Дозойс Гарднер. Грендель

Мое сердце стучало, наполняя болью всю грудь. Мы оба не двигались. Затем,
почти одновременно, часовой вскрикнул, а я взревел, как бешеный бык, и
отбросил его. Он выпустил меч и попятился, отступая, но наткнулся на пса и
опрокинулся наземь. Я рассмеялся диковатым смехом и резким движением --
словно атакующая змея -- ухватил его за лодыжку. В следующую секунду я был
уже на ногах. Он завопил, брыкаясь, на его крик прибежали другие и окружили
меня. Они метали копья и топоры, а один из них схватил часового за
трепещущие руки и попытался вырвать его из моих лап. Я держал крепко, но
больше ничего не мог сделать. Будто выпил слишком много хмельного медового
напитка. Я видел, как их копья летят прямо в меня, касаются моей шерсти и
мягко падают в траву. <
Затем, мало-помалу, я понял. Я ощутил, как внутри меня поднимается смех
-- я смеялся над чарами дракона, над Хродгаром, который, что-то шепча,
трясся перед дверью чертога, над всем -- над рассеянными деревьями, небом,
над глупой безмозглой луной. Я не хотел причинять им вред, но они опять, как
всегда, нападали на меня. Сумасшедшие! И вот наконец беспощадный смех
вырвался из меня, неудержимый, как хохот дракона; я хотел сказать: "Воистину
Бог лишил силы моих врагов!" -- но это рассмешило меня еще больше, хотя даже
теперь, несмотря ни на что, мое сердце прыгало, и я все-таки побаивался их.
Я отступил назад, все еще держа за ногу вопящего стражника. Они только
смотрели, опустив бесполезное оружие, плечи их сгорбились под гнетом моего
смеха. Отойдя на безопасное расстояние, я, насмехаясь над ними, поднял
стражника и, вздернув его вверх, плотоядно уставился ему в лицо. Он
замолчал, в ужасе глядя на меня сверху вниз, внезапно догадавшись, что я
собираюсь сделать. Прямо на глазах у них всех я, как бы невзначай, откусил
ему голову, с хрустом проломив зубами шлем и кости черепа,-- и, удерживая на
весу дергающееся, прыщущее кровью тело, всосал горячую красную жидкость,
мощным гейзером хлещущую из шеи. Она разлилась по всему моему телу. Женщины
упали в обморок, мужчины бросились обратно в зал. Я ушел в лес, унося с
собой мертвого стражника, душа моя ликовала, и я бурлил, как ручей во время
наводнения,-- от радости.
Тремя или четырьмя днями позже я совершил первый набег. Они все спали,
когда я ворвался, сдернул семерых с кроватей, разодрал их и сожрал до
последнего кусочка. Я испытывал странный неземной восторг. Словно сделал
невероятное открытие, такое же ошеломляющее, как мое давнее открытие
залитого лунным светом мира за дымным озером. Я преобразился. Я стал новым
центром, средоточием смысла в хаосе пространства: как-то раз вселенная
сжалась до размеров дерева, где я ждал, пойманный в ловушку и
пере-„полненный болью; теперь она взорвалась, вопя от ужаса, и
разлетелась прочь. Я сам стал той мамой, которую когда-то напрасно
высматривал на утесах. Но это был лишь намек на мое предназначение. Я обрел
себя, словно заново появился на свет. Раньше я висел в воздухе перед
возможностью выбора: между холодной правдой, которую знал я, и
завораживающим душещипательным обманом Сказителя; теперь это прошло. Я стал
Гренделем, Разрушителем Медовых Палат, Ужасом Королей!
И -- как никогда прежде -- я был одинок. Я не жалуюсь (говорю-говорю,
жалуюсь-жалуюсь, наполняю словами мир, в котором брожу). Но я признаю, что
это обрушилось на меня как удар. Это случилось немного позже, когда я пришел
в очередной раз. От моего прикосновения дверь чертога распахнулась в
точности как прежде, но в ту ночь я на мгновение задержался на пороге.
