Страница:
Кроуэлл судорожно вцепился в поручни, а Отто бесстрастно вел счет секундам. Через двадцать две секунды врубились репульсоры и машина, сжатая силами отталкивания, остановилась. Даже с поправкой на сопротивление воздуха клеть ушла в глубь планеты, вероятно, более чем на километр.
Внизу было очень темно, но бруухианам и не нужно столько света, сколько землянам. Туземец вышел из клети, задев Кроуэлла плечом. Судя по звукам, вокруг кипела активная деятельность, но Кроуэлл ничего не видел.
— А, Айзек, — раздался человеческий голос в трех-четырех метрах от него. — Нет чтобы предупредить меня о своем приходе.
Во тьме вспыхнул фонарь, и луч его, подпрыгнув, остановился на Кроуэлле.
— Ну-ка, наденьте вот это, — Штрукхаймер передал ему защитные очки, оказавшиеся прибором ночного видения.
Кроуэлл повиновался, и внутренность шахты проявилась перед его глазами: видеоизображение было окрашено в призрачные серо-зеленые тона.
— Да, действительно много перемен, — сказал Кроуэлл. Почему так темно?
— Они сами попросили. Говорят, при свете их движения замедляются.
— Боже милосердный! — Кроуэлл в изумлении взирал на лихорадочную суматоху вокруг. — На них глядеть-то — и то устанешь.
Шахта представляла собой что-то вроде квадратной в плане пещеры размером с большой зал. Около полусотни бруухиан, работая парами, врубались в три стены с помощью виброкирок и лопат. На каждую пару полагалась одна тачка. Как только она наполнялась, суетливый бруухианин, стоявший рядом, хватал ее, взлетал по склону к четвертой стене, где стояли Кроуэлл и Штрукхаймер, и вываливал руду на конвейер, который выносил ее на поверхность. Потом туземец возвращался, забирал у своего товарища лопату, тот хватался за виброкирку, а третий, лишенный кирки, начинал дергаться у тачки.
Среди этой толчеи сновал взад-вперед маленький бруухианин и, поминутно уворачиваясь от столкновений, разбрасывал по влажному полу пещеры смесь песка и опилок. Во всем ощущался какой-то сумасбродный порядок, словно детвора затеяла сложную игру, напоминавшую одновременно салочки, прятки и эстафетный бег.
— Знаете, — сказал Кроуэлл, — по мнению Вилли Нормана, снижение продолжительности жизни вызвано перенапряжением. Глядя на этот бедлам, я склонен с ним согласиться.
— Действительно, в шахте они трудятся как нигде. Особенно с тех пор, как мы выключили свет. Но я добился сокращения рабочего дня, чтобы хоть как-то скомпенсировать возросшую активность. Сколько часов в день они работали, когда вы их изучали в прошлый раз?
— Кажется, одиннадцать-двенадцать часов.
— А сейчас шесть с половиной.
— Серьезно? У вас такая власть над Компанией?
— Теоретически — да. По идее, они должны отдавать честь при моем появлении, поскольку концессию не закрывают только с молчаливого попустительства конфедеративной Комиссии здравоохранения, а я — ее единственный представитель. Но я не перегибаю палку. В сущности, я зависимый человек. Все в руках у Компании — людские ресурсы, энергия и вода, снабжение, почта… У нас сердечные отношения. Компания прекрасно знает, что, допусти она ошибку, тут же найдутся пять-шесть других концернов, готовых перехватить контракт. Поэтому и с аборигенами она обращается неплохо. Кроме того, если мыслить категориями производительности труда, то Компания ничего не потеряла, даже наоборот. В каждый данный момент Компания имеет право эксплуатировать только одну шахту. Туземцы трудятся в две смены, перехлестов нет, и в действительности суточное время работы шахты больше, чем раньше. Общая выработка намного выше по сравнению с прошлыми временами.
— Любопытно. ( «Добро пожаловать в список подозреваемых, Уолдо!») Выходит, они работают меньше, чем раньше, когда средняя продолжительность их жизни была выше?
Уолдо рассмеялся.
— Догадываюсь, о чем вы думаете. Нет, вырождение в результате плохого питания здесь ни при чем. Это обнаружилось бы в лабораторных тестах. К тому же в шахте бруухиан сейчас работает меньше, зато в деревне полно ремесленников. Кстати, вы деревню и не узнаете. Небоскребы и…
— Небоскребы?!
— Ну, мы их так называем. Это дома из соломы и глины в два, иногда в три этажа. Очередная загадка… В распоряжении бруухиан вся планета, они могут строиться сколь угодно широко. Но откуда-то взялась эта идея расти вверх, а не вширь. И ведь трудно им приходится: небоскребы-мазанки порой не выдерживают напряжений. Теперь, строя дома, туземцы армируют их железным деревом. Это практически деревянные сооружения, обмазанные глиной…
Послушайте, а может, вамудастся выяснить, почему они так поступают? Здесь никто не смог добиться от туземцев прямого ответа. А вы владеете диалектом лучше любого из нас. Кроме того, вы для аборигенов что-то вроде народного героя, хотя не думаю, что кто-нибудь из патриархов дожил до нынешних времен с момента вашего отъезда. Они знают, что вы вызвали перемены в их жизни. И очень благодарны вам.
В шахте было сыро и холодно. Кроуэлл поежился.
— За то, что приблизил их к «тихому миру», - резко сказал он.
Уолдо промолчал.
Раздался грохот, позади них остановилась клеть.
— Привет, босс. Привет, доктор Кроуэлл. Я привез тварям мясо. Что, выключаем?
Уолдо взглянул на часы.
— Конечно. Давай.
Помощник щелкнул выключателем, укрепленным в нище подъемника, и пение виброкирок смолкло. Какое-то время еще раздавался дробный лязг — рабочие пытались долбить руду, несмотря на отсутствие напряжения в сети. Затем — по одному, по двое — они выстроились в очередь у подъемника. Помощник роздал всем по мясофрукту, и туземцы понесли их на рабочие места. Члены каждой бригады садились в свой кружок на корточки, бруухиане жевали и переговаривались, тихо похрюкивая.
— Мы здесь лишние, — сказал Уолдо. — Хотите взглянуть на деревню?
— Было бы чудесно. Только позвольте я зайду к себе за блокнотом и камерой.
— А для начала заскочим в лабораторию и перехватим по бутылочке пива. Наверху жарко.
Кроуэлл вытер с лица пот и запекшуюся пыль в последним могучим глотком осушил бутылку.
— Что делать с посудой?
— О, просто оставьте бутылки в тележке. Этот парень как раз и есть мой пивовар. Он сгрузит их у лаборатории.
