Дорошевич Влас. Каторга

   Этим я объясняю и страсть моего "приятеля" из Александровской тюрьмы. Он пришел за убийство жены, которую очень любил.
   - Не любил бы, не убил бы! - сказал он мне раз таким тоном, что если бы какой-нибудь Отелло в последнем акте таким тоном сказал об убийстве Дездемоны, у зрителей душа перевернулась бы от ужаса и жалости.
   И мне всегда думалось при взгляде на него:
   - Вот человек, который в азарте сжигает свои воспоминания.
   Много нравственных мук стараются потопить в этой карточной игре.
   Как бы то ни было, она губит и каторгу и поселенье. Заразившись, каторжане так и говорят: "заразился" картами, словно о болезни; заразившись карточной игрой в тюрьме, арестант уносит ее и на поселение, Это мешает ему поправиться, стать на ноги. Он проигрывает последнее, что у него есть, крадет, убивает, продает дочерей, сожительницу, жену, если она последовала за ним в ссылку.
   На Сахалине редко бывают вольные люди, но если такой появляется, его осаждают толпы нищенствующих поселенцев.
   - Третий день не емши.
   Вы дали двугривенный, и он спешит в закусочную, которыми обстроена вся Базарная площадь в Александровском. Вы думаете, купить хлеба? Нет, играть. Каждая закусочная в то же время игорный притон; в задней комнате "мечут", и умирающий от голода бедняк недеется выиграть и тогда уж "поесть как следует в свое полное удовольствие". Страсть к игре пересиливает даже чувство голода - сильнейшее из человеческих чувств.
   Обычная просьба, с которой, как за милостыней, обращаются на Сахалине поселенцы:
   - Барин, ваше высокоблагородие! Дайте записочку.
   То есть, напишите в лавку колонизационного фонда: "Отпустить для меня бутылку водки. Такой-то".
   - А что, выпить хочется?
   - Смерть!
   Но у него даже денег нет, чтобы купить по этой записке бутылку водки. Можете быть спокойны. Он отправится и поставит "записку" на карту, потому что эти записки, как я уже упоминал, ходят между поселенцами как деньги, ценятся обыкновенно в пятьдесят копеек и принимаются как ставка на карту.
   Есть даже целые селения, занимающиеся исключительно картежной игрой. Таково, например, селение Аркво, расположенное в долине реки того же имени, по дороге от поста Александровского к рудникам.
   - А, господам арковским мещанам почтение! - приветствуют арковского поселенца в посту.
   "Арковские мещане" земледелием занимаются так, "через пень в колоду", только "балуются по этой части"; их главный источник дохода - карты.
   В дни, когда в Мгачских рудниках происходит "дачка" вольнонаемным рабочим-поселенцам, вы не найдете в Аркве ни одного взрослого поселенца. Остались дети, старики да старухи. А "арковские мещане" с женами и сожительницами, захватив самовары и карты, пошли к Мгачи.
   Поставили самовары, обрядили жен и сожительниц в фартуки и новые платки и засели на дороге прельщать, угощать и обыгрывать мгачских чернорабочих, отправляющихся за покупками в пост.
   Еду раз во Владимирский каторжный рудник и по дороге обгоняю толпу "арковских мещан".
   Бабы разряжены, как может "разрядиться" нищая; мужики оживленно болтают, несут самовары.
   - Путь добрый! Куда?
   - К Ямам (владимирский рудник) подаемся.
   - Что так?
   - Японец (японский пароход) пришел. Грузят. Сказывают, дачка была, чтоб поскореича!
   "Арковские мещане" шли отыгрывать у каторжан те жалкие гроши, которые тем выдаются с выработанного и проданного угля.
   Около поста Александровского есть знаменитое в своем роде "Орлово поле", может быть, так и названное от игры в орлянку. Колоссальный игорный притон под открытым небом.
