Дубова Елена. Мальчик у моря

- Я всегда здесь оставляю, - натягивая платье через голову,
сказала она. - В лесу оно зачем? А в селе нельзя. Тетки деревенские
говорят, что я бесстыжая, и мама сердится.
Проход по сельской улице был похож на триумфальное шествие.
Больная лапа мешала Бою бежать, он неторопливо и важно вышагивал между
Юкой и Антоном. Юка держала руку на его загривке, улыбалась и сверкала
своими глазищами во все стороны. Она была счастлива. Все видели, все
могли любоваться необыкновенной собачиной, с которой она шла вот так
запросто, обнимая ее за шею...
Собакой не любовались. По мере их приближения улицу выметало.
Ребятишки бросались врассыпную, сигали через плетни и перелазы.
- А боже ж мой! - ужасались тетки, захлопывали калитки,
прикрывали плотнее ворота и ругались.
Иногда из-за плетня долетал истошный лай. Четырехлапые туземцы
пытались настращать чужака, но Бой в два прыжка оказывался у плетня,
лай обрывался испуганным воплем и возникал снова где-то уже за хатой
или за клуней.
- Вот еще четыре хаты - и будет почта, вон там, наверху, -
сказала Юка.
Улица круто поднималась вверх, смытая дождями почва обнажала свое
бугристое каменное подножье. Однако до почты они не дошли. Впереди
послышались крики, какой-то хлопок и собачий визг. Из-за пригорка, на
котором стояло здание почты, выскочили две собаки. Они мчали изо всех
сил, не оглядываясь, не визжа и не лая, в том диком, паническом
страхе, какой бывает лишь при встрече с бешеным зверем. Вслед за
собаками показались мальчишки. Они тоже бежали во весь дух и что-то
кричали. Юка и Антон остановились.
- Хлопцы! Ховай, хлопцы!.. Митька!.. Митька Казенный идет...
Ховай, хлопцы! - орали мальчишки.
Бегущие собаки заметили приоткрытую калитку в заборе, пытаясь на
бегу свернуть в нее, попадали, покатились кубарем, но даже и тогда не
издали ни звука, вскочили и исчезли за калиткой. Мальчишки, все так же
истошно вопя, промчались мимо Юки и Антона. Антон растерянно посмотрел
на Юку, он не понимал, что происходит. Юка понимала не больше его.
Схватив Боя за загривок, Антон подтащил его к старой толстой вербе
возле плетня и притаился за ней.
Наверху появился молодой мордастый мужчина. Простоволосый, в
нательной сетке, в старых офицерских бриджах и тапочках на босу ногу.
К нижней губе у него прилип дымящийся окурок. Левую руку он сунул за
пояс брюк, под правой держал ружье. Человек шел неторопливо и, щурясь,
поглядывал по сторонам за плетни. Миновав две усадьбы, он остановился,
с минуту понаблюдал, потом вскинул ружье и выстрелил. За плетнем
раздался собачий вопль, раздирающий душу скулеж, и смолк. Человек
довольно ухмыльнулся и достал из кармана новый патрон.
Зарядить он не успел, как не успел ни сообразить и ничего сделать
Антон. В несколько гигантских скачков Бой оказался возле человека с
ружьем, поднялся на дыбы и с ревом обрушился на него всей тяжестью.
Человек рухнул. Падая, он успел оглянуться и в ужасе закрыл лицо
руками. Ружье, гремя, покатилось по камням, ложа треснула и распалась
на две части. Скорченный человек лежал, зарывшись головой в пыль. Он
не шелохнулся и не издал ни звука. Бой не кусал его. Он стоял над
человеком, как взведенная пружина, со вздыбленной шерстью и оскаленной
пастью. В глотке у него клокотало и переливалось, и каждую секунду
клокотанье это могло снова превратиться в яростный рев.
- А боже! Страх-то какой!..
За плетнями показались головы людей. Антон очнулся от столбняка,
бросился к Бою, трясущимися руками ухватил его за шею и с трудом
оттащил. Бой сопротивлялся, оглядывался на лежащего. В горле его
продолжало клокотать. Антон подтащил Боя к вербе, за которой они
стояли. У него тряслись руки и ноги и перехватывало дыхание. Прижав
кулаки к щекам и еще шире распахнув глазищи, Юка стояла как каменная.