Мужчины сели в своих кроватях, схватили щиты, шлемы, выхватили из ножен мечи
и, подбадривая себя криками, смахивающими на поросячий визг, заковыляли ко
мне, выбрасывая непослушные ноги в стороны. Кто-то вопил: "Запомните этот
час, таны Хродгара, вспомните, чем вы хвалились, когда чаша с медом ходила
по кругу! Вспомните кольца, подаренные вам нашим славным королем, и изо всех
сил постарайтесь отплатить ему за его великую доброту!"
Проклятые напыщенные болваны. Я швырнул скамью в ближайшего. Остальные
в страхе попятились. Наклонившись вперед и широко расставив пло-скостопые
ноги, я ждал, когда закончатся их беспрерывные речи. Сгорбившись, словно
борец, я поволил головой из стороны в сторону, дабы удостовериться, что ни
один из этих трусливых подлецов не ускользнет или не бросится на меня. По
привычке я боялся их, и когда четверю или пятеро самых пьяных танов пошли на
меня, крича и размахивая оружием, мой дурацкий страх усилился. Но я не
двинулся с места. Тогда один из них, вскинув меч, с воем ринулся на меня. Я
дал себя ударить. Чары действовали прекрасно. Я взялся за лезвие, вырвал из
руки пьяного воина меч и метнул ^оружие в глубину зала. Меч брякнул об
основание очага и звеня покатился по каменному полу. Я схватил тана и
раздавил его. На меня пошел другой, широкоj раскрыв глаза, затуманенные
безрассудным героизмом, веселый, как буйнопОмешанный, поскольку хва-: стливо
кричал, что готов умереть за своего короля ш может сейчас это доказать. И
доказал. Еще один двинулся вперед, шатаясь и гикая, пытаясь остановить на
мне хмельной взор.
Я рассмеялся. Это было жестоко: они шли, падали, выкрикивали безумные
слова о братьях, отцах, прославленном Хродгаре и Боге. Но хотя я смеялся, я
чувствовал себя пойманным в западню и опустошенным, как сгнившее изнутри
дерево. Казалось, чертог протянулся на мили, за пределы пространства и
времени, и я видел себя, механически убивающего их снова и снова, не
встречая сопротивления. Я видел себя, раздутого от их крови, как кузнечные
мехи,--'бессмысленный пузырь грязи в мертвой вселенной, совершенно
безжизненной, не считая запаха дракона -- запаха жженой крови, разносимого
древним ветром над высохшими костями. И тогда я принялся крушить вещи:
скамьи, столы, подвесные кровати -- ярость бессмысленная и ужасная, как и
все остальное.
Затем -- как венец глупости и мое спасение в эту секунду -- вперед
выступил человек, которого таны называли Унферт.
Он остановился напротив меня, молодой, собранный, совершенно трезвый.
Он был высок ростом; он выделялся среди других танов, как жеребец в стаде
коров. Нос у него был пористый и смуглый, как вулканическая скала. Светлая
борода росла клочьями.
-- Отойдите назад,-- сказал он.
Маленькие окосевшие людишки вокруг меня отступили. Очистили
пространство между Унфертом и мной.
-- Монстр, приготовься к смерти! -- заявил он.Очень убедительно. Крылья
его ноздрей трепетали и пылали, как у оскорбленного жреца.
Я рассмеялся. "А-арх!" -- произнес я и сплюнул кусочки костей.
Он глянул назад, желая убедиться, что окно находится там, где ему
положено быть.
-- В согласии ли ты со своим Богом? -- спросил он. Я рассмеялся еще
неистовей. Он был одним из них Он осторожно шагнул ко мне, затем
приостановился, помахивая вынутым из ножен мечом.
-- Передай всем в аду, что тебя отправил к ним Унферт, сын Эглафа,
герой Скильдингов, известный во всех землях Сканов.
Он сделал несколько шажков, совсем как борец, обходящий соперника, если
не считать того, что находился в тридцати шагах от меня; его маневр был
нелеп.
-- Давай, давай,-- подбодрил я.-- Я скажу всем,
что меня послал Стратег Кривоходящий.
