Дубова Елена. Мальчик у моря

сказал: - Если вы тут окопались от врагов, то, по-моему, пора занимать
круговую оборону. Неприятель уже на ближних подступах, сейчас начнет
артподготовку...
Юка проследила его взгляд.
- Нет, это наши, - сказала она и вскочила. - Сашко, давай сюда,
не бойся!
Из-за кустов появились Сашко и Хома. Животы у них устрашающе
вздулись, они несли их, придерживая руками.
- Ну, как оно тут? - спросил Сашко, искоса поглядывая на
незнакомца.
- Порядок, - сказал Антон. - Митьку не видел?
- Нет, - сказал Сашко и снова посмотрел на Сергея Игнатьевича.
- Это дядечка хороший, ты его не бойся, - сказала Юка. - Чего это
вы нагрузили?
Сашко, а вслед за ним Хома потянули рубашки кверху, на землю
посыпалась картошка.
- Вот. Есть же Антону надо.
- Так она же сырая, а варить не в чем.
- А если испечь?
- Правильно, - сказал Сергей Игнатьевич. - Печеная даже вкуснее.
Раз уж вы признали меня своим, а харчей у вас мало, принимайте меня в
долю. - Он вынул из рюкзака кусок сала и положил рядом с картошкой. -
К этому бы еще луку...
- Лук я принес и соль, - сказал Сашко, выгружая карманы. - Хлеба
нету. Дома мало осталось, маты б заметили...
- Магазин в селе, конечно, есть. А что в магазине?
- Подушечки! - выпалил Хома, не сводивший глаз с чужого.
- И ты их любишь?
- Ага! - Хома в застенчивой улыбке показал щербатые зубы.
- Ты, часом, не подушечками зубы себе подпортил?
- Хуч бы, - вздохнул Хома, - а то сами выпадывают.
- Хлеб есть, керосин, сахар... - сказал Сашко.
- Ну, завтракать с керосином вроде не обязательно, а?.. Может, ты
сходишь?
- Гроши надо...
- Гроши найдутся. Держи. Купи буханки две. А лучше три. В осаде
нужно иметь запас продовольствия. Верно? - подмигнул Сергей
Игнатьевич. - Ну и подушечек, конечно, на всю братию... Что ж ты
малого оставляешь? А кто подушечки будет нести?
Забыв о своей хромоте, Хома побежал следом за Сашком.
- Я тоже пойду, - сказала Юка, - надо дома показаться, а то еще
искать начнут.
- А мы пока подготовим самое главное, - сказал Сергей Игнатьевич.
- Пошли собирать хворост.
Сушняк горел жарко, почти без дыма. Под наблюдением Сергея
Игнатьевича Антон старательно уложил картофелины в груду пепла под
углями.
- Основная работа сделана, - сказал Сергей Игнатьевич, - теперь
надо подать на стол тарелки...
Антон удивленно посмотрел на него.
- Вон они плавают, - показал Сергей Игнатьевич на листья
кувшинки.
Антон попробовал рвать, листья плохо поддавались, длинные стебли
тянули за собой корневища. Он вспомнил о своем великолепном ноже, и
скоро груда глянцевых, пахнущих свежестью и в самом деле похожих на
тарелки листьев лежала у костра.
- Стругай палочки сантиметров по двадцать - тридцать... Есть
такое кушанье - шашлык по-карски. А мы приготовим шашлык по-царски. По
рецепту того дядьки, что думал, будто цари едят сало с салом...
На выструганные палочки они нанизали вперемежку кусочки сала и
кругляши нарезанного лука.
- Остается посолить, и полуфабрикат готов. Жарить будем потом...
Бой вскочил, прислушиваясь к треску в лесу, но увидел на тропинке
Семена-Версту и снова лег. Семен спустился с откоса.
- Здоров, - сказал он. - Это ты тут сховался?
- Ты смотри не рассказывай никому, - сказал Антон.
- А чего б я рассказывал, шо мне за это гроши платят?
- А если заплатят? - спросил Сергей Игнатьевич.
- Шо? - не понял Семен.
- Если заплатят, говорю, тогда расскажешь?
- На шо оно мени нужно?.. Кому надо, хай сам шукает...
