Дольд-Михайлик Юрий Петрович. У Черных рыцарей

   — Погодите! — остановил его Думбрайт.
   — Я поймал лишь несколько цифр — конец передачи и думал, что это подпольная антифашистская станция. Их в Испании много…
   — А может быть, и запеленгованное вчера принадлежит испанским коммунистам?
   — В Барселоне меня заверили: подпольщики используют свои станции только для воззваний к населению, передачи информации и различных сообщений. Все эти передачи идут открытым текстом исключительно на испанском языке или на местных диалектах.
   Вайс вспотел, докладывая боссу, но не решался вынуть носовой платок, чтобы вытереть мокрые от пота лицо и шею. Он внимательно вглядывался в лицо Думбрайта, от которого — Вайс был отлично осведомлён о порядках в школе — зависела не только вся его дальнейшая карьера, но и сама жизнь! Единственное, о чём он даже не мог подозревать, заключалось в том, что своей информацией о перехваченной осенью прошлого года шифровке Вайс приобрёл в лице Нунке смертельного врага, а в лице Думбрайта — могучего покровителя.
   Запеленгование радиостанции в квадрате школы размежевывало позиции Думбрайта и Нунке ещё резче.
   С точки зрения начальника школы, босс допустил непоправимую ошибку, приказав с марта этого года зачислить в школу новое пополнение, завербованное в лагерях для перемещённых, без предварительной проверки на контрольных пунктах в фигерасе. Нунке доказывал, что хотя это и ускоряет подготовку, но при такой спешке в школу может попасть не только ненужный балласт, а даже вражеский агент. Думбрайт в глубине души соглашался с Нукке, но отстаивал свою линию. Не мог же он признаться, что во что бы то ни стало хочет выслужиться перед высоким начальством в Нью-Йорке: выполнить своё обещание и уже на протяжении текущего года заслать в Советский Союз свыше сотни агентов и диверсантов.
   Когда запеленгованная радиостанция в квадрате школы стала фактом, Нунке напомнил боссу о своих опасениях. Думбрайт, защищаясь, выдвинул иную версию: в школе мог притаиться давно засланный и хорошо законспирированный агент, который до сих пор молчал, а теперь, когда школа развернула работу, возобновил связь с Россией и, возможно, уже передал план засылки агентуры, который предстояло вот-вот осуществить.
   Информация Вайса о перехваченной осенью прошлого года шифровке значительно укрепляла версию Думбрайта и ослабляла позиции Нунке. Впрочем, она не подтверждалась ни одним документом и принадлежала к той категории агентурных данных, которые обозначались двумя буквами «ТП», то есть «требует проверки».
   О наличии нелегальной станции в квадрате школы и Думбрайт, как босс, и Нунке, как официальный начальник учреждения, обязаны сообщить в Нью-Йорк. А это опасно. Очень опасно для одного из них.
   Если выяснится, что агент пробрался с новым пополнением — хуже Думбрайту. Его немедленно отзовут и накажут, возможно, даже весьма строго.
   Если же будет доказано, что вражеский агент законспирировался давно — хуже Нунке. До приезда Думбрайта он один руководил набором слушателей и вообще всей работой, так что спросят с него. Конец карьере! Возможно и худшее. Ведь сам босс в минуту откровенности как-то намекнул, что живыми из разведки не уходят. Да и разговор о Воронове подтверждает это…
   Теперь, сидя в кабинете и глядя на вспотевшего Вайса, оба взвешивали свои шансы на спасение. Думбрайт готов был обнять Вайса, Нунке — задушить. И каждому были понятны мысли другого: они дуэлянты, поднявшие пистолеты в смертельном поединке.
   — Идите! Пока вы свободны! — после долгой паузы выдавил из себя босс.
   — Разрешите одно замечание… — робко подал голос Вайс.
   — Что ещё?
   — Я советовался в Барселоне… У меня возник план…
   — Хорошо, немного погода я вызову вас.
   Вайс вышел.