Он нахмурился, пытаясь разгадать мою речь. Я повторил -- громче и
медленнее,-- и в его взгляде появилось несказанное изумление. Даже сейчас он
еще не понял, что я сказал, но, я думаю, ему уже было ясно, что я произношу
слова. Он хитро посмотрел на меня, словно собираясь предложить сделку,-- так
смотрят люди, когда сражаются с людьми, а не с несчастными глупыми
животными. Он вздрогнул и, чтобы успокоить нервы, решил поговорить еще
немного.
-- Многие месяцы, мерзкий урод, ты бесчинствовал в чертоге Хродгара,
убивая людей в свое удовольствие. Даю тебе слово, что если ты не убьешь
меня, как убил менее сильных,-- с этим будет покончено навсегда. Король
щедро одарил меня. Сегодня он увидит, что сделал это не зря. Приготовься к
смерти, грязная тварь! Этот роковой час прославит либо тебя, либо
меня!
Зло ухмыляясь, я покачал головой,
-- Прославит! -- произнес я, прикидываясь пораженным.
Его брови прыгнули вверх. На этот раз он понял меня -- нет никаких
сомнений.
-- Ты умеешь говорить! -- сказал он, отступая на шаг.
Я кивнул, подвигаясь к нему. Почти в самом центре зала стоял козлоногий
стол, заваленный спелыми блестящими яблоками. У меня возникла жестокая мысль
-- столь злая, что я даже вздрогнул, продолжая улыбаться и бочком
приближаясь к столу.
-- Так ты, значит, герой,-- сказал я. Этого он не понял, и я повторил
еще два раза, но потом в раздражении бросил. Как бы то ни было, я сказал, а
он пусть улавливает все, что сможет, и подходит попытать счастья, раз ему
так хочется.
-- Я потрясен,-- сказал я.-- Я никогда раньше не видел живого героя. Я
думал, они встречаются только в поэзии. Ах, ах, быть героем -- это,
наверное, ужасное бремя -- пожинать славу, собирать урожаи монстров! Все
наблюдают за тобой, смотрят, оценивают, герой ли ты все еще. Тебе ли этого
не знать! Хе-хе! И рано или поздно какая-нибудь Дева Урожая совершает
ошибку, завалившись с тобой на сеновал.
Я захохотал.
Запах дракона в зале усилился, словно мои насмешки притягивали старого
хищника. Я взял яблоко и стал полировать его легкими и быстрыми движениями о
шерсть на руке. Склонив голову, я улыбаясь поглядывал на Унферта из-под
бровей.
-- Жуткое исчадие...-- начал он.
Я с улыбкой продолжал полировать яблоко.
-- Страшное неудобство,-- заметил я.-- Всегда стоять, гордо
выпрямившись, всегда подыскивать благородные слова. Как это должно быть
утомительно!
Он выглядел обиженным и даже возмущенным. Он понял.
Гнусный призрак,-- сказал он.
Но, несомненно, все это с лихвой возмещается,--- перебил я.--
Упоительное чувство превосходства, легкие победы над женщинами...
Тварь! -- взревел он.
И радость самопознания, это главная компенсация! Беспечная и абсолютная
уверенность, что перед любой опасностью, как бы ужасна она ни была, ты
останешься тверд, будешь вести себя с достоинством, подобающим герою, о да,
вплоть до могилы!
Хватит болтать! -- завопил он. Голос его прервался, и он поднял меч,
собираясь броситься на меня.
Я с подвыванием захохотал и швырнул в него яблоком.
Он уклонился и открыл от изумления рот. Я засмеялся громче и швырнул
еще одно. Он опять увернулся.
Эй! -- крикнул он. Простительная ошибка.
И тогда я, слабея от смеха, обрушил на него град яблок. Он прикрыл
голову, в ярости рыча на меня. Попытался пробиться сквозь яблочный ливень,
но не смог сделать и трех шагов. Одно я влепил прямо в его рябой нос, и из
него двумя реками заструилась кровь. Стало скользко, и он шлепнулся на пол.
