Страница:
«Массам» Парето соответствует то, что можно назвать «глобальной „неимперией“. „Неимперия“ в данном случае — это не обязательно „провал“ в географическом смысле, т. е. страны, сознательно отказывающиеся от глобализации. „Не-империя“ в глобальном контексте постмодерна может сосуществовать с „империей“ в одном физическом и политическом пространстве, но форма отношения к виртуальной парадигме будет качественно иной. Как массы в политически иерархизированном обществе воспринимают власть как нечто внешнее по отношению к ним, так и „неимперия“, даже будучи включенной в систему постмодерна, остается на внешней стороне виртуальности, являясь объектом информационного общества, а не его субъектом и тканью. „Неимперия“ обрабатывается постмодерном, как природные ресурсы: из нее выбиваются жизненные импульсы, эмоции и внимание, а все остальное отправляется в шлак. Это своего рода „дешевый постмодерн“, бессмысленное перелистывание рекламных предложений потребителя с нулевой покупательной способностью, хаотическое брожение по порнографическим сайтам Интернета, с перескакиванием на случайную и произвольную ассоциативную сеть ресурсов. От „неимперии“ в принципе требуется соучастие в „империи“, но оно может быть растянуто во времени. Задача в том, чтобы сделать героя музыкального клипа или телепередачи совершенно взаимозаменяемым с рядовым телезрителем — видеокамеры, реалити-шоу, интернетизация позволяют перемолоть в рамках виртуального постмодерна всех.
Однако «империя» всегда сохраняет дистанцию от «неимперии», играя с ней по специфическим законам и постоянно оказывая на нее разнообразные виды давления, не особенно отличающиеся от самодурства древних деспотов. Одним из инструментов стратегии прощупывания силы властвования над умами подданных, подобной предложению императора Калигулы по обожествлению его коня, является мода. Явление моды является тем водоразделом, который отделяет «империю» от «неимперии». «Империя» не подвержена моде, а «неимперия» не подвержена ничему, кроме моды. Именно здесь проходит новая граница постмодерна: «империя», «контр-империя» и «антиимперия» одинаково нечувствительны к моде, сохраняя тем самым фундаментальный онтологический и гносеологический зазор, позволяющий им верстать структуры власти и управления в условиях постмодерна, устанавливать и распознавать реальные стратегии и элементы «имперского порядка».
В антиутопии Оруэлла «1984» тайный агент системы говорит главному герою: «На пролов не надейтесь, Уинстон!». То же можно сказать и о «неимперии». Качественно отличаясь от «империи», она не имеет в себе завязи альтернативы и никогда не может стать основой нового «ядра». Весь подлинно революционный потенциал такой новой политологии следует искать только в сложном и ускользающем от прямой фиксации явлении «контр-империи».
Глава 5. «Империя»: глобальная угроза
Как бы то ни было, авторы «Империи» жестко позиционируют себя как «критики», «противники Системы». И обращаются они к таким же, как они, «обездоленным», «множествам», «бедным», «новому пролетариату», т. е. к эксплуатируемым и угнетаемым «новой капиталистической системой», к тем, кто «лишен наследства» в ней. Восторженно встреченная левыми книга Негри и Хардта была поспешно окрещена «постмодернистической версией Коммунистического Манифеста». Сами авторы «Империи», видимо, замышляли свой труд как краткие тезисы антикапиталистической теории в эпоху постмодерна.
Авторы наследуют, в основных чертах, марксистскую модель понимания истории как борьбы Труда и Капитала, но убеждены, что в условиях постмодерна и Труд, и Капитал видоизменяются почти до неузнаваемости. Капитал становится настолько всесильным, могущественным и побеждающим, что приобретает глобальные черты, отныне становясь тотальным явлением, всем. Он и есть «Империя». Итак, «Империя», по Негри и Хардту, — это очередная (скорее всего, последняя и наивысшая) фаза развития капитализма, характерная тем, что в ней капитализм становится тотальным, глобальным, безграничным и вездесущим.
Труд, бывший на индустриальной стадии качеством промышленного пролетариата, сегодня рассредоточен, децентрирован и разлит по нескончаемым единицам тех, кто находится в подчиненной позиции перед лицом вездесущего и утонченного контроля «Империи». Носителем Труда в эпоху постмодерна становится не рабочий класс, но «множество» (multitude). Между «Империей» и «множеством» развертывается основной сценарий противостояния.
В постмодерне все изменилось: по-новому выступает Капитал, по-новому — Труд, по-новому развертывается противостояние между ними. Вместо «дисциплины» Капитал использует «контроль», вместо политики — «биополитику», вместо «государства» — планетарные сети. Капитализм в Империи замаскирован, освобожден от тех атрибутов, которые считались существенными в индустриальную эпоху. Растворяется государство-нация, отменяется строгая «иерархия труда», стираются границы, упраздняются межгосударственные войны и т. д. Тем не менее «Империя» все держит под контролем и продолжает изымать у «множества» продукты его творчества. Этот контроль имеет планетарные формы и одинаково касается всех.