   Думбрайт поднялся, нарочито сладко потянулся и вплотную подошёл к Нунке. С минуту они молча глядели друг другу в глаза.
   — Вы понимаете, что это значит? — помолчав, спросил босс.
   — Конец вашей или моей карьеры. Но предупреждаю: я не из тех, мистер Думбрайт, кто от страха валится на спину, поднимая вверх лапки. Я буду драться до последнего.
   — Представьте, я тоже!
   — Разрешите привести аргументы, говорящие против вас.
   — Пожалуйста!
   — По вашему приказу в Барселону за шифровкой поехал не я. Вы послали Вайса, самого бездарного из всех сотрудников школы… Чем вы докажете, что перед поездкой не проинструктировали Вайса, придумав версию о перехваченной осенью шифровке?
   — С какой целью я мог это сделать?
   — Чтобы скрыть недопустимую ошибку — приказ принимать новое пополнение без всеобщей и основательной проверки.
   — Но у меня есть свидетель.
   — Кто?
   — Вайс!
   Нунке расхохотался.
   — Мистер Думбрайт, этот свидетель — единственное моё спасение! Да разве Вайс, поймай он в самом деле шифровку, не сообщил бы об этом мне, начальнику школы?
   — Всё зависело от заведённых вами порядков… возразил босс не совсем уверенно. Он уже понял, что радость его несколько преждевременна. Вступая в бой с таким противником, как Нунке, надо вооружиться до зубов. А чтобы подобрать оружие, нужно время.
   — Что же вы предлагаете? — спросил он примирительно.
   — Не топить друг друга… Искать виновного…
   — Гм…
   — Ибо мы можем потопить и себя, и школу.
   — С чего же вы предлагаете начать?
   — С сопоставления фактов.
   — То есть?
   — Просмотрим дневник школы за ноябрь прошлого года. Если произошло нечто, способное заинтересовать агента…
   — Понимаю. Хотите сначала проверить свою версию? Что ж, я не прочь.
   Нунке подошёл к сейфу, открыл его и вытащил прошнурованную тетрадь с сургучными прошнурованными печатями. На обложке по-английски значилось: «Ноябрь 1946 года».
   — Почему по-английски? — придирчиво спросил Думбрайт.
   — В это время школа была подчинена уже НьюЙорку. И руководили ею фактически вы.
   — Но ведь не я нашёл и привёз в Испанию группу Протопопова!
   — Нашёл её я, а приказ об отправке дали Хейендопфу вы! В Берлине, помните?
   — Хорошо, не будем полагаться на память, давайте читать дневник.
   Нунке и Думбрайт плотнее сдвинули кресла, склонились над раскрытьм дневником и углубились в чтение. Со стороны могло показаться, что это сидят двое друзей, увлечённых интересной книгой. Кресла сдвинуты вплотную, головы почти соприкасаются…
   Но, верно, не было сейчас во всём мире двух людей, которые бы так страстно желали друг другу смерти.
   Тупым кончиком карандаша Думбрайт водил от строки к строке, боясь пропустить важную запись, на которую Нунке мог нарочно не обратить внимание, быстро перевернув страничку.
   Но как ни вчитывался босс в каждое слово, ничего более или менее значительного в начале ноября не произошло. Обычные будничные отчёты об обычных будничных делах. На странице, датированной девятым числом, взгляд его, наконец, уловил нечто, достойное внимания.
   «Закончена операция „Кролик“, — прочёл он громко. — Профессор Петерсон принёс статью. Общее впечатление — положительное. Именно то, что нам надо».
   В такт чтению Нунке удовлетворённо кивал головой.
   — В чём дело? — спросил Думбрайт.
   — Имя профессора вам, конечно, известно… В Фигерасе он повёл себя несколько легкомысленно. Мы подослали к нему Мэри и зафиксировали их встречу в достаточно недвусмысленной обстановке. В обмен на компромитирующий негатив профессору пришлось написать статью в аспекте, который нас устроил. Как явствует из дневника, операция «Кролик» завершилась успешно.