Бряк! От смеха я перегнулся пополам. Унферт -- жалкий шут -- попытался
обернуть это себе на пользу и, подбежав на четвереньках, ухватил меня за
лодыжки, но я отпрыгнул и опрокинул стол, наполовину похоронив героя под
грудой яблок -- красных и невинных, как улыбки. Он кричал и барахтался,
пытаясь добраться до меня и в то же время стараясь рассмотреть, видят ли его
остальные. Он плакал -- всего лишь мальчишка -- неважно, герой или нет.
Жалкий несчастный девственник.
-- Вот она жизнь,-- сказал я и насмешливо вздохнул.-- Вот оно
достоинство! -- Потом я оставил его.
От этого яблочного сражения я получил больше удовольствия, чем от любой
другой битвы в моей жизни.
Я был уверен, возвратившись в пещеру (это было перед самым рассветом),
что он не пойдет за мной. Они ни разу не осмелились. Но я ошибся: он был из
новой породы Скильдингов. Должно быть, он начал выслеживать меня уже в то
самое утро. Умалишенный, чокнутый. Он появился в пещере на третью ночь.
Я спал. Проснулся я неожиданно, не совсем поняв, что меня разбудило. Я
увидел, как моя мать медленно и бесшумно движется мимо меня -- голубой огонь
убийства горел в ее глазах. Мгновенно я понял -- не разумом, а чем-то более
быстрым -- и бросился наперерез, чтобы преградить ей путь. Я оттолкнул ее.
Он лежал на животе, хватая ртом воздух, как наполовину захлебнувшаяся
крыса. Его лицо, горло и руки были покрыты вздувшимися волдырями -- следами
огненных змей. Волосы и борода свисали, как морские водоросли. Он долго не
мог отдышаться, потом поднял мутные глаза, ища меня взглядом. В темноте он
не мог меня увидеть, хотя я видел его прекрасно. Он сомкнул пальцы на
рукоятке меча и покачал им, не в силах оторвать лезвие от пола.
-- Унферт пришел,--сказал он.
Я улыбнулся. Моя мать сновала взад-вперед у меня за спиной, как
медведь, привлеченный запахом.
Он пополз ко мне, меч шумно скрежетал по каменному полу пещеры. Затем
вновь обессилел.
-- Об этом будут петь,-- прошептал он и опять замолк, хватая ртом
воздух.-- Год за годом и век за веком будут петь о том, как Унферт прошел
через огненное озеро...-- он задохнулся,-- ... и отдал свою,; жизнь в битве
с запредельным монстром.-- Он упал щекой на пол и долгое время лежал молча,
стараясь отдышаться. До меня дошло: он ожидает, что я убью> его. Я
бездействовал. Я уселся, уперев локти в колени и положив подбородок на
сжатые кулаки, и просто смотрел. Он лежал с закрытыми глазами, и дыхание его
медленно восстанавливалось.
-- Это было очень легко -- выставить меня дура
ком перед танами. Очень легко -- рассуждать о достоинстве, благородных
словах и обо всем остальном,
словно героизм -- всего лишь позолоченная побрякушка, просто спектакль,
за которым пустота. Но это не тот случай, монстр. Это, так сказать...-- Он
остановился, как бы нащупывая ускользающую мысль.
Я молчал и спокойно ждал, преграждая рукой дорогу матери, когда она
подходила слишком близко.
Даже сейчас ты издеваешься надо мной,-- прошептал Унферт. У меня было
неприятное ощущение, что он вот-вот разрыдается. Если бы он заплакал, я бы
вряд ли сумел сдержать себя. Одно дело -- его притязания на
сверхчеловеческую славу. Однако, если он --хоть на мгновение -- вообразит,
что может подняться до моих страданий...
Ты думаешь, что я безмозглый болван,-- шептал он.-- О, я слышал, что ты
говорил. "Я думал, герои бывают только в поэзии",-- сказал ты. Ты имел в
виду, что все мои подвиги -- это чепуха, сказки и надувательство.-- Он
поднял голову, пытаясь посмотреть на меня, но его невидящий взор был
направлен в другую сторону, следуя за шагами моей матери.-- Так вот,
позволь тебе сказать, что это не так.