   Что вы поделаете с человеком, развращенным тюрьмой, "заразившимся" там страстью к картам! И как часто приходится слышать от жены, добровольно пошедшей за мужем, жены-героини, жены-мученицы, на вопрос:
   - Как живете?
   Безнадежное:
   - Какая уж жизнь! Нешто с таким подлецом жизнь! Все дома голо, все дочиста проиграно! Дети голодом мрут, меня "на фарт" посылает. Все для игры. Подлец, одно слово. Хам!
   - Зачем же за таким шла?
   - Да нешто он такой был? Нешто за таким шла? Шла за путным. Это уж он в тюрьме заразился, прах его расшиби! Было бы знато, нешто стала бы себя губить.
   И это общая "песнь Сахалина".
   Кто стал бы исследовать причины многочисленных преступлений на Сахалине, тот убедился бы, что среди тысяч причин, вызывающих эти преступления, чаще всего является картежная игра, эта болезнь тюрьмы, эта эпидемия каторги, ломающая всю жизнь этих несчастных людей.
   Законы каторги
   Как и всякое человеческое общежитие, каторга не может обойтись без своих законов.
   - Удивительное дело! - заметил я как-то в беседе с одним "интеллигентным" сахалинским служащим. - Каторга так горячо восстает против смертной казни и телесных наказаний. Так возмущается. А в своем обиходе признает только две меры: телесные наказания и смертную казнь!
   Собеседник даже подпрыгнул на месте. Обрадовался, словно я его рублем подарил.
   - Вот, вот! Вы это напишите, непременно напишите. Пусть знают, как с ними гуманничать! Если они сами для себя ничего другого не признают...
   Я невольно улыбнулся.
   - Неужели вы хотите, чтоб мы были не лучше каторжников?
   Бедняга посмотрел на меня изумленно, растерялся и только нашелся ответить:
   - Это... это с вашей стороны игра словами... Это - парадокс!
   Общество считает их своими врагами, ссылает. И они считают своими врагами все общество. A la guerre, comme a la guerre.
   Каторге нет никакого дела до преступлений, совершаемых каторжанами против "чалдонов". Самое зверское преступление не вызовет ничьего осуждения. Раз человек убьет кого не из-за денег, каторга отнесется к этому как к "баловству".
   - Ишь, черт, пришил ни за понюх табаку.
   Но скажет это добродушно. Насчет убийства человека "с воли" у каторги есть даже поговорка, что чалдона убить - только "в среду, пятницу молока не есть". Законы каторги предусматривают только преступления, совершаемые каторжанами против каторжан.
   Сначала рассмотрим законы, определяющие обязанности каторжан. Их немного, всего два. Если в камере, в "номере" тюрьмы кому-нибудь предстоит наказание плетьми, вся камера делает складчину "на палача", чтобы не люто драл. Кто жертвует копейку, кто две, кто три, глядя по состоянию. Но всякий, у кого есть за душой хоть грош, обязан его пожертвовать. Это закон, от которого отступлений нет.
   Иначе палач, при его истинной виртуозности, может плетью и искалечить и задрать даже человека насмерть. При таких смотрителях, как упоминавшийся мною Фельдман, любивших драть, тюрьма прямо разорялась на взятки палачам, а палачи благодушествовали и пьянствовали.
   Вторая обязанность всякого каторжанина - помогать беглым. Тюрьма прячет беглых с опасностью для себя. При мне в бане Рыковской тюрьмы был пойман скрывшийся там бежавший из Рыковской же тюрьмы важный арестант. Тюрьма носила ему туда есть. Как бы беден и голоден ни был каторжанин, он отдаст последний кусок хлеба беглому. Это тоже закон каторги. Только этим и можно объяснить, например, такой странный факт: гроза и ужас всего Сахалина Широколобов, бежавший из Александровской тюрьмы, всю зиму прожил в Рыковской. Каторга укрывала и кормила его, рискуя своей шкурой и делясь последним.