- Анто-он! - раскатилось над рекой. - Анто-он!
На левом берегу стоял Толя с большим свертком под мышкой.
- Ну, чего кричишь? - сердито ответил Антон. - Здесь я.
Балансируя на камнях порога, Толя перебрался на правый берег.
- Здравствуйте, - вежливо сказал он Сергею Игнатьевичу. - Я
принес тебе немножко покушать. Мне Юля еще вчера рассказала, но вчера,
я не мог, мне не позволяли вставать. Здесь творог, вареные яйца и хлеб
с маслом...
- Где ты все это взял?
- Дома, разумеется.
- Стащил?
- Неужели ты думаешь, что я способен украсть?
- Значит, ты рассказал? Значит, все узнают? - наливаясь
негодованием, спросил Антон.
- Никто ничего не узнает. Я сказал, что мне нужно.
- И все?
- И все.
- От бреше! - сказал Семен.
Толя снисходительно посмотрел на него.
- Брехать, как ты выражаешься, не в моих привычках. Я говорю
правду.
- И тебе поверили? - допытывался Антон. - Ни о чем не спрашивали,
вот так просто и дали?
- Конечно.
Толя не врал, однако на самом деле все было не так просто. Прежде
всего мама не хотела выпускать его из постели. По ее мнению,
нормальная температура и самочувствие ничего не доказывали. После
такого купания могло все случиться - и грипп, и гайморит, и воспаление
легких, и ревмокардит, и еще бог весть что. Мамин папа был провизором,
поэтому мама чувствовала себя на короткой ноге с медициной, а тем
более фармакологией и без устали практиковала на себе и окружающих. В
доме всегда пахло как в аптеке после погрома. Шкаф, комод, подоконники
заполняли флаконы, пузырьки, коробочки, банки, баночки, и при малейшей
возможности весь этот арсенал обрушивался на каждого, кто заболевал
или, по мнению мамы, мог заболеть. Она была убеждена в своем праве
учить всех и всему, потому что совершенно точно знала, как человек
должен себя вести, что говорить, даже думать в любом положении, и на
"подставившегося", как говорил Толин папа, низвергались потоки,
ниагары, океаны слов об одном и том же. Выдержать это было труднее,
чем любое лекарство. Толя очень рано научился "не подставляться". Он
любил свою маму, но, что греха таить, давно уже относился к ней
снисходительно, хотя, разумеется, как вежливый мальчик, не давал ей
этого заметить.
После злополучного купания он безропотно проглотил полдюжины
порошков и микстуру, улегся в постель, отлично выспался и проснулся на
рассвете без тени недомогания. Если бы недомогание и чувствовалось,
Толя при всем своем правдолюбии не признался бы, так как пообещал Юке
рано утром отнести Антону какую-нибудь еду. Выполнить обещание - долг
чести, а в исполнении долга чести Толю не могло ничто остановить.
Поэтому он вежливо, но непреклонно восстал против попытки мамы
продержать его еще один день под одеялом.
Папа, невозмутимо пыхая трубкой, долго слушал грозные мамины
пророчества, потом вынул трубку изо рта и сказал:
- Прости, Соня, что я тебя перебиваю. Но, может быть, в самом
деле ему не следует лежать в постели? Все-таки он упал не в Ледовитый
океан, а в Сокол, и к тому же в июле месяце. Разумеется, вряд ли можно
приветствовать купание в одежде, но это уже частность, не меняющая
существа дела. Особенно для несовершеннолетних, я хочу сказать.
Толин папа, так же как и мама, маленького роста, но совсем не
толстый, а худенький и даже щуплый. При его комплекции ему бы надо
говорить высоким, слабым голоском, но голос у Толиного папы неожиданно
низкий, басовитый и такой глубокий, что, кажется, голосовых запасов у
него, как льда у айсберга, который показывает на поверхности только
маленькую часть своего массива. Говорит он всегда очень вежливо,
никогда не повышает тона и, говоря, не опускает не только частей
предложения, но, кажется, даже знаков препинания. Если разок послушать
Толиного папу, то потом не нужно уже спрашивать, почему Толя
разговаривает именно так, а не иначе. Справедливости ради следует
сказать, что подражает ему Толя совершенно бессознательно, он даже
иногда пытается говорить рокочущим на низах голосом, но из этого
ничего пока не выходит - голос самого Толи совсем не басовитый, а
по-мальчишески высокий и звонкий.
