Дольд-Михайлик Юрий Петрович. У Черных рыцарей

   — Весь сорок второй год . Нет, даже несколько последних месяцев сорок первого… Начальник зондеркоманды… — на губах Шлитсена промелькнула улыбка, по лицу словно пробежал отблеск далёких воспоминаний. — О, то было время незабываемое и неповторимое!.. Киев, потом Житомир, снова Киев… Тогда мы верили, что это бесповоротно и навсегда…
   — Что же, многие немецкие солдаты навсегда остались среди русских просторов… Навеки! А впрочем, им можно позавидовать! Они легли в землю, когда слава рейха была в зените, так никогда и не узнав о позорном поражении, о брошенных под ноги русским знамёнах, о Нюрнбергском процессе…
   Шлитсен быстро опустил веки, но Фред успел заметить, что в его мутных бледно-серых глазах промелькнул страх.
   — Герр Шлитсен, вы не обидитесь, если я… Фред замолчал, словно колеблясь.
   — Вы немец, и я немец! Мы можем разговаривать откровенно, — буркнул Шлитсен.
   — Именно поэтому я и позволю себе… Не сочтите это за дерзость, ведь вы старше меня по возрасту, по чину, и что-то советовать вам…
   — Повторяю, можете говорить откровенно.
   — Видите ли, я исхожу из правила: бережёного бог бережёт. Мы здесь, конечно, все свои, но ведь могут же как-то измениться обстоятельства, ситуация… всегда надо предвидеть самое худшее…
   — Хорошо, хорошо, все это понятно… — всполошился Шлитсен.
   — Вы только что рассказали мне о своём пребывании на оккупированной территории Украины, в частности в Киеве… Сказали, что занимали должность начальника эондер-команды… Я бы не советовал вам широко это разглашать. В шумихе, поднятой мировой прессой вокруг Нюрнбергского процесса, вокруг так называемых военных преступников, всякий раз упоминается и Бабий Яр. Если сопоставить ваше пребывание в Киеве, время должность начальника зондер-команды… Вы понимаете, какой напрашивается вывод?
   Шлитсен поднял глаза на Шулъца. Во взгляде его теперь застыл не страх, а нескрываемый ужас.
   — Вы думаете… вы думаете… — заикаясь, бормотал он.
   — Да, в ходе процесса могут вспомнить и ваше имя, — неумолимо продолжал Шульц. — Зачем же вам самому излишней болтливостью нарываться на неприятности… Простите, что я говорю так резко, но…
   — Глупости! До Испании их руки не дотянутся! почти истерически закричал Шлитсен. — Даже если бы встал вопрос обо мне…
   — Конечно! А впрочем…
   — Что «впрочем»?
   — Именно вчера я просматривал итальянские газеты. Они сообщают… Кстати сказать, вот одна из них! Послушайте! — Фред медленно и раздельно прочитал:
   «Как сообщает наш корреспондент из Мадрида, большая часть бывших нацистов, боясь ответственности за совершенные во время войны престуления, поспешила уехать из Испании в страны Латинской Америки…»
   — Не пойму! Ведь Франко…
   — Бедняга Франко чувствует себя не очень уверенно. Ведь он не просто сочувствовал Гитлеру и Муссолини, а поставлял им сырьё для военной промышленности, его «Голубая дивизия» воевала на Восточном фронте… Ясно, он теперь выслуживается перед победителями…
   — И вы думаете?.. — хрипло спросил Шлитсен, не заканчивая фразы.
   — Франко понимает: ему сейчас не надо дразнить победителей. Он, не задумываясь, может пожертвовать десятком, двумя так называемых военных преступников, чтобы задобрить союзников и хоть немного реабилитировать себя…
   Зазвонил телефон, Фред неторопливо взял трубку.
   — Слушаю… Привет! С возвращением!.. Да, у меня. Хорошо!
   Шлитсен, подняв брови, всем корпусом подался «перед, прислушиваясь к разговору.
   — Вернулся Нунке, — пояснил Фред, кладя трубку — Немедленно вызывает вас к себе.
   Опираясь двумя руками о стол, Шлитсен медленно поднялся. Нижняя губа его отвисла и слегка дрожала, на не бритых сегодня и не разглаженных электромассажем щеках резко обозначились морщины.
   — Придётся идти, — устало и хрипло произнёс он и, с трудом переставляя ноги, поплёлся к двери.
