Довгань Владимир. Опыт предпринимателя

   Все бабушки и дедушки – самые добрые люди на свете. Они всегда покупали конфеты, сладости, одежду, немного баловали меня, наполняя мое детство добром, светом и радостью.
   Кроме любви к дедушке я всегда, с самого детства, испытывал гордость за него. Помню его тело, покрытое шрамами, правого бока практически не было: вместо привычной конфигурации тела с правой стороны была какая-то складка, обтянутая кожей в страшных рубцах. Его ноги и руки были изуродованы осколками, а множество их так и осталось в теле.
   Он прошел финскую и германскую войны, и я искренне им горжусь как героем, у которого вся грудь была в орденах и медалях. На всю жизнь запомнил его рассказ о том, как он с товарищами в финскую войну оказался в окружении. Он с другом по-пластунски пробирался по недавнему полю боя среди трупов. Лил сильный дождь.
   Один финн притворился мертвым, закрывшись плащ-палаткой. И, когда дед проползал мимо него, отбросил плащ-палатку и нанес сильный удар штыком. Дед машинально закрылся рукой, штык пронзил его руку. Финн выдернул из дедовой руки штык и ударил им снова. Тогда мой дед второй раз заслонился рукой и теперь уже так сжал руку, что враг не смог вырвать свою винтовку со штыком. Здесь подоспел на выручку напарник деда, и они застрелили этого финна, хотя тот и просил о пощаде: война есть война.
   Военных историй дед рассказывал очень много. Как-то я его спросил: «А когда тебе было страшнее всего?». Он ответил: «Когда бомбили с самолета. Земля подпрыгивает, ты вжимаешься в воронку, от ужаса волосы шевелятся, начинаешь молиться Богу, даже если прежде в него не верил. За одну бомбежку волосы седеют».
   Мой дед был абсолютно честным человеком. Работая директором пекарни, он никогда не мог принести домой буханку хлеба, хотя служащие воровали их десятками, кормили ими скот. Мой брат Валентин перенял от него эту невероятную щепетильность.
   Хотя во время революции 1917 года расстреляли всю семью деда (его отец был известным в Воронеже фабрикантом и купцом), он стал поклонником коммунистической идеи и фанатичным руководителем предприятия.
   Дед всегда очень уважительно относился к власти, с гордостью носил медали с профилем Сталина, «За отвагу» и никогда не ругал ни коммунистов, ни Сталина, ни время. Действительно, удивительный был человек
   Мое детство предстает в памяти, как цепочка ярких вспышек воспоминаний и впечатлений, отдельных фрагментов, которые, конечно же, не складываются в непрерывный кинофильм.
   Одним из ярчайших эпизодов, запомнившихся на всю жизнь, стал переезд из Ерофея Павловича в город Тольятти. Из доброго, семейного поселка, затерянного в бескрайней тайге, я переселился в индустриальный город. В то время это была огромная стройплощадка, по которой ползали бульдозеры, тянулись грузовики со щебенкой, плитами. Ночь озарялась огнями электросварки. Из патриархального Берендеева царства я шестилетним мальчишкой попал в промышленный вертеп.
   Я был всегда очень любознательным, меня интересовало буквально все. Особенно я любил мастерить что-то своими руками. Отец мой -мастер на все руки: классный столяр, слесарь, токарь, сварщик, электрик. Он всю жизнь все в доме делает сам: мебель, люстры, сам строит, сам сваривает, сам месит бетон в бетономешалке, сделанной по собственному проекту.
   Он с детства привил мне любовь к ручному труду. Помню, как я починил однажды старый будильник, у которого сломалась пружина. Я разобрал часы до основания, до винтика, а потом собрал, заменив эту пружину маленьким механизмом – проволокой с гаечкой на конце, которой я отрегулировал ход этих часов. Они потом довольно долго вполне исправно работали.
   Мы с отцом нередко ходили на рыбалку, и я любил сам делать блесны. Мне доставляло несравненное удовольствие самому придумать, нарисовать форму, вырезать ее в дереве, взять кусок нержавеющей стали, сделать вторую матрицу, потом полировать, потом залить ее свинцом, подобрать груз, в ванне испытать, как тонет блесна, с какой скоростью погружается, повторяет ли она игру маленькой рыбки. И все это – своими руками.