   — Тема статьи?
   — «Кибернетика — величайшее достижение идеалистической мысли».
   — Как использована статья?
   — Через соответствующие каналы передана агентствам.
   — Статья напечатана?
   — В Польше и Югославии…
   — А в России?
   — По агентурным данным — готовится ответ Петерсону в солидном научном журнале. Кибернетика провозглашается лженаукой, выдумкой мракобесов.
   — Почему об этом не сказано в дневнике?
   — О результатах дезинформации записи будут в декабре, то есть в то время, когда статья появилась в печати.
   — Хорошо, листайте дальше!
   Последующие страницы вновь пестрели записями, которые касались лишь внутренних дел школы. Думбрайт на миг отодвинул дневник — от напряжённого чтения у него зарябило в глазах.
   — Может быть, выпьем по чашечке чёрного кофе? — предложил Нуике.
   — Нет, давайте читать дальше. Меня интересуют даты, более близкие к семнадцатому.
   Оба снова склонились над тетрадью. Босс ещё медленнее водил карандашом по каждой строке. Нунке, знакомый с текстом, охватывал взглядом всю страницу сразу. Внезапно сердце его сильно забилось. После даты 16 ноября шла такая запись:
   «Артур Шрёдер — Григоре Кокулеску вынужден был принять наши условия: взять в Москву в качестве жены Нонну Покко, которой поручено выполнить операцию „Хоровод“.
   Через несколько секунд Думбрайт тоже прочитал чту запись и жестом человека,, наконец нашедшего нужное, положил тяжёлую ладонь на дневник.
   — Кажется, мы не зря тратили время, — воскликнул он радостно. — Запись датирована шестнадцатым, а Вайс перехватил шифровку семнадцатого! Вот вам и разгадка таинственной передачи!
   — Несколько цифр, якобы услышанных Вайсом, когда он чихнул и крутнул ручку аппарата то ли вправо, то ли влево, ещё ничего не значат. Он мог случайно поймать передачу любителя-коротковолновика, которые так и шныряют в эфире. А главное: недели две назад я докладывал вам, что Покко операцию выполнила успешно и просит разрешить ей продолжить турне со Шрёдером. Вы согласились и даже приказали послать им денег.
   — Помню, но…
   — Какие могут быть «но», когда операция завершена успешно!
   Глаза Думбрайга не мигая впились в лицо Нунке где-то повыше переносицы, так, словно он гипнотизировал собеседника.
   — А вы допускаете такую возможность: для советской контрразведки личность Покко не представляет особого интереса? Куда важнее разрешить ей передать пластинки, проследить, куда они попадут и тем самым выявить все наши каналы распространения. Допускаете?
   — Допускаю! Но предположение ещё не доказательство. «ТП» — требует проверки…
   — Кто разрабатывал план операции «Хоровод»?
   — Фред Шульц и Шлитсен.
   — Кто ещё знал об этой операции?
   — О том, что Нонна Покко едет с Артуром Шрёдером в Россию, знал весь город, ибо по нашему требованию он устроил в ресторане пышное обручение. Об этом даже написала местная газета…
   — Вызовите Шульца, потом Шлитсена. Только поодному.
   Нунке набрал было номер, но тут же положил трубку.
   — К Шульцу звонить бесполезно. Он ведь теперь по вашему приказу все вечера проводит у патронессы.
   — Тогда позвоните Шлитсену!
   Через несколько минут Шлитсен стоял перед начальством. Вызов был неожиданным, и поэтому бывший заместитель Нунке мечтал лишь об одном — не показать виду, что у него трясутся коленки.
   — Мистер Шлитсен, вы принимали участие в разработке плана операции «Хоровод»? — голос босса звучал сурово, глаза глядели испытующе.
   Но у Шлитсена сразу отлегло от сердца — со слов Фреда он знал: Нонна выполнила задание, ей даже послано денежное вознаграждение.
   — Так точно, мистер Думбрайг! — бодро отрапортовал бывший заместитель Нунке. — Принимал, и самое активное.