   Глядя на ссутулившуюся спину, бессильно повисшие вдоль тела руки, на полулысый затылок, Григорий на миг представил себе другого Шлитсена: наглого и надменного завоевателя, безжалостного палача, который, презрительно усмехаясь, небрежно поднимает два пальца, давая знак, что можно начинать страшную расправу над тысячами беззащитных людей. Отец подробно рассказывал, что проделывали такие вот шлитсены в оккупированном Киеве! О, тогда герр Шлитсен не думал о возмездии! Он упивался безграничной властью над ранеными красноармейцами, стариками, женщинами, детьми… Гордился своим «превосходством», бравировал равнодушием к слезам, стонам, крови… Надеялся на безнаказанность! Но стоило лишь намекнуть на возможность ответственности, куда девались и самонадеянность и чванливость! Чуть не помер от страха! Вот тебе и «супермен»!
   Из задумчивости Григория вывел телефонный звонок. Опять звонил Нунке.
   — Берите мою машину и немедленно на аэродром! Приезжает мистер Думбрайт! Извинитесь, что я сам не смог его встретить — у меня неотложное дело.
   На поездку к плато, приспособленному под аэродром, ушло минут двадцать. Остановив машину у домика, который одновременно был приспособлен и под служебное помещение, и под зал ожидания, Григорий вышел и с сомнением поглядел на небо. Ветер гнал клочковатые облака, то собирая их в сплошную тучу, то вновь разрывая. Погода была явно не лётной! И действительно, дежурный по аэродрому сообщил, самолёт ещё не запрашивал о посадке.
   Не заходя в помещение, Григорий зашагал по кромке лётного поля, радуясь, что может побыть один, вне стен опостылевшей школы. Ветер, правда, холодный, осенний, но он не мешает течению мыслей, рождённых разговором со Шлитсеном, а наоборот, как бы подгоняет их.
   Киев… Григорий видит его ещё в развалинах. Каков он сегодня? Газеты, поступающие в распоряжение руководителей русского отдела, пишут о его восстановлении. Каким же будет лицо родного города? Сумеют ли строители гармонично сочетать старое с новым?
   Если закрыть глаза и повернуться против ветра, можно представить себе, что стоишь на днепровской круче. Как запечатлелась в памяти каждая подробность открывающегося сверху бескрайнего ландшафта! Неповторимого, присущего только Киеву… Сейчас там, верно, уже зима: ведь кончается ноябрь… А может быть, и нет. Может быть, парки над Днепром все ещё в золоте и багрянце. Ведь Киев славится красотой и длительностью своей золотой осени.
   И здесь тоже осень. Чужая осень . Григорий даже не заметил, как она подкралась. Время для него остановилось. Словно измеряется оно иными законами, иными приметами, сделанным и тем, что ещё предстоит совершить.
   До слуха донеслось гудение мотора. Дежурный по лэродрому и автомоторист уже бежали по бетонной дорожке. Вздохнув и проведя рукой по лицу, словно отгоняя далёкое видение, Григории тоже направился к середине поля, проклиная в душе пилота за мастерство, с которым тот вёл самолёт на посадку.
   — Хелло, Фред! — крикнул Думбрайт, как только ступил на трап, который подкатили к самолёту. По цсечу чувствовалось, что фактический начальник шкогы чем-то взбудоражен.
   — Привет, босс!
   Пожимая руку, Думбрайт любил похвастать силой, его пальцы, словно тиски, сжимали ладонь того, с кем он здоровался. Зная это, Григории заранее напряг мускулы
   — А, боитесь! — улыбнулся Думбрайт.
   — Только предосторожность, а это ещё далеко не страх.
   — Пхе, Фред! Могли бы сделать приятное своему начальству!.. А впрочем, мне нравится та независимость, с которой вы держитесь! Иногда я забываю, что вы немец… Надеюсь, я не задел ваши национальные чувства!
   Григорий, то есть Фред, — сейчас он должен быть только Фредом! — не успел ответить. Рядом послышалось удивлённое, даже немного испуганное восклицание:
   — Сомов?
   Фред быстро оглянулся. Немного правее трапа стоял не кто иной, как Протопопов! Позеленевший от болтанки в воздухе, с удивлённо разинутым ртом, он выглядел совершенно ошарашенным.
   Из рассказа Хейендопфа Думбрайт знал об оригинальном знакомстве Протопопова с Шульцем-Сомовым и теперь от всей души потешался над неожиданной встречей.
   — Я знаю, как приятно встретить на новом месте старого знакомого, мистер Протопопов! Поэтому не предупредил вас об этом маленьком сюрпризе, — насмешливо пояснил Думбрайт своему спутнику — Ну, что же вы стоите и не здороваетесь, как положено старым приятелям!
