Страница:
К тому времени, как Балбан с кшатриями прошел до половины арены ипподрома, к ним присоединились почти шесть тысяч членов группировок.
Балбан приказал начать бросок.
— Отводи их назад, Антонина, — сказал Маврикий.
Антонина побледнела и посмотрела на него.
— У тебя только триста катафрактов, — возразила она.
— Отводи гренадеров назад, — повторил он. — У них легкие доспехи и нет опыта рукопашной.
Гектонтарх показал на огромную толпу, идущую на них.
— Гренадеры просто станут мешать моим катафрактам, — проворчал он — Отводи их назад и продолжайте бросать гранаты. Я попытаюсь продержаться столько, сколько смогу.
Маврикий пошел вперед, выкрикивая приказы Антонина добавила свой голос. Гренадеры и их жены полезли вверх на сектора. Фракийские катафракты выдвинулись вперед с флангов и встали плотной шеренгой перед гренадерами. Букелларии не стали ждать приказа Маврикия и выпустили партию стрел.
— Цельтесь в малва! — приказал Маврикий.
Враг бросился в атаку. Ни о какой дисциплине не шло и речи. Ни о каком боевом построении. Просто шесть тысяч человек бежали на трехсот.
К тому времени, как армия предателей достигла нижнего ряда скамей, тысяча из них была убита или ранена гранатами или стрелами. В особенности тяжелые потери понесли кшатрии, включая Балбана, который истекал кровью на арене. Стрела катафракта попала ему в бедро, разорвав артерию.
Но предатели почувствовали победу. Их гранаты теперь достигали целей, несли разрушения. И они находились слишком близко для ужасных стрел катафрактов. Да, фракийцы в доспехах возвышались над ними, как железные статуи. Но их было мало. И от их луков уже было мало пользы. Сейчас начнется рукопашная.
Толпа стала взбираться по ступеням.
— НИКА! НИКА!
Катафракты подняли мечи и булавы. Теперь скоро. Первый ряд толпы находился менее чем в двадцати ярдах.
Тысячи бандитов.
В десяти ярдах.
Внезапно толпа распалась. Развалилась. Остановилась и замерла на своих местах. Над головами катафрактов пролетели тяжелые дротики и врезались в атакующую толпу, как молот. Вся первая линия рухнула — назад, отталкивая тех, кто бежал за ними, создавая кучу-малу.
Катафракты остановились. Опустили мечи. Повернули головы.
За их спинами, не нарушая боевого построения, шла тысяча римских пехотинцев. Над этими пехотинцами, на самом верхнем ряду ипподрома находился их командир. Он стоял рядом с командующей Когортой Феодоры.
Катафрактам не показалось странным, что двое полководцев страстно целуются в середине сражения. Не в тот момент. Конечно, потом эпизод станет предметом многих неприличных шуток и стишков.
Но не в тот момент. Нет, совсем нет.
Катафракты не стали ждать, когда пехота до них доберется. Как один человек, триста фракийцев просто бросились вперед, выкрикивая боевые кличи.
— Ничто! Ничто! — кричали некоторые.
— Велисарий! Велисарий! — кричало большинство.
— О, вам, жалким ублюдкам, пришел конец! — крикнул один энтузиаст.
Час спустя, топча растоптанные до них тела у северных ворот, Ситтас с Гермогеном оказались на ипподроме. Они продвигались вперед медленно. Частично потому, что приходилось огибать множество разбросанных по арене тел. Частично потому, что Ситтас остановился у тела Балбана, чтобы отрубить тому голову. И частично потому, что они нашли прячущегося Ипатия и тащили его за собой.
Велисарий и Антонина сидели на нижнем ряду у юго-западного поворота беговой дорожки. Валентин стоял в нескольких футах от них. На Антонине все еще была надета кираса, но она сняла шлем. Ее голова лежала на плече мужа. На щеках остались дорожки слез, но она улыбалась, как херувим.
Ситтас бросил голову Балбана к их ногам.
— Можете добавить в коллекцию, — сказал он, улыбаясь.
Антонина открыла глаза и уставилась на трофей. Сморщилась от неудовольствия. Затем закрыла глаза и удовлетворенно вздохнула.
— Сколько? — спросил Велисарий.
— Сто двадцать восемь, — ответил Ситтас. — Ирина говорит, что мы покончили с большинством. Кроме этого…
Он махнул толстой рукой и сам скорчил гримасу. Сильно сморщился.
— Здесь, как на скотобойне. В особенности внизу, в загонах для лошадей.
Гермоген покачал головой. Его лицо стало пепельного цвета.
— Тысячи пытались убежать через конюшни.
Велисарий поморщился. Единственными входами в конюшни были небольшие дверцы, достаточно широкие только для того, чтобы могла проехать беговая колесница.
— Большинство мертвы, — пробормотал Гермоген. — Раздавлены, растоптаны, со сломанными конечностями, или задохнулись. Боже, потребуется несколько дней, чтобы вытащить тела. Те, что внизу, явно превратились в фарш.
Гермоген повернулся, протянул руку и поднял на ноги Ипатия. «Император» тут же свалился, как мешок с дерьмом. От него сильно воняло мочой и калом.
— Феодора будет счастлива убить его! — рявкнул Ситтас.
Антонина резко открыла глаза.
— Нет, — прошептала она. — Она и так уже у самых ворот ада. Она повернула просящий взгляд на мужа.
Велисарий сжал ее плечо. Кивнул.
Ипатий заговорил.
— Будьте милосердны, — прохрипел он. — Я прошу вас о милосердии.
— Хорошо, — сказал Велисарий и повернул голову. — Валентин!
ЭПИЛОГ
Огромный тронный зал больше чем когда-либо напоминал Велисарию пещеру. Возможно, из-за такого малого количества собравшихся в нем людей. Но Феодора настояла, чтобы принять его там, и полководец не возражал. Если императрица находила силу и утешение при виде огромного зала и от ощущения своего огромного трона, то Велисарий этому только радовался.
Теперь она сама била врагов.
Велисарий быстрым шагом пересек огромный зал. Когда оказался в десяти шагах от трона, пал ниц. Затем поднялся и начал говорить. Но Феодора жестом остановила его.
— Один момент, Велисарий, — императрица повернулась к группе стражников, стоявших в нескольких ярдах. — Скажите слугам, что бы принесли стул, — приказала она.