   — Кто вьщвинул кандидатуру этой… как её… Покко для проведения операции?
   — Я.
   — Шульц сразу согласился?
   — Вначале возражал, ссылаясь на её молодость, и предлагал Мэри, но я ему доказал…
   — Спасибо, нам надо было уточнить одну деталь. Можете идти.
   Шлитсену не надо бьшо повторять дважды — почтительно поклонившись, он мгновенно исчез, лелея в душе надежду, что этот поздний разговор об удачно завершённой операции непременно связан с его возвращением на старую должность.
   Думбрайт забарабанил пальцами по столу, как делал всегда, когда что-либо обдумывал. Нунке, поглядев на босса, озабоченно нахмурился.
   — Продолжим чтение? — спросил он.
   — Погодите! Давайте вернёмся обратно. Кто был дежурным по школе семнадцатого?
   — Фред Шульц, вот его подпись.
   — Какие записи сделал он в тот вечер?
   — Ничего особенного. Разрешите прочитать?
   — Только, пожалуйста, помедленнее
   — «Я, Фред Шульц, вступил на дежурство в шесть часов вечера, приняв рапорт дежурного Воронова о наличии состава преподавателей и воспитателей. При вечернем обходе, начатом в десять, никаких нарушений дисциплины не выявлено. К ученику из класса „Р“ Домантовичу, который жаловался на острую боль в пояснице, пришлось вызвать доктора Гауфе, и тот оказал ему необходимую помощь. От инструктора Вайса по телефону поступила просьба прислать несколько таблеток аспирина, жалоба на насморк и головную боль. Моё предложение заменить его другим дежурным Вайс отклонил, заявив, что после аспирина он чувствует себя лучше. В десять сорок пять я снова проверил состояние больного Домантовича. После обезболивающих порошков и грелки он спокойно спал. В одиннадцать ноль-ноль позвонил хозяин таверны и сообщил, что ожидаемый груз прибыл. Посты охраны в проходной и вокруг парка, как и положено, проверялись каждый час. Нарушений правил внутреннего распорядка не было».
   — Гм… это все?
   — Дальше идёт подпись, а под нею, простите, сразу не обратил внимания, приписка: «Поговорить с руководством школы о необходимости медицинского обследования Вайса. У меня сложилось впечатление, что он злоупотребляет аспирином как своеобразным наркотиком».
   — Какие выводы вы можете сделать, мистер Нунке, проанализировав эту запись?
   — Что из поля нашего зрения выпала таверна. Мы все внимание сосредоточили на школе, а тем временем квадрат четыреста тридцать семь охватывает достаточно большую территорию. Это первое и самое главное.
   — Вывод резонный. Мы знаем лишь квадрат, в котором действовала подпольная радиостанция, но не засекли точно, откуда именно велась передача. Без этого все наши домыслы — пустая болтовня. Второе: не расшифровав текста передачи, мы не можем сказать, касается она нашей школы непосредственно или нет. Это обстоятельство я бы поставил на первое место.
   — Что вы предлагаете?
   — Не полагаясь на шифровальщиков из Барселоны и на упражнения недалёкого Вайса, послать текст, подслушанный семнадцатого, в шифровальный отдел разведывательной службы США. А до получения кода только наблюдать, накапливать факты… Вайс говорил о каком-то плане. Может быть, его ещё раз вызвать и выслушать?
   — Не думаю, чтобы он мог предложить что-либо разумное…
   — Мы не можем пренебрегать даже мелочью…
   Вайс, дважды на протяжении одного вечера вызванный высшим начальством, чувствовал себя именинником. Он вырос в собственных глазах, чувствуя себя персоной, к словам которой прислушиваются. Поэтому он вошёл бодрым шагом, вытянувшись и высоко держа голову.
   — Садитесь, — предложил босс. — Вы упомянули о каком-то плане. В чём он заключается?
   — Я советовался в Барселоне, и со мной согласились, что надо действовать по методу исключения.