   Протопопов заставил себя улыбнуться
   — Не скрою, мистер Думбрайт, растерялся.. Когокого, а Сомова чтобы Сомов..
   — Коротенькая поправка, — прервал Думбрайт, не Сомов, а Фред Шульц! К слову сказать, ваше ближайшее начальство… А теперь все! Поехали!
   Взявшись за руль, Думбрайт кивком пригласил Фреда сесть рядом
   — Что нового в школе? — спросил он, как только они отъехали
   — Новостей много, но я хотел бы, чтобы вас обо всём проинформировал Нунке.
   — А как себя чувствует Шлитсен?
   — Не сказал бы, что ему можно позавидовать
   — Ещё бы! — Думбрайт в сердцах сильно нажал на педаль, и машина рванулась вперёд.
   — Значит, вы в курсе?
   Думбрайт не ответил, очевидно не желая продолжать разговор при Протопопове. Да и дорога так петляла среди холмов, что от водителя требовалось напряжённое внимание.
   У ворот бывшего монастыря Шульц и Протопопов вышли. Фреду надо было устроить новичка, и это, как всегда, отняло много времени. Пока шли переговоры с дежурным об изолированном помещении для новоприбывшего, Протопопов мрачно молчал, лишь изредка бросая на Сомова-Шульца подозрительные, насторожённые взгляды. Нелегко было бывшему власовскому вожаку смириться с мыслью, что отныне он должен подчиняться этому зазнайке. Когда Шульд передал его с рук на руки дежурному, Протопопов облегчённо вздохнул. Рад был избавиться от неожиданных хлопот и Фред. Ему не терпелось узнать, как разворачиваются события в школе.
   Ждать пришлось недолго. Ещё издали он заметил Воронова, который шёл ему навстречу по аллее парка
   — Ну, сегодня у Шлитсена бенефис! — прогудел тот на ухо, беря Фреда под руку. — Мы с ним были в приёмной Нунке, когда прибыл Думбрайт, так босс со мной поздоровался, а ему даже головой не кивнул! Много бы я дал, чтобы незримо оказаться в кабинете Нунке
   — А почему незримо?
   — Вы думаете, от Думбрайта попадёт только Шлитсену? Нет, батенька мой, достанется всем! И Нунке, и мне, и вам.
   — За что же нам?
   — За компанию и с целью профилактики. Ага, чуть не позабыл! Думбрайт прилетел один? С ним никого не было?
   — Один не очень приятный тип, мой старый знакомый. Но откуда вы узнали, что прилетел кто-то ещё?
   — Предупредил Нунке. Так, так, выходит — их преподобие прибыли…
   — Почему преподобие?
   — Так ведь это на мою голову будущий резидент с ограниченными обязанностями.
   — Я не понимаю.
   — Я должен сделать из него руководителя секты пятидесятников в Белоруссии.
   — Значит, он будет работать по специальности?
   — Теперь уже не понимаю я!
   — Я же вам сказал — это мой старый знакомый. Он и до войны руководил сектой где-то на Брянщине.
   — Может быть, присядем на скамейку, и вы подробно мне расскажете? Приятно будет ненароком ошеломить их преподобие своей осведомлённостью.
   — Он не из тех, кого легко ошеломить, в прочем…
   Но рассказать Воронову, что он знает об «отце Кирилле», Фреду не пришлось. Только они облюбовали уютную скамью, как к ним быстро подошёл взволнованный Шлитсен.
   — Уф! — выдохнул он, опускаясь рядом. — Ну и ну! Увидел вас в окне — не выдержал. Слава богу, пронесло!
   — Что пронесло? Все уладилось? — в голосе Воронова чувствовалось явное разочарование.
   — Не совсем. Не больно уж хорошо, но и не так худо, как можно было ожидать. Нунке отстоял! Остаюсь при школе…
   — Разве речь шла о вашей… отставке?
   — Представьте себе, герр Шульц! Именно об… отставке. Думбрайт настаивал, чтобы я немедленно покинул школу. И если бы не герр Нунке.. его благородство…
   — Благородство? — пожал плечами Воронов. Просто он спасал своего заместителя, боясь остаться без помощника..
   — А если я скажу вам, что больше не заместитель Нунке?
   Лицо Воронова тотчас просияло.
   — Тогда кто же вы?
   — Переходу в ваше распоряжение, герр Шульц. Шлитсен поднялся и щёлкнул каблуками.