После того как стражники поспешили выполнить приказ, Феодора уныло улыбнулась стоявшему перед ней полководцу.
— Это скандально, я знаю. Но нас ждет долгий разговор, много всего нужно обсудить. А мне скорее требуется твой острый ум, чем официальное проявление уважения. Я не хочу, чтобы ты зря уставал, стоя передо мной.
Внутри Велисарий вздохнул с облегчением. Не из-за перспективы провести вторую половину дня сидя в комфорте — он привык стоять подолгу, а из-за первого знака за много дней, показывающего, что в душе императрицы есть что-то, кроме ярости, ненависти и мести.
На протяжении восьми дней после подавления восстания душа Феодоры жила во тьме. Как очень точно заметила Антонина, у самых ворот ада.
Да, большую часть этого времени императрица проводила с мужем. Наблюдала за докторами, которые занимались его ранами; очень часто отталкивала их в сторону и сама ухаживала за Юстинианом.
Но она не проводила все время там. Ни в коем случае. Она провела много часов с Ириной, давая задания ее агентам, которые официально числились почтовыми курьерами, а на самом деле служили короне в качестве тайной полиции. Она отправляла их целыми взводами по империи. Те, кто был приписан непосредственно к столице, уже отчитались. Результаты выполнения ими заданий выставили для всеобщего обозрения на стенах ипподрома. Рядом с головами кшатриев малва, надетых на колья, сотен голов, с головой Балбана в центре, красовались головы лидеров группировок, Ипатия, Иоанна из Каппадокии (и всех его букеллариев, которым не удалось убежать из города). Рядом с ними на кольях сидели головы трех дюжин священнослужителей, включая Гликерия из Халкедона и Георгия Барсимеса, офицеров армии Вифинии, которых удалось поймать, девятнадцати господ благородного происхождения, включая шесть сенаторов, восьмидесяти семи чиновников и должностных лиц, а также палача, который ослепил Юстиниана.
Под головой палача висела поясняющая надпись. Его лицо стало неузнаваемо. Феодора провела несколько часов, наблюдая за пытками, пока наконец не оттолкнула в сторону своих экспертов и собственноручно не закончила работу.
Голов было бы больше, если бы не Велисарий с Антониной.
Гораздо больше.
Феодора требовала посадить на кол головы всех офицеров выше ранга трибуна, всех воинских подразделений в столице, которые во время восстания держались в сторонке. Однако это требование не могло быть удовлетворено ее тайной полицией. Несмотря на страх и смятение, эти офицеры все еще командовали тысячами военнослужащих. Их положение было неустойчивым, да, очень неустойчивым, но достаточно крепким, чтобы противостоять подразделениям тайной полиции.
Поэтому Феодора приказала Велисарию провести чистку. Он отказался.
Твердо отказался. Частично, сказал он ей, потому что это излишне. В конце концов эти люди не виноваты в измене, просто уклонении от выполнения обязанностей. Гораздо важнее, объяснил он, — спокойно и холодно, — что подобная чистка без разбору всех офицеров в Константинополе подорвет саму армию.
А ему нужна армия. Риму нужна армия. Первая битва с империей малва закончилась и выиграна. Но предстоят еще многие.
В конце Феодора согласилась. Она была удовлетворена — может, лучше сказать: приняла отставку этих офицеров. Велисарий вместе с Ситтасом и Гермогеном три дня занимались этим вопросом.
Никто из офицеров не возражал, за единственным исключением. Гонфарий, из армии Родопы. Отпрыск одной из наиболее благородных семей империи явно считал, что его аристократическая родословная освобождает его от такого бесцеремонного грубого отношения.
Велисарий, не желая подпитывать и так неприязненное отношение аристократии к фракийцам, позволил Ситтасу разбираться с проблемой.
Греческий аристократ решил вопрос быстро и просто. Ситтас врезал Гонфарию кулаком в латной рукавице, вытащил его из штаба на тренировочное поле армии Родопы и обезглавил перед собравшимися войсками. Еще одна голова присоединилась к коллекции на стенах ипподрома.
Сразу же после этого Ситтас со своими катафрактами направились в усадьбу Гонфария в пригороде Константинополя. Ситтас выгнал всех, кто там находился, потом захватил все имеющиеся там сокровища и сжег усадьбу дотла. Конфискованное богатство передал в императорскую казну.
Теперь сундуки казначейства чуть ли не лопались. Феодора казнила только девятнадцать знатных господ. Но она конфисковала богатства всех благородных семей, члены которых имели хотя бы малейшее отношение к заговору. Да, конфискация ограничивалась частью богатств, сосредоточенной в столице. Провинциальные усадьбы — в которые убежало большинство — не тронули. Но поскольку большая часть аристократии проживала в столице, собрано было очень много.
То же самое коснулось чиновников, бюрократов и священнослужителей.
Никто из них не возражал. По крайней мере публично. Они радовались, что им сохранили жизнь.
Огромное население города осталось нетронутым.
На самом деле через день население вышло из укрытий и начало аплодировать чистке. Толпы простых людей от рассвета до заката восхищались новыми декорациями ипподрома. Головы букеллариев мало что для них значили, а головы малва еще меньше. Но головы высокопоставленных должностных лиц, знатных господ и священнослужителей — о, это совсем другое дело. Достаточно часто на протяжении многих лет — на протяжении десятилетий и столетий на памяти семей — такие люди издевались над ними и всячески стращали.
Конечно, голова Иоанна из Каппадокии привлекала наибольшее внимание. Его часто называли самым ненавистным человеком в Римской империи. В прошлом мало кто в этом сомневался. Теперь не сомневался никто.
Но население также проводило много времени, восхищаясь головами лидеров группировок с ипподрома. Впервые в их жизни простые люди Константинополя могли идти по улицам города, не опасаясь встречи с этими бандитами. Почти все лидеры этих банд — за исключением нескольких, которым удалось проскользнуть под взглядом Ирины — оказались на стене. В течение нескольких дней те, которым удалось убежать в первый день, присоединились к ним — вместе с двумястами шестьюдесятью тремя боевиками группировок. Они могли бы убежать от взгляда Ирины и тайной полиции, но не могли убежать от горожан, которые вытащили их из укрытий и передали с рук на руки пехотинцам Гермогена. Или, достаточно часто, сами просто линчевали их на месте и приносили головы на ипподром.
