Доленга-Мостович Тадеуш. Карьера Никодима Дызмы

   Дызма потянулся к другой книге. Доходы с Коборова. Третья, четвертая и пятая тоже были испещрены цифрами.
   Никодима это не интересовало. Он принялся за папки. И в первой нашел то, чего искал: векселя. Собственно, даже не векселя, а незаполненные бланки с подписями. Их была целая пачка, и всюду тот же росчерк: Нина Куницкая, Нина Куницкая, Нина Куницкая, Нина Куницкая…
   Под векселями лежала доверенность, выданная Ниной на имя мужа, и нотариальный акт о продаже ей Коборова.
   Этот акт Дызма спрятал в карман, после чего завязал папку тоже и отложил ее в сторону. Туда, где уже лежала зеленая папка.
   Просмотрел он и остальные папки. Результат превзошел ожидания. В первой же папке он обнаружил два конверта. На маленьком написано: «Мое завещание», на большом — «В случае моей смерти сжечь, не распечатывая».
   — В случае смерти, — рассмеялся Никодим, — но так как смерть не наступила, можно распечатать.
   И он сломал сургучную печать. Сверху лежал австрийский паспорт.
   — Попался, братишка!
   Паспорт был выдан на имя Леона Куника, сына Геновефы Куник и неизвестного отца. В графе «профессия» черным по белому было написано: «Кельнер».
   Следующим документом был приговор краковского суда: трехмесячное тюремное заключение за кражу посуды из накладного серебра. Под приговором лежала пачка писем. Затем записная книжка, вся испещренная пометками, и снова приговор суда, на этот раз уже варшавского. Леон Куник приговаривался к двум годам тюремного заключения за подделку денег…
   Никодим глянул на часы и выругался.
   Было уже за полночь. Он быстро собрал разбросанные по столу бумаги, сунул их в карман.
   Остальные вещи спрятал обратно в сейф, запер его на ключ и, взяв под мышки обе папки, пошел прощаться с Ниной. Она дожидалась его в будуаре и начала уже нервничать. Тем не менее встретила его улыбкой.
   — Пора ехать, мой бесценный?
   — Ничего не поделаешь, пора. — Никодим сел рядом, взял ее за руку. — Дорогая Ниночка, — начал он, припомнив, что велел ему Кшепицкий, — дорогая Ниночка, чувствуешь ли ты ко мне полное доверие?
   — Ты еще спрашиваешь об этом?! — с упреком воскликнула Нина.
   — Видишь ли… как бы это сказать… Произойдут кое-какие события… Выяснятся некоторые обстоятельства…
   — Не понимаю.
   — Или все останется по-старому и ты всю жизнь будешь с Куницким, или же мы обвенчаемся, а Куницкий провалится ко всем чертям. Выбор зависит от тебя.
   — Ник! Ведь тебе все ясно!
   — Я тоже так думаю. В таком случае, Ниночка, прошу тебя… Ты должна мне верить, со всем соглашаться, ни в коем случае не возражать, а я уж все улажу.
   — Хорошо, но почему такая таинственность? Ведь и так все ясно.
   — Еще не все, — сказал Дызма нерешительно, — но скоро будет все ясно. Он стар, а перед нами — жизнь… Понимаешь?..
   Нина почувствовала беспокойство, но предпочла не допытываться и сказала просто:
   — Я во всем доверяю тебе.
   — Тогда все в порядке. — И Никодим хлопнул себя руками по коленям. — А теперь пора ехать. До свидания, Ниночка, до свидания.
   Он обнял ее, стал целовать.
   — До свидания, мое сокровище. Не считай меня злым человеком. Запомни: что бы я ни делал, я делаю это лишь потому, что люблю тебя больше жизни.
   — Знаю… знаю… — отвечала Нина, осыпая его поцелуями.
   Поцеловав Нину на прощание в лоб, Никодим взял папку и вышел. В вестибюле, когда он надел пальто, Нина при лакее еще раз попрощалась с ним, теперь уже как со знакомым.