   Но самая большая моя страсть в детстве – это изготовление оружия. Не знаю почему, может быть, действительно в какой-то прежней жизни я был воином, но делать холодное и огнестрельное оружие – это была какая-то страсть. Так как дома я часто находился один – брат целый день занимался своими делами, родители, естественно, пропадали на работе, – то в моем распоряжении была куча инструментов: рубанки, дрели, наждаки, сверла, стамески. Все пространство забито инструментом и материалами, которые могли пойти в дело: куски уголка, дюралюминия, стали-нержавейки, плексигласа.
   Если мне попадался подходящий материал: какой-нибудь расплющенный клапан, широкая стамеска или полотно пилы, – он непременно превращался в удивительное оружие. Сначала я рисовал красивую форму ножа, а потом часами, поставив сосуд с водой, в котором охлаждал сталь, миллиметр за миллиметром обтачивал заготовку до тех пор, пока не вырисуется нужная мне форма классного ножа.
   Затем я его полировал, делал из бука или березы ручку. Слава Богу, у нас и столярные инструменты были, а уж кусок дуба или бука всегда можно найти, например, отломав черенок от сломанной лопаты или покопавшись в отходах на стройке, где иногда даже попадалось красное дерево. Я выпиливал рукоятку и на последней стадии сборки приклеивал или приклепывал ее алюминиевыми или медными клепками, потом шлифовал, покрывал особым лаком, и в руках у меня оказывалось буквально произведение искусства.
   Я не знаю, зачем мне это нужно было. Я ведь не собирался ходить со своим оружием на улицу, использовать его на охоте или где-то еще. Но к оружию я испытывал настоящую страсть. Я делал арбалеты собственной конструкции. Днями напролет я возился, натягивая тетиву. Я мастерил примитивные пистолеты – поджиги: подбирал толстостенный кусок трубы, делал затвор, чтобы можно было стрелять металлическими шариками. Подобные игры часто приводили к плачевным результатам: среди мальчишек кое-кто остался без руки или без глаза, но меня Бог миловал.
   Еще у меня была огромная любовь ко всяческим взрывным устройствам. Я брал какую-нибудь старую трубу, гильзу или любую другую емкость, набивал ее порохом или «серой», соскобленной со спичек, заматывал все это изолентой, прилаживал самодельный бикфордов шнур, а потом шел куда-нибудь на обрыв. Хорошо, хватало ума, чтобы бросать бомбу с обрыва! Все эти взрывы приводили нас, мальчишек, в невероятный восторг.
   Из фольги или легких тонкостенных алюминиевых труб мы из­готавливали ракеты. Брали целлофан, нарезали тонкими полосками, все это вместе с порохом засыпали внутрь, делали сопла, и наши ракеты взмывали в небо.
   Мы жили в собственном мире, в котором много приходилось работать головой. Мы делали чертежи, создавали планеры, все изготавливали своими руками. При этом мы испытывали невероятную гордость за то, что все делали сами.
   Возможно, отсутствие покупных игрушек сыграло в моем развитии позитивную роль. Нам приходилось самим вырезать игрушки из досок, палок, что-то изобретать. Я уверен, что это в тысячу раз полезней и приятней, чем играть в готовые игрушки, которыми мы просто засыпаем сегодня наших детей. Им не остается ни времени, ни желания что-то делать самим, придумывать, мастерить.
   Не потому ли многие нынешние молодые мужчины ничего не умеют делать собственными руками? Они с детства привыкли жить на всем готовом. А если в раннем возрасте не пробудить тягу к творчеству, не развивать созидательное начало, из такого ребенка вырастает человек, не готовый менять мир собственными руками, потому что руки его для этого просто не приспособлены.
   Мне в этом смысле повезло. Самодельные игрушки воспитывали в нас способность фантазировать, мыслить, чувствовать природу материала: пластик, металл, дерево – неважно, чувствовать в руках эту твердость, когда ты делаешь свой мир собственными руками.
   Мне это здорово в жизни пригодилось, когда я разрабатывал производственные линии, работал с конструкторами. Я видел, что они не чувствуют металла, не ощущают, чем, к примеру, медь отличается от бронзы, алюминий от титана или нержавейка от обычной стали. А я все это прочувствовал, потому что десятки и сотни раз что-то пытался склепать, а сталь то ломалась, то оказывалась слишком вязкой для таких поделок.