— Господи, как жарко. — Кроуэлл тяжело ступил на землю.
Уолдо прищурился на солнце.
— Через пару часов будет полегче. Давайте отыщем тень.
— Идет.
Они прошли под деревенскими воротами и зашагали по тропинке. Кроме зарослей травы высотой больше человеческого роста, окружавших деревню полукилометровым кольцом, ничего не было видно. Повозки не могли подъезжать ближе из-за пасущихся здесь игривых млекорептилий.
Однако на людей эти животные, казалось, не обращали никакого внимания. Кроуэлл и Штрукхаймер увидели несколько экземпляров. Они мирно жевали траву, следя за пришельцами стебельчатыми глазами. Половина длины тела этих трехметровых чудовищ приходилась на неурожайные хвост и шею. Но со спин свисали бусы мясофруктов, составляющих основу питания бруухиан. Каждая самка (самцов вскоре после рождения отправляли на волю и впускали на территорию деревни только на период случки) давала за сезон около тридцати килограммов мясофруктов. Каждая семья бруухиан держала трех-четырех млекорептилий. Уход за скотом и сбор урожая были главным занятием женщин.
Млекорептилий служили для бруухиан не просто источником еды и слыли не просто домашними животными. Собственно, они считались низшими членами семьи. Это были как бы «граждане второго сорта», потому что млекорептилий не умели говорить и, что еще важнее, не стремились в «тихий мир», - они просто-напросто умирали. Однако бруухиане не ели мяса умерших рептилий. Их торжественно хоронили и горько оплакивали.
Навстречу землянам по тропе двигался, переваливаясь, туземец. Однако шел он гораздо медленнее, чем те, которых Кроуэлл наблюдал в поселке Компании. Не доходя нескольких шагов, бруухианин остановился и обратился к гостям в неформальном ключе:
— Ты — Кроуэлл-кто-шутит, а ты -
Штрукхаймер-кто-медлит.
Я — молодой по имени Балуурн.
Послан сопровождать вас.
Завершив свою короткую речь, маленький бруухианин двинулся следом за людьми, стараясь идти в ногу с Кроуэллом.
— Я его знаю, — сказал Штрукхаймер. — Он немного обучился английскому. Когда-то был моим переводчиком.
— Верно, — изрыгнуло существо. Его речь была странной карикатурой на человеческий язык. — Все время в… ясли… я слушаю ленты… ты — Кроуэлл оставлять.
Кроуэлл был поражен. Он заговорил, с трудом составляя фразы в неформальном ключе:
— Ясли существуют для обучения
ритуалам жизни и тихого мира.
Неужели ты отказался от учения предков,
познавая язык людей?
— Священник снизошел ко мне -
моя душа идет особым путем
в «тихий мир» -
и передал мою роль наимладшего
одному из моих братьев,
чтобы время мое и ум мой можно было
использовать для постижения
пути и языка людей.
— Что все это значит? — спросил Штрукхаймер.
— Очевидно, большую часть своего Года Постижения он потратил для изучения английского. По его словам, священник устроил ему что-то вроде освобождения от обета познавать общественные ритуалы. Обычно они весь год занимаются именно этим…
— Что означает «осо-бо-жени-ото-бета»?
— Это все равно что «разрешение», Балуурн. Разрешение священника, — пояснил Штрукхаймер.
— Хорошо. Священник дал «осо-бо-жени-ото-бета», и я теперь нет-похож братья.
— Ты говоришь по-английски очень хорошо, Балуурн, сказал Кроуэлл. — Я изучал ваш язык десять лет и тем не менее не могу говорить на нем так свободно, как ты на моем.
Балуурн склонил голову.
— Штрукхаймер-кто-медлит говорит люди нет-похож бруухиане. Люди учатся всю долгую жизнь, нет один год. Наверно, потому, что бруухиане быстрее идти в тихий мир.
Трава поредела, и их глазам открылась деревня. Кроуэлл сразу увидел то, о чем говорил Штрукхаймер: только половина строений имела привычный вид асимметричных мазанок. Все новые постройки были почти строго прямоугольные и возносились на десятиметровую высоту.
— Балуурн, почему твой народ перестал строить по-старому?
Туземец вперил взгляд в землю и, казалось, все внимание сосредоточил на том, чтобы не опередить людей.
— Это ново-тип… новая часть ритуала живущих. Оставить тихих ближе к земле. Проходить мимо много раз каждый день. Жить наверху, чтобы проходить мимо тихих много раз. Говорить с тихими, тихие знают больше, тихие счастливее и более полезны.
— Я думаю, в этом есть смысл, — серьезно сказал Штрукхаймер. — Нельзя ожидать от тихих, что они будут знать все, что происходит, если их держать взаперти в задней комнате.
— О, нет взаперти. Взаперти — слово людей, не бруухиан. Но ты правый, тихие более полезны.
Кроуэлл ощупал пальцами маленькую камеру, прикрепленную к поясу. Это могло проверить одну из его идей.
— Я думал, что тихих нельзя передвигать. Если передвинешь — надо начинать новую семью.
— То верно, то верно. Новый дом строить вокруг старого дома. Снимать старую крышу, оставить дырку в полу дома живых, купить веревку магазин Компании, проходить мимо тихих вверх и вниз много раз каждый день.
— Ясно. — Кроуэлл отцепил камеру от пояса и снял несколько строений. Затем быстро охарактеризовал каждый кадр, нацарапав несколько строчек в блокноте. — Ага, защитная окраска…
— По каким-то причинам они стремятся к расширению семьи, — сказал Уолдо. — Раньше, когда им становилось слишком уж тесно, они делили тихих и начинали создавать новые семьи на окраине деревни.
Мимо прошла бруухианка, ведя в поводу двух покорных млекорептилий. Свежие капли липкой коричневой слизи на спинах свидетельствовали, что мясофрукты были срезаны совсем недавно. Кроуэлл щелкнул камерой.
— Расширение семей. Может быть, может быть… — сказал он. — Но то, что они строят вверх, а не вширь, говорит также о сохранении пастбищ. Видимо, это имеет важное значение.
(Пока Штрукхаймер с Кроуэллом обменивались репликами, Балуурн молчал. Уж он-то знал, почему его сородичи ведут строительство вверх, а не вширь, он только что объяснил это. То было новой частью ритуала живущих.)
— Кроуэлл-кто-шутит…
— Да, Балуурн?
— Одна семья просила тебя навестить. Старая, очень старая женщина помнит тебя. Хочет говорить с тобой перед «тихий мир». Очень скоро.
— Странно… Я спрашивал, есть ли среди них кто-нибудь, кто помнит вас, — удивился Штрукхаймер. — И мне ответили, что все те уже в «тихом мире».