Негри и Хардт настаивают, что «Империя» не имеет ничего общего с «империализмом». Классический «империализм», как он описан у Ленина, есть экспансия буржуазных национальных государств в экономически слаборазвитые страны и зоны. Такой «империализм», приращивая подконтрольные территории, не меняет качества самой метрополии: само буржуазное государство лишь эксплуатирует колонию как нечто «постороннее», «внешнее». Кроме того, «империализм» одного государства неизбежно сталкивается с «империализмом» другого — что мы и видим в драматической истории мировых войн ХХ века.
«Империя» в постмодернистическом смысле — это нечто иное. Ее структура такова, что включает любую зону, попавшую под контроль «Империи», наряду с другими пространствами. «Империя» децентрирована, она не имеет метрополии и колоний, она заведомо и изначально планетарна и универсальна. «Империя» не знает никаких границ, она является мировым явлением. Глобализация и есть утверждение «Империи». При этом «Империя» сохраняет генетическую и историческую связь с «модерном»: она лишь абсолютизирует потенции, заложенные в буржуазной системе изначально, доводит их до логического предела.
«Империя» имеет одновременно три уровня контроля, соответствующие монархической, аристократической и демократической формам правления. Монархии соответствует концентрация «ядерного оружия», дамокловым мечом висящего над головой «множества», в едином центре. Аристократия империи представлена владельцами крупных транснациональных корпораций. Демократия подменена планетарным спектаклем, воплощенным в системе масс-медиа.
По мнению Негри и Хардта, «Империя», в отличие от классического капитализма, сегодня присваивает не столько «прибавочную стоимость», т. е. результаты «производительного труда», сколько саму «„жизненную энергию“ „множества“. В новых условиях технического развития грань между производительным, непроизводительным трудом и простым воспроизводством стерта, считают авторы. Эксплуатации сегодня подвергается сама неструктурированная жизненная сила, равномерно разлитая в человеческом коллективе и свободно проявляющаяся в стихии желания, любви и творчества.
Суть «Империи» в коррупции. Коррупция (разрушение) как принцип является прямой противоположностью «генерации» (порождения). «Множество» порождает, «Империя» только коррумпирует. «Империя» есть вечный кризис, она разлагает жизнь, остужает ее кипение, узурпирует для своего функционирования через тонкую систему контроля стремление «множества» к свободе, его желание, его креативность.
Так как умственный труд сегодня играет центральную роль в экономическом развитии, роль средств производства существенно видоизменилась. Главным средством производства становится человеческий мозг, следовательно, машина, интегрированная в человеческое тело. С другой стороны, новые технологические средства — компьютерная техника, к примеру, — становятся необходимой частью человеческого тела и в скором будущем смогут быть в него интегрированы. Отсюда теория «киборга» как основного субъекта «Империи». «Киборг», по мнению Негри и Хардта, — это существо, в котором субъект труда (человек) и орудие труда интегрированы и слиты до неузнаваемости. Поэтому современному капиталу недостаточно собственности над средствами производства, а прямые дисциплинарные инструменты властвования классического полицейско-экономического типа оказываются неэффективными. «Империя» должна контролировать всю сеть, элементами которой являются люди, представители «множества».
«Томас Джефферсон, авторы журнала „Федералист“ и другие идеологические основатели Соединенных Штатов вдохновлялись древней имперской моделью; они верили, что строят на другой стороне Атлантики новую Империю с открытыми, расширяющимися границами, где власть будет создаваться по сетевому принципу. Эта имперская идея выжила и вызрела в истории американской Конституции и сегодня проявила себя в планетарном масштабе в полностью реализованной форме», — пишут авторы. Важно обратить внимание на понятие «расширяющихся границ». Сам Джефферсон говорил о «расширяющейся империи» («extensive empire»). Вера в универсальность своей системы ценностей лежит в основе политической истории Соединенных Штатов.
Негри и Хардт подробно останавливаются на уникальности исторического опыта США, которые сделали именно эту страну матрицей, воспроизводимой сегодня в глобальном масштабе. Европейские державы, двигающиеся в том же направлении «модерна» с его индивидуализмом, индустриальным и техническим развитием, капитализмом и т. д., были ограничены своей историей и своим пространством. Их движение к «идеалу» модерна постоянно натыкалось на внутренние социальные, сословные, этнические, экономические преграды, что усугублялось враждебностью и конкуренцией соседних держав. И время, и пространство стран Европы на пути к реализации проекта Просвещения были ограничены, наполнены преградами. Создатели США, как носители европейского проекта в чистой форме (мессианский протестантизм и либеральная демократия), оказались в радикально иной ситуации: они действовали с нуля (история осталась в Старом Свете) и на пустом пространстве.