   Улица запомнилась мне бесшабашными драками, когда мы дрались дом на дом, улица на улицу, квартал на квартал. Какой-то бред! Видимо, у мальчишек все это на уровне инстинктов – надо охранять от чужаков свою территорию. Это было с нашей стороны всего лишь подростковое самовыражение. Все же дружили, нечего было особенно делить. Но неизменно одна уличная «армия» наступала на другую. Стоило кому-то только свистнуть, как собирались две ватаги, и начиналась свалка.
   Может быть, это генетическое наследие от многих поколений наших предков, которые вынуждены были отвоевывать себе пространство для жизни.
   Слава Богу, драки в Тольятти во времена моей молодости не имели той коварной жестокости, которой они отличаются теперь. Когда я служил в Казани, видел, как взрослые преступные авторитеты манипулировали школьниками и заставляли детей драться квартал на квартал, школа на школу. Это были кровавые драки, в ход шли металлические прутья, цепи, палки.
   Я всегда был в движении, постоянно находился в гуще событий. Часто, как мне рассказывала мама, я приходил домой настолько грязным, что нельзя было различить, где ботинки, где брюки, где куртка, где руки -сплошная грязь. Город в то время только строился, не было асфальтовых дорог, осенью и весной не пройдешь, а мы лазили по всем стройкам, где часто можно было провалиться в яму, упасть в лужу или кучу мусора.
   Видя, что сына невозможно даже раздеть, мама тащила меня в ванну и сначала отмывала вместе с одеждой и только потом раздевала. Это происходило едва ли не каждый день, но моя добрая мама не злилась на меня, не ругала и всегда все прощала.
   Но этого нельзя было сказать о моем строгом отце. Когда он воз­вращался с очередного родительского собрания, на котором учителя осыпали его жалобами и упреками, или ему попадался на глаза очередной мой самодельный нож, или он листал мой весь исписанный красными чернилами дневник («вертелся», «не слушал», «не готов к уроку»), не выдерживал, брал ремень и от души меня порол.
   Боль была страшная, я орал как резаный, мать меня защищала, но отцу казалось, что он спасает своего сына от тюрьмы, вытаскивает из пропасти. Сегодня я понимаю, что по-другому он, пожалуй, не мог поступить, но все равно обида осталась на всю жизнь. Не берусь судить, правильно он делал или нет, но для себя я твердо решил: никогда в жизни не буду бить своих детей.
   Я запомнил на всю жизнь, как он однажды нашел мой очередной шедевр – очень красивый длинный нож, изготовленный мною из его какой-то редкой стамески, которую он купил где-то за большие деньги. Когда он случайно обнаружил, что его любимая стамеска превратилась в холодное оружие, его ярости не было предела. Я, помнится, играл с мальчишками на улице и не обращал внимания на угрожающие окрики из дома: «Домой, домой! Вовка, домой!». Тогда отец выскочил на улицу и палкой пару раз так мне врезал по заднице, что я просто пулей залетел домой, а потом бегал по квартире, орал от боли и обиды. Мама испугалась и даже накричала на отца. Эту трепку я запомнил на всю жизнь.
   А один раз, помню, я вывел отца из себя какой-то очередной проказой, и он врезал мне тем, что попалось под руку. А попался насос, которым я накачивал колеса велосипеда, и он изогнулся от удара о мое детское тело.
   И в то же время мой отец был самим добрым, самым щедрым человеком на свете. Когда он приходил утром после ночной смены, абсолютно разбитый и измотанный, он всегда давал мне горсть монеток, по тем временам огромный для меня капитал, и говорил: «Пойди купи себе чего-нибудь, мороженого или конфет». И я пулей летел в магазин, не помня себя от счастья. Я чувствовал его большое и доброе сердце.
   Никогда не забуду наши с ним рыбалки, когда мы брали спиннинги, ехали по полтора часа на автобусах с пересадками на Волгу. Я разжигал костер, лазал по деревьям, сооружал шалаш из плащ-палатки и связанных досок. Мы всю ночь ловили с ним рыбу и под утро совершенно обессиленные, но с полным мешком рыбы возвращались домой. Мне настолько нравилась рыбалка, эта удивительная красота Волги, я так любил изготавливать снасти, спиннинги...
   Я научился забрасывать снасть на пятьдесят-шестьдесят метров, что было абсолютным рекордом. Для этого я брал грузило, уходил на спортплощадку при соседнем общежитии и с утра до ночи тренировался, чтобы быть самым лучшим рыбаком. Естественно, я очень гордился, когда мне удавалось забросить снасть дальше, чем любому взрослому. Отец иногда меня за это хвалил, однако всегда добавлял присловье: «У того, кто водку пьет и рыбку удит, никогда ничего не будет».