   — До свидания, счастливого пути. Что касается дела, поступайте так, как найдете нужным… Я верю вам… Я должна вообще кому-нибудь верить… До свидания…
   — До свидания, пани Нина, все будет в порядке.
   — Приезжайте поскорей.
   — Как только вырвусь, сразу приеду.
   Никодим поцеловал Нине руку. Лакей отворил дверь, и Никодим пробежал под проливным дождем несколько шагов до автомобиля.
   — Собачья погода, — буркнул Дызма, захлопывая дверцу.
   — Наверняка будет лить всю ночь, — отозвался шофер.
   Действительно, дождь не кончился до рассвета, и въехавший в Варшаву автомобиль по самую крышу был Забрызган грязью.
   Не было еще и восьми, когда Дызма, отперев дверь своей квартиры, застал у себя Кшепицкого. Захлопнув дверь кабинета, чтоб лакей их не подслушал, они занялись разборкой привезенных Никодимом документов.
   Кшепицкий в восторге потирал руки. Когда в пачке относящихся к процессу писем они нашли доказательства, говорившие о том, что чиновники были подкуплены, он вскочил и воскликнул:
   — Нечего ждать, едем в уголовный розыск.
   — А векселя? — спросил Дызма.
   — Векселя… гм… По правде сказать, можно бы их сохранить на тот случай, если чувства Нины изменятся, но безопаснее, конечно, их сжечь, раз вы уверены, что она выйдет за вас замуж.
   — В этом нет сомнения.
   — Великолепно. Едем.
   Начальник уголовного розыска, старший комиссар Рейх, принадлежал к категории людей, готовых из-за карьеры на все. Холодный, расчетливый, проницательный, он сразу раскусил тайные намерения Дызмы. Несмотря на красноречие Кшепицкого, который всячески подчеркивал бескорыстие своего начальника, старший комиссар Рейх поставил вопрос ребром:
   — Пан председатель, вы намерены вступить в брак с Куницкой?
   Нечего было делать, пришлось сознаться, что именно таковы его намерения.
   — Не подумайте, пан председатель, что я собираюсь вмешаться в вашу личную жизнь. Ничего подобного. Ноя полагаю, что тюремное заключение Куницкого повлечет за собой, как естественное следствие, судебный процесс.
   — Верно, — подтвердил Кшепицкий.
   — В этом-то все и дело, — продолжал комиссар. — Я склонен думать, что такой процесс, который явится сенсацией, вряд ли доставит удовольствие вашей будущей супруге, да и вам тоже.
   — Гм… Что же предпринять?
   Комиссар Рейх некоторое время молчал.
   — Пан председатель, есть один только выход.
   — Какой?
   — Положим, Куницкому грозит десять, по меньшей мере — шесть лет строгой изоляции. Это несомненно. Улики таковы, что выпутаться он не сумеет. Что бы вы сказали, если б мы попробовали прийти к соглашению с ним?..
   — К соглашению?..
   — Ну да. Во всяком случае, ему вовсе не хочется просидеть лет десять за решеткой. Я полагаю, он согласится на ваше предложение: отказ от претензий на имущество жены, от претензий к вам, за это вы даете ему известную сумму денег плюс заграничный паспорт. Пусть отправляется куда хочет.
   — Он не замедлит вернуться.
   — На это тоже есть средство. Сделаем так: сегодня я его арестую, учиню строгий допрос, покажу ему все эти бумажки и запру дня на два-три, пусть размякнет. Потом опять возьму на допрос и тогда уже предложу соглашение. Не примет — тем хуже для него, примет — дам ему паспорт и позволю бежать за границу. Бежать! Понимаете? Бежать — это значит, отрезаны все пути к возвращению, потому что я за ним по пятам разошлю приказ об аресте. Что вы скажете на это, пан председатель?
   — Очень толково, — кивнул Кшепицкий.
   — Я тоже так думаю, — отозвался как эхо Дызма.
