, заболел и теперь лежит при смерти. Дневная сиделка у них уже есть, сэр, прислали из Варфоломеевского *, и я ее отлично знаю, ее зовут миссис Приг. Очень хорошая женщина, только ночью она занята в другом месте, и им нужно кого-нибудь на ночь; потому она им и сказала - ведь мы с ней уже лет двадцать вот как дружим: "Если вам нужна самого трезвого поведения женщина, сущее утешение для больного, так лучше миссис Гэмп никого не найти. Пошлите, говорит, мальчика на Кингсгейт-стрит и перехватите ее за любую цену, потому что миссис Гэмп, говорит, стоит столько, сколько она весит, хоть бы и золотыми гинеями". Мой квартирный хозяин прибежал ко мне и говорит: "Должность у вас теперь легкая, а это место, надо полагать, будет выгодное; может, вы договоритесь и тут и там?" - "Нет, сударь, - отвечаю ему, - без ведома мистера Моулда и не подумаю даже. Если желаете, говорю, я могу сходить к мистеру Моулду, спросить его".
   Тут она покосилась на гробовщика и замолчала.
   - Ночное дежурство, значит? - спросил мистер Моулд, потирая подбородок.
   - С восьми до восьми, сэр, не хочу вас обманывать, - отвечала миссис Гэмп.
   - А потом, значит, домой? - спросил мистер Моулд.
   - Потом совсем свободна, сударь, и могу ходить за мистером Чаффи. Он ведь такой тихий, ложится рано, сэр, и почти все это время, надо полагать, спать будет. Я, конечно, ничего не говорю, - продолжала миссис Гэмп с кротостью, - женщина я бедная и от лишних денег никогда не откажусь, только что же вам с этим считаться, мистер Моулд? Легче богатому кататься на верблюде, чем увидеть что-нибудь сквозь игольное ушко *. Это я помню, только этим и утешаюсь.
   - Ну что ж, миссис Гэмп, - заметил мистер Моулд, - я не вижу никаких причин, почему бы вам при таких обстоятельствах не заработать честно на кусок хлеба. Только я бы об этом помалкивал, миссис Гэмп. Например, не стал бы рассказывать мистеру Чезлвиту без особой надобности, разве уж только он спросит прямо, когда вернется.
   - Вот эти самые слова и у меня были на языке, сэр, - отвечала миссис Гэмп. - А в случае ежели больной помрет - может, вы не обидитесь, сударь, если я позволю себе сказать, что знаю кое-кого по похоронной части?
   - Разумеется, нет, миссис Гэмп, - сказал Моулд весьма снисходительно. Можете кстати упомянуть при удобном случае, что мы стараемся делать свое дело так, чтобы никого не обеспокоить и угодить на самые разные вкусы, и по возможности щадить чувства наследников, - это вам всякий скажет. Только полегче, не навязывайтесь. Полегче, полегче! Душенька, ты могла бы дать миссис Гэмп одну-две карточки, если хочешь.
   Миссис Гэмп взяла карточки и, чувствуя, что в воздухе больше не пахнет ромом (бутылку убрали в шкаф), поднялась со стула, собираясь прощаться.
   - Позвольте от души пожелать всего наилучшего вашему счастливому семейству, - сказала миссис Гэмп. - До свидания, миссис Моулд! На месте вашего мужа я бы вас ревновала, сударыня, а будь я на вашем месте, уж конечно ревновала бы мистера Моулда.
   - Ну, ну, что это вы! Будет вам, миссис Гэмп! - отвечал очень довольный гробовщик.
   - А уж молодые барышни, - говорила миссис Гэмп, приседая, - при такой их красоте, как это они умудрились так вырасти - господь их благослови! когда родители у них совсем еще молодые, никак в толк не возьму, это уж не моего ума дело.
   - Пустяки, пустяки! Подите вы, миссис Гэмп! - воскликнул Моулд. Однако он был польщен до такой степени, что даже ущипнул миссис Моулд при этих словах.
   - Вот что я тебе скажу, милая, - заметил он, когда миссис Гэмп ушла наконец, - это оч-чень неглупая женщина. Эта женщина гораздо умней, чем ей полагается быть по ее званию. Эта женщина все замечает и сообразительна просто необыкновенно. Такую женщину, - закончил мистер Моулд, снова накрывая голову шелковым платком и располагаясь на отдых, - просто даже хочется похоронить даром, и как можно приличнее.
   Миссис Моулд и обе ее дочери вполне разделяли это мнение; а та, к которой оно относилось, успела за это время выйти на улицу, где от воздуха ей стало что-то совсем нехорошо и пришлось даже немножко постоять под воротами, чтобы прийти в себя. Но и после этой предосторожности походка у нее была настолько неуверенная, что привлекла к себе сочувственное внимание мальчишек, которые по доброте сердечной приняли в ней живейшее участие и в простоте душевной упрашивали ее держаться, потому что она "всего только на первом взводе".
   Что бы с ней ни было и как бы ни называлась ее болезнь на языке медицинской науки, миссис Гэмп превосходно знала обратную дорогу и, достигнув дома Энтони Чезлвита и Сына, прилегла отдохнуть. Отдыхала она до семи часов вечера, после чего, уговорив бедного старика Чаффи лечь в постель, отправилась на свое новое место. Но прежде всего она зашла к себе на квартиру на Кинг-сгейт-стрит, где захватила узел с одеждой и шалями, какие могли понадобиться по ночному времени, а после того отправилась к "Быку" в Холборн, куда и прибыла в ту самую минуту, когда часы били восемь.
   Войдя во двор, она остановилась, ибо и хозяин, и хозяйка, и старшая горничная - все вместе стояли в дверях и серьезно разговаривали с молодым человеком, который, по-видимому, или только что пришел, или собирался уходить. Первые слова, поразившие слух миссис Гэмп, явно относились к ее будущему пациенту; и так как всякой хорошей сиделке не мешает знать как можно больше о больном, на котором она собирается пробовать свое искусство, миссис Гэмп стала слушать просто из чувства долга.
   - Так, значит, ему не лучше? - спросил молодой человек.
   - Хуже! - сказал хозяин.
   - Много хуже, - прибавила хозяйка.
   - Ох, куда хуже! - откликнулась стоявшая позади горничная, делая большие глаза и покачивая головой.
   - Бедняга! - сказал джентльмен. - Очень жаль это слышать. К несчастью, я совсем не знаю, есть ли у него друзья и родные и где они живут; знаю только, что не в Лондоне.