Более богатые жители Константинополя — а таких в этом густонаселенном городе проживало много: купцы, владельцы магазинов, ремесленники, мастеровые — не разделяли неподдельную радость своих более бедных соседей. Конечно, они тоже радовались. Им тоже доводилось страдать от высокопоставленных и могущественных господ. Но, как часто случается с теми, у кого есть, что терять, они боялись, что чистка может расшириться и углубиться и перерасти в массовый террор.
Возможно, их страхи были преувеличены, но ни в коей мере небезосновательны. В нескольких случаях пехотинцы Гермогена предотвратили избиение или убийство толпой человека или целой семьи, единственной виной которых являлась непопулярность. В двух случаях потребовалось даже вмешательство катафрактов Ситтаса и Велисария.
Ярость Феодоры сотрясла весь город. Почти развалила на куски.
Именно Антонина, больше, чем кто-либо, помогла городу удержаться. Частично тем, что проводила долгие часы с Феодорой, делая все возможное, чтобы сдержать полусумасшедшую ярость подруги. Но по большей части Антонина спасла город, маршируя по нему.
Час за часом, день за днем маршируя по Константинополю во главе своей маленькой армии гренадеров, их жен и детей.
На самом деле «маршировать» — не совсем правильное слово. Точнее было бы сказать, что она и возглавляемая ею Когорта Феодоры шествовали или гордо выступали по улицам. Весело, радостно и победно. Их триумф не походил на мрачный триумф катафрактов или солдат регулярной армии. Это был беззаботный триумф скромных сирийских крестьян, которые так же сами смотрели достопримечательности, как и представляли собой зрелище для жителей города.
Кто станет бояться таких людей? Когда с ними рядом идут их семьи? После первого дня никто и не боялся. Ко второму дню парады Антонины стали так же популярны, как мрачная выставка на ипподроме. К третьему дню гораздо более популярны.
Гораздо более популярны.
Прилегающая к ипподрому территория, во-первых, стала невыносимой из-за вони. Отряды рабов вытаскивали тела и хоронили их в общих могилах. Но набирались тысячи тел, и многие из них, как и сказал Гермоген, представляли собой мясной фарш или паштет, размазанный по стенам и полам. К счастью, стояла зима, но даже и в это время тела гнили быстрее, чем их могли разобрать.
С другой стороны, мстительная радость простых людей пошла на убыль. В голову лезли другие мысли, в особенности когда эти люди сидели по вечерам в своих маленьких квартирках, наслаждаясь обществом членов семьи. Сомнения, колебания, оговорки, когда отцы стали задумываться о будущем, а матери беспокоились о своих детях.
Да, смерть надменных господ стоило ценить. Но в глубине души никто из простых людей Константинополя не считал смерть истинным другом. Они были слишком хорошо знакомы с ней.
Нет, лучше пойти и насладиться парадами Антонины. Там ничто не испугает ребенка. Ничто не будет беспокоить мать и не заставит хмуриться отца. Там только…
Триумф, победа скромных, простых людей.
Наслаждение от постоянных и легких бесед с этими простыми гренадерами и их женами. И их детьми, на которых константинопольские дети смотрели с восхищением. С таким восхищением городские мальчишки и девчонки редко смотрят на деревенских. Но это были дети гренадеров, чему городские сильно завидовали.
И больше всего парады давали чувство безопасности. Безопасности в ЕЕ присутствии.
ОНА — ближайшая подруга императрицы. Которая, как все знали или вскоре узнали, пыталась сдержать императорское безумие.
ОНА — которая расправилась с предательством тех, кто стоял у власти.
ОНА — которая была одной из них.
ОНА — жена Велисария. Самого великого римского полководца во время войны.
ОНА — самый здравый голос во время сумасшествия.
Велисарий уже был именем из легенды среди этих людей. Теперь легенда росла и росла. Его слава росла. Но также вместе с ней распространялась и слава Антонины. Разрасталась и включалась в легенду о муже.
Ее часто называли шлюхой — верхушка римского общества.
В прошлом простые люди Константинополя это тоже слышали. Задумывались. Теперь, зная, они отбрасывали это слово.
Они называли ее «жена» или, гораздо чаще, «великая жена».
Легенда о ней началась со слов известного святого человека, который говорил о ней в далекой Сирии. Гренадеры передали его слова людям Константинополя. Легенда расширилась благодаря кухне, здесь, в самом городе. Гренадеры и катафракты пересказывали эту историю.
Вскоре торгующий пирожками и печеньем магазинчик стал популярным местом поклонения сам по себе. Владелец магазинчика разбогател и смог рано уйти на пенсию, но, будучи человеком жадным, до последнего дня жаловался, что у него забрали мясницкий нож по дешевке.
Легенда росла и распространялась. Затем, через пять дней после подавления восстания, в Константинополь прибыл Михаил Македонский. Он сразу же обустроился на Форуме Константина и начал читать проповеди. Читал проповеди от восхода до заката. Его проповеди тут же стали самыми популярными событиями в городе. Толпы заполняли. Форум и Месу. 43
Михаил читал проповеди о многих вещах.
Некоторые его слова заставляли высоких чинов церкви скрежетать зубами. Но они скрежетали в уединении и ни разу не решились созвать совет. Они были слишком испуганы, чтобы вылезти из своих укрытий.
Но по большей части. Михаил не изобличал и не громил. Он скорее хвалил и увещевал.
Теперь легенда об Антонине разнеслась по всему городу. Как и легенда о Велисарии. И также в своем роде легенда о Феодоре.
К концу недели подавляющее большинство простых жителей Константинополя пришло к своим простым выводам.
Надеяться можно только на Велисария и его жену. Пожалуйста, Господи, помоги им восстановить разум императрицы.
Огромный город затаил дыхание.
Императрица и полководец смотрели друг на друга в молчании, пока слуги не поставили стул и не удалились.
— Сядь, полководец, — приказала Феодора. — У нас кризис. Юстиниан ослеп, и престолонаследование…
— У нас НЕТ кризиса, Ваше Величество, — твердо заявил Велисарий. — У нас просто проблема, которую нужно решить.
Феодора уставилась на него. Вначале с неверием и подозрением. Потом с появляющейся надеждой.
— Я дал клятву, — напомнил Велисарий.