   Несоблюдение этих двух священных обязанностей каторжанина наказывается общим презрением. А общее презрение на Сахалине выражается общими побоями. Такой человек - "хам", бить его ежечасно можно и должно.
   Гражданский кодекс каторги прост и краток. Каторга предоставляет своим членам заключать между собой какие угодно договоры. И требует только одно: свято соблюдать заключенный договор. Как бы возмутителен этот договор ни был, каторге дела нет.
   - Сам лез!
   И так как "отцы", "майданщики" и "хозяева", - все это народ, который платит каторге, то каторга всегда на их стороне, и если должник не платит, отнимает у него последнее и еще "наливает ему, как богатому". Этим и держится кредит в их мире. Часто человек, взявший "под пашню", то есть продавший свой паек хлеба за полгода, за год вперед, с голода нарочно совершает преступление, чтобы его посадили в карцер или одиночку: там-то уж никто не отнимет у него за долг его куска хлеба! Таково происхождение многих преступлений и проступков среди каторжан, особенно проступков мелких: например, "ничем необъяснимых" дерзостей начальству. Но если, вместо того, чтобы посадить в карцер, только наказывают розгами, - тогда приходится совершить преступление покрупнее, чтобы попасть в "последственную" одиночку и поесть. Чтобы избавиться совсем от непосильных долгов, есть только один способ - бежать. Бега - единственное спасение, единственная возможность "переменить участь". И каторга относится к бегам с величайшей симпатией и почтением. Раз человек бежал из тюрьмы, - все обязательства и долги иду на смарку, без права возобновления! Часто человек, запутавшийся в долгах, бежит без всякой надежды выйти на волю. Проплутав недели две, полуумирающий от голода, изодранный в кровь в колючей тайге, иззябший, в рубище, он возвращается в ту же тюрьму, откуда ушел. Получает прибавление срока, "наградные" и собственным телом расплачивается за сделанные долги. Но зато все долги уж смараны, и он снова кредитоспособный человек. Вот происхождение многих сахалинских "бегов", ставящих прямо в тупик тюремную администрацию:
   - Да чем же, на что надеясь, они бегают?
   Уголовное законодательство каторги так же просто и кратко.
   "Кража", такого преступления каторга не знает. На языке каторги "преступлением" называется только убийство. И если, положим, человек, осужденный за вооруженную кражу, говорит вам:
   - Никакого преступления я не совершал!
   Это вовсе не означает "упорного запирательства". Просто вы говорите на двух разных языках: он никого не убил, значит, "преступления" не было. И вы очень часто услышите на Сахалине:
   - За разбой без преступления.
   - За грабеж без преступления.
   - За нападение вооруженной шайкой без преступления.
   Кража не считается ничем. Там, где беззакония творят все, беззаконие становится законом. В случае кражи каторга предоставляет обкраденному самому разобраться с вором или нанять людей, которые бы вора избили. Но если вор начинает уж красть у всех поголовно, тогда тюрьма учит его для острастки вся: Но все подобные дела должны оканчиваться в тюрьме и самосудом. Начальства каторга не признает. И всякая жалоба по начальству, - прав человек или виноват, безразлично, - оканчивается для жалобщика или доносчика жесточайшим избиением всей тюрьмой. В этом ни разноречия, ни отступления не бывает. Бьют все: одни из мести, другие - по злобе, третьи - "для порядка", четвертые - от нечего делать: надо же чем-нибудь развлекаться. Некоторые "из прилики": не будешь такого бить, скажут: "Сам, должно быть, такой же!"
   Теперь мы входим в самую мрачную часть "уложения" каторги, где звучит только одно слово "смерть". Эти законы охраняют безопасность бегства.
   Каждый, кто, зная о готовящемся побеге, предупредит об этом начальство или, зная место, где скрывается беглец, укажет это место начальству, подлежит смерти. И пусть его для безопасности переведут в другую тюрьму, каторга и туда сумеет дать знать о совершенном преступлении, и такого человека убьют и там.