   — В моё распоряжение? — переспросил крайне удивлённый Фред.
   — Так точно!
   — Но какие обязанности вы будете выполнять в русском отделе?
   — Читать совершенно новую дисциплину защита от собак.
   Воронов победоносно взглянул на Фреда, но тот отвёл глаза. Он и так едва сдерживался от смеха.

 
   МИСТЕР ДУМБРАЙТ ТРЕБУЕТ АКТИВНОСТИ
   — Я противник тостов, мистер Думбрайт, особенно при встрече с глазу на глаз. Тосты нарушают интимность обстановки… Но сегодня я хотел бы сделать исключение. Поднимаю этот бокал за вас! Я просто в восторге от вашей энергии и работоспособности! сказал Нунке за ужином и, перегнувшись через стол, чокнулся с боссом.
   И действительно, с момента приезда в школу «рыплрей благородного духа» Думбрайт работал не покладая рук. Просыпался босс ровно в семь утра, полчаса уходило на гимнастику, затем он одевался, выпивал чёрный кофе без сахара, но обязательно с сухариками, с вечера побрызганными лимонным соком. Все он делал очень быстро, посматривая на стрелки часов и не разрешая себе потратить ни секунды лишней сверх ассигнованного на то или иное занятие времени.
   В половине восьмого Думбрайт быстро выходил из отведённого ему бокса и возвращался в него обратно ровно в двенадцать — завтракать.
   За четыре с половиной часа Думбрайт успевал осмотреть несколько десятков боксов, в которых жили воспитанники школы, чтобы лично проследить за подъёмом, туалетом или завтраком, всюду требуя точной регламентации. Потом он шёл в классы, где проводились групповые занятия. Поскольку каждая группа состояла из трех человек, это отнимало немало времени. Тем более, что Думбрайт не просто наблюдал, как будущие диверсанты осваивали борьбу, нападение, разоружение, а и сам активно включался в процесс обучения, демонстрируя отличные навыки в применении различных приёмов.
   Из классов босс спешил в так называемый «оружейный зал», где «рыцари» учились обезвреживать д заряжать мины, демонстрировали своё умение закладывать их под мосты, железнодорожное полотно, заводские станки, макеты которых были расставлены здесь же, в бывшей монастырской трапезной. Мистер Думбрайт не гнушался сам подлезать под тот или иной макет, чтобы проверить, правильно ли заложена мина, спорил с инструкторами и преподавателями, критиковал методы обучения, иногда нарочно вносил абсолютно неприемлемые предложения и горячо их отстаивал, чтобы проверить квалификацию того или иного мастера диверсионных дел.
   Из «оружейного зала» он направлялся в тир, который находился в бывшей церкви и соединялся с залом длинным коридором без окон.
   Здесь обучали убивать.
   Мишенями служили искусно сделанные манекены в рост человека. Они двигались по специально сделанным рельсам, иногда показывались над полом или на миг выглядывали из какого-нибудь отверстия. Двигались медленно, быстро, с молниеносной быстротой… Будущие агенты и даже диверсанты обучались здесь индивидуально. По каждому манекену можно было стрелять только раз. После выстрела Думбрайт вместе с инструктором проверял, куда именно попала пуля. Ведь от «рыцарей» требовалось умение попасть в голову или грудь, притом обязательно так, чтобы первый же выстрел можно было считать смертельным.
   Сам Думбрайт, к превеликому своему сожалению, стрелял неважно и всячески избегал демонстрировать мастерство убийцы. Бессильный показать высший класс стрельбы, он компенсировал это отборной руганью. Если кто-либо из «рыцарей» промазывал, босс с пеной у рта отчитывал виновного гак, что даже ему самому не хватало слов.
   Рядом с тиром, в бывшем правом притворе, отгороженном теперь сплошной каменной стеной, помещался «секретный кабинет». Здесь осваивали новейшую американскую диверсионную технику. Последней «новостью» были электроперчатки и потайные пульверизаторы. Думбрайт наглядно их демонстрировал. По поверхности такой перчатки, соединённой с бесшумным моторчиком, находящимся в кармане брюк, пропускался электроток. Стоило только положить руку в перчатке кому-либо на плечо, и человек терял сознание, иногда на очень длительное время. Пульверизатор клали в верхний карман пиджака, и он выглядывал оттуда, как острый уголок обычного белого платка. Но от этого «платочка» тянулась тоненькая трубочка, конец которой лежал в левом нижнем кармане. Разговаривая, можно было незаметно нажать грушу в конце трубочки, и в лицо собеседника била короткая струя какой-то жидкости. Так же, как и при соприкосновении с электроперчаткой, человек терял сознание.