Кроуэлл улыбнулся.
— Вы, вероятно, говорили в формальном ключе?
— Конечно. Кому по силам неформальный?
— Тогда вас, очевидно, неправильно поняли. О женщинах трудно говорить в формальном ключе. Здесь требуются определенные парафразы. Они решили, что вы спрашиваете, живы ли еще мужчины, которые помнят меня.
— Кроуэлл-кто-шутит прав. Штрукхаймер-кто-медлит должен был позвать меня, — вмешался Балуурн. — Вся деревня знает старую Шуурну.
— Что же, пошли навестим ее. Это может оказаться любопытным.
Дом Шуурны принадлежал к числу новых «небоскребов». Двое землян и бруухианин по одному протиснулись в узкую дверь.
Эта комната была не для тех, кто страдает клаустрофобией. От пола до потолка ее занимала старая хижина. Между старой и новой дверями оставалось меньше метра свободного пространства. Было темно и сыро, пахло плесенью.
Балуурн прокричал ритуальную фразу вхождения. Наверху кто-то откликнулся. Они вошли в старую хижину. Их окружали десятки стоящих вертикально мумий — семейные «тихие». Глаза трупов бесстрастно взирали на пришельцев. Балуурн прошептал что-то в благочестивом ключе — слишком быстро, чтобы Кроуэлл разобрал фразу, — и сказал:
— Я иду вверх первый смотрю Шуурна готова говорить Кроуэлл-кто-шутит.
Балуурн быстро вскарабкался по веревке, отчего его сходство с обезьяной только увеличилось.
— Надеюсь, канат выдержит меня, — пробормотал Кроуэлл, принимая гравитол.
Он спрятал коробочку с пилюлями и вытащил из кармана еще что-то. Не спуская глаз с отверстия в потолке, он бочком скользнул к одному из «тихих», подпиравших стену поблизости.
— Что вы делаете, Айзек?
— Секундочку, — прошептал Кроуэлл, шаря позади «тихого». Он вернулся и передал Уолдо маленький пластиковый конверт. Потом засунул в карман небольшой вибронож.
— Соскоб с плеча, — прошептал он.
Уолдо округлил глаза.
— Да знаете ли вы…
Балуурн скользнул по веревке вниз. За ним последовали еще двое бруухиан.
— Шуурна хочет говорить Кроуэлл-кто-шутит одна.
— Ну что же, я готов, — сказал Кроуэлл. — Если только мне удастся взобраться по веревке.
Он хорошенько ухватился и, натужась, полез вверх, пропустив свободный конец каната между ногами. Дополнительная доза гравитола должна была облегчить задачу, но все же поднимался он, злясь и невнятно ругаясь, очень медленно.
Шуурна лежала на плетеной циновке. Она была самой старой бруухианкой из всех, кого Кроуэлл когда-либо встречал. Пожелтевшие волосы облезали клочьями, глаза были затуманены слепотой, сморщенные высохшие соски свисали серыми складками плоти.
Слабым голосом она заговорила в неформальном ключе:
— Кроуэлл-кто-шутит.
Я знала тебя в мой Год Постижения,
и я помню тебя лучше, чем собственных детей.
Ты ходишь теперь по-другому,
твои шаги — шаги молодого человека.
Этого Кроуэлл не ожидал.
— Время было более милостиво ко
мне, чем к тебе,
Шуурна, ожидающая перехода в тихий мир.
Но эта видимая молодость
от травы,
которую дал мне доктор, чтобы
придать мне силы молодого человека.
— Мои больше-глазы потемнели,
но мои много-глазы говорят мне,
что ты стал выше на два зернышка,
Кроуэлл-кто-шутит,
чем ты был век моей жизни назад.
— Это так.
Такое, бывает,
случается с человеком, когда он стареет.
(Человеку можно добавить несколько сантиметров пластиплоти, но снять их на время уже невозможно.)
Воцарилось долгое молчание, которое в человеческом обществе сочли бы щекотливым.
— Шуурна,
имеешь ли ты что-нибудь
сказать мне или спросить у меня?
Снова долгая пауза.
— Нет.
Ты, кто выглядит как Кроуэлл-кто-шутит,
я ждала увидеть тебя,
но теперь ты не здесь.
Я не могу больше ждать,
я готова к тихому миру.
Пожалуйста, призови наимладшего и нового
наистаршего.
Кроуэлл подошел к веревке.
— Балуурн!
— Да, Кроуэлл-кто-шутит!
— Шуурна готова… перейти в «тихий мир». Ты можешь найти наимладшего и наистаршего?
Двое, которые спустились следом за Балуурном, мигом поднялись по веревке. Они прошли мимо Кроуэлла и остановились перед Шуурной. Кроуэлл полез было вниз.
— Кроуэлл-кто-шутит, — заговорил старший, не поможешь ли ты нам
снести вниз эту радостную ношу?
Я слишком стар, а этот слишком мал,
чтобы доставить Шуурну
вниз и воссоединить, с другими тихими.
С другимитихими? Кроуэлл подошел к трем бруухианам, наклонился и дотронулся до руки Шуурны. Она была твердой и неподатливой, как дерево.
— Старший семьи Шуурны,
я не понимаю.
Я считал, что никто из людей не вправе
присутствовать
на ритуале перехода в тихий мир.
Старик кивнул в той самой обезоруживающей манере — совсем по-человечески.
— Так было,
но нет-давно назад,
священники сказали нам об изменении.
Но моим жалким сведениям,
ты всего лишь второй из людей,
кто удостоился.
Кроуэлл без церемонии поднял тело Шуурны, обхватив ее бедра и негнущиеся руки.
— Кому еще из людей
такая выпала честь?
Старик повернулся спиной к Кроуэллу и последовал за молодым. Тот уже устремился к веревке.
— Я там не был,
но мне сказали,
то был Малатеста-высочайший.
Порфири Малатеста! Последний управляющий рудником, первый из исчезнувших.
Веревка была продета сквозь железное кольцо (тоже купленное в магазине Компании) и обычно свисала, удерживаемая палкой, которая была привязана к концу. Кроуэлл поставил труп Шуурны на ноги, придерживая, чтобы он не упал, а старик пропустил веревку под руками покойницы, захлестнув ее таким образом, что получился почти профессиональный морской двойной узел. Они спустили тело Балуурну, который развязал веревку, и балансируя одной рукой, выбрал слабину, так что канат снова повис в изначальном превджении. Затем двое бруухиан скользнули на руках вниз, а следом спустился и Кроуэлл, чувствуя себя далеко не так уверенно.