   Если каторжник бежал, его поймали, привели снова в ту же тюрьму, и он сказывается "бродягой непомнящим", никто из знающих его, под страхом смерти, не имеет права его "признать", то есть открыть его настоящее имя. Этому непреложному закону подчиняются не только каторжане, но и надзиратели, никогда почти не признающие "бродяг", которые у них же сидели. Этот закон имеют ввиду и другие служащие, неохотно "признающие" беглого, когда его возвращают:
   - Охота потом ножа в бок ждать!
   В Корсаковский пост доставили с японского берега Мацмая несколько перебравшихся туда беглых. Они выдавали себя за "иностранцев" и лопотали на каком-то тарабарском наречии, сами еле сдерживались от смеха при виде приятелей-каторжан и старых знакомых надзирателей. Но их никто "не признавал".
   - Впервой видим!
   Пока, наконец, беглецам не надоело "ломать дурака", и они сами не открыли своих имен.
   Мне рассказывал один из служащих:
   - Приводят к нам на пост бродягу. Смотрю: "батюшки, да он у меня же в лакеях, будучи каторжанином, служил". Думаю: "признавать - не признавать? Уличать - не уличать?" Попросил, чтобы меня с ним оставили наедине. Смеется: "Здравствуйте, - говорит, - ваше вышесокоблагородие. Как барынино здоровье?" - "Что ж ты, - спрашиваю, - так настоящее свое имя и не думаешь открывать?" - "Не думаю!" - "Да ведь тебя здесь половина людей знает. Признают!" - "Никто не признает, не беспокойтесь!" - "Да ведь я тебя первый уличить должен. Не могу не уличить!" - "Что ж, - говорит, уличайте, коли охота есть!" А сам на меня в упор смотрит. Бился я с ним, бился, часа два, пока доказал, что ему инкогнито своего не скрыть, и самому признаться выгоднее, - наказание меньше. Насилу уломал: "Ладно, говорит, - сознаюсь!"
   Помню испуганное лицо моего ямщика, который часто меня возил и был ко мне расположен, когда я сказал ему:
   - А я Широколобова видел!
   Даже вздрогнул бедняга, испугался за меня:
   - Бога ради, барин, никому об этом не говорите! Беда будет!
   Но я успокоил его, что пошутил.
   Вот это-то обязательное всеобщее молчание относительно беглого и придает надежды сахалинским беглецам. Немногие бегут в надежде вернуться в Россию, но всякий надеется "переменить участь", при бегстве сказаться "бродягой" и вместо десяти, двадцатилетней каторги отбыть полуторагодовую.
   Убийство каторжанином каторжника каторга не всегда наказывает смертью. Но убийство каторжанином "товарища" - всегда и обязательно. "Товарищ" - не всякий. И часто каторжанин, совершивший убийство в тюрьме, на ваш вопрос: "Как же так, товарища?" - с недоумением ответит вам:
   - Какой же он мне был товарищ?
   И даже смертельно обидится:
   - Нешто я могу товарища убить.
   Вы говорите на разных языках.
   "Товарищ" - на каторге великое слово. В слове "товарищ" заключается договор на жизнь и смерть. Товарища берут для совершения преступления, для бегов. Берут не зря, а хорошенько узнав, изучив, с большой осторожностью. Товарищ становится как бы родным, самым близким и дорогим существом в мире. И я знаю массу случаев, когда товарищ к товарищу, заболевшему, раненому во время бегов, относился с трогательной нежностью. К товарищу относятся с почтением и любовью и даже письма пишут не иначе, как: "Любезнейший наш товарищ", "премногоуважаемый наш товарищ". Почтением и истинно братской любовью проникнуты все отношения к товарищу.
   Убить товарища в тюрьме - одно из величайших преступлений. Убить его с целью грабежа во время бегов - величайшее, какое только знает каторга.
