Диксон Гордон. Гильдия

   Был один неприятный момент, когда Артур начал приходить в себя и застонал. Сее моментально распрямилась и приготовила пращу, но в тот же самый момент Онет шагнула вперед, закрывая Хэла от возможного выстрела Сее.
   – С ним все в порядке! Хэл ничего не сделал! – резко крикнула она Сее. – Я сейчас же сделаю так, чтобы твой дядя почувствовал себя лучше и заснул.
   Носильщики остановились перевести дыхание. Онет повернулась, все еще закрывая Хэла от Сее своим телом, и сделала Артуру другой укол.
   – Идем дальше, – сказал Хэл, снова берясь сбоку за носилки, и они продолжили трудный путь наверх.
   Когда они наконец оказались на самом уступе, все выбились из сил.
   – Мы отнесем его в одну из комнат в лазарете, – сказала Хэлу Онет. – Ты можешь позже навестить его там, если захочешь. У Таннахеха есть несколько помощников и медсестер. С Артуром все время кто-нибудь будет.
   – Скажите Таннахеху, что Артура надо выводить из такого состояния постепенно, – предупредил Хэл. – Какое-то время после того, как он придет в себя, ему будет казаться, что он все еще в руках палачей. Но Таннахех, вероятно, это уже знает.
   – Я все равно скажу ему об этом, – отозвалась Онет. – Тебе лучше самому немного отдохнуть. Ты был на ногах больше суток, не правда ли?
   – Возможно, – кивнул Хэл. – Во всяком случае, мне надо немного поговорить с Амидом прежде, чем я сочту свою задачу выполненной, увидимся позже.
   За носилки взялись те, кто не покидал уступа. Хэл направился к Амиду.
   Приблизившись к домику, он заглянул в окно и увидел, что Амид сидит на одном из стульев, расставленных вокруг очага. Напротив него расположилась Аманда.
   Хэл остановился. Пока он находился внизу, он и забыл, что Аманда может появиться здесь. Он направился к двери, которая была приоткрыта из-за теплой погоды, остановился и посмотрел сквозь щель на сидевших внутри.
   Он не мог бы в точности сказать, почему он остановился. Как будто какой-то инстинкт удержал его, заставив его остановиться и поразмыслить.
   Возможно, подумал он, со внезапной неестественной ясностью, ему следовало бы подумать перед тем, как войти. Уже много раз, когда он был крайне утомлен умственно и физически, его сознание обретало странную, почти лихорадочную ясность. Самым важным из таких моментов оказался тот, когда его, сжигаемого лихорадкой, несколько лет назад оставили умирать в камере тюрьмы милиции на Гармонии, однако именно тогда его мозг воспринимал окружающее и мыслил настолько ясно, как никогда прежде.
   Что-то подобное произошло теперь, хотя он, похоже, и не мог определить, в чем тут дело. Но выйдя из унылой безнадежности с помощью Аманды, приведшей его сюда, он наконец поднялся – к этому.
   Но что же это собой представляло? Одно было точно – оно вовсе не походило, на его прежнее отчаяние. Он снова ожил, и ощущение, что дело, которому он себя посвятил, не следовало считать проигранным, снова вернулось к нему. Больше чем когда-либо за все свое прежнее существование, Хэл чувствовал, что стоит рядом с ответом, но не видит тот заключительный шаг, который приведет его к нему.
   Частью этого был Джатед, буйный философ-экзот, который проповедовал, что у каждого человека своя, отдельная вселенная. Другой частью – Сее. Еще одной частью – тот факт, что он не только успешно освободил Сее и Артура, но и отправил солдат прочь, не причинив никому вреда. Верно, Сее убила, хотя девочку можно было считать ответственной за убийства не более, чем волка, который убил, защищая себя и одного из своих щенков.
   Каким-то образом все эти вещи увязывались вместе, но в то же время его разум не сумел пока соединить их. И прежде всего, не сумел соединить их с Амандой, которая также была частью понимания. Аманда, с того момента, когда они впервые встретились на Дорсае, одарила его своей проницательностью. Всю ценность этого дара ему еще предстояло оценить – точно так же, как ему предстояло оценить все значение связи между другими фрагментами открытия, которые пока раздельно существовали в его сознании.
   И именно ощущение этого дара остановило его теперь. Остановило, потому что этот дар сделал его более восприимчивым; это обострившееся восприятие и пробуждало теперь в нем безымянный страх того, о чем ей, возможно, придется ему сказать.