Сейчас она тоже очнулась и ухватила Боя за шею.
- Покусал?.. Загрыз?.. - тихонько, настороженно переговаривались
между собой свидетели происшествия. Их становилось все больше, а
происшествие в пересказах все страшнее.
Лежащий пошевелился, осторожно приподнял голову и посмотрел через
плечо.
- Та не, не покусал, только налякал добряче... Эй, Митька, як
воно там?
Человек поднялся на четвереньки, потом встал. Падая, он разбил
нос в кровь, испачкался пылью. Залитое кровью, перепачканное лицо его
перекосилось в злобном оскале. Он не смотрел ни на кого, не видел
ничего, кроме Боя. Достав из кармана патрон, он начал осторожно,
крадучись, подбираться к ружью. Воровской, крадущейся походки Бой не
выносил так же, как и выстрелов. Разбросав в разные стороны Юку и
Антона, он снова бросился в атаку. Но человек был настороже, ухватился
за плетень и, теряя тапочки, мгновенно перемахнул через него.
- Ого, как летает! - захохотали зрители. - Та его без ракеты
можно в космос посылать... Як добре налякать, то и до Луны допрыгне...
Симпатии зрителей явно изменились. Потерпевшего уже не жалели,
над ним смеялись. А у него испуг перешел в бешенство.
- Ты чей? - заорал он и грязно выругался. - Думаешь, я тебя не
найду? Я тебя под землей найду! И твою сволочь застрелю, и тебе ребра
переломаю... Всех перестреляю!..
Напрягая все силы, Антон оттаскивал Боя, но тот отбивался лапами,
злобно бухал и рвался к плетню. Юка, вцепившись в густую шерсть, тоже
тащила его прочь. И тут внезапно появилось подкрепление. Сверху, крича
и причитая, бежала молодая женщина с коромыслом в руках.
- Ратуйте, люди добрые! Что же это такое, люди добрые?! Где тот
бандит проклятый? Я его своими руками задушу...
Человек за плетнем, размазывая кровь по лицу, остолбенело смотрел
на бегущую.
- Вот ты где, подлюка? Ах ты бандюга, ах ты фашист проклятый!..
- Да ты чо? - растерянно отпрянул человек, но опоздал - коромысло
гулко ударило его по голове. - Ты чо... сказилась? А то сейчас как
дам...
- Ты еще гарчишь, бандит проклятущий! Да я тебе башку проломлю, я
тебе за своего Хомку все кости переломаю... Бейте его, люди добрые! Он
же, бандит, в детей начал стрелять... Он моего Хомку застрелил, боже ж
мой, боже мой... Будь ты проклят, бандюга! - Она снова взмахнула
коромыслом; люди бросились к ней.
Антон вцепился в загривок Боя и потащил его вниз по улице, прочь
от села, подальше от всего, что случилось и еще могло случиться. Они
бежали, пока Юка не взмолилась:
- Ой, больше не могу! Чуточку передохнем...
Села уже не было видно за деревьями, но Антон все время
оглядывался и прислушивался.
- Думаешь, он гонится? Ему теперь не до вас... Ой, неужто он и в
самом деле Хомку застрелил? Вот ужас-то!.. Ты его видел? Смешной такой
ребятенок: пухлый и всегда ужасно серьезный... Знаешь, ты подожди тут,
а я сбегаю узнаю?
Антон покачал головой:
- Ты беги, а я пойду.
- Боишься?
- Я-то не боюсь. Вот...
Бой внимательно смотрел на Антона и слегка вильнул хвостом, когда
тот показал на него.
- А что теперь этот Митька сделает? Его, наверное, уже
арестовали...
Это было бы, конечно, самое лучшее, но в том, что так и
произошло, Антон не был уверен.
- Ты узнай и приходи к реке. А я пошел.
Тропка через лес, длинная по пути в село, показалась теперь
необыкновенно короткой.
Антон перебрался через Сокол и спрятался в тени дуплистой старой
вербы, окруженной молодой порослью. Отсюда видны были все спуски к
реке на противоположном берегу, а самого Антона и Боя надежно
прикрывала завеса листвы.