Во время всей процедуры Уолдо Штрукхаймер с потерянным видом стоял в стороне. Старик обратился к Кроуэллу в неформальном ключе, а когда Кроуэлл ответил, Уолдо угадал, что он вежливо от чего-то отказался.
— Э-э… что все это значит?
— Нас пригласили на поминки… Вы понимаете, будут перечислять все добрые дела, которые старушка сотворила за свою долгую жизнь, потом попросят посоветовать, куда лучше прислонить тело. Я сказал — нет, большое спасибо. Эта церемония будет тянуться целый день, а у меня назначена встреча. К тому же у меня всегда было ощущение, что присутствие людей на таких праздниках — в тягость. Но бруухиане не могут поступить иначе, потому что у них положено приглашать всех, кто оказался поблизости в момент «перехода».
— Ну да, а уж мы так поблизости — ближе не бывает. Рад, что вы не приняли приглашения, — меня уже мутит от всех этих дел.
— Что же, мы вольны уйти в любое время. Разумеется, Балуурн остается.
— Пойдемте…
Солнце по-прежнему пылало над головой, когда они вышли из хижины. Все приключение едва ли заняло больше получаса. Они не прошли по пыльной дороге и десяти метров, как Уолдо хрипло зашептал:
— Тот соскоб, который вы мне дали… Почему вы думаете, что они не обнаружат вашего святотатства?
— Черт возьми, не будьте таким уж конспиратором! Говорите нормально. Мы же обыкновенные туристы, правильно? Для того чтобы найти место, где я сделал надрез, понадобится лупа. К тому же я ковырнул один из наименее доступных трупов тот, что у самой стены. Пока у них действует табу на перемещение мумий, мы в безопасности.
— Ну что ж, должен признать, это редкая удача. Может быть, теперь мы наконец выясним, каким образом… Послушайте, вы же были там, когда женщина умерла! Вы что-нибудь видели?
Уставившись в землю, Кроуэлл сделал несколько шагов и только потом ответил:
— Я уже начал было спускаться, хотел незаметно улизнуть, будучи в полной уверенности, что мое присутствие нежелательно. А они просто подошли к ней, взглянули и… сказали, что все кончено. Каким бы способом они ни бальзамировали, они должны начать процедуру, пока тело еще не остыло.
Кроуэлл передернулся несмотря на жару.
— А они к ней даже не притронулись.
Ему открыл поразительно красивый человек — аристократические черты лица, седые волосы, ниспадающие на широкие плечи.
— Посол Фиц-Джонс?
— Да… О, вы, должно быть, доктор Кроуэлл? Входите, входите…
Впечатления сильно пьяного человека он не производил.
Кроуэлл очутился в изысканно обставленной комнате. Часть мозга, принадлежавшая Отто, тут же определила стиль: американский провинциальный, конец двадцатого века. Если даже это подделка-все равно: одни только транспортные расходы страшно было вообразить.
Фиц- Джонс указал на бесформенное кожаное кресло, и Кроуэлл позволил мягкой обивке поглотить его тело.
— Разрешите налить вам чего-нибудь. Выбирайте: бренди с водой, бренди с содовой, бренди с соком, бренди со льдом, бренди с бренди или, может быть, — Фиц-Джонс заговорщически подмигнул, — немного бургундского, Шато-де-Ротшильд 23-го года?
— Бог мой! — Даже Кроуэлл знал, что собой представляет вино этого урожая.
— Каким-то образом, видимо, по ошибке, сюда забросили небольшой бочонок вместо ящика с иммиграционными бланками, в которых мы так сильно нуждаемся, — Фиц-Джонс сокрушенно покачал головой. — Такие вещи неизбежно распутствуют… ик, простите… сопутствуют нашим попыткам действовать в рамках межзвездного бюрократического порядка. Мы учимся приспосабливаться…
Кроуэлл пересмотрел свое прежнее мнение. Судя по всему, Фиц-Джонс «приспосабливался» уже целый день.
— Великолепно!
Он наблюдал, как осторожно передвигает ноги посол, и поражался способности человеческого организма сопротивляться апробированным токсинам.
Фиц- Джонс вернулся с двумя высокими стаканами для виски, наполненными вином густого красного цвета.
— Разумеется, подходящей посуды взять негде. Впрочем, эта тоже сойдет. Вы знаете, вино двадцать третьего года не очень хорошо переносит транспортировку… И не может долго стоять. Надо выпить его как можно быстрее.
На вкус Кроуэлла вино было отменное, но Отто сразу понял, что оно слегка подпорчено. Варварское обращение с лучшим вином столетия!
Фиц- Джонс сделал маленький деликатный глоток, который совершенно непостижимым образом убавил вино в стакане сантиметра на два.
— Вы хотели меня видеть по какому-то конкретному поводу? Нет, не подумайте, что я не могу оценить достойного собеседника, когда мне выпадает такой случай…
— Скажем так: мне хотелось встретиться с кем-нибудь, кто не работал бы на Компанию. Мне нужен взгляд стороннего наблюдателя на то, что здесь происходило за последние десять лет. А произошло немало, насколько я понимаю…
Фиц- Джонс экспансивно взмахнул рукой — еще миллиметр, и вино расплескалось бы. Отто оценил многолетние упражнения, позволившие довести этот трюк до совершенства.
— Не совсем, не совсем… Впрочем, если бы не последний год, тогда конечно… До поры до времени здесь царила повседневная скучная рутина… Жизнь в этом, извините за выражение, мирке шла своим чередом. Вообразите, все здесь трудились в поте лица своего, а мне было совершенно нечего делать. Знай отсылай пустопорожние отчеты два раза в год.
И вдруг начались исчезновения. Управляющий Малатеста был официальным главой планеты, титулованным правителем! Вы только вообразите, сколько на меня свалилось всяких бумаг. Каждый день я сидел на субпространственной связи часами, и наконец… Скажите, доктор Кроуэлл, вы умеете хранить секреты?
— Полагаю, как и любой другой человек.
— Ну да… Впрочем, это уже не секрет, с тех пор как доктор — доктор Норман — все вычислил. Вероятно, в Компании это известно всем и каждому. Словом, я переговорил с высшими чиновниками Конфедерации на Земле, и там решили послать сюда парочку следователей. Ну, те явились — блестяще разыграли роли двух ученых парней — и только начали что-то здесь вынюхивать, как… тоже исчезли.
— Два геолога?
— Совершенно верно. И что бы вы думали? Раз исчезают два их человека, значит, по идее, Конфедерация должна выслать сюда целую армию, чтобы разобраться, что же здесь происходит. Но нет. Я наконец добрался до какого-то там заместителя секретаря, и он мне говорит: мы, мол, не можем терять людей из-за ваших «мелких интриг» на Бруухе.