   — Конечно, план отличный, — продолжал Рейх, — ноя не уверен, что смогу осуществить его. Если откроется вся эта история, я пострадаю больше всех. В лучшем случае отставка, а то и тюрьма. Рискованная игра…
   — Пан комиссар, — прервал его Кшепицкий, — мне кажется, опасения не имеют почвы, Учтите, пан председатель — влиятельное лицо в правительственных кругах. В Варшаве, пожалуй, не найдется другого такого человека, который может сделать столько же, сколько пан председатель.
   Рейх поклонился.
   — О, я это прекрасно знаю! Тем приятнее мне оказать мелкую услугу столь заслуженному человеку, тем более что пан председатель, вероятно, не забудет про меняв будущем.
   — Само собой разумеется, — кивнул Дызма.
   — Сердечно благодарю. Я высоко ставлю поддержку пана председателя, об этом говорит хотя бы тот факт, что я собирался изложить ему свою скромную просьбу.
   — Охотно сделаю все, что могу.
   — Для вас это пустяк, а для меня очень важно. Дело в следующем: с Нового года уходит в отставку заместитель начальника полиции. Если мне заручиться поддержкой такой высокой персоны, как вы, я мог бы наверняка рассчитывать на назначение…
   — От кого это зависит? — осведомился Никодим.
   — От министра внутренних дел.
   — Если так, то можете быть спокойны, — ответил Дызма, — это мой друг.
   — Сердечно благодарю.
   И Рейх вскочил, чтобы пожать Дызме руку.
   Перешли к обсуждению деталей. Рейх и Кшепицкий учли все до последней мелочи, и, слушая их, изумленный Дызма признавался себе, что ни за что не сумел бы с такой ловкостью обстряпать все дело.
   В банке их уже поджидал Куницкий. Лицо, глаза — все его поведение говорило о беспокойстве.
   Пройдя мимо, секретарь окинул его насмешливым взглядом, но Куницкий даже не заметил этого. Рысцой бросился он навстречу Дызме и загнусавил:
   — Приехали! Очень рад. Привезли папку?
   — Здравствуйте. Привез.
   — Пан Никодим, что все это значит?
   — Что вы имеете в виду?
   — Прием у министра! Черпак сказал, что прием отложен. Министр вовсе не уезжает. Пан Никодим, он и не собирался уезжать. Что это значит?
   — Пойдемте ко мне, — ответил, краснея, Дызма, — там я вам все объясню.
   — Ничего, ничего не понимаю, — беспрестанно повторял Куницкий, семеня следом за Дызмой.
   — Игнатий, можешь идти в город, — отпустил Дызма лакея.
   Когда тот ушел, Никодим сказал, обращаясь к Куницкому:
   — Видите ли, ваша жена решила развестись с вами.
   — Что такое? — встрепенулся Куницкий.
   — То, что вы слышите. Она разводится с вами и выходит замуж за меня.
   Куницкий со злобой посмотрел на Дызму.
   — Ах, так… Может быть, она приехала вместе с вами?
   — Нет, она осталась в Коборове.
   Старик беспрерывно кусал губы.
   — Когда же это она решила? Это невозможно! Она ничего мне не говорила! Это, наверное, каприз? Это, наверное, вызвано вашей интригой…
   — Какой там интригой… Она попросту втюрилась в меня, ей надоел такой старый хрыч, как вы.
   — Но у этого старого хрыча, — зашипел Куницкий, — миллионы.
   — Шиш, не миллионы. И миллионы и Коборово — все собственность Нины.
   — На бумаге, только на бумаге, уважаемый председатель! Не на что зариться!
   — А вот и есть на что, — философски заметил Дызма.
   — Увы, мне очень жаль, — со злорадством захихикал Куницкий, — но у меня векселя жены на такую сумму, которая с избытком покрывает стоимость имения.
   Никодим заложил руки в карманы, выпятил губы.
   — Что касается векселей, пан Куницкий, то векселя действительно были. Были, да сплыли.
   Куницкий мертвенно побледнел. Дрожа всем телом, с трудом переводя дыхание, он простонал:
   — Что?.. Что?.. Как это «были»?..