Получив такую мощную поддержку, Толя моментально оделся, выпил
стакан молока и спросил маму, не может ли она дать ему некоторое
количество продуктов, которые не требуют приготовления и которые можно
есть сразу.
- Зачем тебе? Ты хочешь уйти на целый день, не придешь обедать?
Это исключено! Нельзя целый день бегать натощак, есть всухомятку,
обходиться без жидкой пищи, без горячего...
Толя заметил, что ему жидкой пищи следует есть поменьше, у него и
так излишне полная фигура, тем не менее он не будет бегать натощак, а
продукты ему нужны не для себя.
- А для кого?
- Извини, мамочка, но я не могу тебе сказать.
- То есть как? Почему?
- Это не мой секрет.
- Что за чепуха? Какие у тебя могут быть секреты от матери?
- Лично у меня от тебя секретов нет. Я же сказал, что это секрет
не мой и открыть его я не могу, не имею права, так как обещал никому
не рассказывать.
- Ах, вот как? Ты считаешь, что от матери можно утаивать хоть
что-нибудь? Заводить секреты, тайны? Делать что-нибудь потихоньку? Так
вот: ты ничего не получишь и никуда из дому не пойдешь. Я не разрешаю!
- В таком случае я вынужден буду уйти без твоего разрешения,
самовольно и заранее предупреждаю об этом.
- Что?! Ты смеешь мне говорить такие вещи? Да я тебя запру,
отвезу домой в Чугуново, да я...
- Мамочка, ты совершенно напрасно кричишь, это не поможет и
ничего не изменит. Я должен пойти, и я пойду. Потом можешь со мной
делать что хочешь.
Если бы Толя вышел из себя, тоже кричал, плакал, просил, быть
может, мама и не пришла в такое негодование, не наговорила всего, что
она наговорила, но Толя внешне был совершенно невозмутим, говорил
ровным, спокойным голосом и так же спокойно и невозмутимо принял
первый шквал, который минут десять бушевал в комнате.
- Подожди, Соня, - своим низким, рокочущим голосом сказал папа, -
может быть, он прав? Если мальчик обещал...
- А если он связался с хулиганами, бандитами? Мало ли с кем он
может связаться?!
- Ну, не думаю. Он не станет этого делать. Правда, Толя?
- Конечно.
- Ты можешь обещать, что ни ты, ни те, кому ты хочешь нести
продукты, ничего дурного не сделали и не замышляете?
- Я могу поручиться своей честью! - сказал Толя. Эту фразу он
недавно прочитал в затрепанном, вспухшем от грязи романе без начала и
конца, и она покорила его своей торжественностью.
- Вот видишь, Соня, ничего страшного. Толя ведь никогда не лжет.
И если он не говорит, значит, действительно не имеет права выдавать
чужой секрет.
- Совершенно верно, папа.
Уходя, Толя услышал, как отец негромко сказал матери:
- Не надо так шуметь по пустякам. Мало ли что могут выдумать
мальчишки. Наверное, затеяли игру в новых Робинзонов или еще во
что-нибудь.
Толя вернулся.
- Извини, папа, я нечаянно слышал, что ты сказал. Мы не играем в
Робинзонов. И вообще ни во что не играем. Ты ведь знаешь - я не люблю
детских игр. Это не игра, а очень серьезно, это - жизнь.
- Я понимаю, - серьезно сказал папа и улыбнулся только тогда,
когда Толя вышел.

10

- Чего ты, собственно, боишься, от кого прячешься? - спросил
Сергей Игнатьевич. - Впрочем, может, это военная тайна?
Антон не успел ответить.
- Антон! - прокричала Юка с другого берега. - Он уехал! Слышишь?
Уехал!..
Вздымая буруны, Юка и Сашко бежали вброд. За ними, подняв над
головой бумажный кулек, спешил Хома.
- Ты слышишь, Антон? - подбежала запыхавшаяся Юка. - Он уехал.
Сашко сам видел... Что ж ты молчишь? - повернулась она к Сашко.