   Потом отец заметил с тревогой, что у меня развилась невероятная страсть к рыбалке, граничащая с болезнью. Я еще в детстве был настолько страстным и увлекающимся человеком, что мне все нужно было по максимуму. Батя, видимо, решил, что его смешное присловье «У того, кто водку пьет и рыбку удит, никогда ничего не будет» может стать пророчеством. Он испугался за меня и прекратил рыбачить. В память о том увлечении у нас до сих пор стоит огромный сундук со снастями. Погоревал я, правда, недолго, потому что к этому моменту я был уже захвачен греблей на байдарках и у меня началась новая жизнь.
   Помню свою детскую любовь к игрушечным солдатикам. У меня были сотни пластмассовых, алюминиевых, латунных, свинцовых солдатиков. Я даже научился отливать их сам. Берешь у друга на прокат на день-два редкого солдатика – конного или пешего, находишь мыльницу и заливаешь обе ее половинки гипсом, который в изобилии имелся во дворе соседней поликлиники. Затем, пока гипс не затвердел, между этими двумя половинками мыльницы укладываешь солдатика – и форма готова. Остается залить ее свинцом или оловом, расплавленным на газовой плите. И вот уже готово пополнение для моей игрушечной армии.
   Мне нравилось с ней играть. Я мог часами выстраивать позицию, вести солдатиков в наступление, отступать, держать оборону. Я сразу был двумя полководцами, и мне это безумно нравилось. В укромном месте нашего двора – или дома, или в Ерофее Павловиче, куда я приезжал на лето к бабушке, где-нибудь у забора на солнышке я рыл окопы, выстраивал свои армии в стройные порядки и сам командовал ими. Может быть, действительно в прошлой жизни я был полководцем?
   Мы жили достаточно бедно, но в детстве никто не придает значения материальным ценностям, не понимает, кто большой начальник, кто маленький, у кого много денег, у кого мало. Разница замечалась только изредка: по одежде, конфетам или еще по чему-то.
   Когда родители переехали в Тольятти, нам было действительно очень и очень тяжело. Они не имели возможности баловать нас. Обед отца, например, состоял из ломтя хлеба с маргарином. Машинистам тогда платили мало, зная прекрасно, что они никуда не денутся, потому что работали не за деньги, а за квартиру. Отец подрабатывал грузчиком на станции, вязал в бане веники, но обеспечить семью всем необходимым все равно не мог.
   Мама не могла работать, она заболела, а на руках были Валентин и я. Но она не унывала, находила возможность нас побаловать. Топила сахар и делала простые леденцы, выливая его в тарелку, получались небольшие бесформенные сахарные пластинки, которые крепились на обычную спичку. От маминых леденцов всегда пахло душистым подсолнечным маслом, которым она смазывала тарелку перед тем, как вылить туда «конфеты», потому что сахар иначе не отлеплялся. Это самые любимые мои конфеты. С тех пор я ничего вкусней не ел.
   Потом я уже мог выбирать: «Такую конфету буду, а эту не стану!», но нет-нет да приставал к матери: «Мама, ты леденцов немножко свари, петушков моих любимых!».
   Вспоминаются мне и ревностные наши отношения с братом. Мы постоянно с ним все делили. Отношения у нас были самые дружеские, добрые, но дети есть дети. Отец всегда страшно раздражался, когда он что-нибудь приносил, скажем, полкило арахиса в сахаре, и мы с терпеливой настойчивостью делили по одной конфетке: мне – ему, мне -ему, мне – ему...
   Я не думаю, что Валентин их очень сильно любил, мы не были жадными, но соперничество не прекращалось. Он вечно заставлял меня что-то убирать, что-то делать не из-за того, что сам ленился, а потому, что у него всегда был порядок, все вещи прибраны, а у меня вечный кавардак Я все время говорил: «Блин, вот вырасту, я тебе покажу! Ты мне за свои издевательства и мое терпение ответишь». Но жизнь распорядилась так, что Валентин погиб, и только тогда я понял, что потерял самого дорогого человека. Для меня это стало огромной трагедией.
   Со школой у меня отношения не сложились: школа ненавидела меня, а может быть, я был ей совершенно безразличен, как и тысячи других «винтиков», по которым проезжала эта огромная машина. Учителя были заняты своими проблемами, дети – своими, родители – своими, и все варились в общем котле бездушной педагогики.