Внезапно на глаза императрицы навернулись слезы. Немного слез. Совсем немного. Но для Велисария их было достаточно.
Он видел, как императрица отворачивается от ада и закрывает за собой ворота. И впервые за эти дни он перестал задерживать дыхание.
— Проблема, которую нужно решить, — мягко повторил он. — Не больше. Ты хорошо умеешь решать проблемы, императрица.
Феодора с трудом улыбнулась.
— Да, умею. И ты тоже, Велисарий.
Полководец улыбнулся своей хитроватой улыбкой.
— Это так. Раз уж ты это упомянула.
— Феодора улыбнулась шире.
— Жаль несчастных малва, — пробормотала она.
— А еще лучше, если мы совсем не будем их жалеть, — возразил Велисарий.
В каюте корабля еще одна императрица спорила с рабом.
— Мы завтра прибываем в Мангалуру. Теперь ты должен решить. Ты мне нужен, Дададжи. Гораздо больше, чем ему.
— Может быть и так, Ваше Величество, — раб пожал плечами. — Но факт остается фактом. Он — мой законный хозяин.
Шакунтала резко рубанула воздух.
— Это закон малва. Тебя купили в Бхаруче.
Холкар снова пожал плечами.
— И что? Продажа является юридически связующей везде в мире. Определенно в Римской империи. В конце концов Индия малва не объявлена страной вне закона.
Императрица гневно уставилась на него. Раб поднял руку, ладонью к ней, стараясь ее успокоить.
— Я не спорю по тонкостям закона, Ваше Величество. Дело в том, что даже если империю малва объявят вне закона, — он усмехнулся, — хотя я не уверен, найдется ли кто-то достаточно могущественный, чтобы сделать это! — я все равно буду чувствовать себя связанным обязательствами.
Он сделал глубокий вдох.
— Я обязан своей жизнью полководцу, императрица. Я был мертв, когда он нашел меня. Да, я все еще ходил, даже время от времени говорил, но несмотря на это я был мертв. Он вдохнул жизнь в мою душу. Цель.
Шакунтала наконец увидела лазейку.
— Какую цель? — спросила она. — Это ведь разрушение малва, так?
Дададжи распрямил спину, слегка отклонился назад. Они с императрицей сидели лицом друг к другу в трех футах друг от друга, на подушках, в позе лотоса. Холкар подозрительно посмотрел на нее.
— Да. Разрушение малва. И есть еще одна цель.
Шакунтала яростно закивала, закрепляя свое преимущество.
— Ты можешь лучше служить этой цели, как мой императорский советник, чем его раб, — заявила она. — Гораздо лучше.
Холкар потрепал бороду. Жест в своем роде проиллюстрировал его затруднение.
Как раб, он не имел права носить бороду. Эта борода и достоинство человека средних лет были восстановлены Велисарием. Борода стала символом всего, чем Холкар обязан полководцу.
Тем не менее в то же время борода служила знаком его достоинства. Теперь она полностью отросла, густая благодаря множеству седых волос опыта и мудрости. На самом деле глупо тратить бороду и все, что она означала, на жизнь раба. Раба, который, как правильно заметила Шакунтала, больше не особо нужен хозяину.
Холкар погладил бороду. Еще раз.
— Откуда ты знаешь, что я смогу служить тебе должным образом? — спросил он.
Шакунтала почувствовала, как напряжение уходит из плеч. Увести спор с почвы абстрактной чести на конкретный долг — и она должна выиграть.
— Ты — самый умный и быстро соображающий человек, кого я когда-либо знала, — заявила она уверенно — Посмотри, как ты организовал наш побег — всю подготовку, которая велась к нему. Велисарий всегда полагался на тебя во всем — в подобных делах. Он тебе полностью доверял — а он сам исключительно умен и хитер, как в подобных, так и в других делах. Мне нужен человек, которому я могу доверять. На которого могу полагаться. Очень нужен.
Холкар опять потрепал бороду.
— Тебе, девочка, нужны престиж и авторитет. Императорский советник должен иметь благородное происхождение. Из брахманов. А я из вайшьев. Из низшей прослойки вайшьев. — Он улыбнулся. — И к тому же из народности маратхи. В большинстве других стран моя каста будет среди шудр, из низших.
— И что? — спросила она. — Ты образован не хуже любого брахмана. Лучше, чем большинство! И ты знаешь, что это так.
Холкар развел руками.
— И какое это имеет значение? Правители и высокопоставленные лица других стран будут оскорблены, если твой советник не разделяет их чистоту. Им придется встречаться со мной, лично, часто в уединении, по много раз. Они посчитают себя загрязненными таким контактом.
Императрица чуть не рявкнула.
— Черт их побери в таком случае! Если они будет искать союза со мной, то им придется брать то, что дают!
Холкар усмехнулся.
— Горячая голова! Ты уже потеряла мозги — в твоем возрасте? Онине будут искать союза с тобой, императрица. Они — не лишенные трона беженцы, за которыми охотятся, как за зверем. Это тыбудешь стучаться в их двери, держа в руке кружку нищего.
С поразительным достоинством (при сложившихся обстоятельствах, ведь в конце концов она на самом деле она была лишенной трона беженкой) Шакунтала заявила:
— Не буду.
— Тебе придется.
— Не придется.
Дададжи гневно посмотрел на нее.
— Видишь? Ты уже отвергаешь мой совет! — Погрозил пальцем. — Ты должна научиться сдерживаться, императрица! Тебе на самом деле придется иметь дело с возможными союзниками, причем демонстрировать необходимую… я не стану говорить униженность, поскольку не верю в волшебство, но — внешнюю благопристойность, воспитанность и соблюдать приличия.
Она гневно уставилась на него.
— И вот еще что…
Шакунтала провела следующий час в нетипичной тишине, кивая, терпеливо слушая своего советника. Это не было трудно. На самом деле он давал отличные советы. И ей не требовалось сдерживаться. Даже если бы он и нес полную чушь, она стала бы слушать его вежливо.
У нее появился советник. Фактически, если он так и не назывался.
В конце этого часа Дададжи Холкар сам одернул себя. С удивлением.
— Ты — хитрая девчонка, — проворчал он. Затем добавил посмеиваясь: — На самом деле очень неплохо у тебя получилось! Добилась, чего хотела!
Он посмотрел на нее с симпатией, покачивая головой в веселом удивлении.