Внизу было очень темно, но бруухианам и не нужно столько света, сколько землянам. Туземец вышел из клети, задев Кроуэлла плечом. Судя по звукам, вокруг кипела активная деятельность, но Кроуэлл ничего не видел.
— А, Айзек, — раздался человеческий голос в трех-четырех метрах от него. — Нет чтобы предупредить меня о своем приходе.
Во тьме вспыхнул фонарь, и луч его, подпрыгнув, остановился на Кроуэлле.
— Ну-ка, наденьте вот это, — Штрукхаймер передал ему защитные очки, оказавшиеся прибором ночного видения.
Кроуэлл повиновался, и внутренность шахты проявилась перед его глазами: видеоизображение было окрашено в призрачные серо-зеленые тона.
— Да, действительно много перемен, — сказал Кроуэлл. Почему так темно?
— Они сами попросили. Говорят, при свете их движения замедляются.
— Боже милосердный! — Кроуэлл в изумлении взирал на лихорадочную суматоху вокруг. — На них глядеть-то — и то устанешь.
Шахта представляла собой что-то вроде квадратной в плане пещеры размером с большой зал. Около полусотни бруухиан, работая парами, врубались в три стены с помощью виброкирок и лопат. На каждую пару полагалась одна тачка. Как только она наполнялась, суетливый бруухианин, стоявший рядом, хватал ее, взлетал по склону к четвертой стене, где стояли Кроуэлл и Штрукхаймер, и вываливал руду на конвейер, который выносил ее на поверхность. Потом туземец возвращался, забирал у своего товарища лопату, тот хватался за виброкирку, а третий, лишенный кирки, начинал дергаться у тачки.
Среди этой толчеи сновал взад-вперед маленький бруухианин и, поминутно уворачиваясь от столкновений, разбрасывал по влажному полу пещеры смесь песка и опилок. Во всем ощущался какой-то сумасбродный порядок, словно детвора затеяла сложную игру, напоминавшую одновременно салочки, прятки и эстафетный бег.
— Знаете, — сказал Кроуэлл, — по мнению Вилли Нормана, снижение продолжительности жизни вызвано перенапряжением. Глядя на этот бедлам, я склонен с ним согласиться.
— Действительно, в шахте они трудятся как нигде. Особенно с тех пор, как мы выключили свет. Но я добился сокращения рабочего дня, чтобы хоть как-то скомпенсировать возросшую активность. Сколько часов в день они работали, когда вы их изучали в прошлый раз?
— Кажется, одиннадцать-двенадцать часов.
— А сейчас шесть с половиной.
— Серьезно? У вас такая власть над Компанией?
— Теоретически — да. По идее, они должны отдавать честь при моем появлении, поскольку концессию не закрывают только с молчаливого попустительства конфедеративной Комиссии здравоохранения, а я — ее единственный представитель. Но я не перегибаю палку. В сущности, я зависимый человек. Все в руках у Компании — людские ресурсы, энергия и вода, снабжение, почта… У нас сердечные отношения. Компания прекрасно знает, что, допусти она ошибку, тут же найдутся пять-шесть других концернов, готовых перехватить контракт. Поэтому и с аборигенами она обращается неплохо. Кроме того, если мыслить категориями производительности труда, то Компания ничего не потеряла, даже наоборот. В каждый данный момент Компания имеет право эксплуатировать только одну шахту. Туземцы трудятся в две смены, перехлестов нет, и в действительности суточное время работы шахты больше, чем раньше. Общая выработка намного выше по сравнению с прошлыми временами.
— Любопытно. ( «Добро пожаловать в список подозреваемых, Уолдо!») Выходит, они работают меньше, чем раньше, когда средняя продолжительность их жизни была выше?
Уолдо рассмеялся.
— Догадываюсь, о чем вы думаете. Нет, вырождение в результате плохого питания здесь ни при чем. Это обнаружилось бы в лабораторных тестах. К тому же в шахте бруухиан сейчас работает меньше, зато в деревне полно ремесленников. Кстати, вы деревню и не узнаете. Небоскребы и…
— Небоскребы?!
— Ну, мы их так называем. Это дома из соломы и глины в два, иногда в три этажа. Очередная загадка… В распоряжении бруухиан вся планета, они могут строиться сколь угодно широко. Но откуда-то взялась эта идея расти вверх, а не вширь. И ведь трудно им приходится: небоскребы-мазанки порой не выдерживают напряжений. Теперь, строя дома, туземцы армируют их железным деревом. Это практически деревянные сооружения, обмазанные глиной…
Послушайте, а может, вамудастся выяснить, почему они так поступают? Здесь никто не смог добиться от туземцев прямого ответа. А вы владеете диалектом лучше любого из нас. Кроме того, вы для аборигенов что-то вроде народного героя, хотя не думаю, что кто-нибудь из патриархов дожил до нынешних времен с момента вашего отъезда. Они знают, что вы вызвали перемены в их жизни. И очень благодарны вам.
В шахте было сыро и холодно. Кроуэлл поежился.
— За то, что приблизил их к «тихому миру», - резко сказал он.
Уолдо промолчал.
Раздался грохот, позади них остановилась клеть.
— Привет, босс. Привет, доктор Кроуэлл. Я привез тварям мясо. Что, выключаем?
Уолдо взглянул на часы.
— Конечно. Давай.
Помощник щелкнул выключателем, укрепленным в нище подъемника, и пение виброкирок смолкло. Какое-то время еще раздавался дробный лязг — рабочие пытались долбить руду, несмотря на отсутствие напряжения в сети. Затем — по одному, по двое — они выстроились в очередь у подъемника. Помощник роздал всем по мясофрукту, и туземцы понесли их на рабочие места. Члены каждой бригады садились в свой кружок на корточки, бруухиане жевали и переговаривались, тихо похрюкивая.
— Мы здесь лишние, — сказал Уолдо. — Хотите взглянуть на деревню?
— Было бы чудесно. Только позвольте я зайду к себе за блокнотом и камерой.
— А для начала заскочим в лабораторию и перехватим по бутылочке пива. Наверху жарко.
7
Солнце палило немилосердно. Тележка, развернувшись, остановилась на окраине деревни, и ветерок от движения, скрадывавший жару, прекратился.Кроуэлл вытер с лица пот и запекшуюся пыль в последним могучим глотком осушил бутылку.
— Что делать с посудой?
— О, просто оставьте бутылки в тележке. Этот парень как раз и есть мой пивовар. Он сгрузит их у лаборатории.
— Господи, как жарко. — Кроуэлл тяжело ступил на землю.
Уолдо прищурился на солнце.
— Через пару часов будет полегче. Давайте отыщем тень.
— Идет.