- Как же я буду говорить, если ты кричишь? - сказал Сашко,
укладывая на камень принесенный хлеб. - Мы когда до магазина пришли,
так там батькова машина стоит. Батько в колхозе на машине работает. И
бабы уже садятся, с оклунками, как на базар. А Митька уже в кузове, с
ружьем. Я у батьки спрашиваю: "Куда это вы, тато?" - "В район,
говорит. А ты чого тут? Беги до дому..." Тут сразу пришел голова
колхоза, сел с батьком в кабину, и они поехали. Митька, должно, повез
ружье в ремонт. Еще вчера люди говорили, что Иван Опанасович здорово
ругал Митьку за поломанное ружье. Вот он и поехал в Чугуново.
- Понимаешь? - сверкая глазами, сказала Юка. - Теперь уже можно
не бояться! Теперь уже ты можешь пойти домой...
- А когда батька твой приедет? - спросил Антон.
- Кто его знает? Может, сегодня к вечеру, может, завтра. Как все
дела сделают.
- Нет, - подумав, сказал Антон. - Домой мне нельзя. Он же сегодня
или завтра вернется. Если я приду домой, все будут знать, что я не в
Чугунове, и Митька узнает... Надо ждать дядю Федю.
- А как он выглядит и где его искать? - спросил Толя. - Дело в
том, - ответил он на удивленный взгляд Антона, - что мой папа сегодня
собирается съездить домой, в Чугуново. Я могу попросить его взять меня
с собой и попытаться разыскать Федора Михайловича. Конечно, я не могу
поручиться за успех, но почему не попытаться?
- Говорят, ребята, - сказал Сергей Игнатьевич, - что голодное
брюхо к советам глухо. К тому же сгорит картошка. Поэтому
подсаживайтесь ближе - шашлык по-царски каждый жарит для себя сам.
Жарить над углями нанизанное на палочку сало было занятно;
поджаренное таким способом, оно оказалось необыкновенно вкусным, а
печеная картошка распространяла такой аромат, что минут на десять все
примолкли. Когда подушечки были запиты самым вкусным, по мнению Сергея
Игнатьевича, сортом чая - ключевым, а тлеющие угли костра залиты
водой, Юка сказала:
- Зачем нам тут сидеть? Пошли туда, к гречишному полю... Митьки
же пока нет!
- Кто такой этот Митька и почему вы его боитесь? - спросил Сергей
Игнатьевич.
Антон рассказал происшествия вчерашнего дня.
- М-да, история подлая. И глупая!
- Почему глупая? Разве мы что-нибудь не так сделали? - спросила
Юка.
- Не вы глупы. Те, кто такую команду дал.
- Это ж какой-то начальник, - сказал Сашко. - Что он, маленький,
что ли?
- Думаешь, как взрослый, так обязательно умный? - вскипел Антон.
- Знаешь, какие дураки бывают?.. Хо!..
- Бывают, бывают, - вздохнул Сергей Игнатьевич.
- Так надо их убрать! - решительно сказала Юка.
- Оно бы хорошо, конечно, - засмеялся Сергей Игнатьевич, - взять
да издать такой приказ: "Пошли вон, дураки!.." К сожалению, нельзя. Их
директивой не уберешь. Это процесс трудный, затяжной. Вы, наверное,
слышали - на пленумах, совещаниях разоблачают всяких очковтирателей,
обманщиков и прочих героев показухи. И гонят их. И в этом деле все
должны помогать.
- И мы?
- И вы. Почему же нет?
- Кто нас будет слушать?
- Коли дело скажете, услышат. Главное - нельзя молчать и мириться
с дураком и дурацкими его делами. Отчего твоя собака хромает? -
перебил сам себя Сергей Игнатьевич.
Антон и Юка подбежали к Бою.
- Сидеть! Покажи лапу!
Бой уселся, готовно поднял лапу, но при каждом прикосновении
вздрагивал, пытался выдернуть ее из рук Антона. Она была горячей,
порезанная вчера подушечка распухла, из раны сочилась сукровица. Все
склонились над Боем, а он, наклонив башку, внимательно следил, что
делают с его лапой.
- Завязать? Опять сорвет...
- Где это он так?
- В речке. Приезжие всякие битые бутылки бросают...