   — А вот так.
   — Украл! Ты украл мои векселя?! Ключ, сейчас же отдай ключ от сейфа.
   — Не отдам.
   — Да это же грабеж! Вор, бандит! Я тебя в тюрьму засажу!
   — Заткни глотку, старая калоша! — гаркнул Дызма.
   — Грабеж! Давай ключ!
   — Не дам, потому что ключ не твой — понимаешь, подлец! Не твой, а Нинин. И сейф ее, и ключ ее.
   — Ну, нет! Не думай, негодяй, что старика Куницкого так просто одурачить. Есть еще справедливость в Польше, есть суд! Есть свидетели, которые видели, как я давал тебе ключ. Полегче, браток! Нина тоже вынуждена будет показать под присягой, что подписала векселя.
   — Не беспокойся. Это уж мое дело.
   — Есть суд! — кипятился Куницкий.
   В передней раздался звонок.
   — Скотина, судом пугает! — Дызма плюнул на пол и пошел отворять.
   — Мерзавец, мерзавец! — Куницкий метался в комнате, как пойманная лиса в клетке. — Сейчас же иду к прокурору, в полицию…
   Но идти туда ему не пришлось: открылась дверь, и в комнату вошли сержант полиции и два агента сыскной службы в штатском.
   — Вы Леон Куницкий, он же Куник? — сухо спросил сержант.
   — Да, я Куницкий..
   — Вы арестованы. Одевайтесь, идите с нами.
   — Я? Арестован? За что? Это, наверно, ошибка.
   — Никакой ошибки нет. Вот ордер на арест.
   — За что?
   — Не мое дело, — пожал плечами сержант, — в уголовном розыске вам скажут. Ну, пошли! Оружие при вас есть?
   — Нет.
   — Обыскать его.
   Агенты ощупали карманы. Оружия не оказалось.
   — Ну, пошли! Извините, пан председатель, что нарушили ваш покой, но таков приказ. До свидания.
   — Приказ есть приказ, — заметил Дызма. — До свидания.
   Куницкий обернулся, хотел еще что-то сказать, но агент толкнул его, и он, вылетев, как пробка, из комнаты, мгновенно очутился за дверью.
   Никодим долго стоял в опустевшей передней. Наконец пригладил перед зеркалом волосы, вернулся в столовую. На столе его ждал завтрак, о котором он до сих под не вспомнил. Только теперь он ощутил сильный голод. Кофе уже остыл, сахар в нем не растворился. Никодим вынул из буфета графин с водкой, положил на тарелку ветчины, колбасы, телятины и принялся есть.
   — Видно, на роду мне написано умереть важным барином, — сказал сам себе Никодим за третьей рюмкой. — Ваше здоровье, пан председатель.
   В стекла бил мелкий, острый дождь, за окнами клубился серый сумрак.

ГЛАВА 15

   Дызма недолюбливал генерала Яжиновского по разным причинам: и смотрит насмешливо, и в обращении сух, а главным образом ему не нравилось то, что генерал был другом Терковского. Несмотря на неоднократные приглашения, Никодим уклонялся от посещения Яжиновских. На этот раз, однако, поехать пришлось — генерал напрямик заявил: отсутствие пана председателя на вечере сочту за личное оскорбление. Дызма, впрочем, знал, что Терковский не вылезает сейчас из Жегестова, поэтому у Яжиновских наверняка не будет.
   Собственно, у Дызмы не было оснований избегать Терковского. Он не чувствовал к нему антипатии, но молва гласила, что это заклятые враги; все упорно твердили одно и то же, и Никодим в конце концов сам готов был поверить этому. Терковский, в свою очередь, относился к нему холодно, даже с неприязнью. К счастью для Дызмы, у него было достаточно прочное положение, чтобы не считаться с этим. Никодим предпочитал не сближаться с Терковским еще и по той причине, что, по намекам дам-«паломниц», догадался о связи дородного начальника кабинета с «посвященными», к которым Дызма относился отнюдь не без опаски.