Они прошли под деревенскими воротами и зашагали по тропинке. Кроме зарослей травы высотой больше человеческого роста, окружавших деревню полукилометровым кольцом, ничего не было видно. Повозки не могли подъезжать ближе из-за пасущихся здесь игривых млекорептилий.
Однако на людей эти животные, казалось, не обращали никакого внимания. Кроуэлл и Штрукхаймер увидели несколько экземпляров. Они мирно жевали траву, следя за пришельцами стебельчатыми глазами. Половина длины тела этих трехметровых чудовищ приходилась на неурожайные хвост и шею. Но со спин свисали бусы мясофруктов, составляющих основу питания бруухиан. Каждая самка (самцов вскоре после рождения отправляли на волю и впускали на территорию деревни только на период случки) давала за сезон около тридцати килограммов мясофруктов. Каждая семья бруухиан держала трех-четырех млекорептилий. Уход за скотом и сбор урожая были главным занятием женщин.
Млекорептилий служили для бруухиан не просто источником еды и слыли не просто домашними животными. Собственно, они считались низшими членами семьи. Это были как бы «граждане второго сорта», потому что млекорептилий не умели говорить и, что еще важнее, не стремились в «тихий мир», - они просто-напросто умирали. Однако бруухиане не ели мяса умерших рептилий. Их торжественно хоронили и горько оплакивали.
Навстречу землянам по тропе двигался, переваливаясь, туземец. Однако шел он гораздо медленнее, чем те, которых Кроуэлл наблюдал в поселке Компании. Не доходя нескольких шагов, бруухианин остановился и обратился к гостям в неформальном ключе:
— Ты — Кроуэлл-кто-шутит, а ты -
Штрукхаймер-кто-медлит.
Я — молодой по имени Балуурн.
Послан сопровождать вас.
Завершив свою короткую речь, маленький бруухианин двинулся следом за людьми, стараясь идти в ногу с Кроуэллом.
— Я его знаю, — сказал Штрукхаймер. — Он немного обучился английскому. Когда-то был моим переводчиком.
— Верно, — изрыгнуло существо. Его речь была странной карикатурой на человеческий язык. — Все время в… ясли… я слушаю ленты… ты — Кроуэлл оставлять.
Кроуэлл был поражен. Он заговорил, с трудом составляя фразы в неформальном ключе:
— Ясли существуют для обучения
ритуалам жизни и тихого мира.
Неужели ты отказался от учения предков,
познавая язык людей?
— Священник снизошел ко мне -
моя душа идет особым путем
в «тихий мир» -
и передал мою роль наимладшего
одному из моих братьев,
чтобы время мое и ум мой можно было
использовать для постижения
пути и языка людей.
— Что все это значит? — спросил Штрукхаймер.
— Очевидно, большую часть своего Года Постижения он потратил для изучения английского. По его словам, священник устроил ему что-то вроде освобождения от обета познавать общественные ритуалы. Обычно они весь год занимаются именно этим…
— Что означает «осо-бо-жени-ото-бета»?
— Это все равно что «разрешение», Балуурн. Разрешение священника, — пояснил Штрукхаймер.
— Хорошо. Священник дал «осо-бо-жени-ото-бета», и я теперь нет-похож братья.
— Ты говоришь по-английски очень хорошо, Балуурн, сказал Кроуэлл. — Я изучал ваш язык десять лет и тем не менее не могу говорить на нем так свободно, как ты на моем.
Балуурн склонил голову.
— Штрукхаймер-кто-медлит говорит люди нет-похож бруухиане. Люди учатся всю долгую жизнь, нет один год. Наверно, потому, что бруухиане быстрее идти в тихий мир.
Трава поредела, и их глазам открылась деревня. Кроуэлл сразу увидел то, о чем говорил Штрукхаймер: только половина строений имела привычный вид асимметричных мазанок. Все новые постройки были почти строго прямоугольные и возносились на десятиметровую высоту.
— Балуурн, почему твой народ перестал строить по-старому?
Туземец вперил взгляд в землю и, казалось, все внимание сосредоточил на том, чтобы не опередить людей.
— Это ново-тип… новая часть ритуала живущих. Оставить тихих ближе к земле. Проходить мимо много раз каждый день. Жить наверху, чтобы проходить мимо тихих много раз. Говорить с тихими, тихие знают больше, тихие счастливее и более полезны.
— Я думаю, в этом есть смысл, — серьезно сказал Штрукхаймер. — Нельзя ожидать от тихих, что они будут знать все, что происходит, если их держать взаперти в задней комнате.
— О, нет взаперти. Взаперти — слово людей, не бруухиан. Но ты правый, тихие более полезны.
Кроуэлл ощупал пальцами маленькую камеру, прикрепленную к поясу. Это могло проверить одну из его идей.
— Я думал, что тихих нельзя передвигать. Если передвинешь — надо начинать новую семью.
— То верно, то верно. Новый дом строить вокруг старого дома. Снимать старую крышу, оставить дырку в полу дома живых, купить веревку магазин Компании, проходить мимо тихих вверх и вниз много раз каждый день.
— Ясно. — Кроуэлл отцепил камеру от пояса и снял несколько строений. Затем быстро охарактеризовал каждый кадр, нацарапав несколько строчек в блокноте. — Ага, защитная окраска…
— По каким-то причинам они стремятся к расширению семьи, — сказал Уолдо. — Раньше, когда им становилось слишком уж тесно, они делили тихих и начинали создавать новые семьи на окраине деревни.
Мимо прошла бруухианка, ведя в поводу двух покорных млекорептилий. Свежие капли липкой коричневой слизи на спинах свидетельствовали, что мясофрукты были срезаны совсем недавно. Кроуэлл щелкнул камерой.
— Расширение семей. Может быть, может быть… — сказал он. — Но то, что они строят вверх, а не вширь, говорит также о сохранении пастбищ. Видимо, это имеет важное значение.
(Пока Штрукхаймер с Кроуэллом обменивались репликами, Балуурн молчал. Уж он-то знал, почему его сородичи ведут строительство вверх, а не вширь, он только что объяснил это. То было новой частью ритуала живущих.)
— Кроуэлл-кто-шутит…
— Да, Балуурн?
— Одна семья просила тебя навестить. Старая, очень старая женщина помнит тебя. Хочет говорить с тобой перед «тихий мир». Очень скоро.
— Странно… Я спрашивал, есть ли среди них кто-нибудь, кто помнит вас, — удивился Штрукхаймер. — И мне ответили, что все те уже в «тихом мире».
Кроуэлл улыбнулся.
— Вы, вероятно, говорили в формальном ключе?
— Конечно. Кому по силам неформальный?