   Во всех сахалинских тюрьмах, в "подследственных" одиночках вы найдете несчастнейших людей в мире, ждущих как казни своего освобождения из одиночки. Полупомешанных от ужаса, дошедших до мании преследования. Все это - лица, заподозренные каторгой в доносе о предстоящем побеге, в указании места, где скрывается беглый, в уличении бродяги, в убийстве товарища во время бегов. И они имеют все основания сходить с ума. Каторга говорит:
   - Не уйдут от нас! Пришьем.
   Из того, что такие несчастные водятся во всех тюрьмах, вы видите, что даже закон товарищества в развращенной сахалинской каторге находит много нарушителей.
   Таковы гражданский и уголовный кодексы каторги. Мне остается только сказать о постановке следственной части у каторжан. Каторга еще не пережила эпохи пыток. Производить обыск, сыск и розыск на каторжном языке называется "шманать", и на обыкновенный язык это слово следует перевести словом: пытать. Творя самосуд, каторга добивается истины жестокими истязаниями.
   Капитан Моровицкий рассказывал мне, как в бытность его смотрителем Дуйской тюрьмы каторга производила там розыск убийц. Двоих заподозренных каторжане подбрасывали вверх и разом расступались. Несчастные грохались об пол. И это продолжалось до тех пор, пока несчастные, избитые в кровь и искалеченные, не сознались.
   - Да это по-нашему называется просто "шманать"! - подтвердил мне потом и один из каторжан Иванов, производивший это следствие.
   Язык каторги
   У каторги есть много вещей, которых посторонним лицам знать не следует. Это и заставило ее, для домашнего обихода, создать свой особый язык. Наречие интересное, оригинальное, создавшееся целыми поколениями каторжан, в нем часто отражается и миросозерцание и история каторги. От этого оригинального наречия веет то метким добродушным русским юмором, то цинизмом, отдает то слезами, то кровью.
   Убить - на языке каторги называется п р и ш и т ь.
   - Я его ударил, - он и лег к земле, как пришитый.
   Вот не лишенное висельного юмора происхождение слова "пришить".
   - "Пришить" просто - означает убить, но п р и ш и т ь б о р о д у означает только обмануть.
   - Пришил ему бороду, и бери, что знаешь! - говорят каторжане.
   Происхождение этого выражения кроется, быть может, в легенде о похождениях одного славившегося сибирского бродяги, предания о котором и до сих пор живут в памяти каторги. Он грабил специально богатых одиноких стариков - "столоверов" (староверов), спасающихся в сибирской тайге. И ходил, по словам легенды, на грабеж с одной нагайкой. Он никогда не связывал своей жертвы, а, хорошенько напугав, припечатывал старику бороду сургучом к столу. И затем хозяйничал в избе, как хотел. Если же старик не указывал денег, бродяга бил его нагайкой. От сильных ударов старик поневоле рвался и тогда испытывал двойные страдания: и от нагайки и нестерпимую боль от припечатанной бороды. Взяв все, что нужно, бродяга так и оставлял несчастного припечатанным: "Сиди, мол, повестки не подашь" (Знать не дашь). Судя по тому, что мне приходилось слышать вместо "пришить бороду" также выражение "припечатать бороду" - этому объяснению оригинального выражения можно поверить.
   У каторги есть два специальных термина для обозначения того, как "пришивают" людей. Разбить человеку голову на каторге называется р а с к о л о т ь а р б у з (!), а ударить человека ножом в грудь, называют у д а р и т ь в д у ш у. Грудь на каторжном языке называется душой, и корсаковский палач Медведев, рассказывая мне, как он вешал, говорил:
   - Как закрутились они на веревке, подступило мне что-то в душу.
   И указал при этом куда-то на селезенку...
   "Умереть" разно называется на Сахалине. В посту Корсаковском кладбище помещается около маяка, а потому там умереть - это значит о т п р а в и т ь с я к м а я к у.
   - А где больной такой-то?
   - К маяку пошел, ваше высокоблагородие! - отвечают вам в лазарете.
   - К маяку бы поскорей! - стонут больные.