Негри и Хардт уточняют, что северо-американское пространство было на самом деле не таким уж пустым — на нем существовала древняя индейская цивилизация. Но энергия колонизаторов и их решимость осуществить лабораторный проект общества «чистого модерна» легко преодолели это препятствие: индейцев приравняли к «недолюдям», к своего рода «природным явлениям», «колючкам» и стали вести себя так, как будто их нет (в определенных случаях прибегая к прямому массовому геноциду). В этом логика постмодернистской «Империи»: она способна состояться только на «пустом месте», «с нуля», расширяя свои пределы во всех направлениях.
Когда американцы захотели отвоевать Калифорнию и Нью-Мексику, они заговорили о «Manifest Destiny», т. е. «явном предназначении», которое состояло в том, чтобы «нести универсальные ценности свободы и прогресса диким народам».
В истории США Негри и Хардт выделяют четыре периода вызревания концепта «Империи».
1. От принятия Декларации независимости до Гражданской войны.
2. Так называемая эпоха Развития, и особенно постепенный переход от «классической» (европейской по типу) империалистической теории Теодора Рузвельта к интернациональному реформизму Вудро Вильсона.
3. От эпохи «New Deal» и Второй мировой войны до середины 60-х годов XX века (пик холодной войны).
4. От социальных трансформаций США 60-х гг. до распада Восточного блока и СССР.
«Каждая из этих основополагающих фаз истории развития США представляет собой шаг в сторону реализации Империи», — заключают авторы.
Американская модель социально-политического и экономического устройства отражает основные черты постмодерна. И не случайно именно США становятся историческим лидером всего капиталистического мира, оставляя Европу и другие страны далеко позади. США создали общество, в котором «модерн» существует в своем чистом — почти утопическом — виде, это лабораторная реализация идеала Нового времени, капитализм в его чистейшей стадии. Поэтому «Империя», будучи по определению планетарной и сетевой, генетически связана с США. По сути, США есть ее генетическая матрица.
Негри и Хардт подчеркивают тесную взаимосвязь политических основ США с идеей «экспансии» и «открытых границ». США не могут не расширять своего контроля, так как представление об «открытых границах» и «универсальности» собственных ценностей является важнейшей чертой всей системы. Когда североамериканское пространство было освоено, перед властями США встала серьезная дилемма: либо действовать как империалистическое государство (линия Рузвельта и правых республиканцев), либо — и здесь самое интересное! — рассматривать мир как «пустое место», подлежащее интеграции в единую структуру сетевой власти (эти идеи были сформулированы президентом Вудро Вильсоном и поддерживаются демократической партией). Планетарная сетевая власть не ставит перед собой задачи прямого колониального завоевания — просто различные зоны включаются в общую систему ядерной безопасности, систему свободного рынка и беспрепятственной циркуляции информации. В таком случае «Империя» не борется с «другим», не переламывает иную систему ценностей, не подавляет сопротивление, не переделывает и не перевоспитывает «побежденного», но поступает с ним, как с индейцами, — «вежливо игнорирует» их особенность, их качество, их отличие. «Через инструмент полного невежества относительно особенностей национальных, этнических, религиозных и социальных структур народов мира „Империя“ легко включает их в себя». Империалистический подход модерна унижал противника (колонизируемые народы), но все же признавал факт его существования. Постмодернистическая Империя безразлична даже к этому факту, она не уделяет ему внимание: все пространство планеты является открытым пространством, и выбор «Империи»: ядерная мощь, свободный рынок и глобальные СМИ — представляется само собой разумеющимся. Чтобы включить страну, народ, территорию в рамки «Империи», их не надо завоевывать или убеждать, им надо просто продемонстрировать, что они уже внутри нее, так как «Империя» самоочевидна, глобальна, актуальна и безальтернативна.
Роль США в создании «Империи» двойственна. С одной стороны, «Империя» созидается США и основывается на их матрице. Этому способствует и то, что основы национальной политики США с момента основания точно совпадают с той моделью, которая отныне утверждается как нечто планетарное. Но «Империя» вместе с тем и преодолевает национальные американские рамки, выходя за пределы «классического империализма». США укрепляются как проект, расширяясь далеко за рамки национального государства. Америка перерастает Америку, становится планетарной.
Весь мир становится глобальной Америкой. И здесь можно наметить тему (не освещенную авторами «Империи») о противоречиях в американском истеблишменте между сторонниками «империализма» и «Империи» в новейших условиях (жесткость этих противоречий особенно обнаружилась в период правления президента Буша-младшего).
Но в отношении позитивной альтернативы авторы намного скромнее. Она описана крайне приблизительно, и сами авторы постоянно оговариваются, что пока не знают ответа. По их мнению, аналогом рабочего класса как объекта эксплуатации и субъекта революции в классическом марксизме сегодня являются просто люди — «большинство». Так как в условиях технического развития и глобализации капитала разница между производительным и непроизводительным трудом стерта, то трудом следует признать саму жизнь и ее телесные мотивации — желание, воспроизводство, креативность, случайные влечения. Разница между работой и отдыхом, полезными и бесполезным, делом и развлечением постепенно исчезает: остаются только живые люди перед лицом коррупционной системы. «Множество» само и есть сегодня Труд. А «Империя» — капитал.