   Это тоже своего рода индустрия по выращиванию послушных граждан со своим строжайшим режимом: звонок – все сели за парты, повернулся – удар линейкой, окрик: «Всем молчать!». Как подсчитали ученые, ребенок в среднем за урок получает около восьмидесяти негативных импульсов в виде плохих отметок, унижений, упреков: «Опять опоздал! Руки у тебя грязные! Опять не готов к уроку! Всем молчать! Глупцы! Тупицы!» – и так далее.
   Но это я понимаю сегодня, будучи взрослым человеком, лидером. А тогда я был затравленным волчонком, которого просто уничтожала школа, подавляя всякое желание заниматься учебой, познавать мир. Своими дурацкими методами школа била по мне, как огромный молот по маленькому гвоздику, который почему-то мешал общей образовательной политике. Учителя не любили меня: «Довгань, ты дурак, Довгань, ты дебил!».
   Я действительно учился на одни двойки, ненавидел школу, съедал тонны мороженого, стоял часами в холодных лужах босыми ногами, чтобы заболеть, чтобы как можно больше пропустить уроков, как можно больше быть дома одному. Родители уходили на работу, а я, больной, с ангиной и температурой, был, наконец предоставлен сам себе и мог жить в своем чудесном детском мире.
   Так я спасался от унижения и постоянного давления. Меня под­держивала одна мама: «Ты у меня необычный ребенок, ты молодец! Ты не похож ни на кого, ты удивительный! Ты очень славный!». И вот эти простые слова изменили всю мою жизнь.
   Сегодня, когда я читаю лекции и преподаю уроки успеха, я всегда напоминаю людям, что слова имеют огромную власть: одно слово может убить человека. Скажите писателю, художнику или поэту, что он бездарь, и он может покончить жизнь самоубийством. Но в то же время вспомните: великого художника Ван Гога признали только после смерти. С великими так бывает нередко. Поэтому надо всегда быть очень осторожными со словами. Лучше лишний раз похвалить человека, чем унизить и обидеть. И вот сегодня я с благодарностью вспоминаю слова мамы, ее тепло и добро, которые из меня сделали личность.
   В те времена, когда меня порол отец, прессовала школа, разрушая сознание, уверенность в себе, гордость, уничтожая мою личность, никто не думал, что из меня выйдет толк. Тогда вообще трудно было предположить, что я буду сильным, крепким руководителем, изобретателем, творцом. Нет! Ни в коем случае! Я был воплощением недоросля.
   Но почему же ребята, которые были намного успешнее, намного умнее меня, намного послушнее и сообразительнее, сегодня живут посредственной, серой жизнью? Ответ на этот вопрос неожиданно прост. Да, родители мною не занимались, им некогда было меня учить, у меня не было репетиторов, поскольку и жили-то мы тяжело, даже с продуктами было неважно, я не говорю уже про красивую одежду. Но меня с детства окружало огромное море любви отца изматери, и это компенсировало буквально все.
   Сегодня я абсолютно уверен, что любовь – естественный источник энергии, которая передается от человека к человеку. Любовь – это самая мощная воспитательная сила. Человек – единственное существо на Земле, которое до десяти-пятнадцати лет абсолютно беспомощно. Ребенок зависим от взрослых людей, от тех, кто его кормит, воспитывает, и, естественно, зависим от их любви или нелюбви. Поэтому мы с самого детства, с самого рождения, будучи еще совсем беззащитными крохами, ищем в наших родителях и воспитателях это чувство любви, мы стара­емся его заслужить, делаем все, чтобы нас похвалили, погладили, поцеловали.
   Ведущие ученые мира утверждают: если ребенка не целовать и не ласкать, он вырастет ущербным. Я с ними абсолютно согласен. Вырастая в родительском доме, мы переживаем как раз ту пору, когда в нас формируется все самое важное, вплоть до отношения к жизни, и все это время мы ждем любви и ласки, добрых слов, чуткого отношения к себе. Счастливы те дети, которым всего этого хватало в детстве, поскольку отношение родителей к нам – та энергия, которая дает нам силы на всю жизнь. Недополучившие ласки дети – это в будущем черствые и неуверенные в себе взрослые. Ведь все наши поступки и действия – это сознательный или бессознательный поиск любви и признания. Любимые дети, вырастая, творят добро, делают великие дела, их деятельность протекает обычно со знаком «плюс».