   В Александровском посту кладбище помещается на пригорке, который занял когда-то ссыльнопоселенец Рачков для выпаса скота. А потому умереть в Александровском посту - это значит о т п р а в и т ь с я н а Р а ч к о в у з а и м к у.
   Так как Александровский пост - это главный пункт острова, и всякий каторжанин обязательно пройдет через него, то и "Рачкова заимка" получила всеобщую известность, и выражение "отправиться на Рачкову заимку" повсеместно значит "умереть".
   И угроза "отправить на Рачкову" равносильна угрозе "пришить".
   Из преступлений, кроме убийства, на Сахалине очень распространено делание фальшивой монеты. Особенно теперь в ходу подделка серебряных рублей. Японский пароход "Яеяма-Мару", пришедший за углем для Владивостока, простоял около сахалинского Владимирского рудника около недели. Японцы, по обыкновению, привезшие для каторжан "саки" (японская водка) и разные припасы, чтобы мошеннически продать их втридорога, уехали с Сахалина с карманами, полными... фальшивых рублей. Каторга перемошенничала! Эти фальшивые монеты на Сахалине фабрикуются повсеместно и затем сбываются в Уссурийский край, где и спускаются неопытным инородцам. Это часто на Сахалине. Спрашиваю про "Золотую ручку", только что при мне вернувшуюся с материка.
   - Да зачем ей понадобилось ездить на материк?
   - Зачем! Деньги фальшивые, небось, возила. У нее дело известное.
   "Деньги" на языке каторги называются с а р г а. Но сарга бывает настоящая и л и п о в а я. "Липовым" каторга называет все фальшивое: деньги, паспорта, имя. Делать "липовую саргу", заниматься деланием фальшивой монеты, каторга не без юмора называет также п е ч ь б л и н ы. И мне передавали, - может быть, анекдот, но клялись и божились, что факт, - курьезный случай. Одно из начальствующих лиц заинтересовалось, - а чем занимается теперь лично известный ему почему-то поселенец такой-то?
   - Блины печет! - отвечали каторжане, любившие поглумиться над начальством.
   Начальство поняло, что он печет блины для продажи, "как делается в городах", и заметило:
   - А-а, отлично, отлично! Я очень рад за него, пусть старается! Это мне очень приятно.
   Третьим распространенным на Сахалине преступлением является, конечно, кража. Украсть на каторжном языке называется с т ы р и т ь. Подучить украсть, сказать, как легче это сделать, указать, где лежат деньги, называется н а т ы р и т ь. Передать краденое в другие руки, чтобы скрыть концы в воду, называется п е р е т ы р и т ь. И при дележе обмануть сообщника, утаить в свою пользу часть похищенного - именуется о т т ы р и т ь. Ни одна мало-мальски крупная кража ни на Сахалине ни у нас, в городах, не обходится без "натырщиков" и "перетырщиков", при чем сам "стырщик" получает обыкновенно сущие пустяки, потому что львиную долю "оттыривают" "натырщики" и "перетырщики" - подводчики и сбытчики заведомо краденого. Вор на Сахалине, как и везде, это - только батрак, всю жизнь работающий на других.
   Нищенство, как профессия, мало дает на голодном Сахалине. Просить милостыню на языке каторги называется с т р е л я т ь. И это громкое слово, имеющее такое мирное значение, приведшее в первый раз и меня в смущение, сыграло большую роль в жизни каторжанина Мариана Пищатовского. Геркулес, добродушнейшее в мире существо, страшный только во время эпилептических припадков, - он подошел к начальнику, посетившему тюрьму, с самой добродушной фразой:
   - А я вас подстрелить хочу...
   - Убрать! В кандалы! - крикнул натурально отшатнувшийся в сторону начальник.