— Тогда вас, очевидно, неправильно поняли. О женщинах трудно говорить в формальном ключе. Здесь требуются определенные парафразы. Они решили, что вы спрашиваете, живы ли еще мужчины, которые помнят меня.
— Кроуэлл-кто-шутит прав. Штрукхаймер-кто-медлит должен был позвать меня, — вмешался Балуурн. — Вся деревня знает старую Шуурну.
— Что же, пошли навестим ее. Это может оказаться любопытным.
Дом Шуурны принадлежал к числу новых «небоскребов». Двое землян и бруухианин по одному протиснулись в узкую дверь.
Эта комната была не для тех, кто страдает клаустрофобией. От пола до потолка ее занимала старая хижина. Между старой и новой дверями оставалось меньше метра свободного пространства. Было темно и сыро, пахло плесенью.
Балуурн прокричал ритуальную фразу вхождения. Наверху кто-то откликнулся. Они вошли в старую хижину. Их окружали десятки стоящих вертикально мумий — семейные «тихие». Глаза трупов бесстрастно взирали на пришельцев. Балуурн прошептал что-то в благочестивом ключе — слишком быстро, чтобы Кроуэлл разобрал фразу, — и сказал:
— Я иду вверх первый смотрю Шуурна готова говорить Кроуэлл-кто-шутит.
Балуурн быстро вскарабкался по веревке, отчего его сходство с обезьяной только увеличилось.
— Надеюсь, канат выдержит меня, — пробормотал Кроуэлл, принимая гравитол.
Он спрятал коробочку с пилюлями и вытащил из кармана еще что-то. Не спуская глаз с отверстия в потолке, он бочком скользнул к одному из «тихих», подпиравших стену поблизости.
— Что вы делаете, Айзек?
— Секундочку, — прошептал Кроуэлл, шаря позади «тихого». Он вернулся и передал Уолдо маленький пластиковый конверт. Потом засунул в карман небольшой вибронож.
— Соскоб с плеча, — прошептал он.
Уолдо округлил глаза.
— Да знаете ли вы…
Балуурн скользнул по веревке вниз. За ним последовали еще двое бруухиан.
— Шуурна хочет говорить Кроуэлл-кто-шутит одна.
— Ну что же, я готов, — сказал Кроуэлл. — Если только мне удастся взобраться по веревке.
Он хорошенько ухватился и, натужась, полез вверх, пропустив свободный конец каната между ногами. Дополнительная доза гравитола должна была облегчить задачу, но все же поднимался он, злясь и невнятно ругаясь, очень медленно.
Шуурна лежала на плетеной циновке. Она была самой старой бруухианкой из всех, кого Кроуэлл когда-либо встречал. Пожелтевшие волосы облезали клочьями, глаза были затуманены слепотой, сморщенные высохшие соски свисали серыми складками плоти.
Слабым голосом она заговорила в неформальном ключе:
— Кроуэлл-кто-шутит.
Я знала тебя в мой Год Постижения,
и я помню тебя лучше, чем собственных детей.
Ты ходишь теперь по-другому,
твои шаги — шаги молодого человека.
Этого Кроуэлл не ожидал.
— Время было более милостиво ко
мне, чем к тебе,
Шуурна, ожидающая перехода в тихий мир.
Но эта видимая молодость
от травы,
которую дал мне доктор, чтобы
придать мне силы молодого человека.
— Мои больше-глазы потемнели,
но мои много-глазы говорят мне,
что ты стал выше на два зернышка,
Кроуэлл-кто-шутит,
чем ты был век моей жизни назад.
— Это так.
Такое, бывает,
случается с человеком, когда он стареет.
(Человеку можно добавить несколько сантиметров пластиплоти, но снять их на время уже невозможно.)
Воцарилось долгое молчание, которое в человеческом обществе сочли бы щекотливым.
— Шуурна,
имеешь ли ты что-нибудь
сказать мне или спросить у меня?
Снова долгая пауза.
— Нет.
Ты, кто выглядит как Кроуэлл-кто-шутит,
я ждала увидеть тебя,
но теперь ты не здесь.
Я не могу больше ждать,
я готова к тихому миру.
Пожалуйста, призови наимладшего и нового
наистаршего.
Кроуэлл подошел к веревке.
— Балуурн!
— Да, Кроуэлл-кто-шутит!
— Шуурна готова… перейти в «тихий мир». Ты можешь найти наимладшего и наистаршего?
Двое, которые спустились следом за Балуурном, мигом поднялись по веревке. Они прошли мимо Кроуэлла и остановились перед Шуурной. Кроуэлл полез было вниз.
— Кроуэлл-кто-шутит, — заговорил старший, не поможешь ли ты нам
снести вниз эту радостную ношу?
Я слишком стар, а этот слишком мал,
чтобы доставить Шуурну
вниз и воссоединить, с другими тихими.
С другимитихими? Кроуэлл подошел к трем бруухианам, наклонился и дотронулся до руки Шуурны. Она была твердой и неподатливой, как дерево.
— Старший семьи Шуурны,
я не понимаю.
Я считал, что никто из людей не вправе
присутствовать
на ритуале перехода в тихий мир.
Старик кивнул в той самой обезоруживающей манере — совсем по-человечески.
— Так было,
но нет-давно назад,
священники сказали нам об изменении.
Но моим жалким сведениям,
ты всего лишь второй из людей,
кто удостоился.
Кроуэлл без церемонии поднял тело Шуурны, обхватив ее бедра и негнущиеся руки.
— Кому еще из людей
такая выпала честь?
Старик повернулся спиной к Кроуэллу и последовал за молодым. Тот уже устремился к веревке.
— Я там не был,
но мне сказали,
то был Малатеста-высочайший.
Порфири Малатеста! Последний управляющий рудником, первый из исчезнувших.
Веревка была продета сквозь железное кольцо (тоже купленное в магазине Компании) и обычно свисала, удерживаемая палкой, которая была привязана к концу. Кроуэлл поставил труп Шуурны на ноги, придерживая, чтобы он не упал, а старик пропустил веревку под руками покойницы, захлестнув ее таким образом, что получился почти профессиональный морской двойной узел. Они спустили тело Балуурну, который развязал веревку, и балансируя одной рукой, выбрал слабину, так что канат снова повис в изначальном превджении. Затем двое бруухиан скользнули на руках вниз, а следом спустился и Кроуэлл, чувствуя себя далеко не так уверенно.
Во время всей процедуры Уолдо Штрукхаймер с потерянным видом стоял в стороне. Старик обратился к Кроуэллу в неформальном ключе, а когда Кроуэлл ответил, Уолдо угадал, что он вежливо от чего-то отказался.
— Э-э… что все это значит?