   Для практики в «секретном кабинете» манекены не годились. Практиковались на живых мишенях, то есть на том балласте, который постепенно образовывался в школе из агентов, не сумевших справиться с заданием, из искалеченных во время перехода границы, из шпионов, по тем или иным причинам «вышедших в тираж». Вместо обещанной пенсии две последние категории снова получали новое задание: выполняли в школе роль обслуживающего персонала или подопытного материала. Случалось, что после некоторых опытов с пульверизатором, перчаткой или каким-либо другим прибором эти неудачники так и не приходили в себя. Тогда их тайком хоронили на монастырском кладбище.
   Проверив, как осваивается новая техника, Думбрайт ровно в одиннадцать пятьдесят возвращался к себе завтракать. Как и утренний кофе, завтрак всегда был одинаков: варёная холодная баранина, приправленная различными специями и обильно политая уксусом, несколько тоненьких ломтиков сыра со сладким вином и большой апельсин. Завтракал Думбрайт всегда один. Все знали, что от двенадцати до тринадцати беспокоить его не положено: он готовится к самой важной работе — к посещению класса «А».
   Класс «А» специального помещения не имел. Кандидаты в агенты обучались в тех же боксах, где жили. Инструкторы, преподаватели, воспитатели приходили к каждому отдельно.
   Сейчас все внимание Думбрайта сосредоточилось на тех, кто уже заканчивал обучение или закончил его и вот-вот должен был выехать к «месту назначения». Оно не было известно ни преподавателям, ни инструкторам. Последние лишь отвечали за усвоение теоретического и практического курсов обучения. Всё остальное их не касалось. О месте назначения знал лишь сам новоиспечённый агент, Нунке да ещё воспитатель, роль которого на данном этапе подготовки необычайно возрастала: под его руководством ученики класса «А» изучали условия жизни того района, куда их направляли, его этнографические особенности, экономику, подробный — до мельчайших деталей — план местности и прочее.
   Одновременно будущему агенту прививались и все те навыки, которые бы давали возможность в новой среде чувствовать себя свободно и ничем не отличаться от местных жителей.
   Последнее время при «освоении местности», как именовалась эта дисциплина в школе, самое большое внимание уделялось систематическому чтению советских газет данного района. Центральные газеты выписывались через различные официальные каналы, а затем поступали в школу. Хуже обстояло дело с районными и особенно с многотиражками — заводскими или институтскими. Их нелегально пересылали через «почтовые ящики» или почтальонов-туристов.
   Ещё во время своего первого появления в школе «рыцарей благородного духа» Думбрайт поучал Нунке:
   — Газеты советских заводов и институтов — это неисчерпаемый источник необходимой нам информации. Мы должны добиться, чтобы школа получала их как можно больше, чтобы поступали они систематически… Подчёркиваю: имеет смысл только систематическое чтение. Отдельная корреспонденция, заметка или статья могут вам ничего не сказать, а сопоставляя их, подвергая анализу сведения, полученные вчера, сегодня, завтра, можно узнать, какую продукцию выпускаег завод, сколько в нём цехов, как они оборудованы, выпуск какой новой продукции внедряется и т.д.
   — Вы совершенно правы, — оправдывался Нунке — Я и впрямь недооценил этот источник. А должен был первым за него ухватиться. Вам известна история с журналистом Якобом Бертольдом?
   — Что-то слышал, но сейчас не припомню.
   — Это немец, антифашист. Накануне мировой войны он бежал в Швейцарию и опубликовал книгу, где доказывал, что Гитлер готовится к захватнической войне. В подтверждение своего прогноза Бертольд абсолютно точно называл количество наших дивизий, более того — раскрыл всю дислокацию армии фюрера. По приказу Гитлера мы, то есть немецкая разведка, — кстати, я тоже принимал участие в этой операции, — выкрали Бертольда и привезли в Германию. Конечно, допрос, требование назвать имена предателей, выдавших военную тайну. И, представьте себе, Якоб Бертольд наглядно убедил нас в том, что всю информацию о дислокации наших войск он почерпнул из наших газет и журналов
   — Вот-вот… А у вас же перед войной цензура свирепствовала. И вообще вы, немцы, более пунктуальны и осторожны, нежели славяне.
   На следующий день Нунке дал указание по всей агентурной сети о систематическом изучении советской районной прессы и многотиражек, которыми раньше пренебрегали. В классе «А» ввели специальную дисциплину.