Ожидание тянулось бесконечно, как паутина, которую выпускал из
себя маленький крестовик, занятый ремонтом своих тенет. Он сновал
вверх и вниз, ветер срывал его, он повисал на еле различимой нити,
долго раскачивался, потом цеплялся за полуразрушенную сеть и опять
тянул бесконечную паутину, строя в воздухе свой геометрический чертеж.
А Юки все не было, не показывались и деревенские ребята. Только когда
в отдалении появилось стадо, а за ним уныло бредущий Семен-Верста,
Антон понял, что перевалило за полдень. Антон позвал Семена. Тот
прогнал стадо стороной, подошел и сел рядом.
- Загоряешь?
- Да нет, так... Слушай, ты в селе всех знаешь?
- А кто ж его знает? Мабуть, всех.
- Есть у вас такой Митька? Казенный, что ли, его называют.
- Та есть.
- Он кто?
- Бандит.
- Как это?
- А так. Бандит, и все. Самый настоящий. В тюрьме сидел чи в
лагере.
- За что?
- Чи убил кого, чи хотел убить, кто его знает.
- Ну?
- Шо ну? Посидел, посидел трохи, и выпустили...
- Анто-он! - раскатилось над рекой, и эхо гулко подхватило:
"...он... он..."
На противоположном берегу появились Юка, Сашко и маленький Хома.
- Сюда, я здесь! - закричал Антон и, вскочив, помахал Юке рукой.
- Значит, он его не застрелил...
- Кто? - Семен с некоторым оживлением поднял на Антона свои
всегда как бы полусонные глаза.
- Митька этот самый...
- Кого?
- Маленького Хому.
- Ого! - оживился Семен еще больше. - Перевязанный и хромает...
Раненый, чи шо?
Полусонные глаза Семена видели далеко и хорошо. Хома хромал,
левая нога у него была перевязана. Антон присмотрелся и засмеялся.
- Не смертельно...
Хома припадал на левую ногу, иногда сбивался и начинал припадать
на правую, но тут лее исправлял ошибку и еще старательнее хромал на
левую.
Ребята перешли вброд реку.
- Ну, живой? - спросил Антон Хому.
- Это мама его с перепугу кричала, - сказала Юка. - Хому
чуть-чуть задело...
- А рана? - обиделся Хома. - Хочешь, покажу? - И он с готовностью
размотал повязку. Судя по тому, что она была грязной, проделывал он
это уже не в первый раз. - Ось!
На икре посреди большого коричневого пятна от йода виднелась
маленькая присохшая ранка.
- Больно? - спросил Антон.
- Пекло дуже, - сказал Хома, - когда этим мазали...
- Это папа мой. Он надавил чуть-чуть, дробинка и вывалилась. Она,
говорит, была на излете. А может, рикошетом.
- То не дробинка, то пуля! - упорно отстаивал Хома свое положение
тяжко пострадавшего. - Ось!
Он разжал кулак, в котором зажимал спичечный коробок. В коробке
перекатывалась дробинка.
- А зачем он в тебя стрелял?
- Он не в меня, он в Серка - нашу собаку.
- Какая там собака, - засмеялась Юка. - Щенок. Смешной и толстый.
Как сам Хома...
- Он на Серка целился, а я хотел сховать... Я как побегу, а он
ка-ак бахнет... И совсем не в Серка, а в меня! А я Серка ухватил и в
хату. И двери закрыл. А маты как побачили кровь, как закричали, за
коромысло та за ним...
- Это я видел, - сказал Антон. - Она его по голове - как по
барабану... А почему он в собак стрелял?
- Чтобы бешеных не было, - сказал Сашко.
- Разве они бешеные?
- Не. У нас сроду не было. Не то что я, тато не помнят, чтобы
хоть одна взбесилась и кого покусала. А все одно каждый год стреляют.
Если не на цепи, так и застрелят.
- И хозяева молчат?
- А что хозяева? Кто успеет - спрячет, а нет - амба!
- Зверство! - сверкая глазами, сказала Юка. - Прямо какой-то
фашизм! Собака же людям служит, доверяет, она же человека не боится,
идет к нему, а он ее расстреливает...