- Временный житель - штука скверная. Временному ничего не жалко,
на все наплевать. Он пожил, напакостил и укатил. Ну, а вы-то что же
смотрите? Вы живете здесь постоянно...
- Мы с Антоном приезжие, - сказала Юка. - А они же сельские.
- Это взрослым надо, - сказал Сашко. - Что мы можем сделать? Нас
побьют, и все.
- Взрослые другим делом заняты, у них руки не доходят. А вы
свободны, и вас много - всех не побьют. Главное, не надо бояться! Вы
же в общем народ бесстрашный, верно?
- Ого! - сказала Юка. - Вон Хома ружья не побоялся, Серка своего
заслонил, его даже этот Митька ранил...
- Вот видите! А вас много, если организуетесь, такая сила
получится - никто тронуть не посмеет...
- А что? - загорелась Юка. - Вот устроить такой заслон из ребят,
кордон такой... Чтобы никто сквозь него не пробрался. Не вообще, а
чтобы не гадили, не уродовали... Чтобы штаб был и свои разведчики...
Вот! - показала она на Семена. - Готовый разведчик. Он со своими
коровами всюду ходит...
- На шо оно мне нужно? - мрачно возразил Семен.
- Как это "на шо"? Тебя это не касается?
- Я тут до осени. Осенью в город, в ремесленное поеду. Потом в
армию подамся. В летчики. Может, потом в ракете полечу...
- Нужны там такие!
- А шо? Гагарин тоже в ремесленном учился.
- Ладно, допустим, - сказал Антон. - Может, и наш теленок волка
съест. Пустят тебя в ракету. А дальше что?
- Героя дадут...
- Я не про это. Ну, выстрелят, полетаешь, полетаешь, потом куда
денешься? Так и будешь в космосе болтаться? Небось опять на землю
прилетишь. И сюда приедешь. А здесь все вырублено, загажено... Это
хорошо, по-твоему, правильно, да?
- А хай воно горыть! Я сюда не приеду, в городе жить буду.
- А если ты сюда не приедешь, пускай тут хоть что, да?
- А шо мне?
- Шкура! - сказал Сашко.
- Шо шкура? - не понял Семен.
- Не шо, а кто. Ты шкура. Только про себя думаешь.
- А про других хай коняка думает, у ней голова большая.
- Эх, ребятки, ребятки, - сказал Сергей Игнатьевич. - Вот вам в
школе говорят про Родину и всякие такие слова. А что такое - Родина?
- А что тут объяснять? - пожал плечами Антон, - Ну, Москва... и
строительство... и все вообще.
- Вот то-то и оно - "вообще". Я об этом тоже раньше не думал.
Работы всегда выше носа - не до того... А вышел на пенсию, - что
делать, в домино играть?.. Я бы тому, кто домино придумал, на
памятнике написал: "Изобретателю наилучшего способа превращать
человека в обезьяну"...
Ребята засмеялись.
- Смеяться нечему. Штука эта прилипчивая, как зараза. А когда
"козла" забивают, убивают время, значит, расходуют свою жизнь на
дурацкие костяшки и разучиваются думать. Начисто! Да... Я
подумал-подумал и решил: пока ноги носят, надо хоть землю посмотреть,
на которой живешь. А то кого видел, кроме сослуживцев? Где был, на
курортах? Это та же толкучка, только жарче и много соленой воды...
Взял я рюкзак на плечи, палку в руки и пошел. Второй год хожу - не
наглядеться, не наслушаться... Вы поглядите-ка, - повел рукой Сергей
Игнатьевич, - какая красота жизни вокруг!
Ребята, как бы повинуясь его жесту, оглянулись вокруг себя.
- Здорово, конечно, - сказал Антон. - Красиво.
- Эх, ты, - усмехнулся Сергей Игнатьевич. - Об этом такими
словами сказать - все одно что кузнечным молотом стрекозу выковать...
Слова должны человека до красоты этой поднимать! Жил такой умного
сердца поэт Алексей Константинович Толстой. Он говорил об этом так,
что дух захватывает.

Благословляю вас, леса,
Долины, нивы, горы, воды!..

- Ага, - подхватила Юка, - я знаю:

Благословляю я свободу
И голубые небеса!