Балбан приказал начать бросок.
— Отводи их назад, Антонина, — сказал Маврикий.
Антонина побледнела и посмотрела на него.
— У тебя только триста катафрактов, — возразила она.
— Отводи гренадеров назад, — повторил он. — У них легкие доспехи и нет опыта рукопашной.
Гектонтарх показал на огромную толпу, идущую на них.
— Гренадеры просто станут мешать моим катафрактам, — проворчал он — Отводи их назад и продолжайте бросать гранаты. Я попытаюсь продержаться столько, сколько смогу.
Маврикий пошел вперед, выкрикивая приказы Антонина добавила свой голос. Гренадеры и их жены полезли вверх на сектора. Фракийские катафракты выдвинулись вперед с флангов и встали плотной шеренгой перед гренадерами. Букелларии не стали ждать приказа Маврикия и выпустили партию стрел.
— Цельтесь в малва! — приказал Маврикий.
Враг бросился в атаку. Ни о какой дисциплине не шло и речи. Ни о каком боевом построении. Просто шесть тысяч человек бежали на трехсот.
К тому времени, как армия предателей достигла нижнего ряда скамей, тысяча из них была убита или ранена гранатами или стрелами. В особенности тяжелые потери понесли кшатрии, включая Балбана, который истекал кровью на арене. Стрела катафракта попала ему в бедро, разорвав артерию.
Но предатели почувствовали победу. Их гранаты теперь достигали целей, несли разрушения. И они находились слишком близко для ужасных стрел катафрактов. Да, фракийцы в доспехах возвышались над ними, как железные статуи. Но их было мало. И от их луков уже было мало пользы. Сейчас начнется рукопашная.
Толпа стала взбираться по ступеням.
— НИКА! НИКА!
Катафракты подняли мечи и булавы. Теперь скоро. Первый ряд толпы находился менее чем в двадцати ярдах.
Тысячи бандитов.
В десяти ярдах.
Внезапно толпа распалась. Развалилась. Остановилась и замерла на своих местах. Над головами катафрактов пролетели тяжелые дротики и врезались в атакующую толпу, как молот. Вся первая линия рухнула — назад, отталкивая тех, кто бежал за ними, создавая кучу-малу.
Катафракты остановились. Опустили мечи. Повернули головы.
За их спинами, не нарушая боевого построения, шла тысяча римских пехотинцев. Над этими пехотинцами, на самом верхнем ряду ипподрома находился их командир. Он стоял рядом с командующей Когортой Феодоры.
Катафрактам не показалось странным, что двое полководцев страстно целуются в середине сражения. Не в тот момент. Конечно, потом эпизод станет предметом многих неприличных шуток и стишков.
Но не в тот момент. Нет, совсем нет.
Катафракты не стали ждать, когда пехота до них доберется. Как один человек, триста фракийцев просто бросились вперед, выкрикивая боевые кличи.
— Ничто! Ничто! — кричали некоторые.
— Велисарий! Велисарий! — кричало большинство.
— О, вам, жалким ублюдкам, пришел конец! — крикнул один энтузиаст.
Час спустя, топча растоптанные до них тела у северных ворот, Ситтас с Гермогеном оказались на ипподроме. Они продвигались вперед медленно. Частично потому, что приходилось огибать множество разбросанных по арене тел. Частично потому, что Ситтас остановился у тела Балбана, чтобы отрубить тому голову. И частично потому, что они нашли прячущегося Ипатия и тащили его за собой.
Велисарий и Антонина сидели на нижнем ряду у юго-западного поворота беговой дорожки. Валентин стоял в нескольких футах от них. На Антонине все еще была надета кираса, но она сняла шлем. Ее голова лежала на плече мужа. На щеках остались дорожки слез, но она улыбалась, как херувим.
Ситтас бросил голову Балбана к их ногам.
— Можете добавить в коллекцию, — сказал он, улыбаясь.
Антонина открыла глаза и уставилась на трофей. Сморщилась от неудовольствия. Затем закрыла глаза и удовлетворенно вздохнула.
— Сколько? — спросил Велисарий.
— Сто двадцать восемь, — ответил Ситтас. — Ирина говорит, что мы покончили с большинством. Кроме этого…
Он махнул толстой рукой и сам скорчил гримасу. Сильно сморщился.
— Здесь, как на скотобойне. В особенности внизу, в загонах для лошадей.
Гермоген покачал головой. Его лицо стало пепельного цвета.
— Тысячи пытались убежать через конюшни.
Велисарий поморщился. Единственными входами в конюшни были небольшие дверцы, достаточно широкие только для того, чтобы могла проехать беговая колесница.
— Большинство мертвы, — пробормотал Гермоген. — Раздавлены, растоптаны, со сломанными конечностями, или задохнулись. Боже, потребуется несколько дней, чтобы вытащить тела. Те, что внизу, явно превратились в фарш.
Гермоген повернулся, протянул руку и поднял на ноги Ипатия. «Император» тут же свалился, как мешок с дерьмом. От него сильно воняло мочой и калом.
— Феодора будет счастлива убить его! — рявкнул Ситтас.
Антонина резко открыла глаза.
— Нет, — прошептала она. — Она и так уже у самых ворот ада. Она повернула просящий взгляд на мужа.
Велисарий сжал ее плечо. Кивнул.
Ипатий заговорил.
— Будьте милосердны, — прохрипел он. — Я прошу вас о милосердии.
— Хорошо, — сказал Велисарий и повернул голову. — Валентин!
ЭПИЛОГ
Императрица и ее душа
Огромный тронный зал больше чем когда-либо напоминал Велисарию пещеру. Возможно, из-за такого малого количества собравшихся в нем людей. Но Феодора настояла, чтобы принять его там, и полководец не возражал. Если императрица находила силу и утешение при виде огромного зала и от ощущения своего огромного трона, то Велисарий этому только радовался.
Теперь она сама била врагов.
Велисарий быстрым шагом пересек огромный зал. Когда оказался в десяти шагах от трона, пал ниц. Затем поднялся и начал говорить. Но Феодора жестом остановила его.
— Один момент, Велисарий, — императрица повернулась к группе стражников, стоявших в нескольких ярдах. — Скажите слугам, что бы принесли стул, — приказала она.
После того как стражники поспешили выполнить приказ, Феодора уныло улыбнулась стоявшему перед ней полководцу.