Методы борьбы против «Империи» Негри и Хардт предлагают совсем уж смешные: отказ от последних половых табу, креативная разработка эпатажных образов, пирсинг, ирокез, транссексуальные операции, культивация миграций, космополитизма, требование от «Империи» оплаты не труда, но простого существования каждого гражданина земли, а гражданами земли должно стать все «множество». Сами авторы «Империи» показывают, что позиция «множества» в условиях постмодерна по сути совпадает с «Империей» — именно «Империя» дает «множеству» быть самим собой, она эксплуатирует «множество», с одной стороны, но и учреждает, поддерживает его, способствует его дальнейшему освобождению, с другой. В «Империи» «множество» находит, таким образом, многие положительные черты, «возможности», которые оно призвано использовать для своих интересов. Авторы в качестве параллели такому повороту мысли приводят отношение Маркса к капитализму, который признавал его прогрессивность по отношению к феодальному и рабовладельческому строю, но вместе с тем выступал от имени пролетариата как его самый непримиримый противник. Так Негри и Хардт относятся к «Империи»: они показывают ее «прогрессивные» стороны по отношению к классическому индустриальному капитализму, но полагают, что она несет в себе свой собственный конец.
Одним словом, их проект сводится к тому, чтобы не тормозить «Империю», но, напротив, подталкивать ее вперед, чтобы быстрее оказаться свидетелем и участником ее финальной трансформации. Эта трансформация возможна через новое самосознание и самочувствие, через обретение нового онтологического, антропологического и правового статуса жизненным и созидательным хаосом раскрепощенных мировых толп, «большинства», которое призвано ускользнуть от тонкой и жесткой коррупционной хватки планетарной «Империи».
Да, действительно, ответственная мировая мысль, озабоченная реальными и весомыми процессами, все чаще забывает делать реверансы в сторону «локальных» жителей, погруженных в свои частные проблемы, обдумывающих аксиомы прошлых эпох, оперирующих терминами, утратившими всякое соответствие с исторической реальностью. Авторы «Империи» уделяют СССР несколько строк, название России вообще не упоминается. Противников «Империи» мы отныне не интересуем. Еще менее интересуем мы ее апологетов.
А между тем на глазах вырастающий глобальный мир — это совершенно реально и всерьез. И, как справедливо показывают Негри и Хардт, этот мир создается «как бы на пустом месте». «Локальности», «особенности», «национальная, этническая, культурная» самобытность — все это вежливо игнорируется либо рассматривается как фольклор, либо помещается в резервацию, либо, увы, подвергается прямому геноциду. «Империя» создается на пустом пространстве, в ее сеть включаются только те, кто ей же и постулируются. Иными словами, «Империя» не имеет дело с государствами и народами, она предварительно крошит их до качественного «множества», а потом включает в потоки миграции. Апологеты «Империи» пытаются упорядочить миграцию, ее противники — такие, как Негри и Хардт — сделать абсолютно свободной. Но для русского человека и то, и другое в целом мало привлекательно…
Мы как-то постепенно, не отдавая сами себе в этом отчета, оказываемся в совершенно новом для нас пространстве и в совершенно новом времени. В «Империи» киборги не фантастика, а реальность новой антропологии, мировое правительство — это не конспирологический миф, но общепризнанный правовой институт и т. д.
Однако «империя» всегда сохраняет дистанцию от «неимперии», играя с ней по специфическим законам и постоянно оказывая на нее разнообразные виды давления, не особенно отличающиеся от самодурства древних деспотов. Одним из инструментов стратегии прощупывания силы властвования над умами подданных, подобной предложению императора Калигулы по обожествлению его коня, является мода. Явление моды является тем водоразделом, который отделяет «империю» от «неимперии». «Империя» не подвержена моде, а «неимперия» не подвержена ничему, кроме моды. Именно здесь проходит новая граница постмодерна: «империя», «контр-империя» и «антиимперия» одинаково нечувствительны к моде, сохраняя тем самым фундаментальный онтологический и гносеологический зазор, позволяющий им верстать структуры власти и управления в условиях постмодерна, устанавливать и распознавать реальные стратегии и элементы «имперского порядка».
В антиутопии Оруэлла «1984» тайный агент системы говорит главному герою: «На пролов не надейтесь, Уинстон!». То же можно сказать и о «неимперии». Качественно отличаясь от «империи», она не имеет в себе завязи альтернативы и никогда не может стать основой нового «ядра». Весь подлинно революционный потенциал такой новой политологии следует искать только в сложном и ускользающем от прямой фиксации явлении «контр-империи».