И посох мой благословляю,
И эту бедную суму,
И степь от краю и до краю,
И солнца свет, и ночи тьму,
И одинокую тропинку,
По коей, нищий, я иду,
И в поле каждую былинку,
И в небе каждую звезду!

Смущенный замечанием Сергея Игнатьевича, Антон отвернулся, потом
невольно посмотрел на палку и рюкзак Сергея Игнатьевича. Палка была
самая обыкновенная, только длинная, рюкзак нисколько не похож на
нищенскую суму, но сейчас они выглядели совсем иначе, будто стали
значительнее, необычнее, чем за минуту перед тем.
- Вот, - сказал Сергей Игнатьевич. - "И в поле каждую былинку, и
в небе каждую звезду!.." Это вы должны понимать, потому что всему
этому вы - наследники. Учат вас понимать красоту земли своей? Нет. И
меня не учили...
- У нас в старших классах, - сказал Сашко, - уже по специальности
учат - кто в доярки, кто в трактористы...
- Это хорошо, нужно. Но вся природа в сельское хозяйство не
укладывается. А человек ведет себя иной раз как злейший свой враг.
Мордует красоту земли своей, а то и уничтожает ее силу...
- Реки отравляют, - сказал все время молчавший Толя. - У нас в
Чугунове завод есть. Маленький, а все равно вредный. Он в реку
химикаты какие-то выпускает. Вся рыба передохла, одни жабы остались.
- Вот-вот. И все молчат, мирятся. И вы тоже, наследнички дорогие.
Что наследовать-то будете? Испакощенную землю? Надо этих пакостников
за ушко да на солнышко, чтобы весь честной народ видел, как они к
будущему дурацкие поправки делают...
- Я придумала! - сказала Юка. - Сделать из ребят такой кордон. И
назвать - кордон бесстрашных! Чтобы ничего не боялись, и расставить
всюду пикеты. Ребят же много...
- Это не серьезно, - сказал Толя. - Детская игра.
- Никакая не игра! Всех таких, которые безобразничают, прогонять
или делать им такое, чтобы больше не ходили и не ездили. Вот взять и
перекопать дорогу вон там в лесу, где шлагбаум. Шлагбаум что? Подняли
- и езди сколько хочешь. А через канаву не переедут...
- Не годится, - сказал Сергей Игнатьевич. - Ездят ведь не одни
безобразники. За что же всех наказывать? На природу замок повесить
нельзя. Она не музей, человеку нужна, и пускай все пользуются. Но без
хулиганства... Придумайте что-нибудь другое.
- Тут без взрослых не обойтись, - сказал Сашко.
- А и не надо без взрослых. Вы следите, предупреждайте, а не
послушают - зовите взрослых на подмогу. Думайте, ребятки, думайте.
- Тут нечего и думать, - сказала Юка. - Делать надо. И я согласна
хоть сейчас. А вы, ребята?
- А ну вас, - сказал Семен, поднимаясь. - Еще побьют... Як шо и
делать, так треба так, шоб никто не чув и не бачив. Потихоньку. А
взагали на шо оно мне нужно? Шо мне - больше всех болыть? Мне вон
коров треба пасти...
- Ну и уходи! - рассердилась Юка. - Ты просто трус!
Семен ничего не ответил; сбивая кнутом цветы под ногами, поплелся
к своим коровам.
- Семен! - закричал ему вслед Антон. - Ты мимо лесничества будешь
проходить, посмотри, дядя Федя не приехал? Только никому не говори,
где я. И ему не говори. Скажи, чтоб не беспокоился, я сам приду...
- Ладно, - донеслось из-за кустов.
- Вот трус! - продолжала негодовать Юка. - За шкуру свою
боится...
- Может, и не трус, а просто хатоскрайник. Из тех, чья хата
всегда с краю. Благодаря хатоскрайникам дурак или какой-нибудь
чиновный маклак и орудует безнаказанно. А маклак ради того, чтоб его
похвалили, все может: и реку отравить, и лес свести, все затоптать и
продать. Глядите, ребятки, у вас все впереди, присматривайте за своим
наследством сызмалу, берегите его...