   Но даже тот человек, который берет пистолет и приставляет к виску другого человека, тоже ищет любви и признания, уважения, власти. Он вырос из ребенка, которому не хватало родительской любви. Пусть мои мать и отец не дали мне какого-то уникального образования, не научили меня каким-то ультрамодным и полезным вещам, но, главное, они сумели наполнить мое сердце любовью, этой вечной энергией. Дедушка, бабушка, отец, мама, мой старший брат Валентин навсегда поселили в моей душе любовь, ласку, добро.
   Обычная семья, простое воспитание, добрые советы и наставления -это самое главное в жизни, хотя кому-то, может быть, покажется, что этого недостаточно, и подобный подход слишком наивен. Материальное положение, отсутствие конфет в доме, вещи с плеча старшего брата – все это не так важно. Главное, что они сделали меня счастливым, они подарили мне столько тепла и любви, что до сих пор я чувствую себя юным человеком, который только начинает жить.
   По моим ощущениям и отношению к жизни мне кажется, что мне всего лишь восемнадцать-девятнадцать лет. Несмотря на мой огромный опыт я по-прежнему юноша, студент, который с жадным интересом познает мир. Моя энергия неиссякаема, мое сердце наполнено любовью и счастьем.
   Сегодня я приобретаю новые знания, общаюсь с лучшими спе­циалистами в мире, получаю уроки у самых успешных людей в разных отраслях: психологии, экономики, производства, искусства, истории. Я имел возможность пополнить свое образование, развить интеллект, заняться самосовершенствованием. Это не поздно делать в любом возрасте.
   Единственное, чего никогда уже не получишь, не купишь ни за какие деньги: тепло и добро, мощную светлую энергию – все то, что дают нам родители в детстве. Энергия, полученная в детстве от мамы, помогла мне выстоять и сохранить себя, дух лидера, первооткрывателя. Хотя, казалось бы, все в мире было против меня. Педагоги вечно сравнивали меня с соседскими мальчишками, которые были отличниками, а я ходил в двоечниках. Время расставило все по своим местам.
   Так получилось, что моя мама воспитывала и мою дочь Кристину после развода с женой. И на этот раз тот же результат. Уже время изменилось, появились компьютеры, мы живем при невероятных скоростях. Но моя замечательная дочка получила от своей бабушки и деда столько тепла и нежности, что выросла очень сильной и яркой личностью. Несмотря на то, что у нее тоже не было репетиторов, она училась в самых обычных школах. Я был спокоен, потому что знал, что моя дочка воспитывается моими родителями, очень добрыми, теплыми и открытыми людьми.
   Я горжусь собой вовсе не потому, что вопреки предсказаниям педагогов и участковых милиционеров вырос нормальным человеком и стал лидером, а потому, -что несмотря ни на что ничего не делаю во зло, а с любовью иду по жизни, радуюсь и наслаждаюсь ею. Более того, несмотря на свой вес и внушительную фигуру, на хорошее владение боевыми искусствами и спортивную закалку, я действительно остался маленьким ребенком, который всегда восхищенно смотрит на мир. Трава, деревья, облака, закаты, восходы – все это не перестает удивлять и радовать. Я каждой клеточкой чувствую ту божественную красоту, те возможности, которые дарят мне судьба и Бог. Это все благодаря моим родителям, особенно маме.
   Кому-то это может показаться странным: как это такой взрослый самостоятельный человек, лидер, руководитель, за которым идут тысячи людей, настолько привязан к матери, так трепетно и нежно к ней относится, потакает любым ее желаниям, восхищается ею, звонит ей каждый день по телефону. Да-да каждый день! «Мама, как дела, как настроение, солнце мое ясное, самая любимая, самая красивая на свете женщина, самая прекрасная, самая привлекательная!».
   Ради того, чтобы наполнить хотя бы еще один час жизни моей мамы светом, теплом, радостью, я готов на все. Я знаю, что чуть-чуть даже обижается моя жена. Мои предыдущие супруги просто ревновали меня к матери, потому что считали, что раз у меня семья, то я должен заниматься только женой и ребенком, всю свою любовь безраздельно отдавая им. А я всю жизнь счастлив тем, что живет на свете такой мне дорогой и самый любимый человек – моя мама. Я восхищаюсь ею. Я настолько ей благодарен и настолько нежно и трепетно люблю, что, пусть не обижаются мои близкие, для меня мама – самый дорогой родной человек