— Нас пригласили на поминки… Вы понимаете, будут перечислять все добрые дела, которые старушка сотворила за свою долгую жизнь, потом попросят посоветовать, куда лучше прислонить тело. Я сказал — нет, большое спасибо. Эта церемония будет тянуться целый день, а у меня назначена встреча. К тому же у меня всегда было ощущение, что присутствие людей на таких праздниках — в тягость. Но бруухиане не могут поступить иначе, потому что у них положено приглашать всех, кто оказался поблизости в момент «перехода».
— Ну да, а уж мы так поблизости — ближе не бывает. Рад, что вы не приняли приглашения, — меня уже мутит от всех этих дел.
— Что же, мы вольны уйти в любое время. Разумеется, Балуурн остается.
— Пойдемте…
Солнце по-прежнему пылало над головой, когда они вышли из хижины. Все приключение едва ли заняло больше получаса. Они не прошли по пыльной дороге и десяти метров, как Уолдо хрипло зашептал:
— Тот соскоб, который вы мне дали… Почему вы думаете, что они не обнаружат вашего святотатства?
— Черт возьми, не будьте таким уж конспиратором! Говорите нормально. Мы же обыкновенные туристы, правильно? Для того чтобы найти место, где я сделал надрез, понадобится лупа. К тому же я ковырнул один из наименее доступных трупов тот, что у самой стены. Пока у них действует табу на перемещение мумий, мы в безопасности.
— Ну что ж, должен признать, это редкая удача. Может быть, теперь мы наконец выясним, каким образом… Послушайте, вы же были там, когда женщина умерла! Вы что-нибудь видели?
Уставившись в землю, Кроуэлл сделал несколько шагов и только потом ответил:
— Я уже начал было спускаться, хотел незаметно улизнуть, будучи в полной уверенности, что мое присутствие нежелательно. А они просто подошли к ней, взглянули и… сказали, что все кончено. Каким бы способом они ни бальзамировали, они должны начать процедуру, пока тело еще не остыло.
Кроуэлл передернулся несмотря на жару.
— А они к ней даже не притронулись.
8
Кроуэлл умышленно пренебрег советом доктора Нормана и условился о встрече с послом в конце дня. Он надеялся, что к этому времени дипломат будет уже изрядно пьян.Ему открыл поразительно красивый человек — аристократические черты лица, седые волосы, ниспадающие на широкие плечи.
— Посол Фиц-Джонс?
— Да… О, вы, должно быть, доктор Кроуэлл? Входите, входите…
Впечатления сильно пьяного человека он не производил.
Кроуэлл очутился в изысканно обставленной комнате. Часть мозга, принадлежавшая Отто, тут же определила стиль: американский провинциальный, конец двадцатого века. Если даже это подделка-все равно: одни только транспортные расходы страшно было вообразить.
Фиц- Джонс указал на бесформенное кожаное кресло, и Кроуэлл позволил мягкой обивке поглотить его тело.
— Разрешите налить вам чего-нибудь. Выбирайте: бренди с водой, бренди с содовой, бренди с соком, бренди со льдом, бренди с бренди или, может быть, — Фиц-Джонс заговорщически подмигнул, — немного бургундского, Шато-де-Ротшильд 23-го года?
— Бог мой! — Даже Кроуэлл знал, что собой представляет вино этого урожая.
— Каким-то образом, видимо, по ошибке, сюда забросили небольшой бочонок вместо ящика с иммиграционными бланками, в которых мы так сильно нуждаемся, — Фиц-Джонс сокрушенно покачал головой. — Такие вещи неизбежно распутствуют… ик, простите… сопутствуют нашим попыткам действовать в рамках межзвездного бюрократического порядка. Мы учимся приспосабливаться…
Кроуэлл пересмотрел свое прежнее мнение. Судя по всему, Фиц-Джонс «приспосабливался» уже целый день.
— Великолепно!
Он наблюдал, как осторожно передвигает ноги посол, и поражался способности человеческого организма сопротивляться апробированным токсинам.
Фиц- Джонс вернулся с двумя высокими стаканами для виски, наполненными вином густого красного цвета.
— Разумеется, подходящей посуды взять негде. Впрочем, эта тоже сойдет. Вы знаете, вино двадцать третьего года не очень хорошо переносит транспортировку… И не может долго стоять. Надо выпить его как можно быстрее.
На вкус Кроуэлла вино было отменное, но Отто сразу понял, что оно слегка подпорчено. Варварское обращение с лучшим вином столетия!
Фиц- Джонс сделал маленький деликатный глоток, который совершенно непостижимым образом убавил вино в стакане сантиметра на два.
— Вы хотели меня видеть по какому-то конкретному поводу? Нет, не подумайте, что я не могу оценить достойного собеседника, когда мне выпадает такой случай…
— Скажем так: мне хотелось встретиться с кем-нибудь, кто не работал бы на Компанию. Мне нужен взгляд стороннего наблюдателя на то, что здесь происходило за последние десять лет. А произошло немало, насколько я понимаю…
Фиц- Джонс экспансивно взмахнул рукой — еще миллиметр, и вино расплескалось бы. Отто оценил многолетние упражнения, позволившие довести этот трюк до совершенства.
— Не совсем, не совсем… Впрочем, если бы не последний год, тогда конечно… До поры до времени здесь царила повседневная скучная рутина… Жизнь в этом, извините за выражение, мирке шла своим чередом. Вообразите, все здесь трудились в поте лица своего, а мне было совершенно нечего делать. Знай отсылай пустопорожние отчеты два раза в год.
И вдруг начались исчезновения. Управляющий Малатеста был официальным главой планеты, титулованным правителем! Вы только вообразите, сколько на меня свалилось всяких бумаг. Каждый день я сидел на субпространственной связи часами, и наконец… Скажите, доктор Кроуэлл, вы умеете хранить секреты?
— Полагаю, как и любой другой человек.
— Ну да… Впрочем, это уже не секрет, с тех пор как доктор — доктор Норман — все вычислил. Вероятно, в Компании это известно всем и каждому. Словом, я переговорил с высшими чиновниками Конфедерации на Земле, и там решили послать сюда парочку следователей. Ну, те явились — блестяще разыграли роли двух ученых парней — и только начали что-то здесь вынюхивать, как… тоже исчезли.
— Два геолога?
— Совершенно верно. И что бы вы думали? Раз исчезают два их человека, значит, по идее, Конфедерация должна выслать сюда целую армию, чтобы разобраться, что же здесь происходит. Но нет. Я наконец добрался до какого-то там заместителя секретаря, и он мне говорит: мы, мол, не можем терять людей из-за ваших «мелких интриг» на Бруухе.