   Яжиновские жили на Вильчей, и Дызма отправился к ним пешком. Гостей было, по-видимому, много — у ворот стояло десятка два автомобилей. В передней ворохами лежали пальто, из комнат доносился гул голосов, взрывы смеха.
   Генерал и его жена встретили Дызму приветливо, провели его в гостиную, где как раз в этот момент водворилась тишина и какая-то тучная дама с обнаженными, похожими на телячьи окорока руками уселась за рояль. Волей-неволей Дызме пришлось остановиться в дверях и кивками отвечать на приветствия знакомых. Он даже не успел толком разглядеть, кому кланяется.
   Первым, кого он заметил в толчее черных фраков, был Терковский.
   — Чтоб его черт побрал, — проворчал про себя Дызма под первые аккорды рояля.
   Никодим решил лавировать таким образом, чтобы не столкнуться с Терковским. В таком людном обществе это будет нетрудно, тем более что сам Терковский вряд ли станет искать с ним встречи.
   Каково, однако, было изумление Никодима, когда он вскоре увидел, что толстяк пробирается прямо к нему. Поздоровавшись и взяв его под руку, Терковский шепотом предложил:
   — Пойдем покурим.
   Пока они шли через салон, глаза присутствующих были устремлены на них. Оба исчезли за портьерой генеральского кабинета.
   Вытащив из кармана огромный золотой портсигар и угостив Никодима папиросой, Терковский как ни в чем не бывало сказал:
   — Сто лет вас не видал, дорогой пан Дызма… Застигнутый врасплох таким обращением, Дызма молчал и косился с недоверием на собеседника.
   — Как здоровье? — продолжал толстяк. — Я после шести недель отдыха чувствую себя великолепно. Не поверите, пан председатель, сбавил семь кило. Неплохо, а?
   — Неплохо, — согласился Дызма.
   — Что может быть лучше отдыха! Перемена среды… Новые лица, новые впечатления, новый образ жизни…
   — Вы были в Жегестове? — спросил Никодим, чтобы хоть что-то сказать.
   — Да. Прекрасно там отдохнул.
   В гостиной гремел рояль. В соседней комнате был в разгаре бридж, оттуда долетали временами голоса играющих. У Терковского был глухой, тягучий голосок, который, казалось, исходил из-под его белой манишки. Маленькие рыбьи глазки плавали в глубине жирных век, толстые короткие пальцы ласково поглаживали янтарь мундштука.
   «Чего этому дьяволу от меня нужно?» — ломал голову Дызма.
   — Знаете, пан председатель, — тем же тоном продолжал Терковский, — я имел удовольствие познакомиться с вашим старым знакомым — с нотариусом Виндером. Очень милый человек!
   Терковский умолк, испытующим взглядом впился в лицо Дызмы.
   Никодим переспросил, не расслышав:
   — Что вы сказали?
   — Встретил вашего старого знакомого.
   Никодим стиснул челюсти.
   — Кого же?
   — Пана Виндера. Очень милый человек!
   — Кого? Виндера?.. Не помню. — Всю силу воли собрал Никодим, чтобы посмотреть Терковскому в глаза.
   — Как?! Не помните нотариуса Виндера?!
   — Нотариуса?.. Нет. Не помню.
   Ответом ему, был ехидный смех Терковского.
   — А он вас отлично помнит. Мы ехали с ним в одном купе; этот милый старичок много рассказывал мне о вас, о Лыскове…
   У Дызмы помутилось в голове. Значит, конец? Катастрофа? Его разоблачили. Он до боли сжал кулаки в карманах. Мелькнула мысль броситься на Терковского, схватить его за эту жирную шею, складками свисающую на воротник, и душить, душить, пока эта улыбчатая рожа не посинеет. Внутренне он весь подобрался. Мускулы напряглись.
   — Простите, пожалуйста, — раздался вдруг совсем рядом голос незнакомой дамы, которая мимоходом случайно его задела.
   Это отрезвило Никодима.