- Ну, наши не дуже доверяют - ученые, - сказал Сашко. - Как
выстрел услышат, так все до леса тикают. И сегодня поутекали. Теперь
аж дня через три домой приползут...
- А собаки же работают! - сказал Антон.
- Еще как работают! - подхватила Юка. - И на границе, и
сторожевые. А ищейки? Вот Бой, вообще ньюфаундленды, они тонущих
вытаскивают, а сенбернары разыскивают, кто в горах заблудится... А на
севере на собаках ездят! А охотничьи? А санитарные? Да ведь собак же
обучали - они во время войны с гранатами под танки бросались... И все
забыли? Какие-то бессовестные, бесчувственные люди! Я сама в "Огоньке"
читала, а потом это даже по телевизору показывали. В Италии одной
собаке дали особую медаль за верность. Понимаете, у одного человека
там была собака. Он ее спас, когда она тонула, и вырастил. И она
каждый день провожала его на работу до автобусной остановки и
встречала, когда он приезжал с работы. Человека этого забрали на
войну, и он погиб. Ну, а собака же этого не знает. Она думает, что он
уехал на работу и вот-вот вернется. И она каждый день приходит на
автобусную остановку и ждет. И так шестнадцать лет!..
- Ото собака! - сказал Семен. - Мне бы такую!
- Как же! - сказал Сашко. - То она у такого хозяина была, вот и
любила. А ты ж бы ее, наверно, и не кормил. За что ей тебя любить?
- По-моему, - сказала Юка, - собакам не только медали - памятники
ставить надо! - Ребята засмеялись. - И нечего смеяться. Ставят! Я сама
видела: снимок был такой - сенбернар Бари. Он пятьдесят пять человек в
горах спас. И ему памятник поставили...
- То капиталисты выдумывают, - сказал Семен. - Буржуазия. Денег
девать некуда, вот и суют куда ни попало.
- Ну и дурак же ты какой! - удивилась Юка. - А Павлов, академик,
он, по-твоему, тоже был капиталист? Он сколько лет делал всякие опыты
и поставил в Колтушах под Ленинградом памятник собаке. Потому что
собака служит науке. И потому что у него было сердце, а не жадный и
глупый мешок, как у тебя... Или Лайка! Если разобраться, кто первый в
космос взлетел? Она!
- Ей тоже памятник поставили?
- Нет. И стыдно!
- А, - махнул рукой Семен. - Может, памятник и поставят, а все
одно собак стрелять будут... Ты гляди, - сказал он Антону, -
подвернется твоя, и твою гахнут...
- Не посмеют: это ученая собака. И очень редкая.
- А кто спрашивать будет? Гахнул, а потом рассказывай, яка она
ученая...
- Ой, Антон! - Глаза Юки округлились. - Самое же главное: мы же
всю дорогу бежали, чтобы предупредить. Тебе надо скорей уезжать. Прямо
сегодня. Сейчас.
- А что?
- Да Митька этот... - сказал Сашко. - Он тебя подстерегет. Аж
трясется... Над ним же люди смеются. Говорят, маленьких собачушек
стрелял, а когда большая за них заступилась, так он на карачках
пополз. И ружье поломалось. А оно совсем не его, а председателя Ивана
Опанасовича. Ну и мать Хомы коромыслом ему приварила... Все к одному,
понимаешь? Он теперь пополам перервется, а собаку твою застрелит да и
тебя покалечить может...
- То верно, - сказал Семен. - Самый вредный человек на селе. Я ж
тебе говорил - бандит. Шо, ему твою собаку жалко? Да ему никого не
жалко.
Все посмотрели на Боя: тот безмятежно дремал, развалясь в тени. У
Антона что-то поползло по спине. Он передернул плечами, но ползанье не
прекратилось, и кончики пальцев начало покалывать, будто они налились
газированной водой.
- Ничего этот Митька не сделает, - неуверенно сказал Антон. - Я
пойду и заявлю в милицию.
- Где ты ее, милицию, найдешь? У нас один участковый на три села
и лесничество.
- Тикай, хлопче, и поскорей, - сказал Семен.