Глава 5. «Империя»: глобальная угроза
«Империя» как интеллектуальный императив
В 2000 году вышла в свет книга Антонио Негри и Майкла Хардта «Империя», моментально ставшая самостоятельным политологическим концептом XXI века (наряду с текстами С. Хантингтона «Столкновение цивилизаций» и Ф. Фукуямы «Конец Истории»). Во всех трех случаях речь идет об обобщении основополагающих тенденций развития мировой истории, о содержании и судьбе «нового мирового порядка», об «образе будущего». Лаконичность, афористичность и программный характер всех трех работ делает их своеобразными интеллектуальными вехами нового глобального мира. Но если Фукуяма — оптимист глобального либерального проекта, а Хантингтон — пессимист, то Негри и Хардт выступают его идеологическими противниками, признавая, тем не менее, его фундаментальность и историческую обоснованность. По сути, имена Хантингтон, Фукуяма, Негри стали на заре нового века основными вехами интеллектуальных дискуссий: это имена-концепты, и поэтому знакомство с ними является категорическим императивом.Авторы «Империи»
Из двух авторов книги «Империя» А. Негри известен гораздо больше: старинный деятель крайне «левого» анархо-коммунистического европейского движения, он активно сотрудничал с «Красными бригадами», считаясь их идеологом, опубликовал много книг и статей, был тесно связан с французскими гошистами и «новыми левыми». Биография в данном случае важна: она фундаментализирует позицию автора, удостоверяет серьезность и обоснованность его критики «нового цикла капитализма». Негри за это заплатил. Его соавтор М. Хардт менее известен: это философ, академический деятель, профессор, знаток постструктуралистской философии. Скорее всего, ему в данной работе принадлежат историко-философские пассажи, наиболее трудные, впрочем, для читателя.Как бы то ни было, авторы «Империи» жестко позиционируют себя как «критики», «противники Системы». И обращаются они к таким же, как они, «обездоленным», «множествам», «бедным», «новому пролетариату», т. е. к эксплуатируемым и угнетаемым «новой капиталистической системой», к тем, кто «лишен наследства» в ней. Восторженно встреченная левыми книга Негри и Хардта была поспешно окрещена «постмодернистической версией Коммунистического Манифеста». Сами авторы «Империи», видимо, замышляли свой труд как краткие тезисы антикапиталистической теории в эпоху постмодерна.
Что такое «Империя»?
В книге детально описывается концепция «Империи», отражающая представление авторов о качестве новой эпохи, связанной с постиндустриальным обществом и постмодерном. Негри и Хардт стоят целиком и полностью на постмодернистских позициях, считая исчерпанность идеологического, экономического, юридического, философского и социального потенциала «модерна» свершившимся и необратимым фактом. «Модерн» закончился, наступил «постмодерн».Авторы наследуют, в основных чертах, марксистскую модель понимания истории как борьбы Труда и Капитала, но убеждены, что в условиях постмодерна и Труд, и Капитал видоизменяются почти до неузнаваемости. Капитал становится настолько всесильным, могущественным и побеждающим, что приобретает глобальные черты, отныне становясь тотальным явлением, всем. Он и есть «Империя». Итак, «Империя», по Негри и Хардту, — это очередная (скорее всего, последняя и наивысшая) фаза развития капитализма, характерная тем, что в ней капитализм становится тотальным, глобальным, безграничным и вездесущим.
Труд, бывший на индустриальной стадии качеством промышленного пролетариата, сегодня рассредоточен, децентрирован и разлит по нескончаемым единицам тех, кто находится в подчиненной позиции перед лицом вездесущего и утонченного контроля «Империи». Носителем Труда в эпоху постмодерна становится не рабочий класс, но «множество» (multitude). Между «Империей» и «множеством» развертывается основной сценарий противостояния.
В постмодерне все изменилось: по-новому выступает Капитал, по-новому — Труд, по-новому развертывается противостояние между ними. Вместо «дисциплины» Капитал использует «контроль», вместо политики — «биополитику», вместо «государства» — планетарные сети. Капитализм в Империи замаскирован, освобожден от тех атрибутов, которые считались существенными в индустриальную эпоху. Растворяется государство-нация, отменяется строгая «иерархия труда», стираются границы, упраздняются межгосударственные войны и т. д. Тем не менее «Империя» все держит под контролем и продолжает изымать у «множества» продукты его творчества. Этот контроль имеет планетарные формы и одинаково касается всех.
Негри и Хардт настаивают, что «Империя» не имеет ничего общего с «империализмом». Классический «империализм», как он описан у Ленина, есть экспансия буржуазных национальных государств в экономически слаборазвитые страны и зоны. Такой «империализм», приращивая подконтрольные территории, не меняет качества самой метрополии: само буржуазное государство лишь эксплуатирует колонию как нечто «постороннее», «внешнее». Кроме того, «империализм» одного государства неизбежно сталкивается с «империализмом» другого — что мы и видим в драматической истории мировых войн ХХ века.
«Империя» в постмодернистическом смысле — это нечто иное. Ее структура такова, что включает любую зону, попавшую под контроль «Империи», наряду с другими пространствами. «Империя» децентрирована, она не имеет метрополии и колоний, она заведомо и изначально планетарна и универсальна. «Империя» не знает никаких границ, она является мировым явлением. Глобализация и есть утверждение «Империи». При этом «Империя» сохраняет генетическую и историческую связь с «модерном»: она лишь абсолютизирует потенции, заложенные в буржуазной системе изначально, доводит их до логического предела.