   Немного помедлив, Хэл все же вошел внутрь.
   Амид и его гостья оглянулись, услышав стук его башмаков по деревянному полу Амид и сам, как теперь мог видеть Хэл, обладал той же способностью, что и Аманда; и Хэл догадался, что и Аманда и Амид – также как и другие похожие на их – были не только частью той жизни, которую он выбрал, но и частью того, что он надеялся найти, когда позволил Аманде доставить его сюда, на Культис. Сама она не узнала бы в этой черте одну из тех вещей, которые Хэлу надо было найти, но та странная, почти мистическая часть ее, которая всегда отличала ее семейство от остальных дорсайцев, должно быть, ощутила и необходимость для него найти ее, и то, где он может это сделать.
   Это понимание его потребности и того, что отвечает ей, было частью того, что превращало ее в то, чем она была. Так что везде, где бы Аманда ни находилась – как сейчас в кабинете Амида, – доступная чувствам вселенная, казалось, обретала порядок, становилась разумной и наделенной целью. Как будто от нее исходил свет, который, хотя и невидимый сам по себе, позволял окружавшим ее людям видеть все более ясно.
   Аманда поднялась ему навстречу. Хэл обнял ее, и они долгое время стояли молча. Потом она откинулась назад и немного повернула его, так чтобы видеть его лицо в свете, исходившем из ближайшего окна.
   – Лучше, – сказала она, разглядывая его. – Да, ты выглядишь лучше. Но не настолько хорошо, насколько следует.
   – Я ближе к цели, – ответил он. – И еще ближе теперь, когда ты здесь.
   Она выпустила его и нахмурилась, когда он протянул руку к столу для опоры – иначе бы он упал, в его ногах вовсе не осталось силы.
   – До меня дошли слухи о том, что солдаты направляются сюда, чтобы осмотреть местность, – сообщила она. – Я прибыла сюда как только смогла, но я ждала целую ночь, прежде чем подойти к той группе, которая охраняла камень, закрывающий вход. Я появилась здесь примерно через час после того, как ты повел свою группу туда, вниз. У меня было искушение последовать за вами вниз, но поскольку ты построил свои планы не учитывая меня, не было никакого смысла вмешиваться в ход событий. Я ожидала тебя с тех пор. Но ты вот-вот свалишься с ног!
   – Не стану отрицать, – Хэл устало усмехнулся. – Но прежде, чем я рухну, мне надо задать Амиду один-два вопроса.
   – Ну конечно же, какие угодно, – Амид быстро встал со стула и подошел к Хэлу. – Но тебе обязательно нужны эти ответы прямо сейчас? Аманда права. Ты совершенно изнемог.
   – Два небольших вопроса, – пояснил Хэл. – Находился ли Джатед в этих местах, когда Сее жила с ее родителями? Я полагаю, что он уже умер, когда она сделалась одичавшей беглянкой, – но могли ли они говорить с друг другом, так или иначе – стали бы они разговаривать с друг другом?
   Амид нахмурился.
   – Я уверен, что он находился здесь в то время – по крайней мере года два, – ответил он. – А что до того, говорил ли с ней Джатед, то исходя из того, что я о нем слышал, он беседовал с каждым – или наставлял его – в одинаковой манере, независимо от его возраста или обстановки. Но о том, действительно ли они с Сее общались, мне пришлось бы спросить кого-нибудь из тех, кто давно принадлежит к Гильдии. Я сделаю это и скажу тебе завтра. Вопрос не в том, стал ли бы Джатед говорить с Сее, но в том, встречались ли они друг с другом – и смогла бы ли Сее, будучи совсем маленькой, понять что-нибудь. Но, возможно, и могла бы. Она могла бы даже ощутить, что он не представляет для нее никакой угрозы, или даже увидеть в нем человека особого – дети на это способны.
   – Именно это я и хотел знать, – кивнул Хэл. Он повернулся прочь от стола и ощутил головокружение, поскольку перестал держаться за его край. Его подхватили сильные руки Аманды.
   – Тебе нужен сон, – сказала она, – иди со мной.

Глава 31

   Хэл проснулся в почти полной темноте, которую нарушала только слабая полоска света из-под двери в ванную. Уже это сказало ему, что он находится не в его собственной кровати во втором спальном здании, а опять в другом кабинете Амида, где они с Амандой спали по прибытии сюда. Он повернул голову и увидел, что рядом с ним спит Аманда.