- Никуда я не поеду! - сказал Антон.
- Дело хозяйское, - сказал Семен и поднялся. - Мы тебя
предупредили. А тут ховайся не ховайся - он тебя разыщет. Тогда поздно
будет...

6

Семен-Верста погнал стадо в село. Сашко с маленьким Хомкой тоже
ушли. Бой, приподняв голову, проводил их взглядом и снова растянулся в
полусне. Антон и Юка молчали.
Конечно, наилучший выход - уехать. Однако уехать Антон не хотел и
не мог.
Да и как уехать? Увезти Боя, не предупредив дядю Федю? А сумеет
ли Антон договориться с шоферами, чтобы их брали в машины? И как
договариваться, если деньги у дяди Феди, а у Антона нет ни копейки? И
справится ли он в случае чего с Боем в дороге? Теперь Антону было
очевидно, что справляется он с Боем только тогда, когда Бой сам этого
хочет. А если не захочет? Не только Антона - здоровенного мужика, как
щенка, брякнул об землю...
И что паниковать? Завтра приедет дядя Федя, а уж он-то наверняка
совладает с Митькой. Надо просто переждать, не уходить из лесничества,
и все. Пока Митька Казенный узнает, где они живут, разыщет, дядя Федя
будет уже здесь.
- Я домой, - сказал Антон. - Боя пора кормить.
Юка пошла проводить их, но, дойдя до шоссе, повернула обратно.
- Если что узнаешь, предупреди, - сказал Антон.
- Ага! - кивнула Юка. - Или я, или Сашко. Он рядом живет.
- А я вон в той хатке, сбоку...
Он пришел к обеду вовремя, но все-таки получил от тетки Катри
нагоняй за то, что бродит черт те где, не пивши и не евши. Антон
попытался напомнить, что утром он изрядно поел, но за это ему попало
еще больше.
- Ты, братец, лучше помалкивай, - потихоньку сказал Харлампий. -
Глотка у ей луженая, тренированная, тебе, хочь перервись, не
перекричать...
Антон уже безропотно прикончил нехитрый обед. Бой со своим
управился раньше и уже повиливал хвостом, приглашая снова идти гулять.
- Э, малый, - вспомнил дед, - тут тебе шофер писулю передал,
когда вернулся. В горнице на столе лежит...
В записке Федор Михайлович сообщал, что нужного человека в
Чугунове не оказалось, уехал в область. Им придется задержаться дня на
два. Он надеется, что Антон, как парень вполне разумный, не натворит
никаких глупостей.
Антон растерялся. Как теперь быть, где спрятать Боя от Митьки
Казенного? Рассказать все деду Харлампию и тетке Катре? Допустим, они
станут на его сторону, но что они могут сделать с Митькой? Обругать?
Страшно Митька испугается их ругани. Обратиться в лесничество? Там все
заняты своей работой, никто не будет сторожить чужую собаку. И разве
его усторожишь? В комнате запереть нельзя - нужно выгуливать. А долго
ли подстеречь и бахнуть из-за кустов?..
Он отчетливо, будто в кино, увидел, как Бой, добродушный,
ласковый, ничего не подозревающий Бой, выбегает во двор, из кустов
сирени гремит выстрел и... Антона даже передернуло от ужаса. Ну,
сегодня он из дому больше не выйдет, гулять Боя выведет только
ночью... А потом?
За окном раздался свист. Антон осторожно выглянул. Из-за кустов
махали ему руками, делали страшные лица Юка и Сашко. Антон высунулся
из окна. Юка подбежала ближе. Платье ее было до половины мокрое,
видно, она бежала вброд, не раздеваясь.
- Прячься скорей, беги! Он сюда идет...
- Митька?
- Ага. Сашко увидел, сразу догадался и побежал сюда. Мы по дороге
встретились... Чего ж ты стоишь? Беги скорей!
- Подождите, я сейчас...
Антон схватил свой рюкзак и выбежал в кухню. Тетки Катри не было.
Дед Харлампий, сосредоточенно скручивавший цигарку, поднял на
Антона взгляд.
- Далече собрался?