«Империя» имеет одновременно три уровня контроля, соответствующие монархической, аристократической и демократической формам правления. Монархии соответствует концентрация «ядерного оружия», дамокловым мечом висящего над головой «множества», в едином центре. Аристократия империи представлена владельцами крупных транснациональных корпораций. Демократия подменена планетарным спектаклем, воплощенным в системе масс-медиа.
По мнению Негри и Хардта, «Империя», в отличие от классического капитализма, сегодня присваивает не столько «прибавочную стоимость», т. е. результаты «производительного труда», сколько саму «„жизненную энергию“ „множества“. В новых условиях технического развития грань между производительным, непроизводительным трудом и простым воспроизводством стерта, считают авторы. Эксплуатации сегодня подвергается сама неструктурированная жизненная сила, равномерно разлитая в человеческом коллективе и свободно проявляющаяся в стихии желания, любви и творчества.
Суть «Империи» в коррупции. Коррупция (разрушение) как принцип является прямой противоположностью «генерации» (порождения). «Множество» порождает, «Империя» только коррумпирует. «Империя» есть вечный кризис, она разлагает жизнь, остужает ее кипение, узурпирует для своего функционирования через тонкую систему контроля стремление «множества» к свободе, его желание, его креативность.
Так как умственный труд сегодня играет центральную роль в экономическом развитии, роль средств производства существенно видоизменилась. Главным средством производства становится человеческий мозг, следовательно, машина, интегрированная в человеческое тело. С другой стороны, новые технологические средства — компьютерная техника, к примеру, — становятся необходимой частью человеческого тела и в скором будущем смогут быть в него интегрированы. Отсюда теория «киборга» как основного субъекта «Империи». «Киборг», по мнению Негри и Хардта, — это существо, в котором субъект труда (человек) и орудие труда интегрированы и слиты до неузнаваемости. Поэтому современному капиталу недостаточно собственности над средствами производства, а прямые дисциплинарные инструменты властвования классического полицейско-экономического типа оказываются неэффективными. «Империя» должна контролировать всю сеть, элементами которой являются люди, представители «множества».
Планетарная Америка
Создание «Империи» тесно связано с историей США и их политической системой. Согласно Негри и Хардту, политическая структура США, федерализм и американская демократия изначально представляли собой матрицу той социально-экономической модели, которая сегодня становится (стала) глобальным явлением. Постмодернистический принцип «Империи» был заведомо заложен в основе американской «политической науки». На этом Негри и Хардт останавливаются подробно.«Томас Джефферсон, авторы журнала „Федералист“ и другие идеологические основатели Соединенных Штатов вдохновлялись древней имперской моделью; они верили, что строят на другой стороне Атлантики новую Империю с открытыми, расширяющимися границами, где власть будет создаваться по сетевому принципу. Эта имперская идея выжила и вызрела в истории американской Конституции и сегодня проявила себя в планетарном масштабе в полностью реализованной форме», — пишут авторы. Важно обратить внимание на понятие «расширяющихся границ». Сам Джефферсон говорил о «расширяющейся империи» («extensive empire»). Вера в универсальность своей системы ценностей лежит в основе политической истории Соединенных Штатов.
Негри и Хардт подробно останавливаются на уникальности исторического опыта США, которые сделали именно эту страну матрицей, воспроизводимой сегодня в глобальном масштабе. Европейские державы, двигающиеся в том же направлении «модерна» с его индивидуализмом, индустриальным и техническим развитием, капитализмом и т. д., были ограничены своей историей и своим пространством. Их движение к «идеалу» модерна постоянно натыкалось на внутренние социальные, сословные, этнические, экономические преграды, что усугублялось враждебностью и конкуренцией соседних держав. И время, и пространство стран Европы на пути к реализации проекта Просвещения были ограничены, наполнены преградами. Создатели США, как носители европейского проекта в чистой форме (мессианский протестантизм и либеральная демократия), оказались в радикально иной ситуации: они действовали с нуля (история осталась в Старом Свете) и на пустом пространстве.
Негри и Хардт уточняют, что северо-американское пространство было на самом деле не таким уж пустым — на нем существовала древняя индейская цивилизация. Но энергия колонизаторов и их решимость осуществить лабораторный проект общества «чистого модерна» легко преодолели это препятствие: индейцев приравняли к «недолюдям», к своего рода «природным явлениям», «колючкам» и стали вести себя так, как будто их нет (в определенных случаях прибегая к прямому массовому геноциду). В этом логика постмодернистской «Империи»: она способна состояться только на «пустом месте», «с нуля», расширяя свои пределы во всех направлениях.
Когда американцы захотели отвоевать Калифорнию и Нью-Мексику, они заговорили о «Manifest Destiny», т. е. «явном предназначении», которое состояло в том, чтобы «нести универсальные ценности свободы и прогресса диким народам».