   — То есть?
   — Заподозрить буквально всех и постепенно отсеивать тех, алиби которых не вызовет ни малейшего сомнения.
   — Составьте список со своими комментариями против каждой фамилии.
   — Я уже осмелился его начать…
   — Подадите, когда кончите.
   — Простите, мистер Думбрайт, осмелюсь задать вам один вопрос.
   — Придётся простить. Говорите!
   — Кто из сотрудников школы знает, что в квадрате нашей школы запеленгована радиостанция?
   — Мистер Нунке, я и Фред Шульц.
   — Это плохо…
   — Берете под подозрение нас троих? — не скрывая насмешки, спросил Нунке.
   — Только Шульца, — спокойно поправил Вайс.
   — Шудьца? — сорвался с места Думбрайт. — Да у него уже сейчас готовое алиби!
   — О том, чего не знаю, судить не могу… Но кое-что в его поведении мне кажется подозрительным.
   — Факты!
   — Как воспитатель, он часто присутствует на практических занятиях. Меня удивило, что он, человек с большим опытом разведчика, совсем не знаком с радиотехникой. Месяц назад, когда он снова пришёл на станцию, я нарочно сделал несколько ошибок, Шульц меня поправил и даже сказал, что для должности инструктора радиодела у меня не хватает квалификации. Тогда-то я и подумал, что Шульц по каким-то причинам скрывает свои знания…
   — Боже, какой тонкий и глубокий анализ! — рассмеялся Думбрайт. — А вы не подумали, что вы и впрямь бездарность, а Шульц вас проверял? Нам необходимы факты, факты, а не ваши домыслы!
   Вайс вышел из кабинета в значительно худшем настроении, чем вошёл. Босс требует факты, а где их взять, если сомнения основываются на мелких, почти неуловимых деталях, на интуиции, развившейся у Вайса за время долгой работы в гестапо, как у собакиищейки.
   «Просижу всю ночь, припомню всё, что заметил подозрительного в поведении и разговорах Шульца. И впредь стану следить за каждым его шагом. Факты будут! Необходимо лишь время», — думал Вайс, направляясь к своему боксу.

КЛЕТКА ОСТАЁТСЯ ПУСТОЙ

   Весна постлала себе под ноги пышный изумрудный ковёр. Всего несколько дней назад она робко коснулась кончиками пальцев земли, а сегодня всё было в буйном цветении, словно вдруг прорвало плотину, и неудержимым потоком хлынула щедрая, могучая сила, затопившая холмы и овраги пышным цветением вновь рождаемой жизни.
   Агнесса остановила коня.
   — Боже! Какой воздух! Словно настоен на травах, солнце и… свободе. У меня дрожит каждая жилка, так хочется куда-то умчаться.
   — Вы и умчитесь скоро, Агнесса, — грустно вырвалось у Григория.
   Молодая женщина окинула своего спутника вопросительным взглядом, в позе её чувствовалось напряжённое ожидание.
   Но Фред молчал. Последние дни его сердце терзала тревога, и сегодня он особенно остро ощущал, как не соответствует его настроение этому солнечному дню, радостному пробуждению природы.
   Станцию запеленговали, над Агнессой и Иренэ нависла беда. Самого Фреда на каждом шагу преследовал насторожённый и подозрительный Вайс. Что может знать этот альбинос? О чём догадывается? Не взял ли он на подозрение и Домантовича?
   Григорий углубился в свои мысли и опомнился, лишь заметив, что конь Агнессы понёсся вскачь. Припав к шее Рамиро, молодая женщина все подгоняла и подгоняла коня, и он летел, уже не разбирая дороги, перепрыгивая через кустарник, валуны, обломки скал.
   Григорий догнал Агнессу у самой виллы.
   — Нет, я вам больше не товарищ! — сердито воскликнул он, когда они спешились. — Так мчаться! Я уверен, когда-нибудь вы свернёте себе шею, свалившись вместе с Рамиро в пропасть.