   Должно быть, стояла глубокая ночь. Хэл совершенно не помнил, как попал сюда, в эту постель. Помнил только, как Аманда подхватила его и сказала, что ему надо поспать. Но теперь, когда он попробовал припомнить вообще что-либо последовавшее за этими словами, то это оказались лишь обрывочные впечатления от кратких пробуждений – вроде серебристого света Проциона, который проникал сквозь окно, занавешенное одеялом.
   Он совершенно не помнил, как Аманда присоединилась к нему. Конечно, она сделала это очень тихо, чтобы не потревожить его, – как могла только она. Но как давно она это сделала? Как давно за занавешенным окном ночь сменила день?
   Какие-то часы внутри него сказали ему, что это произошло давно – что он спал большую часть ночи – как и весь день – и рассвет был уже близок.
   Сон его не был обычным. Перед тем как погрузиться в его бездну, он бодрствовал двое суток; и хотя он и стал на несколько лет старше и находился в худшей форме, несмотря на каждодневные упражнения в Энциклопедии, такой глубокий и долгий сон нельзя было бы объяснить ни возрастом, ни малоподвижностью.
   Для этого должна была иметься другая причина; и как только он поставил перед собой этот вопрос, пришел ответ. Его подсознание еще раз хотело отодвинуть в сторону сознание, чтобы иметь возможность совершенно свободно соединять вместе все, что он узнал – эти части, которые теперь почти уже составляли полную картину того, к чему он стремился.
   Он чувствовал непреодолимое желание оставаться здесь и мягко положил руку на тело Аманды, чтобы разбудить ее, потому что им редко удавалось побыть вместе. Но в то же самое время у него было сильное чувство, что именно сейчас ему следует покинуть комнату – чтобы если и не обрести искомый ответ, то сделать еще один шаг к нему.
   Он тихо поднялся, нашел свою одежду, оделся и покинул комнату. В коридоре было светло и тихо, но когда он оказался снаружи и закрыл за собой входную дверь, очутился в полной темноте. Обе луны зашли, а при свете звезд он не мог бы видеть даже свою вытянутую руку. Было лишь слышно пение идущих по кругу.
   Но подобно членам Гильдии он теперь знал уступ достаточно, чтобы найти дорогу с завязанными глазами. Кроме того, сейчас, в летнее время, ветер даже на этой высоте дул по направлению к уступу.
   Поэтому он дошел навстречу ветру и, ощущая босыми ногами знакомые неровности почвы, направился к краю уступа.
   Он оказался здесь раньше, чем обычно, и добравшись до водоема, не нашел – как и ожидал – Старика на его обычном месте. Хэл напомнил себе, что в конце концов, его сотоварищ уже не молод, и к тому же позади у него был настолько же утомительный день, что и у него самого. Поэтому Хэла едва ли удивило бы, если бы Старик не пришел вообще.
   Хэл сидел, ожидая, когда небо побледнеет, предвещая наступление дня и восход солнца. В водоеме отражался свет звезд. Небо начало светлеть – но только над горной грядой, где предстояло взойти солнцу. А над головой у Хэла оно оставалось еще настолько темным, что огоньки звезд четко выделялись на нем.
   Насколько ему было известно, ни одна из этих звезд не служила солнцем какому-либо другому из Молодых Миров. Но те, что он видел, замещали в его воображении другие, как бы следящие за тем, как он сделает еще один шаг на пути, выбранном им для себя в день смерти его дяди Джеймса.
   Это было до смешного честолюбивое решение со стороны мальчика-подростка – найти и уничтожить в людях все те черты, которые сделали их себялюбивыми и безразличными – вплоть до жестокости к друг другу. Мало-помалу контуры ответа, который он искал, проступали сквозь туман неизвестности, пока он пробовал один путь за другим, натыкаясь на препятствия, но каждый раз узнавая чуть больше.
   Так, медленно, он шел вперед. И теперь Хэл был более уверен, чем когда-либо, что конечную цель от него скрывают лишь несколько тонких покровов – а возможно, и всего один.