Ребята сосредоточенно молчали, глядя на него, ждали, что Сергей
Игнатьевич скажет еще, но он сказал самое обыкновенное:
- Отдохнул я с вами знатно, можно дальше двигать.
- А куда вы теперь?
- Сначала в Ганеши - хочу кое-кого повидать, потом дальше пойду.
- Можно, я с вами? - сказала Юка.
- Отчего ж, вдвоем веселее.
- Мне тоже домой надо, - сказал Сашко.
- Я с тобой, - сказал Толя. - Папа скоро в Чугуново поедет.
- Бывай здоров, - сказал Антону Сергей Игнатьевич. - Не робей.
Все утрясется.
Антон молча кивнул.
- Я скоро приду, - сказала Юка, - еще поесть принесу.
Сергей Игнатьевич надел рюкзак, взял палку и зашагал по берегу.
На правом берегу вдоль гречишного поля почти не было кустов, и еще
долго виднелись удаляющаяся высокая фигура Сергея Игнатьевича и
маленькое пестрое пятнышко - Юка. Сашко, Толя и Хома перешли вброд
реку и скрылись за кустами. Антон долго лежал, слушая самолетный гул
над полем, и наблюдал ленивое таяние облаков. Потом он вспомнил, что
здесь его могут увидеть сельские или работники лесничества, и пошел к
порогу. Там лежали спрятанные под камнями Юкино одеяло, продукты,
принесенные Толей, и остатки хлеба. Бой уже не бежал впереди, тяжело
плелся сзади, припадая на раненую ногу.

Семен-Верста трусом не был. И соображал он значительно быстрее,
чем можно было подумать, глядя на его всегда полусонное лицо. Просто
он уже давно решил про себя, что не следует показывать сразу, что ты
понял, о чем говорят или чего от тебя хотят другие, и тем более не
следует обнаруживать свое к этому отношение. Сначала надо подумать,
выгодно это или не выгодно, к чему приведет и чем закончится, а в
зависимости от того говорить или не говорить, делать или не делать. И
сейчас он сказал, что ему нет до этого дела не потому, что так думал,
а потому, что еще не решил для себя, как он, Семен, должен к этому
отнестись и должен ли он что-либо делать, а если сделает, чем это
кончится для него, Семена. Стишки, всякие там слова про красоту -
ерунда. Думая об этом, Семен даже оттопырил презрительно губы. Красоту
не съешь и чоботы из нее не сошьешь. Хозяйственная душа Семена
возмущалась другим. Прошлым летом он сам порезал ногу и едва не умер.
А нынешней весной Кострицына корова легла и пропорола вымя какой-то
железякой. Железяку бросили приезжие, потому что кто же из сельских
понесет ее сюда и бросит, если ее можно употребить в дело. А летом
прошлого года, когда стояла страшная сушь, кто-то зажег костер и
бросил. Зажег зря - было видно, что на костре ничего не варили и не
жарили. И, значит, жгли просто так, чтобы горело. А зачем днем огонь,
если жарко было так, что коровы только по холодку и паслись, а то
прятались в тени и лежали? Когда Семен увидел брошенный костер, огонь
был уже близенько от сосняка, а там хворост сухой, как порох. Семен
руки и ноги себе пожег, пока огонь забил, а все угли засыпал землей.
А грибы приедут собирать? Ничего не видят, не понимают, вытопчут,
как кони, все грибы, а сами ничего не наберут. А если найдут, рвут с
корнями, грибницу портят, и там уже грибы больше не растут... Ну и
мусор всякий кидают.
А еще когда рыба была, приедут, взрывчаткой глушат. А что тут,
киты были, сомы пудовые? Ну, щурята, окуньки вот такусенькие,
плотичка... Как жахнут, вся рыба кверху пузом; они покрупнее выберут,
а вся остальная так и пропадала... Все это было так. А что с этим
делать - неизвестно. Пугать? Напугаешь их, как же! Приедут на
грузовике человек двадцать - тридцать. Наорут, нагадят, водки
напьются. Попробуй скажи им что. Душу вынут!.. На легковых приезжают -
народу меньше, а тоже нагадят, будь здоров.
Легковиков Семен особенно не любил. Во-первых, у них были машины
свои, собственные. Куда хотят, туда едут, и никто им не указ. Бывали,