Его губы задрожали, и я точно знал: если бы он заплакал, я был бы
вынужден убить его просто из отвращения, но он овладел собой. Судорожно
дыша, он опять уронил голову. Голос частично вернулся к нему, так что он
больше не шептал, а говорил с легким подвыванием.
-- Поэзия -- это мусор, просто облака слов, утешение для потерявших
надежду. Но не облако и не призрак, созданный словами, стоит здесь перед
тобой с поднятым мечом.
Я пропустил это маленькое преувеличение мимо ушей. Но Унферт его
заметил.
Или лежит здесь,-- сказал он.-- Герой не боится встретиться лицом к
лицу с жестокой правдой.--По-видимому, это напомнило ему о том, что он
собирался сказать раньше.-- Ты толковал о героизме как о благородных словах
и достоинстве. Героизм -- это нечто большее, и мой приход сюда тому
доказательство. Ни один человек наверху никогда не узнает, погиб Унферт
здесь или сбежал, как трус, за холмы. Только ты, я и Бог будем знать истину.
Это внутренний героизм.
Хм,-- сказал я. Разумеется, не было ничего не обычного в том, что люди
сами себе противоречат, но мне бы хотелось, чтобы он придерживался одной
версии; либо люди узнают и воспоют его трагедию, либо нет. Если бы это было
в поэме, Унферт определенно был бы главным персонажем: добрым или злым,
героическим или нет. Но действительность, увы, в сущности, дерьмо. Я
вздохнул.
Потрясенный, он вскинул голову.
-- Неужели ничего не имеет ценности в ужасных руинах твоего мозга?
Я ждал. Все это дерьмовое представление было его идеей.
Я увидел, что у него в глазах загорелся огонь.
-- Понимаю,-- сказал он. Я думал, что он рассмеется над своей безмерной
глупостью и моим цинизмом, но хотя смех прорезал морщинки в уголках его
глаз, в самих глазах появилось другое выражение, близкое к испугу.-- Ты
думаешь, что я заблуждаюсь.Обманываю себя тем, что попал в сказочный мир. Ты
думаешь, я пришел без надежды победить, пришел,
чтобы избежать бесчестья, совершить самоубийство.--Теперь он и правда
смеялся, но без веселья: горько и сердито. Смех вскоре прекратился.-- Я не
знал, на сколько глубока эта лужа,-- сказал он.-- У меня был шанс. Я знал,
что другого не будет. Это все, чего может просить герой.
Я вздохнул. Слово "герой" начало меня раздражать. Он был идиотом. Я мог
бы раздавить его как муху, но сдержался.

-- Вперед, посмешище,-- дерзко сказал он.-- Кроме жизни героя, весь мир
-- бессмыслица. Герой находит смысл за пределами возможного. Такова сущность
героя. Разумеется, в конечном итоге она его и убивает. Но это придает
ценность борьбе всего человечества.
Я кивнул во тьме.
-- И развеивает скуку,-- сказал я.
Он приподнялся, опираясь на локти, и от натуги его плечи задрожали.
Один из нас умрет этой ночью. Это развеет твою скуку?
Так не будет,-- сказал я.-- Через несколько минут я собираюсь отнести
тебя обратно к Хродгару целым и невредимым. Хватит поэзии.
Я убью себя,-- прошептал он. Его бешено трясло.
Твое дело,--г резонно ответил я.-- Но, согласись, некоторым это
покажется по крайней мере втрое более трусливым.
Его кулаки сжались, он заскрежетал зубами, затем расслабился и застыл.
Я ждал, пока он найдет ответ. Время шло. Мне подумалось, что ему уже
все равно. Перед ним мелькнул величественный идеал, он боролся за него,
достиг его и, поняв его, испытал разочарование. Можно посочувствовать.
Он заснул.
Я осторожно поднял его и отнес наверх. Положил его спящим у дверей
чертога Хродгара, убил двоих часовых, чтобы не было недоразумений, и ушел.