   Как Донал он обнаружил, что только власть и только закон не могут силой привести к тем переменам, которых он хотел. Но это открытие указало на путь, которым должен пойти он сам, а после него все человечество. Как Пол Формейн, в двадцать первом веке, он открыл, что частично ответ лежит вне известной вселенной и ее законов, но что это иное пространство – то, которое он стал называть Созидательной Вселенной – снова оказалось только частью ответа.
   Последняя попытка Хэла состояла в том, что он собрал лучшее, чем обладали Молодые Миры – экзоты, квакеры, дорсайцы, – под охраной фазового щита, который был создан по его инициативе. Тогда он был уверен, что затем предстоит сделать следующий – и последний – шаг к его цели.
   Но этого не произошло. Предстоял еще один участок пути.
   В том, что он пока что совершил, ошибки не было. Вера, храбрость, умение философски мыслить, все людские способности, развитые с незапамятных времен и воплощенные ныне в квакерах, дорсайцах и экзотах, были частью ответа. В этом он не слишком ошибался, но теперь он видел, что то, в чем он нуждается, все еще скрыто в неизвестности, все еще находится в тени. Теперь он мог быть уверен лишь в том, что оно каким-то образом связано с творческими способностями в каждом человеке.
   Разочарованный и уставший, он застрял на месте и счел себя выдохшимся неудачником. И продолжал думать так до тех пор, пока не появилась Аманда и не сказала ему, что он мог бы найти новую точку зрения здесь, на экзотской планете, в мире, теперь разрушенном силами врагов, которые пытались убить в человеческом духе стремление к росту и уничтожить все, что было достигнуто.
   Она была права. Теперь, сидя здесь в ожидании восхода Проциона, Хэл ничуть не сомневался в этом.
   Рассвет приближался и звезды начали тускнеть. В сознании Хэла возник уже привычный образ – далекое будущее Гильдии Придела, когда на уступе возникнет массивное каменное строение, дорожки вымостят камнем, разобьют газон, а в водоеме, обрамленном бордюром из серо-розового камня, будут расти водяные лилии.
   Как при повторяющейся медитации, воображаемая сцена сменила окружавшую действительность. В его ушах звучало пение идущих по кругу – сегодняшних и будущих.

 
Преходящее и вечное – едины…
 

   Пение, казалось, завладело им. Белые цветы, росшие в водоеме, начали раскрываться по мере того, как свет заливал все вокруг.
   Глаза Хэла сосредоточились на отдаленной горной гряде Дедов Рассвета. Всегда горы. Всегда горы и восход солнца. Они принадлежали одновременно и будущему, и настоящему. Для гор и восхода не было разницы между годами и столетиями.
   Солнце еще не появилось над горами, но осветившееся небо показывало, что этот момент близок.
   Глаза Хэла наполнил свет. Он посмотрел на водоем и увидел, что белые цветы теперь полностью открылись и на некоторых из них виднелись капельки росы. Ему казалось, будто некая часть его поднялась вверх и помчалась по воздуху к отдаленным горам, чтобы встретить рассвет.
   В то же самое время он не спускал глаз с водоема, снова сосредоточившись на одном лишь цветке, на белом лепестке которого сияла капля росы.
   Тем временем его бестелесное «я» достигло вздымавшихся вдали гигантов и увидело, как краешек пылающего Проциона, слишком яркого, чтобы смотреть на него с уступа, появляется над каменной стеной и посылает первый луч света к водоему и цветку в нем.
   Этот луч коснулся капли росы; и на краткое мгновение она засверкала подобно алмазу, посылая свет повсюду.
   Хэл сидел, ослепленный этим видением. Позади него голоса ходивших в круге продолжали петь…

 
Преходящее и вечное – едины…
 

   И он наконец понял истину этих слов. Потому что преходящее и вечное действительно были едины.
   Он смотрел на лепесток, капля росы на нем уже начала уменьшаться, исчезая под горячими лучами солнца. Лепесток скоро станет сухим, как будто капли никогда на нем не было.
   Но она всегда была там. Даже когда эта капля, вспыхнув на секунду невероятным светом, начала исчезать, где-нибудь в этой бесконечной вселенной только-только начинала сверкать другая, а затем еще одна, и еще одна – в другом мире.
   И еще один рассвет, и еще одна горная гряда – и еще одна, когда эта рассыплется в пыль, и тут же еще один мир, который создаст другую горную гряду, с которой луч света упадет на другую каплю росы на другом лепестке – пока не кончится время.