   Навещая каждого воспитанника, заканчивающего класс «А», Думбрайт обращал особое внимание на знание такой прессы и «гонял» по ней учеников, как по учебнику. Он требовал, чтобы они назубок знали фамилии всех руководящих работников района или области, имена знатных людей, даты съездов, конференций, интересных собраний, репертуар местных театров и кино. Необычайно интересовала его и самодеятельность. Нунке заметил, что босс с удовольствием выслушивал тех, у кого была склонность к музыке, живописи или литературе.
   Вот и сегодня он провёл чуть ли не час в двадцать восьмом боксе, слушая слабенькие стишки одного доморощенного поэта.
   — Я даже представить себе не мог, что вы так интересуетесь литературой и особенно поэзией, — удивился Нунке.
   — Поэзия? Это вы о том, из двадцать восьмого? расхохотался Думбрайт. — Он такой же поэт, как вы миссионер.
   — Тогда почему же вы провели с ним столько времени?..
   Думбрайт снисходительно похлопал Нунке по плечу:
   — До мая сорок пятого борьба шла вооружённая нужны были автоматы, пушки, самолёты. Сейчас мы начали борьбу умов, идеологий. Иная борьба — иное оружие: философия, живопись, музыка, литература. Уверяю вас, агент, который организует литературный кружок или подпольную выставку картин нужного нам направления, стоит не меньше, чем специалист по активным диверсиям. Вот почему я слушал опусы этого рифмоплёта. Пойдёмте скорее ужинать, хочется прополоскать горло!
   «Полоскал горло» Думбрайт лишь вечером чистым бренди, и весьма основательно. Впрочем, пьяным Нунке его никогда не видал. Только краснело лицо да громче становился голос.
   В этот вечер он тоже много выпил, хотя и цедил бренди сквозь зубы маленькими глоточками, словно смаковал тонкий букет вина.
   Неожиданно для Нунке Думбрайт отставил только что налитую рюмку.
   — Съездим на аэродром, поглядим на парашютистов? Хочется на воздух!
   — Прыжки начнутся только через час. Может быть, взглянете на карту? Вы приказали приготовить к вечеру!
   — Хорошо. Тащите карту!
   Нунке долго колдовал возле замка сейфа, наконец, вытащил вчетверо сложенную карту европейской части Советского Союза, испещрённую кружочками, квадратиками, треугольниками, и разложил на столе.
   Думбрайт долго и внимательно изучал эти значки.
   — Мало! До смешного мало! И это все, на что способна ваша школа?
   — Максимум! Но ведь мы не одни, существуют десятки других подобных заведений…
   — Мало! Мало! Боже, как мало! — упрямо повторял Думбрайт, продолжая изучать карту.
   — Если взять нашу школу в отдельности. Но ведь вы сами сказали, что списки бывшей немецкой агентуры попали к вам! Выходит…
   — Этой агентуры не существует, мистер Нунке! Практически она равна нулю! Если и сохранился какой-нибудь неразоблачённый агент, то мы не такие дураки, как Шлитсен, чтоб на него рассчитывать.
   — Преувеличение, мистер Думбрайт, уверяю вас! Отступая из России, мы позаботились о том, чтобы оставить там широкую агентуру и хорошо законспирированные явки. Таким образом…
   — А вышел пшик! Мы тоже обрадовались, Когда к нам попали ваши списки. Помните, я даже хвастался перед вами! А что получилось на практике? Прошло немногим больше полугодия, и списки эти спокойненько можно выбросить на помойку. Ваша прежняя агентура — сегодня миф! Одни сами пришли в советскую контрразведку с повинной и рассказали всё, что знали, других схватили на месте преступления! Когда ниточка в руках, клубочек разматывается и разматывается… Те одиночки, которые, возможно, притаились, словно мыши в норках, надеются, что о них позабыли… Фактически в России надо все начинать сначала.
   Думбрайт сердито отодвинул карту и заходил по кабинету.
   — Спрячьте это до завтра! Надо что-то придумать… Кстати, как дела у Воронова и Шульца? Сегодня я их почему-то не видел. Баклуши бьют? Пойдите разузнайте! А я тем временем напишу патрону. Не думаю, что его порадуют наши новости.
   — Я только позвоню Шульцу, узнаю — у себя ли он. Вы не возражаете?
   Думбрайт вдруг вспылил:
   — Надо так поставить дело, чтобы вам докладывали, а не бегать разыскивать своих подчинённых!