Он живет и сейчас, озлобленный, слабо противясь моим ночным набегам
(три раза за это лето), обезумевший от стыда, который неотступно преследует
его, и отчаянно завидующий мертвым.
Я хохочу, когда вижу его. Он набрасывается на меня, он хитро нападает
сзади, иногда маскируясь под козла, пса или больную старуху,-- и я катаюсь
по полу от смеха. Хватит о героических деяниях.
Хватит о Девах Урожая.
А также хватит о разнообразных видениях слепых Певцов и драконов.

7

Главное -- равновесие; преодолевающее время, как корабль без руля; киль
направлен в преисподнюю, мачта торчит, метит в глаз небесам. Хе-хе! (Вздох.)
Мои враги определяют себя (как сказал дракон) по мне. Сам я мог бы
прикончить их за одну ночь, обрушить толстые резные балки и передавить всех
людей в чертоге вместе с их мышами, с их кружками и картошкой -- но я не
делаю этого. Я не слепой и вижу, что это абсурд. Форма есть функция. Как мы
назовем Сокрушителя Хродгара, когда Хродгар будет сокрушен?
(Попляши немного, зверь. Плюнь на все это. Вот, похоже, приятное
Местечко -- ух ты! -- плоский камень, лунный свет, отличный вид! Пой!
Жалкий, бедный Хродгар, Гренделю он враг! Жалкий, бедный Гренделъ, Ах,
ах, ах1
Скоро зима.)
(Шепчу, шепчу. Грендель, тебе не кажется, мой дорогой, что ты сошел с
ума?)
(Он слегка ударяет в ладоши над головой, вытягивает носок одной ноги --
а-ай! ужасные когти!! -- делает шаг, потом поворот:
Грендель обезумел, Эх, эх, эх!
Думает, что Хродгар Насылает снег!
Главное -- равновесие; предопределяющее рифму...
Жалкий, бедный Хренгар, Гротделю он враг! Тянет, тянет в омут -- Как же
maid
Скоро будет зима.
На полпути двенадцатого года этой безумной вражды.
Двенадцать, я надеюсь,-- священное число. Число способов выбраться из
ловушек.
[В освещенном луной мире он выискивает знаки, прикрывая глаза от
мутного света, стоя на одной мохнатой ноге, слегка заляпанной кровью, после
удара топором на ней не хватает пальца. Три мертвых дерева в болотистой
низине, спаленные заживо молнией, являют собой зловещие знаки. (Эй, ты! Мы
-- знамения!) Или просто деревья. Вдалеке на заснеженном холме -- всадники.
"Сюда!" -- кричит он. Машет руками. Они не решаются, притворяются глухими,
скачут прочь, на север. Дешевка, думает он. Вся эта промозглая вселенная --
дешевка!]
Хватит! Ночь, чтобы отрывать головы, чтобы омыться кровью! Вот только,
увы, он уже убил свою квоту на это время года. Надо, надо беречь курочку,
несущую золотые яйца! Нет предела желанию, кроме потребностей желания.
(Закон Гренделя.)
Запах дракона. Тяжелым облаком он окружает меня, я почти вижу его перед
собой, как пар от дыхания.
Я перечислю одно за другим все мои бессчетные преимущества.
I. Мои зубы крепки.
I. Своды моей пещеры крепки.
I. Я не совершил акта крайнего нигилизма: я не убил королеву.
I. Пока.
(Он лежит на краю скалы, почесывая живот, и глубокомысленно созерцает
то, как он глубокомысленно созерцает королеву.)
Не так-то легко ее описать. С математической точки зрения она
представляет собой торус, приблизительно цилиндрической формы, с
чередующимися округлыми выпуклостями и вогнутостями; другими словами,
трехмерную стереометрическую фигуру, полуг ченную -- более или менее --
вращением трапеции вокруг лежащей на ее плоскости оси и таким образом
образовавшую ее тело. Разумеется, трудно быть точным. Проблема прежде всего
в том, чтобы выяснить, сколько здесь от самой королевы, а сколько от
королевской ауры.
Монстр хохочет.
Поперечное сечение Времени-Пространства: Вальтеов.