   Момент сияния капли росы был вечен. Преходящий здесь, но вечный повсюду. Таким образом, все вещи были вечны; они только ждали, когда их найдут – даже та дверь, о которой он мечтал все эти годы.
   Реальный свет нынешнего дня окружал его, и видение будущего ушло, но момент, когда капля росы внезапно взорвалась светом, все еще заполнял его.
   Хэл поднялся и пошел обратно к зданиям, мимо видимого теперь круга идущих. Он ощущал невероятную легкость в теле – еще одно, небольшое усилие – и можно идти по воздуху. Навстречу ему шел Старик. Хэл остановился.
   – Тебя не было там этим утром, – сказал Хэл.
   – Я был там. Я сидел позади тебя, – ответил Старик. – Некоторые вещи лучше делать одному.
   Его улыбка сделалась шире и стала почти озорной. Он достал из кармана маленькое зеркало, которое поднес к глазам Хэла.
   Хэл уставился на изображение собственного липа. В нем имелось какое-то отличие, которое он сначала не смог определить. А потом увидел, в чем оно – зрачки его глаз сократились почти до размеров булавочной головки, словно под действием наркотика. На какую-то долю секунды сверкание капли росы, казалось, перепрыгнуло из них на зеркало и обратно к нему, вызвав счастливое ощущение бездумной легкости.
   – Как ты догадался? – спросил он, когда Старик положил зеркало обратно в карман.
   Старик провел в воздухе слева направо рукой на уровне груди, ладонью по направлению к Хэлу.
   – Я почувствовал это, – сказал он. Хэл пристально смотрел на него, ожидая подробного объяснения, но Старик, все еще улыбаясь, просто повернулся и пошел прочь.

Глава 32

   В комнате Аманды не оказалось. Он нашел ее завтракающей в одиночку за маленьким столом в столовой здания и присоединился к ней.
   На самом деле есть ему не хотелось, а Аманда просто улыбнулась, не сказав ничего, даже «доброе утро», и продолжала есть. И Хэл просто наслаждался ранним утром. Солнце, освещавшее столовую ярким светом, наполнило его необычайным ощущением счастья.
   Когда Аманда закончила есть, она поднялась из-за стола. Хэл пошел за ней. На улице они расстались.
   Хэл оказался предоставленным самому себе и был рад этому. Все вокруг казалось как никогда ярким и свежим, как бы вымытым кратким летним ливнем – от неба сверху до песчаных дорожек под ногами.
   Он бродил по уступу. Ощущение просветленности не покидало его. Хэл испытывал странное, непривычное чувство отсутствия цели. Как будто его сознание походило на лодку, по прихоти легких ветерков и нежных волн болтающуюся на буксире под ярким солнцем позади рыбацкого баркаса.
   И потому день проходил как приятный сон. Наверное, Аманда либо Амид дали всем знать, чтобы его предоставили самому себе. Ни один из членов Гильдии не приближался к нему и не пробовал вступить с ним в беседу, и за это Хэл им был благодарен.
   Его мысли блуждали среди окружающих мелочей – странной формы камешек на дорожке у ног, рисунок листка какого-нибудь растения. Все казалось настолько красивым, что он даже удивлялся, почему не сумел оценить это прежде.
   Со всем этим смешивались другие впечатления и воспоминания, обрывки прошлых событий – образы его детской и взрослой жизни как Донала Грима, его краткой жизни как Пола Формейна и его нынешней жизни как Хэла; все они приходили и уходили.
   Когда перевалило за полдень, он не спеша направился к домику Амида. Войдя внутрь, он удивился, впервые обнаружив кабинет пустым. Амид, возможно, мало спал эти последние двое суток и теперь отдыхает у себя в комнатах.
   На самом деле, он пришел сюда не для того, чтобы увидеть Амида, а из-за того, что решил еще раз послушать ту запись Джатеда. Он начал искать – и в памяти и в кабинете – и наконец наткнулся на шкафчик с надписанным на дверцей именем «Джатед». Во втором сверху ящике шкафа находилась коробка с кассетами.
   Он отнес коробку на стол Амида, уселся на стуле рядом и вставил кассету в щель на пульте управления. Зазвучал голос Джатеда; эта запись, похоже, была сделана на несколько лет раньше, чем та, которую Хэл слушал раньше.