- В Чугуново. Дядя Федя пишет, чтобы я приехал к нему... -
выпалил Антон и покраснел: а что, если дед прочитал записку?.. Лицо
деда даже не дрогнуло. - Он пишет, чтобы я взял Боя и приехал. Срочно.
Сегодня же. Так я побегу на шоссе, может, попутная машина будет и
прихватит нас...
- Ну-ну, валяй прогуляйся. Поглядишь столицу районного масштабу.
- До свиданья, дедушка Харлампий... Вы только тете Катре
обязательно скажите, куда я уехал, а то она будет беспокоиться...
- Скажу, скажу...
Запыхавшихся Юльку и Сашка трясло от нетерпения и страха.
- Туда побежим, в грабовник... - сказал Сашко.
Бой радостно присоединился к игре в догонялки, размашистым
галопом понесся вперед.
- Стой! - сказал вдруг Сашко. - Вы бегите, а я останусь...
- Зачем?
- Посмотрю, что тут будет...
- Он же тебя узнает! - сказала Юка.
- Ну и что ж? Что он, меня шукает? Да он и не увидит, я
сховаюсь...
- Вы сейчас бегите до грабовника, сделайте круг, потом к порогу
на реке. Там гущина, и никто не ходит. Да ты ж знаешь, - сказал он
Юке, - я тебя туда водил. Сховайтесь там, а я посмотрю, что будет, и
прибегу...
Антон и Юка побежали дальше. Не углубляясь в грабовый лес, где
человека можно увидеть за полкилометра, они в молодой поросли сосны
повернули к шоссе. До лесничества было уже далеко.
Антон остановился.
- К реке не надо. Я подожду попутную машину и поеду в Чугуново, к
дяде Феде...
- Вот это хорошо! Вот это правильно. Просто, я считаю, гениальная
мысль!.. Тогда давай так. Ты сиди в кустах, а я выйду на шоссе и буду
голосовать...
- Отставить, - внезапно сказал Антон и покраснел. - Никакая она
не гениальная, а просто глупая... Пошли к порогу.
- Но почему же?
Антон зло отмахнулся. Внезапное решение, осенившее его дома,
оказалось не решением, а просто чепухой. Дикой чепухой. Во-первых, нет
денег, а даром никто не повезет. Но если б и повезли - куда? Он не
знает, где остановился дядя Федя, даже к кому поехал. Дядя Федя не
объяснил, а Антона тогда это нисколько не интересовало. Конечно,
Чугуново - не столица, но все-таки город. Нельзя же бродить по городу
и спрашивать о никому там не известном дяде Феде. Можно проходить
неделю и не найти - не живет же он посреди главной улицы. И скоро
вечер, потом ночь. Куда деваться, что делать с Боем? А если там собак
так же стреляют, как и в Ганешах? Здесь хоть лес, спрятаться можно, а
там?..
- Откуда он узнал, что я в лесничестве? - спросил Антон.
- Все знают, - пожала плечами Юка. - Ребята рассказывали, и я...
- Просили тебя болтать!..
- Никто же не знал, что так получится... И все равно узнали бы. В
селе все знают про все и про всех.

О Митьке Казенном знали не все и потому опасались его больше, чем
он заслуживал. В сущности, знали только, что последние десять лет он
лишь изредка появлялся в селе, на три года исчез вовсе, как потом
стало известно, - сидел. В тюрьме или лагере. Чем он занимался десять
лет, где жил, за что сидел, толком не знали, а сам Митька говорил об
этом многозначительно, но крайне глухо. Люди постарше помнили, что он
с детства был хулиганом и первостатейным лодырем. Отец его погиб в
начале войны. Мать постоянно прихварывала, с трудом тянула четверых
ребятишек и все надежды возлагала на подрастающего кормильца. Ему
подсовывались лучшие куски, ему справлялось все в первую очередь, его
старались оградить от излишней работы, чтобы прежде времени не
надорвался. Митька и не думал надрываться. Он принимал все как
должное, потом стал требовать и покрикивать. Школу кончать он не
захотел - что от нее толку? - ни в колхозе, ни в восстановленном уже
тогда лесничестве не прижился. Там нужно было работать, то есть, по
его мнению, надрываться, а к этому у него выработалось устойчивое
отвращение, и он искал не работы, а заработка или хотя бы легкого
хлеба. Целыми днями он торчал на Соколе - глушил рыбу, если удавалось
достать взрывчатку, или с такими же, как он, байбаками ловил бреднем.