— Это скандально, я знаю. Но нас ждет долгий разговор, много всего нужно обсудить. А мне скорее требуется твой острый ум, чем официальное проявление уважения. Я не хочу, чтобы ты зря уставал, стоя передо мной.
Внутри Велисарий вздохнул с облегчением. Не из-за перспективы провести вторую половину дня сидя в комфорте — он привык стоять подолгу, а из-за первого знака за много дней, показывающего, что в душе императрицы есть что-то, кроме ярости, ненависти и мести.
Город и террор
На протяжении восьми дней после подавления восстания душа Феодоры жила во тьме. Как очень точно заметила Антонина, у самых ворот ада.
Да, большую часть этого времени императрица проводила с мужем. Наблюдала за докторами, которые занимались его ранами; очень часто отталкивала их в сторону и сама ухаживала за Юстинианом.
Но она не проводила все время там. Ни в коем случае. Она провела много часов с Ириной, давая задания ее агентам, которые официально числились почтовыми курьерами, а на самом деле служили короне в качестве тайной полиции. Она отправляла их целыми взводами по империи. Те, кто был приписан непосредственно к столице, уже отчитались. Результаты выполнения ими заданий выставили для всеобщего обозрения на стенах ипподрома. Рядом с головами кшатриев малва, надетых на колья, сотен голов, с головой Балбана в центре, красовались головы лидеров группировок, Ипатия, Иоанна из Каппадокии (и всех его букеллариев, которым не удалось убежать из города). Рядом с ними на кольях сидели головы трех дюжин священнослужителей, включая Гликерия из Халкедона и Георгия Барсимеса, офицеров армии Вифинии, которых удалось поймать, девятнадцати господ благородного происхождения, включая шесть сенаторов, восьмидесяти семи чиновников и должностных лиц, а также палача, который ослепил Юстиниана.
Под головой палача висела поясняющая надпись. Его лицо стало неузнаваемо. Феодора провела несколько часов, наблюдая за пытками, пока наконец не оттолкнула в сторону своих экспертов и собственноручно не закончила работу.
Голов было бы больше, если бы не Велисарий с Антониной.
Гораздо больше.
Феодора требовала посадить на кол головы всех офицеров выше ранга трибуна, всех воинских подразделений в столице, которые во время восстания держались в сторонке. Однако это требование не могло быть удовлетворено ее тайной полицией. Несмотря на страх и смятение, эти офицеры все еще командовали тысячами военнослужащих. Их положение было неустойчивым, да, очень неустойчивым, но достаточно крепким, чтобы противостоять подразделениям тайной полиции.
Поэтому Феодора приказала Велисарию провести чистку. Он отказался.
Твердо отказался. Частично, сказал он ей, потому что это излишне. В конце концов эти люди не виноваты в измене, просто уклонении от выполнения обязанностей. Гораздо важнее, объяснил он, — спокойно и холодно, — что подобная чистка без разбору всех офицеров в Константинополе подорвет саму армию.
А ему нужна армия. Риму нужна армия. Первая битва с империей малва закончилась и выиграна. Но предстоят еще многие.
В конце Феодора согласилась. Она была удовлетворена — может, лучше сказать: приняла отставку этих офицеров. Велисарий вместе с Ситтасом и Гермогеном три дня занимались этим вопросом.
Никто из офицеров не возражал, за единственным исключением. Гонфарий, из армии Родопы. Отпрыск одной из наиболее благородных семей империи явно считал, что его аристократическая родословная освобождает его от такого бесцеремонного грубого отношения.
Велисарий, не желая подпитывать и так неприязненное отношение аристократии к фракийцам, позволил Ситтасу разбираться с проблемой.
Греческий аристократ решил вопрос быстро и просто. Ситтас врезал Гонфарию кулаком в латной рукавице, вытащил его из штаба на тренировочное поле армии Родопы и обезглавил перед собравшимися войсками. Еще одна голова присоединилась к коллекции на стенах ипподрома.
Сразу же после этого Ситтас со своими катафрактами направились в усадьбу Гонфария в пригороде Константинополя. Ситтас выгнал всех, кто там находился, потом захватил все имеющиеся там сокровища и сжег усадьбу дотла. Конфискованное богатство передал в императорскую казну.
Теперь сундуки казначейства чуть ли не лопались. Феодора казнила только девятнадцать знатных господ. Но она конфисковала богатства всех благородных семей, члены которых имели хотя бы малейшее отношение к заговору. Да, конфискация ограничивалась частью богатств, сосредоточенной в столице. Провинциальные усадьбы — в которые убежало большинство — не тронули. Но поскольку большая часть аристократии проживала в столице, собрано было очень много.
То же самое коснулось чиновников, бюрократов и священнослужителей.
Никто из них не возражал. По крайней мере публично. Они радовались, что им сохранили жизнь.
Народ и его радость
Огромное население города осталось нетронутым.
На самом деле через день население вышло из укрытий и начало аплодировать чистке. Толпы простых людей от рассвета до заката восхищались новыми декорациями ипподрома. Головы букеллариев мало что для них значили, а головы малва еще меньше. Но головы высокопоставленных должностных лиц, знатных господ и священнослужителей — о, это совсем другое дело. Достаточно часто на протяжении многих лет — на протяжении десятилетий и столетий на памяти семей — такие люди издевались над ними и всячески стращали.
Конечно, голова Иоанна из Каппадокии привлекала наибольшее внимание. Его часто называли самым ненавистным человеком в Римской империи. В прошлом мало кто в этом сомневался. Теперь не сомневался никто.
Но население также проводило много времени, восхищаясь головами лидеров группировок с ипподрома. Впервые в их жизни простые люди Константинополя могли идти по улицам города, не опасаясь встречи с этими бандитами. Почти все лидеры этих банд — за исключением нескольких, которым удалось проскользнуть под взглядом Ирины — оказались на стене. В течение нескольких дней те, которым удалось убежать в первый день, присоединились к ним — вместе с двумястами шестьюдесятью тремя боевиками группировок. Они могли бы убежать от взгляда Ирины и тайной полиции, но не могли убежать от горожан, которые вытащили их из укрытий и передали с рук на руки пехотинцам Гермогена. Или, достаточно часто, сами просто линчевали их на месте и приносили головы на ипподром.