   Он просмотрел другие кассеты. Судя по датам, они охватывали период приблизительно в двенадцать лет, и он решил начать с самых поздних. Сидя в пустом кабинете, Хэл слушал звучный, неотразимый голос основателя Гильдии.
   В основном смысл сказанного был достаточно прост. Джатед полагал, что каждый человек, обладающий необходимой верой и самодисциплиной, должен оказаться способным войти в личную, отдельную вселенную, во всем походящую на ту физическую, которая окружает его; за исключением того, что в этой другой вселенной воля этого человека могла осуществить что угодно – просто сочтя такое желание фактом.
   Кроме того, Джатед, похоже, считал, что если эта воля окажется достаточно сильной, то осуществленное ею в этой отдельной вселенной можно воспроизвести в реальной вселенной – убедив умы других в том, что эти перемены относятся и к физической вселенной.
   Короче говоря, он верил в личную, отдельную вселенную; и в то, что так называемая реальная вселенная – всего лишь продукт соглашения существующих в ней человеческих умов.
   Именно в последнем мнении о реальной вселенной Хэл расходился с Джатедом.
   Верно, когда он был Полом Формейном, триста лет назад, он пережил ночь безумия, которую навлекла на город первая Гильдия Придела, основанная Уолтером Блантом, та самая Гильдия, которая породила всю культуру экзотов. Он видел памятник, тающий подобно воску, каменного льва, украшавшего балкон здания, – тот поднял голову и зарычал, и дыру в пустоте посреди улицы. Пустоту настолько черную, что его глаза отказались сосредоточиться на ней.
   Тем не менее Хэл придерживался собственного представления о единой, отдельной творческой вселенной, которая станет для человечества инструментом, а не только коробкой с реквизитом для фокусов.
   Тем не менее он не сомневался, что и Джатед, должно быть, также испытал момент откровения, когда абсолютная истинность того, что преходящее и вечное едины, стала бесспорной. Но от этой точки они стали строить различные дороги – хотя во многом из одного и того же материала.
   В любом случае, его мозг не хотел именно сейчас работать над этой проблемой. Это было отказом, но отказом иного рода, чем тот, который он испытал в Абсолютной Энциклопедии перед прибытием сюда.
   Тогда это было преградой, болезненной ситуацией, в которой он снова и снова обращался к тем же самым ответам, каждый раз находя их непригодными. А сегодняшний день был приятным моментом отдыха на пути, который, как он теперь знал, правилен, и ведет прямо к цели.
   Но сейчас его мозг не хотел сражаться с этой проблемой – да и с любой проблемой вообще. Он убрал кассеты в коробку и вышел.
   Позже Хэл только с огромным усилием мог вспомнить, как для него прошла остальная часть того дня. Отчасти потому, что он не хотел по-настоящему рыться в памяти, а только неясно припомнить его, как нечто приятное. Во всяком случае, к тому времени как настала ночь, он наконец чего-то поел, а потом вернулся назад и расположился в кабинете Амида, у очага с музыкальным инструментом в руках.
   Это была реконструкция классической шестиструнной испанской гитары. Эта гитара очень походила на ту, на которой он играл и аккомпанировал своему пению, когда он был шахтером на Коби.
   Освещение не горело, и единственный свет шел от очага. Хэл, машинально перебирая струны, играл то, что приходило ему на память. Это были старинные баллады и песни Земли, с которыми он познакомился по книгам и записям, хранившимся в библиотеке усадьбы, где он вырос.
   Амид с Амандой сидели на стульях перед ним и слушали. К его удивлению, к ним присоединились довольно много членов Гильдии. Они потихоньку проскальзывали в кабинет в течение последнего часа и усаживались подальше, так что их почти не было видно.
   Среди них оказалась и Сее. Хэл не сразу заметил, как она вошла, и только позже увидел ее рядом с Онет у дальней стены.
   Постепенно она, выбирая те моменты, когда его глаза не смотрели на нее, перемещалась все ближе и ближе к нему и теперь расположилась на полу, почти у его ног. Уголком глаза Хэл изучал ее лицо. В нем было не больше дружелюбия, чем во время тяжелого подъема в гору с Артуром на носилках, но много удивления и завороженности.
   Он начал петь принадлежащую Вальтеру Скотту шотландскую версию «Битвы при Оттерберне»…

 
То было в летние денечки,
Когда в разгаре сенокос.
Граф Дуглас с верными друзьями