Вид А;
Шел второй год моих набегов. Войско Скильдингов было ослаблено,
потеряло десятую часть. Больше не было слышно громыхания Хродгаровых
дружинников, звенящих кольчугами и скачущих в полночь под свист ветра в
трепещущих, как ангельские крылья, плащах, на помощь мелким плательщикам
дани. (О, слушайте меня, холмы!) Он не мог защитить даже свой чертог, не
говоря уже о данниках. Я сократил число своих посещений, чтобы сохранить
дичь, и только наблюдал за ними. Любитель природы. Несколько недель, целыми
днями и далеко за полночь Хродгар обсуждал положение со своими советниками,
они говорили, молились, стенали. Слушая, я выяснил, что был не единственной
угрозой для них. Далеко к востоку от Хродгарова чертога молодой король, чья
слава росла с каждым днем, возводил новый дворец. Так же, как Хродгар в
недалеком прошлом, этот молодой король целенаправленно грабил и сжигал
соседние селения, расширяя тем самым свою власть и увеличивая число
данников. Он уже принялся за селения, непосредственно примыкающие к границам
владений Хродгара; начало его наступления на самого Хродгара было делом
времени. Советники Хродгара все говорили, пили мед и сокрушались; иногда к
ним присоединялись союзники. Сказитель пел песни. Мужчины стояли, положив
руки в браслетах на плечи друг другу,-- мужчины, которые совсем недавно были
злейшими врагами; я наблюдал все это, сжимая кулаки и негодующе улыбаясь.
Листья на деревьях пожелтели. Почернели пунцовые соцветия чертополоха позади
хижин, и перелетные птицы отправились в путь.
Затем из всех уголков владений Хродгара и из более дальних селений --
вассалов его вассалов -- начало собираться войско. Пешком или верхом
прибывали воины; запряженные волами повозки везли щиты, копья, шатры, одежду
и провизию. По ночам я наблюдал за ними, и с каждым разом их становилось все
больше. Огромные -- в рост человека -- колеса повозок с толстыми квадратными
спицами. Серые в подпалинах, как волки, ширококопытные кони, которые
таращили глаза и тихо ржали, заслышав мои шаги, словно были заодно с людьми,
связанные с ними невидимой упряжью. В тишине сгущающегося мрака надрывно
трубили рожки, скрипели точильные камни. Морозный воздух наполнялся вонью
походных костров.
Они разбили лагерь на склоне холма, на окруженном огромными дубами,
соснами и зарослями орешника пастбище, в центре которого среди камней
протекал ручей. Поодаль, за озером, начинался лес. С каждой ночью в лагере
горело все больше костров для защиты от мороза, и вскоре там сгрудилось
столько людей и животных, что им уже негде было стоять. Шуршащим шепотом
шелестели травы и увядшие листья, но занятое лагерем пастбище затихло, будто
оглушенное и подавленное присутствием людей. Они только что-то тихо
бормотали или вообще молчали. Я наблюдал за ними из укромного места. Гонцы
сновали от одного костра к другому и приглушенным голосом передавали
распоряжения начальникам отрядов. Их богатые меховые одежды мелькали, как
птичьи крылья, в свете костров. В сопровождении вооруженной охраны из
многолюдья лагеря выбрались молодые воины; потом всю ночь они стирали одежду
и мыли в ручье кухонную утварь, отчего вода в нем стала такой грязной и
жирной, что больше не журчала, стекая по камням к озеру. Когда все спали,
вокруг лагеря толпами ходили дозорные с собаками. На рассвете воины вставали
и занимались лошадьми, точили оружие или, взяв луки, отправлялись
подстрелить оленя.
И вот однажды ночью, когда я снова пришел шпионить за ними, они
исчезли, и лагерь опустел, как дерево, покинутое скворцами. Я устремился по
их следам: отпечатки ног, копыт и колеи от колес оставили в грязи широкую
полосу, ведущую на восток. Вскоре я увидел их и пошел медленнее, посмеиваясь
и похлопывая себя руками в предвкушении грандиозной резни. Они шли всю ночь,