В истории США Негри и Хардт выделяют четыре периода вызревания концепта «Империи».
1. От принятия Декларации независимости до Гражданской войны.
2. Так называемая эпоха Развития, и особенно постепенный переход от «классической» (европейской по типу) империалистической теории Теодора Рузвельта к интернациональному реформизму Вудро Вильсона.
3. От эпохи «New Deal» и Второй мировой войны до середины 60-х годов XX века (пик холодной войны).
4. От социальных трансформаций США 60-х гг. до распада Восточного блока и СССР.
«Каждая из этих основополагающих фаз истории развития США представляет собой шаг в сторону реализации Империи», — заключают авторы.
Американская модель социально-политического и экономического устройства отражает основные черты постмодерна. И не случайно именно США становятся историческим лидером всего капиталистического мира, оставляя Европу и другие страны далеко позади. США создали общество, в котором «модерн» существует в своем чистом — почти утопическом — виде, это лабораторная реализация идеала Нового времени, капитализм в его чистейшей стадии. Поэтому «Империя», будучи по определению планетарной и сетевой, генетически связана с США. По сути, США есть ее генетическая матрица.
Негри и Хардт подчеркивают тесную взаимосвязь политических основ США с идеей «экспансии» и «открытых границ». США не могут не расширять своего контроля, так как представление об «открытых границах» и «универсальности» собственных ценностей является важнейшей чертой всей системы. Когда североамериканское пространство было освоено, перед властями США встала серьезная дилемма: либо действовать как империалистическое государство (линия Рузвельта и правых республиканцев), либо — и здесь самое интересное! — рассматривать мир как «пустое место», подлежащее интеграции в единую структуру сетевой власти (эти идеи были сформулированы президентом Вудро Вильсоном и поддерживаются демократической партией). Планетарная сетевая власть не ставит перед собой задачи прямого колониального завоевания — просто различные зоны включаются в общую систему ядерной безопасности, систему свободного рынка и беспрепятственной циркуляции информации. В таком случае «Империя» не борется с «другим», не переламывает иную систему ценностей, не подавляет сопротивление, не переделывает и не перевоспитывает «побежденного», но поступает с ним, как с индейцами, — «вежливо игнорирует» их особенность, их качество, их отличие. «Через инструмент полного невежества относительно особенностей национальных, этнических, религиозных и социальных структур народов мира „Империя“ легко включает их в себя». Империалистический подход модерна унижал противника (колонизируемые народы), но все же признавал факт его существования. Постмодернистическая Империя безразлична даже к этому факту, она не уделяет ему внимание: все пространство планеты является открытым пространством, и выбор «Империи»: ядерная мощь, свободный рынок и глобальные СМИ — представляется само собой разумеющимся. Чтобы включить страну, народ, территорию в рамки «Империи», их не надо завоевывать или убеждать, им надо просто продемонстрировать, что они уже внутри нее, так как «Империя» самоочевидна, глобальна, актуальна и безальтернативна.
Роль США в создании «Империи» двойственна. С одной стороны, «Империя» созидается США и основывается на их матрице. Этому способствует и то, что основы национальной политики США с момента основания точно совпадают с той моделью, которая отныне утверждается как нечто планетарное. Но «Империя» вместе с тем и преодолевает национальные американские рамки, выходя за пределы «классического империализма». США укрепляются как проект, расширяясь далеко за рамки национального государства. Америка перерастает Америку, становится планетарной.
Весь мир становится глобальной Америкой. И здесь можно наметить тему (не освещенную авторами «Империи») о противоречиях в американском истеблишменте между сторонниками «империализма» и «Империи» в новейших условиях (жесткость этих противоречий особенно обнаружилась в период правления президента Буша-младшего).