   И Пищатовский несколько месяцев отсидел в кандалах, решительно не понимая, - за что. Полжизни прожившему в каторге, ему и невдомек, что ведь не весь же мир говорит на каторжном языке! С тех пор каждый раз, как перепуганный начальник посещал тюрьму, Пищатовского уводили и заковывали. Жалуясь мне на свои заключения, добряк особенно жаловался на это:
   - В жизнь свою мухи не убил (он из дисциплинарных), а что терплю. Как самый отъявленный. И за что? - За то, что на чаек, на сахарок подстрелить хотел. Обрадовался: вот думаю, доброе начальство, - гривенничек даст. Вот те и обрадовался!
   Для слова "просить", "идти по миру", у каторги есть и другое выражение, историческое, пришедшее из Сибири, - с т р е л я т ь с а в а т е й к и. "Саватейками" в Сибири называются очень вкусные сдобные лепешки, которые пекутся на сметане. Зажиточный сибирский крестьянин считает долгом совести, делом хорошим "для души", подать бродяге варнаку - "саватейку". Отсюда "стрелять саватейки" значит на каторжном языке также и идти бродяжить. Но - увы! - в сахалинской каторге это выражение стало уже совсем историческим. На голодном Сахалине не то, что "саватеек", хлеба-то нет. Сахалинский поселенец не сибирский крестьянин: у голодного не поешь. В Сибири крестьянин кормит бродягу, и за то бродяга ни за что ничего у крестьянина не тронет. А голодный сахалинский бродяга режет у поселенца на корм и корову и последнюю лошадь. За то и поселенцы охотятся за бродягами, ловят, а то и убивают.
   - Здесь Сакалин, батюшка, всякому до себя! - говорят на этом острове, где человек человеку поневоле волк.
   Перейдем теперь к выражениям, означающим наказание. Во всех в них звучит ирония. Эта ирония напоминает мне ту улыбку, кривую, довольно "плохую", похожую скорее на гримасу, с которой человек идет ложиться на "кобылу".
   - Стало быть, так порядок того требует.
   Каторга не любит слова "вешать". Она называет это з а с л у ж и т ь в е р е в к у. Это какая-то инстинктивная боязнь страшного слова доходит до того, что даже палач, рассказывая вам, как он повесил 13 человек, ухитряется как-то избежать неприятного слова, а если и произносит его, то словно давится и как будто конфузится. Точно так же каторга не любит слова "розги" и предпочитает ироническое название л о з ы. Плети каторга зовет м а н т а м и - слово, которое произносится всегда иронически. А вообще получить плети называется - п о л у ч и т ь н а г р а д н ы е. Причем получить их в высшем, определенном законом, размере называется заслужить п о л н я к. Для слова "карцер" у каторги есть два выражения - п ч е л ь н и к или с у ш и л к а, при чем употребительнее последнее: оно ироничнее.
   - А где такой-то? Что я его третий день не вижу?
   - Сушится!
   Значит, сидит в темном карцере.
   Чтобы увернуться от всех этих прелестей, начиная с мантов, продолжая лозами и кончая сушилкой, каторжанину нужно быть или уж особенно ф а р т о в ы м, или уметь ф е л ь д и т ь.
   Этот совершил 20 преступлений и попался только на 21-м, а тот и на первом "вляпался", да так, что пришел на 20 лет. За тем числится десятка полтора человеческих жизней, а он пришел, как бродяга, на полтора года "за скрытие родословия": отбудет и опять уйдет, а другой, - каторга это знает, - ни за что сидит, и будет сидеть весь долгий срок. Тот на глазах у всех ушел и пробрался в Россию, а другой и версты от тюрьмы не отошел: поймали, дали "наградные" и посадили "с продолжением срока". Все заставляет каторгу верить в слепой случай. Только случай, - и ничего больше. Даже суд, по ее характерному взгляду, "это - карты". Вера в случай - вот истинная религия каторги, в судьбу, в фортуну. От слова "фортуна" и происходит слово ф а р т. Собственно, оно означает "счастье", но, Боже, что подчас на Сахалине называется "счастьем!" Соответственно этому и слова "фарт", "фартовый" имеют много значений.