Более богатые жители Константинополя — а таких в этом густонаселенном городе проживало много: купцы, владельцы магазинов, ремесленники, мастеровые — не разделяли неподдельную радость своих более бедных соседей. Конечно, они тоже радовались. Им тоже доводилось страдать от высокопоставленных и могущественных господ. Но, как часто случается с теми, у кого есть, что терять, они боялись, что чистка может расшириться и углубиться и перерасти в массовый террор.
Возможно, их страхи были преувеличены, но ни в коей мере небезосновательны. В нескольких случаях пехотинцы Гермогена предотвратили избиение или убийство толпой человека или целой семьи, единственной виной которых являлась непопулярность. В двух случаях потребовалось даже вмешательство катафрактов Ситтаса и Велисария.
Ярость Феодоры сотрясла весь город. Почти развалила на куски.
Именно Антонина, больше, чем кто-либо, помогла городу удержаться. Частично тем, что проводила долгие часы с Феодорой, делая все возможное, чтобы сдержать полусумасшедшую ярость подруги. Но по большей части Антонина спасла город, маршируя по нему.
Час за часом, день за днем маршируя по Константинополю во главе своей маленькой армии гренадеров, их жен и детей.
На самом деле «маршировать» — не совсем правильное слово. Точнее было бы сказать, что она и возглавляемая ею Когорта Феодоры шествовали или гордо выступали по улицам. Весело, радостно и победно. Их триумф не походил на мрачный триумф катафрактов или солдат регулярной армии. Это был беззаботный триумф скромных сирийских крестьян, которые так же сами смотрели достопримечательности, как и представляли собой зрелище для жителей города.
Кто станет бояться таких людей? Когда с ними рядом идут их семьи? После первого дня никто и не боялся. Ко второму дню парады Антонины стали так же популярны, как мрачная выставка на ипподроме. К третьему дню гораздо более популярны.
Гораздо более популярны.
Прилегающая к ипподрому территория, во-первых, стала невыносимой из-за вони. Отряды рабов вытаскивали тела и хоронили их в общих могилах. Но набирались тысячи тел, и многие из них, как и сказал Гермоген, представляли собой мясной фарш или паштет, размазанный по стенам и полам. К счастью, стояла зима, но даже и в это время тела гнили быстрее, чем их могли разобрать.
С другой стороны, мстительная радость простых людей пошла на убыль. В голову лезли другие мысли, в особенности когда эти люди сидели по вечерам в своих маленьких квартирках, наслаждаясь обществом членов семьи. Сомнения, колебания, оговорки, когда отцы стали задумываться о будущем, а матери беспокоились о своих детях.
Да, смерть надменных господ стоило ценить. Но в глубине души никто из простых людей Константинополя не считал смерть истинным другом. Они были слишком хорошо знакомы с ней.
Нет, лучше пойти и насладиться парадами Антонины. Там ничто не испугает ребенка. Ничто не будет беспокоить мать и не заставит хмуриться отца. Там только…
Триумф, победа скромных, простых людей.
Наслаждение от постоянных и легких бесед с этими простыми гренадерами и их женами. И их детьми, на которых константинопольские дети смотрели с восхищением. С таким восхищением городские мальчишки и девчонки редко смотрят на деревенских. Но это были дети гренадеров, чему городские сильно завидовали.
И больше всего парады давали чувство безопасности. Безопасности в ЕЕ присутствии.
ОНА — ближайшая подруга императрицы. Которая, как все знали или вскоре узнали, пыталась сдержать императорское безумие.
ОНА — которая расправилась с предательством тех, кто стоял у власти.
ОНА — которая была одной из них.
ОНА — жена Велисария. Самого великого римского полководца во время войны.
ОНА — самый здравый голос во время сумасшествия.
Велисарий уже был именем из легенды среди этих людей. Теперь легенда росла и росла. Его слава росла. Но также вместе с ней распространялась и слава Антонины. Разрасталась и включалась в легенду о муже.
Ее часто называли шлюхой — верхушка римского общества.
В прошлом простые люди Константинополя это тоже слышали. Задумывались. Теперь, зная, они отбрасывали это слово.
Они называли ее «жена» или, гораздо чаще, «великая жена».
Легенда о ней началась со слов известного святого человека, который говорил о ней в далекой Сирии. Гренадеры передали его слова людям Константинополя. Легенда расширилась благодаря кухне, здесь, в самом городе. Гренадеры и катафракты пересказывали эту историю.
Вскоре торгующий пирожками и печеньем магазинчик стал популярным местом поклонения сам по себе. Владелец магазинчика разбогател и смог рано уйти на пенсию, но, будучи человеком жадным, до последнего дня жаловался, что у него забрали мясницкий нож по дешевке.
Легенда росла и распространялась. Затем, через пять дней после подавления восстания, в Константинополь прибыл Михаил Македонский. Он сразу же обустроился на Форуме Константина и начал читать проповеди. Читал проповеди от восхода до заката. Его проповеди тут же стали самыми популярными событиями в городе. Толпы заполняли. Форум и Месу. 43
Михаил читал проповеди о многих вещах.
Некоторые его слова заставляли высоких чинов церкви скрежетать зубами. Но они скрежетали в уединении и ни разу не решились созвать совет. Они были слишком испуганы, чтобы вылезти из своих укрытий.
Но по большей части. Михаил не изобличал и не громил. Он скорее хвалил и увещевал.
Теперь легенда об Антонине разнеслась по всему городу. Как и легенда о Велисарии. И также в своем роде легенда о Феодоре.
К концу недели подавляющее большинство простых жителей Константинополя пришло к своим простым выводам.
Надеяться можно только на Велисария и его жену. Пожалуйста, Господи, помоги им восстановить разум императрицы.
Огромный город затаил дыхание.
Императрица и ее слезы
Императрица и полководец смотрели друг на друга в молчании, пока слуги не поставили стул и не удалились.
— Сядь, полководец, — приказала Феодора. — У нас кризис. Юстиниан ослеп, и престолонаследование…
— У нас НЕТ кризиса, Ваше Величество, — твердо заявил Велисарий. — У нас просто проблема, которую нужно решить.
Феодора уставилась на него. Вначале с неверием и подозрением. Потом с появляющейся надеждой.
— Я дал клятву, — напомнил Велисарий.