Потом, дознавшись у матери, где отец, уходя на войну, закопал свой
дробовик, добыл его, кое-как очистил от ржавчины и начал промышлять
добычливее. Бил он все, что было крупнее воробья, не делая разбора и
не признавая никаких сроков. В доме нет-нет да и появлялась
свежатинка. Мать радовалась: надежды ее начинали сбываться, сын
становился кормильцем. Сам Митька утверждался в убеждении, что у
работы и дураков любовь взаимная, а умные могут обеспечить себе вполне
сносную жизнь и не надрываясь. Он очень рано научился уклоняться от
работы и потому считал себя умным.
Привольная жизнь продолжалась недолго. Лесной объездчик поймал
Митьку на горячем - тот подстрелил куропатку с выводком. Объездчик
вздул его и едва не изломал дробовик. Митька дробовик отмолил, божась,
что больше в жизни не стрельнет... Стрелять он продолжал, только стал
осторожнее и злее.
Ни посты, ни мясоеды в селе давно не соблюдались, однако и при
полной неразберихе в пищевом календаре всем скоро стало известно, что
у Чеботарихи что-то уж слишком часто появляется убоина. В селе
действительно все слухи очень скоро становятся общим достоянием, и
председатель сельсовета вызвал Митьку к себе. Вместо Митьки пошла
мать. Председатель не стал слушать вранье о курочках и уточках,
которые вдруг с чего-то "зачали сипеть" и пришлось их прирезать, чтобы
не подохли и добро не пропало. Он предупредил Чеботариху, что, если
безобразие не прекратится, потом пускай не жалуется. Браконьерство,
незаконное хранение огнестрельного оружия - не шутки, и в случае чего
не посмотрят, что ее лодырь несовершеннолетний, - схлопочет на всю
катушку...
Митька снова попался. Погубили злость и жадность. Объездчик,
вздувший Митьку, жил недалеко от реки и держал уток. За лето они
дичали, уплывали бог весть куда и даже ночью не всегда возвращались
домой. Крупной хищной рыбы в Соколе не водилось, мелкие щурята
взрослой утке не опасны, а ни лиса, ни волк спящей на воде утки не
достигнут. Жена объездчика, дабы люди добрые не ошибались, выпуская
уток на волю, красила им шеи чернилами. Фиолетовые ожерелья на
белоснежных шеях держались прочно и видны были издалека. Митька эту
метку отлично знал, и не раз его подмывало пальнуть в такую
разукрашенную красавицу: свойская, домашняя утка не в пример жирнее
дикой и объездчику была бы отместка... Случай долго не представлялся,
но однажды, когда утки уплыли далеко, к границе участка, Митька не
удержался - пальнул, но не убил, а только подранил. На беду, это был
последний патрон, добить палками, сколько их ни швырял Митька, не
удалось. Дико орущая стая бросилась по реке к дому, подранок за ней, а
Митька - в село. В бога он не верил, но всю дорогу приговаривал:
"Господи, только бы не видели, господи..."
То ли бог не обратил внимания на мольбу неверующего, то ли Митьке
следовало договориться с богом заранее, а он запоздал и бог уже ничего
не мог поделать, Митькино преступление видели, и возмездие появилось
довольно быстро в трех лицах: объездчика, участкового и председателя
сельсовета. Митька через огород бросился за клуню, потом к лесу.
Пришедшие составили протокол, ружье конфисковали, наложили штраф, а
Митьке оставили повестку: в двадцать четыре часа явиться в район.
Иначе, как пообещал участковый, "будет хуже"...
В том, что так или иначе будет хуже, чем сейчас, Митька не
сомневался. Дождавшись ночи, он вернулся домой, забрал все наличные
деньги, одежду получше и двинул в город, предоставив матери самой
выпутываться из неприятностей. Райцентр он промахнул с ходу - там его
могли узнать, увидеть знакомые, в областном затеряться было легче. Он