   — Какой Лысков? Что вы мне говорите?
   Терковский пожал плечами.
   — Чушь! Никакого Виндера я не знаю! Терковский поднял брови, флегматично стряхнул пепел.
   — Разумеется, может быть, это недоразумение.
   — Недоразумение… — отозвался Дызма.
   — Впрочем, мы скоро все выясним. Нотариус Виндер на следующей неделе приезжает в Варшаву. Я пригласил его к себе, это очень, очень милый человек. Вероятно, он говорил о ком-нибудь, кто имеет честь быть вашим однофамильцем, может быть о вашем родственнике… Хе-хе-хе…
   Ответить Дызма не успел. Концерт в гостиной закончился, и под оглушительные аплодисменты в кабинет ринулись гости и обступили собеседников.
   Весь вечер Никодим сидел как на иголках. Наконец около двенадцати незаметно скрылся.
   Сек мелкий дождь. Не застегивая пальто, Дызма брел домой. Придя к себе, не раздеваясь, повалился на диван.
   Все было ясно.
   Теперь он в руках у Терковского. Терковский не простит. Мстительный, мерзавец! С ним иметь дело — не с Бочеком!
   Никодим содрогнулся.
   Встал, зажег в комнатах свет, снял пальто, шляпу, фрак, принялся взад и вперед шагать по спальне. Мысли одна другой ужасней лезли в голову, на лбу выступил пот.
   «Что, если убрать Виндера… Может, удастся… Ну и что дальше?..»
   Раз Терковский узнал про Лысков, со следа его не сбить. Если Виндер исчезнет — Терковский сразу поймет, чьих рук это дело… Мало — выгонят, в тюрьму засадят…
   «Просить об одолжении?… Тоже ни к чему не приведет».
   Слишком хорошо знал Никодим, кто такой Терковский.
   В голове гудело. Всю ночь он не сомкнул глаз. Мучило одиночество, бессилие. Даже Кшепицкому не расскажешь… Что делать?.. Что делать?..
   К завтраку он не притронулся, велел Игнатию позвонить в банк, сказать, что сегодня нездоров и не придет. Однако не прошло и получаса, как Никодим спохватился: слух о его отсутствии может дойти до Терковского. Дызмой овладела злоба, ни за что ни про что он выругал Игнатия и пошел в банк. Там нарочно прошелся по всем отделам, заглянул к Вандрышевскому, учинил ему скандал за то, что тот опоздал с балансом, хотя накануне сам дал три дня отсрочки. Буркнул Кшепицкому «здравствуйте» и заперся в кабинете.
   Дызму мучила неотвязно одна и та же мысль: поделился ли с кем-нибудь Терковский своими подозрениями. Наконец пришел к убеждению, что этот хитрец не, станет кому попало открывать свои козыри. Что он намерен предпринять? Он наверняка постарается со скандалом прогнать и его, и Яшунского, и Пильхена…
   Оставался один выход: подать немедленно в отставку, не забыв о коборовском сейфе, собрать сколько удастся деньжат, взять заграничный паспорт и удрать еще до приезда Виндера в Варшаву. О браке с Ниной, конечно, не может быть и речи. Куницкого придется выпустить и как-то с ним договориться. Чтоб не жаловался.
   — У, черт!
   Зазвонил телефон. Кшепицкий сообщил, что приехала графиня Конецпольская и с ней еще какая-то дама. Хотят непременно его видеть.
   — Скажите, что болен.
   — Сказал, — ответил Кшепицкий, — настаивают, чтоб я доложил, говорят, вы их примете.
   Мрачней тучи отворил Никодим двери.
   — Прошу, — сухо пригласил он дам.
   Вместе с Конецпольской была и демоническая Стелла.
   Это только увеличило злость Дызмы.
   Обе стали озабоченно расспрашивать о здоровье, советовать докторов. Наконец заявили, что недомогание, надо полагать, не помешает учителю совершить в положенный день обряд ложи. Завтра — срок. Муж Конецпольской, к сожалению, находится в имении, и единственное место для мистерии — квартира Великого Тринадцатого.