   — Вас бы это огорчило? Это, верно, хорошо упасть и ничего больше не чувствовать! А весной, такой вот, как сейчас, прорасти стебельком или диким цветком. Как вы думаете, из меня вырос бы красивый цветок?
   Агнесса выпрямилась, повела плечами и гордо вскинула голову. Григорий невольно залюбовался ею.
   — Ну, почему же вы не отвечаете?
   — Красивейший! Но я всё-таки предпочитаю иметь дело с живой женщиной. Давайте присядем на веранде, мне многое надо вам сказать.
   Агнесса быстро взбежала по ступенькам и упала в кресло. Григорий видел, как высоко поднимается её грудь, то ли от быстрого бега, то ли от волнения. Острая боль сжала ему сердце.
   «Бедняжка! Она надеется услышать совсем иные слова!»
   На миг ему захотелось не начинать разговор. Просто прижаться горячим лбом к её прохладным рукам, прошептать те слова, которых она так давно ждёт, убежать с ней и с Иренэ, пока есть ещё время, пока можно спастись…
   Время… да, время. Именно времени-то у него сейчас в обрез. Он должен сказать ей все сегодня же, немедленно. Пусть Агнесса услышит это не от падре Антонио, который уже достал визы, а от него. Агнессе необходимо выехать уже сегодня вечером… Пока не раздумал и не спохватился Нунке… Пока не раскрылось все с передатчиком…
   — Агнесса! — Григорий не слышал своего голоса, но увидел, как испуганно расширились глаза женщины. Должно быть, в его тоне было нечто, вызвавшее у неё тревогу.
   — Помолчите минуточку, Фред, мне страшно! Агнесса умоляюще подняла руку, словно инстинктивно защищаясь от удара, который ей вот-вот нанесут.
   — Мне тоже страшно… — неожиданно для самого себя сказал Фред. Слова, приготовленные для этого разговора, внезапно куда-то исчезли. Нет, не исчезли, а просто он почувствовал всю их фальшь — ведь Григорий искал их разумом, а не сердцем, подавив в себе живое чувство.
   — Что-нибудь очень скверное, Фред? — тихо спросила Агнесса.
   — Да, скверное! Очевидно, я виноват, что не подготовил вас заранее. Но как трудно причинять боль тому, кто стал тебе дорог.
   Глаза Агнессы засияли.
   — Если это действительно так, Фред, то я готова выслушать самое плохое.
   — Даже если нам предстоит расстаться?
   — О, я пробуду в Риме не больше месяца!
   — Вы никогда не вернётесь сюда, Агнесса! Ради Иренэ, ради меня, ради себя…
   — Это невозможно! Здесь все, чем я живу. Мой дом, мои друзья, моя школа… Здесь… Скажите, что вы пошутили, Фред! Хотели меня испытать. Не молчите, слышите, не молчите! И не смотрите на меня так, словно, словно… Я не хочу, чтобы вы так смотрели на меня…
   — Что ж, помолчим, пока вы успокоитесь…
   — Я не хочу молчать! Не хочу ждать! Вы сейчас же скажете мне, почему я должна отказаться от всего!
   — Что вы понимаете под словом «все»?
   — Я уже сказала: мой дом, моя школа, то дело, которому я поклялась служить!
   — Делу убийства, нечеловеческой жестокости, подлейших преступлений?
   — Опомнитесь, Фред! Слово божье — это любовь и милосердие!
   — А ваши «рыцари благородного духа» его носители?
   — Я не понимаю, Фред. Вы сказали это так, словно…
   — Вы хоть приблизительно представляете себе, что происходит в стенах вашей школы? В какие походы готовят её «рыцарей»? Сколько крови и слез несут они людям?
   — По уставу школы…
   — Вывеска, Агнесса! Ширма, за которой скрываются убийцы и провокаторы! Вашим именем прикрывают гнуснейший разбойничий притон. Выслушайте меня спокойно…
   Когда Григорий закончил рассказ, лицо Агнессы было белым как мел. Побелели даже пересохшие губы.