Восстание «большинства»
Что противопоставляют Негри и Хардт «Империи»? Как предлагают бороться с ней? Их предложение можно разбить на две составляющие. Вслед за другими новыми левыми — Бодрийяром, Делезом и т. д. — они справедливо утверждают, что характер изменений, запечатленных в эпохе постмодерна, необратим и объективен. «Империя» и ее могущество не случайны, не произвольны. Они обусловлены логикой развития человечества. Это не девиация прогресса, но его кульминация. Западноевропейское человечество, двигаясь по траектории своего философского, социального, экономического и политического развития, не могло не прийти к Просвещению, к капитализму, к империализму, и, наконец, к постмодерну и «Империи». Следовательно, «конец истории» в глобальном рынке вполне закономерен, вытекает из самой структуры истории. Тем, кто ужасается чудовищным горизонтам тотального планетарного контроля и новым формам эксплуатации, Негри и Хардт советуют обратить внимание на настоящее и прошлое: можно подумать, что капитализм был более гуманным и справедливым на иных стадиях. Главный вывод: «Империи» избежать нельзя, затормозить ее становление, укрыться в «локальном» невозможно. Буржуазные государства-нации не являются альтернативой «Империи», они — просто ее предшествующие стадии. Следовательно, противники «Империи» должны распрощаться с привычными клише, отбросить устаревшие концептуальные инструменты и расстаться с ностальгией. Мутация модерна в постмодерн, а также качественные видоизменения Труда и Капитала — это свершившийся факт, с которым нельзя не считаться. «Империя» — это реальность. В этом смысле с Негри и Хардтом едва ли можно спорить, даже если они немного забегают вперед. Не сегодня, так завтра.Но в отношении позитивной альтернативы авторы намного скромнее. Она описана крайне приблизительно, и сами авторы постоянно оговариваются, что пока не знают ответа. По их мнению, аналогом рабочего класса как объекта эксплуатации и субъекта революции в классическом марксизме сегодня являются просто люди — «большинство». Так как в условиях технического развития и глобализации капитала разница между производительным и непроизводительным трудом стерта, то трудом следует признать саму жизнь и ее телесные мотивации — желание, воспроизводство, креативность, случайные влечения. Разница между работой и отдыхом, полезными и бесполезным, делом и развлечением постепенно исчезает: остаются только живые люди перед лицом коррупционной системы. «Множество» само и есть сегодня Труд. А «Империя» — капитал.
Методы борьбы против «Империи» Негри и Хардт предлагают совсем уж смешные: отказ от последних половых табу, креативная разработка эпатажных образов, пирсинг, ирокез, транссексуальные операции, культивация миграций, космополитизма, требование от «Империи» оплаты не труда, но простого существования каждого гражданина земли, а гражданами земли должно стать все «множество». Сами авторы «Империи» показывают, что позиция «множества» в условиях постмодерна по сути совпадает с «Империей» — именно «Империя» дает «множеству» быть самим собой, она эксплуатирует «множество», с одной стороны, но и учреждает, поддерживает его, способствует его дальнейшему освобождению, с другой. В «Империи» «множество» находит, таким образом, многие положительные черты, «возможности», которые оно призвано использовать для своих интересов. Авторы в качестве параллели такому повороту мысли приводят отношение Маркса к капитализму, который признавал его прогрессивность по отношению к феодальному и рабовладельческому строю, но вместе с тем выступал от имени пролетариата как его самый непримиримый противник. Так Негри и Хардт относятся к «Империи»: они показывают ее «прогрессивные» стороны по отношению к классическому индустриальному капитализму, но полагают, что она несет в себе свой собственный конец.
Одним словом, их проект сводится к тому, чтобы не тормозить «Империю», но, напротив, подталкивать ее вперед, чтобы быстрее оказаться свидетелем и участником ее финальной трансформации. Эта трансформация возможна через новое самосознание и самочувствие, через обретение нового онтологического, антропологического и правового статуса жизненным и созидательным хаосом раскрепощенных мировых толп, «большинства», которое призвано ускользнуть от тонкой и жесткой коррупционной хватки планетарной «Империи».
Мир, где нас нет
Для россиянина знакомство с такими трудами, как «Империя» Негри и Хардта (равно как и текстами Хантингтона, Фукуямы, Бжезинского, Волфовица и т. д.), подобно освежающему душу. Это оздоровительное, терапевтическое чтение. Когда мы читаем о мире, который то ли уже состоялся, то ли вот-вот состоится, нас одолевает здоровая оторопь. Постойте-постойте, о чем это они? А мы? А как же мы? А наши проблемы?Да, действительно, ответственная мировая мысль, озабоченная реальными и весомыми процессами, все чаще забывает делать реверансы в сторону «локальных» жителей, погруженных в свои частные проблемы, обдумывающих аксиомы прошлых эпох, оперирующих терминами, утратившими всякое соответствие с исторической реальностью. Авторы «Империи» уделяют СССР несколько строк, название России вообще не упоминается. Противников «Империи» мы отныне не интересуем. Еще менее интересуем мы ее апологетов.
А между тем на глазах вырастающий глобальный мир — это совершенно реально и всерьез. И, как справедливо показывают Негри и Хардт, этот мир создается «как бы на пустом месте». «Локальности», «особенности», «национальная, этническая, культурная» самобытность — все это вежливо игнорируется либо рассматривается как фольклор, либо помещается в резервацию, либо, увы, подвергается прямому геноциду. «Империя» создается на пустом пространстве, в ее сеть включаются только те, кто ей же и постулируются. Иными словами, «Империя» не имеет дело с государствами и народами, она предварительно крошит их до качественного «множества», а потом включает в потоки миграции. Апологеты «Империи» пытаются упорядочить миграцию, ее противники — такие, как Негри и Хардт — сделать абсолютно свободной. Но для русского человека и то, и другое в целом мало привлекательно…
Мы как-то постепенно, не отдавая сами себе в этом отчета, оказываемся в совершенно новом для нас пространстве и в совершенно новом времени. В «Империи» киборги не фантастика, а реальность новой антропологии, мировое правительство — это не конспирологический миф, но общепризнанный правовой институт и т. д.