Внезапно на глаза императрицы навернулись слезы. Немного слез. Совсем немного. Но для Велисария их было достаточно.
Он видел, как императрица отворачивается от ада и закрывает за собой ворота. И впервые за эти дни он перестал задерживать дыхание.
— Проблема, которую нужно решить, — мягко повторил он. — Не больше. Ты хорошо умеешь решать проблемы, императрица.
Феодора с трудом улыбнулась.
— Да, умею. И ты тоже, Велисарий.
Полководец улыбнулся своей хитроватой улыбкой.
— Это так. Раз уж ты это упомянула.
— Феодора улыбнулась шире.
— Жаль несчастных малва, — пробормотала она.
— А еще лучше, если мы совсем не будем их жалеть, — возразил Велисарий.
Человек и его цель
В каюте корабля еще одна императрица спорила с рабом.
— Мы завтра прибываем в Мангалуру. Теперь ты должен решить. Ты мне нужен, Дададжи. Гораздо больше, чем ему.
— Может быть и так, Ваше Величество, — раб пожал плечами. — Но факт остается фактом. Он — мой законный хозяин.
Шакунтала резко рубанула воздух.
— Это закон малва. Тебя купили в Бхаруче.
Холкар снова пожал плечами.
— И что? Продажа является юридически связующей везде в мире. Определенно в Римской империи. В конце концов Индия малва не объявлена страной вне закона.
Императрица гневно уставилась на него. Раб поднял руку, ладонью к ней, стараясь ее успокоить.
— Я не спорю по тонкостям закона, Ваше Величество. Дело в том, что даже если империю малва объявят вне закона, — он усмехнулся, — хотя я не уверен, найдется ли кто-то достаточно могущественный, чтобы сделать это! — я все равно буду чувствовать себя связанным обязательствами.
Он сделал глубокий вдох.
— Я обязан своей жизнью полководцу, императрица. Я был мертв, когда он нашел меня. Да, я все еще ходил, даже время от времени говорил, но несмотря на это я был мертв. Он вдохнул жизнь в мою душу. Цель.
Шакунтала наконец увидела лазейку.
— Какую цель? — спросила она. — Это ведь разрушение малва, так?
Дададжи распрямил спину, слегка отклонился назад. Они с императрицей сидели лицом друг к другу в трех футах друг от друга, на подушках, в позе лотоса. Холкар подозрительно посмотрел на нее.
— Да. Разрушение малва. И есть еще одна цель.
Шакунтала яростно закивала, закрепляя свое преимущество.
— Ты можешь лучше служить этой цели, как мой императорский советник, чем его раб, — заявила она. — Гораздо лучше.
Холкар потрепал бороду. Жест в своем роде проиллюстрировал его затруднение.
Как раб, он не имел права носить бороду. Эта борода и достоинство человека средних лет были восстановлены Велисарием. Борода стала символом всего, чем Холкар обязан полководцу.
Тем не менее в то же время борода служила знаком его достоинства. Теперь она полностью отросла, густая благодаря множеству седых волос опыта и мудрости. На самом деле глупо тратить бороду и все, что она означала, на жизнь раба. Раба, который, как правильно заметила Шакунтала, больше не особо нужен хозяину.
Холкар погладил бороду. Еще раз.
— Откуда ты знаешь, что я смогу служить тебе должным образом? — спросил он.
Шакунтала почувствовала, как напряжение уходит из плеч. Увести спор с почвы абстрактной чести на конкретный долг — и она должна выиграть.
— Ты — самый умный и быстро соображающий человек, кого я когда-либо знала, — заявила она уверенно — Посмотри, как ты организовал наш побег — всю подготовку, которая велась к нему. Велисарий всегда полагался на тебя во всем — в подобных делах. Он тебе полностью доверял — а он сам исключительно умен и хитер, как в подобных, так и в других делах. Мне нужен человек, которому я могу доверять. На которого могу полагаться. Очень нужен.
Холкар опять потрепал бороду.
— Тебе, девочка, нужны престиж и авторитет. Императорский советник должен иметь благородное происхождение. Из брахманов. А я из вайшьев. Из низшей прослойки вайшьев. — Он улыбнулся. — И к тому же из народности маратхи. В большинстве других стран моя каста будет среди шудр, из низших.
— И что? — спросила она. — Ты образован не хуже любого брахмана. Лучше, чем большинство! И ты знаешь, что это так.
Холкар развел руками.
— И какое это имеет значение? Правители и высокопоставленные лица других стран будут оскорблены, если твой советник не разделяет их чистоту. Им придется встречаться со мной, лично, часто в уединении, по много раз. Они посчитают себя загрязненными таким контактом.
Императрица чуть не рявкнула.
— Черт их побери в таком случае! Если они будет искать союза со мной, то им придется брать то, что дают!
Холкар усмехнулся.
— Горячая голова! Ты уже потеряла мозги — в твоем возрасте? Онине будут искать союза с тобой, императрица. Они — не лишенные трона беженцы, за которыми охотятся, как за зверем. Это тыбудешь стучаться в их двери, держа в руке кружку нищего.
С поразительным достоинством (при сложившихся обстоятельствах, ведь в конце концов она на самом деле она была лишенной трона беженкой) Шакунтала заявила:
— Не буду.
— Тебе придется.
— Не придется.
Дададжи гневно посмотрел на нее.
— Видишь? Ты уже отвергаешь мой совет! — Погрозил пальцем. — Ты должна научиться сдерживаться, императрица! Тебе на самом деле придется иметь дело с возможными союзниками, причем демонстрировать необходимую… я не стану говорить униженность, поскольку не верю в волшебство, но — внешнюю благопристойность, воспитанность и соблюдать приличия.
Она гневно уставилась на него.
— И вот еще что…
Шакунтала провела следующий час в нетипичной тишине, кивая, терпеливо слушая своего советника. Это не было трудно. На самом деле он давал отличные советы. И ей не требовалось сдерживаться. Даже если бы он и нес полную чушь, она стала бы слушать его вежливо.
У нее появился советник. Фактически, если он так и не назывался.
В конце этого часа Дададжи Холкар сам одернул себя. С удивлением.
— Ты — хитрая девчонка, — проворчал он. Затем добавил посмеиваясь: — На самом деле очень неплохо у тебя получилось! Добилась, чего хотела!
Он посмотрел на нее с симпатией, покачивая головой в веселом удивлении.