   — Вам дурно, Агнесса? Принести воды?
   — Не надо! От вас я ничего не возьму! Вы тоже предали меня, вы тоже обманывали меня!… Глупую цыганку, выскочившую в госпожи. О, как я вас всех ненавижу! Я возьму Иренэ и убегу в табор! Там обманом выманивают только песеты, но не сердца! Я заработаю на себя и Иренэ! Буду гадать, танцевать, красть, нищенствовать, но больше никто не испоганит мне душу. Но сначала я подожгу школу! Слышите, вашу школу, а не мою! Деньги, которые я взяла из банка, пущу на ветер! Пусть их ловят цыганята и забавляются, делая из купюр петушков. О мадонна, как ты могла так обмануть меня! — заломив руки, Агнесса упала на колени у колонны, забилась о неё головой, выкрикивая проклятия и угрозы.
   Григорий встряхнул её за плечи, заставил подняться, силой усадил рядом с собой на ступеньки.
   — Я непоправимо виноват, Агнесса, в том, что не открыл вам глаза раньше. Но я только хотел вас защитить. Вы бы не смогли притворяться, зная правду.
   — Защитить меня? А может быть, себя?
   — И себя тоже! Но не от вас, а от Нунке, Думбрайта и всех прочих. Меня тоже заманили в эту ловушку обманом, и каждая минута — даже не час, может стать для меня последней. Одно то, что я вам все рассказал… Нет, нет, не пугайтесь, никто в школе об этом не узнает… Для меня ваш отъезд тоже будет неожиданностью… Так мы договорились с падре. Официально вы выезжаете в Рим. Нунке в этой поездке тоже заинтересован, — он хочет, чтобы обращение к верующим всего мира поддержали в Ватикане. Нунке не стал бы препятствовать вашему отъезду, а я не торопил бы вас, но Думбрайт задумал убрать падре — единственного человека, который поможет вам укрыться на некоторое время, устроить Иренэ в санаторий…
   — Как это «убрать»?
   — Я только что рассказал вам о школе и методах её работы. Неужели вы не понимаете? Они боятся влияния духовника на вас, боятся, что деньги, лежащие на вашем счёту, падре пустит на дела церковные. Он стал лишним в той игре, которая затеяна им же.
   — Боже праведный! Просвети мою тёмную голову! Ведь падре сам создал школу, они вместе с Нунке… Я, должно быть, потеряла рассудок! Фред!… Я ничего не понимаю! Мой духовник, которому я поверяла каждую мысль, который так заботился о моей девочке… он, что же, знал все?
   — Заботился об Иренэ? Он сделал её орудием вашей пытки, вашего порабощения! Вспомните, как всё было! Он надругался над ребёнком, над сердцем матери! Иренэ нужен был хороший врач, а не молитвы, паломничества, пожертвования, вся та ложь, которой он опутывал ваше сердце и усыплял разум.
   — Но чем я перед ним провинилась, в чём повинна бедная малютка? Не может этого быть, Фред!
   — Вы повинны в том, что унаследовали деньги дона Менендоса…
   — Я бы с радостью отказалась от всего… Босиком ушла бы из его дома…
   — Для честолюбивых планов падре нужна была богатая сеньора с трагической судьбой, чтобы создать вокруг неё ореол и выдумку о крестовом походе, о школе «рыцарей», сделать её имя источником новых доходов. О, падре рассчитал точно! Ошибся он только в одном, — взяв в сообщники Нунке. Два волка, рано или поздно, а должны подраться из-за добычи.
   — Не могу, не могу больше слушать! Помолчите минуту, дайте собраться с мыслями… Они ускользают, голова пустеет, я сама не своя. Словно летишь стремглав в тёмную пропасть и все внутри оборвалось… Фред, только не уходите, не уходите сейчас!… Я должна что-то сделать, но не знаю что… У меня просто нет сил пошевелиться… Помогите мне подняться, надо идти, непременно надо идти… а я… словно из меня высосали всю кровь…