   Это окончательно вывело Дызму из себя.
   — Оставьте меня в покое. Мне не до этого.
   — До завтра выздоровеете, — заявила Стелла тоном, не допускающим возражений. — Обязанность, налагаемая Троесветной Звездой, должна быть выполнена.
   — Выздоровею, выздоровею… — отбивался, как мог, Дызма. — Я здоров, мне просто не до этого. У меня на шее важные дела.
   Воцарилось молчание. Никодим отвернулся к окну.
   — Учитель, — негромко спросила Конецпольская, — у вас есть какой-то неприятность?
   Никодим иронически засмеялся.
   — Неприятность, неприятность. Случаются такие негодяи, что на шею садятся…
   — Учитель, вы сумеете справиться со всяким, — с убеждением сказала Стелла.
   Никодим долгим взглядом посмотрел на нее.
   — Не со всяким. Если кто, как свинья, роет под тобой яму, брешет на тебя, как собака… Норовит смешать с грязью, сжить со света…
   Глаза у Стеллы сузились.
   — Кто ж это такой?
   Дызма только рукой махнул.
   — Скажи, учитель, кто против тебя? — Стоит ли…
   — Надо сказать, — прощебетала Конецпольская, — надо. Может, мы что-то придумать, какой-то средство.
   — Орден Троесветной Звезды могуществен, — строго добавила Стелла.
   Никодим вобрал шею в плечи и неожиданно для самого себя проронил:
   — Терковский.
   На лицах обеих дам выразилось изумление. Дызма выругался про себя — стоило говорить этим бабам? Идиот!
   Стелла встала, размеренным шагом приблизилась к Никодиму.
   — Учитель! Твое право приказывать. Должен этот человек погибнуть?
   Дызме стало не по себе: свихнулась баба!
   — Учитель! — продолжала Стелла. — Должен ли он быть устранен навсегда или только на время? Приказывай!
   Никодим засмеялся. Это ему показалось чем-то ребячески-глупым. Разве может эта коротконогая обезьяна с ухватками проповедника сделать что-нибудь с таким вельможей, как Терковский? Впрочем, в ту же минуту в голове пронеслось, что до приезда Виндера остается совсем немного времени. Тогда — конец всему. Как только Терковский снюхается с Виндером… Вот сделать бы так, чтобы Терковского в этот момент не оказалось в Варшаве.
   Отошлите Терковского в Африку и посадите его там на дерево или отправьте к черту на рога! — заявил с горечью Дызма.
   — Когда? — решительным тоном спросила Стелла.
   — А хоть бы и сегодня… ха-ха-ха!.. Веселая вы женщина! Ну, не будем забивать себе голову побасенками. Так как же быть с мистерией?
   Дамы категорически потребовали соблюдения положенного срока и намекнули, что несчастье неизбежно посещает того, кто не выполняет обрядов. Перед такой угрозой Дызма капитулировал и согласился второе собрание ложи Троесветной Звезды устроить у себя дома.
   Вечером он поехал с Варедой развлечься в «Оазис» и, вернувшись домой, заснул мертвецким сном.
   Утро началось с того, что Стелла с Лялей перевернули вверх дном всю квартиру, отданную Дызмой в их полное распоряжение. Дызма решил провести мистерию с учетом самой строгой конспирации, и почтенный Игнатий получил трехдневный отпуск. Поэтому вся тяжелая работа — перестановка мебели, возня с коврами и прочее — выпала ему на долю. Отчасти он рад был этому — меньше было времени думать о Терковском и об опасностях, связанных с приездом Виндера.
   О Терковском дамы не упоминали: видимо, забыли.
   «Забыли, и хорошо, — думал он. — Видно, зря вчера проболтался».
   Никодим яростно передвигал мебель, перетаскивал ковры.
   К вечеру он так измучился, что охотно заперся бы от всех в спальне. Но — увы! — спальня, три другие комнаты и ванная были предназначены для «паломниц».